Против Системы (джен)

Астрид не понимала, что происходило, но чётко осознавала одно — началось то, о чём её предупреждал отец, и план действий такого развития событий они вроде как прорабатывали, потому осталось только притвориться, что она отреклась от всех связей с Берком и его новой властью, а на деле держать Финна Хофферсона и Ричарда Ингермана в курсе происходящего, да и самой получать от них весточки.

Попасть в самое сердце странной организации, зачем-то решившей спасти их непутёвого Вождя и явно враждебная оппозиции, к которой относился Стивен Йоргенсон, было бы просто замечательно.

Понять, что же происходит — особенно.

Теперь, когда самое страшное, вроде как, было позади, у неё появилось время обдумать всё произошедшее в тот день, и теперь Астрид раз за разом прокручивал у себя в голове события минувшего вечера, когда её судьба в очередной раз сделала крутой поворот, заставив девушку даже на некоторое время усомниться в собственной вменяемости, ибо все это было слишком.

Когда Крис, один из знакомых Сары Стоун, внезапно оказался агентом некой подпольной организации, существовавшей явно уже достаточно давно и, судя по всему, противопоставлявшей себя тем, кто стоял за Стивеном Йоргенсоном и его пешками, она только пожала плечами — отец давно уже говорил не доверять никому и ничему не удивляться, ибо только Небо знало истинные намерения и лица всех окружающих.

Когда Фаер практически в ультимативной форме заявил, что нужно спасать Вождя, на которого в тот вечер должно было совершиться покушение, и она почему-то должна была ему помочь, Астрид только подумала, что отец не одобрит этого её решения, но в будущем они смогут этим многое выиграть для их клана.

Когда в числе «спасителей» оказался Сайман со своим отрядом, в том числе и её… братом… (всё же, как называть Хашеса после откровений отца, она не знала, ведь, пусть она и не была с ним лично знакома, кровь — не водица) не на миг не усомнившийся в том, что Стивен — заговорщик и, соответственно, предатель, она всё же удивилась, ибо слишком сильно изменился парень за последние годы. От того задиры и самовлюблённого идиота, коим он был в их школьные годы, нельзя было ожидать подобного.

Они едва не опоздали…

Всего несколько случайностей и чистое везение спасли их.

Стоик категорически отказался мирно подписать документы о своём отречении, видимо, ещё на что-то надеясь, или же просто желая сохранить остатки своей гордости, почему-то не задумавшись о здравом смысле, и дело уже шло к его убийству, когда на территорию особняка Хеддоков, охрана которого была явно подкуплена или просто сочувствовала новому кандидату на совсем скоро должное стать вакантным место Вождя, проникла их странная компания, помешав заговорщикам.

Бой был коротким, ведь Стивена они застали врасплох и потому суть их задания по большей части заключалась в том, чтобы отбираться от несколько вяленького преследования и, воспользовавшись уже ждавшим их транспортом, пафосно улететь в закат.

Вышло на деле немного сложнее — Диану, невесть как затесавшуюся в их компанию, зацепило зарядом, ибо она, как опытный боец, активнее всего защищала Хеддоков от боевиков Йоргенсона-старшего. Рана была не страшной, но явно неприятной — обработанная и зашитая, она всё равно явно доставляла девушке неудобства, Штормфлай то и дело морщилась, а в итоге ушла в другой отсек их транспорта, и больше Астрид её не видела — видимо, та спала.

Ну и правильно, сон — лучшее лекарство.

Вообще, компания собралась у них там в одном месте до крайности разнообразная! Бывший, судя по всему, Вождь Берка со своими приёмными сыновьями, его племянник со своим отрядом, снайпером в котором был незаконнорождённый брат Астрид, она сама, неофициальная преемница своего отца, и отряд Криса, из которого незнакомыми ей были только близнецы-Пристеголовы с холодным и яростным взглядом, направленным на её броню Карателя. А так, и сам Крис, которого она не раз видела в Дио у Сары, она сама, Диана и её младший брат Гарф ей были уже известны, пусть и по большей части поверхностно.

Как потом оказалось, ранена оказалась не только Штормфлай — Сайман тоже прижимал материю, пропитанную специальными составами к обожжённому боку. Впрочем, большую часть энергии и температуры попавшего прямо между пластин брони заряда принял поддоспешник, а потому ничего катастрофичного там не было — жить будет.

Мальчишки-Шторморезы оказались на редкость устойчивыми в психическом плане, и потому с любопытством крутились около бойцов, явно желая пощупать оружие, но не осмеливаясь попросить.

Стоик же просто сидел с совершенно опустошённым видом.

Ну, его можно было понять — на него, как самого старшего в их компании, постепенно наваливалось осознание масштаба произошедшего. Ведь, по сути, он потерял остров, принадлежавший его роду с самой колонизации Аритума, то есть уже тринадцать веков, а это уж точно не мало.

Быть может, он вообразил себе что-то про слабое звено в роду, гнилое поколение и прочий бред, которым любили причинять себе самокопающиеся дарˈка.

Ожидание становилось невыносимым, усталость брала своё и ощущение надвигавшейся «бури» щекотало нервы, подсказывая, что всё самое тревожное и главное пока впереди, а минувшие события иначе как стычкой с мятежниками не назовёшь. Сон пытался поглотить истерзанное переживаниями сознание Астрид, но беспокойство об отчёте отцу и Ингерману-старшему не позволяло расслабиться окончательно.

Даже мысленно доклад выходил просто безобразным, и сомневаться в том, что потом ей устроят разнос за то, что сейчас она летела в неизвестность на встречу с тем, кто за спиной у всех играл их судьбами.

Сама того не заметив, она позволила себе задремать, скоротав тем самым ещё несколько часов пути и пришла в себя Хофферсон только со словами Криса о том, что они — на месте. Не сошедшая до конца сонная растерянность не позволили ей сообразить зразу, о чём говорил Фаер, но, очнувшись, она, как и остальные, только молча встала со своего места и пошла на выход, в огромный ангар, украдкой оглядываясь по сторонам и старательно запоминая, на всякий случай, дорогу назад.

Пусть и явно современно обставленный ангар все равно слишком очевидно был организован в гораздо более древнем помещении — все стены, все коридоры здесь дышали минувшими эпохами и от этого становилось немного жутковато.

