Закон противоположностей, или психология счастья (джен)

…Вот так они возвращаются: Мари Лаво (если это она, ибо, как отмечает про себя Долохов, дама ведь так этого и не подтвердила) сидит в первой лодке рядом со Снейпом, время от времени насмешливо поглядывая на Малфоя и совершенно игнорируя Мальсибера, который, кажется, этому только рад.

Чем ближе они к кладбищу — тем больше им встречается инфери. Когда появляются первые из них, маленькая чёрная женщина в развевающейся на ветру белой хламиде берёт бутылку рома, любезно поданную ей Малфоем, и, отхлебнув, начинает разбрызгивать его над водой, произнося нараспев длинные фразы на каком-то неизвестным никому из них языке, в котором, пожалуй, только Малфой с трудом различает отдельные французские фразы. То, что происходит потом, заставит Джека онеметь, а остальных — почувствовать себя несмышлёными школьниками на своём первом уроке по защите от тёмных искусств: ибо когда женщина, наконец, прекратит петь, инфери отвернутся от лодки и… поплывут к кладбищу. Помогая плыть тем из них, у кого для этого слишком мало конечностей.

Зрелище завораживающее и чудовищное одновременно: десятки, а потом сотни трупов будут медленно, мерно плыть в одну сторону, а добравшись до места — опускаться под воду и там, судя по движению воды на поверхности, медленно разбредаться по своим могилам.

— Вы обещали защитить кладбище, — говорит женщина, когда последний труп исчезает под водой.

— Д-да, — Малфой с трудом стряхивает с себя некое подобие оцепенения, в котором следил за происходящим. Он переводит её слова, волшебники поднимаются и начинают уже своё, понятное, привычное и кажущееся теперь таким простым колдовство.

…Возвращаются они уже в темноте. Люциус с Ойгеном сидят на корме рядом — Снейп ведёт лодку сам, устроившись на носу и что-то обдумывая.

— Как ты сделал это? — спрашивает Малфой, беря всё ещё очень холодные руки Мальсибера в свои. — Я ведь тоже не так плохо знаю Империо… но там просто не за что зацепиться — сознания почти нет. Как?

— Я не к сознанию цеплялся, — слегка улыбается он.

— Как это не к сознанию? А к чему?

— К желаниям, — он опять улыбается и слегка сжимает его пальцы.

— Как связаны желание и Империо? — недоумевающе спрашивает Малфой.

— Они просто очень голодные, — помолчав, говорит Мальсибер — его вдруг передёргивает, и он вцепляется в руку Люциуса. — И чем-то очень похожи на дементоров. Бастет, как же я ненавижу смерть, — шепчет он с неожиданной в нём сейчас яростью.

— Её никто не любит, — кивает Малфой, прижимая его к себе. — А большинство и боится.

— Я не боюсь, — качает головой Ойген. — Я просто не выношу её. Отвратительно. Я раньше думал, что существ хуже дементоров не бывает — ан нет… оказывается, есть такие. Дементоры по сравнению с ними — милейшие существа… вполне разумные и способные к адекватнейшему общению, — он усмехается и возится, устраиваясь поудобнее. — Можешь трансфигурировать плед? — просит он и поясняет с улыбкой: — Так уютнее. Ты не представляешь, как мне хочется сейчас домой.

Люциус одним взмахом палочки трансфигурирует плед, другим — заворачивает в него Мальсибера, обнимает его за плечи и говорит мягко:

— Я тебе говорил: возвращайтесь, вдвоём. Вы уже столько сделали.

— А ты?

— Я останусь, — просто говорит он. — Здесь ещё очень много работы.

— Вот именно, — кивает Ойген.

В лагере они оказываются к ночи, но хотя все они вымотаны, казалось бы, до предела, так просто уснуть не могут: долго сидят молча за столом — вроде бы как что-то едят, потом Снейп так же без слов капает всем что-то в стаканы. Долохов выпивает залпом и сразу уходит, Джек повторяет и оправляется следом — а вот Мальсибер отставляет свой в сторону и говорит с непонятным упрямством:

— Не хочу.

— Можем подраться, — кивает Снейп. — Ты обещал слушаться. Беспрекословно.

— Да нет, я выпью — только чуть позже… могу я тебя спросить?

— Ну попробуй, — кивает тот.

— Тебя ведь всё творящееся здесь даже не удивляет — я не про инфери, не хочу вспоминать даже. Я обо всём остальном. Я понимаю, что не пугает — но ты так… спокоен, что ли. Или мне кажется?

— А в чём вопрос? — усмехается Снейп.

— Не знаю, — тот вдруг смеётся. — Сам сформулируй. Можешь?

— И вопрос, и ответ? Что ж… могу. Да, меня это не пугает и не удивляет. Я не вижу никакой принципиальной разницей с годом, что я провел на посту директора, к примеру. Оружия чуть больше, культуры — чуть меньше… а в остальном одно к одному. Хотя, бесспорно, противно. Я ответил?

— Ты полагаешь, что это в человеческой природе?

