Закон противоположностей, или психология счастья (джен)

Просыпается Ойген только на следующий день. Снейп, закончивший варить всё, что собирался, уже пару часов как спит рядом на трансфигурированной из кресла кушетке. Какое-то время Мальсибер просто лежит и просто на него смотрит, потом всё-таки окликает слегка виновато:

— Северус!

Тот просыпается мгновенно, открывает глаза и смотрит очень внимательно. Потом говорит:

— Привет.

— Не ругайся, — повторяет он свою вчерашнюю просьбу. — Давай опять завтра?

— Да тебя что ругай, что не ругай — толку чуть, — вздыхает тот, вставая и садясь рядом с ним. Ойген тут же берёт его за руку, и на сей раз Северус ему позволяет это — ладонь у него влажная и холодная.

— Ты был прав, — негромко говорит Мальсибер. — А я нет.

— И кому, скажи на милость, легче от признания этого факта? — слегка улыбается Северус. — Я же предупреждал тебя.

— Да, — он тоже улыбается, правда, не очень уверенно. — Ты не злишься?

— Злюсь, разумеется… но ты просил ругаться потом — так что будем пока считать, что я сожалею.

— Я увлёкся, — признаёт он. — Просто это было так здорово…

— Закрой рот, — требует Снейп. — Я тебе вообще запрещаю сегодня болтать. В крайнем случае — односложно. Сейчас я тебя накормлю чем-нибудь и вновь спать отправлю. Всё ясно?

— Побудешь со мной? — просит Ойген, кивая.

Вот она — та самая категорически непонятная Северусу составляющая серьёзного лечения Мальсибера.

На кой чёрт тому в таком состоянии общество — Снейп понять не в силах. Но так было всегда — и началось ещё в школе. Было бы неверным сказать, что Мальсибер не любит болеть — он как раз относится к этому факту достаточно философски, и пациентом является неплохим, или как минимум очень послушным. Но он ненавидит болеть в одиночестве — и, что много хуже, не просто ненавидит, а очень плохо так выздоравливает. Впрочем, он вообще одиночество недолюбливает, но если в нормальном состоянии это имеет вполне приемлемый вид, то в болезненном порой бывает просто невыносимо: находиться один он банально не может. Северус помнит, как в той же школе к нему, против всех правил, пускали посетителей даже на ночь — если на тот момент в больничном крыле больше никого не было. Он и сам был однажды таким посетителем — тогда он вообще не понял, зачем, но порадовался, потому что полночи спокойно провалялся на соседней кровати с книжкой, а потом ещё и пропустил завтрак и первые два урока, получив при этом еду от совсем юной тогда мадам Помфри. Мальсибер же всё это время спокойно спал и ни в каком особом общении не нуждался. Снейп тогда отнёс это к необъяснимым явлениям и задумался о его природе уже много позже, когда неожиданно для себя самого заделался штатным лекарем при всех вернувшихся из Азкабана.

Хуже всего тогда было Мальсиберу — и ещё почему-то Долохову, но тот быстро послал Северуса куда подальше (чему тот, пожалуй, был даже рад) и «лечился» самостоятельно — в основном тем, что пилось и горело. Скверно ещё было Лейстрейнжам, причём всем троим — но по-разному: Рабастан был вообще едва жив, и вот с ним Снейп тогда и вовсе не представлял, что делать, просто поил всяческими успокоительными и укрепляющими, да сочинил тогда на редкость удачное снотворное, бывшее, по сути, аналогом зелья сна без сновидений, но без его оглушающего эффекта… а кстати. Вот что можно было бы здесь опубликовать — и запатентовать. Хотя лучше в обратном порядке. Как-то он совсем забыл про него… а штука-то замечательная. И пить его можно долго без всяких неприятных побочных эффектов… Снейп делает себе заметку — и продолжает вспоминать.

Если то, что творилось тогда с Рабастаном, было хотя бы вполне ожидаемо и понятно, то, что Азкабан сделал с Беллатрикс, откровенно пугало.

Потому что её он попросту свёл с ума.

Окончательно и бесповоротно.

И сделать тут уже ничего было нельзя — во всяком случае, Северус не представлял, что. Белла была совершенно безумна — хотя и казалась порой вполне адекватной, и силу свою волшебную вовсе не потеряла.

