Следующая цель (джен)

Пока я предавался рассуждениям, Смит продолжал тарахтеть. Было странно наблюдать за его добровольной разговорчивостью, я привык, что ответ на каждый вопрос приходится вытаскивать клещами, что даже под веритасерумом люди пытаются сопротивляться и умалчивать. Но только не Смит. Я сказал, что хочу знать всё, и Захария старательно рассказывать мне обо всём, даже о том, о чём я и думать забыл.

Так я узнал о судьбе Чжоу Чанг. Я помнил двух девушек у заднего выхода «Дырявого котла», визжавших, что я Гарри Поттер, помнил, что именно они привлекли столь нежелательное в тот момент внимание авроров, отчего мне и пришлось прибегнуть к Адскому пламени, но имени второй, кроме Ханны Аббот, пострадавшей, мельком упомянутой в «Пророке», я до сих пор не знал. Со слов Смита выходило, что огонь не смог причинить серьёзный вред её здоровью, она своевременно дала дёру, но одна из химер успела коснуться головы Чжоу — итогом стали шрамы на лице и отсутствие части волос. Представив, каково было Чанг, когда она узнала, что красота не вернётся, я испытал секундный укол совести, но, поскольку Захария упомянул об этом мельком, тут же переключившись на следующее знакомое имя — Луну, я просто выбросил это из головы. Было ли мне стыдно, что девушка пострадала из-за меня? Не думаю. Скажем так, я не желал ей зла, но выбирая между нашей с Драко свободой и жизнью и её внешностью — я не колебался тогда и не видел смысла переживать сейчас. В конце концов, её никто не заставлял орать «ату Гарри Поттер», промолчала бы, и мы с Малфоем успели бы скрыться… и Северусу не пришлось бы платить за нашу свободу жизнью, а Реймонду двумя месяцами плена. Была ли Чжоу врагом, предавшим меня, или нет — это уже неважно. Она сполна заплатила за все свои возможные прегрешения, став случайной жертвой моего заклинания.

— А что Луна делает в Мунго? — перебил я Смита, когда, упомянув о том, что видел её в больнице, навещая Чанг, он стал рассказывать о Лаванде. — Давай по порядку. Что с Луной?

— Ну… — он замялся, и мне это не понравилось. — Она… того… рехнулась.

— Её с первого курса психичкой называли, — фыркнул я, не придав значения его словам.

— Видимо, не зря, — серьёзно произнёс Захария, и от этого его тона у меня по спине пробежал холодок.

— Так что с ней?

— Да не знаю я! — воскликнул он. — На неё никто не обращал внимания, сразу после битвы за Хогвартс была куча более важных проблем. Её поймали у хижины Хагрида, когда Лавгуд пыталась её подпалить. Стали расспрашивать, зачем она это сделала, а она понесла свою обычную чушь про несуществующих зверей, управляющих сознанием, и Аваду в МакГонагалл швырнула, та едва уклонилась. Вредить ей, конечно, никто не хотел, но оставить в покое тоже было неправильным: не другим, так себе бы навредила. В общем, Лавгуд быстренько скрутили, отобрали палочку и вызвали авроров, но… Она неадекватная была, понимаешь? Несла полную чушь — даже для неё чушь, — вот её и отправили в Мунго на освидетельствование. Я не особо интересовался её дальнейшей судьбой, знаю лишь, что были выявлены следы тёмной магии, очевидно, ставшей последней каплей для её разума. Лавгуд официально признали сумасшедшей и оставили в Мунго, мол, она опасна и для окружающих, и для самой себя.

Смит сделал паузу в монологе, но я даже не заметил этого. В памяти всплыло второе мая. Я лежу на земле у ног Дамблдора обездвиженный, а вокруг ходят друзья и просто знакомые, но никто не обращает на меня внимания. Никто не замечает, что мне плохо, что я нуждаюсь в помощи — только Луна подходит и садится на корточки. Что она тогда говорила? «Бедный глупый Гарри, ты так и не понял, что нарглы захватили твой разум». Неужели она уже тогда была не в себе? Или даже раньше?..

Нет, когда мы бежали из Малфой-мэнора, Луна была в порядке. Насколько это вообще было возможно в той ситуации. Она всегда была со странностями, но… Милыми, если можно так выразиться. Эти её фантазии казались причудой, способом привлечь к себе внимание, может, попыткой уйти от жестокой реальности, но не сумасшествием в полном смысле этого слова. Мы прожили некоторое время под одной крышей в коттедже Ракушка, и, если бы с Луной что-то было не так, кто-нибудь бы обязательно заметил… Или нет? Я вот не заметил, что меня окружают предатели, так, может, и на состояние Лавгуд никто не обратил внимания просто потому, что всем было на неё плевать?

