Закон противоположностей, или психология счастья (джен)

— Я всё придумал! — будит Ойген Северуса на следующее утро. Он вполне бодр, свеж и, судя по влажным волосам, только что искупался в океане. — Вставай! Хочешь послушать?

— А у меня есть выбор? — сонно интересуется Снейп — хотя на самом деле видеть и слышать своего друга после вчерашнего вот таким он рад.

— Нет! Кофе, — он протягивает ему чашку. Горячий, горький, крепкий — всё как надо. Кофеварки всё же великое изобретение.

— Надо же, — до сих пор Мальсибер за подачей кофе в постель замечен не был. Северус открывает глаза, садится и забирает у него чашку. — Ну говори… что ты придумал?

— Всё, — он просто сияет.

— В первый день сотворил он небо и землю, — бормочет Снейп, делая глоток кофе.

— Ну, что-то такое, да, — тот садится к нему на кровать, поджав правую ногу.

— Ну рассказывай уже… выдумщик.

— Я полночи думал, как сделать всё правильно, — говорит Ойген. — И теперь знаю — но мне нужна помощь Люциуса.

— Поможет, — кивает Снейп. — Куда он денется…

— Мне кажется, ему тоже понравится, — весело говорит Мальсибер. — Я хочу создать благотворительный фонд. Маггловский. Вернее, конечно, фонд будет не один — но с чего-то же надо начинать.

— А неплохая идея, — с некоторым удивлением говорит Северус. — Ты это… по следам вчерашней беседы придумал? — осторожно интересуется он.

— В целом, да. Смотри: я официально сделаю при казино фонд… не знаю пока, какой. И десять процентов от выручки будут сразу идти туда. Это раз.

Он продолжает увлечённо рассказывать, а Снейп только дивится, как можно за полночи придумать и даже, в целом, продумать такую оригинальную концепцию.

-… и, в общем, получаем сочетание пользы, выгоды и даже пиара. Ну? Как тебе?

— Тут совершенно точно нужен Малфой, — говорит Северус. — Вот он и вправду оценит. Даже я потрясён. Тебе, я смотрю, легче?

— Ну, я всё равно не смогу вернуть прошлое, — легко говорит он. — А вот с будущим что-нибудь толковое сделать можно… но это ещё не всё.

— Ты меня пугаешь, — приподнимает он угол рта.

— Я не совсем пока в курсе… это нужно будет поизучать, и вообще пока говорить рано… и вообще сначала нужно другим заняться… но вот года через два-три… в общем, что ты думаешь об индейцах?

— О ком?! Ойген…

— Об индейцах. Между прочим, коренных жителях этой земли.

— Ничего, — вздыхает Снейп, понимая, что это очень скоро изменится.

— Я вот тоже, — кивает он. — Но у них такие интересные преференции в этом бизнесе… а толку при этом почему-то чуть. Хочу понять, почему и как такое вообще может быть. Но это потом, — повторяет он.

— А сейчас?

— А сейчас я пойду подписывать… а, нет — сперва беседовать со своим юристом, а потом — подписывать самое странное соглашение с профсоюзом из всех существующих на данный момент. А потом я вернусь вечером, и пойдём знакомить тебя с моим дядей.

— А я тут при чём? — слабо сопротивляется Снейп. На самом деле, он не против: со вчерашнего дня тот ему и самому весьма интересен.

— Ну как? Ты — единственное на данный момент стоящее, что я сделал в жизни, — смеётся Ойген. — Неужели ты не позволишь себя ему продемонстрировать?

— Ты хоть бы приличия ради сказал наоборот, — усмехается Снейп.

— Какая разница? Ты же всё равно меня понял… идём завтракать? И у меня для тебя подарок.

— Когда ты успел? — всё-таки высказывает удивление Северус. — Или ты завёл хроноворот?

— Мальсиберам хроноворот не нужен, — веселится Ойген и протягивает ему коробочку. — Держи.

