Закон противоположностей, или психология счастья (джен)

Едут долго и молча. Тот даже радио не включает почему-то. Но молчание не давит… Ойген сидит рядом, на переднем сиденье — и в какой-то момент прикрывает глаза. Кажется, что он спит — но он вспоминает. Как случайно нашёл портрет. Как так и не решился никогда с ним поговорить. Как долго и тяжело умирал его дед — была осень, и сам Ойген этого не застал, но отец писал ему (они очень активно переписывались, когда он учился), и он радовался, что его самого в это время нет дома. Как его разбудили посреди ночи — директор. Он перепугался тогда — дело-то невиданное! — что какая-то из его… шалостей вышла за рамки, но Дамблдор просто увёл его к себе в кабинет и отправил оттуда камином домой, сказав сочувственно, что его дед при смерти и хочет его увидеть. Тогда Ойген не понял, почему тот так грустно смотрел на него — а директор, видимо, просто вспоминал юного лейтенанта… они, вероятно, должны были быть знакомы когда-то. Впрочем, в то время Ойгену дела не было ни до Дамблдора, ни до самого деда — но домой он отправился, разумеется, и у кровати умирающего постоял… тот, никогда в жизни к внуку даже не прикасавшийся, подозвал вдруг его и взял за руку — Ойген помнил, как ему тогда стало вдруг холодно и неприятно, настолько, что он еле удержался от того, чтобы не вырвать руку и вообще не сбежать. «Прости, мальчик», — сказал тогда дед — и заплакал.

И умер под утро — а Ойген остался дома до похорон, а потом просто забыл обо всём этом, и вспомнил только сейчас.

Он открывает глаза и поводит плечами, стряхивая воспоминания. Они всё ещё едут — так долго! Чуть ли не час уже прошёл… столько времени тратить ежедневно на одну только дорогу — ужасно. Надо будет сделать ему портал, что ли…

Наконец, они приезжают — к маггловскому многоквартирному дому. Поднимаются на лифте на четырнадцатый этаж…

— Входите, — Арчер распахивает дверь.

Они проходят через маленький коридор в комнату — и Ойген останавливается почти на пороге. Одна из стен оклеена фотографиями — их тут сотни, если не тысячи. И хорошо, наверное, что маггловские — если бы все они ещё и двигались… полковник Арчер подходит к стене и хлопает по ней ладонью.

— Ну вот, смотрите, — говорит он.

Мальсибер подходит. Ревальт… Не только он, разумеется — там много людей, снимки, в основном, групповые. Но его не интересует больше никто, он с жадностью разглядывает своего дядю — сидящего, стоящего, смеющегося, серьёзного…

— Он был лучшим моим командиром, пусть и временным, — говорит Арчер. — А я полвека почти воевал…

— Вы же американец, — говорит Ойген. — Я думал, он воевал в британской армии… или вы были наёмником?

— Ну мы же в Европе-то вместе воевали, а наш офицер пал в бою, вот Ревальт и принял командование — усмехается тот. — Что ж вы, совсем историю не знаете? Стыдно.

Пожалуй что вправду стыдно… он ведь действительно не знает — во всяком случае, маггловскую. Хотя не такая уж она маггловская, оказывается… Он опускает голову и кивает, говорит тихо:

— Я действительно плохо знаю историю. Мы… учим другую.

— Да. Вы же волшебник, — усмехается тот. — А что у вас говорят о той войне?

— О Гриндевальде? Говорят, что его победил Дамблдор — на дуэли… и что тот добровольно удалился в построенную им же тюрьму, где и прожил, — он запинается, считая, — больше полувека. И был убит Тёмным Лордом.

— Про лорда не знаю, — отзывается Арчер, — а про Гриндевальда я тогда услышал от Ревальта… когда я шел воевать, то война эта виделась мне совсем другой.

— Вы говорили, что можете показать, — говорит Ойген.

— Говорил, — кивает хозяин квартиры. — Что ж… смотрите.

— Вам лучше сесть, — мягко говорит Ойген. — Я обещаю быть осторожным, но…

— Да знаю, — отмахивается тот, морщась. Садится в старое кресло, кивает ему на соседнее. — Давайте уже.

