Закон противоположностей, или психология счастья (джен)

— Я не рассказывал тебе никогда, — говорит он после долгого молчания. — Хочешь послушать?

— Хочу, — кивает Снейп. Он сам не знает, правда ли это, но другой ответ всё равно сейчас невозможен.

— У отца старший брат был — начинает тот, поворачиваясь, наконец, и обтирая заплаканное лицо тыльной стороной руки. — Ревальт. Он…

Мальсибер замолкает и смотрит куда-то в пространство. Потом вдруг вскакивает и говорит:

— Пойдём.

Они идут по тёмному спящему дому и поднимаются наверх — там точно такой же коридор, идущий вдоль комнат, одну из которых Мальсибер и открывает.

— Люмос, — говорит он. — Входи.

Комната небольшая — они тут все небольшие — и обставлена очень просто: кровать, аккуратно заправленная, стол, шкаф… На стенах — старые плакаты и колдографии, на полках — в основном, школьные учебники, тоже отнюдь не новые. На тумбочке у кровати — пустой стакан и три открытых квадратных коробочки…

С двумя маггловскими медалями и орденом: медной шестиконечной звездой на сине-бело-красной полосатой колодке.

Снейп глядит вопросительно и удивлённо — Мальсибер берёт коробочку со звездой и проводит пальцами по награде.

— Он был… военным, — говорит он негромко. — Маггловским, да…

Он садится на край кровати и жестом предлагает Северусу сделать то же.

— Он учился вместе с Лордом, — начинает он медленно. — Ты ведь помнишь историю, верно? — скорее формально, чем действительно интересуется он. — Помнишь, что Дамблдор в сорок пятом победил Гриндевальда, и тот удалился в свою собственную тюрьму? Так вот у магглов в то время тоже была война… большая война, — зачем-то уточняет он. — С Германией. И дядя, — Ойген улыбается странно, грустно и, в то же время, кажется, гордо, — сбежал туда… И знаешь… Я думаю, он на фронте, наверное, встречал, Дамблдора… наверное, должен был… но знал-то он его точно — я в книгах не так давно читал и очень удивился: оказывается, тогда и магглы, и волшебники воевали вместе...

Это так странно… Мальсиберы, как считалось, всегда были вместе с Лордом. Это не вписывается ни во что… и Снейп даже не слышал никогда о том, что у его друга был дядя.

— И вот дядя… Ревальт… сбежал с шестого курса… добавил себе несколько лет — магглы же не разбираются — и пошёл к магглам. И погиб в конце войны…

Его голос с каждым словом становится всё тише и тише, и Ойген вновь замолкает, задумчиво гладя пальцами медную звезду.

— Я не так много про него знаю… остался полудетский портрет — после пятого курса — но я с ним не разговаривал никогда… а как говорить сейчас — даже не представляю. А в детстве мне его не показывали… Отец… не знаю, зачем я рассказываю тебе всё это, — вдруг говорит он, ставя коробочку с орденом на место и прикрывая лицо руками. — Тебе в самом деле интересно? Я знаю, ты выслушаешь, что бы я ни сказал, — он смотрит на Снейпа с мягкой улыбкой, — но мне не хочется говорить об этом впустую. Я не обижусь, — добавляет он очень серьёзно.

— Интересно, — искренне кивает Северус.

— Ну… тогда вот, — он встаёт, подойдя к почти что пустому письменному столу, берёт с него небольшую фотографию — маггловскую — в простой серебряной рамке. На ней — совсем молодой человек в маггловской военной форме, фамильные черты очень заметны, он настолько похож на Ойгена, что в первый момент кажется, будто бы это он и есть. Он смотрит в камеру и улыбается уверенно и спокойно. — Ревальт, — говорит Ойген, протягивая снимок Северусу. Тот берёт — и, рассмотрев, кладёт рядом с собой на кровать.

Мальсибер снова садится рядом с ним и берёт в руки коробочку с одной из медалей — на простой красной колодке с дубовыми, кажется, листьями. Он молчит очень долго, а Снейп не торопит — просто сидит рядом, дожидаясь, пока тот продолжит — чего-чего, а терпения ему не занимать.

— Папа был совсем маленьким, когда тот сбежал… его родители так и не примирились со смертью старшего сына. Как и с тем, что тот погиб так… по-маггловски. Они всегда очень любили его… и всегда ставили папе в пример. Мне кажется, его это… злило. Он сам почти и не помнил брата… так… смутно. И всегда с ним соревновался… но у покойника ведь нельзя выиграть.

Он встаёт и подходит к окну — то выходит на тихую улицу — и смотрит на маггловский дом напротив. Ойген проводит рукой по стеклу и замирает, потом поворачивается и глядит на Северуса очень печально.

