Крепость в Лихолесье (джен)

Туман всколыхнулся. Что-то негромко скрипело в белесой мгле, слышался неторопливый топот копыт, какие-то невнятные погромыхивания и смутные голоса. Наверно, возвращались рабочие, призванные завершить не законченный накануне ремонт… Гэдж не прислушивался, не было у него сил прислушиваться, в ушах у него тоненько и противно звенело, точно в голове поселился злобный и очень назойливый комар.

— Эй, ты!

Убедившись, что до добычи им никак не добраться, гуулы рассосались вместе с ночной тьмой, но прорва к этому времени заглотила Гэджа почти до плеч. Он был едва жив: горло его саднило, лицо горело от укусов болотного гнуса, ног своих, повисших в вязкой стылой глубине, он и вовсе не чувствовал… Он еще не утонул только благодаря крепкой палке, которая якорьком цепляла его за переплетение болотных трав и не позволяла погрузиться в топь окончательно. Но долго так продолжаться не могло, Гэдж знал, что еще четверть часа или чуть больше — и трясина всосет его выше плеч, и тогда он, измученный и ослабевший, не продержится на поверхности и пяти минут.

— Чегой-то он молчит? — спросил над ухом чей-то писклявый голос. — Дохлый, что ли?

Гэдж с усилием заставил себя разлепить опухшие губы. Перед глазами его стоял туман — и вряд ли только болотный.

— Я не д-дохлый… В-вытащите меня…

— Надо же, — удивился писклявый, — не дохлый! Разговаривает.

— Ну и пусть разговаривает, — пробурчал другой голос, погрубее. — Чего это мы его вытаскивать должны? Ещё поговорит малость — и перестанет…

— Эй, вы! — раздался начальственный рык. — Чего встали? Работку бережем? Кто бревна за вас таскать будет — я?

— Да тут вон, — засуетился писклявый, — голова в болоте торчит.

— Ну и что? — пробурчал начальник.

«Действительно — ну и что? — вяло подумал Гэдж. — Мало ли в болоте торчит чьих-то голов…»

— Дак она того… разговаривает, — с сомнением произнёс писклявый. — И глазками лупает.

— Чё, может, шпиён?

Повисла тишина. Урук-десятник несколько секунд молчал — видимо, приглядывался, пытаясь рассмотреть Гэджа под слоем покрывавшей его болотной грязи. Что-то раздражённо проворчал под нос.

— Не, не шпиён… я, кажись, его знаю — это мальчишка Шарки. С-сучонок вшивый… Ты как сюда попал? — спросил он у Гэджа. Скорее брезгливо, чем с настоящим интересом.

Гэдж с трудом стряхивал какое-то нездоровое, овладевшее им сонное оцепенение.

— Я… заблудился, — прохрипел он. — Собирал немейник на болотах и… провалился… нечаянно…

— И давно ты тут торчишь?

— С… с вечера.

Он надеялся, что это звучит достаточно правдоподобно. Десятник, впрочем, не был расположен выяснять, что́ в словах Гэджа правда, а что́ — ложь, и сколько в целом частей того и другого.

— Ну, чего стали? — прорычал он на двоих писклявых снаг. — Несите жердь, да подлиннее, вытащим, так и быть, этого паршивца… Наше дело маленькое. А в Крепости, небось, с ним потом сами разберутся.

* * *

Вернувшись в лекарскую каморку, Саруман запер дверь на засов и плотно прикрыл ставни на окнах. Положил на стол обе половинки амулета — они сошлись, как две части хитроумной головоломки, приладились друг к другу, точно шестеренки сложного механизма.

— Ты сумеешь их воссоединить? — прокаркал Гарх.

— Думаю, да. Если амулет подлинный, это будет несложно… хватит даже простенького заклятия. Это не труднее, чем создать волшебный огонек.

Ворон, вытянув шею, смотрел с тревогой.

— А это не опасно? Ошейнику, кажется, не очень нравятся заклятия, даже простенькие.

— Еще опаснее медлить, Гарх. Каграт может заметить подмену, да и неизвестно, что там случилось с Гэджем…

— Этот паршивец так и не появился!

— Будем надеяться, что его все-таки перехватили эльфы... Что ж, это ещё один повод побыстрее выбираться отсюда. Нет времени ждать!

— А в Башне не почувствуют это… проявление магии?

— Да помолчи уже… маленький мой пернатый голос разума! — процедил Саруман. — Дай дорогу безумству. — Он взял обе половинки «сит-эстеля» в ладонь и накрыл их другой ладонью. Опустил веки, чтобы сосредоточиться…

Раньше на подобное заклятие ему хватило бы и пары секунд. Теперь же приходилось продираться к цели, точно сквозь густой терновник, ломая колючие ветви и оставляя на шипах клочья истерзанной плоти — но Белый маг был полон решимости довести начатое дело до конца…

Отступать ему было некуда.

На осторожное касание магии амулет отозвался почти сразу — и о́жил. Чуть потеплел, согрел ладонь волшебника, точно свернувшийся в горсти маленький зверек, Саруман ясно ощущал исходящее от каждой из половинок едва заметное колдовское веяние. «Эстель» казался чуть теплее, а «сит» щекотал ладонь, будто лапки крошечного насекомого. Но вместе с амулетом пробудился и ошейник, потяжелел, набряк недоброй силой, нагрелся, грозя оставить на коже ожог… Впрочем, несколько недель, проведенных вдали от Замка, позволили Саруману значительно продвинуться в его магических упражнениях, и он не то чтобы научился не обращать внимания на протесты ошейника, но как-то свыкся, притерпелся к ним, как привыкают к нудному, но неизбывному нытью старых ран. Да и глупо было пенять на неминуемую боль, раз уж взялся отгрызать застрявшую в капкане лапу…

Он бросил короткое заклятие, и магическая сущность «сит-эстеля» подалась, как раскаленный металл, готовый принять любую форму; ладонь мага, державшая амулет, онемела, точно набитая песком перчатка. Связующие чары плотно охватили, оплели «сит-эстель», он рассыпался на тысячу осколков и тут же собрался снова, вспыхнул голубоватым свечением… и тошнотворной ржаво-желтоватой болью, рожденной ошейником. Раскаленная игла, предсказуемо вонзившаяся магу в затылок, оказалась даже острее, чем он предполагал — и согнула его дугой, и швырнула боком на край стола, полуослепшего и уверенного, что череп его сейчас хрустнет изнутри, как гнилая луковица…

Гарх в ужасе бросился к нему.

— Что? Ну что?.. Я же говорил!..

— Тише! Прекрати… квохтать! — Шарки медленно переводил дух. Он подождал, пока уляжется тошнота, перед глазами прояснится, а сердце перестанет метаться в груди, как перепуганная курица. Голова волшебника, против всех ожиданий, осталась на плечах, а мысли были ясны и холодны, как морозное утро. Он осторожно, стараясь не делать резких движений, чтобы не побеспокоить Господина Ошейника, сполз в кресло и дрожащим пальцем указал на отброшенный в сторону амулет. — Дай… сюда.

