Крепость в Лихолесье (джен)

— Каграт! Ухтур просит его парней сменить, они уже полдня в ущелье торчат…

— Марбуг, иди, возьми, кого покрепче… Лошадники на штурм не рвутся?

— Пока тихо.

— Щиты готовы?

— Четыре штуки.

— Мало!

— Ветви рубить нечем, инструмента нет… В обозе только три топора.

— Весь берег ручья зарос ивняком, срезайте прутья — ножами, мечами, чем угодно… Всех крысюков — за работу, нечего им на травке полеживать. Пусть мулов пасут и деревянные рамы переплетают тальником, руки не отвалятся… Шарки! Что с ранеными?

— Хуршуг умрет еще до полуночи, легкое у него распорото копьем и осколками ребер, я тут ничего не могу сделать. Милосерднее его было бы добить, чтоб дело не затягивать.

— Ясно. А Шаухур?

— Ему не то лошадь копытом по голове попала, не то деревянным щитом по башке прилетело. Оклемается… но не сразу. Ориентироваться в пространстве ему пока малость затруднительно.

— Что ещё?

— У Рузгаша рана на плече, не смертельная, но ухода требует.

— Крысюки целы?

— В общем, да… Только загнаны, как кони. Им нужен отдых.

— Отдых? На том свете отдохнут, — проворчал Каграт. — Сейчас недосуг…

И все же, что ни говори, орочий отряд потрепало изрядно, и о том, чтобы немедленно продолжать путь, не могло быть и речи. В пылу бегства пропали три вьючных мула — разбежались или попали в руки роханцев; опрокинувшуюся повозку тоже следовало записать в непоправимый убыток. Девятеро уруков были убиты, кроме двух «тяжелых» имелось еще несколько легкораненных, а вот пленники, которых во время бегства прикрывали орки-лучники, почти не пострадали, если не считать того, что все валились с ног от усталости и упадка сил. Как ни желал Каграт поживее убираться прочь, следовало устроить дневку и сутки-другие посвятить отдыху, — и, отойдя на полмили от устья ущелья в глубину долины, орки разбили на опушке леса временный лагерь.

В ущелье по-прежнему несли караул кагратовы стрелки́, сменяя друг друга каждые два часа. «Лошадники» сделали еще одну вялую попытку прорваться, но, потеряв в короткой стычке коня и двоих человек убитыми, сочли за лучшее отступить на прежние позиции. К вечеру в ущелье удалось воздвигнуть заграждение из камней, валунов и деревянных щитов из часто переплетенных ивовых прутьев, и опасность внезапного нападения с этой стороны практически сошла на нет.

Но Каграт был мрачен.

— Через эту дыру коневоды не прорвутся — но и нас отсюда теперь не выпустят. Добычу почуяли, гады! И наверняка в крепость послали за подмогой, а против десятка-другого латников с дальнобойными луками нам долго не продержаться. Да и стрел немного осталось…

— На северо-востоке есть другой выход из долины, забыл? — спросил Радбуг. Он, Лагдаш и Каграт собрались возле костра на небольшое совещание — и Шарки, как всегда, постарался оказаться поблизости.

Каграт ожесточенно тер подбородок.

— Не забыл. Но до него миль десять. А убраться нам отсюда надо раньше, чем лошадники соберутся с силами и отрежут нам и этот путь!

— Если они о нем знают.

— Если и не знают, то найдут рано или поздно…

— Выберемся мы из долины — а что дальше? Через равнины нам теперь не прорваться, надо другой проход искать…

— Найдём. Обогнем владения остроухих с севера и по Каменному Мосту через реку переправимся.

— Это крюк в добрых восемьдесят миль, лишняя неделя в дороге! Половина крысюков от упадка сил перемрет… да и провианта у нас на такой долгий путь не хватит.

— Тебя сожрем, умник! Предложи что-нибудь другое, раз ты семи пядей во лбу!

— Пока мы тут торчим, надо ловушек наплести, рыбы наловить, навялить да накоптить, — заметил Лагдаш. — Все равно пару дней здесь сидеть придется, силы восстанавливать…

Ближе к вечеру, в сумерках орки неожиданно приволокли «языка»: один из убитых в короткой дневной стычке оказался вовсе не убитым, только оглушенным. Это был тот самый белобрысый парень в плотном кожаном подшлемнике, которого Саруман приметил еще при бегстве. Притащили его на веревке, как скотину на убой, со связанными за спиной руками; он пошатывался от дурноты и слабости и спотыкался на каждом шагу: крепкий удар головой о камни при падении с лошади давал о себе знать.

