Крепость в Лихолесье (джен)

Сквозь боль и дурноту Гэдж смутно осознавал всё окружающее. Кто-то из орков все-таки выдернул клинок из его раны — наверно, жаль было терять в неизвестности хороший кинжал. Дыру под ребром Гэджу заткнули пучком корпии, и даже попытались перевязать прямо поверх рубахи; потом куда-то волокли, потом подняли и усадили на холку лошади, и холодная лапа Хэлкара, угнездившегося позади, в седле, крепко обхватила его за плечи. Конь, фыркая, шёл быстрой тряской рысью, и при каждом его шаге в бок Гэджа как будто снова всаживали нож, и выбивалась из раны кровь, и повязка медленно, но верно пропитывалась насквозь, вязко набухала и сползала, сползала, становясь тяжёлой и мокрой. Впрочем, это продолжалось недолго, не больше нескольких минут; потом Гэджа сбросили на землю, и он пришёл в себя от резкого, шибанувшего ему в нос едкого запаха.

Это Хэлкар прежде, чем выехать из лагеря, предусмотрительно запасся пузырьком с нюхательной солью.

— Ну-ну, давай, окстись, орк… ты мне ещё нужен… Ненадолго.

Гэдж с трудом проморгался. Поднял голову — и упёрся во взгляд назгула, будто в глухую стену: тёмную, непробиваемую, заполняющую собой все обозримое пространство… И всё же сквозь кровавый туман, стоящий перед взором, Гэдж узнал приметное место — ту самую лощинку, на краю которой росла древняя седая ветла. Почему Хэлкар привёз его именно сюда? Может, потому, что именно здесь, в силу каких-то неведомых причин, воспоминания Гэджа были особенно яркими и отчетливыми, потому, что именно здесь находилась «дверца», приоткрывающая лазейку в Мир-Гэджа-до-Крепости, и назгул хотел подобрать к этой «дверце» ключик? Орк не знал — и не имел никаких сил этого выяснять.

Он полусидел, привалившись спиной к огромному замшелому пню, и Хэлкар мрачной холодной глыбой нависал над ним, пытаясь привести в чувства.

— Очухался? Смотри сюда.

Перед глазами Гэджа возникло кольцо — тонкий золотой ободок с алым камнем. Назгул что-то зашептал — не то на Черном Наречии, не то на каком-то другом, незнакомом Гэджу языке, изобилующем шипящими и лязгающими звукосочетаниями; колючие уродливые слова вбуравливались в сознание, как стальные клинья вбуравливаются в камень, заставляя его крошиться и трескаться, принимать нужную каменотесу форму. Красный минерал в перстне, маячивший перед взором Гэджа, представлялся ему огоньком, блуждающим в буром, как засохшая кровь, мокром тумане, облепляющем с головы до ног, рождающем в голове смутные видения: отблеск пламени в подвале... замшелые стены Крепости… внутренний двор… подземелье… Комната-с-колодцем… приземистая, заплесканная кровью плаха…

— Не то, вернись в лес… В лес, — приказал назгул. Алый камень в его перстне был уже не огоньком — кровавым глазом, заглядывающим, казалось Гэджу, в самую его душу, выворачивающим её наизнанку — так вязальный крючок выворачивает старый драный носок, — пытающимся проникнуть взором в самые сокровенные уголки. Багровое мерцание то начинало угасать, то разгоралось с новой нестерпимой силой, рождая ужас и боль, а в этой боли — тени, образы, смутные очертания вещей, людей и ландшафтов, вереницу знакомых и незнакомых лиц, предметов, картинок: осенний лес, полянка с замшелым пнем… старая ветла на краю… тропа, уходящая в овраг, вдоль ручья и дальше — на юго-запад, к холму на опушке Лихолесья… к старому бревенчатому дому за плетенной из тальника изгородью… с поросшим зеленоватым мхом порогом, потемневшим от времени высоким коньком на крыше и увитыми плющом столбиками крыльца…

— Овраг, ручей, холм… — бормотал назгул. — Дальше, что дальше?

Дальше не было ничего, только туман — сверху, снизу, по сторонам. Что-то не пускало Гэджа вперёд, какая-то упругая невидимая сеть. Туман кружился — и только; не было в этом тумане ни видений, ни образов, ни продолжения пути… Была неуемная багровая боль, всеобъемлющая, пронизывающая и раздирающая, как крюк палача.