— Я думаю, папа потому так и не любил Дамблдора… может, винил его в смерти брата, а может просто… в пику ему. И Гриндевальда поэтому всегда уважал… а после и Лорда. Я в юности не знал ничего этого… не понимал, почему мы не общаемся с дедом, к примеру.

— Вы не общались?

— Практически нет… тот жил затворником — я его почти и не видел. Маминых родителей я знал отлично — а вот с папиным отцом мы в одном доме жили, а я его видел от силы раз в месяц. А про дядю вообще не знал… пока не нашёл однажды его фотографию. Вот эту, — он кивает на старый снимок. — Спросил папу, кто это… мне было так странно — эта маггловская вещь в нашем доме… и ты знаешь, — он возвращается и садится рядом со Снейпом, — я только сейчас понимаю некоторые вещи. И то, наверное, не до конца…

— Какие? — спрашивает тот негромко.

— Почему дед, да и отец так ненавидели магглов. И почему Дамблдор прощал мне некоторые выходки, — он улыбается. — Я же… ты не знаешь — никто не знал. Я на шестом курсе выкинул номер… меня, наверное, должны были бы выгнать, — он улыбается и замолкает, потом поворачивается и вновь улыбается, широко и грустно одновременно. — Я же тогда так разозлился на ту гриффиндорскую четвёрку… и ты ещё меня тогда изумил, когда запретил даже думать про Люпина, помнишь?

Снейп кивает. Ему не нравится этот разговор — он… не про него. А ту, старую жизнь вспоминать он не хочет. Но и останавливать Мальсибера не хочет тоже — а потому просто молчит, позволяя тому самому решать, продолжать или нет.

Тот продолжает:

— Мы подрались с Блэком как-то вечером: столкнулись в коридоре… ну, как столкнулись. Я его выследил и ждал — он шёл с какого-то свидания, и я на него налетел. И я, — он вздыхает, — когда начал проигрывать, использовал тогда Империо.

— В школе?! — ахает Снейп. Тут уже не до «этой» и «той» жизни…

— Ну да, — Мальсибер шутливо вздыхает. — Знаю, что был идиотом… Дамблдор через три секунды был там. Ну, или через пять — но очень быстро, я тогда даже ничего не успел приказать Блэку. Я когда Дамблдора увидел — даже не успел испугаться… просто подумал, что он меня сейчас, наверное, убьёт, — он смеётся.

— Представляю, — усмехается Снейп. Хотя это ложь: на самом деле он не хочет представлять себе Дамблдора.

— И вот стоим мы: я, Дамблдор и Блэк под Империо… я от ужаса даже забыл его снять — и глядим мы с директором друг на друга… и сердце у меня бьётся уже где-то в пятках, а Дамблдор всё молчит и так странно на меня смотрит… потом говорит, наконец, мол, молодой человек, что же вы, отпустите вы Сириуса и пойдёмте поговорим… а ему спать пора, поздно уже… Я снимаю Империо — Блэк только глазами хлопает, ещё бы, он-то вообще понять не может, откуда тут взялся директор… а тот его в спальню отправил и десять баллов за нахождение вне гостиной после отбоя снял — и повёл меня к себе в кабинет… А когда мы пришли — усадил за стол, чаю налил… а мне было так страшно почему-то — я даже не знаю, почему. Я ведь, вообще-то, совсем его не боялся… но он в тот момент был такой…

— Да и Империо, знаешь ли — это не бомба-вонючка, — кивает Северус.

— Это да… но я, ты знаешь, даже не думал тогда о нём — мне было просто ужасно не по себе. Он так смотрел, будто я… сделал что-то очень позорное. Не страшное — а именно что позорное. Мы какое-то время молча сидели, а потом он сказал мне: «Стыдно, молодой человек, такие таланты пользовать подобным образом. Я был бы вам очень признателен, если бы вы избавили нас с мистером Олливандером от печальной участи видеть, как сломают вашу палочку». Я даже не сразу понял его… сидел и думал, что он имеет в виду — то ли что отпускает меня, то ли что я должен сейчас сам с собой что-нибудь сделать… а он добавил: «Дайте мне слово, что никогда больше не станете так шутить. Хотя бы до тех пор, пока вы в этой школе». Я дал, конечно… а он очень грустно посмотрел на меня и добавил, что понимает, что я хотел отомстить за друга, поэтому не станет меня наказывать, хотя, по его мнению, мне не следует участвовать в следующем квиддичном матче… и что очень глупо убивать мух Авадой. Потом отпустил меня и даже баллов не снял… Я тогда изумился, что мне так легко сошло всё с рук. А сейчас понимаю… Мерлин мой, какими же мы были в школе придурками! — качает он головой — потом смотрит остро и очень внимательно на своего друга и говорит: — Извини. Про Дамблдора точно было лишним.

