Доспехи (джен)

— Мисс Поттер, я не понимаю ваших объяснений! Если профессор Снейп перешел за границу своих полномочий, вы должны все рассказать, чтобы я смог в этом разобраться.

Кабинет профессора Флитвика был (предсказуемо) заставлен шкафами с книгами: древними ветхими фолиантами, экземплярами средней потертости и совсем новехонькими изданиями, которые еще пахли типографской краской. Из широких окон лимонной краской солнечный свет заливал пространство кабинета; на этом свету пылинки медленно кружили и оседали всюду, куда могли долететь: на пол, на книжные полки, на заваленный пергаментами стол декана.

Гарриет вздохнула, стискивая кулаки и кусая щеку.

— Сэр, профессор Снейп не переходил никаких границ, — ровно произнесла она. — Это я вывела его из себя. Мне очень жаль, что я потеряла столько баллов. Я постараюсь набрать их обратно как можно скорее.

Крошка-профессор всплеснул руками.

— Но пятьдесят пять баллов! Пятьдесят пять! — От того, что профессор Флитвик возмущался, его писклявый голос становился еще выше. — Нет, бывало, конечно, что он снимал такое количество со старшекурсников, но первокурсница, да еще в первую неделю! И при этом меня удивляет, что он не назначил вам ни одной отработки. Мисс Поттер, что же вы натворили?

— Простите, сэр, — сказала Гарриет, собирая остатки своей храбрости. — Это останется между мной и профессором Снейпом.

Тишина пронзала кабинет, пока Флитвик смотрел на нее. Гарриет было неловко и досадно от того, что декан возмущался и расстраивался и главной причиной этого была она сама, но до баллов ей на самом деле нисколечко не было дела. Она должна была попытаться.

— Гарриет, — вдруг мягко сказал декан, — я слышал о том, что произошло на уроке Зельеварения еще до того, как были потеряны баллы.

Это он специально так мягко говорит? Словно не Гарриет потеряла баллы, а они сами куда-то убежали.

— Если профессор Снейп дискриминирует тебя по тем или иным поводам, будь уверена, я этим займусь. Директор Дамблдор в обязательном порядке узнает об этом.

— Что такое дис-кри-ми-нировать, сэр?

Профессор Флитвик открыл рот и закрыл, а затем легкая улыбка коснулась его узких губ — будто он посмеялся над своей оплошностью, использовав перед Гарриет такие сложные слова; а может, посмеялся над самой Гарриет.

— Это когда к человеку относятся плохо из-за предубеждений, — сообщил профессор, и появившаяся было мягкость его исчезла, брови сдвинулись к переносице.

А-а-а, подумалось Гарриет, наверное, профессор-полукровка по своей шкуре отлично знал, что такое дис-кри-ми-нировать. А то, что Дурсли плохо к ней относились из-за того, что Гарриет — ведьма, это тоже — дис-кри-ми-нировать? Интересно, а выписать штраф им за это могут?

Целиком осознав посыл предыдущей фразы декана, Гарриет вдруг почувствовала волнение, которое всегда посещало ее, когда Сириус заботился о ней. Сначала Сириус, потом и Ремус… Чувство было одно и то же.

Декан Флитвик смотрел на нее вопрошающе, и она заставила себя мыслями вернуться к профессору Снейпу. Нечто внутри Гарриет было резко против того, чтобы кто-то жаловался на него, но что и зачем ей было говорить? Профессор Флитвик так или иначе сделает то, что считает нужным, а директор, как человек, который защищал профессора Снейпа от обвинений в Визенгамоте, и так все поймет.

— Как пожелаете, профессор, — со смирением ответила она.

Теперь вздохнул декан.

— Гарриет, я поговорю с директором, но постарайся больше не провоцировать профессора Снейпа. Я скажу старостам, что произошло недоразумение… Учитывая, что в недоразумении замешан наш учитель Зелий, а половина факультета уже знает, что произошло на вашем уроке, думаю, к твоей ошибке не отнесутся слишком строго. Но впредь будь осторожнее, договорились?

— Да, сэр.

Гарриет покинула кабинет декана со смешанным ощущением досады от неприятностей, в которые она вляпалась и за которые еще только предстоит нести ответ перед остальными, и теплоты, потому что у нее вдруг появился еще один взрослый, который проявляет к ней заботу.

Ее снова любят. Удивительное чувство.

* * *

— Филиус был очень взбудоражен и возмущен, — произнес Дамблдор, лукаво поблескивая стеклами-половинками. — Он все повторял: «Пятьдесят пять баллов! И ни одной отработки!» Гарриет, как и ты, отказалась раскрывать ему подробности происшествия, которое произошло между вами, и Филиус сгорает от любопытства. Если быть честным, как и я.

Северус со стуком поставил пустую чашку на блюдце.

— Если Флитвика это так беспокоит, я назначу ей отработки до самого Рождества.

