Против Системы (джен)

Эрри Варн всегда жилось тяжело.

С самого детства…

Ведь, на самом деле, так трудно было жить в обществе, где тех, кто отличался от общепринятых стандартов, презирали просто за факт их существования.

Так ей ещё и «повезло» появиться на свет Скрилом — а от таких дарˈка всегда ждали чего-то большего, чем простая жизнь обывателя, — а пока что иначе не получалось, ведь она наотрез отказалась идти учиться в Школу Карателей.

И именно со дня отказа её жизнь была разрушена.

Семья Варн не то, чтобы была бедной — но и не шиковали они, как иные её одноклассники, а потому родители её категорический отказ становиться Карателем восприняли как личное оскорбление — это ведь был такой замечательный шанс выбраться наверх, стать частью тех, кто обладал реальной властью.

Какая жалость.

Впрочем, Скрилом же была и младшая сестра Эрри — Тавила, и уж она-то не подвела родителей в своём выборе.

Конечно, когда их отец, честный и совершенно обыкновенный инженер, ничем не выделяющийся Змеевик, впервые взял на руки свою новорождённую дочь, он сильно удивился расцветке её чешуи — фиолетовая, а не зелёная, как во всём его роду было.

Когда ему назвали вид дочери — так вообще потерял способность соображать от счастья — вот он, их шанс!

Она, вернее.

Но строптивая малолетка всё им испортила, упёршись в своё, а ведь при определении дальнейшего направления обучения учитывается не мнение родителей, а мнение ребёнка — ведь именно ему работать на благо общества, ведь именно ему потом проклинать своих родителей за разрушенную судьбу и неверный выбор.

А Эрри хотела рисовать.

И даже кое-что умела.

В Школу Искусств её взяли почти без вопросов — там всегда было меньше всего учеников, ведь и детей, способных пройти жёсткий отбор было немного.

Она прошла.

И больше никогда не видела родителей, поспешно покинувших Город вместе с младшей дочерью, которую устроили в Школу Карателей по новому месту жительства.

Такого предательства со стороны родных десятилетняя девчонка не ожидала и надолго после этого замкнулась в себе.

Прошло семь лет…

Теперь она — полноправный член общества дарˈка, совершеннолетняя ученица выпускного класса данисской Школы Искусств, единственной на весь их Город, и ей осталась лишь полугодичная практика.

И это её мечта — объездить весь их Архипелаг вместе с одноклассниками, с которыми, волей-неволей, пришлось сдружиться за годы совместной учёбы.

Мечта, которую могут растоптать более богатые детишки, у которых нет таланта, но есть положение в обществе.

Почему?

Почему всё так несправедливо?

Оставалось только надеяться на своего педагога, иначе ей никогда не суждено покинуть этот проклятый Город — её родной, так любимый и так ненавидимый Данисс.

И найти родителей с сестрой.

Чтобы посмотреть им в глаза.

Она всего добьётся, у неё выбора просто не было, но оставался единственный вопрос — ценой чего?

* * *

Такая родная Тьма его окружала, и он купался в ней, как в море, — тёплом и ласковом.

Но радовало другое — не было боли.

Совсем.

Последние мгновения его нахождения в сознании, когда он тихо умирал в одиночестве на всеми забытом острове, были пропитаны ею даже больше, чем его собственной кровью.

Боль тогда была такой, что в пору было кричать, — но не было на это ни сил, ни возможности.

Ни дыхания.

Теперь же не было боли — только умиротворение.

И полное, тотальное одиночество.

Таков путь истинных последователей Дха — отречение от ненужных эмоций и глупых, ненужных чувств, а точнее — поиск покоя, и полнейшее, окутывающее, словно вторая кожа, пробирающееся до глубины души равнодушие.

Быть как космос.

Он — тёмный.

Бесконечно тёмный, разбитый, но не уничтоженный брызгами света — звёздами.

Мда…

И снова он очнулся на этой непонятной псевдостеклянной дороге, и снова ему пришлось несколько минут вертеть головой, растерянно моргать и пытаться понять, где он находился.