Мальсибер тоже садится, демонстративно достаёт палочку, смотрит… сквибу в глаза и так же демонстративно и чётко говорит:

— Легилименс.

…Зима… Лес. Холодно… Живые и мёртвые вперемешку. Много раненых … Ревальт — в шинели, кое-где заляпанной кровью — чужой — сидит на корточках рядом с одним из них и, практически не скрываясь, колдует: останавливает кровь, накладывает обезболивающие чары… Он выглядит усталым и очень сосредоточенным — закончив с одним, переходит к другому и снова колдует… И снова…

Постепенно темнеет… Раненых собирают, готовят носилки — из веток и каких-то тряпок… Начинается снегопад. Где-то — довольно близко — всё время что-то громыхает, сполохи озаряют небо…

Оборвав заклинание, Ойген закрывает лицо руками и молча сидит так, не шевелясь.

Он помнит себя — почти в том же возрасте, всего на пару лет старше.

И — «тренировочные рейды» Долохова. Замученных и убитых потом магглов… Помнит своё первое убийство — перерезанное горло… «быстро и чисто», — сказал тогда Долохов, кажется, удивившись. А его самого тогда рвало в углу, и руки тряслись так, что он едва мог удержать палочку… и больше всего хотелось свернуться клубком, спрятаться под одеяло и никогда никуда больше не выходить. Такая живая и красная кровь… Что же они творили… зачем…

— Вы в порядке? — голос полковника Арчера возвращает его к реальности.

— Не слишком, — говорит он, неохотно отнимая от лица руки.

Да не то слово… Ему так мерзко, как никогда, кажется, не было. От себя самого. Как же жаль, что в детстве он ничего этого не знал…

— Такое сложное заклинание?

— Да нет… дело не в нём. А в том, что я там увидел.

Ойген встаёт и подходит к стене. Рассматривает фотографии… Один снимок особенно привлекает его внимание: Ревальт Мальсибер стоит, обняв двух миловидных девушек, рядом с небольшим самолётом. Он счастливо смеётся — снимок неподвижен, конечно, но момент схвачен очень удачно, и улыбка вышла очень живой.

— Вы говорили, он хотел летать, — говорит Ойген. — Я тоже люблю самолёты… они совсем не похожи на мётлы.

— А я никогда на метле не летал, — говорит Арчер. — В детстве обидно было…

— Хотите? — тут же предлагает Ойген. — На метле вполне можно летать вдвоём… я могу принести — у меня дома есть неплохая.

— А что, — медленно говорит полковник, теребя ус. — Это будет… забавно. Давайте.

— Вы позволите аппарировать прямо сюда?

— Аппарировать, — усмехается тот. — Я давным-давно живу безо всякой магии… я уже и забыл всё это. Да, конечно. Куда же ещё.

— Я сейчас, — говорит Ойген — и аппарирует домой. Там берёт в кладовке метлу — и сразу же возвращается. — Здесь вокруг м… люди, — называть тех магглами в Штатах и не принято, и сейчас как-то совсем неуместно. — Я думаю…

— Магглы, — говорит Арчер. — Простецы. Так вы нас называете?

— Вас мы называем сквибы, — говорит Ойген. — А их — да, магглы. Но это европейское слово, здесь оно…

— Да бросьте, — морщится Арчер. — Не надо тут передо мной… Вся эта политкорректность, — он машет рукой. — Вещи надо называть так, как они называются, а не изобретать новояз. Давайте свою метлу, — он встаёт.

— Лучше не здесь, я думаю, — говорит Ойген. — Давайте аппарируем в какое-нибудь безлюдное место — я знаю здесь несколько.

— Аппарация мне знакома, — кивает тот. — Хотя это тоже было очень давно…

Ойген подхватывает его — и аппарирует туда, где обычно сам и летает: в пустыню. Там никогда никого нет… а если вдруг кто и будет — спишет на галлюцинацию.

— Сидеть с непривычки будет не очень удобно, — предупреждает он. — Сперва я.

Он тысячи раз катал девушек — правда, все они были ведьмами, и отлично умели управляться с метлой и сами. Пожилой сквиб — это совсем другое… Ойген садится и поднимается в воздух едва ли на пару футов — так, чтобы тому было удобнее сесть.