Тот смотрит очень критически, потом осторожно открывает.

Там ещё одна — из стекла. Снейп её открывает — и смотрит непонимающе.

— Что это?

— Пепел, — вкрадчиво отвечает Мальсибер.

— Я вижу… это какой-то символ? Предлагаешь мне посыпать им голову?

— Тебе лучше знать, — ещё более вкрадчиво говорит он. — А вопрос неправильный.

— Неправильный? Ну хорошо… тогда откуда?

— Снова неверно.

Он задумывается. Это ещё детская, школьная их игра — до сих пор обоим не надоевшая.

— Из чего?

— Почти. Очень близко. Но не то.

— Из… кого?

— Да-а, — тянет Ойген. — Ну?!

— Да быть не может, — потрясённо говорит Северус.

— Может, — кивает Мальсибер. — Я собирался на какой-нибудь праздник отдать — сегодня, я полагаю, самое время.

— Где ты взял?!

— Ну… где-где. Взял, — он смеётся. — Никто не пострадал, если тебе интересно.

— Даже я не заподозрю тебя в попытке убить феникса, — говорит Снейп, разглядывая мягкий и гладкий светло-серый пепел. — Я даже представить боюсь, сколько это стоит.

— Вот и не представляй. Ты говорил как-то, что тебе бы хотелось…

— Хотелось, — его взгляд постепенно приобретает характерное отстранённое выражение — Ойген хмыкает, машет рукой, встаёт и говорит:

— Ладно… я так понимаю, до вечера?

— До вечера, — отзывается тот рассеяно.

…Пока Снейп медитирует над пеплом феникса, который столь редок и ценен, что раздобыть его — вопрос даже уже не денег, а связей, и лично он нужные до сих пор так и не сумел завести — Мальсибер наспех завтракает, а потом до обеда сидит у юриста. Тот хорош — да просто прекрасен, один из лучших, да и понимают они друг друга просто отлично, но даже он Ойгена категорически не понимает.

— Никто не делает подобных уступок! — говорит он, прочитав вариант принесённого Мальсибером соглашения с профсоюзом прислуги. — Мы же почти неделю обсуждали с вами все возможные варианты. Что случилось?

— Какая разница, что? — пожимает плечами Ойген. — Я передумал. Концепция изменилась. Придумайте сами — в конце концов, вам виднее, как это верно подать.

— Придумать недолго, — кривится тот, — но я понять не могу: зачем действовать себе в убыток?

— О чём вы? Какой тут убыток? — изумляется он. — Тут рентабельность… да что я вам говорю — вы лучше меня это знаете! Я максимум процентов десять потеряю!

— А вы переведите это в доллары! — они почти кричат друг на друга… что абсолютно устраивает обоих. Потому они и сработались: Мальсибер умеет, конечно, держаться хладнокровно, но не любит, и хищная ледяная вежливость большинства юристов его всегда раздражала — и когда они повстречались, то, что называется, нашли друг друга, и уже несколько лет работают вместе.

— А вы — в пиар!

Они замолкают. Потом Ойген начинает объяснять:

— Всё верно: соцпакет большой, плюс право на забастовки… в определённых ситуациях — но вы посмотрите на это иначе. Разве людям не будет приятно, приходя сюда поиграть, знать, что их деньги пойдут не просто в карман руководству? К тому же… я хочу, чтобы вы внесли некоторые изменения в устав. И прежде чем вы снова начнёте на меня орать, выслушайте и подумайте над тем, что я говорю, с точки зрения общественной пользы — ну и нашего реноме.

— Звучит пугающе, — говорит мистер Альпиди.

— При казино будет создан благотворительный фонд, — говорит Ойген. — В который будет перечисляться десять процентов от всей его выручки. Цели фонда я назову позднее — время терпит. Но поскольку, как я понимаю, вам нужно к этой мысли привыкнуть — я рассказываю вам об этом заранее.