— Да нет, — тот задумчиво трёт свой подбородок. — Ты меня изумил. Наложить Империо в школе… только тебе это и могло с рук сойти.

— Не думаю, что это моя заслуга, — возражает Ойген. — Хотя тогда был уверен.

— А в квиддич-то ты сыграл тогда?

— В квиддич? Сыграл, конечно, — смеётся Мальсибер. — Мало ли, что там считает какой-то директор…

Он вдруг вздыхает и закрывает глаза.

— Устал? — тихо спрашивает его Снейп.

— Устал, — говорит он. — Но давай ещё посидим тут немного… и я тебе про родителей расскажу. Если хочешь.

Снейп сам не знает, хочет ли он — нет, пожалуй… ему вообще не хочется вспоминать прошлое. Однако отвечает он иначе:

— Хочу.

Ойген поворачивает голову и смотрит на него очень внимательно, потом улыбается грустно и нежно и кладёт ладонь ему на колено.

— Спасибо. Я знаю, тебе неинтересно. Но я всё равно расскажу, потому что хочу, чтобы ты знал, как и почему умерли мои родители.

— Ты говорил, потому, что ты сел в тюрьму.

— В общем-то, да… Они… они молодыми были — примерно как мы сейчас… а я же больше никогда не должен был выйти. Кто знал, что так всё получится… в общем, они попытались завести другого наследника.

Снейп хмурится: ему это неприятно. Неприятен такой подход к ситуации — хоть он и признаёт его рациональность — неприятно принятие его Ойгеном…

— У них получилось даже, хоть и не сразу… но… ты понимаешь, они же волшебники… и очень любили меня…

Его голос дрожит и затихает, он молчит какое-то время, потом улыбается отчаянно и очень грустно и продолжает:

— Поэтому… мама мне сейчас рассказала… она носила моего брата — и не хотела жить… не могла, чувствовала, что предаёт меня…

Он плачет — беззвучно, слёзы просто капают ему на колени — Ойген сидит, наклонившись вперёд, и лица его Северусу не видно. А вот слёзы видно, и даже слышно, как они падают на плотную ткань мантии — или это ему уже кажется…

— Понимала, что не права… и что ребёнок её нерождённый ни в чём не виноват… но ничего не могла поделать. А когда до родов оставалось чуть больше месяца — те начались и рано, и слишком внезапно, и всё пошло не так, и ребёнка она потеряла… а потом и сама умерла. А папа пытался её удержать… вытащить её до последнего, заставить захотеть жить… мы же умеем это нашим Империо… обычно умеем, — едва слышно добавляет он. — Но в этот раз он не сумел… и вместо этого просто ушёл вместе с ней… Империо не нашли, конечно — и решили, что они оба умерли от магического истощения, не пережив потери второго сына…

Он замолкает и плачет, плачет, очень горько и безысходно, и Северус обнимает его за плечи и гладит по ним и по голове — молча, потому что не без оснований подозревает, что правильных слов сейчас не найдёт, а молчание в таких случаях лучше, чем слова неуместные. Ойген успокаивается постепенно и затихает — дыхание его становится ровнее и глубже, и он, наконец, засыпает — Снейп сперва держит его, дожидаясь, пока он покрепче уснёт, а потом левитирует к нему в спальню.

…На полный сбор библиотеки уходит четыре дня — и ещё один на то, чтобы Ойгену уже одному пройтись по дому и забрать, в частности, портреты и постоять перед стеной с выбитым на ней генеалогическим древом.

— Я не хочу его тут оставлять, — говорит он вечером за столом. — Но мои предки, увы, были слишком уж основательны — нет бы гобелен выткать, как все нормальные люди! У всех гобелены, а то и пергаменты, насколько я знаю… нет! В этом мы уникальны! — досадует он.

— Стена несущая? — спрашивает Люциус.

— Откуда я знаю?! — получает он изумлённый ответ. — Я никогда не занимался строительством!

— Так тебе предстоит, — улыбается он. — Займись… я тебе книги дам. А стена пусть стоит пока — ты же здесь не в последний раз. Как поймёшь, как это делается — заберёшь. Ну, или если ты хочешь — давай помогу. Только оставь мне тогда дом открытым.

— Извини — не могу, — предсказуемо отказывает он. — Но за книги спасибо, возьму с благодарностью… нам же действительно строиться. Отдай Северусу, — говорит он с улыбкой — и немедленно слышит возмущённое:

— Я не собираюсь этим всем заниматься! Я сто раз говорил: делай с жильём, что хочешь, только меня в это не впутывай!

— Не буду, — послушно кивает Ойген — но взгляд, которым он обмениваются с Люциусом, заставляет того сильно в этом его обещании усомниться.