Ворон, неодобрительно ворча про себя, с опаской, точно боясь обжечься, поддел закатившийся под стол «сит-эстель» когтем, сжал в лапе и передал Саруману. Белый маг положил воссоединенный амулет перед собой, медленно провел пальцем по переплетению рун.

— Надо… взглянуть, что там.

Гарх мрачно молчал. Но не вмешивался — знал, что это бесполезно… Нахохлившись, сердито следил за Саруманом — тот сидел, нагнувшись над столом, накрыв амулет ладонями, чуть подавшись вперед и склонив голову к плечу, точно прислушиваясь к чему-то, для слуха Гарха неслышимому и недоступному. «Сит-эстель» тускло посверкивал сквозь его пальцы.

Да, амулет действительно был изготовлен из галворна и имел едва уловимый магический венец, видевшийся Саруману словно бы многоцветным радужным ореолом. Этот ореол дрожал и менял очертания, точно язычок пламени, то разгораясь ярче, то чуть меняя цвет, то свиваясь нитью — странной бесконечной нитью, за чьими извивами было трудно уследить: они переливались друг в друга, переплетались сложно и причудливо, создавая путаную волшебную вязь, не имея ни начала, ни конца. Как он тогда говорил Гэджу: «Вот и с заклятием, скрепляющим ошейник, примерно то же самое, оно кажется незатейливым и простым, но… вывернуто на сто восемьдесят градусов, и оттого таит в себе много неожиданностей и причудливых казусов». Такая вот выкрученная магия в выкрученном мире… Впрочем, если бы удалось найти место «сцепки» и «вывернуть» эту ленту назад…

Саруман досадливо смахнул рукой стекающий по лицу пот. Ошейник жег его, как докрасна раскаленный, но Шарки отчаянно пробивался сквозь боль, словно через пылающее горнило, и ему казалось, что вот-вот он нащупает в заклятии слабое место. Радужная нить мерцала перед ним, указывая «дорогу», главное было — не потеряться, не заплутать в хитросплетениях заклятья, не сбиться с пути… Возможно ли создать «отражение», «зеркало», ухватить эту радугу в фокус и направить чары ошейника против него самого… или, скажем, просто использовать заклятие ошейника в качестве «линзы»? Прогнать через неё этот многоцветный спектр, собрать радугу в единый белый и ясный луч, а потом…

А потом в Башне, конечно, совершенно не обратят внимания на этот творящийся буквально под носом магический произвол… Ладно, леший с ними!

Сарумана обуял нездоровый азарт. Интересно, кто окажется быстрее — он, или вездесущие сауроновы приспешники?

Всё равно дело уже зашло слишком далеко…

Маг обеими руками взялся за ошейник.

Когда-то давно, там, в ущелье Туманных гор, он пытался нащупать ключевые точки запирающего заклятия и взломать их — но в тот момент ему совершенно не на что было опереться в своих попытках, не понять было сущность коварной магии, а сейчас структура сторожевых чар прояснялась, медленно проступала в глубине радужного свечения — так под лучом света сквозь тёмную толщу воды проступает то, что до сих пор было надёжно ухоронено глубоко на дне. Колдовской ореол «сит-эстеля» был этим светлым лучом — он обнажал и проявлял остов заклятия, подсказывал магу верное направление, точно стрелка компаса, не давал свернуть с правильного пути, не позволял рассеять Силу впустую, неодолимо увлекал за собой…

И все же чего-то не хватало. Медленно, но верно Саруман распутывал нити заклятия, подбираясь к его сердцу — к основе; вот уже опали, как сухие листья, затейливые извивы, и лег перед магом упорядоченной системой срединный «узел», и показался сам «замо́к», к которому надлежало подобрать последний, самый важный, самый необходимый «ключик»…

Саруман вдруг понял, что не сможет этого сделать. Чего-то не имелось.

Чего? Белый маг не знал.

Он был уверен, что прошел магический путь, указанный амулетом, до конца — но что-то упустил, не заметил, какую-то крохотную деталь. Покровы были сняты, нити распутаны, и открылся защитный слой, зеленоватым светом вспыхнули проступающие сквозь металл ошейника сторожевые руны, и «замо́к», самое ядро заклятия предстало перед магом во всей своей первозданной красоте — вот только к этому «замку» не было ключа. Ни ключа, ни отмычки, совершенно ничего…

Саруман заскрипел зубами. С трудом укротил рвущийся из груди истерический смех.

Что он упустил?

«Эта штука задушит тебя, если вздумаешь улизнуть…» Не то.

«Дальше ста ярдов от орков не отойдешь…» Нет, нет, не то!

«…образует ленту, у которой только одна сторона…» Уже было. Не то.

Что?

Он вздрогнул и вдруг очнулся — от того, что кто-то яростно долбанул его молотком по плечу. Нет, не молотком, а клювом — перед ним на столе внезапно оказался Гарх, взъерошенный и испуганный; ворон так отчаянно щипал мага за плечо, царапал когтями за руку и тянул за бороду, точно от результатов этих усилий зависела его жизнь.

— Очнись… Да очнись ты! Саруман! Слышишь? Стучат. Стучат!

В голосе ворона был даже не ужас — настоящая паника…

Где-то под окном длинно всхрапнул конь. В дверь действительно кто-то властно загрохотал кулаком, — видимо, не в первый раз, — с такой силой, что крепкая створа заходила ходуном. Хворые и страждущие обычно так не стучат… Саруман вдруг заметил, что в каморке стоит мертвый холод — вероятно, от того, что погас огонь в очаге, а от стен словно бы исходила стужа, зимняя, гибельная, и поднимался от пола холодный удушливый страх, обволакивал все вокруг, как въедливый болотный туман.

— Открывай, или я вышибу дверь, — сказал голос с порога. Негромкий и шелестящий, но отчетливо слышимый в зависшей вокруг тягостной тишине. Слишком причудливо звучащий, слишком всепроникающий, слишком нечеловеческий.

Шарки сразу его узнал.

* * *

Телега, скрипя деревянными суставами, остановилась у стены приграничной крепостицы. Здесь все так же сновали в открытые ворота люди и орки, все так же сидел под навесом безучастный тролль (разве что фартук на нем стал еще более грязным и заскорузлым, нежели раньше), а начальником караула был все тот же невысокий желтолицый вастак. Он хмуро разглядывал Гэджа, который сидел в повозке, сгорбившись, спрятав руки на груди и бездумно уставившись в раскиданное по днищу телеги грязное сено.

— Это еще что?