— Дурачьё! — с раздражением сказал ему Каграт. — Вы зачем опять в ущелье полезли, дубина? Не ясно было, что вас там подстрелят? Если ваш старшой вас туда на разведку боем отправил, так он болван, каких свет не видывал… Или вы, герои, сами в самоволку выдвинулись, по собственному почину геройствовать да поганых уруков направо-налево крушить, э?

Лицо пленника было бледно, растерянно и испуганно, но искажено старательно натянутой гримасой хладного презрения. Он старался не выказывать страха и держаться гордо, независимо и надменно, хоть поджилки у него и тряслись, а посеревшие губы жалко прыгали на конопатой физиономии, вымазанной грязью и кровью из разбитого носа. Он захлебывался от ярости, смешанной с ужасом.

— Ты, т-ты… вонючий орк! Не тебе мне морали читать, мерзавец! — Зубы его судорожно клацали. — Я… я ничего тебе не скажу, понял!

Каграт лениво почесывал живот.

— Да я у тебя и спрашивать ничего не буду, и без тебя все понятно. Вас там две-три дюжины гавриков. Начальник ваш за ущельем окопался, разведку окрест разослал и в крепость гонца отправил за советом и подмогой. Я угадал?

— Ничего… не скажу! — Пленник отчаянно всхлипнул. — Можешь хоть на куски меня резать, вонючий орк, как… как тех, кого ты сжег, убил и замучил! Их несчастные души стенают и вопиют об отомщении! И ты получишь по заслугам рано или поздно, вздернут тебя на суку за все твои лиходейства и злодеяния… Справедливость восторжествует, слышишь, ты, вшивая сволочь!

Каграт откровенно ржал.

— Больше, больше пафоса! Ты слюной-то не брызгай, теленочек, а то ранишь мою нежную душеньку, нанесешь мне моральную травму, несовместимую с жизнью — и явлю я свою гнусную орочью натуру во всей красе. Так что раздувание щек и выспренные речи для королевского смотра оставь, там это любят… Ошейник! — рявкнул он Лагдашу. — И два дня без пайка. Посмотрим, что потом от этого борцунишки за справедливость останется.

На парня помимо веревки нацепили еще и ошейник, утащили прочь, подгоняя пинками, привязали, как неблагонадежного, к одной из повозок — посадили на шлейку, точно шкодливую собачонку. Саруман, выждав некоторое время, подошёл к нему, чтобы осмотреть ссадину на лбу и мимоходом переброситься парой слов.

— Тебя как зовут, герой? Или тоже военная тайна?

Парень покосился на лекаря подозрительно. Ему не исполнилось, наверное, и двадцати лет, и прилив сил, а также боевой кураж, вызванный гневом и отчаянием, слегка поостыл — вид у пленника был отнюдь не воинственный, страх и тоска все-таки брали верх, он сидел, съежившись, ссутулив плечи и опустив голову, пряча от не чаянного собеседника несчастные глаза и постыдно покрасневший нос.

— Ну, Эорлимом меня кличут. А тебе какое дело?

— Сколько вас тут, Эорлим?

— А с какой стати я тебе говорить должен? Этому поганому громиле доложишь, да? — Он яростно потер кончик носа связанными руками.

— Сколько бы вас тут ни было, — спокойно заметил Саруман, — через ущелье, пока там застава стоит, вы не пройдете. Но в долину есть другой проход где-то на северо-востоке. Можно попытаться напасть оттуда и зажать орков в клещи.

Эорлим отчаянно всхлипнул.

— Только убивать их нельзя, — добавил Саруман.

— Это что еще за новости?

Волшебник постучал пальцем по ошейнику.

— Потому что это не простые ошейники. В них какая-то дрянь примешана, которая чувствительна к их, орков, непосредственному присутствию. Заклятие, которое в них заключено, задушит тебя, если попытаешься отойти от этих нелюдей дальше сотни-другой ярдов.

Эорлим огляделся. На его грязном, измазанном кровью лице выразилось страдание.

— Вон оно что… Слушай, — он зацепился взглядом за сидящих в тени ближайшего дерева и плетущих верши из лозы понурых горцев, — а вас-то тут сколько, а? И чего вы все дрожите, как кролики? Вы же не закованы и не связаны! Неужели нельзя улучить подходящий момент, напасть на орков всем скопом и скрутить их по рукам и ногам?