Навстречу им, из лабиринта проходов вышел… Дагур. Рядом с ним же шла высокая беловолосая девушка того же вида, что и Вереск, и что-то в ней показалось Астрид смутно знакомым, словно они уже виделись где-то несколько лет назад, что, в принципе, вполне возможно, ибо она много где побывала за последние годы.

— А вот это уже неожиданно, — почти прохрипел Стоик, с тоской оглядывая племянника своей погибшей супруги. — Ты тоже в этом замешен?

Всегда казавшийся ей безумным, неадекватным Дагур внезапно по-доброму улыбнулся, тихо рассмеялся, покачав головой, перекинувшись с Крисом странными взглядами — эти двое тоже явно были знакомы, что тоже, в общем то, не было удивительным, ведь Фаеры в Берссити были как Хофферсоны в Берке.

— Охотник подобно пауку сплёл сеть столь обширную и прочную, что представить тяжело, а мы того даже не заметили, — ответил всё же Скрилл.

Его спутница, их с Сайманом ровесница, молчала, но тоже улыбалась, только как-то печально, горько. И в золотых глазах, ярко контрастировавших с загорелой (Южанка! Или долго жила на юге…) кожей и белыми волосами, было что-то такое… безнадёжное. Особенно что-то страшное мелькнуло на её лице, словно тень пролетевшей в небе хищной твари, когда взгляд её упал на Разнокрыла из Пятёрки.

Больше никто не сказал и слова, даже непривычно притихший Йоргенсон, внимательно оглядывавший всё вокруг и явно, как и она, всё старательно запоминавший.

И только на лице Криса, обычно непроницаемом и равнодушном, прослеживалась нервная бледность — Фаер не на шутку волновался, и то заставляла нервничать и Астрид, понимавшей, что, если даже такой опытный агент не мог справиться с собой, и при том хоть примерно понимавший куда и к кому они шли, то что ей оставалось?

Только анализировать всё вокруг в попытках отвлечься. Например, то, что вся их разношёрстная компания здесь оказалась в первый раз, включая и Криса, ибо нет-нет, но каждый поглядывал по сторонам, цепляясь взглядом за рельефы на каменных стенах. И все они следовали за Дагуром и неизвестной, явно не зная, куда идти.

В конце концов они зашли в какой-то зал, в котором из освещения были только несколько неясных тускло мерцавших шара (и что-то странное промелькнуло на лице Дагура, словно… он что-то вспоминал?) и, почему-то, сами, без указаний и приказ, они встали в шеренгу, даже дети.

Вереск и его спутница исчезли в темноте, но зато взгляд оказался буквально прикован к двум фигурам, расположившимся на некотором возвышении — одна из них гордо восседала на неком подобии трона, а вторая стояла у первой за правым плечом, явно готовая при необходимости броситься в бой, чтобы… защитить?.. сидевшего.

Хищно блеснул в полумраке протез левой ноги у сидевшего, и что-то похолодело внутри у Астрид — казалось, у неё волосы встали дыбом от неожиданной и страшной догадки, и она прикипела взглядом к лицу сидевшего, скрытому тенью глубокого капюшона. Только глаза обоих чернокрылых дарˈка светились в темноте потусторонним зелёным пламенем, как и странные кристаллы-кулоны у них же.

В этих двоих можно было опознать уже упоминавшихся в речи Дагура Охотника и Защитника, братьев Альтаира и Деймоса Ноттенов. И да, Астрид видела двух Ночных Фурий, что, впрочем, тоже не было чем-то экстраординарным, ведь их сородичей здесь она видела уже не раз, пока вместе с остальными следовала за Дагуром по лабиринту коридоров.

Внезапно из их шеренги на негнущихся ногах вышел… Крис.

Огни-очи сидевшего, судя по всему, Альтаира, внимательно следили за ним, и это, впрочем, было единственным, что можно было заметить. А Крис шаг за шагом, коих было всего от силы шесть, приближался к трону, пока не рухнул на колени прямо у ног Фурии.

— Прости! Прости… — горячечно шептал Фаер, и это было явно несвойственно ему, ибо взгляд у Сары тогда стал совсем диким. — Мы не могли ничего изменить, даже сообщить не могли…

В кромешной тишине слышались только стук сердец всех присутствующих и почти несвязное бормотание почему-то сломавшегося воина.

Альтаир, царственно восседая в своём кресле, внимательно и терпеливо выслушивал каждое слово Криса, судя по всему даже без раздражения или недоумения, но всё равно было ощущение, что они находились на суде, и сейчас их… товарищу, а как ещё его назвать?.. вынесут приговор. И только от настроения Владыки, а никак иначе хозяина всего этого великолепия назвать язык не поворачивался, зависло, каким он будет.

Короткий жест — в помещении зажегся яркий свет, ослепляя и сбивая с толку всех присутствовавших, кроме Фурий.

Теперь появилась возможность внимательнее рассмотреть Ноттенов — и стоило поднять девушке на них глаза, она ощутила, как сердце у неё пропустило удар. И, судя по всему, не только у неё, коллективный шокированный вздох был очевиден.

В глазах же Фаера больше не было надежды — только безысходность, покаяние и жажда быстрого конца. Охотник встал на ноги, навис грозной тенью над замолчавшим Крисом, и вокруг него словно сгустился воздух. По крайней мере дышать стало очень тяжело и даже, почему-то, Астрид показалось, что запахло озоном и по пространству стали проскакивать крохотный разряды молний — запредельное количество энергии в зале, не иначе как тронном, стало очевидно и даже физически ощутимо.

Альтаир протянул руку и…

… Кажется, все затаили дыхание. Напряжение в воздухе стало просто невыносимо, мир замер за мгновение до катастрофы, последний миг перед взрывом. Знакомо-незнакомое лицо второй Фурии ничего не выражало, а слишком знакомое лицо первой заставляло отбросить любые сомнения — приговор был вынесен и обжалованию не подлежал. Мир Астрид обрушился, разбиваясь подобно красивой стеклянной вазе, которую смахнули на пол неаккуратным движением, на мириады острых осколков, и она падала, падала, падала в бездну, чтобы в конце оказаться распятой на этих обломках и почти наяву ощутить, как её пронзала нестерпимая боль и как, пульсируя, текла тёплая, алая-алая кровь из несуществующих ран, заполняя пространство запахом соли и меди…

…коснулся лба Криса острым когтем указательного пальца, вычерчивая им какой-то непонятный символ, и именно его кровью пропах тронный зал.

