Исполнить обещанное (гет)

Квартирка Изабеллы находилась в пятнадцати минутах ходьбы от родительского дома, на четвертом этаже, под самой крышей, и состояла из прихожей, кухни, маленькой гостиной с камином, спальни и мастерской. Сейчас на столах и на шкафах лежал слой пыли. Шторы также нуждались в чистке — хорошо, хоть докси в них не завелись. Изабелла зажгла в камине огонь — в воздухе чувствовалась промозглая сырость. Тут не было ничего удивительного — все-таки последний этаж, а в этом году ноябрь и начало декабря выдались на редкость дождливыми. В ванной она нашла домашнее платье. Примерив его, увидела, что оно теперь сидит на ней не свободно, а обтягивает округлившийся живот и не застегивается на груди. Но это было не страшно — она увеличила его с помощью чар и переоделась.

Фэрри принесла ведро воды, Изабелла зачаровала губку, и она сама ныряла в ведро и протирала мебель, а в это время хозяйка с домовушкой вдвоем снимали с окон тяжелые бархатные портьеры и кружевные дневные шторы. Потом таким же манером была зачарована и швабра. Пока полы мылись, а Фэрри в ванной стирала шторы, Изабелла прошла в спальню, где стоял шкаф с одеждой.

Повернула ключ в замке — и задохнулась от ужаса, увидев то, что лежало поверх аккуратно сложенных платьев и блузок. Гроб. Маленький, будто игрушечный, и от этого еще более пугающий — своей противоестественностью. А когда поняла, что он не игрушечный, а детский — закричала дико, и отшатнулась, больно ударившись о комод. Согнулась пополам и попятилась, не отводя взгляда от страшной картины. Вбежала Фэрри, увидела то, на что показывала трясущейся рукой Изабелла, не в состоянии произнести ни слова и продолжая кричать — пронзительно, на одной ноте... Фэрри на мгновение замерла перед шкафом, потом щелчком пальцев заставила дверцу захлопнуться. Потянула Изабеллу за платье, бормоча:

— Бедная мисс Изабелла... Это же боггарт, только боггарт. Фэрри не умеет с ним справляться, Фэрри может только обратно в шкаф его загнать... Бедная мисс... Прилягте, пожалуйста, мисс Изабелла...

Она дергала Изабеллу за подол, а та, будто скованная парализующим заклятием, застыла с протянутой рукой, по-прежнему указывающей на шкаф. Фэрри с трудом удалось уложить ее на кровать и разогнуть онемевшие пальцы. Изабелла уже не кричала — из горла вырывались лишь сдавленные хриплые стоны, она давилась и захлебывалась ими, как сгустками крови — пока Фэрри не принесла и не влила ей в рот стакан воды.

Наконец она заплакала — громко, навзрыд, отчаянно мотая головой и отмахиваясь в ответ на робкие попытки Фэрри успокоить ее. Эльфийка уже не знала, что делать — вообще-то надо было бежать домой за успокоительным зельем, но она боялась даже ненадолго оставить хозяйку одну — когда в соседней комнате послышались шаги.

Рабастан, которому Корки открыл дверь и позволил пройти в квартиру Изабеллы через камин, увидев рыдающую жену и суетящуюся возле нее эльфийку, бросился к ней.

— Изабел... Что с тобой? — испуганно спросил он, наклонившись к жене.

Она, по-прежнему не говоря ни слова, показала на шкаф, и снова заплакала так горько и безутешно, что он недоуменно посмотрел на Фэрри. Та объяснила:

— Мисс Изабеллу напугал боггарт.

Он открыл шкаф и взмахнул палочкой, вызвав короткую вспышку, рассыпавшуюся искрами, и хлопок.

— Все, Изабел. Боггарта больше нет.

Она, все еще всхлипывая, уставилась на него, приоткрыв рот.

— Что ты с ним сделал?

— Сжег. Невербальное заклятие, меня еще отец научил, а его — дед. Поэтому у нас дома боггартов и нет, только привидение сэра Роджера, но его не стоит бояться...

Усевшись на кровать рядом с ней, он ласково провел рукой по ее мокрой от слез щеке:

— Что ты видела? Что тебя так напугало?

— Не скажу, Басти... — она вновь замотала головой и прижала обе ладони к животу. — Я боюсь...

— А что ты здесь вообще делаешь?