Дамблдор покачал головой в ответ на уклоняющийся маневр Северуса — разумеется, он просчитал его, как уравнение для семилеток.

— И все же, дорогой мой мальчик, я еще не припомню случая, когда первокурсник терял такое количество баллов за раз, да еще и в первую же неделю. Ах нет, подожди-ка… Был один, мистер Стракклс, я еще преподавал Трансфигурацию… Лет тридцать назад это было. Мистеру Стракклсу показалось, что будет весело забросать кабинет профессора Бинса, тогда еще живого, навозными бомбами… Кажется, он был радикально не согласен с точкой зрения, с которой профессор осветил один вопрос…

Эта старческая болтовня Дамблдора, когда он уходил от темы, порой забавляла Северуса, но чаще все-таки раздражала, и особенно теперь, когда он и сам хотел обсудить хоть с кем-нибудь эту ужасную девчонку (и вместе с тем, не хотелось говорить о ней ни с кем).

— Но, кажется, мисс Поттер не испортила тебе кабинет, верно? Юная Гарриет показалась мне вежливой девочкой.

Северус саркастично фыркнул, вспомнив носорожью прямолинейность мисс Поттер.

— О нет, она испортила мне лишь настроение. И когда она говорила вещи, из-за которых я снял с нее эти баллы, она беспрестанно повторяла «профессор» и «сэр».

Дамблдор лучезарно улыбнулся. Северус был уверен, что старик получает какое-то извращенное удовольствие, когда он ворчит и язвит.

— Неужели девочка оказалась настолько талантлива, что преуспела в снижении твоего настроения, Северус? Немногим это удается.

Северус скрипнул зубами. И что это значило? У него всегда было слишком паршивое настроение, поэтому сделать его еще хуже довольно затруднительно, так что это — действительно достижение. С другой стороны, его паршивое настроение обыкновенно происходило из того, что все вокруг такие кретины и идиоты, так что вывести его из себя — задача очень несложная.

— И все же, мой дорогой мальчик, я жажду подробностей, — продолжил Дамблдор как ни в чем не бывало. — Ну же, Северус, не заставляй старика умолять.

Северус вздохнул. Дамблдору настолько хотелось сунуть свой нос в это дело, что он снизошел до того, чтобы самостоятельно спуститься в подземелья, а не приказать Северусу явиться в свой кабинет. Когда Дамблдор был настолько заинтересован, это значило, что рано или поздно он достанет, что хочет. Сопротивление могло бы развлечь их обоих на некоторое время, но в целом было бесполезно.

— …теперь мисс Поттер относится ко мне не лучше, чем большинство учеников, — подытожил рассказ Северус, изо всех сил притворяясь, будто это нисколько его не волнует. — Если бы кто-то заметил, что она так ко мне расположена… — он позволил невысказанным опасениям повиснуть в воздухе.

Дамблдор давно оставил лукавый вид и теперь глядел на Северуса очень серьезно. Он вдруг вспомнил годы войны, когда приходил с собрания Пожирателей смерти прямиком к старику в кабинет с докладом: тогда Дамблдор слушал его с тем же мрачным и сосредоточенным видом. Вот и теперь, словно десять лет назад, директор сложил ладони домиком и оперся на них подбородком, и белая длинная борода скрывала его руки.

— Я должен признать, Северус, это было суровое, но правильное решение, — проговорил Дамблдор, и Северус почувствовал, как крохотный завиток наивной надежды, что тот его осудит, рухнул в бездонную морскую впадину. Это было глупо, глупо: он ведь знал, что поступил правильно — о каких сожалениях могла идти речь? — Однако, — продолжил Дамблдор, и Северус метнул на него внимательный взгляд, — ты не думал, что тебе будет значительно проще оберегать дитя Лили, если она будет доверять тебе?

Северус ощутил, как наивный завиток воспрял из глубин и стал маленьким клубочком сожаления, которого он почти жаждал. Коротко подумав, он сказал:

— Тогда будем надеяться, что в случае… критического положения она вспомнит, что я уже выручал ее, и позволит помочь ей. А если нет, ей все равно придется принять мою помощь.

Северус разглядел на морщинистом лице клубок противоречий: с одной стороны, старик, должно быть, гордился, что Северус способен действовать кому-то во благо бескорыстно (не считая цены в короткое ослабление бесконечной вины), с другой — того наверняка печалило, как сильно расходятся их представления о заботе и помощи. Быть может, старик приплетает в этот ряд еще и любовь, и дружбу, и еще какие-нибудь далекие для Северуса понятия, но он считал бессмысленным даже ставить свое имя рядом с этими словами.

Возможно, Дамблдор считал его своим другом. Возможно.

А что до мисс Поттер, так она ребенок, а поскольку дети не отличаются умом, он будет делать то, что лучше для нее, хочет она этого или нет.

— Итак, я понял предпосылки, — сказал директор. — Но что было потом?