Назгул приглушенно цедил не то заклинания, не то ругательства.

— Дом… дом на холме… Кто там живет?

Кто живёт… Радагаст… Отшельник в буром балахоне… держащий на ладони зеленогрудую пичужку… деревянным гребнем вычесывающий репьи из шерсти озорника-медвежонка… прислушивающийся к фырканью ежа... старый волшебник и ворожей… такой же, как Шарки…

— Шарки… Что ты знаешь о Шарки, орк?

Гэдж захрипел; ему не хватало воздуха, кровавая взвесь поднималась, закручивалась перед глазами тошнотворным вихрем, он терялся в нем, захлебывался, стремительно шёл ко дну — в густой холодный мрак, из которого нет возврата, вечную ночь, пропасть, бездну, стылое небытие.

— Ну? — наседал назгул. — Отвечай, орк. Быстрее. Кто такой Шарки?

— Ты хочешь знать, кто такой Шарки? — спросил вдруг голос из темноты, негромкий, но очень внятный, раскатившийся по лесу, точно беззвучный гром. — Шарки здесь. И он сам готов тебе это объяснить.

Хэлкар медленно выпрямился.

Из лесного сумрака на краю поляны выступила фигура всадника: Саруман восседал на чёрном, как ночь, коне Кхамула, и в поднятой руке мага сверкал голубоватый кинжал. Свечение пробежало по клинку снизу вверх, озарило птиц и виноградные лозы, засияло на острие ослепительно-белой звездой; пустив коня вскачь, прямиком на назгула, Саруман метнул кинжал в тёмную фигуру. Хэлкар вскинул руку, будто защищаясь, и лощину на секунду озарило багровой вспышкой; сорвались с клинка ожившие птицы, закружились вокруг назгула серебристым вихрем. Кинжал прошёл сквозь тело Хэлкара, как игла проходит сквозь лоскут ткани, и упал в траву. Назгул пошатнулся, но устоял; края пробитой клинком дыры изошли сизым дымом, и темная фигура окуталась чёрным, расползающимся бесформенными лоскутами туманом.

— С-сволоч-чь, — прошипел он. Левая его рука полностью обратилась в дым, но правой он вытянул из ножен меч, багровеющий густым тусклым свечением; Кольцо на пальце назгула налилось мощью, потемнело, окуталось грязновато-алым ореолом — неярким, но отчего-то вызывающим неприятную резь в глазах.

Саруман развернул коня в дальнем конце лощины, вынул из воздуха пылающий серебристый шар.

— Не будь дурнем, проваливай к своему хозяину, или я сейчас развоплощу тебя, как твоего дружка Кхамула. С особой жестокостью — за мальчишку!

Хэлкар — сгусток колышащейся под плащом чёрной мглы — захохотал.

— Мальчишка мертв! Ты доволен?

Саруман метнул в него серебристый шар. Хэлкар поймал его острием меча, но зря — шар лопнул, серебристый свет змейками побежал по лезвию, оплел руку назгула, Хэлкар не взвыл — взревел, вскрежетал, возопил так, что задрожала на деревьях еще цеплявшаяся за ветви листва. Упала на землю металлическая маска, Тьма, до сих пор скрытая под плащом, сбросила личину, загустела, набрякла недоброй силой, закрутилась воронкой, внутри которой наливалась багровая искра, сродни алому мерцанию в Кольце. Бесшумно соскользнуло на траву темное одеяние. Поднялся ветер, промчался вихрем вокруг лощины, рванул ветви деревьев, обрёл форму тонкого смерча; темная воронка поднялась над землёй, всасывая, втягивая в себя окружающее — палую листву, сухие сучья, хвою, лесной сор. Струи разлитой под деревьями сумеречной тьмы втягивались в неё, как нитки втягиваются в клубок, и сгусток мрака впитывал их в себя, чёрный и опасный, точно грозовая ночь, он рос и ширился, поднимался над землёй, и в нем мчались скукоженные, сорванные с ветвей обрывки листьев, и вырванные из земли камни, песок и пыль, и проскальзывали коленчатые багровые молнии, и угадывался странный взгляд — исполненный ярости, досады и холодной, надменной ненависти, чистой и острой, как обнажённый клинок.