Выбора-то особо не было, поэтому, повздыхав, он встал на ноги и побрёл в неизвестном ему, но почему-то приглянувшемся направлении.

По всей видимости, на этот раз у него не было выбора — ведь не было ни Круга, ни двенадцати различных Путей, была только одна Тропа — та, по которой он, собственно, шёл сейчас, искренне надеясь, что всё закончится быстро.

Зря надеялся, естественно.

Сколько Иккинг шёл, он не знал, — ничто не помогало ему определять время в этом странном месте, даже удары собственного сердца были ему не слышны тогда.

А билось ли оно вообще, его сердце?

Он ведь погиб.

Умер.

Один…

Страха перед неопределённостью будущего не было — было только странное, сидящее глубоко внутри нежелание потерять самого себя, исчезнуть как личность и раствориться в собственных будущих перерождениях.

Стать призраком?

Но он не знал — как…

Ведь об этом ему не рассказывала Дженет — она вообще ничего не говорила ему об этом странном мире.

Почти.

Иккинг всё шёл и шёл, и с каждым мгновением, с каждым шагом он всё глубже ощущал своё собственное одиночество, всё отчётливее понимал — никто не придёт на помощь, он никому не был нужен.

Всеми преданный…

Всеми брошенный…

Он пройдёт этот путь теперь просто из принципа!

Не потеряет себя!

Со временем Иккинг с некоторым оттенком удивления понял, что звезды, его окружавшие, постепенно смещались, менялись, и, порою, он замечал вдали точно такие же тропы — они были пустынны, но уже само по себе их наличие как-то согревало ему сердце.

И Душу.

Иногда параллельные тропы оканчивались странными сооружениями или же напротив — проходили сквозь них.

Отсюда, издалека, было проблематично разобрать детали, но темневшие, давившие на душу всей своей громадой Храмы заставляли сердце пропустить удар — так они были величественны…

И безмолвны.

Со временем…

А было ли оно здесь?

Тут, казалось, секунда была равна вечности, и столетия пролетали за мгновение… Или же его, этого времени здесь и вовсе просто не существовало!

Ведь уже столько прошёл, и всё — как миг, он не знал, сколько его, этого проклятого времени минуло!

…он привык и к этой звенящей тишине, научившись различать в ней тончайшие шелесты сталкивавшихся галактик, песни рождавшихся и умиравших звёзд, вспыхивавших сверхновыми и пожиравшими все рядом с собой, свои планеты, и задумчивость чёрных дыр.

Привык к состоянию покоя и отсутствию эмоций, только бесконечному умиротворению, бесконечному… удивлению.

Восхищению космосом.

Быть как Космос — вот чего он теперь желал.

Вот в чём видел идеал.

И когда он это понял, пред ним предстала, загораживая свет далёких галактик, чёрная громада стеклянной пирамиды, нависавшая над ним, как нечто бесконечно страшное и прекрасное.

Возможности обойти Храм не было — только войти внутрь.

Иккинг так и сделал.

И долго, долго блуждал по зеркальному лабиринту, пока тот не вывел его к Кругу, по сторонам от которого, выступая в роли стен, находились всё те же зеркала.

В каждом зеркале было разное отражение — и везде не было у него ни крыльев, ни хвоста.

Везде — он был человеком.

То — мальчишкой лет четырёх-пяти с лицом, усыпанным веснушками и слишком внимательными глазами, то — хмурым мужчиной с непожвижным лицом, исчерченным шрамами.

И только одно зеркало отличалось от остальных — в нём отражался потрёпанный, измученный дарˈка, Ночная Фурия, у которого было месиво вместо нижней части левой ноги и из ран на груди, влажно блестя, торчали рёбра.

Почему он был ещё жив?

Почему это — он?

А на такой холодной, почти обжигающей поверхности проступили начертанные кровью два слова, мелькнуло отражение рыжей девушки и в извечной тишине, доселе разбиваемой лишь цоканьем его когтей о пол, раздался звонкий девичий смех, а вслед за ним навалился шум.