Северус вздохнул. Он буквально оторвал от себя рассказ о произошедшем в Лютном и на уроке, и ощущать это было паршиво — будто пришлось отказаться от чего-то... личного, что затем попало в чьи-то грязные руки. Теперь ему нужно оторвать от себя нечто еще столь же личное и передать в эти сухие сморщенные руки с длинными хваткими пальцами.

— Она пришла ко мне и спросила, почему я обращаюсь с ней подобным образом. — Брови Дамблдора подпрыгнули вверх. Северус ощутил каплю зловредного удовлетворения от того, что девчонка расшатала не только его спокойствие, но и спокойствие директора. — И сказала, что не станет это терпеть.

Брови Дамблдора поползли еще выше, а старческое лицо засветилось озорным весельем вперемешку с удивлением. Северус попытался представить, каким было бы выражение директора, если бы он слово в слово передал речь мисс Поттер, а не уложился в лаконичные два предложения.

— Что же, это…— Дамблдор, казалось, сдерживал смех, и Северус ощутил вспышку раздражения. Старик не знает, как маленькая Демосфена едва не убила его словами! — Мне кажется, очень хорошо, что у юной Гарриет есть характер.

Северус решил не говорить Дамблдору, что большую часть их встречи у мисс Поттер дрожали руки. Так или иначе это было смел… это неважно.

— Я обратил внимание на ее характер еще во время Распределения, — продолжил Дамблдор. — Она сражалась за свой факультет.

— И теперь выглядит чертовски довольной зазнавшейся маленькой вороной, — ответил Северус.

— Ну-ну, дорогой мой мальчик, мне вовсе не показалось, что Гарриет зазнается, — Дамблдор снял очки и протер их стекла рукавом мантии. Это был скорее ритуальный жест, чем необходимость: директор мог позволить себе самоочищающиеся очки или зачаровать их сам. — Но, кажется, она действительно счастлива на своем факультете. Ей пригодится такой характер, Северус.

Северус старался не думать о том, на что намекал директор. Метка оставалась неизменно бледной.

— К тому же, я думаю, — добавил старик, — Гарриет нужны испытания, чтобы стать сильнее. Испытания закалят ее.

Или сломают, переломят надвое, как тростинку, подумал Северус, но не сказал: это стало бы началом конфликта, который много раз вспыхивал между ними, но ничего не приносил. На что девочке опираться? На пренебрежение и ненависть Петунии? Даже если Блэк и его шавка носили девочку на руках весь год после того, как первого выпустили из Азкабана, Северус понятия не имел, было ли этого достаточно для того, чтобы перекрыть глубокие шрамы от когтей Петунии. Да и что мог дать ей Блэк, который сам последние девять лет провел наедине с дементорами? Чудо, что девочка вообще может дать отпор. Чудо, что может улыбаться.

Дамблдор дернулся рукой к карману мантии, но передумал и положил ладонь на стол. Директор имел привычку таскать с собой возлюбленные лимонные дольки повсюду, и поэтому, где бы он ни находился, это место было обречено превратиться в филиал мармеладной фабрики. Из сочувствия к Северусу, однако, Дамблдор не доставал при нем свои сладости. Ха, можно подумать, что Северус стал бы есть эту засахаренную гадость, даже если бы мог.

— Это… не все, — сказал Северус, с досадой отметив, что голос его едва уловимо дрогнул — едва, но достаточно, чтобы старик это услышал.

— Да? — спросил Дамблдор, который вмиг снова посерьезнел, заметив перемену Северуса.

— У меня есть основания полагать, что девочка может догадаться о моей… миссии. Она уже подобралась слишком близко, хотя и выразила свое предположение в самой абсурдной форме, которую только можно придумать.

Дамблдор подался вперед.

это потому что вы не хотите, чтобы все знали, что вы не... не злой человек?

Северус повторил вспыхнувшие в голове слова.

Старик снова вскинул брови, но на его лице теперь не было ни капли веселья, а удивление выросло до изумления.

— Мисс Поттер сказала, что я веду себя «сурово», чтобы никто не заподозрил во мне «доброго, хорошего человека».

Дамблдор молчал.

— Устами младенца глаголет истина, — наконец сказал он.

Северус постарался скрыть потрясение и взглянул на него сердито.

— В чем именно истина, директор? В том, что я добрый или хороший? — спросил он ядовито.

— Во многих отношениях ты хороший человек, Северус. Не добрый, разумеется, но, кто знает, может быть, однажды в тебе проснется и доброта, — со всей возможной серьезностью сказал Дамблдор.

Если бы Темный Лорд возродился прямо сейчас и станцевал перед ними балетную партию в розовой пачке, Северус был бы потрясен меньше. У него не находилось слов (какой редкий случай!), чтобы достойно ответить на это излияние старческого маразма, потому что этот маразм был слишком абсурдным, слишком невероятным, слишком странным… Острое чувство противоречия охватило Северуса и шептало ему, что нужно разбить это неправильное впечатление немедленно.

