Крепость в Лихолесье (джен)

Впрочем, на следующее утро Саруман исчез из Изенгарда — так же необъяснимо, как Траин — прежде, чем Гэндальф успел переброситься с ним хоть парой слов, так что продолжить не законченный накануне разговор волшебникам не удалось.

— Старик уехал в Эдорас, — неохотно сообщил Гарх после того, как Гэндальф загнал его в угол — в прямом смысле в угол: в узкую щель между стоявшей возле окна конторкой и книжным шкафом. — Последние годы он наведывается туда время от времени, раз в две-три недели.

— В Эдорас? Зачем?

— А-а, ты не знаешь? — Ворон нервно почесал лапой клюв. — Он курирует местный госпиталь, который сам же и основал несколько лет назад.

— Что еще за госпиталь?

— Ну, больничку. Лазарет. Палаты врачевания. Чертоги целительства. Оплот милосердия и медицины. Так понятнее?

Гэндальфу было ничего не понятно, но он счел за лучшее в этом не сознаваться.

— Он что, теперь интересуется медициной?

— Он много чем интересуется, Гэндальф. — Ворон отвел взор, и глаза его как-то смущенно и виновато забегали по сторонам. — Такая вот… многогранная натура, знаешь ли.

— Он там лекарем подвизался, что ли?

— Да что-то вроде того… Попутно ищет матерьяльчик для своих опытов.

— Каких опытов?

— Уж об этом тебе лучше спросить у него самого…

— И когда он вернется?

— А кто его знает? Может быть, через пару дней. Может, через месяц.

— А ты почему с ним не поехал? Он ныне не берет тебя в разъезды?

— Староват я стал для разъездов, — сердито проворчал Гарх. — Да и потом… мне велено присматривать за Гэджем, знаешь ли.

Гэндальфа не оставляло ощущение, что присматривать ворону на этот раз велено не столько за орком, сколько за ним, Гэндальфом, но он решил оставить эти соображения при себе. Тем более что Гэдж тоже явно не жаждал, чтобы за ним «присматривали». Он либо, если позволяла погода, в одиночестве бродил где-то по окрестностям Изенгарда, либо сидел в большой, мрачной комнате, которая называлась «лабораторией», среди каких-то вонючих зелий и снадобий, что Гарха откровенно не радовало: должно быть, в отсутствие Сарумана Гэджу воспрещалось туда заходить. Но ни возмущенные вопли ворона, ни настойчивые увещевания «не маяться блажью», ни даже страшные угрозы рассказать обо всем учителю ни малейшего впечатления на орка не производили, он отвечал только одно:

— Брось кудахтать, Гарх! Не мешай, я провожу важный опыт… А ты квохчешь и квохчешь у меня над ухом с утра до ночи! Яйцо снес?

Уязвить самолюбивого ворона сильнее было невозможно.

— «Кудахтать»! Да за кого он меня принимает? За старую клушу? — Это злосчастное словечко больше всего раздражало ворона, услышав его, он прямо-таки начинал бурлить от негодования и брызгать во все стороны кипятком, точно стоящий на огне переполненный чайник. — Глупый звереныш! Алхимиком себя мнит, скажите пожалуйста! «Опыт» он, видите ли, проводит, чтоб ему лопнуть вместе со всеми бредовыми опытами! И откуда только в нем эта неистребимая жажда дурацких «опытов», а?

— Откуда? Да все оттуда, надо полагать, — посмеиваясь, отвечал Гэндальф, — или ты склонен грешить на какой-то иной источник? Если ученик стремится по мере сил подражать учителю — значит, он действительно считает наставника достойным уважения, так что ничего плохого я в этом не вижу. Это говорит о том, что Саруман сумел по-настоящему увлечь его своими интересами, вот и все.

— Ну да, еще бы! — возмущенно хрипел Гарх. — Дурной пример заразителен, кто бы сомневался!

— Ну отчего же сразу «дурной»? Если Гэджу не чужда жажда знаний…

— Значит, он ненормальный, тебе это всякий скажет! Хотя трудно, конечно, сохранить здравый рассудок, находясь столько времени в обществе сумасшедшего старика… Ладно, про Сарумана я уж молчу, его могила исправит — но мальчишке-то к чему забивать голову всякой дурью?

— Какой дурью?

— Говорю же — всякой! Математикой, и алхимией, и естествознанием, и астрономией, и ещё пёс знает чем… Вот зачем вся эта заумь орку, а, скажите на милость? Два плюс два умеет сложить — и будет!