Родольфус же сам по себе был, в общем-то, в норме — насколько вообще можно быть в норме после тринадцати лет тесного общения с дементорами и пребывания в одиночной камере — но состояние жены и брата действовали на него далеко не лучшим образом. И ведь помочь ему было нечем… разум Беллатрикс, насколько понимал Снейп, было уже не вернуть. А вот с Рабастаном, как ни странно, всё постепенно — хотя и весьма небыстро — наладилось: он даже рисовать через какое-то время начал.

А вот Мальсибера, говоря откровенно, Снейп вообще не рассчитывал увидеть живым. И в первый момент даже не обрадовался, а попросту удивился. Второй раз он удивился, когда обнаружил, что его школьный друг сохранил не только жизнь, но и разум — чего Снейп ну уже вовсе никак ждать не мог. Но на этом сюрпризы кончились — во всяком случае, приятные — и начались вещи вполне предсказуемые, среди которых была показавшая себя теперь в полную силу неспособность Мальсибера находиться в одиночестве во время болезни. Сам Снейп, безусловно, сидеть с ним не мог — да и не хотел особенно, честно сказать. Однако проблему требовалось как-то решить — потому что ещё меньше Северус хотел, чтобы с Ойгеном случилось ещё что-то плохое.

А к тому шло.

Ибо Ойген выздоравливать не желал. Помимо жуткого душевного состояния, он притащил из Азкабана тяжёлый кровавый кашель, который порой доводил его то до полуобморока, то до крайне неприятных горловых кровотечений. Спать толком Мальсибер тогда тоже не мог — помимо всего прочего ещё и потому, что всегда делал это ничком, лёжа на животе и или раскинув, или закинув за голову руки — а теперь кашель сделал это невозможным: Ойген начинал задыхаться уже через несколько минут пребывания в этой позе. В общем, было всё плохо, ему становилось то лучше, то хуже, а когда он закатил феерическую истерику прямо при Лорде — хорошо ещё, что не в его адрес — ситуация стала просто опасной. Лорд тогда его отпустил — вернее, в приказном порядке отправил лечиться, и Снейпу велел сделать это как можно скорее — но рассчитывать на повторение такого везения, конечно, не приходилось.

Проблему следовало решить кардинально — и Северус, просидев как-то полвечера, наблюдая за отрабатывающими у него наказания студентами, решение отыскал. Оно оказалось очень простым — он даже подосадовал, что не додумался до него сразу: существовали ведь женщины, которым платили за, так сказать, время общения с ними. А уж как это время использовать — дело клиента, верно? Это он Мальсиберу тем же вечером и предложил — в ответ на очередную его просьбу побыть с ним, которой тот встречал его постоянно и от которых у Снейпа уже ныли зубы.

— Такое решение, — подытожил он. — Другого предложить сейчас не могу. Но платишь ты — мне зарплата не позволяет делать такие подарки.

— Давай попробуем, — безразлично согласился тогда Ойген.

Девушку Снейп выбирал долго: нужна была такая, с которой, с одной стороны, приятно было бы находиться рядом, и которая, с другой, не полезла бы на стенку от скуки уже через сутки. Однако в конце концов такая нашлась — они заключили магический контракт, в котором она соглашалась по окончании работы на Обливиэйт — и девушка была представлена Ойгену.

Снейп сам потом удивлялся, насколько удачно попал — буквально в десятку. В ближайшие пару недель эта парочка в буквальном смысле слова не вылезала из постели — причём как минимум первые дни находились они там совершенно невинно, ибо ни на что большее, кроме объятий, Мальсибер явно способен не был. Единственное, что (или, вернее, кто) смущало Снейпа — это Нарцисса, в дом к которой он, не важно почему, привёл шлюху, даже её не спросив. Стесняться в данном вопросе Люциуса ему и в голову не пришло — а вот перед ней было неловко. Та, впрочем, когда он начал несколько путанно извиняться, только грустно сказала:

— Лишь бы ему помогло… я и не вижу её, Северус. Такая тихая девочка… Ты знаешь, если Ойгену это поможет — я буду только рада и сама доплачу ей.

Он не знал, сделала ли она это — доплатила ли — но то, что помогло, знал точно. Когда почти через месяц он пришёл всё-таки девушку увести, Мальсибер коротко попросил его напоить её хорошим отворотным и отвезти куда-нибудь подальше, куда она сама скажет, сам подчистил ей память и дал с собой тысяч, кажется, пять, если не больше — с такими деньгами та вполне могла и вправду уехать и начать где-нибудь всё сначала. Он проводил её в Глазго — так она попросила. Был Ойген в то время мрачен, но уже, в целом, здоров — хотя кашлял потом ещё очень долго, и как же некстати, что это заклятье потом ударило его опять в лёгкие! — и уже не так мучился от одиночества, хотя и предпочитал проводить время в какой-то компании, где чаще всего молчал или отделывался короткими суровыми или ехидными репликами.