— Я вас сам буду держать, — говорит он. — Садитесь сзади и упритесь ногами в крепления. Держитесь за талию или за плечи — как вам удобнее. В целом, посадка похожа на мотоцикл, хотя и не так удобна.

Тот садится, берёт Мальсибера за плечи — и они летят.

Сперва плавно и медленно — Ойген не представляет, как его спутник воспримет полёт, и не хочет его пугать. Но тому нравится — тут никакая легилименция не нужна, чтобы почувствовать — и Мальсибер постепенно набирает скорость, а потом и траекторию начинает менять — поначалу немного, но потом успокаивается, расслабляется — и летит уже так, как привык, свободно и очень быстро, то падая вниз, то взмывая вверх, к облакам… если бы они сейчас были. Но никаких облаков в пустыне, конечно, нет — есть солнце и синее сейчас небо, вот туда они и летят…

Летают они, наверное, часа два — и когда, наконец, спускаются, Арчер едва может стоять. Ойген подхватывает его, аппарирует к нему домой — и уже там накладывает разогревающее и обезболивающие заклятья.

А самому ему не нужно, конечно. Он летает лет с трёх — с того момента, как ему подарили первую маленькую детскую метлу.

— Какие тут самолёты, — говорит Арчер слегка потрясённо. — Спасибо.

— Самолёт — это совсем другое, — возражает Мальсибер. — Я же летал… даже в кабине пилота. Но сам пока не вожу. Это совсем разные вещи… и на метле никогда так высоко не подняться. Вам понравилось? — улыбается он.

— О да. Это было… впечатляюще. Вы всё же похожи на своего дядю, — говорит он. — В вас есть тот же огонь.

— Огонь-то есть, — он кивает и добавляет: — Я не хочу обсуждать наше сходство.

— Почему? — полковник глядит на него требовательно и очень внимательно.

— Потому что мне это больно, — честно говорит он. — Слишком не в мою пользу сравнение.

— Ну, не всем воевать, — неверно истолковывает его слова Арчер.

— Не всем, — кивает Ойген. — Расскажите ещё, — просит он. — Смотреть — это одно… расскажите.

— Расскажу, — соглашается тот. — Выпьете? У меня, правда, только виски.

— Давайте…

Виски так виски… пил же он водку. Да что он, на самом-то деле, в последнее время только не пил… даже с итальянцами пришлось какую-то крепкую дрянь. Но сейчас крепость уместна — и ему самому в кои-то веки хочется опьянеть. Потому что переносить всё это на трезвую голову — слишком.

Они сидят до ночи… Арчер рассказывает — много. О войне, о том, как мальчишкой пошёл на фронт, о том, как встретил необыкновенного английского лейтенанта, о его зажигающем души Империо… о его смерти. Арчер, тогда еще в чине сержанта, правда, при ней не присутствовал — только увидел его потом уже мёртвого. Когда до конца войны оставалась всего-то пара недель… Странно, но Ойген не плачет, хотя ему больно порой просто неимоверно. Может быть, он слишком для этого пьян… но сознание у него ясное — или, по крайней мере, кажется ему таковым. А когда он, наконец, собирается уходить, полковник Арчер приносит старую жестяную коробку и протягивает ему со словами:

— Возьмите. Я всё думал найти когда-нибудь его родственников и отдать им…

Мальсибер берёт коробку и открывает.

Там письма.

Почерк ему знаком… хотя он никогда не читал ничего, им написанного — только видел надписи на конвертах.

— Я не открывал, — говорит Арчер. — У нас тогда с почтой плохо бывало… не всё успевали отправить. Здесь не только вам… но больше я всё равно никого не нашёл. Берите.

— Спасибо, — шёпотом говорит Ойген. — Я… я пойду, — он встаёт — его тут же ведет, и он падает обратно, это смешно, но ни один из них не смеётся.

— А не опасно в таком состоянии? — серьёзно спрашивает полковник. Он тоже пьян, но ему проще — ему никуда не нужно. Во всяком случае, сейчас.

— У меня портал, — говорит Ойген — и прощается.

И сжимает браслет, крепко прижимая к себе коробку.