— Ты пожалееш-шь… с-старый хрыч…

Саруман поднял руку, и в ней был меч, сотканный из серебристого свечения. Лицо мага блестело в темноте, напряженное и прозрачно-бледное, будто нарисованное мелом на тёмном стекле.

— После тебя, тварь. — Он ударил пятками вороного коня. — Вперед.

Конь захрапел. Сгусток тьмы поднялся — воронка завернулась туже, набрала силу, изогнулась и подалась вперёд, разеваясь, точно огромный рот, навалилась на всадника мощью, и холодом, и дыханием тлена, стремясь раздавить, расплющить, развеять в пыль — и напоролась на лезвие серебристого меча…

Темнота лопнула. Лощинка осветилась вся, целиком — от верхушек деревьев до самых потаенных мышиных нор — и содрогнулась земля… Всю свою Силу вложил Саруман в этот удар, всю пережитую боль, ярость и ненависть, всю жажду возмездия — и не дано было назгулу противустать этому сокрушительному напору… Хэлкар был зол — но Белый маг, к несчастью назгула, был ещё злее.

Жуткий, душераздирающий полувизг-полувопль сотряс мир. Воронка держалась ещё мгновение, нависала, выла, грозила смертью и Тьмой — и вдруг рассыпалась, разорвалась, разбрасывая клочья мрака и жгучие багровые искры; взметнулись в воздух листва и комья земли, камни, сучья, градом посыпались с небес, рвущихся, гремящих, озаряемых серебристыми зарницами. Ещё секунду-другую вокруг было светло, как днём, и беззвучно гремела ночь, и сотрясалось небо, и дрожала земля, и рассыпа́лись вокруг, забивались обратно в поры почвы и под корни деревьев клочья выползшей из нор тьмы…

А потом настала тишина. Плотная и глухая, будто разом забившая уши мохом. Истинно мертвая, безжизненная, как безмолвие древнего заброшенного склепа…

Застыла ночь.

Замерло время.

Но звуки — упрямые, неубиваемые — всё же, пусть и не сразу, вернулись.

Родился в высоких кронах робкий ветерок, тронул листву, зашелестел сухостоем; с тихим шорохом спорхнул с ветки опавший лист. Далеко, на пределе слышимости, хрипло крикнула в лесу ночная птица. Что-то шевелилось и похрустывало на земле: догорала подожженная багровыми искрами сухая трава, лопались мокрые сучья, деликатно потрескивала хвоя, дымилась, оставляя вместо себя чёрные обугленные проплешины.

Пахло гарью — какой-то особенно едкой и мерзкой, болезненно царапающей горло.

Саруман с трудом перевёл дух.

Усилием воли заставил себя опустить руку и разжать пальцы — судорожно стиснутые, сведенные судорогой, точно все ещё сжимающие невидимый меч. Рука его, от кисти до локтя, горела, будто трухлявое, охваченное огнём деревянное полено. Вот и всё, сказал он себе — всё закончилось… Впрочем, всё ли?

Еще подъезжая к полянке, Белый маг понял, что радагастов «якорек» здесь сорвался, и защитная Сеть оказалась «прорвана», приоткрылась прорехой — крохотной такой лазейкой; — но встречи с назгулом лицом к лицу все же не ожидал… и сейчас чувствовал себя выжженной и истоптанной, оставшейся после яростного сражения землёй — израненной, безжизненной, пустой, залитой кровью и присыпанной седым пеплом. Отсутствие посоха все-таки давало себя знать: короткая схватка вытянула из мага сил куда более, чем ему бы хотелось, и приходить в себя оказалось нелегко, гораздо сложнее, чем представлялось поначалу, требовалось усилие, чтобы отогнать стоявшую перед глазами дурнотную тьму и унять постыдную, дурацкую какую-то дрожь в одеревеневших руках…

Вороной конь тоже беспокойно всхрапывал, подрагивал крупом, трудно поводил боками, хотя, казалось бы, ему, взращенному в Чёрном Замке, к подобным магическим поединкам было не привыкать… Скрюченной, как клешня, ладонью Саруман погладил скакуна по шее, чтобы кое-как успокоить, потом намотал на луку поводья и неуклюже сполз с седла. Постоял, ожидая, пока всё окружающее придёт в состояние более-менее устойчивого равновесия, огляделся, заставляя себя не вздрагивать от каждого шороха, шагнул вперед, пошатываясь, держа перед собой вытянутые руки, точно слепой.