Однако это было тогда — сейчас же ни о какой девушке, конечно, речь не идет, да и вообще всё совсем не так плохо. И всё же нынешний день Северус попросту записывает в потерянные.

И оказывается прав — как это часто бывает.

Для начала Ойген просто вцепляется в его руку. Спать он пока не спит — Северус не спешит его усыплять, только поит зельями и бульоном, сваренным накануне — тот не просит ничего больше, что нехорошо, хоть и вполне ожидаемо. Разговаривать ему Северус запрещает — остается только болтать самому, тем более, тот и сам просит (запрет на разговор, конечно, весьма условен, совсем молча Мальсибер лежать может, наверное, только мертвым):

— Расскажи мне что-нибудь, — просит он.

— Про зелье пойдет? — спрашивает Северус.

Тот чуть-чуть улыбается:

— Ты был в казино?

— Начнешь кашлять — заклею рот, — предупреждает Снейп. — Говори — раз уж молчать не можешь — тихо и только на выдохе. И дыши ровно. Был, — он улыбается уголком рта. — У вас там очень странный что персонал, что директор.

— Управляющий, — поправляет Ойген.

— Управляющий, — соглашается Северус. — Часто он держит у себя под столом шлюх в рабочее время? Или это конкретно мне так повезло? Не смей смеяться! — быстро говорит он, но поздно: Ойген смеется, правда, очень стараясь сделать это как можно аккуратнее, и у него даже выходит не закашляться.

— Бывает, — отсмеявшись, говорит он. — Это удобно.

— Да не то слово... Я отпросился на пять дней. И тебе не оплатят.

— Посмотрим, — улыбается Мальсибер. — Спасибо.

— Еще я заработал вам восемьсот тысяч — но тебе от этого ничего не перепадет, потому что оформлять все я отдал какому-то мальчишке.

— Я не на проценте пока, — говорит Ойген. — Расскажи?

— Да нечего особо рассказывать... некая барышня нечестно играла в карты — довольно тонко, должен сказать. Я ее поймал. Все.

— Ну вот, — веселится Ойген, — если что — приходи... я возьму тебя на работу.

— Обойдусь, — хмыкает он. — Но обращайся. Должен же я как-то отрабатывать свое содержание.

— Не должен, — возражает тот, демонстрируя этим свое скверное состояние, потому что обычно они на эту тему охотно шутят.

— А что у вас бывает за роман с, так сказать, клиентом? — с любопытством интересуется Снейп.

— Ты успел завести роман? — изумляется Ойген — настолько, что даже приподнимается на подушках. — Как? Когда?! С кем, наконец?

Все-таки он его рассмешил — и это здорово, потому что совсем в больном виде веселиться Мальсибер не способен.

— Долго ли, умеючи, — шутит Северус. — Да не я, не гляди так. Хотя, пожалуй, надо было воспользоваться случаем, пока я был в твоем облике.

— Не надо, — протестует Ойген — а Снейп уже в который раз удивляется, как сильно его физическое состояние зависит от эмоционального: он даже выглядит лучше — глаза блестят, а губы, наконец, приобретают нормальный оттенок.

— Почему? — невинно интересуется Северус. — Тебе жаль побыть для меня прикрытием?

— Тебе не нужно никакое прикрытие, — улыбается очень тепло Мальсибер. — А роман под обороткой — это ужасно неудобно: ее же каждый час надо пить. Вот так забудешь — и...

— Я смотрю, у тебя есть опыт, — замечает Снейп.

Ойген кивает:

— Есть, конечно... мне кажется, многие пробовали. Интересно же.

— Тебе-то зачем? — говорит и дышит Мальсибер довольно неплохо, разговор его развлекает и, похоже, лишь добавляет сил — в общем, Северус пока не видит в нем ничего вредного. И вообще все оказывается не так плохо, как представлялось ему накануне: то ли его собственные навыки стали лучше, то ли Ойген — сильнее, но восстанавливается он быстрее ожидаемого.

— Ну как же? Конечно, мне в какой-то момент стало интересно проверить, а что будет, если я стану выглядеть обычно — сумею я обаять девушку без своей блестящей внешности?