— Даже звезды, которые гораздо старее вас, директор, не предположили бы такой ерунды.

Дамблдор ни единой мышцей лица не показал, что его задел намек на старческое слабоумие.

— О, мой дорогой мальчик, я уверен, что именно потому, что звезды гораздо старее меня, они бы непременно это предположили.

Северус онемел. Дамблдор смотрел на него все так же серьезно.

Едва дар речи вернулся к нему (Северус протянул руки и насильно возвратил его), он бросил еще несколько острот, призванных дискредитировать старика и его невообразимую чушь, но Альбус с той же легкостью их парировал. Разузнав все, что его интересовало, и пожелав Северусу доброго дня, Дамблдор ушел, шурша пакетом лимонных долек в кармане мантии. Северус остался в еще большем душевном раздрае, чем до визита старика.

* * *

— Вот, на носу горбинка! А еще родинка на шее! — Гарриет ткнула в нее пальцем и отвернулась от Джорджа. — Теперь ты меня не проведешь, Фред!

Фред зажал Гарриет рот ладонью и шикнул на нее.

— Ну не трепись так громко! — зашептал он: испугался, что и остальные узнают их секрет и станут различать их. — И это не я Фред, а он!

Гарриет убрала руку Фреда со своего лица и несильно пихнула его в бок.

— Это ты всегда называешь себя Джорджем и путаешь всех. Джордж, кстати, горбинка очень милая. А теперь пустите меня, мне на урок надо.

— И какой у малышки Гарриет урок? — Джордж потянул за уголок расписания, которое выглядывало из ее сумки. — О-о, зелья! Может, съешь нашу ириску? Она очень вкусная, а бонусом тебе не придется спускаться в черное-черное подземелье… — Джордж заговорил тише и стал медленно придвигаться к Гарриет.

— …идти по черным-черным коридорам… — подхватил за ним Фред.

— …заходить в черный-черный кабинет…

— …с черными-черными банками и черными-черными склянками….

— …и встречаться с черным-черным чудовищем Слизерина! — закончил Джордж у самого ее уха. — Ириски есть со вкусом клубники, арбуза, персика, выбирай!

Сердце Гарриет подскочило и запрыгало. Она и так тряслась всю неделю после… прошлого занятия, а теперь близнецы еще и подшучивают над Снейпом, как над чудовищем.

— Сами ешьте свои ириски! — нервно выкрикнула Гарриет и выхватила у Джорджа расписание. — Я постараюсь выжить, но, если что, вы мне очень нравились.

Фред похлопал ее по спине.

— Мы будем ждать тебя, наш верный боец-хулиган! Как думаешь, у тебя сегодня получится потерять столько баллов, чтобы поставить новый рекорд?

Гарриет быстро скрутила расписание в трубочку и треснула им Фреда.

— Надеюсь, что нет, потому что тогда вам придется придумывать мне эпитафию.

— Какую еще эпитафию, Гарри? — крикнул Джордж ей вслед, когда она уже пошла к выходу из зала.

— Короткую и драматичную, как моя жизнь! — обернулась Гарриет.

Путь до подземелий был очень долгим, очень холодным и очень пугающим. Гарриет считала ступени,

двадцать один, двадцать два, двадцать три

но это не могло отвлечь ее ум от тревоги, которая за неделю почти измотала ее. «Если он будет таким же ужасным, как тогда, — говорила себе Гарриет, — мне придется выполнить свою угрозу, иначе он решит, что мое слово ничего не стоит». Нога споткнулась о ступеньку, и Гарриет едва не полетела носом вниз.

двадцать семь, двадцать восемь, двадцать девять

Даже портреты в подземельях в этот раз были какими-то мрачными. Может, они уже знали о том, что приготовил ей профессор Снейп, но вынуждены были молчать, так как он запретил им болтать об этом своей деканской властью? Это бы объяснило их взгляды: «Мужайся, невоспитанная, дерзкая девчонка. Ты получишь по заслугам, хотя нам тебя жаль».

тридцать два, тридцать три, тридцать четыре

— Гарриет, да смотри же ты под ноги!

Нога снова споткнулась, и на этот раз Гарриет бы точно полетела носом вниз, но Гермиона подхватила ее. Может, это то, о чем она читала в последнем журнальчике — о том, что можно бес-сознательно пытаться себе навредить, чтобы чего-то избежать?

Да ну, глупость какая. Даже если ее мозг может столь по-дурацки работать, Гарриет была такой смелой в прошлый свой раз в подземельях, чего ей теперь трусливо желать побега?

Хочешь сказать, ты бы не обрадовалась, если бы урок сорвался?

Гарриет раздраженно фыркнула. Кто бы мог подумать, что однажды она будет раздраженно фыркать собственной проницательности.

— Гарриет, постарайся не войти в дверь, ладно?