— Я ни в чём тебя не виню, — раздался тихий, но слишком знакомый голос давно потерянного товарища, которого они все уже похоронили. — Ты молодец… сделал всё, что было в твоих силах.

Кажется, она всё же упала в обморок.

Кажется, не она одна.

* * *

— Алекс Стоун? — раздался за спиной Громмеля голос совершенно незнакомый ему мужской голос.

Парень обернулся, натыкаясь на взгляд неприметного на вид Змеевика, которого он и оставил бы без своего внимания, встреться они где-нибудь на улице, но глаза у того были страшными — мёртвыми какими-то, жуткими и слишком пронзительными.

— Верно, — кивнул Алекс, прекрасно понимая, что перед ним был не Каратель.

Змеевик был не в броне, но и каторжанином он не являлся — личность его оставалась загадкой, так как никого иного здесь, внизу, быть просто не могло, и всё же…

— Вам привет от Сары, — улыбнулся незнакомец холодно. — Хотите выбраться из этой дыры?

— А вот с этого места поподробнее!

* * *

Увидев, как Хофферсон внезапно упала в обморок, Иккинг только усмехнулся — подобный исход был не желателен, но обозначал, что всё происходящее она приняла близко к сердцу и, следовательно, ей было небезразлично, жив был Наследник или нет. И его воскрешение в глазах узкого круг лиц — тоже. Если дарˈка был неравнодушен, и не важно, зол он был или счастлив, с этим уже можно было работать, перенаправив это энергию в продуктивное русло…

Конечно, намного лучше будет, если его воскрешению, пусть пока и неофициальному, Астрид была рада — это решило бы несколько крайне важных вопросов, а у девушки были все данные, чтобы стать самым преданным последователем их дела, особенно если вспомнить историю её земной инкарнации (а сомневаться в том, что это были два воплощения одной и той же души, носившие одно и то же имя, не приходилось…), стоило только незаметно сместить акценты, усилив привязанность к одним и неприятие к другим личностям. И нет, это не было обманом и грубым вмешательством в чужой разум, ведь сделать что-то подобное было невозможно на пустом месте — он лишь создавал контрасты уже имевшихся чувств, а не рисовал новые.

Когда разумный находился без сознания, его разум был наиболее уязвим для подобных вмешательств, ведь в такие моменты только самые сильные менталисты не утрачивали контроль, выработанный годами практики, и, следовательно, все вмешательства было производить гораздо проще и, что самое главное, без ущерба для «жертвы», а вредить Астрид он совсем не хотел, она была для того слишком ценна.

Единственная дочь Финна Хофферсона… (а о том, что сыновей у него было больше, чем один, Иккинг уже давно был осведомлён). Его первая, и, пожалуй, на данный момент единственная влюблённость, которую он сумел обуздать, но которой всё равно был не прочь поддаться, ведь лишь завоевав сердца последователей, он мог рассчитывать на их безусловную преданность. Преклонением и обожанием, а не страхом надо действовать, ибо страх порождал сопротивление, и более-менее был действенен только против врагов.

В повисшей тишине ничто не помешал Саре, медику как-никак, быстрым шагом преодолеть разделявшее их с Астрид расстояние, и оказать той первую помощь, хотя и отсюда Иккинг, всё же решивший подойти к остальным, вполне мог, просканировав её тело Аши, сказать — ничего здоровью Хофферсон не угрожало, ей стоило только отдохнуть, а провести нужную ментальную коррекцию он мог и на расстоянии, ведь девушка была всё ещё в приделах его видимости и полностью во власти его силы.

Крис всё так же стоял на коленях перед креслом, ещё не верящий в то, что его простили, ставший теперь, пожалуй, его самым ярым последователем, тоже ощутил на себе все прелести воздействия на разум, пусть первоначально она было неосознанным со стороны Иккинга, а сейчас он только закрепил эффект.

Сара привычными действиями, всё же учили их в медицинской школе знатно, сумела побороть свой шок, да и мало что могло по-настоящему ударить по крепкой психике девушки-Громмеля.

Штормфлаи… Диана старалась не показывать, как болело её рана, прямая и гордая, как и всегда, пусть и в глазах её плясали черти — она, наверное, не переставала в тайне верить. Её брату досталось больше, но он, сущий мальчишка ещё, всё ещё верил в чудеса, а потому осознать реальность происходящего Гарфу, пожалуй, было проще всех.

Близнецы Зиплбек… Борис и Виктор… Барс и Вепрь — словно оттаяли, стали как-то мягче, и, казалось, ещё чуть-чуть, и они снова будут сыпать своими шуточками, словно и не было между ними двух лет, наполненных страхом перед неизвестностью, перед собственным «завтра», словно не было его фальшивой гибели… И это было прекрасно — в перспективе эти двое могли во многом сработаться с другими его учёными, что даст, без сомнений, блестящие результаты!

Сайман… Йоргенсон молчал, но взгляд его был красноречивее любых слов, и он ясно давал понять, что брат повзрослел, перешагнул через все детские обиды и недопонимания. То, что Сайман скорбел по нему, сблизившись с его отцом, оказалось для Иккинга всё же достаточно шокирующей новостью — подсознательно опираясь на имевшиеся у него данные о своих знакомых, он упустил, что не только его с Деймом эти годы поменяли. Все они повзрослели, все они стали немного другими, и ничем он в этом от остальных не отличался — мания величия ещё никого до добра не доводила.

Группа Стивена, Разнокрыл, близнецы-Пристеголовы и Змеевик, словно и удивлены были подобным поворотом событий — сказывалась великолепная подготовка. Что же, честь и хвала беркским инструкторам Службы Внутренней Безопасности… кто же ещё мог натаскать ребят на то, чтобы они научились контролировать даже собственную мимику, и это при том, что они — боевики, а не тайные агенты, которых так любила романтизировать массовая культура.