— Лонгботтома можно спросить, — вновь заговорил Смит. — Он часто бывает в Мунго, и, насколько я знаю, Лавгуд он тоже навещает.

— Ты общаешься с Невиллом? — признаться, я был удивлён.

— Редко. Сначала, когда он отказался продолжать борьбу, мы разозлились на него, посчитали предателем. Но прошло много времени, Лонгботтом не лез в политику, не пытался вставлять орденцам палки в колёса… Мы поняли, что он вообще не хотел воевать, а не воевать на нашей стороне. Он не мешал нам, так что… Пару раз мы пересекались в Косом переулке, «привет-пока» и разбежались.

Я был рад услышать, что Невиллу ничто не угрожает.

— Лонгботтом был не единственным, кто покинул наши ряды вскоре после победы, — как ни в чём не бывало продолжил Смит, а я едва не фыркнул: «наши», ну конечно, словно не Смит расталкивал младшекурсников, спеша укрыться в безопасности. — Все очень удивились, когда Перси Уизли уволился из Министерства. Семья и Дамблдор были против, но его это не остановило. А ведь его только простили! Мы думали, что он не посмеет сбежать, но ошиблись. А когда следом за ним и Чарли Уизли заявил, что не собирается тратить время на глупости и не верит, что ты перешёл на другую сторону, стало ясно, что задерживать их с Перси бессмысленно. Предатели в лагере нам были не нужны.

О Перси я совершенно забыл. Он был первым, кто отвернулся от меня, когда Министерство начало свои нападки после возрождения Волдеморта, а потому от него я не ждал совершенно ничего хорошего. Уизли единодушно осудили Перси за то, что тот отдал предпочтение работе, а не семье, и я пошёл на поводу у них, не став задумываться над его поведением и так же посчитав его предателем. Он никогда не был моим другом, поэтому я даже не внёс его в список целей: враг не может предать. А оказалось, что Перси и Чарли (с которым я вообще был едва знаком), были в числе тех немногих, кто не поверил глупым россказням Дамблдора.

Пока я рассуждал о странностях Уизли, Смит успел рассказать о Лаванде Браун. Эту девушку все считали пустышкой — любовь к сплетням, а также заинтересованность исключительно в собственной внешности и выгодной партии не добавляли ей очков в глазах окружающих, — и тем удивительнее было решение Дамблдора, взявшего Лаванду на место своего секретаря.

— Должность учредили в прошлом году, — продолжал Смит. — У директора много бумажной работы, но дела Ордена-то важнее, вот он и скинул часть обязанностей на секретаря. И, что всех удивило, Браун отлично справляется.

— То есть через неё проходят все бумаги директора? — уточнил я, а в голове уже начал формироваться план.

— Ну да, — спокойно подтвердил Смит, — и не только по Хогвартсу. Она действительно отличный секретарь. Мы пытались пристроить её к делу… ну, она ж смазливая, если надо кого-нибудь выманить… — я кивнул, мол, понял, и Захария продолжил, — но она настолько неумная, что пришлось отказаться от этой затеи.

— А ум-то тут зачем?

— Хотя бы затем, чтобы не говорить объекту, что ты специально его соблазняешь.

Я усмехнулся.

— М-да.

— В общем, Браун осталась только секретарём, — подвёл итог Смит.

Интересно, сложно ли будет заманить Лаванду в ловушку? Раз она работает с Дамблдором, наверняка обладает массой полезной информации, которую нам будет не лишним узнать. В частности, собрать сведения о Брассе — они же вместе в Хогвартсе работали, вдруг Лаванда заметила что-то, что поможет понять, кто скрывался под обличьем аврора?

Мысли снова переключились на Рабастана. Наблюдая за словесными нападками Брасса на Дамблдора, я не следил за остальными участниками собрания — внимание было сосредоточено на директоре. Уж слишком необычна была ситуация, чтобы директор смог удержать лицо, а наблюдать за ошарашенным и растерянным Дамблдором было приятно. А уж когда он схватился за палочку, орденцы отошли даже не второй, а на десятый план. Между тем поведение Андромеды не было неважным, оно могло подсказать многое. Например, не мешала ли она ранить Брасса, словно невзначай толкнув под руку или встав на пути луча? Не были ли её действия направлены на то, чтобы не задержать, а помешать другим это сделать?.. Конечно, сведения через четвёртые руки не слишком надёжны, но, если допустить, что Голдстейн верно передал Смиту слова миссис Тонкс, это наталкивает на странные мысли.

Запутавшись в предположения, я прямо спросил:

— Миссис Тонкс не вела себя подозрительно? Могла ли она узнать скрывающегося под личиной Брасса человека до того, как тот сбежал? Не догадаться, а именно узнать?