Гермиона заботливо придержала дверь перед Гарриет, и они вошли. Профессора Снейпа еще не было (дрожь сбежала с плеч). Интересно, почему он не боится запускать учеников внутрь без своего присутствия? Симус Финниган бы точно что-нибудь случайно поджег или взорвал, просто подышав не в ту сторону.

— Успокаиваемся, — прозвучал жесткий властный голос, и у Гарриет участилось сердцебиение. Все будет хорошо, все будет хорошо, все будет хорошо…

Снейп пронесся к кафедре и скрестил руки на груди, как в прошлый раз. Он оглядел класс, но не посмотрел на Гарриет.

— Тема сегодняшнего урока — свойства растений из семейства сложноцветных или астровых. Вы изучите свойства тех растений, которые применимы к вашему курсу Зельеварения. Я хочу, чтобы вы записывали то, что я говорю, — сказал профессор Снейп с нажимом, и все ученики, включая Гарриет, мгновенно зашуршали перьями и пергаментами. — Итак, к семейству сложноцветных, или, я повторяю, астровых относятся следующие подсемейства….

* * *

Северус любил вызовы, в которых, чтобы одержать победу, нужно было что-то делать, рвать, уничтожать, кусаться, чему-то вредить или использовать все ресурсы своего разума для создания чего-то нового, — иными словами, проявлять максимум своих возможностей, двигаться вперед, предъявлять себя, свой ум, силы и агрессию.

Вызовы, в которых, чтобы одержать победу, нужно быть осторожным, он любил уже меньше, хотя в них и была особая привлекательность — молчать и делать вид, что ничего не замечаешь, не можешь, не делаешь, тем временем собирая информацию и подмечая тончайшие детали, чтобы в нужный момент обрушиться всей выдержанной мощью на противника и наблюдать, как он проигрывает без единого шанса выкарабкаться, — потому что это он, Северус, отобрал у противника все шансы своими терпением и осторожностью.

Вызовы, в которых, чтобы одержать победу, нужно полностью сдерживать себя, вызовы, в которых, чтобы одержать победу, нужно проиграть, он не любил вообще. Но они были. Кто бы мог подумать, что один такой ему бросит одиннадцатилетняя мисс Поттер.

Она сидела прямо перед ним и записывала все, что он говорил. Ее рука бежала быстрее, чем руки ее однокурсников, а буквы, едва поспевающие за пером, были неровными и стремительными. Как только девочка поднимала голову, Северус отворачивался, чтобы ненароком не встретиться с ней взглядом и не увидеть в ее глазах вопрос, тревогу и настороженное ожидание, и никак не выдать собственное смятение, гложущее его с прошлой их встречи.

я хочу, чтобы вы больше не пытались обижать меня!

Маленькая мисс Поттер заставила его ощутить себя редкостным мерзавцем, каким Северус должен был чувствовать себя безо всякого напоминания; он знал, кто он есть, но закрывать на это глаза всякий раз было неизмеримо удобнее. Теперь же он чувствовал себя виноватым и не мог сказать ей ничего невежливого или резкого — потому что больше не мог и потому что знал, что она выполнит свою детскую угрозу.

Не имея более никакой возможности взаимодействовать с мисс Поттер и не желая этого, Северус решил полностью ее игнорировать.

Тысячелистник, ромашка, календула, бессмертник, василек… успокаивающее свойство, противовоспалительное, ранозаживляющее… астра, эдельвейс, кошачья лапка… пять баллов с Хаффлпаффа за неуместные смешки…

Краем глаза Северус увидел, что мисс Поттер поглядела на него с недоумением, наверняка задаваясь вопросом, шутит ли он про кошачью лапку. Ха, можно подумать, Северус способен на шутки с учениками.

…скерда, арника, чихотник… будьте здоровы, мистер Корнер, и пять баллов с Рейвенкло…

С правого ближнего стола, где сидела его личная маленькая Немезида, повеяло недовольством и осуждением. Северус отвернулся, чтобы не снять баллы и с нее; она ведь не настолько глупа, чтобы предположить, что Корнер случайно чихнул после упоминания чихотника…

Полынь, пижма, одуванчик… Эванеско! Мисс Аббот, еще раз перевернете чернильницу, и будете оттирать парту сами…

Мерлин, да когда закончится этот урок?

Когда маленькие негодяи покончили переводить чернила с пергаментом и впустую растратили очередной запас ингредиентов, Северус отпустил их. Дверь за последним учеником закрылась, и Северусу показалось, что в кабинете прохладнее обычного. Должно быть, осень в этом году спешила поскорее вступить в свои права.

* * *

Странное ощущение неудовлетворенности витало в желудке и поднималось к горлу; чем дальше Гарриет уходила от подземелий, тем глубже свет проникал в ледяной мрак.

двадцать один, двадцать два, двадцать три

Профессор Снейп не смотрел на нее, профессор Снейп не сказал ей ни слова, профессор Снейп ни единым жестом не показал, что заметил ее присутствие. Гарриет нахмурилась.