— Гэдж.

Мир плыл перед его взором.

Он склонился над мальчишкой, схватил его за запястье, пытаясь нащупать пульс, злясь на непослушные, потерявшие почти всякую чувствительность пальцы. Успел нащупать набухшую от крови повязку — тёплую и мокрую… Но тотчас откуда-то прилетел дротик — черный, орочий — воткнулся в землю у самого основания пня. За ним последовало короткое копье… Должно быть, это подоспели орки, бежавшие на некотором расстоянии следом за Хэлкаром. Они не видели того, что минуту назад здесь произошло? Или, напротив — видели слишком хорошо, и теперь надеялись взять тепленьким обессиленного противника? Ах ты ж!.. Саруман беззвучно выругался. Выпрямившись во весь рост, он смел камни и дротики, вяло сыплющиеся из мрака, воздушным щитом, потом живо отступил в тень, под защиту пня. Поднял безжизненное тело Гэджа, укрывая его плащом, оттащил в ямку меж узловатых, выперших из земли древесных корней, уложил в неглубокой земляной выемке, будто в колыбели.

— Не стрелять! — гаркнул он. Орки прятались в лесном мраке, и маг не знал, сколько их здесь, но подозревал, что не меньше пары десятков. — Первого, кто высунется из-под деревьев, развею на месте! Приказы вашего ненаглядного Визгуна сошли на нет вместе с ним, так почему бы вам тоже не убраться восвояси, пока ничто не мешает?

Лес не отвечал; смотрел настороженно, пытался осознать произошедшее, полнился шелестящим, стелющимся вокруг лощины неуверенным шёпотом. Наконец негромкий хрипловатый голос сказал:

— Шарки. Давно не виделись, старый хрыч… Что же ты свалил из Замка, не попрощавшись и не пожелав мне ни здоровья, ни долгих лет жизни?

Саруман настороженно вглядывался в обступающий мрак.

— Каграт, казарменная скотина… Отведи своих разбойников в лес, если не хочешь неприятностей. Дальше вам хода нет… и не будет.

Но орк выполнять настоятельную просьбу не торопился:

— Ты под прицелом десятка стрел, Шарки. Я дам приказ — и тебя утыкают ими, как подушечку для иголок.

Саруман даже не усмехнулся:

— Ну, утыкают — и что дальше? Вступать со мной в бой тебе резона нет, живьем тебе меня не взять… а труп тебе мой ни к чему, иначе ты бы сейчас со мной турусы не разводил.

— Мальчишка… жив?

— Жив или нет — он останется со мной.

— Он мне нужен.

— Мертвый?

Каграт секунду помолчал — соображал, что теперь делать? Орк по-прежнему не показывался, но, видимо, был где-то совсем близко — должно быть, по другую сторону пня: подкрался в ночи, под прикрытием кустов и лесных теней бесшумно, как рысь. Голос его звучал зловещим свистящим полушепотом:

— На Визгуна и его приказы мне наплевать. Но ты знаешь, почему я всё ещё здесь.

— Ты зря думаешь, что тебе и твоей своре удастся взять меня тепленьким, — буркнул маг.

— Ничего я не думаю, — возразил Каграт, — я отродясь дурень и, если буду много думать, у меня башка по шву лопнет. Просто мальчишка ляпнул, что мою хворь можно вылечить… объясни — как?

Собравшись с силами, Саруман призвал магию: заклятие пробежало по жилам, защипало кончики пальцев, соткалось на ладони жгучей серебристой искрой. Ну, пусть только орк покажется из-под пня…

— Если он тебе сказал — зачем ты спрашиваешь меня?

— Хочу узнать, насколько ваши мнения совпадают.

— У тебя мало времени. — В отличие от Каграта Саруман говорил не таясь, в полный голос, зная, что говорит убедительно, и что там, в лесной тьме, его хорошо слышат. — Эльфы близко, и они уже получили условный знак... Без назгула и силы его Кольца в схватке с ними у вас шансов немного.

Где-то в темноте вновь возник, пронесся над лощинкой смутный ропот, в котором угадывались слова «эльфы», «окружают» и «пёс бы их побрал». Видимо, после развоплощения Визгуна боевой дух орков и впрямь малость поугас.

