Доспехи (джен)

Гарриет, уставшая после долгого дня и пережитых волнений, медленно шла с остальными первокурсниками за симпатичным юношей — их старостой. Портреты, встречая первогодок, перешептывались между собой и показывали на них пальцами, но Гарриет была слишком сонной, чтобы раздражаться из-за этого. Они поднялись по винтовой лестнице, за которой была дверь, но дверь весьма необычная: ни ручки, ни замочной скважины — сплошное полотно из старинного дерева и бронзовый молоток в форме орла. Староста постучал дверным молотком о полотно, и на нем появились черные буквы: "Что вечно так же, как мир, но может обрушиться?"

— Это — одно из наших отличий от других факультетов, — произнес староста, смахивая со лба волнистую каштановую челку. — Чтобы войти в гостиную, вы должны ответить на вопрос. Вопросы даются скорее на логику, чем на кругозор. Думаю, кто-нибудь из вас быстро предложит подходящий вариант, но сегодня я сделаю так, что дверь откроется не сразу, чтобы вы придумали несколько ответов и поняли, как нужно размышлять. Ну, есть идеи?

Однокурсники Гарриет, такие же уставшие, как и она сама, не выглядели слишком довольными тем, что им предложили еще одно испытание. У некоторых, впрочем, загорелись от вызова глаза.

— Горы, — сказала Лиззи. — Ну, знаете, выражение «старо, как горы» и все такое.

Староста коротко задумался.

— Отлично, — ответил он, и Лиззи довольно кивнула. — Но давайте подумаем еще.

— Небо, — негромко отозвалась Гарриет.

Дети повернулись к ней.

— Трудно представить, что мир когда-то был без неба, — сказала Гарриет, немного стесняясь. — И, знаете, я читала книжки, где всякие пафосные злодеи говорили «Я обрушу небо им на головы» или что-то вроде этого.

Симпатичный старшекурсник улыбнулся, и Гарриет, которая еще в Большом зале притерлась поближе к нему, заметила, что у него еще и запах очень приятный. Какой вкусный одеколон...

— Хорошо, Гарриет. Интересная догадка.

Гарриет почувствовала самодовольство.

— Звезды. — Это была идея Гермионы. — Они очень-очень старые и при этом имеют свойство падать.

— Звезды и впрямь очень старые, — сказал староста. — Но обрушиваются ли они или просто падают? И звезды ли это, а не метеоры или кометы?

Гермиона недовольно нахмурилась, хлопнула ладошкой по лбу и что-то прошептала себе под нос.

— Человеческие предрассудки, — вклинился Майкл Корнер.

— Что? — заинтересованно посмотрел в его сторону староста. — Почему ты так думаешь?

— Ну, мой отец говорил, что глупость и предрассудки бесконечны, — наверное, это перекликается со словом «вечно», — откликнулся мальчик. — Но при этом их можно разрушить.

— Очень хорошо….

— Майкл, — подсказал Корнер.

— Майкл, — улыбнулся староста. — Мне нравится твой ответ — ты решил мыслить не буквально.

Мальчик с гордостью ухмыльнулся.

— Однако в этом ответе есть, за что зацепиться, — ответил староста, и улыбка Майкла немного померкла, но взгляд стал не угрюмым, как у Гермионы, а внимательным и серьезным. — Человеческие предрассудки уж точно появились не раньше людей, и при этом было бы невежественно считать, что мир появился вместе с человеком. Если кто-то из вас верит в одновременное сотворение мира и человека, не стану вас переубеждать и не хочу с вами ссориться, но вы должны запомнить, что на Рейвенкло ценится научный подход к делам. Однако я думаю, что всех вас гостиная бы пропустила, поскольку если бы закладывался лишь один ответ, то многие рейвенкловцы были бы вынуждены спать в коридорах замка, — он снова улыбнулся. Его улыбка, подметила про себя Гарриет, была очень приятной. — Ровена Рейвенкло ценила умение мыслить нестандартно, и это — ваша главная задача, когда вы ищете ключ к гостиной. Также вы должны уметь аргументировать свой ответ, разумеется.