— Я вещи хотела собрать... Мне надо к концу декабря или квартиру освободить, или снова плату внести — я подумала, может быть, Мораг захочет здесь жить, когда школу закончит. А свои вещи я сейчас уложу, чтобы потом просто забрать их отсюда... Ты подождешь меня? Я недолго. Или... хочешь, давай сегодня здесь останемся? Дома никого нет сейчас, мама с папой только послезавтра должны вернуться.

— А почему домовики не могут вещи уложить?

— Их сначала посмотреть надо — что-то я потом буду носить, а что-то не буду, тогда надо старьевщику отдать... Это я только сама могу сделать.

Он взял ее руки в свои и поднес к губам.

— Холодные какие, и все еще дрожат... Так сильно испугалась? Если хочешь, можно и остаться здесь. Ты же раньше тут постоянно жила?

— Да, — она приникла к его плечу. — А помнишь, как ты сюда пришел?

— Конечно, помню, — улыбнулся он, целуя ее покрасневшие от слез глаза. Он сам вспомнил ту встречу во всех подробностях, когда вышел из камина в гостиной. Как явился к своей жене после второго побега из Азкабана, как его ввел в заблуждение ее настороженный вид и скованность. И поразившая его в самое сердце ядовитая мысль, что у нее мог быть кто-то другой — не он, и ослепивший его гнев, и грубое вторжение в разум жены... И раскаяние, когда его ревнивые подозрения развеялись, как боггарт, только что собственноручно уничтоженный им. И сладкое примирение — должно быть, именно тогда и именно здесь, на этой самой кровати и был зачат их ребенок, которого сейчас носила Изабелла...

Изабелла позвала Фэрри, которая после появления в комнате Рабастана незаметно исчезла. Служанка вошла, вытирая ручки полотенцем и улыбаясь всем своим морщинистым личиком.

— Слава Мерлину, с вами теперь все хорошо, мисс Изабелла... Фэрри выстирала шторы. Что-нибудь еще от Фэрри потребуется?

— Фэрри, ты можешь идти домой. Пусть Корки принесет нам сюда индейку, ту, которую я вчера купила, яблоки, айву, масло и хлеб... Соль и перец здесь у меня должны быть, чай и кофе тоже. Еще печенья пусть возьмет, и сыру, и ветчины. Ах да, еще клюкву и апельсин.

Эльфийка, поклонившись, направилась к дверям. Рабастан поднялся и вышел следом за ней.

— Что она видела? Ты успела заметить?

— Да, сэр, — в зеленых глазах Фэрри блеснули слезы. — Чего может бояться мать больше всего? Смерти своего дитя...

— Мерлин... — прошептал Рабастан.

Вернувшись в комнату, он опустился на колени рядом с женой, и прижался лицом к ее животу.

— Мой... мой малыш... — тихо сказал он. И ощутил, как, словно в ответ на звук его голоса, ребенок пошевелился. Это было такое странное и необычное чувство, что Басти с трудом перевел дыхание, проглотив подступивший к горлу комок. Он отчетливо понял, что даст разрезать себя на куски, пытать Круциатусом до смерти, снова пойдет в Азкабан с дементорами — лишь бы с этим маленьким живым существом, которое уже слышит его и отзывается на его прикосновения, не случилось ничего плохого...

— Не бойся ничего, Изабел... Все будет хорошо.

— Басти... — Изабелла гладила его по голове, по лицу, перебирала в пальцах пряди волос. — Почему в Хогвартсе учат только Ридикулус? На уроках я легко с боггартами справлялась, и даже потом, когда жила одна... Они у меня пару раз заводились. Но не всякий страх можно сделать смешным...

— Это у Дамблдора надо было спросить, почему так, — пожал он плечами. — Я тебя научу потом, что с ними делать. А у вас дома боггарты не водятся?

— Вообще-то нет, кажется. Хотя я помню, как-то — я еще маленькая была — мама ужасно испугалась, выбежала из комнаты в слезах... Хорошо, что папа дома был. Он с ним что-то сделал, только, кажется, тоже не Ридикулус, а что-то другое...

Изабелла впервые задумалась — может быть, боггарт мамы похож на то, что видела она? А может быть, вообще у всех мам боггарты схожи?

— А какой боггарт у тебя, Басти? — шепотом спросила она.

— Дементор. Кто в Азкабане сидел — тот никогда их не забудет.

Она вздрогнула, представив себе, каково это — когда годами мерещится самое страшное... Да нет, она бы там так долго не протянула.