Он не посмотрел на нее, когда делал перекличку и она отозвалась, не смотрел на нее ни разу, пока она смотрела на него, и ничего не сказал по поводу их с Гермионой зелья. Гермиона расстроилась. Гарриет — нет, только что-то в ней упало.

Профессор Снейп не посмотрел на нее, даже когда она уходила и сказала: «До свидания, сэр». Может быть, он не расслышал ее на фоне остальных прощаний? (Их было немного). Она попрощалась тихо.

двадцать семь, двадцать восемь, двадцать девять

Значит… она победила. Ни одного свирепого взгляда, ни одного грубого слова, ни одного пренебрежительного жеста. Профессор Снейп принял во внимание то, что она ему сказала, она заставила его себя слушать. Она запретила ему плохо с собой обращаться, и ему пришлось послушаться.

Пришлось послушаться. Как нелепо звучит в отношении профессора Снейпа.

тридцать два, тридцать три, тридцать четыре

Но так и есть. Профессор Снейп ей не грубит, значит, Гарриет победила. Стоило бы отпраздновать победу, но для нее не было настроения.

Нога переступила через последнюю ступеньку, не споткнувшись, и полуденное солнце ласково приняло первый курс Рейвенкло в свои объятия.

* * *

После того, как старосты Рейвенкло в течение пятнадцати минут только и делали, что стенали по поводу потерянных баллов, ругали (справедливости ради надо сказать, что мягко) Гарриет и требовали от нее, чтобы она больше не повторяла ничего подобного, гнев их и досада выкипели, как выкипает молоко, чуть-чуть за ним не уследишь. Роберт Хиллиард оказался отходчивее Пенелопы Кристалл и, когда та все никак не могла успокоиться, сетуя на то, что Рейвенкло который год уже проигрывает Кубок школы Слизерину лишь из-за нечестной игры слизеринского декана, Хиллиард положил теплую душистую руку на плечо Гарриет, поддерживая ее. Гарриет это подбодрило сильнее, чем Хиллиард, возможно, надеялся: слова Пенелопы вдруг оказались легкими, далекими и совсем-совсем неважными.

И вот, когда потерянные баллы уже немного подзабылись, а Гарриет на каждом уроке добропорядочно пыталась заработать их как можно больше (и, к ее радости, их сдвоенные с Гермионой усилия почти уравняли убыток прошлой недели), отношение старост к Гарриет вновь потеплело.

— О, я думала, ты уже в библиотеке, — сказала Пенелопа, присаживаясь на спинку дивана, на котором сидела Гарриет. — Твоя подруга полетела туда сразу после урока.

Гарриет усмехнулась. Она любила учиться, но Гермиону на этом поприще ей было не переплюнуть. Одни предметы интересовали ее больше, и она могла изучать их часами; другие увлекали меньше, и приходилось заставлять себя учить их. Гермиона же была неудержима в познании всего, что можно познать. Казалось, не было вопроса, который не был бы ей любопытен, не была вопроса, в котором Гермионе не захотелось бы нарастить свои знания. Единственным исключением был, пожалуй, квиддич: уроки полетов Гермиону совсем не впечатляли.

— Она что-то не поняла на уроке Зелий, но побоялась спросить у профессора, — ответила Гарриет, старательно изображая равнодушие, проговаривая «на уроке Зелий» и «профессора». — Ну, еще возможно, что Гермиона пытается соблюдать рейвенкловский кодекс.

Официального рейвенкловского кодекса на факультете, конечно же, не было, но регулярное посещение библиотеки считалось хорошим тоном, в то время как ее избегание — почти дурными манерами. Так что посещение библиотеки было хоть и неофициальным, но правилом, посему как Гермиона Грейнджер могла не стремиться его соблюсти?

— Да, очень может быть, — согласилась Пенелопа, приподнимая уголки губ, и поменяла положение ног. — Кстати, я ожидала, что ты пойдешь к лягушкам: ты же постоянно что-то напеваешь.

— Лягушки? — переспросила Гарриет удивленно. — Какие еще лягушки?

Пенелопа снова перекинула ногу. Гарриет захотелось, чтобы она слезла со спинки дивана и села на него как положено.

— Хор лягушек, ведет наш декан. Мы говорили о нем с Робертом, ты, должно быть, прослушала? В хоре студенты со всех факультетов, но он не очень многочисленный. Хористы иногда выступают на праздниках.

Гарриет почувствовала, как в ней вспыхнул огонь энтузиазма. Она была очень расстроена, когда пришлось прекратить занятия пением из-за Хогвартса, а здесь, оказывается, тоже можно учиться этому!

— Когда этот хор? Где? Как записаться? — забомбардировала она вопросами старосту, вскочив с дивана.

Пенелопа вновь улыбнулась той своей доброй и насмешливой улыбкой, какой часто улыбалась при разговоре с теми, кто был младше нее.

