Исполнить обещанное (гет)

...Ты знал? О, ты наверно знал,

Что жду тебя все эти годы.

Что вся твоя и вся в огне,

Полна тобой, как медом чаша.

Пришел, вкусил и весь во мне,

И вот дитя — мое, и наше.

(Мария Шкапская)

Вечером Рабастан был у Изабеллы. Он рассказал ей об убийстве Гойла, но уверил ее, что погибший стал жертвой обычных разбойников — чтобы жена меньше волновалась.

— Я ведь не хожу в Лютный, так что за меня не переживай, — успокаивал он ее.

Она хотела пойти с ним на похороны, он с трудом ее отговорил.

— Ты ведь его мало знала, да и жену его тоже... И ни к чему тебе сейчас это... Погода к тому же плохая, еще замерзнешь, устанешь... Я там буду и все, что полагается, передам.

— Басти, — она подняла на него глаза, — а Гойл, значит, у себя дома жил, с женой? И в Малфой-мэнор являлся только тогда, когда была его очередь дежурить, либо когда Лорд вызывал?

— Да, — кивнул он.

— Почему мы так не можем? — вздохнула она.

— Тебе разве плохо у родителей? — спросил он, мягко касаясь рукой ее щеки.

— Нет, конечно, — она покачала головой. — Дело не в этом... Просто ты сюда, как в гости, приходишь... Когда у нас будет свой дом, Басти?

Она вздохнула и погладила его по руке.

— Будет когда-нибудь, Изабел... — он подавил тяжелый вздох и постарался обнадеживающе улыбнуться, но улыбка вышла печальной. — А пока тебе лучше жить здесь. Ведь Лестрейндж-холл в уединенном месте стоит, там на мили вокруг человеческого жилья нет. Арендаторы мои только, да они тебе вряд ли понравятся. И мне все равно придется часто оставлять тебя одну... Конечно, Бонни славная, и все, что нужно, она сделает — но тебе самой там будет скучно.

Рабастан бережно обнял жену — у нее уже начал округляться живот, и он это чувствовал, когда она прижималась к нему. Изабелла обвила руками его шею и прошептала:

— Басти... Я ведь тебе рассказать хотела... Он уже шевелится, и я его чувствую, — она взяла руку мужа и приложила к своему животу. — Хотя, наверное, ты не услышишь, еще рано...

Изабелла улыбалась и вся светилась какой-то особенной, таинственной радостью — недаром ему сегодня сразу показалось, что в его жене что-то изменилось с последней встречи, и не только потому, что она чуть пополнела. И пахло от нее, как он теперь понял, молоком. Она была так нежна и тепла, так полна жизнью — но так хрупка и беззащитна, что он почувствовал комок в горле. Взглянув в темную ночь за окном, он увидел свое отражение в стекле — высокую мрачную фигуру в черном, лицо, на котором прямо-таки отпечатались война и пятнадцать лет Азкабана — и их след уже ничем не стереть. И его руки, в совершенстве умеющие убивать, гладили светлые волосы доверчиво прильнувшей к нему Изабеллы.

"Такая хорошая, такая родная… и не боится ничего. А я боюсь — неизвестно, как все обернется, и что с ней будет, если... Тогда получится, что я ей жизнь сломал. Боги... Но что бы я без нее делал сейчас?" Ему стало страшно. Он осознал, что мог и не встретиться с Изабеллой после побега из Азкабана, она могла разорвать помолвку, выйти замуж за другого. А могло быть и так, что его отцу вообще не пришло бы в голову заключить тот договор. На какой тоненькой ниточке порой висит судьба... Он чуть крепче сжал ее в объятиях, а она, подняв на него глаза, полные бесконечной тихой нежности, еле слышно проговорила:

— Люблю...

Изабелла действительно нынешним утром проснулась с каким-то странным ощущением. Вчера она снова легла спать в расстроенных чувствах — раскапризничалась и чуть не поссорилась с мамой, потом долго со слезами просила прощения, хотя мама вовсе не обиделась. Недавно Изабелла обнаружила, что разлюбила чтение. Стоило ей взять в руки книгу и прочитать одну-две страницы, как она осознавала, что смысл прочитанного от нее напрочь ускользает, внимание рассеивается, и она просто сидит и смотрит в одну точку, или вообще начинает зевать. Мама сказала, что при беременности это нормально — сама природа таким образом оберегает будущую мать от лишних волнений. Но Изабелле от этих слов захотелось плакать — ей и без того казалось, что она заперта в своем маленьком мирке, как улитка в раковине.