Саруман помолчал.

— Экий ты пылкий вьюнош… Ничего не выйдет.

— Почему?

— Орков почти в два раза больше, они вооружены и держатся настороже. А пленники — слабы, истощены и измучены. Кроме того, они обычные мастеровые, ремесленники и козопасы, отнюдь не воины…

Эорлим взвился:

— Лучше сидеть покорно и бессловесно, как кролики, да? И позволять этим… этим гнидам над вами издеваться?

— Многие, видишь ли, полагают, что лучше быть умным живым кроликом, чем глупым дохлым драконом.

— Жалкие бараны!

Саруман поморщился.

— Полегче, не горячись… Как зовут вашего командира?

— Ну, допустим, Бельхор… А зачем тебе?

— Если представится случай, я отправлю ему письмецо со всем, о чем мы тут с тобой толковали.

— Письмецо? — Эорлим, приуныв, шмыгнул носом. — Ну, попробуй. Только вряд ли Бельхор станет эти твои послания читать…

— Почему? — чуть помедлив, спросил Саруман. Впрочем, он уже знал ответ.

— Бельхор не зря свой хлеб ест… Он — опытный командир и умелый воин! — хрипло сказал Эорлим. — Понял? А больше от него ничего и не требуется!

— То есть грамоте он не разумеет.

Эорлим презрительно промолчал.

* * *

Ну да, ну да, этого следовало ожидать… Интересно, есть ли среди трех дюжин злосчастных дружинников хоть один грамотный человек? Или их всех из простых и незатейливых крестьянских сынов набирали, которым о гранит науки мозги ломать вроде как и ни к чему? На лошади ездить да мечом махать умеет — в дружинники годен. Обучение грамоте — так, придурь для знати, писцов да книжников, в повседневной жизни значения почти не имеющая…

Саруман не знал, смеяться ему или плакать. Вот так и разбиваются самые правильные и великие планы о чьё-то дремучее невежество… Ну не может же быть, чтобы среди трех десятков этих доблестных и храбрых парней не нашлось ни одного мало-мальски грамотного персонажа! Или может?

Мало-помалу в долину спускался вечер. Серая сумеречная темнота уже сгустилась над лесной опушкой, когда Саруман, закончивший вечерний обход раненых и сидевший, как обычно, возле костра, наконец услыхал над головой такое знакомое, такое долгожданное сиплое карканье. Это был Гарх… явился не запылился, старый ворчун, добрый верный старина Гарх, не заблудился, не пропал, не погиб, не сгинул где-то в безвестности! Впрочем, Шарки ничем не подал вида, что заметил его. Ворон, убедившись, что орков поблизости нет, тяжело опустился на траву рядом с волшебником, поёжился, опасливо оглянулся направо и налево.

— Гарх, старый зануда, — пробормотал Саруман, опустив голову, делая вид, будто разглядывает что-то у себя на ладони, — ну наконец-то! Где тебя леший носил? Я уж начал думать, что вчерашняя ночка тебя совсем доконала.

— Да-да, я тоже рад тебя видеть, — хрипло прокаркал ворон, склонив голову к плечу. Вид у него был далеко не бравый — он выглядел, точно несчастное, побитое молью, неумело изготовленное чучело. — Думаешь, так легко было вас разыскать? Ну, положим, я слегка отстал… — Он сердито нахохлился. — Прошлая ночка и впрямь выдалась мерзостной, поэтому я (со свойственными мне мудростью и предусмотрительностью) переждал ненастье в какой-то попавшейся на глаза расселине, а уже утром полетел дальше по следу. Ну… наследили вы там здорово, это да. Я понял, что всадники вас гнали, гнали и наконец загнали в ущелье… Когда я к ним подобрался — там, с той стороны — они как раз хоронили своих… и зачем-то стали швырять в меня камнями — наверно, решили, что я собираюсь клевать непогребенные трупы!

— А ты, разумеется, не собирался? — полюбопытствовал Саруман.

— За кого ты меня принимаешь? — голос Гарха задрожал от едва сдерживаемого негодования, хотя глаза его как-то виновато забегали по сторонам. — В общем, я решил дождаться темноты и уже в сумерках потихоньку перебрался сюда, в долину. Мне пока еще трудно взлетать высоко, правое крыло меня не очень-то слушается. — Словно пытаясь подтвердить свои слова, он расправил и вновь сложил крылья, делая это так аккуратно и осторожно, точно опасался, что они сейчас хрустнут и поотламываются, одно за другим.