— Из болота выволокли, — проворчал сопровождающий телегу снага. — Не видно, что ли? Вылезай, приехали, — буркнул он Гэджу. — Мне еще обратно тащиться…

Вастак брезгливо покривил губы. Гэдж с трудом — шевелиться ему отчаянно не хотелось — сбросил вялое безволие, поднял руки, справляясь с головокружением, ухватился за высокую ребристую боковину телеги, неуклюже перекинул через неё колено и вывалился на землю. Кое-как утвердился, пошатываясь, на ногах, выпрямился, держась за деревянный бортик. Перед глазами у него все плыло, покачивалось и двоилось, и вастак казался расплывчатым и двухголовым, словно диковинный зверь из рассказов о похождениях воина Анориэля.

— Мне н-надо… умыться, — прохрипел Гэдж. При каждом его движении подсохшая грязь отваливалась от него пластами, как струпья от заживающих ран.

Начальник кивнул куда-то в сторону. Сказал сердито:

— Иди в умывальню. Там найдешь кадушку с водой.

Гэдж молча повернулся и поплелся в указанном направлении. Его пошатывало, но опереться ему было не на что: снага, выделенный ему в сопровождающие, уже куда-то улизнул, а палку, которая служила Гэджу опорой на протяжении всего пути через болота, он благополучно потерял — выронил там, в трясине, когда схватился за протянутую ему жердь — и, в общем, был этому только рад. Он шел, и ему все время казалось, что земля уходит у него из-под ног, расплывается, подобно наполненной хлябью яме, и надо все время быть начеку, чтобы не оступиться, не провалиться, не утонуть… Прихрамывая, он добрался до маленького сарайчика-умывальни, вошел, держась за стену, плеснул в лицо водой из большой, пахнущей мокрым деревом кадушки. Опустился на стоящую рядом лавку.

Вот и всё.

Он почти у цели. Он почти дома.

Он прошел через подземелье, логово Хозяйки, через Болота — туда и обратно — одолел гуулов и Келеборна, солгал Гэндальфу, обманул эльфов, совершил еще множество славных подвигов, с ног до головы извозился в дерьме в прямом и переносном смысле и вновь вернулся туда, откуда и начал долгий путь и где, как выяснилось, ему и есть самое место — в Крепость. Собрал на себя всю грязь, которую не отмоешь мылом и не ототрешь мочалкой, грязь, которая будет лежать теперь у него на душе вонючим неизбывным пятном, и долго придется ждать, когда она наконец засохнет, отвалится и рассыпется в пыль… а, да и пес с ним! Надо отряхнуться и идти дальше, вернуться в Замок, в лекарскую каморку, встретить там Гарха, дождаться Сарумана… подняться и идти… да-да, идти, вот прямо сейчас…

Гэдж закрыл глаза.

В умывальне было тихо и темно, пахло щёлоком и мокрым дубовым листом, только откуда-то со двора смутно доносились голоса обитателей крепостицы, унылое ворчание тролля, скрип во́рота, шаги караульных и негромкое пофыркивание мулов. Гэдж сидел на лавке и не мог подняться, ноги у него отнялись от усталости, тело налилось свинцом, сил не осталось ровным счетом ни на что. Голова казалась пустой, гулкой и бездумной, как жестяной котёл, он тяжело уронил её на грудь и уже даже не пытался поднять.

Утомление, пережитое волнение и бессонная ночь наконец дали себя знать, и бесконечно долгий для Гэджа день подошел к концу — не в силах бороться с одолевающей его вязкой дремотой, он повалился на лавку, сунул под щеку попавшее под руку мочало и уснул прежде, чем голова его успела коснуться этой колючей неудобной «подушки».

* * *

Гарх испуганно захрипел. Перья его стояли дыбом от ужаса. Ну да, встречаться с неприветливыми порождениями местной тьмы ему до сих пор не доводилось.

— Спрячься, — прошептал Саруман. Он поднялся, пошатываясь, и смёл «сит-эстель» в ящик стола. Что ж, этого следовало ожидать… Или один из назгулов завернул сюда просто так, скуки ради, поздороваться с доселе отсутствующим лекарем и получить письменный отчет о поездке?

Открывать не хотелось — мучительно не хотелось, отчаянно, до судороги в животе. Но хлипкая преграда не могла надолго задержать того, кто стоял на пороге и желал войти, никак не могла помешать свершиться неизбежному. Чувствуя себя будто с похмелья — рассохшимся и разбитым, как старое корыто, — Саруман медленно подошел к двери, поднял руку — заставил себя себя поднять — и рывком отодвинул засов.

— Доброе утро, господин Кхамул…

Кхамул примчался откуда-то верхом, во дворе стоял его вороной конь, и поводья были небрежно обмотаны вокруг столбика крыльца. Назгул решительно шагнул в каморку — мрачная, зловещая, закутанная в черный плащ фигура, излучающая страх и тьму так же, как зажженная лампа излучает тепло и свет.

— Что здесь происходит? — Не дожидаясь ответа, он, ведомый безошибочным чутьем, направился к столу, рывком выдернул верхний ящик и, вышвырнув вон ворох каких-то бумаг, добыл «сит-эстель». Секунду подержал его на ладони.

— Что это?

Шарки отступил в угол — и стоял, прижимаясь спиной к шершавому, еще теплому боку угасшей печки. Его правая рука — совершенно неожиданно для него самого — вдруг скользнула вниз, пальцы нащупали и крепко обхватили рукоять кочерги, прислоненной к печной стенке. Как будто с назгулом можно было справиться ржавой кочергой…

— Эта вещица нашлась на теле одного из пленников… там, на юге, — пояснил он смиренно, презирая себя за тихий и постыдно дрогнувший голос. — Он был из Харада и умер от гнилой лихорадки. Мне показалось, безделушка слишком красива и ценна для того, чтобы зарывать её в землю.

Кхамул, повернув голову, пристально смотрел на него. Под темным капюшоном вспыхивали и гасли красноватые призрачные искорки.

— Балуешься с магией, старик? Кто ты такой?

— Всего лишь скромный лекарь, с вашего позволения… Я не знал, что в этом амулете заключена какая-то магия.

Кхамул безмолвствовал, источая тьму. Шагнул вперед, навис над волшебником мрачно и угрожающе; взгляд его пришпилил мага к стене, словно мертвую бабочку. Старик лжет? Или, скорее — не говорит всей правды… Назгул поднял черную длань — и Шарки вжался в угол, захрипел, схватился обеими руками за ошейник. Скорчился, точно от удара ногой в живот, и медленно сполз по стене на пол, к ногам Кхамула — раздавленный неодолимой силой, приведённый к повиновению непокорный раб.

Кхамул наступил носком сапога на бледную до синевы, вцепившуюся в половицу ладонь пленника, надавил так, что хрустнули под подошвой тонкие пальцы.

— Когда ты вернулся, старик? Вчера?