— Через пять минут первое в этом году занятие, — сказала она, бросив взгляд на часы. — Просторное помещение недалеко от Большого зала, слева. Поспеши, если хочешь успеть к началу.

Гарриет не нужно было повторять два раза; бросив: «Спасибо!», она выскочила из гостиной и побежала вниз по обычной лестнице, чтобы добраться быстрее. Помещение оказалось найти нетрудно: дверь в него была открыта, и оттуда доносились голоса разговаривающих студентов.

— Привет! — поздоровался с ней мальчик лет тринадцати в желтом галстуке. — Решила присоединиться?

— Привет, — стараясь скрыть одышку и желая, чтобы щеки перестали гореть, ответила Гарриет. Исчезновение румянца было тем труднее, что хаффлпаффец, неожиданно заговоривший с ней, был весьма милым. Впрочем, когда с тобой разговаривают старшекурсники (даже если это всего третий курс), это всегда круто и всегда — повод для румянца.

— Узнала о хоре только что, хочу попробовать, — сказала Гарриет, несмело приближаясь к собеседнику. — А ты… давно здесь?

— Ходил немного в том году, но квиддич мне нравится больше.

— Значит, ты можешь уйти из хора? — спросила Гарриет, ощущая толику растерянности и досады оттого, что ее первый приобретенный в хоре знакомый намеревается сбежать из него.

— Может быть, — ответил парень, пожимая плечами. — Кстати, я Седрик Диггори.

— Гарриет Поттер, — негромко произнесла Гарриет, и никто, к счастью, не повернулся в их сторону. — Приятно познакомиться.

Когда Диггори, на мгновение замешкавшись, произнес ответную любезность, в открытую дверь просочился профессор Флитвик, которого быстро заметили только те, кто стоял у входа.

— Всем добрый день!

Старшекурсница из Гриффиндора, неловко повернувшись, чуть не сбила профессора Флитвика с ног; большая стопка пергаментов, которую он нес в руках, разлетелась по полу. Хотя Гарриет ожидала услышать смех, никто, однако, и не думал смеяться.

— Простите, профессор, извините! — высоким голосом произнесла неуклюжая девушка. — Я все соберу!

— Ну-ну, Эрика, не стоит усилий, — добродушно ответил Флитвик, взмахом палочки укладывая бумаги обратно. — Итак, я вижу все в сборе! О, в этом году у нас новые лица! Рад всех приветствовать! Гарриет, добро пожаловать! Мисс Боунс… Ваше имя?

— Сьюзен, сэр… — смущенно отозвалась рыжеволосая девочка с милыми пухлыми щеками.

— Сьюзен, — повторил Флитвик. — Добро пожаловать! Усаживайтесь по местам, пока я буду освежать в памяти правила нашего хора для старичков и рассказывать их для новеньких! Итак, во-первых…

* * *

После первого занятия в хоре Гарриет решила, что профессор Флитвик определенно занимает первое место в ее личном рейтинге учителей.

Флитвик всегда обращался к студентам «мисс» и «мистер» в учебной аудитории, но к своим рейвенкловцам у него было особое отношение: он знал каждого из своих учеников по имени и обращался по имени, если они были в неофициальной обстановке или наедине. Теперь, как выяснилось, Флитвик обращался по именам и к хористам, когда они занимались, и этот акт личного, доверительного, близкого отношения вызывал у Гарриет почти восторг: она вдруг почувствовала, что входит в узкий закрытый клуб и знает какой-то секрет, в который ей оказали редкую честь быть посвященной.

Они дышали, распевались и разучивали «O Fortuna», скопированную профессором Флитвиком на множестве листочков, которые мановением его палочки послушно прилетели в руки каждому из хористов. Гарриет, взглянув на текст, вздохнула с досадой, подумав, что латынь стоило начать учить заранее.

— Текст не слишком сложный, — шепнула Сьюзен Боунс, подобравшись к Гарриет, — и есть немного слов из французского. Ну, то есть, конечно, наоборот, это французский взял из ла…

«O Fortuna

velut luna

statu variabilis»,

— зачитывал профессор Флитвик, вслушиваясь, насколько точно ученики копируют его произношение. Его глаза, чуть прищуренные, внимательно обегали аудиторию.

— Очень красиво, — шепнула Гарриет в ответ, когда декан остановился (лишь на две секундочки, но ей этого оказалось достаточно). — Как-то… самобытно.