— Молчать! — хладнокровно приказал Каграт. — Никого здесь нет… кроме нас и этого старого сыча под пнем. Если бы он действительно рассчитывал на появление каких-то там эльфов, то вряд ли стал бы нас об этом оповещать… Ну? — обратился он к Саруману.

Белый маг прятал за спиной руку с заклятием.

— Я мог бы сказать, что тебе надо побриться налысо, и каждое полнолуние бегать нагим по крепостной стене, засунув по еловой шишке во все телесные отверстия и кукарекая на Луну… и ты бы побрился и бегал. Но, к сожалению, мальчишка вряд ли дал тебе такие советы.

— Какие же советы он мне дал?

— Подозреваю, что он велел тебе выпить протраву от червей.

— Это поможет? — голос орка звучал подозрительно.

— Если причина твоей хвори в паразитах, которыми заражена печень — поможет.

— А если причина — не в этом?

— Тут уж я бессилен, не обессудь. Ты умрёшь.

— Все умрут, — помолчав, сказал Каграт. — Вопрос — когда?

— Не знаю, — спокойно произнес Шарки. — Возможно, прямо сейчас.

В мгновение ока он выскочил из-под пня и метнул в Каграта заклятие, зреющее у него на ладони. Но орк был к этому готов: он прикрывался деревянным щитом, который, приняв на себя основной удар, разлетелся в щепки. Каграт живо отпрянул, пригнулся, взмахнул кнутом — снизу вверх, по широкой дуге. Замешкайся Саруман на мгновение, и кожаная шлея крепко хлестнула бы его аккурат под колени. Но в последний миг волшебник успел отпрянуть, споткнуться о корявый корень и даже упасть; чудом он отбил летящую ему в голову дубинку. Мага спасало только то, что Каграту действительно ни к чему был его труп, орк намеревался взять Шарки живьём, потому и орудовал не мечом, а кнутом и дубинкой — и орудовал, как обычно, весьма сноровисто… В отчаянном рывке Саруман ухитрился сбить Каграта с ног воздушным сгустком и закатиться в ямку под пнем. Орк упал — но тут же вскочил и отрывисто свистнул, подзывая из леса свое воинство: в лапе его поблескивал голубоватый кинжал, найденный в траве неподалеку (впрочем, кинжал был сейчас не голубоватый, а вновь коричнево-бурый, точно обугленный). Саруман вскинул руку — кинжал серебристо вспыхнул, и Каграт с проклятием выронил его, схватившись за обожженную лапу. Но из леса уже бежали орки, горланя и улюлюкая, на ходу выхватывая оружие, размахивая палашами и дубинками, в общем и целом дело складывалось как будто не в пользу Сарумана…

В широкий бок пня внезапно вонзилась стрела — и тоненько зазвенела, подрагивая. Стрела оказалась длинная, тисовая, её белое оперение было отлично различимо в ночи, оно словно светилось в полумраке длинным бледным пятном.

Кагратова кодла невольно отпрянула.

— С-сука! — прохрипел кто-то. — Остроухие!

— В укрытие! — рявкнул Каграт. — В лес, живо.

Орки вновь отступили, откатились, попрятались в зарослях. Каграт тоже куда-то исчез — но, подозревал Саруман, вряд ли отошёл далеко, просто затаился по другую сторону пня. Наверно, прислушивался и приглядывался, пытаясь понять, что происходит, где скрывается осторожный враг, и с какой стороны ждать нападения.

Но ничего не происходило — минуту, другую, третью… Эльфы, если они и в самом деле были где-то поблизости, почему-то никак не давали о себе знать. Над полянкой повисла тишина, напряжённая и пронзительная, до звона в ушах — только где-то на рубеже слышимости тоненько зудел осмелевший комар… Каграт яростно прошипел:

— Нет тут никого… По-вашему, остроухие стали бы предупреждать нас о своём появлении? Это всё твои фокусы, старый!

— Если эльфы не перестреляли вас сию минуту, как цыплят, вовсе не значит, что их тут нет, — возразил Саруман. Пользуясь короткой передышкой, он щелчком пальцев сотворил с полдюжины волшебных огоньков — только на это ему, в сущности, сейчас и хватало сил, — и они светящимся роем повисли в воздухе. Огоньки были безобиднее стайки светлячков, но маг надеялся, что эта искристая завеса все же выглядит для непосвящённых достаточно внушительно. — Того, кто осмелится подступить к огням, распылит на месте, Визгун тому свидетель… Ну что, посидим, подождём, пока вас возьмут в окружение? У меня время есть.