— Значит, отправлять тебя к роханцам с посланием не только бесполезно, но и опасно — прибьют еще ненароком, — задумчиво проворчал Шарки себе в нос. — Ну да ладно, у меня есть мысль получше.

— Правда? Это какая? — сварливо спросил Гарх. — Может быть, приветить наконец должным образом старого друга, обогреть его, напоить и накормить чем-нибудь посущественнее прошлогодних ягод шиповника?

— Из «посущественнее» могу предложить только размоченный в воде сухарь, у нас тут с провиантом тоже не очень. Но я о другом. Каграт намеревается оторваться от роханцев, пройти долиной Черноречья и пересечь Андуин по Каменному Мосту, а это совсем близко от Лориэна, в нескольких милях севернее. Эльфы могли бы выйти оркам наперерез и перехватить их около брода.

Гарх понимающе хмыкнул:

— Хочешь просить помощи у эльфов?

— Не хочу, но, по-видимому, придется. Тем более Гэндальф и Гэдж тоже должны обретаться где-то там поблизости.

— Хар-р! — Ворон сердито каркнул, совсем позабыв про множество чужих настороженных ушей, вольно или невольно имеющихся вокруг. — Ни дна ему ни покрышки, этому безмозглому орчонышу! Неужто ты еще собираешься его разыскивать и тащить обратно в Изенгард?

— Теперь уж я обязан это сделать, Гарх, дабы сдержать данное обещание, — Саруман коротко усмехнулся, — и остаться в глазах Гэндальфа честным человеком.

— Ну-ну. Что-то я не припоминаю, — пробормотал ворон, — чтобы раньше тебя это вообще хоть на грош заботило… Впрочем, это не моё дело.

— Вот именно, — холодно подтвердил Саруман, — и я очень рад, что ты наконец со свойственными тебе мудростью и предусмотрительностью пришёл к такому неожиданному выводу. И потом… — он умолк и движением руки велел ворону затаиться: к костру неторопливо подошёл Шавах, которому стычка с дружинниками (к великому огорчению пленников) ничуть не повредила и не причинила никакого вреда, ни малейшей царапины. Орк остановился на границе света и тени, подозрительно покосился на Сарумана — видимо, ему показалось странным, с чего это старик разговаривает сам с собой, — и Шарки поспешил отвесить губу и придать себе такой дурашливо-отсутствующий вид, на какой только был способен. Шавах презрительно хмыкнул и, чуть помедлив, направился дальше, небрежно поигрывая кнутом, присматриваясь к пленникам, начальственно порыкивая там и тут, прикидывая, кому бы безнаказанно дать пинка…

* * *

Ночь, к счастью, миновала без происшествий. «Лошадники», видимо, тоже взяли временную передышку: обихаживали коней, хоронили убитых, собирали добычу, оброненную орками по ту сторону ущелья, копили силы для окончательной атаки. Над орочьим лагерем царила темнота, духота и неизбывное уныние. Хрипели во сне усталые люди, стонали и метались раненые, негромко перекликались часовые, потрескивали костры, над которыми вялилась пойманная плетеными ловушками рыба. Гарх дремал, укрывшись, как обычно, в кроне ближайшего дерева и прикорнув на подходящей ветке. Покрикивала в лесу неугомонная ночная птица, гундосили комары, умиротворяюще журчала вода в пересекающей лесок неглубокой студеной речке…

— Сегодня еще погодим, а завтра с рассветом двинем отсюда, — мрачно изрек Каграт, яростно грызя зеленую веточку ивы. — Чем дольше мы тут сидим, тем проще коневодам будет нарубить из нас зубочисток. Через пару дней они подтянут сюда лучников и латников — и тогда никакая застава в ущелье их не удержит…

Рассвет висел над рекой сизой туманной дымкой. Саруман бродил по берегу, собирая травы; по каким соображениям Каграт посчитал своим долгом провожать его в этой вылазке лично, вместо того, чтобы отрядить в сопровождение кого-нибудь из орков, волшебник не знал, но подозревал, что главарь просто воспользовался удобным случаем хоть ненадолго улизнуть из лагеря. Всё сомнительное удовольствие разрешать вопросы и печали, которыми ему докучали страждущие соплеменники и которыми Каграт не склонен был интересоваться, он, как всегда, передоверил Радбугу. Сам главарь мог сейчас думать только об одном:

— Для нас главное — добраться до Андуина, а это в лучшем случае неделя пути. Перейдем Каменный Мост, а уж на том берегу никакие лошадники нас не достанут…

— Отступать придется под прикрытием, — вскользь заметил Саруман. — Ты не сможешь снять заставу в ущелье.