Ребятишки-Шторморезы, тоже, казалось, мало что понимали — они вертели головами, оглядываясь, даже не понимая, что обрели старшего брата… Да, на осознание того, что в его семье пополнение, у Иккинга уйдёт ещё не мало времени, но свои — своя стая, своя семья, своя кровь и сила, — были и будут для Хеддока всегда на первом месте. Ведь дружная семья — большая сила. А он устал быть сиротой.

Старший из детей, подросток даже, пусть и в приличной одежде, с хорошей причёской, но всё равно казался-таки хулиганом. Не тем, который бил стекло в витринах и обижал маленьких, привлекался к ответственности за вандализм и крутился в сомнительной компании, а тот, который отстаивал свою точку зрения силой, считая, что добро должно быть с кулаками. Тот, который, наоборот, защищал мелких товарищей, за что часто получал от педагогов и родителей/друзей/покровителей своих противников.

В общем, парень, судя по всему, не плохой, готовый младшего брата защищать ото всех любой ценой, не задумываясь в такие моменты о себе.

Просто очаровательно.

А младший — юное дарование на поприще искусства, эдакий ангелочек, которому лишь нимба не хватало, и который, надо полагать, всё тех же педагогов когда-то бесил своей извечной идеальностью, словно тыкая в их собственные недостатки.

Но отдельной категорией в тот момент был Стоик.

Отец был действительно ошарашен — он тоже, как и Астрид, всё очень быстро понял. Но не упал в обморок, только застыл в ступоре, не в силах справиться с собственными эмоциями, которые, пусть и не были читаемы ни в глазах, ни на скрытом бородой лице, но ясно и чётко ощущались в общем эмофоне помещения.

Только у самого старшего из здесь присутствовавших дарˈка ощущалась в чувствах странная горечь. Он единственный по-настоящему усомнился в собственной вменяемости. И был уже морально готов проснуться от очередного кошмара в своей одинокой комнате и ощущением надвигающейся бури, так и не поняв, что та буря уже грянула, и достаточно давно. И спасения теперь не было никому.

Не было, как и пути назад.

Рубикон пройдён… так, кажется, говорили на далёкой от них Земле?

— Это не сон, отец, — почти ласково сказал Иккинг. — Я же обещал, что вернусь, как только сумею найти себя.

— И ты нашёл, — прохрипел Стоик в ответ. Что же, парень не ожидал, что он решиться хоть что-то сказать, а тут целое предложение, пусть и только из четырёх слогов.

Сказать-то сказал, а пошевелиться так и не сумел, словно сковало его чем.

Что же, Иккинг мог со всей ответственностью заявить, что ни он, ни его брат тут были ни при чём — не было ощущения от осознанного применения Аши, только собственные реакции организма Громорога. И парень решился брать дело в свои руки, разбить эту неловкость и те годы холодности между ними.

Ведь они — семья.

Он не пойдёт путём Стража, у него своя дорога.

— Нашёл, — согласился Иккинг, и двумя шагами сократил между ними расстояние, обнял отца, ощущая, как предательский быстро от волнения забилось собственное сердце. — И уже не потеряю.

Что-то с хрустом и скрежетом обрушилось в тот миг… Может быть — стена, разделявшая отца и сына эти годы, а может быть и весь прежний мир Стоика, относительно простой и понятный, пусть и далёкий от понятия справедливости.

Никто этого не знал.

Никто.

* * *

Этот непрекращающийся кошар, начавшийся с того самого дня, когда сестра Эрри в первый и, впрочем, в последний раз переступила порог их квартиры, сводил Тани с ума, и ему казалось, что он терялся в красках окружающего мира, в его чувствах, боли и воспоминаниях — перчатки у него благополучно отобрали ещё при аресте, и каждое прикосновение к любой поверхности грозило закончиться шоком и обмороком.

В прочем, о таком заключённом, как он, мало заботились — Каратели смотрели на него с опаской и злорадством, и они все прекрасно понимали, чем это должно было закончиться. Но он то знал, что всё было спектаклем, актёры которого о том не знали, и в последний миг на его месте оказался другой…

А она это поняла.

Как ему передали, так и сказала — «Это не он»…

За себя Тани не волновался, да и ценность собственной жизни для него была абсолютно ничтожно по сравнению с тем, что он совершил, чему дал начало и какое наследие оставил бы после себя. Но сердце предательски сжималось, пропуская удар, при одной только мысли об Эрри… Ведь её тоже могли привлечь к ответственности, ведь она знала о том, кем он являлся и не сообщила кому надо, не донесла. А это уже сокрытие преступления, а в данных обстоятельствах даже соучастие, пусть и косвенное.

Ещё больше Тани, как врача, беспокоило душевное состояния Эрри — подобных потрясений её психика не могла и не выдержать, ведь до самого конца его милая девочка была уверена, что всё по-настоящему, что теперь они уже никогда н встретятся.

Ему и в прежние времена было невыносимо оставлять её одну даже на день, а ведь за всё время относительно недолгих разбирательств и подготовки к казни они так ни разу и не встретились. Его Солнце, его Свет, она была такой сильной… Она не сломается!

Тани всё ещё был не уверен в своём будущем, даже в том, что будет через пару часов, дарˈка ГримКом он не доверял от слова совсем, и тягостное ожидание было абсолютно невыносимо. Пусть и имея статус «гостя», он, по сути, был именно пленником — неплохо обставленный номер, покинуть который было для него невозможно, был ничем иным, как очередной его камерой.

Доктор так и не понял, для чего ему спасли жизнь, подстроив гибель — с прошлым своим именем он уже точно не вернётся в мир, это ему объяснили, но даже призрачный намёк, что это сделано для Эрри… Интерес к ней, к его Грозе, к его Огню, пугал и злил до невозможности, и только невероятными усилиями Бейлу удавалось заставить замолчать ворочавшуюся внутри ревность, опалявшую сердцу и душу. Впрочем, страх всё же был больше — против таких мерзких личностей Эрри была абсолютно беспомощна, а Гримборн сказал ясно и чётко — его фамилия прекрасно пойдёт девушке.

Неизвестность мучила.

Она была самой страшной пыткой, больше страданий доставляла только сама разлука.