— Д-да… — Шарки, задыхаясь, издал сквозь зубы короткий стон. — С хозяйственным обозом…

— В какое время? — голос Кхамула был бесстрастен.

— После… полудня. — Саруман трудно, с присвистом дышал — ошейник, стиснувший его горло мертвой хваткой, оставлял ровно столько воздуха, чтобы можно было не потерять сознания и с усилием цедить застревающие в глотке полубессвязные ответы.

— Где ты находился после приезда?

— Здесь, в лекарской… Приводил… дела в порядок…

— Кто это может подтвердить?

— Все… кто меня видел.

— А кто тебя видел?

От боли и дурноты у старика мутился взгляд.

— Я не знаю… Грауш, снага, сопровождающий… Эотар, кузнец… Он… вчера заходил.

Кхамул молчал. Что ж. Если Шарки не лжет, то к странному всплеску Силы, вчера явившей себя в подземельях и погубившей Хозяйку, он пожалуй что действительно непричастен. Или он все-таки лжет? Если да — то в чем?

Назгул неторопливо убрал ногу с размазанных по полу стариковских пальцев.

— Вставай. Ты пойдешь со мной.

Хватка ошейника слегка ослабла, и Саруман наконец сумел отдышаться, жадно глотнул ртом воздух, как утопающий, выброшенный волной на берег. Преодолевая головокружение, медленно приподнялся и сел, привалившись плечом к стене — ему требовалось время, чтобы прийти в себя. В глазах у него темнело от боли в полураздавленной пясти, но другая рука, непослушная, оставленная без присмотра, вдруг вновь скользнула за спину и обхватила валявшуюся под стеной кочергу. Единственное доступное ему оружие…

— Пошевеливайся, — процедил Кхамул. Что-то едва слышно царапнулось и словно бы пискнуло за его спиной, под лавкой, и назгул на секунду отвёл взгляд: полузадушенный Шарки, невнятной кучей копошащийся на полу, явно не стоил его внимания.

А зря.

Терять магу было нечего.

Превозмогая страдание, Саруман в мгновение ока подался вперёд. Зацепил кочергой черный назгульский сапог и рванул пойманную добычу на себя — резко, изо всех сил.

Всё случилось меньше, чем за секунду.

Кхамул даже не вскрикнул — уж чего-чего, но такой прыти от измочаленного старика он явно не ожидал. Он рухнул навзничь беззвучно, как подрубленный столб, и головой (или что у него там было вместо головы) приложился о край стола. Раздался такой звук, будто треснула яичная скорлупа… или истлевшая насквозь назгульская черепушка? Раскололась разом, будто гнилой орех… брызнула в полумрак комнаты бледным призрачным свечением...

Саруман вскочил — с проворством, удивившим его самого. Занес над упавшим врагом кочергу, точно копье — на конце её вспыхнула пронзительная серебристая искра — и с размаху вогнал орудие противнику в горло, в рыхлую гнилую плоть, круша и ломая, обращая в прах хрупкие шейные позвонки. Заклятие, в которое Шарки вложил все собранные по крупицам силы, ударило в назгула и пронзило его насквозь, как раскаленное шило пронзает кусок масла — и тело Кхамула задергалось, точно его трясли и тянули за невидимые ниточки. Истекло не кровью, но тьмой, выгнулось дугой, забилось, скрючилось, как паук, попавший в пламя свечи — и, неубиваемое, приподнялось, влекомое неведомой силой, вихляясь и дергаясь, хрипя, протянуло к магу чёрные цепкие руки. Саруман отступил, размахнулся и изо всех сил врезал жуткой, нечеловечески живучей фигуре кочергой под остатки подбородка... Голова назгула хряскнула и отлетела, как мяч. Из раздавленного горла вырвалось шипение, короткое и резкое — так шипит плевок на раскаленной сковороде, — и разлетелись по комнате голубоватые искры; вконец смятое разрушительными чарами, тело бессильно опало, съёжилось на полу бесформенной грудой… Сарумана, полумертвого от боли, отшвырнуло к стене, но некогда было корчиться в углу, хвататься за ошейник, глотать хлынувшую из горла кровь и лишаться чувств, надо было довести начатое до конца…

— Амулет… Гарх… где амулет…

«Сит-эстель» выпал из чёрной, точно обугленной клешни назгула и, откатившись, посверкивал на полу; обмирая от ужаса, ворон осторожно подцепил его лапой. Кхамул (или то, что от него осталось) лежал неподвижно — там, где его настигла кочерга — и не делал ни малейших попыток восстать из тлена, вынести бунтарю суровый приговор и немедленно привести его в исполнение. Был скручен и побежден не то исполненным отчаяния сарумановым заклятием, не то простым и честным железным прутом…

Вот так-то, друг мой. Против старой доброй кочерги нет приёма… перед ней равен и эльф, и орк, и назгул, и простой смертный, и непростой.

— Он… мертв? — испуганно, пятясь, прохрипел Гарх.

Саруман утер лицо рукавом. Губы его прыгали, точно пустившись в дурацкий пляс.

— Вряд ли можно убить того, кто и так наполовину бесплотен. Но я, кажется, понял, какого «ключика» не хватает в «замочке». — Он сжал амулет в ладони и, придерживаясь рукой за стену, кое-как поднялся, шагнул, нетвердо переставляя ноги, вперед, подошел к поверженному врагу. — Ошейники не терпят мертвечины… А назгулы — нежить, развоплотившиеся твари, не-мертвецы, но и не-живые. Вот почему их прикосновения способны разомкнуть ошейник…

— Ты думаешь?

— Надеюсь. Готов спорить, что назгульское Кольцо дополняет заклятие… Это и есть «ключ»!

Ворон с опаской наблюдал за распростертой на полу мрачной безмолвной фигурой, не решаясь к ней приближаться. Даже обезглавленный, недвижный, опутанный заклятим и обращенный в груду костей, назгул внушал ему глубокий безотчетный ужас.

— Но у него нет никаких колец!..

— Просто их не каждый может увидеть. Смотри! — «Сит-эстель» вновь вспыхнул в руке Сарумана зеленоватым свечением, как и руны, смутно проступившие сквозь поверхность ошейника, — и, пробужденный магией, робко обрисовался и созвучно замерцал бледным светом тонкий ободок на пальце назгула, сверкнул холодной искрой оправленного в золото аметиста. Шарки собрался с духом — и, стиснув зубы, с размаху опустил кочергу на мертвую черную руку.

Давно истлевшая кость хрустнула, как старый пергамент.

Гарх предостерегающе каркнул. Воздух над телом назгула задрожал, собираясь сгустком тьмы, закручиваясь крохотной воронкой, то вытягивающейся, то съёживающейся, меняющей очертания, будто уродливый, разинутый в немом крике рот.