— Ну… Кому-то придется здесь задержаться.

— Навеки? Интересно, кому?

— Не знаю, — процедил Каграт. — Бросим жребий.

— Остаться в заставе — верная смерть.

Каграт рассвирепел:

— Заткнись! Без тебя разумею! По-твоему, мне парней своих не жаль, да? Но что делать-то, что? Четверо-пятеро останутся — остальные за это время успеют уйти… Но чего бы я только ни отдал за хороший обвал, который напрочь заткнул бы эту тараканью щель!

Солнце медленно поднималось над горами, и тени деревьев, широкими лоскутами лежащие на траве, отползали от воды ближе к опушке леса. Луг спускался к реке длинным пологим склоном, и кое-где, к удивлению волшебника, среди буйства луговых трав попадались одичалые ростки овса и ячменя, а чуть выше по течению реки Шарки выдернул из земли тощую, толщиной с крысиный хвостик морковку. Странно. Раньше на этом месте располагались огороды и посевные поля? Кому понадобилось выращивать в этой глухомани хлеб и овощи? — с недоумением спрашивал себя волшебник. — Или когда-то здесь находилась деревушка отшельников-горцев, влачащих одинокое полудикарское существование в отдаленной горной глуши? Или… что? Он почти не удивился, когда нашел в траве тщательно обтесанный камень с острым краем и выдолбленным посередине круглым отверстием. Деревянная рукоятка мотыги — ибо это, несомненно, была именно мотыга — давно сгнила от времени, а вот каменный наконечник отлично сохранился.

Трава вокруг была вытоптана, а земля взрыта, точно кто-то неумело поработал плугом. Но это не являлось свидетельством разумной деятельности — просто кабаны рыли землю в поисках сладких корешков, которых, видимо, именно здесь, на месте давно заброшенной делянки, сохранилось изрядно.

Каграт поворошил прутиком найденную рядом добрую кучку мягких зеленоватых комьев, открыл миру её пикантные недра, кишмя кишащие упитанными прозрачно-белесыми червячками. Брезгливо поморщился:

— Опарыши! Что за паскудная живность… И жирные какие, заразы!

— Яркое свидетельство того, что кому-то в этом бренном мире очень мало нужно для счастья, — посмеиваясь, заметил через плечо Саруман. — Умные мухи отлично знают, куда пристроить потомство, чтобы ему, потомству, было тепло, мягко и сытно… Вот уж кто в прямом смысле умеет извлекать выгоду из дерьма.

— Хрена они тебе сдались… Предлагаешь брать с них пример?

— Ну, не буквально, конечно — но уж поучиться житейской мудрости у них бы не помешало… А в этом лесу, оказывается, водятся кабаны.

— Водятся… Раньше весь лес ими кишел. Богатая здесь была охота!

— Откуда ты знаешь? Тебе когда-то приходилось бывать в этих местах?

— Бывать? Еще бы! — Каграт сердито сплюнул. И мимоходом пнул попавшийся под ногу мшистый камень, невинно предающийся мечтам на обочине луга. — Я, видишь ли, когда-то тут жил.

— Жил? — помолчав, спросил Саруман. — Когда?

Орк мрачно ухмыльнулся. Интерес собеседника явно приносил ему некое болезненное удовольствие, точно заставляя расшатывать больной зуб.

— Давно. Эта долина — бывшие владения нашего племени. Мы первыми пришли сюда с севера, и имели на неё все права! Местечко тут завидное — и лес, и река, и пещеры… и защищено недурно — выставь охрану в ущелье, и никакая сволочь к тебе в гости не пожалует. В общем, мы тут неплохо жили, пока… — он вдруг коротко взрыкнул и умолк.

— Пока что? — осторожно поинтересовался волшебник. Он был уверен, что орк не ответит.

Каграт отсутствующим взглядом смотрел куда-то в лес, крутил в пальцах тоненькую палочку тростника. Неохотно разжал губы:

— Пока не явились эти… черные.

— Визгуны?

— Угу. И люди с ними — желторожие какие-то, с востока. — Орк скрипнул зубами, на лицо его набежала неясная тень. Договорил сдавленно и зло: — А с ними был он — ихний, самый большой шишкарь.

— Ангмарец? — пробормотал Саруман.