Спустя какой-то время, он не считал сколько дней, ибо режим его безнадёжно сбился, а часов в его уютненькой темнице не было, за ним пришли очередные безликие дарˈка в доспехах, его тюремщики, пусть это и не говорилось вслух.

Он не был глуп.

Куда его вели, Тани даже не пытался запомнить — ему, если честно, было уже всё равно, лишь бы хоть какие-то перемены в этой странной, чужой, однотипной и абсолютно бессмысленной жизни. Он мог навскидку назвать пять-шесть уязвимых мест в броне каждого из тех дарˈка, что вели его по этим серым коридорам в неизвестном направлении, и при желании он мог воспользоваться этими знаниями — когти у него достаточно острые, чтобы пробить поддоспешник, но… зачем?

И вдруг он понял, что стоял посреди громадной комнаты, похожей на гостиную, красивый камин, подчёркивавший высокий статус хозяина всего этого, способного позволить себе открытый огонь в помещении, уютно горел, даря стенам рыжие отблески. Оглядевшись, Тани заметил зашторенные окна в одной из стен, и к ним он и подошёл. Тёмная фиолетовая ткань струилась и красивыми складками опускалась к полу…

За спиной тихо открылась и закрылась дверь, почти неслышный, аккуратный стук когтей о паркет пола резанул по сознанию, а до боли, до крика, до слёз знакомый запах грозы и перемен — по сердцу.

Он резко обернулся и встретился с взглядом её золотых глаз.

Благородный металл не был скрыт пеленою слёз, но они словно подразумевались, эти сверкавшие в полумраке бриллианты, пахнувшие горечью, солью и болью всего, что произошло за последние месяцы по его, вообще-то вине, но с её молчаливого согласия.

Камин бросал красивые тёплые отблески на её уже привычно загорелую, а некогда снежно-бледную, кожу, делая её в тон глазам — золотистой, на лицо и руки, не скрытые короткими руками тёмно-синего, почти чёрного платья, незнакомого ему. И на контрасте с этим ослепительно-белые, словно бы седые, пусть и от природы, с самого рождения такие волосы казались чем-то лишним, и одновременно с этим — чем-то слишком родным, слишком личным.

Корона рогов словно траурно потемнела, чешуя крыльев и хвоста, мелкая, тоже похожая на фиолетовые драгоценные камни, будто бы потускнела, потеряв былой свой блеск, шипы хвоста хищно заострились, словно ощетинились, желая защититься от всего мира, и только былое выражение глаз, упрямое, нежное и отчаянное, было прежним, знакомым.

Это он сделал её такой.

Это он преобразил наивную, потерявшуюся в мире и в себе девочку, всё ещё верившую в добро и справедливость, но уже видевшую все гнилые пятна этого мира, слабую и ранимую, сделав её сильной, готовой противостоять трудностям и боли, но такой уязвимой рядом с ним.

Это рядом с ним появился этот взгляд…

Не было медовости акварели и тонкого аромата льняного масла, не было вечно испачканных в угле или графите тонких, трогательно-хрупких пальчиков, лицо не пестрела парой-тройкой пятен краски, а волосы не были собраны в пучок, «что бы не мешались, а то острегу!»

А он так любил её волосы… Они, мягкие и глянцевые, были похоже на шёлк, на жидкий свет, который, почему-то, не обжигал, и это, пожалуй, было удивительно — он любил перебирать эти пряди без перчаток, касаясь их голой, ничем не защищённой кожей пальцев. Он обожал плести ей косы, вспоминая в такие моменты уже такое далёкое детство и всех своих сестёр, которым, впрочем, он всегда делал причёски в перчатках.

Обнажиться для него было высшим проявлением доверия с его стороны, ведь каждый сантиметр кожи, не защищённый крепкой и мало чувствительной чешуёй, был слишком восприимчив к любой информации, и ему было бесконечно больно воспринимать столько всего одновременно, и потому доверить всего себя, свой рассудок, свою душу, своё сердце, всю свою суть он мог только ей.

Душный и жаркий, согретый пламенем камина, жадно поглощавшим кислород, воздух точно скоро будет наполнен озоном, и мир замер в преддверии бури, и, казалось, сейчас упадут на лицо первые капли начинающегося дождя, чтобы спустя мгновение, или, быть может, целую вечность, сверкнули ослепительные разряды… А потом громом на него обрушилось бы понимание реальности всего происходящего.

А вот и капли…

Капли-слёзы, кажется, катившиеся из его собственных глаз, застилали взор, но это не помешало ему за несколько чудовищно бесконечных мгновений преодолеть пятью шагами всё разделявшее их расстояние.

Она словно бы и не ожидала от него такого, когда он, всё так же не вымолвив ни слова, впился в её губы поцелуем, в котором была вся его страсть и таска, вся его боль разлуки, весь его страх, отчаяние и радость, что, кажется, всё, наконец-то, закончилось, и, замерев на месте, спустя крохотную вечность она уже сама вцепилась в него так, словно их опять хотели отнять друг у друга, прижимая к себе с такой силой, будто хотела стать единым существом не только в тени, светом всё того же камина ими отбрасываемой.

А в воздухе действительной мелькали разряды молний, заставляя помнить, и кем она была, кем были её прародители.

— Эрри… — прошептал он, уткнувшись своим лбом в её лоб и впервые осознав, что он, вообще-то, был на пол головы выше её, пусть она уже и не была такой хрупкой, худой и нескладной, как раньше. Счастье такой великолепной лекарство от всех недугов…

Реальность обрушилась на него нестерпимой головной болью, неизбежной в его случае, но благословенна была это боль! Ведь она каждую секунду подтверждала, всё это всё не снится ему очередной раз, что это не опустошающий душу уже привычный кошмар, словно призванный сыпать соль на рану, указывать на то, чего он лишился. Что это — по-настоящему.

Они живы.

Они вместе.

О Небо, всё закончилось.!

* * *

Эника Джейн, если говорить откровенно, была напугана сложившейся ситуацией. Мир стремительно менялся, и ей становилось всё сложнее играть свою роль красивой, но безмозглой куклы — у неё не было друзей или надёжных товарищей, кому можно было бы без страха довериться, а потому жизнь в постоянном напряжении давала о себе знать, а дуре явно незачем нервничать.