Он по-прежнему прятался в ложбине под корнями пня: стоял на коленях, склонившись над Гэджем, зажимая рукой рану у него под сердцем, и знал — времени и у него, и у Гэджа куда меньше, чем ему бы хотелось. Да и Каграта было не так-то легко сбить с панталыку:

— Брехня! Где они, твои эльфы? Их слишком мало, чтобы напасть и уж тем более чтобы нас окружить…

— Зато стрел у них много, — вполголоса заметил Саруман. — И они не любят терять своих — ни убитыми, ни пленными… — И, точно подтверждая его слова, где-то чуть в отдалении прозвучал звук эльфийского рожка — звонкий и чистый, далеко разнесшийся в ночи над дремлющей пущей, ему ответил второй — с другой стороны, и еще один… Каграт приглушенно выругался.

В лесу поднялся негромкий ропот.

— Не будь дурнем, Каграт! — просипели из темноты. — Нужен тебе этот вшивый старик — уж выковыривай его как-нибудь сам. Прикажешь нам тут с эльфами меситься, что ли? Их слишком много…

— Может, и прикажу, — негромко процедил Каграт в ответ. — Бузить вздумал, Уррыш?

В хрипловатом голосе Уррыша зазвучали раздражение и горечь:

— Ну, давай, приказывай. Только за ради чего меситься-то? За ради десятка трупов с обеих сторон? Визгун сгинул вместе со своими цацками, с тыла нас не прикроет… А ведь раньше тебе на своих парней, кажется, было не наплевать.

Каграт — там, по другую сторону пня — молчал. С присвистом тянул воздух сквозь зубы. Наверное, прикидывал вероятные потери в случае стычки, возможный куш и шансы на победу, яростно играл желваками, сжимал кулаки и беззвучно скрипел зубами. Наконец рыкнул коротко:

— Ладно, сиди в лесу, Уррыш, не высовывайся, я эту старую крысу без тебя достану. Кто со мной, кто смелый? Кто…

Его вновь прервал звук рожка — резкий, вызывающе-яростный, раздавшийся совсем близко, по другую сторону лощины.

Над поляной промчался серебристый сполох — высветил, озарил все вокруг, на пару секунд прогнал ночь и ослепил, как попавший в глаза солнечный зайчик.

И тут же — наконец! — дружно запели стрелы: тиунн… тиуннн…

Каграт с бранью отпрянул.

Сполох поднялся над лощиной, стянулся узлом, засиял белым, чуть неправильной формы шаром, будто не особенно удачная рукотворная луна. Интересно, чья это корявая магическая поделка — Гэндальфа? Радагаста? Обоих сразу? Ладно, какая, в сущности, разница… Как бы там ни было, и Гэндальф, и эльфы явились как нельзя более кстати, этого было трудно не признавать…

В ночи метались смутные тени. Кучно завистели эльфийские стрелы, в ответ защелкали орочьи арбалеты, тишина осенней ночи кончилась, умерла, наполнилась звоном оружия, хрустом валежника, топотом, руганью, отрывистыми командами, воплями и криками. Кто-то наступал, кто-то оборонялся, кто-то ломился сквозь кусты, спасался бегством, прикрывал своих и вступал в неравный бой с превосходящими силами противника; Саруман не обращал внимания на всю эту суету. Он все так же сидел, склонившись над Гэджем: мальчишка был еще жив, но бледен и беспамятен — повязка вновь пропиталась кровью, нож вонзился глубоко под ребра, разорвал сосуды и жилы, наверняка повредил легкое. Белый маг оторвал пару длинных лоскутов от рубахи и плаща, сложил их в несколько слоев, плотно, как только было возможно, прижал к ране, перетянул полосой ткани…

Кто-то заполошно захлопал крыльями у него за спиной.

— Сар-руман! Вот ты где…

Гарх! Старый верный комок перьев… Хриплое невнятное карканье никогда ещё не звучало для мага большей музыкой, чем сейчас, но он не мог позволить себе оглядываться и искать ворона взглядом, только отрывисто бросил через плечо:

— Где Гэндальф? Здесь?

Гарх опустился рядышком на траву, слегка взъерошенный и потрепанный, но гордый и довольный собой, точно могучекрылый орёл Манвэ, явившийся для спасения утопающих в последний момент.