— Н-не сссмей…

Точно беззвучный гром промчался по горнице. Взметнулись занавески на окне, со скрипом распахнулась дверца настенного шкафчика, оттуда выпала и со звоном убилась об пол какая-то пустая склянка.

Но Кольцо было уже у Сарумана в руке. Затаив дыхание, он поднял металлический ободок, держа его перед собой с брезгливой осторожностью, двумя пальцами, как опасное насекомое, и, чуть помедлив, прикоснулся аметистом к ошейнику, к одной из светящихся рун. И долгую секунду был уверен, что ничего не произойдет…

Но оно произошло.

Без звука, без щелчка ошейник раскрылся — и упал перед волшебником… Лопнул обруч, истаяли кандалы, в прах рассыпались оковы… Белый маг покачнулся и оперся рукой на край стола — слишком долго он пробыл Шарки, чтобы вот так в одно мгновение вновь стать Саруманом и справиться с нахлынувшим вихрем полузабытых ощущений, мыслей и чувств…

Гарх испуганно вскрикнул.

Тёмная груда на полу неуверенно шевельнулась.

Вздымаясь, медленно приподнялась, точно втягивая, всасывая в себя копившуюся в углах помещения густую Тьму, обрастая ей, как обрастает плотью голый костяк скелета. Подняла, протянула к магу подергивающуюся призрачную «руку» в жесте нетерпеливом и жадном, не то требовательном, не то возмущенно-умоляющем.

— Верни Кольцо, с-сволоччь… Верни-и!.. Ты… пожалеешшшь…

Шелестящий голос назгула был страшен — начавшись с неслышного шепота, он поднялся почти до пронзительного, невыносимого человеческим ухом визга, и вновь упал до неразборчивого сдавленного шипения — но слышались в этом ужасающем полувопле-полустоне не столько ярость и угроза, сколько страдание и тоска… Саруман не дрогнул и не отступил, он был пьян от осознания вновь обретенной Силы — так горький выпивоха после вынужденного воздержания хмелеет от одного только запаха вожделенного зелья, — и голова у него шла поистине кру́гом, тело было лёгким, как будто налитым горячими пара́ми, даже боль в раздавленных пальцах притупилась до степени совершенно ничтожной и не стоящей никакого внимания.

— Пожалею, да ну? Ты думаешь, я боюсь тебя и твоего хозяина, мерзкая ты тварь? На́, подавись! — Кольцо потяжелело в его руке, оплетенное нитями развоплощающих чар. Саруман швырнул его в Кхамула, точно тяжёлый камень, и назгул взвыл еще ужаснее, чем раньше, если только это было возможно; вопль его поднялся до самого высокого замкового шпиля и, должно быть, заставил содрогнуться до основания всю Крепость. Назгульское кольцо вспыхнуло, всосалось в поднявшийся перед Саруманом сгусток Тьмы, черный, как дыра в ткани мироздания; он секунду-другую висел в воздухе, распространяя вокруг холод и страх — но какие-то для Белого мага зыбкие и малоубедительные, — потом поднялся выше и исчез, бесследно истаял под потолком, рассеялся бесцветным призрачным дымом. Траурное одеяние назгула упало на пол, пустое, как сброшенная змеиная кожа, негромко звякнул о камни стальной меч в тёмных ножнах.

Белый маг тяжело перевел дух. Вот и все… Все было кончено. Поле боя в этой недолгой схватке осталось за ним.

Но почивать на лаврах было некогда.

— Надо убираться! — подал голос из-под стола благоразумный Гарх. — Сейчас здесь будут другие…

С этим спорить не приходилось.

— Ты прав. Кочерги на всех не хватит. — Саруман, секунду поразмыслив, поднял оставшийся на память от Кхамула тяжелый плащ с капюшоном и набросил его на плечи, привесил к поясу меч — пренебрегать оружием определённо не следовало. Окинул взглядом тёмную каморку, торопливо пошарил по полкам и ящикам стола, пряча в поясную сумку и рассовывая по карманам какие-то заметки и записи.

— Быстрее! — Гарх с тревогой оглядывался, нетерпеливо подскакивая на краю стола. Ему казалось, будто он уже слышит воинственные клики, бряцанье оружия и топот приближающихся врагов… доносящийся, впрочем, не столько из недр Крепости, сколько из дремучих уголков его не на шутку разыгравшегося воображения. Обитатели Замка были слишком привычны к жутким назгульским воплям и слишком старались держаться от визгунов подальше, чтобы без прямого приказа, на свой страх и риск заинтересоваться происходящим.

— Успеем, — процедил Саруман. И отрывисто усмехнулся: — Пусть-ка попробуют меня сейчас задержать, я им за все хорошее уплачу с процентами. А господин Кхамул нас в ближайшее время не побеспокоит… кстати, он любезно предоставил нам в пользование не только свое снаряжение, но и коня.

* * *

Черный, как смоль, жеребец назгула действительно все так же стоял, привязанный к столбику крыльца — он был ладный и крепкий, самый что ни на есть живой и настоящий, из плоти и крови. Он покосился на мага безо всякой приязни, ударил копытом и тревожно всхрапнул, когда Саруман сделал попытку к нему приблизиться.

— Спокойнее, дружище, — пробормотал Шарки. — Здесь все свои. Или от меня в недостаточной мере разит мертвечиной?

Кутаясь в назгульский плащ, он поднял руку, успокаивая коня — тот, приплясывая, шарахнулся в сторону, но все же, кося глазом, позволил Саруману подойти ближе. Бормоча что-то бессмысленно-убаюкивающее, маг ласково коснулся жёсткой чёрной гривы, провел по ней рукой раз и другой. Жеребец как будто призадумался; во всяком случае, перестал свирепо сверкать глазами, скалить зубы и выбивать копытом искры из булыжной мостовой. Белый маг отвязал поводья, всунул свои пожитки в седельную сумку и, вдев ногу в стремя, поднялся в седло. В следующий миг он чуть не вылетел на дорогу — жеребец яростно взбрыкнул и взвился на дыбы, чуя чужака; какие-то проходящие мимо орки (леший бы их побрал!) в панике шарахнулись к стене, уверенные, что шальному назгулу ни с того ни с сего пришло в голову затоптать их конем. Саруман взвыл, как истинный призрак; он держался в седле крепко, натянув поводья, показывая, что с ним шутки плохи, и мало-помалу ему удалось совладать со строптивой скотиной и даже, кажется, внушить ей некоторое доверие. Жеребец, храпя, присмирел, наконец встал на все четыре ноги и, закусив удила, пустился с места в галоп — прочь со двора, к воротам.

Подковы звонко застучали по мостовой.