— Что?

— И что им от вас нужно было?

— Известно что — грязную работу делать. — Каграт окончательно потемнел лицом. Тростинка жалобно хрустнула в его кулаке. — Какого-то лешего мы им понадобились, в Замке служить да дыры задницами затыкать… правда, сладкую жизнь они нам там щедро посулили, сытость, довольство, игрушки всякие железные и прочие пряники…

— И вы согласились?

— Нет… не сразу. Мы пытались отбрыкаться, но… они были жуткие, как сама смерть! Глянешь разок — и жить неохота… Когда все пряники закончились, они кнуты в руки взяли и с теми, кто сопротивлялся, особо не цацкались — впрочем, таких немного нашлось. Остальные слюни пустили, легкой жизни и пряников возжаждали… и винить-то их за это нельзя — год тот для племени не слишком удачный был. Так что визгуны живо нас на первый-второй рассчитали и отправили строевым шагом в свой вонючий крысятник. Стариков и грудных младенцев только, почитай, и оставили…

— И что с ними сталось? — помолчав, спросил Саруман. — С этими… ненужными? Стариками и младенцами?

— Не знаю. Наверно, эти… уроды их тоже прикончили. Может, кому и удалось сбежать или спрятаться, понятия не имею… все-таки не все хотели в Замок идти. — Каграт опасливо огляделся, точно боялся, что кто-нибудь из «уродов» подслушивает их за ближайшим кустом. — Но я, во всяком случае, больше никогда никого не видел, — облизнув губы, добавил он хриплым шепотом.

Саруман молчал. Нечего тут было сказать… Слова, которые приходили магу на ум, все до одного были какие-то пустые и глупые, ничего не значащие, невесомые, бестолковые.

— И когда же это бедствие приключилось, Каграт?

— Не знаю. Давно.

— Пятнадцать лет назад?

— Может, и так… — Орк запнулся. Шарки, выпрямившись, смотрел на него пристально, пытливо, не отрывая глаз — и на какую-то секунду Каграту показалось, будто взгляд старика прошил его насквозь, до самых печенок, пронзил иглой, вскрыл, точно ланцетом, всю его темную замшелую орочью душу… Что-то было в этом сухопаром старикане, что-то странное, непонятное, неуловимое, будто стальное шило, неведомый стержень, спрятанный под коконом грязных серых лохмотьев… но тут же, через мгновение, наваждение пропало — словно на миг выглянувшее солнце вновь скрылось за тучу. И Шарки опять предстал перед орком как на ладони: обычный усталый старик, ободранный, лохматый, голодный, закованный в ошейник… Слегка натянуто усмехаясь, Каграт сказал:

— Пойдем, чего покажу.

Они двинулись вверх по течению реки, и через полчаса вышли из леса к подножию горного массива, где река разливалась в небольшое, Г-образной формы озерцо. С одной стороны прямо из воды воздвигалась отвесная стена, и воды реки низвергались по скалистым уступам в озеро бойким бурливым каскадом — над ним висел ореол брызг, и радуга, пойманная мириадами мельчайших капелек воды, висела над водопадом чудесной, завораживающей глаз сверкающей завесой. С трех других сторон озерцо обрамляли пологие песчаные берега, местами поросшие травой, камышом и цепкой овечьей колючкой. Между лесом и стеной скал открывалось неширокое свободное пространство, когда-то, очевидно, занятое посевами, но за пятнадцать минувших лет полностью перешедшее в собственность леса, поспешившего воспользоваться неглубоким плодородным слоем: тут и там торчали тоненькие жидкие кустики и невысокие деревца, как авангард неторопливо наступающей на берег тисовой рощи.

Возле подножия утесов местность заметно повышалась, и почва становилась более каменистой, непригодной даже для скудного земледелия; местами меж нагромождениями камней угадывались входы в пещеры, пробуравленные в скалах скорее самой природой, нежели стараниями чьих-то рук. Саруман заглянул в одну из пещер, которая была как будто больше и светлее других, окинул взглядом уцелевшие принадлежности незатейливого орочьего быта: выложенный камнями очаг в центре плотно утоптанного земляного пола, лежанки-выступы, застланные остатками плетеных из камыша циновок, вырубленные в стенах горизонтальные ниши, служащие, по-видимому, полками и содержащие всякий домашний скарб: глиняные горшки, берестяные ковши, плошки, выдолбленные из цельного куска дерева, костяные иглы и проколки, обрезки кожи, скребки, деревянную посуду, утварь, какие-то побрякушки из меди…

— Надо же! — волшебник с интересом разглядывал каменные жернова, соединенные с рычагом-приводом цевочной передачей — остатки найденной в углу небольшой мельницы. — Механика!