Захария задумался, а потом неуверенно покачал головой:

— Да вроде не было ничего такого. Миссис Тонкс не на каждое собрание приходила и обычно просто слушала. Я не следил за ней. Но после того, как Брасс выпрыгнул в окно и полетел, вместо того чтобы упасть, она действительно вела себя немного странно. Знаешь, я вот сейчас подумал: а ведь она побледнела и схватилась за сердце. Мы-то списали это на испуг, что среди нас был Пожиратель смерти, но что если дело было в другом?

— А МакГонагалл? Что с ней? — внезапно сменил я тему, поняв, что обсуждать Андромеду дальше бессмысленно: кроме догадок, у нас ничего не было.

— Не знаю, давно её не видел. В начале собрания кто-то спросил, почему она отсутствует, но профессор Дамблдор разозлился, и мы больше не спрашивали.

Очень интересно, почему Альбус так отреагировал на простой вопрос. Уж не убил ли он Минерву, как та и опасалась, за то, что против воли помогла Рею сбежать из тюрьмы? Да ну, чушь! Дамблдор сам не стал бы пачкать руки, он десятилетия перекладывал грязную работу на других… Но где тогда МакГонагалл?

— Но в последнее время она вела себя немного странно. Спрашивала о тебе и меня, и Энтони, и Ли. Никто из нас не смог сказать ничего нового, и она отстала. Но что если она пошла с этими вопросами к директору и они поссорились? — предположил Смит и его глаза загорелись искренним интересом. — Может, он потому и разозлился на нас за вопрос о МакГонагалл?

Не к Альбусу она пошла с вопросами, вдруг понял я, а в тюрьму к врагу. Что-то случилось тогда, в лифте, а может быть и раньше, что-то, заставившее Минерву усомниться в своём идеале. Потому и с вопросами она пошла не к нему, не к друзьям, а к врагам. Наверняка ей очень тяжело далось это решение, насколько я помню, непогрешимость Дамблдора была для МакГонагалл первой заповедью, но она всё же решилась. И невольно помогла Мальсиберу сбежать — как на это отреагировал директор? Простил? Заподозрил в предательстве?..

В голове царил хаос. Мысль путались, я не мог разложить их по местам — Захария вывалил на меня столько новой информации! Прав был Малфой, настояв на том, чтобы не давать Смиту веритасерум. Мне бы не удалось задать настолько правильные вопросы, чтобы получить хотя бы треть нужных ответов.

Пока я силился переварить услышанное, Смит рассказал о Бруствере. И если до этого момента информация была интересной, то новая порция шокировала.

До статьи Риты в «Ежедневном пророке» никто в Ордене даже не знал, что у Кингсли есть дочь. А уж обо всём остальном и вовсе не догадывался. После скандальной публикации Брустверу не оставалось ничего иного, как признаться соратникам в собственных ошибках. Оказалось, что Селена объявилась через полгода после победы над Волдемортом. Кингсли был на коне, и дочь-оборотень ему была не просто не нужна, а представляла серьёзную угрозу его карьере. Он побежал к Дамблдору, и тот предложил просто откупиться, но Кингсли этот вариант не устраивал. Решение проблемы откладывалось, Селена периодически приходила в Министерство, надеясь, что отец согласится с ней поговорить…

Её мурыжили несколько месяцев, откладывая и перенося встречи, пока Брустверу не удалось заручиться согласием Альбуса. Кингсли пришлось рассказать, что у него есть дочь, нескольким фениксовцам (в том числе МакГонагалл — остальные удовлетворились упоминанием, что Селена обладает опасной информацией), и девочка оказалась под замком — этот спор был первым, что мы услышали благодаря камерам, установленным в Хогвартсе. Кингсли вздохнул с облегчением на некоторое время, но не успокоился полностью, продолжая требовать у Дамблдора, чтобы дочь спрятали более надёжно, и, в конце концов, её таки перевезли в секретную тюрьму.

Я уже открыл рот, намереваясь спросить, известно ли Смиту что-нибудь об этой тюрьме, когда прозвучали следующие его слова.