Ещё чуть-чуть, и кто-нибудь может решить, что её феерическая гибель положительно скажется на рейтингах её песен, и тогда… Она обречена. Мёртвая любимица миллионов таким дарˈка будет намного полезнее её живой.

События скакали словно сумасшедшие, и угнаться за ними было невозможно — казнь Сумеречного Возмездия, оказавшегося скромным Разнокрылом из небогатой семьи, обычным врачом, на которого никогда бы не пали подозрения… А вслед за ней вспыхнувший по всему миру пожар общественного недовольства — Тани-Лив Бейл стал Иконой, тем самым героем, который намного полезнее в мёртвом виде.

Дальше — больше. Государственный переворот на Берка — поднявшая голову под гром аплодисментов и восторженные крики диктатура пугала, подчинённые новому Вождю Каратели бесчинствовали, подавляя даже крохотный намёк на сопротивление, и совсем недавно опустевшие Нижние Уровни этого красивого и в тоже время ничем не примечательного Города, вновь наполнились жизнью, но теперь в виде новых каторжан. Крематории тоже работали в авральном режиме — у палачей было много работы по уничтожению несогласных.

Пикантным моментом было то, что единственный сын нового беркского вождя (совсем недавно, буквально позавчера, женившегося на девушке из рода Хофферсон, племяннице известного в своих кругах Финна Хофферсона) благополучно сбежал куда подальше.

Даже он не выдержал…

Страшно подумать, что там происходило.

И все замолчали в ужасе, как молчала и сама Эника, хотя на всех страницах в социальных сетях её подписчики постоянно спрашивали её мнение по поводу происходящего, ведь Олух был не так уж и далеко от её родного Данисса.

Но ей приказали молчать.

И приходилось игнорировать эти тысячи уведомлений, вызывая тем самым недоумение и даже агрессию со стороны самых неадекватных.

А самые умные тоже молчали — они всё понимали.

Вот и молодцы.

Вопреки распространённому мнению, она помнила всех своих самых преданных поклонников по именам и в лицо — пусть её творчество и было излишне популярно, ведь её раскручивали множество влиятельных личностей, порою, донося свои мысли до толпы через её музыку, пусть ей это и не нравилось, она обладала великолепной памятью и помнила каждого, кто крикнул в её лицо оскорбление или смущённо просил автограф.

Хорошо, что именно эти личности молчали — девушка не сомневалась, что самых радикальных комментаторов уже давно вычислили, нашли и арестовали, всё же не трудно догадаться об их судьбе, раз они порою замолкали навсегда.

Голос народа был громок и силён, но, порою, Власть его всё равно отказывалась слышать, как то было на Берке, любившем Хеддоков, и теперь уж точно рьяно ненавидевшем Йоргенсонов — в новом перевороте, который рано или поздно, но точно при правлении Стивена, случится, сомневаться не приходилось.

Оставалось только ждать.

Примечательно, что Дагур Вереск, Правитель Берссити и, как оказалось, тоже скромный поклонник её творчества, тоже ситуацию комментировать отказался, вместо этого забрав с потерявшего свою хвалёную стабильность острова свою младшую сестру и её жениха, оказавшемся личностью более рассудительной, чем молодая Хедер.

И это было красноречивее любых слов, на самом деле. И не надо было никаких громких заявлений — короткий жест показал, что все отношения между Берком и Берссити раз и навсегда прекращены, и Олух потерял сильного союзника, фактически подмявшего под себя все соседние острова, включая и всё тот же Данисс, в котором, в своей роскошной, но бездушной квартире, в своей золотой клетке она писала новый альбом, большую часть песен которого она так никогда, надо полагать, и не опубликует.

Да, работать в стол было неприятно, но иного выхода у неё сейчас просто не было, иначе она просто сошла бы с ума.

Или уже сошла, это как посмотреть.

И именно за сочинением новой песни она пропустила, как в её дом проник неизвестный, что она, в общем-то, поняла только по ударившему в нос запаху, а в уши — стуку сердца.

Спокойному, размеренному, лишённому любого признака беспокойства или торжества.

Эника подняла глаза на незнакомца, оказавшегося, вообще-то, незнакомкой. Она была уже не молода, лет эдак пятидесяти, но фигура у неё была практически девичья — сильный, гибкий стан был подчёркнут странными, архаичными белыми одеяниями.

Вся она была белой, словно выцветшей — кожа ей, молочная, словно и неживая, и снежные холодные косы, и ослепительные белые, как и у неё самой, крылья и хвост. Тот факт, что незнакомка была одного с ней вида странно успокаивал, хотя она даже мать свою не видела, и в принципе единственная виденная кроме той, что отражалась в зеркалах, Фурия — мёртвый Наследник Берка.

— Мир дому Вашему, Фре Джейн… — тихо рассмеялась незнакомка, тем самым отвлекая от своей внешности, и привлекая его к её личности.

Странное, однако приветствие.

И обращение.

Но не всё ли равно.?

— Кто вы?.. — устало вздохнула Эника, даже не стараясь притвориться обеспокоенной или хотя бы заинтересованной — в данный конкретный момент ей уже было абсолютно всё давно. Она слишком устала от всего этого кошмара. Хуже, как говорится, уже не будет.

Ей уже не интересно, что будет дальше.

Как же хочется проснуться, и узнать, что все последние три года — страшный, но уже минувший, разбитый утренним светом сон.

— Меня зовут СарˈЭлоˈВени, и я Мастер Братства Детей Солнца.

* * *

Ветер шумел, трепал волосы, заставлял выбившиеся из прически пряли попадать в глаза, нос, рот, немало тем раздражая и наводя на мысли о преимуществах короткой стрижки, и было как-то не по себе от осознания, что под этими величественными горами, отвесно обрывавшимися в холодное и вечно неспокойное море, был самый настоящий подземный город, сеть древних лабиринтов, созданных неизвестной цивилизацией, и сердцем этого великолепия были не ангары с прилегающим к ним мастерскими, и даже не жилая часть комплекса, а — Библиотека. Только так, с большой буквы.