— Знания еще никому не навредили, Гарх.

— Значит, Гэдж будет первым. — Гарх смотрел на Гэндальфа надменно, одним глазом, железно убежденный в своей правоте. — Саруман и без того прослыл на все Средиземье чудаком и оригиналом, если не сказать хуже… но то — Саруман, волшебник, ему позволено быть странным, чудесатым и сумасбродным, на всех недругов и недоброжелателей ему сто раз наплевать прямехонько с верхушки Ортханка. А кто такой Гэдж — никто. Вернее, хуже, чем никто — орк!

— И что? Человека судят по его делам, а не по его расовой принадлежности — разве не так, Гарх?

— Человека — может, и так. А если судят орка, то дело никогда не заканчивается оправдательным приговором, Гзндальф.

— Что ж, время покажет, — отвечал Гэндальф, которому не хотелось продолжать этот бездоказательный спор, тем более что в глубине души волшебник не мог не признавать, что старый ворчливый ворон во многом прав…

Весна в Изенгарде наступила как-то разом, внезапно. Еще вчера на склонах гор монументально лежали сугробы и громоздились причудливые ледяные глыбы, а уже сегодня снега постыдно отступили, низины Нан-Курунира оказались по колено затоплены водой, а окрестные дороги превратились в грязное и непроходимое месиво… Распутица надежно заперла Гэндальфа в Изенгарде недели на полторы, и, ожидая возвращения Сарумана, волшебник коротал дни в библиотеке, кропотливо собранной Белым магом из многих редких и ценных инкунабул и рукописных книг. Тут были труды по алхимии, медицине, механике, астрономии (многие — правленые на полях рукой Сарумана, с пояснениями, заметками и небрежными рисунками черной тушью), тщательные переводы с древних, давно позабытых языков, бесконечные, изобилующими красочными эпитетами «Поэмы Востока», полуистлевшие от древности хроники Долгих войн, некоторые раритетные, баснословной стоимости манускрипты нуменорских времен, знаменитые шестистрочные «Философии» восточных мудрецов и даже — обрывками — пресловутые «Записки помойной кошки», принадлежащие перу некоего полумифического Гаэрта, балагура и пьяницы, чьи сочинения, исполненные язвительного и мрачного «осмеяния нравов», не то чтобы открыто преследовались королевской цензурой, но почитались излишне «вольнодумными» и «вызывающими нездоровое брожение в умах». Впрочем, Гэндальфа не оставляло ощущение, что в своеобразии и хладнокровно-безжалостном слоге «Записок» тоже чувствуется беспардонная рука Сарумана — решительная рука, так сказать, целителя, смачно выпускающего гной из нарывов на неумытом теле общества — хотя в авторстве этого сомнительного опуса сам Белый маг наверняка не сознался бы и на дыбе…

Через пару дней весна окончательно перешла в решительное наступление. Утром из лощин поднималась сырая мгла, днем южная стена крепости медленно поджаривалась под лучами солнца, вечерами над землей висела туманная сизая дымка теплых испарений. По оврагам еще прятались, будто остатки разгромленной армии, последние клочья истаявших, изгрызенных солнцем сугробов, а на кустах вербы уже набухли почки, и на пригорках пробивалась первая травка, и у подножия башни бойко распускались первоцветы, яркие и желтые, точно кошачьи глаза. Гэджа теперь невозможно было застать в Ортханке, да и Гэндальф предпочитал не сидеть в четырех мрачных, пахнущих прелью стенах, проводя дни на берегу Изена — и однажды, вернувшись в башню с наступлением сумерек, обнаружил просачивающуюся под дверь библиотеки тоненькую полоску света.

Свет исходил от огня, зажженного в камине, обычно холодного и покрытого слоем сухой и желтоватой книжной пыли. В кресле рядом с камином — наконец-то! — обнаружился и сам Саруман, облаченный в серую «рабочую» хламиду: волшебник сидел и разбирал почту, которой за время его отсутствия накопилось изрядно. Некоторые письма он бросал в огонь, едва распечатав и пробежав глазами несколько строк; другие откладывал в сторону — видимо, те, которые намеревался удостоить ответом. На вошедшего Гэндальфа он обратил внимания ровно столько, чтобы тут же про него позабыть.

— А, Серый… Приветствую. Ты еще здесь? Собственно говоря, я уже не надеялся тебя тут увидеть.