Орки и «козявки» испуганно шарахались к стенам, освобождая дорогу закутанной в плащ фигуре на черном коне, следом за которой летел мрачный, как ночь, ворон. Расплескалась брызгами попавшаяся на пути лужа, грохот копыт эхом прокатился под сводами подвратного тоннеля; конь назгула вихрем промчался в открытые — пока еще открытые! — ворота, миновал подъемный мост и во весь опор поскакал по дороге, ведущей на север, к лесу.

— Мы вырвались! — захлебываясь не то от восторга, не то от плещущего через край волнения прокаркал Гарх.

— Рано радуешься, — оборвал Саруман. — Это не последний рубеж.

Интересно, спросил он себя, когда весть о том, что произошло, дойдет до Башни? Как быстро Саурон вышлет погоню?

Придерживая рукой край капюшона, он украдкой огляделся. Ему показалось, что чуть в отдалении мелькнула фигурка всадника на таком же черном коне, но он не приглядывался — некогда ему было приглядываться, жеребец Кхамула оказался горяч и норовист, и Саруману приходилось направлять все усилия на то, чтобы только удержаться в седле. Дорога стремительно уносилась назад, конь мчался, обгоняя запряженные мулами и волами телеги и повозки, справа мелькнула длинная череда бараков, впереди показался рубеж Дол Гулдура и стена приграничной крепостицы, в тени возле неё суетились люди — там уже получили приказ закрыть ворота? Или — что?

— Прочь с дороги!

«Крысюки», орки, снаги, встречающиеся на пути, в ужасе бросались в стороны — они принимали мага за назгула, и преградить ему путь никто не осмеливался. Но вот сбоку накатила волна холода, из улицы, тянущейся вдоль бараков, выскочил всадник на вороном коне, за ним — еще один, они мчались быстро, целенаправленно, Саруману наперерез… Значит, в Башне уже подняли тревогу…

Пряча лицо под капюшоном, Белый маг приподнялся на стременах и воздел руку, указывая влево, вдоль стены, словно сам гнался за кем-то, только что улизнувшим в том направлении. Он сомневался, что эта наивная уловка сработает, но назгулы как будто пришли в замешательство, не зная, то ли продолжать гнать коней по дороге, то ли повернуть налево, как призывала их приметная фигура одного из «своих», — и на несколько секунд придержали скакунов…

Вот только этот странный имярек, отдающий странные приказы, не был «своим». Они не чуяли у этой темной, закутанной в плащ фигуры Кольца.

В какой-то момент Шарки пожалел, что оставил Кхамулу его Кольцо — будь эта приметная цацка у Сарумана, сейчас остальные назгулы в нем бы не сомневались. Но, с другой стороны, Шарки и избавился от Кольца именно для того, чтобы Саурон не мог отследить его передвижения, да и сокрушаться о содеянном было поздно…

Пару мгновений ему всё же удалось выиграть — он промчался перед самым носом преследователей, беспощадно гоня коня к границе. Ворота в порубежной стене медленно закрывались, тролль-привратник, понукаемый бранью «козявок» и ударами бичей, с унылым ревом крутил барабан воротного механизма, тяжело наваливаясь грудью на рукояти, и между смыкающимися створами оставалась лишь неширокая щель, становящаяся у́же и непроходимей с каждой секундой.

— Ты не успеешь! — сдавленно прохрипел Гарх.

— Еще немного!

Конь яростно захрапел, земля комьями летела из-под его копыт. Рубеж приближался… слишком медленно! Саруман понял, что не успевает, что ворота захлопнутся у него перед носом, что тролль, яростно толкающий ворот механизма, замкнет выход прежде, чем беглец успеет до него добраться…

Он уже готов был изловчиться и попытаться отшвырнуть тролля наспех состряпанным заклятием, но тут бедолага издал раздраженный рев и, бросив ворот, неистово закрутил головой и замахал руками, точно пытаясь прихлопнуть назойливую муху. Это Гарх, маленький отважный Гарх, набросился на привратника сверху, хлопая крыльями, крича и целя когтями в глаза, и, защищаясь, тролль волчком закрутился на месте, жалобно воя и пытаясь избавиться от неожиданной напасти. Узкая щель между створами осталась незапертой, конь Сарумана промчался в неё, топча не успевших броситься врассыпную орков, и вихрем вылетел на лесную дорогу. Вслед ему неслись вопли и проклятия, приказы немедленно закрыть ворота, открыть ворота, убраться с дороги, провалиться в Удун и всё это сделать одновременно…

— Гарх!..

Ворон догнал Сарумана и тяжело плюхнулся ему на плечо, пыжась от гордости и самодовольства; когти его остро впивались в кожу даже сквозь плотную ткань плаща, но маг не обращал на это внимания… Над ухом его свистнула стрела, ещё одна... остальные, летящие в спину со стороны крепостицы, Саруман смёл воздушным щитом. Стреляют в коня, понял он, хотят меня спе́шить... К счастью, тракт почти тотчас нырнул в лес: справа и слева потянулась серая чаща, грязные обочины, штабеля неубранных брёвен, застрявшая в луже телега, вокруг которой возилось с полдюжины «крысюков»… Они проводили Сарумана удивленно-угрюмыми взглядами — и испуганно метнулись по канавам, когда вслед за беглецом по дороге верхом на вороных лошадях промчалась четверка всадников в чёрном одеянии. Отказываться от погони визгуны были не намерены, тем более что расстояние между ними и беглецом было не таким уж большим — и сокращалось с каждым мгновением. Лошади у назгулов были сильные и свежие, а скакуну Кхамула, видимо, предыдущую ночь пришлось провести без отдыха.

— Сзади! — оглядываясь, прохрипел Гарх. — Они приближаются!

— Плевать. Лишь бы не начали швырять ножи в спину... Нельзя подпустить их на расстояние броска...

Бешеная скачка продолжалась — вперед и вперед, по осенней, раскисшей, разбитой тележными колесами дороге. Чавкала под копытами грязь и слякоть, летели в стороны тяжелые брызги, Саруману оставалось только надеяться, что конь не оступится и не захромает в самый неподходящий момент — не то чтобы он очень уж опасался назгулов, но сражаться пешим с четырьмя всадниками было бы не слишком весело…

— Ну же, дружище, ещё немного…

Впереди открылись Болота — исходящие туманом, пузырящиеся, пахнущие сыростью, прелью, гнилью, сладковато-мускусным запахом большого, грязного и бестолкового животного. Наконец-то!

Разрывая клочья белесого марева, конь, не сбавляя хода, выскочил на гать и проскакал по ней пару десятков ярдов. Саруман резко натянул поводья, осаживая жеребца, и, остановленный на полном скаку, конь взвился на дыбы, яростно заплясал на месте, зафыркал, тяжело поводя боками.

— Что… такое? — прохрипел Гарх. — Зачем?..

Саруман не ответил. Голова у него была ясная, как никогда.