— Мисс Бруствер посадили под замок летом, и вскоре Кингсли пришло первое письмо. У него требовали отпустить девочку, грозя в противном случае уничтожить всё, чем он дорожит. Он проигнорировал это. Письма стали приходить регулярно, но он никому ничего не говорил, даже Дамблдору. Решение по резервации оборотней было подписано именно тогда, наверное, от страха. Ну а потом Бруствер проиграл выборы и посчитал, что угрозы прекратятся. Но оказалось, что это только всё усложнило. В очередном письме неизвестные выдвинули ультиматум: пока Селена не будет отпущена, в Англии будут умирать люди. Я не знаю, почему Кингсли ничего не сказал нам, — вдруг вставил Захария, печально качая головой, — даже если сначала он не поверил или не придал должного значения угрозе, довольно быстро стало очевидно, что те люди не шутили. Можно было бы сделать хоть что-то, но не допустить такого количества смертей. Кингсли уже проиграл выборы, дочь никак бы не повредила его репутации. Можно было просто отпустить её… Но он молчал, и люди гибли. Когда это всплыло, мы все были в шоке… А Дамблдор… если честно, у меня сложилось впечатление, что ему плевать.

— Хочешь сказать, что нападения оборотней?..

— Эль Гордо воспитывал Селену, — прямо сказал Смит. — Кто он ей — неизвестно. Может, приёмный отец, может, вожак, но одно ясно наверняка: этот оборотень ни перед чем не остановится, пока не получит желаемого.

У меня не нашлось слов. Столько жертв, а Кингсли с Дамблдором делали вид, что не знают, что происходит. Неужели они настолько хотели вернуть власть, что закрыли глаза на зверские убийства, надеясь, что люди отвернутся от не сумевшего их защитить правительства и сами обратятся к ним за помощью?

— Ты сказал, Селену перевезли в секретную тюрьму, — усилием воли отогнав миллион вопросов, возникших в процессе рассказа Захарии, я сосредоточился на одном. — Ты знаешь, что это за место?

— Н-нет, — запнувшись, покачал головой Смит.

Выглядело это так, словно он то ли не хотел говорить, то ли не был уверен насчёт верности догадки, а потому я настойчиво уточнил:

— Уверен? Ты слышал о Коците?

Захария посмотрел на меня, как на идиота.

— Все о нём слышали. А при чём тут Данте?

Я растерянно моргнул, не поняв, о чём тот говорит.

— Что?

— При чём тут «Божественная комедия»? — наверное, моё лицо наглядно демонстрировало, что я ничего не понимаю. Смит поморщился: — Коцит, Поттер, это ледяное озеро в Аду, описанное в поэме Данте. Ты не знал? Так при чём тут оно?

Мне вспомнилось, как Эдриан впервые упомянул о секретной тюрьме, документы которой обнаружил в кабинете министра. И я прекрасно помню свою реакцию: «Какое-то странное название. Глупо, наверное, но у меня от него мурашки по коже». И взгляд Северуса «другого от тебя и не ждали, Поттер». Действительно, глупо вышло…

Как обычно, при воспоминании о Северусе меня затопила печаль. Я обвёл взглядом дом, снова удивляясь, как тот мог здесь жить, и понял, что Смит, не дождавшись от меня ответа, продолжил говорить. Но теперь он не об орденцах рассказывал, а озвучивал свои наблюдения и догадки касательно меня и Пожирателей смерти. И предположения его были опасно близки к истине.

Не меняя позы, я выпустил из левой руки стиратель, который всё это время сжимал пальцами — день или час ничего не решат. Слова Захарии не импровизация, его не сейчас осенило, он думал об этом долгое время, то есть, стерев воспоминания о допросе и нашей встрече, я мало чем повлияю на его восприятие реальности: выводы сделаны ранее.

Обливиэйт никогда не был в числе моих любимых заклинаний. Конечно, я умел его накладывать, но стандартная формула, стирающая последние пару часов жизни из памяти, совершенно точно не подходила, нужна была более сильная версия.

— Что ж, спасибо за увлекательный рассказ, — я встал и направил на него палочку. — Обливи… эйт!

Захария понял, что я намереваюсь сделать и дёрнулся. Пока я предавался размышлениям, он сумел ослабить узлы, и прямо в середине заклинания бросился на меня…

— Ты сам виноват, — растерянно протянул я, глядя в обессмысленные глаза Смита. — Сидел бы смирно, лишился бы куска памяти…

Я не хотел стирать его личность. У меня и в мыслях такого не было. Но пытаясь удержать равновесие, я совершил случайный взмах рукой, которой держал волшебную палочку, и тот самый усилительный полукруг превратился в круг — стерев всё подчистую.

Пару секунд я растерянно смотрел на Захарию, а потом тряхнул головой и решительно поднялся. Взяв аморфно смотрящего прямо перед собой Смита за безвольную руку, я аппарировал в Шотландию, в городок, где располагалось моё любимое почтовое отделение. Наложив на Смита согревающие чары, бросил на него последний взгляд и, перед тем, как вернуться домой, резюмировал:

— Вот и ещё одна цель с лихвой получила по заслугам…

Ветер швырнул в лицо колючий снег, я чихнул и аппарировал.