— Ты надеялся меня тут уже не увидеть. Понимаю, — посмеиваясь, заметил Гэндальф: Саруман явно рассчитывал, что к моменту его возвращения собрат по Ордену позаботится убраться из Изенгарда восвояси, и нисколько не считал нужным этого скрывать. — Как дела в Эдорасе?

— Тебя что, это вправду интересует? Где Гэдж?

— Понятия не имею. Я не видел его с полудня, — присаживаясь на лавку по другую сторону камина, Гэндальф лениво потер ладонями колени. — Хочешь сказать мне что-нибудь новенькое?

— Всё, что я хотел тебе сказать, я сказал.

— Правда всё?

— Ну, опустил некоторые эпитеты… — Саруман небрежно просматривал очередное письмо. Выскользнув из его рук, оно белой неуклюжей птицей порхнуло в огонь. На письме стоял герб королевского дома Анориенов.

— Эге. Депеша от наместника Белектора? — Гэндальф даже слегка удивился. — Не слишком ли непочтительно ты относишься к посланиям этаких влиятельных особ, м-м?

— Я отношусь к ним именно так, как они того заслуживают, ничуть не хуже, — процедил Саруман, не поднимая головы; то ли с дороги, то ли по какой иной необъяснимой причине он пребывал далеко не в лучшем расположении духа, а в такие моменты послания от «влиятельных особ» в Изенгард явно приходить были не должны. — Как ты думаешь, о чем там речь, в этой наиважнейшей «королевской депеше», будь она трижды неладна? Вероятно, о важных государственных и хозяйственных вопросах, о недороде в Анфаласе, о повальной нищете и безграмотности в Каленардоне, о напряженной военной обстановке в Умбаре? О мире во всем мире, быть может, о судьбах Арды и населяющих её народов, о светлом и безоблачном будущем для всего человечества? Как бы не так! В письме всё совершенно обычно — сплошное нытье, жалобы и хандра. Этот вселенский пуп, наместник Белектор, хранитель Короны Элендила, правитель всея Гондора и Западного Предела, кавалер Ордена Белого Древа и кто он там еще — короче, этот старый пень в очередной раз шлет мне приказание тотчас же — вот прямо сию минуту! — прибыть в Минас-Тирит, ко дворцу его светлейшей милости, дабы немедленно развеять овладевшую им сезонную скуку… а также занять пустующий стул в тронном зале, развлечь его последними сплетнями из жизни Рохана и мимоходом пользовать от желудочных колик! Которые конечно же не после очередной разгульной пирушки дали о себе знать, а приключились в результате заговора врагов и завистников, коварно подсуетившихся и напустивших на беднягу злые чары в виде безудержного несварения желудка… Старый жирный енот! Если он чем по-настоящему и страдает, так это запущенной формой празднолюбия… Чего ради я должен все бросить и мчаться за тридевять земель в Гондор — ради сомнительного удовольствия битый месяц с сочувственной физиономией выслушивать высочайшие жалобы на жизнь? Да пропади она пропадом, такая королевская почта! — Саруман мрачно усмехнулся. Решительно поднялся, шагнул к конторке, подтянул к себе чистый лист бумаги и принялся сердито черкать по нему пером, отрывисто повторяя каждую написанную фразу вслух:

— «Дражайший мой господин Белектор! С величайшим прискорбием вынужден отклонить ваше любезное приглашение нанести визит в Гондор единственно из убеждения, что причиной всех ваших многообразных и многочисленных недугов следует считать следующие вещи, а именно: неумеренное обжорство, пьянство и лень, а также некоторые другие пороки, о которых я даже говорить не хочу… Меньше надо жрать, Ваша милость, меньше жрать и больше работать — и тогда все ваши хвори и немочи как рукой снимет! Искренне ваш…»

Гэндальф хмыкнул.

— Эк ты неучтив ко власть предержащим! По-твоему, стоит подвергать высочайшее терпение, и без того невеликое, подобному испытанию? Вряд ли Белектору достанет такта и вкуса должным образом оценить подобную эпистолярную крамолу.

— Ну, разумеется, — грубо оборвал Саруман. — Тебе доставило бы куда большее удовольствие видеть меня прыгающим перед этим напыщенным снобом на задних лапках и приносящим ему в зубах домашние тапочки!

— Не в тапочках дело. Как-никак, Изенгард — гондорская крепость… и ты здесь не хозяин, ты всего-навсего хранитель Ортханка. С твоей стороны было бы крайне неразумно ссориться с наместником Гондора.