— Здесь. Радагаст сказал эльфам, что тебя следует искать в Змеиной лощине, а я вызвался указать дорогу… — Склонив голову, он посмотрел через плечо мага и, подслеповато щурясь, боком подскочил ближе: — Кто это с тобой? Мальчишка? Живой? Мертвый? Откуда?.. Как он сюда попал?

— Слишком много вопросов, Гарх, на которые у меня пока слишком мало ответов, — с раздражением отозвался Саруман. — Скажу только, что здесь был Ангмарец… и он пытался шарить в воспоминаниях Гэджа с помощью Кольца.

— Вот ур-род. И что, ему много удалось выведать?

— Не знаю. Да это и не имеет особого значения, потому что Ангмарца больше нет… по крайней мере, в телесном воплощении. Но мне нужна помощь. И поживее.

Ворон испуганно дёрнул головой.

— Ладно, я найду Гэндальфа… Он тут где-то неподалеку.

Он взмахнул крыльями и исчез — так же внезапно, как и появился. Звуки схватки меж тем тоже отдалились, откатились куда-то дальше в лес. Саруман не прислушивался, некогда ему было в это вникать; он стоял на коленях, возложив правую руку мальчишке на лоб, а в левой крепко сжимая его безвольную, липкую от пота ладонь. Осторожно призвал Силу — не ту холодную, убийственную, которой грозил Каграту, а тёплую и живительную, мягкую, как кошачья лапка; ну же, Шарки, старая сволочь, сказал он себе, давай, не отступай, покажи, на что способен…

— Гэдж, слышишь меня? Не уходи. Не уходи, мальчик…

Гэдж молчал, блуждал где-то в безвременье, повергнутый в могильный мрак магией назгульского Кольца — колючей, неподступной, хаотично переплетенной, как скрученная узлами проволока. С исчезновением Визгуна узлы ослабли, но полностью не пропали, и Саруман заставил себя на этом сосредоточиться; он продирался сквозь путанное магическое вервие, точно сквозь липкую паутину, и нащупывал слабые места, и распутывал, и развязывал, и, если не выходило — рубил… Но не мог не признавать — Гэдж зашёл по тёмной дороге уже слишком далеко, и с каждым мгновением ускользал все дальше и дальше.

И жизнь в нем уходила тоже, неумолимо угасала, пульс — мелкий и сбивчивый — тянулся тоненькой ниточкой, почти прозрачным волоском… тянулся… тянулся… и каждый удар сердца был слабее предыдущего, и промежутки между толчками крови становились все дольше… и Белый маг знал — рано или поздно следующий удар не случится. И потому сжимал жилу на запястье Гэджа с такой неистовой силой, точно был убежден: ослабь он хватку хоть на короткий миг — и биение жизни угаснет тотчас, как свеча на ветру.

И всё же мгновение, когда пульс на руке мальчишки пропал окончательно, почему-то застало его врасплох. Как удар кулаком в лицо.

Последний волосок лопнул. Ниточка оборвалась.

И уже не могла восстановиться.

Но какую-то долгую секунду Саруман ещё надеялся на чудо.

Он схватил Гэджа за грудки, судорожно сжал в горсти ворот грязной, пропитанной кровью рубахи. Глухо сказал сквозь зубы — не прося, требуя:

— Вернись.

И не услышал собственного голоса.

— Вернись! Ну же!

Это было глупо. Но это было то, с чем Белый маг не мог заставить себя смириться.

И он ударил Гэджа ребром ладони в грудь — отчаянно, яростно, словно это могло помочь, заставить заработать лёгкие, вновь запустить сердце, побудить кровь бежать по жилам, словно могло случиться невозможное… Ударил ещё раз, и ещё, и ещё — слепо, без мыслей, без чувств, как деревянная кукла, глотая спазм в горле, ни на что уже не надеясь…

Но невозможное вдруг — случилось.

В первую секунду Саруман не поверил.

Тем не менее пульс вновь родился — слабый, прерывистый… но он был, пусть неуверенный, но устойчивый, сердце билось, Гэдж опять дышал — единственным здоровым лёгким. Шагнул каким-то образом назад, из-за порога смерти, вытянутый, вырванный из-за завесы, из-за которой не возвращаются… Чем вырванный? Кем? Какой неведомой силой? Саруман не ведал, да и не особенно желал ведать, по крайней мере, сейчас — важно было вновь не отпустить мальчишку во тьму…

Прошла минута — долгая, как вечность.