Староста стукнул палочкой, и они наконец вошли в гостиную. Это было большое круглое помещение в сине-бронзовых тонах. Куполообразный потолок был расписан звездами: темно-синее небо, украшенное белыми звездами-точками. Оно было совершенно великолепным. Гарриет, чтобы рассмотреть потолок получше, задрала голову и, шагнув вперед, случайно столкнулась с Сидни Фоссет, находящейся в том же положении, — еще одной первокурсницей Рейвенкло. Среди подошедших рейвенкловцев остальных курсов послышались добрые смешки.

— Это почти что факультетская традиция для новичков, — приветливо глядя на них, сообщила светловолосая девушка со старших курсов. — Ходить по гостиной, задрав голову, чтобы полюбоваться нашим потолком. Кстати, обычно это продолжается целую неделю. Все остальные в это время стараются по возможности присматривать за вами, чтобы вы не упали и не столкнулись с кем-нибудь, разбив свою драгоценную голову.

Гарриет и Сидни смущенно переглянулись, а затем та шкодливо подмигнула Гарриет и отошла в сторону.

По всей гостиной стояли синие диванчики, синие кресла, синие стулья и круглые столики из темного дерева. Также тут было несколько небольших книжных шкафов, куда студенты жертвовали свои книги — по своему желанию и непременно в честь окончания школы — это уже была настоящая традиция факультета, как им рассказали. Кремовый пол был разрисован как карта мира, а между частыми изящными арочными окнами, прорезающими стены гостиной, находились живые портреты, которые глазели на новичков и перешептывались между собой, прямо как те, в коридорах.

Староста хлопнул в ладоши и его голос разнесся по всей гостиной. Все замолчали, проявляя уважение к префекту.

— Итак, поздравляем вас! Я — староста Роберт Хиллиард, а это — староста Пенелопа Кристалл, — представил он подошедшую к нему девушку, которая и рассказала им о потолках и традиции дарения книг, — и мы рады приветствовать вас на факультете Рейвенкло. Наш герб — орел, который парит высоко-высоко. Безо всякого хвастовства хочу сказать, что на нашем факультете учатся умные волшебники и волшебницы. Наши ученики — настоящие индивидуальности. Некоторых из них можно даже назвать чудаками. Но зачастую гении не идут в ногу с обычными людьми, и, на наш взгляд, у вас есть право носить то, что нравится, верить в то, во что хотите, и говорить то, что чувствуете.

Что-то в Гарриет живо отозвалось на эти слова. Она не была гением уж точно, но разве нужно быть гением, чтобы быть индивидуальностью? Гарриет показалось, будто на плечи ей приземлилась прозрачная золотистая птица, сотканная из удачи и света, ведь она сама выбрала сегодня и выбрала правильно: она не в том месте, где станет великой, храброй или преданной — но там, где она станет собой.

«Носить то, что нравится, верить в то, во что хотите, и говорить то, что чувствуете». Эти слова были такими окрыляющими, что Гарриет задохнулась. Это ли не свобода? Это ли не открытие себя, познание себя? Это ли не счастье?

— Привидение нашего факультета — Серая дама, — продолжал староста Хиллиард. — Остальные считают, что она не слишком-то разговорчива, но она не против побеседовать с рейвенкловцем. Ее помощь особенно полезна, когда вы что-то потеряли или потерялись сами.

Гарриет вспомнила красивую женщину-призрака в великолепном платье на Праздничном пире. Та выглядела задумчивой и немного грустной.

— И, наконец, о нашем декане, — сказал Хиллиард. — Профессор Филиус Флитвик, он вам понравится. Люди часто его недооценивают из-за того, что он действительно крошечный и у него писклявый голос, но он самый лучший мастер заклинаний из ныне живущих. Дверь его кабинета открыта каждому рейвенкловцу. Если есть какая-то проблема и у вас действительно скверно на душе, то он угостит вас вкусными маленькими кексами, которые он держит в банке в ящике стола, и заставит их немного потанцевать для вас. По правде сказать, стоит сделать вид, что у вас не все в порядке, просто для того, чтобы увидеть джайв в их исполнении.