— «Всего-навсего, — презрительно кривя губы, процедил Саруман, — хранитель Ортханка». Именно поэтому Белектор и шлет мне свои послания, что знает, что я не смею ими пренебрегать. — Он хрипло засмеялся. — Нет-нет, не думаю, что он в кои-то веки решился бы со мной на открытый конфликт, скорее подстроил бы исподтишка какую-нибудь досадную пакость: наложил бы, к примеру, вето на прямые поставки с Анориенской винодельни… Мелочь, а неприятно.

— Почему бы тебе не ответить ему вежливым отказом?

Саруман пожал плечами.

— Уж поверь, я так и сделаю. Напишу, что в ближайшие месяцы буду исключительно занят в… м-м… скажем, в замке князя Аглахада в Дол Амроте. Но, разумеется, постараюсь изыскать время и для визита в Минас-Тирит… особенно если эти мои старания будут оценены Его дражайшей милостью в должной мере. Ну, допустим, в размере трех сотен золотых.

— Верный способ отпугнуть самого взыскательного страдальца…

Саруман яростно потер ладони.

— Я могу ставить условия, Гэндальф.

— Правда? — пробормотал волшебник. — Ты сумел создать себе настолько веское положение в свете?

— Представь себе, да. Запросы у меня весьма скромные, дружище, но все-таки требуют некоторых вложений. В эдорасской-то больничке сплошь одна голытьба: ремесленники да крестьяне, которые и золотого в жизни своей ни разу не видели — с задачей обобрать их до нитки местные власти вполне успешно справляются и без моего вмешательства. А Белектор, надо полагать, раскошелится, по миру не пойдет… — С крайне холодной, неприятной усмешкой Саруман понизил голос до шепота: — Они с князем Дол Амрота терпеть друг друга не могут, поэтому наместник наверняка развяжет мошну, чтобы переманить меня к себе и таким образом утереть ненавистному сопернику нос. Это вопрос не жизненной необходимости, вовсе нет — скорее престижа… все-таки придворное чванство — исключительно полезная штука, запиши это себе в назидание, Гэндальф, не приведи Творец пригодится.

Все еще мрачно посмеиваясь в бороду, он скомкал недописанное письмо и, швырнув его в камин, вновь опустился в кресло. Гэндальф мимоходом бросил взгляд на верхнее послание из стопки, отложенной Саруманом для ответа:

«…безусловно спорный. Но зато метод лечения упорного малокровия посредством печеночной диеты показал себя отличным образом, вплоть до полного выздоровления больных в течение полутора-двух месяцев после начала применения. Правда, не все благополучно переносят употребление сырой телячьей печени в пищу, у некоторых она вызывает устойчивое расстройство пищеварения. Поэтому, в силу всего вышесказанного, я предполагаю готовить из этого сырья лечебный экстракт сообразно с…»

Дверь в дальнем конце библиотеки с едва слышным скрипом распахнулась. С лестницы ворвался порыв холодного воздуха, и вслед за ним в горницу вошел — вернее было бы сказать вбежал — Гэдж: взволнованный, запыхавшийся, пышущий терпкой вечерней прохладой.

— Саруман! Наконец-то ты приехал! Гарх мне сказал, что ты здесь, и я тотчас примчался… — Он, видимо, только сейчас заметил Гэндальфа, сидевшего в темном углу, и разом как-то запнулся, сник, смущенно затоптался перед камином. — Здравствуйте, мастер Гэндальф.

— Будь здоров, Гэдж, — негромко отозвался волшебник; Саруман лениво промычал нечто небрежно-приветственное, глядя в камин, но Гэндальфу показалось, что под напускным равнодушием Белый маг пытается спрятать невольную улыбку. Гэдж, тоже как-то глупо («по-щенячьи», подумалось Гэндальфу) улыбаясь, плюхнулся на скамью рядом с волшебником, уронил к ногам холщовую заплечную суму, пытаясь перевести дух — видимо, сообщение Гарха настигло его на порядочном расстоянии от Ортханка, и всю дорогу до дома орк миновал бегом.

— Ну, как всё прошло? Как дела в Эдорасе, Саруман? Было что-нибудь «любопытное», а?

— Совершенно ничего. Как мне и доложили, обычная рутина: пара сломанных костей, два-три нарыва, свищи, грыжи, гнилые зубы… Никаких интересных случаев. Я просто ждал, пока просохнут дороги. — Саруман по-прежнему задумчиво смотрел на огонь в камине, кроша в пальцах мягкий комочек сажи. Небрежно оглянулся на Гэджа. — Ну, а у тебя как дела, дружище? Как житьё-бытьё, что поделывал на досуге?