Пульс сохранялся — малозаметный, но, во всяком случае, постоянный. Маг медленно отстранился и сел на пятки, чувствуя себя странно дряхлым, дряблым, совершенно опустошенным, как выпитый до дна старый бурдюк. Провел руками — трясущимися, испачканными землёй и кровью — по лицу, оставляя на щеках грязные разводы…

И внезапно ощутил за спиной чужое присутствие.

Но это был вовсе не Гарх. И даже не Гэндальф.

Кто?

Белый маг замер.

Незваный визитер подошёл, ступая мягко, почти неслышно. И стоял теперь в нескольких шагах позади волшебника, то ли не желая, то ли не решаясь заявить о себе. Враг? Друг? Враг не стал бы вот так стоять за плечом, безмолвно наблюдая за происходящим и сдержанно дыша в затылок, но и другом явившегося из ночи, пожалуй, трудно было назвать.

Впрочем, то ли неясным наитием, то ли неведомым чутьем Саруман тотчас понял, кто это. И даже не особенно удивился — слишком устал, чтобы сейчас чему-либо удивляться.

— Это ты выпустил стрелу? — спросил он, не оборачиваясь. — Ту, первую? С белым оперением?

Подошедший как-то неловко переступил с ноги на ногу.

— Да. Трофейную. — Он подался вперёд и с некоторым трудом вы дёрнул из вязкой древесины эльфийскую стрелу, до сих пор торчавшую в грубой шкуре пня. Пояснил неохотно: — Она принадлежала тому эльфу… вчерашнему пленнику…

— Понимаю. Что с ним стало?

— Он мёртв. А я просто не хотел, чтобы вы с Кагратом поубивали друг друга.

— Ты рисковал, — негромко заметил маг. — Но за попытку помешать нападению — спасибо. Это было... кстати.

— Меня никто не видел… я надеюсь. — Радбуг секунду помолчал. Зачем-то потрогал острие стрелы, уколол палец, с раздраженным шипением слизнул выступившую на коже капельку крови. Глядя в сторону, спросил безо всякого интереса: — Парень… жив?

Саруман по-прежнему не оборачивался:

— Зачем тебе это знать?

— Час назад он спас мне жизнь.

— Он спасёт жизнь ещё многим, — проворчал Белый маг, — если, конечно, сам до рассвета не шагнет за грань. Такая вот закавыка.

— Ясно. — Радбуг мрачно сжал губы. Украдкой огляделся: эльфы были где-то рядом, в лесу, и получить стрелу в спину орку совсем не улыбалось. — Ну… это все, что я хотел узнать. Удачи — вам обоим. Прощай, — он повернулся, собираясь уйти.

Откуда-то из ночной чащи — справа, слева, — ещё временами доносился суматошный хруст веток и звон оружия. В потерявших листву ветвях ближайшего дерева путался месяц, будто рыба, попавшая в невод, заливал поляну призрачным блеклым светом. Саруман вдруг увидел себя со стороны — сгорбленный седой старик, усталый, растерянный, с диким полубезумным взором, бросающийся от надежды к отчаянию — и наоборот…

— Радбуг, — негромко сказал он.

Орк, уже отступив, секунду помедлил — но все же неохотно обернулся.

— Ты можешь остаться, — медленно произнес Белый маг. — Если… считаешь нужным. Под моей защитой. Эльфы не причинят тебе вреда, даю слово.

Радбуг не улыбнулся.

— Но не причинят и добра. Мне не место среди эльфов, Шарки, я достаточно долго прожил на свете, чтобы это понимать. И, как бы там ни было, сейчас я все же предпочитаю оставаться со своими… соратниками.

— Не смею спорить. Но знай — в случае чего тебе есть, куда идти. В Изенгарде… там, на юге Туманных гор… тебе всегда будут рады.

— Хорошо. Я давно подозревал, что ты — не тот, за кого пытаешься себя выдавать... Я запомню твои слова, — после короткой паузы сказал Радбуг. — Запомни и ты. И… сделай все, что от тебя зависит.

Он отступил — в чащу, следом за рассеявшимся где-то в зарослях отрядом Каграта — и исчез, бесследно растворился в беспокойном предрассветном лесу.