Преследователи вывернулись из-за поворота дороги — один… другой… Четверо. Неизменно вооруженные Кольцами, обессиливающим страхом и длинными прямыми мечами. А остальные, значит, в Минас-Моргуле? — безо всякого интереса спросил себя маг. Или где-то еще? Ну и ладно, леший с ними… четверо, шестеро, девятеро — разница, в сущности, невелика.

Приподнявшись на стременах, он предостерегающе воздел руку. И яркий золотистый свет вспыхнул в его ладони, ровный, теплый и ослепительный, будто маленькое солнце.

— Стоять! Не приближайтесь, или вам не поздоровится.

И такой уверенной и спокойной мощью веяло от его фигуры и поднятой руки, что назгулы как будто призадумались, придержали коней на «берегу» перед въездом на гать. Шарки, этот вшивый неприметный старик, вдруг как-то неуловимо изменился, выпрямился в седле и расправил плечи, и фигура его чуть ли не светилась в тумане, и от неё исходила незримая, но ощутимая сила, невероятная мощь, — казалась, вот-вот волна этой силы вырвется на свободу, и прокатится по лесу, и вырвет с корнем вековые деревья, и ударится о стену Крепости, и расколет её, разобьёт, разметет по кирпичику, как хрупкий, сложенный из речных камушков игрушечный домик…

И всадники отступили.

Издав невнятный союзный стон, они скорчились в седлах, прикрываясь от света капюшонами, кони их испуганно зафыркали и попятились. Тот из четверых, что держался впереди остальных, медленно, неуверенно вытянул из ножен черный меч, опустил его лезвием вниз.

— Кто ты? — Голос его звучал глухо и одновременно гулко, будто отраженный неведомым эхом.

— Тот, кто вам не по зубам, — спокойно произнес Саруман. — Хотите в этом убедиться?

Назгулы медлили. Ясно было, что старик просто так не сдастся и станет для них опасным противником. Интересно, спросил себя Белый маг, им известно о том, что случилось с Кхамулом, или они просто получили приказ во что бы то ни стало задержать старого беглого «крысюка» Шарки?

— Хозяину вашему я за гостеприимство не благодарен, так что счастья и успехов во всех начинаниях желать ему на прощание не буду, — добавил Саруман, беззвучно посмеиваясь в бороду. — И привет ему от меня можете тоже не передавать, если нам с ним доведется когда-нибудь встретиться, я сам ему скажу… пару ласковых.

Назгулы по-прежнему пребывали в замешательстве — секунду, другую… Потом тот, что стоял впереди, поднял меч. Без особенного рвения — но, видимо, страх перед Сауроном и неизбежным наказанием за провал был в нем чуточку сильнее, чем страх перед этим странным, явившимся из ниоткуда незнаемым магом. Тускло блеснуло Кольцо на его пальце — тёмное, наливающееся недоброй силой...

Саруман не стал дожидаться атаки, вскинул ладони вверх — и взлетели в воздух вывороченные бревна настила, точно подброшенные снизу сильной рукой, всплеснулась грязь, разверзлось болото, распахнуло перед преследователями свою зловонную пасть. Лошади назгулов испуганно шарахнулись, как и сами назгулы — лезть очертя голову в трясину и подставляться под удар никому из них не хотелось.

Саруман захохотал. Смех был злорадный и нездоровый, какой-то омерзительно торжествующий, он выплескивался из груди мага неуправляемо, точно лава из жерла вулкана, и даже при желании Шарки не мог его обуздать — то, как всадники растерянно мечутся и топчутся у кромки воды, пытаясь справиться с испуганными лошадьми, почему-то представлялось ему до крайности забавным. Вновь обретенная Сила ударила ему в голову, точно хмель, и толкала на подвиги и безумства; он поворотил коня и, ударив его пятками по бокам, опять пустил вскачь, вперед по гати, в колышущуюся мглу — туда, где, приглушенное туманом, слышалось тюканье топоров, визг пил, натужные скрипы ручных лебедок, гортанные голоса орков и людей — там все ещё продолжались работы по укладыванию настила…

В какую-то секунду Саруман с неудовольствием решил, что ему придётся спешиться… Но нет.

— Поберегись!

Рабочие отхлынули в стороны. Ремонт, начатый ранним утром, подходил к концу, кладка была почти уложена, лишь несколько футов отделяли один край бревенчатого настила от другого. Эти бедолаги еще не знают, что там, позади, Саруман подбросил им новой работенки… Мелькнули обочь подъёмные механизмы в переплетении канатов, бревна, доски, ошеломленные орочьи рожи, впереди открылась зеленоватая гладь подернутой ряской воды… Черный конь Сарумана сделал могучий прыжок, единым махом перескочил промоину в гати — и, галопом пустившись дальше, на север, вскоре исчез в наплывающем тумане.

* * *

Гэдж открыл глаза — медленно вынырнул из вязкого, как трясина, тягостного сна. В этом сне был «сит-эстель», и Саруман, и зловещие визгуны, и какая-то погоня — но кто за кем гнался, что произошло, и чем всё закончилось, орк не запомнил — слишком все было размыто, отрывисто, непонятно, подернуто болотной мглой…

Кто-то яростно тряс его за плечо — с такой силой, что у Гэджа клацали зубы.

Над ним склонилась тёмная физиономия какого-то урука — уже не раз виденного и смутно знакомого, хотя Гэдж никак не мог припомнить, где и при каких обстоятельствах встречал его раньше.

— А, вот ты где, щенок! С утра по болотам рыскаю, его ищу, язык высунув, а он тут целый день дрыхнет, как пьяный возчик!

Гэдж все так же лежал на лавке в тихой темной умывальне. Снаружи, за стеной, раздавались голоса, звуки шагов, храп лошадей, какой-то невнятный гул. Или это гудит у меня в ушах? — спросил он себя. Он медленно приподнялся и сел, дергая головой, пытаясь вытрясти из неё этот перекатывающийся туда-сюда ненужный шум.

Сколько же я проспал? — с неприятным холодком в груди спросил он себя. Неужто и впрямь — «целый день»?

— Сейчас что — вечер? — тупо пробормотал он.

Урук широко осклабился.

— Почти, — буркнул он. — Идём. — Гэдж наконец припомнил его имя — Маурхар.

— Куда?

Маурхар как будто удивился вопросу.

— В Замок.

Гэдж не стал спорить.