— Сейчас расскажу. Верней, покажу. — Орк, должно быть, с нетерпением ждал этого вопроса. Явно волнуясь — то был трепет ученика, ожидающего от учителя оценки за самостоятельно выполненную работу, — он запустил руку в сумку, лежащую у его ног и, выудив маленький стеклянный флакончик с широким горлышком, вручил посудинку Саруману. Волшебник, приподняв брови, аккуратно снял плотно прилаженную крышку, заглянул внутрь.

— Гм. Мазь для лечения воспаленных суставов, надо полагать?

— Ага, она самая. — Орк так усердно старался напустить на себя безучастный вид, что только слепой бы не заметил, как важно для него услышать мнение учителя о состряпанном снадобье. — Эофер, аптекарь, как-то сказал, что у него этой мази осталось совсем немного, вот я и решил, ну… пополнить запас.

— Понятно. — Саруман внимательно рассмотрел содержимое флакончика на свет: оно было темное, зеленоватого оттенка, с отчетливым глянцевым блеском, — растер немного мази на пальце, потом поднял глаза на ученика. Гэндальф не заметил в лице Белого мага каких-либо значительных изменений, но радостное ожидание, в котором до сих пор пребывал Гэдж, явно покинуло орка, он как-то обеспокоенно прикусил губу.

— И много ты настряпал этой мази, дружище? — спокойно поинтересовался Саруман.

— Ну… вообще-то целый котелок. Что-то не так?

— Ты все сделал по рецепту?

— Конечно.

— Но при этом добавил в состав карролановое масло.

— Ну… да.

— Любопытная задумка. А зачем?

— Чтобы смесь не обжигала кожу… Ты же сам говорил, что карролан обладает смягчающим действием, и его наносят на воспаленный сустав перед тем, как использовать мазь…

— Верно, так оно и есть. Но карролан никогда не добавляют непосредственно при приготовлении смеси… видишь ли, это масло обладает отвратительной способностью вступать в медленную реакцию с муравьиным спиртом, в результате чего постепенно сворачивается, как прокисающее молоко. Посмотри — уже сейчас мазь выглядит неоднородной и крупитчатой, а через неделю, боюсь, и вовсе станет похожа на высохший творог.

— Понятно. — Орк, не поднимая головы, яростно ковырял ссадину на пальце. На его темной коже это было не слишком заметно, но Гэндальф мог бы поклясться, что его щеки и кончики ушей залились краской. — Значит, эту смесь я… того… ну, загубил? Не надо было мне лезть со своими дурацкими идеями…

Саруман щелкнул пальцами.

— Никогда не ошибаются только трупы и необратимые паралитики. В них, видишь ли, просто не просыпается изыскательский интерес.

— Я хотел, как лучше.

— Отрицательный результат — это тоже результат.

— Угу.

— Пустое, Гэдж, не бери в голову… лучше поведай мне о другом.

— О чем поведать?

— О том, где ты пропадал сегодня весь день — вот о чем. Ты опять выходил из долины в степь, верно?

— Я… из долины… с чего ты взял? — Проницательность учителя явно застала Гэджа врасплох. По-прежнему разглядывая свои руки, он небрежно пожал плечами, но все-таки недостаточно небрежно: Гэндальф заметил, как он вздрогнул. — Я просто, ну… бродил по окрестностям…

— На твоих сапогах желтая глина — такая встречается на берегах Изена только возле выхода из долины, — негромко оборвал его Саруман. — Гэдж! Я все равно так или иначе тебя уличу, поэтому не пытайся лишний раз солгать… по крайней мере, мне.

— Угу. А другим? — буркнул Гэдж. Он говорил совсем тихо, в нос, но Саруман все же услышал его.

— Другим? Я не запрещаю тебе лгать другим — но запомни: если человек обретает репутацию лжеца, он может считать, что онемел, ибо люди не прислушиваются к завыванию ветра… Итак, попробуем еще раз: ты сегодня выходил из Нан-Курунир?

Орк, пристыженный, неохотно разлепил губы:

— Я только хотел…

Белый маг устало улыбнулся:

— Несмотря на то, что я запретил тебе приближаться к Роханским степям? По-твоему, я из простого самодурства запрещаю тебе выходить из долины Изенгарда, а, Гэдж?

Гэдж по-прежнему не поднимал головы. Щеки его и шея стали совсем пунцовыми, а пальцы, наоборот, побелели — так крепко и судорожно он стиснул в руках горловину злосчастной сумки.