Им, новичкам в рядах Детей Неба, дороги туда не было. В ту часть подземелий вообще могли попасть только дар’ка, имевшие Дар — сам хозяин этого великолепия, его неожиданно даже для их отца обретённый младший брат и ещё пара незнакомых ей личностей.

Сама Астрид оказалась в Библиотеке только раз — забрела туда случайно, почему-то без особых препятствий преодолев все незримые барьеры. Слишком высокие для подобного помещения потолки и множество стеллажей, уходивших в темноту, в которой где-то далеко таинственно мерцали непонятного происхождения огоньки, от вида которых в сердце проростков странная тоска и непонятная пока тревога.

Самое интересное, что поймали ее там не стражники и не Охотник, неусыпно следивший за своим Городом — непонятное создание, лишённое материальной оболочки и какого-то конкретного облика, белёсая, тускло светившаяся фигура, в двух наиболее ярких точках которой интуитивно угадывались глаза, чей неопределенный, похожий на её собственный голос зазвучал тогда в ее голове, заставив Хофферсон от неожиданного ужаса закричать.

Да, она могла без особых трудностей сражаться с превосходящим по силам противником, могла без страха броситься в самое пекло, благо подготовка позволяла, но… Вся та чертовщина, творившаяся в Городе постоянно, вся эта сверхъестественная, иррациональная и просто необъяснимая штука, литературного названия которой не было, заставляла ее дрожать и оглядываться, просыпаться по ночам в холодном поту и постоянно находиться в состоянии, близком к истерике. Неожиданные появления за спиной из темноты любой из местных Фурий её помогали в этом.

В общем, её крик тогда услышал Защитник — Деймос Ноттен, той самой тенью выросшей посреди мрачного коридора, пожурил её за то, что она по глупости своей сунулась на территорию каких-то там Инфе (судя по всему так назывались эти светящиеся твари), которые подчинялись только Охотнику.

Он вывел её в жилую часть, по пути рассказывая условно благодарному слушателю, что эти существо, на самом деле, совершенно не агрессивны по причине собственного бессмертия и равнодушия к мирским проблемам жителей трёхмерной вселенной. И как-то в голове не укладывалось, что эти энергетические формы жизни были родом из так называемого Второго Измерения, частью которого являлись информационные поля населённых разумной жизнью миров. И, как оказалось, Инфе не могли появляться в Трёхмерном мире, только в те местах, где он соприкасался с их родным слоем реальности, с некой Гранью, на ней самой…

Деймос был великолепным рассказчиком… И, что главное, объяснял он всё просто и доступно, так, что даже непосвященной во все тонкости этой их чертовщины Астрид даже становилось всё более-менее понятно. Слушать его импровизированную лекцию (больше похожую на описания мира из фэнтезийной книги) о том, что при помощи особых зеркал, задняя стенка которых состояла из тончайшего слоя металла тиол, который отличался особыми свойствами и был великолепным проводником для энергии, и кристаллов тау, создавались артефакты, схожие по своим функциям с самым обычным ГЛК. То есть — личные средства связи. Эти зей’ти были связаны между собой через как раз Второе Измерение, и могли связаться с такими же устройствами и на соседней улице, и на соседней планете с одинаково хорошим качеством… И были созданные по подобным технологиям аналоги головизоров, и…

Странный, далёкий и словно явившийся в зыбком полусне А’Ксаан обретал в представлении Астрид материальность, становясь чуть-чуть более понятным и близким. Чужой и такой странный мир, знакомый ей по рассказам Фурий, оказался не таким уж и архаично-отсталым в угоду всякой магической чуши. Эта самая чушь заменила им самые передовые технологии, и нельзя было сказать, что это не восхищало.

Они уже два месяца жили в Городе, и никто из них, новичком, не знал, что происходило в большом мире, ведь связь глушилась, и существовала она только между разными ячейками Детей Неба, как раз стабильная благодаря использованию зей’ти.

А те, кто общался с другими островами и архипелагами, с ними не делились новостями. И уж точно Берк они обделяли своим вниманием, просвещая его более важным направлениям, более достойным их волнения и взора.

Вот и приходилось притираться к тем, кто были условно местными, и потому могли хоть что-то им и объяснить, и рассказать. И рассказывали — об А’Ксаане, на котором довелось побывать всего двух Фуриям, не считая Братьев Ноттенов, о Братстве Детей Тени, о том, кто стоял за Сумеречными Мстителями, о Чистильщиках и ГримКом, о Северных Драконах и том, кто стоял за всеми беспорядками на Олухе.

За эти семьдесят с небольшим дней Астрид видела Его всего один раз, не считая того случая в тронном зале.

Это случилось, когда Охотник чётко и равнодушно разъяснял правила их организации и жизни в Городе, принимая присягу. Что примечательно, принесли её все, включая саму Астрид, отрезая тем самым дорогу назад, в ставшую привычной размеренную и серую суету, беспросветную и невероятно тоскливую.

Связаться с отцом она сумела тоже всего лишь раз, и то, с разрешения Ноттенов и в присутствии младшего из братьев, внимательно следившего, чтобы она не сболтнула лишнего. Она тогда, бледная и растрёпанная, честно сказала, что нашла новую дорогу, в когда-нибудь их пути вновь пересекутся — в тот самый миг, когда их родина вновь станет свободной. Ей даже тогда показалось, что Финн тогда сжал кулаки и, стараясь сдержать свои эмоции, спросил, в чьих теперь интересах она действовала. И Астрид столь же честно ответила, что в интересах Аритума. Всё.

Всё…

Больше у неё не было дома…

Точнее, на очень долгий промежуток времени, а может и навсегда, им стал Город.

Наверное, точно так же Иккинг чувствовал себя, когда отправился в путь, якобы оборвавшийся той трагедией, которая, как оказалась, были лишь началом того самого пути.

Хофферсон не всегда понимала, что же произошло, почему она ввязалась во всё это. Но даже теперь, помогая анализировать непонятные ей данные, общаясь с другими Детьми Неба, узнавая всё больше и больше о своём родном мире, она впервые чувствовала себя… свободной.

Не счастливой, нет.