Чтобы окончательно проснуться, он вылил на себя ковш холодной воды. Потом поднялся и побрел из умывальни следом за провожатым…

Они вышли из крепостицы — Маурхар сказал пару слов унылому стражу у ворот — и зашагали по направлению к Крепости, возвышавшейся на холме чуть в отдалении. Всё вокруг было по-прежнему: над серой землёй нависало серое небо, в кузницах стучали молоты, на дороге суетились «козявки», тащили груженые повозки волы, вяло переругивались орки, — и все же что-то было не так, что-то странно изменилось, какое-то неприятное напряжение или беспокойство прямо-таки висели в воздухе, стесняя грудь и смущая ум. Что-то произошло здесь, в Замке, что-то внезапное, из ряда вон выходящее, нарушившее заведенный порядок, — так крохотная песчинка вносит разлад в действие отлаженного часового механизма, — но что именно — Гэдж не знал. Впрочем, Маурхар ничего ему не говорил, а расспрашивать Гэдж не решился: вполне возможно, что все это было лишь забавой его переутомленного за последние сутки и потому склонного всё остро воспринимать воображения.

Ворота Замка были закрыты.

Маурхар ругнулся вполголоса. Миновав мост, он постучал в какую-то неприметную калитку обочь основного входа, и хмурый привратник впустил их во внутренний двор. Маурхар, не сбавляя хода, потопал дальше, к казармам, но Гэдж на секунду остановился: дверь лекарской каморки была распахнута настежь, и что-то происходило там, внутри, кто-то ходил по помещению, стучал, гремел, выдвигал ящики стола, распахивал дверцы шкафов, выламывал половицы, шелестел бумагой… Что это такое — обыск?

— Что… произошло? — пробормотал Гэдж. Сердце его сжалось от неясного и недоброго предчувствия.

— Идём, — буркнул Маурхар. — Нечего тут глазеть…

— А… разве мне не сюда?

Внезапно кто-то цепко схватил Гэджа за плечо, и он чуть не вздрогнул.

Это был Каграт — угрюмый и злой. Его зеленые глазки-буравчики смотрели на Гэджа остро и свирепо, с подозрением и плохо скрываемым потаенным злорадством.

— Нашлась пропажа! Гаденыш вшивый… Ну, давай, наври мне чего-нибудь поправдоподобнее, пока я окончательно не потерял человеческий облик, не взял дубинку поувесистее и не наделал каких-нибудь чудовищных глупостей. Где тебя леший носил целую ночь?

— Н-на болотах, — пробормотал Гэдж. — Я чуть не утоп… — Он покосился в сторону лекарской каморки. — Что… тут произошло?

— Шарки вернулся, — процедил Каграт, глядя в сторону.

— Вернулся?

— Только ненадолго. Проваландался тут ночку — и тю-тю!

— Что значит — «тю-тю»? — не понял Гэдж.

— А то и значит. Сбежал он, понял?

— К-куда… сбежал?

— Сбежал из Замка. А куда — то мне не ведомо, он мне не докладывал… У визгунов спрашивай, они за ним все утро по Дол Гулдуру гонялись. Ну, у тебя ещё много глупых вопросов?

«Много», — подумал Гэдж. Но говорить он не мог, горло его сжалось до размеров игольного ушка.

Земля перед ним разверзлась.

Он смотрел на черный провал распахнутой двери — и чувствовал, как почва медленно уходит у него из-под ног, расползается, как зыбкая болотная топь, распахивается перед ним тёмной жадной бездной. Саруман был здесь… был! И вновь ушел — пока Гэдж, как последний дурак, дрых в пустой темной умывальне. Исчез, как призрачное болотное видение — и на этот раз уже безвозвратно.

Вот так. Вот так. Ну что за гнусная насмешка судьбы? Неужели он, Гэдж, опять остался один? Опять — один! Он-то думал, что учитель до сих пор далеко на юге, что они с Гархом будут ждать его здесь, бережно храня «эстель», что он, Гэдж, станет жить, как прежде — пусть не счастливо, но деятельно: будет лечить и исцелять, варить снадобья и учиться мастерству, осваивать непростое врачевательское искусство, а оказалось… оказалось, что всего этого уже не будет.

Никогда. Не будет. Никогда.

И… что теперь?

Гэдж до боли стиснул пальцы. В глазах у него потемнело… Он одернул себя: да что с ним такое творится? Ведь, если подумать, всё сложилось как нельзя лучше, так, как он не смел и надеяться. Ведь он намеренно оправил сюда Гарха с амулетом, чтобы «эстель» попал в руки Сарумана! Ведь он так желал, чтобы учитель избавился от ошейника! Отчего же сейчас так паршиво у него на душе? Отчего потяжелело в груди, отчего стало холодно и пусто внутри, как будто сердце провалилось в бездонную чёрную дыру? Ведь он действительно хотел, чтобы Белый маг наконец вырвался из Замка и обрёл свободу, или… не очень-то и хотел? Вернее, почему-то думал, что это произойдёт не сразу — совсем не так и совсем не сейчас… Не сейчас, когда Саруман был Гэджу так нужен! Как учитель, как опора, как надёжный защитник, как последний друг, в конце-то концов!

— Ну чего стал столбом, идем отсюда! — глухо рыкнул Каграт и потянул Гэджа за рукав, но было уже поздно: их заметили.

Из темного нутра комнаты выступила безликая фигура, замерла на пороге. Гэджа обдало волной холода; взгляд назгула был невидим, но ощутим, точно прикосновение ледяной ладони к лицу.

— Ты… — голос фигуры звучал шелестящим шёпотом, — мальчишка! Ты давно знаешь Шарки?

Гэдж сглотнул. Во рту его появился мерзкий металлический привкус.

— Н-недавно, — через силу пробормотал он. Под взглядом назгула ему хотелось стать плоским и полуразмытым, как рисунок на мостовой.

— Всего несколько недель, — хрипло сказал Каграт. — Он ничего не знает… со вчерашнего дня собирал травы и заблудился на болотах… Я сам его накажу, — добавил он, помолчав. Рука его крепко стиснула плечо Гэджа и даже как будто слегка оттолкнула, оттянула от назгула, точно желая — и в то же время страшась — увести подальше.

Назгул не ответил — только стоял и смотрел, стоял и смотрел, и взгляд его размазывал и плющил, выворачивал наизнанку, наполнял тело слабостью и одуряющей покорностью; Гэдж с трудом удерживался от того, чтобы не упасть на колени. Надо было немедленно что-то придумать, какую-то уловку, какие-то пусть даже самые дурацкие слова, чтобы темная фигура хоть на мгновение отвела взгляд и перестала таращиться — но в голове Гэджа было пусто, как в пересохшем колодце… Он молчал, опустив глаза долу, — и тот, кто стоял перед ним, молчал тоже; наконец едва слышно хмыкнул и издал не то странный, долгий всасывающий всхлип, не то сдавленный скрежещущий смешок. Потом отвернулся и вновь ушёл в глубину темного помещения, скрылся там, как рыба скрывается в мутной воде, и дверь медленно, словно бы сама собой повернулась на петлях, закрылась за ним, отсекая то, что было внутри, от всего, находящегося снаружи: от дневного света, улицы, мостовой, легкого ветерка…

И Гэдж вновь остался один.

Перед наглухо закрытой тяжёлой дверью.