На кухне раздался шум, как будто упала табуретка. Изабелла поняла, что это Корки принес то, что она просила. Из деликатности эльф не заглянул в спальню хозяйки, но таким образом дал понять, что выполнил ее поручение. Она поспешила в кухню — успела до того, как Корки снова исчез — и велела принести еще связанный ею шарф и положить его на полку в прихожей.

— Басти, пойдем со мной, я буду готовить ужин, — позвала она, заглянув в комнату.

На кухне Изабелла вымыла тушку индейки, намазала ее маслом, натерла солью и перцем, и начала резать крупными кусками яблоки и айву — потом уже нафаршированную птицу, скрепив в месте разреза зубочистками, положила на противень и поставила в духовку. Вскоре по кухне поплыл аромат жареного мяса и печеных яблок. Басти тем временем отщипывал от корочки хлеба по кусочку и отправлял в рот. Изабелла, заметив это, нарезала сыр и ветчину, и, пододвинув блюдо к проголодавшемуся мужу, начала готовить соус для индейки. Глядя на жену, Рабастан усмехнулся:

— Я почему-то раньше думал, что ты готовить не умеешь...

Она засмеялась:

— Мы с тобой женаты полтора года, и ты до сих пор не знал, умеет ли твоя жена готовить? — и вздохнула, оборвав смех: — Да, как-то у нас все странно...

Он смутился:

— Ну, просто я никогда не видел тебя за этим занятием...

— Меня мама всему научила.

— Изабел, а твой отец ведь намного старше мамы?

— На одиннадцать лет, — кивнула она.

— А как получилось, что они поженились? Тоже по договору?

— Нет, — улыбнулась Изабелла. — Папа дружил со старшим братом маминой школьной подруги. У них дома они и познакомились, когда мама уже школу закончила. И очень скоро поженились. Бабушка тогда умерла уже, мама у них с дедушкой была единственным ребенком, и к тому же поздним. А мама в молодости такая красавица была...

— Она и сейчас красивая, — заметил Басти.

— Да, и сейчас тоже, конечно, но тогда...

— А я еще думал, что у тебя родители очень строгие. Ну, все-таки эта помолвка — сейчас мало кто так делает...

— Нет, — покачала головой Изабелла. — Я даже не помню, чтобы мне что-то запрещали. И кажется, даже не наказывали... Хотя... — вспомнила она, — Троя, брата моего младшего, отец как-то даже выпорол.

— Неужели? А за что?

— Трой еще в Хогвартс не поступил, а связался с какой-то компанией из Лютного. Мы ведь недалеко оттуда живем. Там все были старше его, ну и... в общем, они воровали. И Трой однажды попался — в кондитерской Шугарплама. Не то чтобы дома ему запрещали конфеты есть — нет, бери сколько хочешь, и друзей можешь угостить... Ему просто нравился риск, как я сейчас понимаю. Его продавец домой привел — что было! Мама плакала, папа ругался — я его таким больше никогда и не видела, — она прижала пальцы к щекам, как делала всегда в волнении или в замешательстве. — Но больше такого не повторялось, да и брат скоро в Хогвартс уехал, слава Мерлину... А меня и Мораг папа никогда пальцем не тронул, ну а мама — тем более...

— А у нас, — Басти, с интересом слушавшему жену, тоже захотелось рассказать ей о своих родителях, — мама была строгая. Нет, она нас с Руди не била, но как-то умела нагнать страху, — он усмехнулся. — Мама до замужества преподавала нумерологию в Шармбатоне — ты, наверное, помнишь? Она была родом из Голландии, и на два года старше отца... А вот он, наоборот, с нами был мягким — может, это даже странно. Отец же был судьей Визенгамота...

— Я так сразу и подумала, что у тебя мама строгая, а отец — нет, — кивнула Изабелла. — Правда, я их и видела-то всего пару раз, когда они к нам в гости приходили, и во время помолвки... Помнишь, как ты от меня отворачивался?

Оба засмеялись.

— Да я там чувствовал себя — дурак дураком... Девчонка какая-то маленькая рядом сидит, глазами хлопает... А мне вообще не до того было... Сейчас бы я отцу спасибо сказал — только нет его... И мамы нет.

Он помрачнел и через некоторое время продолжал:

— Отец даже Беллу жалел, он говорил, что то, что с ней случилось — не в силах человеческих это предвидеть и воспрепятствовать этому. Говорил, бывает, когда жизнь ломается напополам, и не склеишь, и ничего тут не поделаешь. Не зависит это от воли человека. Руди, кстати, такой же, как отец — он понял и простил... Я бы, наверное, не смог...