На лице Каграта не читалось никаких чувств.

— А ты, поди, думал, что мы совсем дубьё? Дикари?

Саруман задумчиво поводил пальцем по краю лежащего у него на руке рогового гребня с крупными широкими зубцами.

— Почему они не вернулись назад? — негромко спросил он. — Эти… беженцы? Когда все утихло? Могли бы переждать и вернуться… все-таки здесь был их дом, хозяйство какое-никакое, пещеры и укрытия…

— Был да сплыл, — Каграт свирепо ухмыльнулся. — На эту долину наши соседи, из западного племени, уже давно зарились, и, когда большинство наших ушли за Андуин, они, ясное дело, воспользовались моментом. Явились с оружием и поубивали тех, кто еще здесь оставался… или выгнали взашей, леший их знает. Только землю захватить они толком не успели, потому что к ним визгуны тоже вскоре пожаловали и кнутами да пряниками в Замок угребли…

Орк поднял с пола небольшую фигурку — это было топорное изображение волка, вырезанная из дерева детская игрушка, с обгрызенной чьими-то крохотными зубками головой — и, подержав на ладони, вдруг с такой яростью швырнул в стену, что фигурка с треском рассыпалась грудой щепок.

— Идем отсюда! — рыкнул он глухо. — Не могу я здесь, тошно… Это бабьи пещеры были, бабы тут жили и детеныши… Наши находились там, на другом берегу озера.

Саруман не спорил — очень уж душным, застоявшимся, словно бы веющим тлением и запустением был воздух покинутого жилища, — и они вновь вышли к водопаду, направились от реки в противоположную сторону. Дальше, за озером, начинался обширный луг, длинным языком уходящий в распадок меж скалистых утесов; в густой девственной траве кое-где белели кости: высушенные солнцем, омытые дождями, безо всякого почтения разбросанные лисами и воронами, смешанные с грязью.

— Общинный выгон, — буркнул Каграт. — А там, дальше, были загоны для коз. — Он избегал смотреть на останки: кости были явно не козьи.

— Вы жили общиной? — спросил Саруман.

— Как все орки. — Каграт пожал плечами. — По-твоему, это дико?

— Нет, отчего же… В этом есть свои преимущества. Один за всех и все за одного — кажется, так? Полнейшее равенство прав и обязанностей.

— Вот именно, — серьёзно подтвердил орк. — Сообща охотимся, сообща сеем, сообща делим добычу, чтобы на всех хватало… Нам так нравится, понял? Каждому, как говорится, даётся по заслугам его, и чтобы никто не ушел обиженный... Посевы у нас общие, скот — общий, урожай — общий…

— Дети тоже общие? — спросил Саруман.

Каграт покосился на него исподлобья.

— Ты зубы-то не скаль, старый. Общие не значит — ничьи.

— Я всего лишь глашатай общественного мнения, Каграт. Видишь ли, люди склонны сравнивать такой образ бытия с, гм…

— С жизнью волчьей стаи? — Каграт холодно усмехнулся. — Ладно, знаю я, что о нас говорят. Орки-де до сих пор не выкарабкаются из пещер, народ они отсталый, убогий, ни ремесел толком не имеют, ни торговли, ни сословий, ни деления на богатых и бедных… как это у вас, у людей, издавна заведено. А может быть, мы не хотим ничего менять, об этом кто-нибудь из вас думал? Если мы не живем так, как вы, и не признаем ваших законов — это значит, что мы хуже вас? — Он язвительно хмыкнул. — Да и законы-то ваши писаны в угоду горстке вождей да избранных… а остальной ваш народ занят тем, что кормит, поит и одевает кучку знатных бездельников, стоящих у верхушки власти, и я бы на вашем месте по крайней мере этим сомнительным обстоятельством не кичился. Если уж мы — волки, то вы — просто жабы, барахтающиеся в болоте… где всяк другого давит и плющит, стремясь утопить соседа в грязи и взгромоздиться повыше на болотную кочку.

Саруман неприметно посмеивался в бороду.