И Иккинг вдруг ощутил этот запах крови — а ведь он так отвык от этого…

Отражение коснулось раны на груди и приложило алую ладонь к поверхности зеркала, с той его стороны, совсем рядом со словами, написанными на Языке Древних.

Satin. Aran.

И кровь, которыми были начертаны эти символы, ещё не высохла.

Где же слышал он эти слова?!

Или… имена?

Не только символы испачкали его палец — отпечаток ладони тоже оставил на его коже свой след.

Запах крови ударил в нос с новой силой, стал почти невыносимым, таким удушающим, потому что покидавшее тело живительная влага была… его собственной!

И вслед за кровью пришла боль.

Накатила девятым валом, омыла, как волна, горькая и холодная…

Невыносимая боль на месте, где должна была быть левая нога, заставила упасть на спину, прямо в Круг, тускло засветившейся, и перед его взором предстали его собственные окровавленные ладони.

Нет!

Он не хотел прощаться с этим покоем!

С тишиной…

По чувствительным глазам резанул ослепительный свет и мир вновь померк.

Время остановилось в Круге и только отражения мальчишек, переглянувшись между собой, пожали плечами, исчезая в глубине своих зеркал.

* * *

Молодой Шипорез, щурясь своими фиолетовыми глазами на ярком полуденном солнце, стер со лба пот и, вздохнув, продолжил свою работу — контролировать орошение посаженного, чтобы не дай Небо не перелить — хрупкие цветы Мукафия были и так едва-едва выведены здесь, на экваторе планеты.

Они, бывшие родом с Севера, были донельзя капризными.

Его семья сделала себе имя и маленькое состояние на выращивании этого важного растения, которое входило в состав очень многих лекарственных препаратов, вплоть до банальных целительных чаёв.

Вообще, этот цветочек был третьим по силе растением, которое действовало с такой силой на организм дарˈка, и стоял он сразу после своего более распространённого, но несколько иначе действующего дикого подвида — так называемой Драконьей Мяты и стоящего на втором месте после Голубого Олеандра, опережая так называемый Драконий Корень.

Олеандр и Корень были строго запрещены к выращиванию.

Первый был смертельно опасен для любых дарˈка — даже запах его, микроскопические капли яда, действовали самым разрушительным образом на организм, и далеко не в каждой аптеке или больнице могло быть дорогостоящее противоядие.

Второй — того хуже.

Он, привезённый ещё с Земли, отлично прижился на Аритуме, и разросся в колоссальном количестве.

Это растение, точнее, собственно, его корень, действуют разрушающе в первую очередь на психику дарˈка, вызывая жуткое привыкание и агрессию по отношению ко всем окружающим — лишь бы обладать заветным корешком.

И, как ни парадоксально, Макафий лишь усиливает его действия, лишь сводя на нет негативные последствия для организма.

Для тела — не для разума.

Сколько в психиатрических лечебницах таких вот — сведённых с ума с помощью лекарства и яда.

Впрочем, долой рассуждения — работа сама себя не сделает.

И поля Мукафия сами себя не обработают…

Лутар снова тяжело вздохнул и отправился к вышедшему из строя в самый не походящий момент узлу оросительной системы, который своей неисправностью грозил стать большой проблемой, если его срочно не починить.

Этим молодой фермер и занялся.

Пусть он и был мастером на все руки, как говорят про таких, и с любой техникой был на «ты», это мало могло помочь ему в жизни, ведь со своим аграрным образованием Лутар был совершенно никому не нужен в громадном Городе Ова-Ши, находившемся в северной части НаравˈЦу — крупнейшего острова Архипелага Авешшис.

А он хотел в город.

Подальше от этих оросительных установок и дурманяще пахнущих цветов.

Хотел увидеть новые лица, познакомиться с интересными дарˈка, у которых не был на уме только расчёт наиболее выгодного варианта посева в новом сезоне.

Хотел увидеть мир.