Изабелла пристально взглянула на него, но ничего не сказала, лишь вздохнула про себя: "Ох, эта его ревность... Если бы я не была беременна и если бы мы не жили вместе постоянно, он бы наверняка сейчас изводил и себя, и меня подозрениями. И ничего с этим не поделаешь, такой уж он есть — да еще у брата так семейная жизнь сложилась..." Взяв кастрюльку с почти готовым клюквенным соусом, она поставила ее на огонь и снова села за стол.

— А твой отец Темного Лорда хорошо знал? — спросила она после недолгого молчания.

— Да, конечно. Они ведь учились вместе, и потом дружили... Когда Повелитель исчез, я слышал, как отец говорил маме, что Том — его ведь на самом деле Том зовут, хотя мало кто это знает, и ты лучше не распространяйся — в последнее время был вроде как немного не в себе... Ладно, не будем об этом...

— Не будем, — согласилась она и, помешав закипевший соус в кастрюльке, убавила огонь и достала из буфета початую бутылку бренди. Через некоторое время, добавив немного бренди в соус и дождавшись, пока варево снова закипит, сняла его с плиты.

"Темный Лорд когда-то учился в Хогвартсе, его звали Том — директор Дамблдор это знал, он же сам его и учил... А почему он никому никогда не говорил об этом?" — думала она, заглядывая в духовку, проверяя, готова ли индейка. Когда Изабелла была маленькой, ей казалось, что Тот-Кого-Нельзя-Называть — вообще не человек, а злой дух, непонятно откуда взявшийся. Кажется, только директор Хогвартса, представлявшийся девочке, видевшей его лишь на фотографиях в газетах, кем-то вроде маггловского Санта-Клауса, называл великого темного волшебника Лорд Волдеморт — к вящему трепету и восхищению своих восторженных поклонников (впрочем, родители Изабеллы никогда к ним не относились, держась в стороне от крайних политических течений). Но это имя тоже было каким-то нечеловеческим и только усиливало страх.

Конечно, став старше, Изабелла во многом разобралась сама. Но теперь ей кое-что казалось очень странным — если профессор Дамблдор хотел, чтобы люди не вставали на сторону Темного Лорда и не боялись бороться с ним — то разве не лучше было рассказать правду о нем? Что он сильный волшебник, но тем не менее, такой же человек, как и все, а не дух и не злое божество.

Индейка была почти совсем готова, но следовало еще немного подержать ее в духовке.

— Басти, — вспомнила она, — ты ведь этого у меня не видел. Пойдем, покажу...

Она поманила его за собой. Отворив дверь в мастерскую, куда она сегодня еще не заглядывала, Изабелла показала на стену с прикрепленными к ней рисунками.

— Вот, смотри — это мама с Троем, — кивнула она на портрет молодой белокурой женщины, и маленького, тоже белокурого, мальчика, обнимавшего ее за шею. — Ей здесь, наверное, столько же лет, сколько сейчас мне. Или даже меньше...

— А я видел, мне такую картину Цисси показывала. Ее же Абраксас купил, она и сейчас в Малфой-мэноре висит, в малой столовой, — улыбнулся он.

— Я знаю, что висит... А вот папа, вот Трой, вот Мораг, — она водила его вдоль стены, показывая другие рисунки. — Вот это Китти, узнаешь? А вот это я на третьем курсе нарисовала...

С рисунка на Басти смотрел он сам, только моложе на пятнадцать лет. Еще без седины в волосах, без морщин на лбу и около рта. Непримиримо и зло сверкают серые глаза, зубы оскалены. Уже в азкабанской робе, руки в кандалах, по бокам клубится что-то черное... Ах да, это же дементоры — их очень трудно изобразить достоверно — особенно, если ни разу не видел их живьем.

Когда им четверым вынесли приговор, они с Рудольфусом отказались от последнего слова. Белла сказала все, добавлять что-либо к ее речи смысла не было. Барти все еще пытался что-то доказать этому истукану Краучу, но безуспешно.

И уже на выходе из зала, подталкиваемый с двух сторон дементорами, Рабастан обернулся и поймал взгляд Грюма — убийцы Розье и Уилкиса. Ненависть всколыхнула душу, выдернув его из прострации, в которой Басти пребывал в тот день с самого утра, с тех пор, как их доставили в Визенгамот. Он впервые заметил, что один глаз Грюма закрыт черной повязкой. "Кто это его так? Вот молодец!" — злорадно подумал Басти. В этот момент рядом сверкнула вспышка фотокамеры.