Сьюзен Боунс, рыженькая хаффлпаффка, оказалась ровесницей Гарриет, и они премило болтали (шептались) всякую свободную минуту, когда не были заняты пением и не внимали объяснениям профессора, который показывал своим тенором, как следовало петь. Гарриет выяснила, что Сьюзен любит желтый цвет, своего рыжего кота Басти (Гарриет решила, что он должен быть совершенно своенравным, иначе их сходство с хозяйкой было бы комичным) и вечера, когда тетя Амелия заходит к ним, рассказывая курьезы с работы. Сьюзен выяснила, что Гарриет любит читать журналы со статьями по психологии, «Джейн Эйр» и верит, что иногда голосом можно сказать больше, чем словами, хотя и не любит признаваться в этом, потому что это звучит чересчур банально и пафосно. Когда Сьюзен спросила, что значит «пафосно», профессор Флитвик прервал их:

— Как и всегда, вы можете заниматься со мной отдельно после общих занятий, но поскольку у меня есть лишь два часа в неделю на индивидуальные уроки, встречаться придется редко. Пожалуйста, — еще один листок выпорхнул из стопки его пергаментов и опустился на стол прямо перед Седриком Диггори, туда же, где лежали перо и чернильница, — впишите свои имена, кто желает заниматься отдельно.

Седрик Диггори, которому явно были неинтересны индивидуальные уроки, отошел в сторону; Гарриет подлетела к столу пулей.

* * *

Зеленые листья желтели, осыпались оранжевыми, красными и бурыми пятнами на землю; кроны едва редели — едва, пока осень еще не завладела природой окончательно. Последние напоминания о лете — яркие солнечные лучи и неомраченная тучами небесная голубизна — не торопились покидать окрестности Шотландии; по крайней мере, в этот день они, словно сторожи счастья и веселья, были на своем посту.

Гарриет, не скрывая радостной улыбки, неслась по коридорам замка, огибая тут и там встречавшиеся группки студентов. Ученики все еще продолжали пялиться на нее и переглядываться при ее появлении; сейчас, однако, это не имело для Гарриет никакого значения.

— Чему история учит человека? — появился вопрос, когда она постучала дверным молоточком о полотно — вход в гостиную Рейвенкло.

Гарриет вздохнула. Она ненавидела эти проклятые вопросы.

— Что человек ничему не учится из истории, — немного подумав, ответила она.

Проход открылся.

Замок, впитывая новые знания, которыми делились между собой учителя, ученики и которые приносились в Хогвартс со свежими манускриптами и книгами, позволял башне регулярно обновлять список вопросов. Иногда сами рейвенкловцы находили или придумывали хитрую загадку и делились ею со статуей Ровены, которая, как считалось, была хранительницей всех загадок. Гарриет задумалась, нельзя ли заставить полотно задавать какую-нибудь смешную загадку — местную шутку.

— Ребята, — сказала она, приблизившись к Сидни, Лиззи и Энтони, — минут через десять домовики закончат. Где Терри, Майкл и Падма?

— Отвлекают именинницу, все по плану, — сообщил Энтони. — Можем выдвигаться?

— Давайте. Вы все взяли?

Девочки зашуршали разноцветными упаковками, Энтони показал плед.

— Отлично, — ответила Гарриет, ощупывая спрятанный под собственной мантией презент, — помните, когда она появится, мы должны…

* * *

Под облюбованным Гарриет дубом, на счастье, никого не было, и первокурсники, расстелив плед, устроились на нем. В тот же момент на импровизированном столе стали появляться угощения и напитки; в самом центре красовался шоколадный торт с цифрой «12».

— Большое спасибо, вы очень нам помогли, — сказала Гарриет невидимым эльфам.

— Э-э, да, спасибо, — неловко повторил Энтони.

— Спасибо, — смущенно произнесли Лиззи и Сидни, не имевшие привычки обращаться к домовикам-невидимкам. Ни один эльф так и не появился, но Гарриет было приятно думать, что домовые услышали их благодарность.

В середине сентября было еще тепло, лишь дул прохладный ветер, обрывая желтеющие листья, и девочки подняли вороты своих мантий повыше, закрывая шею. Вскоре солнце осветило их площадку, и свет забил прямо в глаза.

— Смотрите, они идут! — воскликнула Лиззи. — Прячьте деньрожденьенский торт!

Майкл, Падма и Терри за несколько шагов до остальных немного опередили Гермиону и, поравнявшись с ребятами, развернулись к ней лицом.

— С днем рождения тебя-я-я-я, — громко запела Сидни, умудряясь вставить фальшь даже в такую простую строчку; остальные подхватили слова: — С днем рождения тебя-я-я-я, с днем рождения, Ге-е-е-рмиона, с днем рождения тебя-я!

Майкл и Терри выстрелили хлопушкой, и всех окатило волшебными конфетти, которые не падали сразу, а продолжали кружиться вокруг именинницы и гостей, своевольно выбирая направление. Красные конфетти отделились от остальных и, собравшись облачком, атаковали Гермиону; та завизжала, отмахиваясь от сумасшедших бумажек, но не было в ее визге страха — только радость и смех.

— Спасибо, — сказала она неверным голосом, когда конфетти успокоились, и в глазах ее стояли слезы. — Вы не можете представить, что… это значит для меня. Мне никогда… раньше…

Может, Гермиона и заплакала бы, но в эту секунду чуткая Лиззи налетела на нее с объятиями, требуя распаковать ее подарок первым. Со слезами в этот день было покончено.