Жаль, что это было ему не суждено…

* * *

Когда Деймос получил странный заказ от одного своего давнего знакомого — Криса — он ещё размышлял над тем, стоит ли его брать или нет, но узнав личность охраняемого, согласился не раздумывая.

И дело было даже не в том, что Иккинг Хеддок был вторым представителем Фурий на их Архипелаге, при том что было их всего двое, включая самого Деймоса.

А в самом Иккинге.

Парень не знал, что так цепляло его в противоречивом Наследнике Берка, но точно знал одно — он важен, и его нужно было защитить любой ценой, даже если собственной жизни.

Это, конечно же, не мешало Деймосу брать немалые деньги с Криса, но он честно их отрабатывал.

С того самого дня, когда так удачно застрелил неудачливого убийцу, посланного по душу его подопечного, но оказавшегося слишком самоуверенным.

Порок многих мастеров своего дела…

Наверное, в том и была разница между мастером и Мастером.

А потом бесшумной и незримой тенью шёл Ноттен по пятам своего собрата по виду, разыскивая его по приметам, неуловимым, просто не существовавшим для других дарˈка, и уничтожая всех остальных его преследователей.

Не то чтобы юный Охотник не верил в силы своего охраняемого — скорее наоборот.

Но пусть лучше не берёт он грех на свою Душу, раз сделать это мог Деймос — в конце концов, за то ему и платили.

И Ноттен чувствовал в Иккинге не только Фурию саму по себе — он видел другого сильного Одарённого, который, пусть и стоявший ещё в начале пути, делал уверенные, семимильные шаги перёд.

И который шёл путём Дха.

Впрочем, неудивительно для Сына Ночи — Тьма мира была их стихией, их самой главной силой, и пусть Деймосу только предстояло раскрыть это своему собрату.

Всё чуть не рухнуло, когда непоседливый и неугомонный, и, надо заметить, всё-таки самоуверенный при всей своей паранойе Иккинг решил отправиться прямо навстречу опасности, которую сумел почуять загодя.

А ведь он был уверен, что отправился прочь от беды…

И прямо — ей в объятья!

Но Деймос оказался куда умнее Иккинга в плане того, что от предложения Дагура, с которым Крис его так неожиданно познакомил, он не отказался и воспользовался его транспортом для длительных автономных путешествий, отправившись с ужасающей скоростью догонять, надеясь успеть.

Почти опоздал.

Милостью Небесных Странников, не иначе, Деймос успел в последний момент — Иккинг, изрядно пострадавший в Шторме, израненный, словно уроненная капризным ребёнком кукла, уже едва дышал.

Слава Дха!

Он успел собственной Аши восполнить потери Наследника, заставляя его организм запустить свою удивительную регенерацию.

На отданном Дагуром транспорте был великолепно оснащённый, полностью укомплектованный медицинский отсек, да ещё и предназначенный явно для Разящих, потому первую помощь собрату оказать Деймос сумел, как и остановить кровотечение.

С костями было сложнее, но, зная определённые целительные техники, можно было разобраться и с ними.

А для того, кто, по сути, вырос в библиотеке, это не составило труда.

Точнее, составило — энергии это забрало у него уйму, так что пришлось бороться с собственным истощением, и только автопилот спас их от падения в холодное, жестокое море.

Однако ногу спасти Иккингу Ноттен так и не сумел — нечего было спасать.

Не было слишком большой части кости, и ещё большая часть тканей пострадала необратимо.

Пришлось в срочном порядке ампутировать всю пострадавшую часть конечности, если он не хотел допустить того, что под угрозой оказалась бы вся нога, и на месте сооружать простейший протез.

Ничего — Иккинг — гений.

Он создаст себе новую конечность, пусть только очнётся!

И познакомится со своим незримым и самопровозглашённым Хранителем, который четыре месяца шёл за ним по пятам.

А пока они, погибшие для всего мира, и потому никому совершенно не нужные, никем не разыскиваемые, спрячутся от всего мира в месте, которое было много лет домом для Деймоса.

В его Библиотеке.