— Ты по фотографии в газете рисовала? — враз охрипшим голосом спросил он.

— Ну да, — кивнула жена. — Я тогда в библиотеке все вечера просиживала, читала все, что можно было найти о прошлой войне. Я же тебе рассказывала, мне еще Фрэнк Уилкис давал почитать книгу, там были собраны статьи и речи Темного Лорда... Про рисунки только не говорила, как-то к слову не пришлось — а ты в прошлый раз так быстро отсюда ушел...

— И что же ты обо мне думала тогда?

Она помедлила с ответом. А он ждал — почему-то именно сейчас ему захотелось услышать правдивый ответ, пусть даже она скажет, что в то время считала его чудовищем. Так получилось, что за все время, прошедшее после свадьбы, они мало говорили о его прошлом, оба избегали и как будто боялись таких разговоров.

— Я не знала, что о тебе думать... Ты меня и отталкивал, и чем-то притягивал. Мне хотелось понять. Понять, какой ты на самом деле. И что это вообще было... Хотя, если бы меня не начали в школе попрекать и изводить из-за тебя, может быть, я бы и не стала ничего выяснять... Странно, да? Или не странно. Мама сказала, что это, видимо, судьба — когда я пришла к ним и объявила, что выхожу за тебя замуж...

— Может, и так, Изабел... Может, и судьба, — он взял ее лицо в ладони и приблизился так, что ее глаза оказались прямо напротив его глаз. Она не отвела взгляда, только едва заметно кивнула.

Он обратил внимание еще на два портрета — брата и невестки, тоже, как видно, срисованные из газеты, но стилизованные под средневековые изображения. Белла мало изменилась с тех пор — с удивлением отметил он про себя: ее гордую красоту даже Азкабан не отнял, и вообще, кажется, ее — одну из всех — тюрьма сделала еще сильнее, чем раньше. Хотя, может быть, и Белла прячет в глубине сердца тайную горечь.

Руди, еще молодой, но такой усталый и печальный — любимый старший брат, знавший все секреты маленького Басти, учивший его летать на метле, а позднее — обращаться с волшебной палочкой и с кинжалом.

Он с навернувшимися на глаза слезами вспомнил комнату Рудольфуса в родительском доме — на стенах японские гравюры, изображающие самураев, на столе мраморное пресс-папье — бюст Марка Аврелия (1) — и старинная книга in-quarto (2) с его же профилем на обложке. Рабастан как-то открыл ее наугад и наткнулся на поразившую его фразу: "Самый презренный вид малодушия — это жалость к самому себе". Басти, в отличие от старшего брата, отнюдь не склонный к отвлеченным материям, все же эти слова запомнил, и вообще проникся уважением к философу на троне, которого так почитал Рудольфус.

Изабелла тронула его за плечо, тем самым оторвав от воспоминаний.

— Басти... — нерешительно сказала она, — пойдем, все готово.

На кухне Изабелла вытащила из духовки противень с индейкой, зажаренной до румяной корочки и благоухающей яблоками и айвой, накрыла на стол и спросила:

— Хочешь бренди? У меня есть, — и улыбнулась, когда он кивнул, достала бутылку и рюмку.

Тихий вечер незаметно перешел в ночь. Когда часы пробили полночь, Изабелла сказала, что день рождения Басти уже наступил, и подарила ему шарф.

Утром она, провожая мужа, повязала свой подарок ему на шею.

— Давай я тебя домой провожу, — предложил он, улыбаясь и целуя ее.

— Нет, мне все-таки нужно вещи разобрать, — отказалась Изабелла.

Тогда Басти обошел всю квартиру в поисках боггартов или еще какой-нибудь неприятной нечисти, и только после этого, ничего не найдя, ушел.

Изабелле ничто не помешало закончить начатое, и к обеду в прихожей уже стояли два доверху заполненных сундука, а также большая сумка с одеждой и обувью, предназначенной в лавку старьевщика. Уменьшать все это чарами она не стала — некоторым вещам это могло повредить — поэтому оставила, как есть, и отправилась домой. Завтра утром уже должны были вернуться родители.

Примечание:

(1) Марк Аврелий — римский император и философ, представитель традиции стоицизма. Цитата далее принадлежит ему.

(2) Формат in-quarto — книжный формат, когда размер страницы составляет четверть типографского листа.