— Зато тебе не нужно пить сонного зелья, — пыталась найти во всем что-то хорошее мама, — не можешь уснуть — возьми книжку и почитай...

Изабелла раньше, до замужества, да и после — часто страдала бессонницей.

— Но теперь я вообще на ходу сплю, — сердилась Изабелла. — И даже рисовать не могу... уже давно. И не хочется ничего...

— Все пройдет, — улыбалась мама.

Изабеллу это не успокаивало. Она чувствовала себя глупой и толстой, и временами ей становилось страшно, что она растолстеет еще больше, и даже после родов не сможет похудеть, и муж ее разлюбит. Мама уверяла, что Изабелла, напротив, очень похорошела, и она совсем не толстая, а роскошная грудь — и вовсе не повод, чтобы расстраиваться. И чего она, в конце концов, хочет — чтобы кто-то другой за нее выносил и родил ее ребенка? Изабелла жаловалась, что ее никто не понимает, но, как в глубине души признавалась себе самой — на самом деле ей просто хотелось, чтобы мама ее пожалела.

В конце концов Изабелла помирилась с мамой и немного успокоилась. Но когда она легла спать, то долго ворочалась, вставала, подходила к окну и всматривалась в темноту. Увидев свернувшегося клубком на диване серого котенка, того самого, которого Мораг собиралась увезти с собой в школу — котята подросли и теперь беспрепятственно исследовали дом, а этот котик облюбовал комнату Изабеллы, — она взяла его к себе и положила на подушку. Гладя маленькое теплое пушистое тельце и прислушиваясь к тихому мурлыканью — такому блаженно-спокойному, — Изабелла невольно позавидовала кошкам: живут себе, и нет им никакого дела до войн и переворотов… Потом решила последовать маминому совету и попробовать почитать. И как только раскрыла книгу и прочла одну страницу — тут же задремала.

Утром, еще не открыв глаза, она почувствовала в себе какую-то веселую легкость, заставляющую губы улыбаться неизвестно чему — словно изнутри что-то мягко щекочет. Как будто у нее в животе бабочка трепещет невесомыми крылышками. И это было настолько абсолютное и настолько невероятное счастье, что она рассмеялась.

"Ой... Так это я ребенка чувствую... Вот как это бывает, значит... — сообразила она наконец и тогда уже открыла глаза. Положив руку на живот, ласково погладила: — Малыш, это ты?"

И снова засмеялась сквозь радостные слезы.

А вечером, только увидев на пороге мужа, Изабелла поняла, что и к нему ее чувство изменилось. Больше не было ни неловкости, ни сомнений — она знала о нем все, будто увидела его совсем маленьким мальчиком, каким он когда-то был. "А ведь это правда, — подумала она, — никто не знает его так, как я...". Теперь она чувствовала пропитавшие его холод, мрак и боль. Ей казалось, что он стоит на ледяном ветру, и хотелось укрыть его, согреть, спрятать в себе, в своем тепле и покое — словно Басти тоже был ее сыном, как то дитя, которое она носила и, еще не зная, уже любила. Обнимая мужа, она ощущала себя большой и теплой, как пуховое одеяло. "Не хочу отпускать его никуда... Но нет, он не может уйти от этого, не может быть всегда со мной. Это его жизнь, и это будет с ним до конца... Я могу только любить его".

Ночью Изабелле снилась серая крепость с высокими и толстыми стенами — вроде бы ничего особенного в ней не было, но почему-то один ее вид вызывал желание немедленно умереть, лишь бы никогда этого не видеть и не знать, что подобное вообще существует на свете. И еще казалось, что за стенами живет что-то такое страшное, что одна мысль о нем была невыносима. Она проснулась — за окном чернела глубокая ночь, муж спал рядом, его левая рука высвободилась из-под одеяла и свесилась с кровати. Изабелле стало ясно, что крепость, увиденная ею во сне — Азкабан, и что он на самом деле именно такой. Прежде ей случалось видеть волшебную тюрьму на картинках, но изображения не передавали того, чем она была в действительности. "А Басти, наверное, часто он снится", — подумала Изабелла. Она укрыла мужа одеялом поплотнее и сама придвинулась ближе к нему, закрыла глаза и снова заснула.