Закон противоположностей, или психология счастья (джен)

На строительство дома уходит практически год, и когда тот готов, Снейп ожидает, что Мальсибер устроит какой-нибудь грандиозный праздник — но, к его огромнейшему изумлению и к не меньшей радости, тот даже намёков не делает на что-то подобное. В конце концов Северус не выдерживает и спрашивает его:

— А что, праздновать ты не будешь?

— Я не могу представить, как можно бы было сделать это, — мягко улыбается тот. — Это же настоящий дом… новый, живой… я не знаю, как отмечают подобные вещи, — он нежно проводит ладонью по мрамору: они сидят на выходящей на пляж веранде, прячась от одного из первых летних дождей, и Сова лежит на коленях у Северуса. — Я бы собрал здесь всех, кто мне дорог, но одновременно этого сделать нельзя, а как выбрать, кого на праздник не звать — я не знаю, — смеётся он. — Поэтому будем звать всех по отдельности… ты не против?

— Нет, — Северус даже глаза прикрывает от удовольствия. Меньше всего ему хочется видеть здесь толпу народа — он вообще порой ловит себя на мысли, что и вовсе бы никого сюда не пускал… и как здорово, что у него здесь есть собственное крыло, войти в которое без разрешения может только Ойген.

— Я даже не думал, что мне может быть где-нибудь так хорошо, — говорит Мальсибер. — Ты знаешь, я даже в нашем родовом доме никогда так себя не чувствовал…

— Так то родовой, — кивает Северус. — А это — твой. Он же весь — ты, — он слегка улыбается. — Конечно, тебе хорошо здесь.

— Он не я, — смеясь, возражает Ойген. — Он — мы. И намного больше…

— От меня тут, по счастью, немного, — Снейп снова чуть-чуть улыбается. — Иначе здесь было бы куда неприятнее. Мне нравится то, что вышло, — он встаёт и вдруг предлагает: — Пойдём искупаемся?

— Под дождём? — с удивлением спрашивает Мальсибер. -Ты же не любишь.

— Не люблю, — соглашается тот. — Но сейчас — хочется. Идём.

Снейп стряхивает кота с колен, и они вдвоём с Ойгеном идут к воде — у её кромки Северус оборачивается и долго смотрит на дом, у которого, вопреки устоявшейся традиции, два парадных входа: один — для всех — с улицы, а другой — для своих — с пляжа. Над каждой из дверей — герб (рассеченный на чернь и червление треугольный английский щит, справа на чёрном поле — объятый пламенем меч, слева на алом — золотой кадуцей, щит венчает развёрнутый вправо серебряный шлем с поднятым забралом и двумя золотыми крыльями в качестве нашлемника) с сосновыми ветвями в основании и серебряной лентой с фамильным девизом Мальсиберов: «Omnia sol temperat» («Солнце согревает всё» — лат.); щит держат слева — серебряный перепел, а справа — золотая виверна. Под основанием герба — надпись, вычитанная Ойгеном в какой-то старинной книге: «Всегда смотри на вещи со светлой стороны, а если таких нет — натирай тёмные, пока не заблестят», и которую Северус полагает фактически его личный девизом.

Так начинается их восьмой год в Соединённых Штатах — самый, пожалуй, спокойный из всех, который принесёт Снейпу окончательное и полное научное признание и поставит перед неожиданной совершенно проблемой: ибо вручение одной из самых престижных научных премий подразумевает газетные репортажи, причём репортажи иллюстрированные. А вот снимки свои в газетах Северус видеть категорически не желает, и что делать с этим — неясно. Когда, так и не отыскав никакого решения, он с досадой рассказывает об этой проблеме Мальсиберу, тот только плечами пожимает:

— Северус, ну это же просто! Скажись суеверным и запрети себя фотографировать. Мало ли, — он смеётся. — Вон, некоторые магглы искренне полагают, что фотография похищает их душу… ну, или что по ней можно их как-то заколдовать, — добавляет он быстро, потому что выражение лица Снейпа после предыдущего заявления его и пугает, и смешит одновременно. — А если ты вот так на них всех посмотришь — тебя вообще больше ни о чём не спросит! Мало ли… ты имеешь право быть суеверным без каких-либо комментариев! — восклицает он.

— Ты видел когда-нибудь суеверных учёных? — скептически спрашивает Снейп.

— Да я вообще из учёных близко только тебя да Руквуда видел, а эта выборка явно не релевантна! — смеётся Мальсибер. — Но я уверен, что учёные — люди, а раз они люди — значит, имеют право быть суеверными! Ну, или можешь намекнуть коллегам, если уж тебе так перед ними неловко, что скрываешься от какой-нибудь давно и неудачно брошенной женщины, которая тебя всё никак не может забыть и преследует уже много лет, — тут же придумывает он ещё один вариант. — И скажи, что версия про суеверие — для журналистов, а на самом-то деле… что?

Снейп усмехается:

— Они скорее поверят в суеверия, чем в такое, я полагаю. И я откровенно предпочту выглядеть в их глазах стра-анным, как говорит твой Долохов, нежели идиотом.

— Да почему идиотом? — удивляется Ойген. — И почему не поверят-то?