Тот смотрит на Ойгена очень внимательно. Постепенно в его глазах появляется понимание — он вдруг кивает и говорит:

— А вы знаете… возможно, это не так глупо, как кажется. Социальный акцент — это может чрезвычайно любопытно сыграть… если вас не объявят сумасшедшим, конечно.

Они смеются.

— Не объявят, — говорит Мальсибер. — Вы уж постарайтесь.

— Я постараюсь, конечно… но мысль очень новая. А новое принимают плохо… но если у вас получится ввести новую моду — вы навсегда останетесь первым.

— Я знаю, — весело говорит Ойген. — Осталось только ввести эту моду на… как вы это назвали?

— Что именно?

— Акцент… как?

— Социальный акцент, — повторяет Альпиди.

— Социальный акцент в бизнесе, — задумчиво проговаривает Мальсибер. — Нет, слишком длинно… уродливая конструкция, это никогда не войдёт в моду. Надо как-то короче…

Он задумывается, садится к столу и начинает писать на чистом листе бумаги разные словосочетания на эту тему. Потом просит, не отрываясь:

— Вы соглашение-то с профсоюзом подготовьте, пожалуйста! Мне сегодня подписывать.

Часа полтора они молча работают — Ойген, вполне свободно чувствующий себя в кабинете мистера Альпиди, уже сидит на диване с ногами и грызёт кончик перьевой ручки: шариковые ему не нравятся, он вообще дома так и предпочитает пользоваться настоящими перьями, а здесь — хотя бы такими. Наконец он громко и чётко произносит:

— Социальное предпринимательство.

Альпиди отрывается от компьютера и повторяет:

— Социальное предпринимательство… Очень громко.

— Так и отлично, — кивает довольно Мальсибер. — Давайте это так и назовём.

…К полковнику Арчеру Ойген приезжает после ланча. Поднимается на лифте, вежливо здоровается с секретарём — его ждут.

Они здороваются: крепко жмут руки друг другу, обмениваются вежливыми фразами о погоде… а потом Мальсибер не выдерживает и говорит в лоб:

— Я привёз новый договор. Посмотрите.

Арчер читает. Потом перечитывает. И говорит с удовольствием:

— Не передумали, значит.

— Я говорил: я умею держать слово. Даже данное сгоряча. Подписываем?

— Очень хороший договор, — кивает серьёзно Арчер. — Почему бы вы это ни делали — для людей это благо.

— Ну и отлично, — легко кивает Мальсибер. — Я очень рад и всё такое… подписывайте уже, — он первым берёт ручку. Они ставят подписи: один экземпляр, другой… Ойген убирает свой в карман, не стесняясь использовать уменьшающие чары при Арчере, дожидается, пока тот спрячет свой экземпляр в сейф — и говорит: — У меня приглашение для вас. Ко мне домой. У нас дома остался портрет Ревальта — он говорит, что был бы рад вас увидеть. Если хотите, — добавляет он вежливо. — Не обязательно сегодня, конечно, если вам неудобно.

— Портрет, — медленно говорит тот. — Я слышал про них… но так никогда и не видел.

— Ну вот, можете теперь изменить это… Они… в каком-то смысле это похоже, пожалуй, на видеосвязь: когда можно говорить и видеть, но нельзя дотронуться. Ну и возраст внешне остаётся тем, в котором портрет был сделан… ему там шестнадцать. А вот знают портреты всё то, что знал их прототип на момент смерти… поэтому бывает странно говорить, например, с ребёнком, который дожил до глубокой старости. Но здесь разница небольшая…

— Вы говорили с ним?

— Говорил. Вчера, — он улыбается. — И всегда буду вам за это признателен. Я был честен вчера, когда говорил, что недостоин своего дяди — но, с другой стороны, я-то ещё не умер… и кто знает, что я отвечу вам через десять лет.