— Да там никого не было, — едва слышно пробормотал он, явно адресуясь к своим ладоням, — кроме стада коров.

— Очень этому рад, — сухо откликнулся Саруман. — Возможно, именно поэтому я и вижу тебя сейчас живым, целым и невредимым.

— Да что со мной может случиться? Я не делаю ничего дурного.

— Ты — орк.

— Это плохо?

— С точки зрения жителей Рохана — да. Люди, видишь ли, не любят таких, как ты… очень не любят, я говорил тебе об этом не один раз. И я не хочу, чтобы ты влип в какую-нибудь скверную историю, Гэдж. Я не хочу, чтобы с тобой случилось что-нибудь… дурное. Поэтому, я думаю, тебе лучше не покидать стен крепости…

— Всю жизнь? — сдавленным голосом спросил Гэдж, глядя в сторону.

— Не покидать стен крепости без меня — вот что я хотел сказать. И еще: достаточно много людей живет в Изенгарде, и что-то я ни разу не слышал от них сетований на свою жизнь… а еще больше людей заплатили бы большую цену только за то, чтобы иметь возможность здесь поселиться, так что я не думаю, что тебе стоит очень уж жаловаться на судьбу, мой мальчик.

— Я и не жалуюсь, — буркнул Гэдж, — просто…

— Что? Тебе здесь тоскливо, наверное? Нечем заняться? Не хватает впечатлений? Надоел докучный зануда Саруман со своими глупыми поучениями?

— Ты же прекрасно знаешь, что нет.

— Тогда в чем дело?

— Ни в чем. — Орк поднялся, не глядя на учителя, подхватил с пола свою сумку. — Пойду… вымою сапоги.

— Не стоит сердиться на старого вздорного дурака за то, что он всего лишь беспокоится о тебе, Гэдж.

Орк сделал вид, что не расслышал; дверь за ним закрылась беззвучно. И контраст между тем Гэджем, радостным и оживленным, нетерпеливо вбежавшим в библиотеку, и этим, ушедшим в мрачной задумчивости, был настолько разителен, что Гэндальф не удержался:

— Право, не нужно тревожиться, Саруман… Он — орк, а орки, сам знаешь, народ кочевой, так что нет ничего удивительного в том, что по весне им овладевает, так сказать, жажда бродяжничества. В конце концов, это замешано у него в крови…

Белый маг резко обернулся — и Гэндальф прикусил язык.

— «Жажда бродяжничества»? Всему виной его проклятое любопытство, вот что! Желание узнать, что «там, за краем земли»! Когда-нибудь оно доведет его до беды… — Очередное письмо захрустело в руке Сарумана, точно прихваченный морозцем снег: волшебник яростно скомкал его в кулаке. — Кто знает, что может случиться… с орком! Мало, что ли, болванов среди людей в роханских степях? Страх перед орками у них врожденный, наследственный — страх жертвы перед хищным зверем: такой страх рождает злобу и ненависть, желание уничтожить, стереть объект страха с лица земли. Раздавить паучка, который всего лишь тихо и мирно ползет по своим делам — догнать его и убить, только чтобы не было на свете такой мерзкой твари… Чтоб не жила! Ведь никто не станет смотреть на то, что Гэдж просто копается в земле, да собирает камешки и травки, а я не желаю, чтобы ему проломили голову мотыгой только потому, что он — нечеловек! — Он отбросил скомканное письмо, резко поднялся и принялся мерить шагами несколько футов пространства перед камином; затем остановился, видимо, припомнив о существовании Гэндальфа, и обернулся к нему: — Когда ты надумал собираться в путь, Серый?

Гэндальф поднял голову — он не ожидал такого вопроса.

— А по-твоему, я здесь слишком уж засиделся?

— По-моему — да!

— Что ж, я не стану особенно докучать тебе своим обществом, не тревожься… отправлюсь в дорогу, когда ночи станут немного теплее.

— Отлично. А сейчас, сделай одолжение, оставь меня наконец в покое — я и так сегодня устал, как собака, так еще этот строптивый дуралей Гэдж не слушается папочку. Расстроил меня почем зря… Что такое? Кто там? Гэдж? — Саруман метнул быстрый настороженный взгляд в сторону двери, которая, потревоженная не то сквозняком, не то чьей-то осторожной рукой, в этот момент с едва слышным скрипом приотворилась. — Ты еще здесь?

Ответа не последовало.