— Потому что это в твоём духе, а не в моём. Какая любовница, о чём ты?! Я похож на человека, который связался бы с экзальтированной психопаткой?

— Ну хорошо: не хочешь любовницу — сошлись на зарок, — легко соглашается Ойген.

— Какой зарок? — стонет тот, уже почти жалея о том, что вообще посвятил своего друга в эту проблему.

— Никогда не фотографироваться, — охотно поясняет Мальсибер. — Мало ли. Может, тебя умирающая прабабушка заставила в этом поклясться. И ты дал непреложный обет. Ну может у тебя быть такая оригинальная родственница? А теперь вот и живёшь так… без снимков…

— А ты знаешь, — с удивлением говорит Северус, — это отличная мысль… ты прав, вот такое вполне могло быть. При определённых обстоятельствах с моего отца сталось бы… ты нашёл идеальное решение! Признаться, я не ожидал, — говорит он, с острым любопытством разглядывая Мальсибера.

— Ты зря считаешь меня совсем глупым, — назидательно говорит тот. — Мне, конечно, до тебя далеко, но всё-таки ты несправедлив.

— Ну что ты. Я никогда не считал тебя глупым — даже в школе, что, пожалуй, было бы недалеко от истины. Когда я называю тебя балбесом и бестолочью, я имею в виду вовсе не твой интеллект в целом, а лишь конкретные твои действия.

— То есть в целом я, на твой взгляд…

— Выше ожидаемого, да, — он кивает — и они оба смеются. — А иногда так и вообще — превосходно. Вот как сейчас. С обетом — просто отличная мысль.

Её-то Снейп и использует — и становится первым за последние полвека лауреатом, чьё лицо так и не появляется на страницах газет. А вот награду домой он привозит — и Мальсибер, кажется, радуется ей куда больше его самого: буквально выхватывает ту у него и полдня не выпускает из рук. Потом спрашивает:

— Куда ты её поставишь?

— Куда-нибудь… это так важно?

— Конечно же, важно! — восклицает он, на показ возмущаясь. — Я хочу видеть её!

— Забирай, — Снейп смеётся.

— Я? Ты серьёзно? — глаза Ойгена вспыхивают совершенно детским восторгом.

— Мерлин мой… ты так сияешь, словно бы сам её получил, — качает головой Северус, глядя на него с ласковой снисходительной улыбкой. — Забери её, Мерлина ради, мне вполне достаточно самого факта её получения. Только будь любезен, объясни мне, чему ты так радуешься?

— Ну, я же тоже имею к ней некоторое отношение, — совершенно беззастенчиво говорит тот. — Мне невероятно приятно.

— Имеешь, — соглашается Снейп с улыбкой. — В общем-то, в некотором смысле ты её тоже вполне заслужил… бери, она твоя, если хочешь.

Тот и берёт, и ставит её у себя в кабинете — прямо на стол. Снейпа это и смешит, и трогает — хотя он потом чуть не полгода вышучивает Мальсибера совершенно безжалостно.

…Малфои, которые оказываются, разумеется, первыми гостями в их новом доме, приходят от того в искреннее восхищение.

— Я никогда в жизни не думал, что когда-нибудь позавидую чьему-нибудь дому, — говорит Люциус, который хотя и участвовал во всех этапах строительства, а всё равно покорён результатом. — Но сейчас…

— У тебя здесь очень тепло, — говорит Нарцисса почти мечтательно. — Мне даже мрамор кажется тёплым… так удивительно. Такое дивное место…

— Я рад, что вам хорошо здесь, — Мальсибер обнимает их обоих, с теплотой и едва ощутимой грустью глядя в окно на маленького Скорпиуса, играющего в бассейне со своими родителями — тот зачарован таким образом, чтобы в нём невозможно было бы утонуть. Впрочем, мальчику это в любом случае не угрожает: во-первых, взрослые не сводят с него глаз, а во-вторых, плавает он, кажется, лучше, чем ходит.

— А ты сам не думал жениться? — спрашивает мягко Люциус, отследив этот его взгляд. — Дом у тебя уже есть, ты богат и весьма известен…

— …и я последний в роду. Да. Думал, конечно, — кивает Ойген. — И даже искал… и ищу. Но ты знаешь… чем больше я думаю — тем больше понимаю, что не хочу брака по сговору. А влюбиться нарочно я не могу, — он улыбается.

— Поворожить тебе? — спрашивает вдруг Люциус. — У тебя же есть музыкальный салон. Хочешь? Заодно и рояль обновим…

— Соглашайся, — Нарцисса обнимает его за плечи. — И давайте позовём Северуса.

— Извини, — возражает жене Люциус. — Мы пойдём с ним вдвоём. Если тебя это не расстроит, конечно, — ласково улыбается он. Она, разумеется, не возражает, и Люциус уводит Ойгена за собой, закрывает за ними двери — и садится играть. Музыка выходит очень пронзительной и неожиданно страстной, и когда он заканчивает, Ойген — в слезах — говорит ему грустно и немного растерянно:

— Я не верю в то, что увидел… такого просто не может быть. Но спасибо. Всё равно… это было здорово.

— А я думаю, что всё сбудется, — улыбается Люциус. — Не рассказывай ничего никому, если тебе нравится то, что ты увидел.

— Не расскажу, — кивает Мальсибер.