— Экое непочтительное суждение! Ты бы его пред Королевским Советом Великого Гондора произнес… это было бы все равно, что бросить горящую головню в полусонный курятник. То-то поднялось бы волнение, метание, кудахтанье и разбрасывание помета…

Они стояли на краю выгона под скалой, у родника, где брал начало ручей, стекающий в озеро. Родник был (вернее, когда-то был) красиво облицован гладышами гальки и осколками гранита; в толще кристально прозрачной воды лениво пошевеливала плавниками неведомым образом заплывшая сюда серебряная рыбка. Деревянные опоры помоста, сколоченного у края источника, густо обросли острыми белыми кристаллами, тонкими и мохнатыми, будто шерсть. Саруман заинтересовался; он вернулся немного назад, к подножию утеса, где причудливым нагромождением высились огромные валуны, образуя неглубокую природную пещеру-арку, шагнул в неё, наклонился и ковырнул пальцем землю возле ближайшей стены.

— Эге… у вас тут что, располагалась общинная выгребная яма? Всякие отбросы сюда сваливали, что ли?

— Что ты там нашел? — проворчал Каграт. — Еще одну кучу дерьма?

Шарки показал лежащие на ладони вперемешку с комьями земли серовато-белые крупицы.

— Это селитра. Она обычно образуется как раз-таки при гниении всяческих отходов и отбросов, навоза, соломы, золы, трупов животных… Её тут, под этой известняковой скалой, целые залежи, ты погляди!

— Селитра? — пробормотал Каграт. — И что?

— Да ничего. Просто, помнится, некоторые смеси селитры гномы используют при проведении горных работ.

Орк внимательно посмотрел на старика. Рука его сама собой метнулась вверх — потереть подбородок.

— Ты про «гремучий порошок», что ли? Так гномы держат его состав в секрете…

Шарки небрежно усмехнулся.

— Все, что когда-либо, пусть и втайне, было изобретено одним умом, может быть раскрыто другим… или изобретено заново.

Каграт заинтересовался:

— Ты знаешь состав «гремучего порошка»?

— Вряд ли это знание нам чем-то поможет… Насколько мне известно, в состав «гремучего порошка» входит сера.

— У нас нет серы! — прохрипел орк.

— То-то и оно. — Шарки прикрыл глаза. — Но…

— Что «но»?

Саруман несколько секунд молчал, прежде чем ответить. Кажется, ему неожиданно выпала возможность провести один дюже любопытный эксперимент, который он уже давненько намеревался осуществить в Изенгарде, да все как-то руки не доходили… А сейчас сам Эру благословлял его опытным путем проверить кое-какие сведения, когда-то вычитанные в трактате «О свойствах летучего огня и способах получения оного» и впоследствии дополненные собственными осторожными наблюдениями.

— Зато у нас есть купоросное масло.

Каграт облизнул губы.

— Какое масло?

— Купоросное. Жидкость для протравки металла. Я видел бутыль в обозе. Хорошую такую бутыль галлона в полтора вместимостью.

— Ну ты и ушлый старикан! — проворчал орк. — Уже лапы и в обозное добро успел запустить!

— Не дури, Каграт, мне надо было выяснить, на что я могу рассчитывать в случае необходимости. Ты же, кажется, хотел устроить в ущелье обвал?

— Ну, допустим, хотел… А что, есть способ?

Шарки о чем-то напряженно размышлял. Лицо его, доселе хмурое и блеклое, как покрытая пылью картина, разительно преобразилось, ожило, осененное вдохновением, на скулах выступил румянец, в глазах появился странный азартный блеск, даже, показалось орку, длинный нос еще более заострился.

— Мне будет потребна сода… и животный жир… лучше, конечно, бараний, но и свиной, я думаю, подойдет… во всяком случае, можно попробовать. Вот что, Каграт. Отправь-ка своих парней на охоту кабанов добывать — и на ужин мясо пригодится, и мне жир в дело пойдет.

— Жир? Зачем? — пробормотал орк. Он уже не раз имел случай убедиться, что старый хрыч Шарки ничего не делает просто так, но сейчас тем более не мог понять, какого лешего бродит у старика на уме. И какое отношение к «гремучему порошку» имеет кабаний жир?

— Никакого. — Глаза старика сердито блеснули. — Но обвал в ущелье я тебе, пожалуй, попытаюсь устроить… если ты будешь делать то, что тебе велят, и перестанешь задавать дурацкие вопросы.

Каграт смотрел прищурившись — хмуро и подозрительно. Ему не слишком нравилась фраза «будешь делать то, что тебе велят» из уст паршивого и презренного пленника.

Тем не менее он счел за лучшее вопросов больше не задавать.