— В каком-то смысле… хотя тут всё очень уж неудачно сошлось. И я не слишком люблю людей, как видишь, — добавляет он скорее с иронией, чем с сарказмом. — Что завтра думаешь делать? Домой вернёмся?

— Какое домой? — очень удивляется Ойген, беря в руки стакан с растворённым в чае зельем. — Надо же что-то сделать с крокодилами, да и на улицах работы полно, — он улыбается и залпом выпивает свой чай.

…Назавтра все встают только к обеду и с облегчением обнаруживают, что Филипп всё-таки возвратился: задумчивый и молчаливый. Мальсибер предлагает всем разойтись и вернуться к отдыху — но никто не уходит, и во второй половине дня они, соответствующим образом проинструктированные, выходят на улицы, вновь развозя продукты, медикаменты и воду, оказывая первую медицинскую помощь, снимая с крыш тех, кого можно, и перевозя их в лагерь.

За всем этим они проводят ещё несколько дней, и однажды вечером Снейп категорично всем заявляет, обводя строгим взглядом их усталые бледные лица:

— Довольно. Я полагаю, пора возвращаться.

— Мы же ещё хотели, — начинает Пат, но Долохов её обрывает:

— Согласен.

Все смотрят на Ойгена — тот молча кивает, теребит ремешок часов, который так и проносил всё это время, не снимая (благо, те зачарованы и ни воды, ни крови, ни ударов не боятся) и резко встаёт:

— Собираемся. Ты прав — хватит.

Он ушёл бы ещё вчера — и потому что устал бесконечно, и потому что они начали, наконец, встречать других, кажется, местных волшебников, и потому что вообще люди как-то ожили и начали что-то делать, да и власти, похоже, взялись за ум… но прежде всего потому, что он хочет домой. Однако взять на себя ответственность за возвращение не решается: куда проще кинуться в дело вот так, с головой, чем решиться из него выйти — потому что это кажется ему почти трусостью, и хорошо если не предательством, а ни тем, ни другим он быть не хочет. И Северус прекрасно понимает всё это — а вот ему вовсе не трудно принять за всех такое решение, он вообще привык делать такие вещи, и на самом деле считает, что им всем здесь больше не место.

Они возвращаются все вместе — сперва в казино, где Мальсибер распускает всех по домам, дав каждому неделю внеочередного оплачиваемого отпуска, от которого Долохов (который, ко всеобщему удивлению, забирает с собой спасённого им смешного лохматого пса), впрочем, тут же отказывается, ограничившись одним выходным и заявив, что хоть кто-то же эту неделю работать должен.

А вот сам Ойген на несколько дней остаётся дома — купается, таскает своего друга на длинные прогулки по городу (и тот ходит, хотя обычно соглашается на подобное не чаще одного раза в месяц) — а потом вдруг берётся самостоятельно выкладывать мозаичную плитку в их строящемся доме. Это занятие неожиданно совершенно его захватывает — даже вернувшись к работе, он тратит на него абсолютно всё своё свободное время, часами пропадая в ванных комнатах, во дворе, даже в кухне — везде, где, согласно проекту, на стенах должна появиться плитка. Работает он исключительно руками — и выходит каждый раз перепачканный по уши и очень счастливый. Он вообще делает сам очень много — так и надо, конечно, владельцу и основателю нового дома, но всё-таки подобные настойчивость и скрупулёзность весьма неожиданны в нём, и тому же Снейпу приятны. А Малфой — которому тоже находится дело, и который с удовольствием во всём участвует, заявив в самом начале, что он никогда в жизни не видел и вряд ли ещё когда-то увидит, как возводится настоящий дом, и не намерен упускать ничего — говорит, что отлично Ойгена понимает и на его месте делал бы то же самое.

Но когда Мальсибер решает точно так же — самостоятельно и вручную, по одной крохотной плитке — выложить весь бассейн, Северус начинает за него беспокоиться. А Люциус только смеётся:

— Сев, не трогай его! Он столько лет сам Мерлин не разберёт чем занимался — дай ему вспомнить, что такое работа руками! Тебе этого не понять — но это такое невероятное наслаждение… я сам только когда восстанавливал мэнор понял это. Ему сейчас очень хорошо… он насытится — и успокоится. Поверь мне.

— Терпеть не могу, когда его так заносит, — недовольно говорит Снейп.

— Ну что ж поделать, — примирительно говорит Люциус, — он такой… ты сам знаешь, как он легко увлекается. Сколько я его помню, он всегда был таким. Пусть займётся этим аквариумом…

— Бассейном!

— Ну бассейном — дай ему оторваться. А какая зато там будет энергетика, ты представляешь? Зимой подогревать не придётся!

На бассейн уходит больше месяца — но когда тот готов, результат действительно впечатляет: даже пустой, тот кажется наполнен словно бы плещущейся и бликующей на солнце водой.

— Думаешь стать художником? — шутит Люциус, в восхищении разглядывая его работу.

— Пожалуй что с меня хватит, — со смехом качает головой тот. — Мне под конец уже надоело — но надо же было закончить. И вышло и правда красиво, — с гордостью говорит он.