Только свободной…

Самое странное и, пожалуй, не совсем приятное, было то, что большую часть остальных новичков она видела удручающе редко — Крис и его отряд, не считая Сары, постоянно пропадал где-то за пределами Города, явно пользуясь большим расположением у Ноттенов, чем она с Сайманом, который, впрочем, тоже периодически со своей Пятёркой куда-то отлучался.

Стоун же оставалась тут по причине того, что бойцом, по сути, не являлась, пополнив ряды медиков. А в после того, как неделю назад ей доставили много лет назад заключенного в Нижний Город брата, она от него и на шаг не отходила, выхаживая его после кошмаров каторги.

Вот и получалось, что новым кругом общения Астрид оказались Стоик Хеддок с младшими сыновьями, с которым она могла пересечься пару раз за неделю, неожиданно приобретённый брат, который на любые вопросы касательно семьи только зыркал хмуро, периодически вытаскивавший её из неприятностей Деймос Ноттен и Эрри Варн, та самая повстречавшаяся им в первый день девушка-Скрилл — художница, аналитик и просто скромная часть проекта дар’рел, отношение к которому имела и семья Хофферсон.

Эрри оказалась личностью интересной… Смуглая северянка, прожившая два года на юге, она неожиданно оказалась девушкой Сумеречного возмездия, который среди Карателей имел другое прозвище — Художник.

С ним Астрид тоже довелось познакомиться. Пусть этот мирный, тихий и, прости Небо, милый доктор и не казался жестоким убийцей. Но после того, как он прочёл ей часовую лекцию о влиянии Алого Сна, Голубой Ярости и Лунной Песни на организм и психику дар’ка, со всеми последствиями для общества, она решила, что этого Разнокрыла лучше не тревожить — если не было рядом способной вернуть ему пошатнувшееся после ареста и мнимой казни душевное равновесие, он был чересчур нервным.

Особенно, если вспомнить, что она тоже Каратель. Была им, точнее…

Но кто она теперь?..

Ответа пока не было, но в скором времени ей надо будет определиться, иначе всё это будет бессмысленно. А бессмысленные вещи Астрид терпеть не могла.

Пожалуй, из всех дар’ка, с кем ока теперь на условно постоянной основе общалась, самым приятным был всё же Деймос — добродушный, щуплый парнишка с периодически проскальзывавшим взглядом убийцы и веселым нравом очень много знал, и, что главное, рядом с ним никогда не было Стоика.

Почему-то его в последнее время Хофферсон старалась при возможности избегать — что-то жуткое было в этом Громороге, почти сломавшемся при вести, что вместо одного потерянного сына он вернул двоих. А любые сомнения отмёл результат генетического анализа, потвердевшего, что Хеддок действительно был отцом обоих Ноттенов.

Фурия редко рассказывал что-то из своего детства, но девушке было понятно, что похищенная Валка Хеддок прожила достаточно, не меньше пяти месяцев, чтобы успеть родить сына, которого она на момент своей пропажи только второй месяц носила под сердцем.

Наверное, потому Стоик не мог видеть Деймоса — живое напоминание своей потери, отражение любимой жены.

Ноттен никогда не объяснял, почему он отказывался взять фамилию отца, только бурча, что он тот, кто он есть и менять это не собирался в угоду кому-то. В общем-то, про детство своего друга Астрид знала только то, что он сколько себя помнит жил в приюте, и мать свою не знал, а отца тем более…

В общем, только в обществе самого адекватного их всех этих дар’ка Хофферсон чувствовала себя комфортно, пусть она периодически осознавала, что это лишь кривая попытка заменить кого-то другого.

Быть может, она просто не хотела признавать, что надеялась на больше внимания со стороны Иккинга… Нет, Альтаира!

Иккинга она не воспринимала всерьёз, мальчишка, отрицавший всё то, что можно было отрицать, в знак протеста так по-детски всячески нарушавший всевозможные правила, так и не понявший, что все на это просто закрывали глаза. А не он был мастером конспирации.

Только, пожалуй, в день того глупого испытания в лесу она впервые увидела, что Наследник перерос всё это и, надо думать, повзрослел, показав, что он мог быть уверенным лидером, прекрасно осознававшим все сильные стороны и слабости своих подчинённых, и тут было невооруженным глазом видно чужое влияние, которое они так по-глупому пропустили.

Возможно, если бы всё тогда сложилось иначе, и те наёмники не напали бы на них, то её отец стал бы усиленно рыть под Наследника, но всё случилось так, как случилось, и Совет совершил свою самую главную ошибку.

Наёмники пришли убивать их, и остановила восьмерых подготовленных бойцов всего одна Фурия, и в этот момент Астрид поняла для себя одно — этот, новый Иккинг выживет назло всем, перегрызёт глотки всем, и, подобный древнему дикому дракону, будет до последней капли крови защищать то, что считал своим.

Управлять им не получится.

Влюбить в себя, незримо указывать нужную им дорогу, привязать к себе его было уже невозможно.

И, надо признать, несмотря на то, что это было самым настоящим поражением для её Клана, она была рада, что не придётся играть чью-то роль.

Но потом всё завертелось, закрутилось…

Но тот, кого она увидела в том зале, с лицом Иккинга, с его шрамами, голосам и манерой речи не был им в полной мере. Это действительно был именно Альтаир. Не тот, кого она знала, но кто-то сильнее, способнее погибшего мятежного мальчишки-гения.

Рядом с этим дар’ка хотелось преклонить колени и стать самым преданным его бойцом за мир для этого мира, а это уже было ненормально. Астрид в одинаковой степени влекло к этой загадочной личности и трясло от ужаса при одной мысли о нём — он, пожалуй, был квинтэссенцией всей творившейся здесь чертовщины, сосредоточением мрака, силы и Власти.

И его брат, более мягкая и понятная версия Альтаира, был словно безопаснее, пусть девушка и понимала, что всё это лишь иллюзия — они оба были одинаково опасны.

Хофферсон чувствовала себя мотыльком, который кружил вокруг пламени.

Да, разумным и рассудительным, ведь смотрела она на этот потусторонний огонь издалека, не решаясь приблизиться, до жути боясь совершить ошибку и обжечься.

Но рано или поздно, понимала девушка с ужасом, она подойдёт слишком близко.

И ослепнет от этого света.

Или сгорит…