У Гарриет на душе стало еще теплее, если, конечно, человеческая душа способна вместить такой запас теплоты. Ей повезло, повезло, повезло.

— Я поздравляю вас еще раз и желаю вам удачи и больших достижений! — радостно закончил староста, бросив взгляд на Гарриет. Разумеется, она знала почему. — Ну, а теперь пора спать! Мальчики, ко мне.

— Девочки, идите сюда, — позвала их Пенелопа.

Они стайками сгрудились вокруг старост, и те повели их в спальни. В нише напротив входа к спальням находилась мраморная статуя Ровены Рейвенкло. Женщина улыбалась, а ее голову венчала диадема. На ободке диадемы была гравировка, но статуя была слишком высокой, чтобы Гарриет смогла ее разглядеть. Они с Гермионой одновременно потянулись к статуе. Пенелопа хмыкнула.

— У многих рейвенкловцев есть привычка читать все, что только можно прочесть, — сказала она. — Там написано «Ума палата дороже злата», — сообщила староста, заметив, что Гермионе и Гарриет не хватает роста, чтобы разглядеть гравировку, — это девиз нашего факультета.

Спальни располагались в башенках, отходивших от главной башни. Комната первокурсниц оказалась уютным просторным помещением в синих (сюрприз) цветах, где стояли пять кроватей с прикроватными столиками, а на них — по стакану и кувшину воды. Их вещи уже были разложены.

— В кувшинах вода обновляется сама, всегда свежая и в достатке, — сказала Пенелопа. — Если что-то понадобится, моя комната в соседней башне, слева, там табличка с моим именем. Доброй ночи, девочки.

Первокурсницы вразнобой попрощались.

Итак, уставшие донельзя Гарриет Поттер, Гермиона Грейнджер, Элайза Турпин, Сидни Фоссет и Падма Патил, едва перебросившись парой фраз, скрылись за синими балдахинами. Шелковое небесно-голубое пуховое одеяло показалось Гарриет удивительно приятным, и она сразу заснула, даже не вспомнив о зеркале в чемодане.

Странный сон снился ей этой ночью: профессор Квирелл стоял к ней спиной, а его тюрбан шипел ей, что она должна перейти на факультет Слизерин, поскольку так ей предначертано судьбой. Гарриет категорично заявила тюрбану, что она сама знает свою судьбу, и тогда тюрбан рассмеялся высоким холодным смехом, а затем вспыхнул яркий зеленый свет. Потом появился профессор Снейп в своем профессорско-священническом облачении и строго спросил ее: «И что вы здесь делаете, юная мисс?», а Гарриет смутилась и убежала так быстро, что пятки сверкали.

Она проснулась, встревоженная и взволнованная, но вскоре, перевернувшись на другой бок, снова уснула. А когда проснулась следующим утром, то, к ее великой досаде, не смогла вспомнить, что ей снилось.

* * *

Зеленые равнины с озером и его притоками расстилались за окном гостиной Рейвенкло, словно акварельное покрывало на холсте талантливого художника. Горы возвышались за озером — величественные, могущественные, вызывающие восхищение. Живые портреты, обитатели которых с удовольствием ввязывались в студенческие дискуссии и давали советы и подсказки во время выполнения учениками домашнего задания, сейчас тихо переговаривались между собой и оглядывали гостиную.

— Дети, все готовы? — прозвучал мелодичный голос Хиллиарда, и первокурсницы стайкой птичек подлетели к нему, стремясь подобраться поближе. Мальчики, болтая друг с другом, подошли неспеша. — В таком случае идем на завтрак, не отставайте!

В Большом зале Гарриет уже привычно плюхнулась на скамью между Гермионой и Элайзой. Сегодняшний завтрак был похож на все хогвартские завтраки до этого, так что Гарриет, особо не задумываясь, наложила себе кашу и начала есть, стараясь не обращать внимание на шум, создаваемый другими детьми. Дети тем временем словно бы поставили себе задачу довести Гарриет до белого каления. Шепотки, разговоры и взгляды — прямые и украдкой — причиняли неудобство, и, хотя Гарриет старалась проявлять выдержку, они действовали ей на нервы. Уже четырежды она вежливо ответила на вопрос про отсутствие шрама, а пять раз после этого нагрубила тем несчастным, которым не хватало такта не поднимать тему. К счастью, рейвенкловцам хватало мозгов не спрашивать о той ночи; слизеринцам бы такое и в голову не пришло, а от гриффиндорцев и хаффлпавцев она пряталась за тарелкой овсянки (что, к сожалению, было возможно только во время завтрака).

— Глаз крысы, струна арфы, пусть вода превратится в ром!

Гарриет обернулась к гриффиндорскому столу: какой-то мальчик, тоже первокурсник, бестолково махал палочкой перед кубком.

— Глаз крысы, струна арфы, пусть вода превратится в ром!

Раздался негромкий взрыв, и из кубка повалил дым. Лицо мальчика покрылось копотью и выглядело столь шокированным, что близнецы Уизли расхохотались так, что им пришлось взяться за животы. Гарриет отвернулась, скрывая улыбку.

Отчего-то маленький взрыв прокрутился у нее в голове еще трижды. Было в этом что-то зрелищное.

В Большом зале строго соблюдался неписанный порядок: каждый ученик сидел за столом своего факультета, и казалось, нарушить этот порядок было немыслимо. Гарриет вдруг захотелось стать той песчинкой, что попадет в этот отлаженный механизм, и смотреть, что же будет с прибором дальше: он продолжит работу, лишь скрипнув с неудовольствием, даст сбой остальными деталями или будет мгновенно починен мастером с преподавательского стола? Но привлекать еще больше внимания, чем было у нее теперь, Гарриет отчаянно не хотелось, и она смиренно продолжила расправляться с завтраком в своей законной компании.

Соседки по комнате оказались милыми. Гарриет заняла кровать возле Гермионы, даже наблюдать за которой было интересно: командирские замашки и излишняя ответственность в ней соседствовали с непосредственностью и наивностью, а раздражающий поучительный тон — с искренним желанием помочь и быть полезной. Гарриет нравилось рассматривать эти противоречия; она наблюдала за Гермионой почти с интересом ученого.

Падма Патил еще не успела зарекомендовать себя чем-нибудь особенным, но в ней было интересно то, что поведением она сильно отличалась от своей близняшки Парвати из Гриффиндора: Падма была не в пример сдержаннее и спокойнее, и на контрасте с их одинаковой внешностью это выглядело вдвойне занятно.

Элайза Турпин, очаровательная, как весенняя роза, неожиданно примелькалась в обществе Сидни Фоссет, которая, как и Гермиона, была на год старше сокурсников. Фоссет уже целиком отдалась во власть гормонов и пубертатного периода: она частенько болтала о мальчиках и отпускала пошловатые шуточки. Несмотря на их простоту и приземленность, в основном они были действительно смешными, и Гарриет, понимавшей каждый грязный каламбур Фоссет, приходилось проявлять сноровку, чтобы не подавиться куском еды, отсмеиваясь: тот факт, что та находилась за столом, не был для Сидни существенной преградой к любимому занятию.

Пока Фоссет, мотая черными как смоль волосами, отпускала свои шуточки, краснели даже мальчики-первокурсники, которых было трое: Энтони Голдштейн, Майкл Корнер и Терри Бут. Все, как на подбор, были симпатичными, воспитанными и, что не удивительно, сообразительными, так что года через четыре они обещали стать популярными объектами девичьего внимания.

— Гарриет, ты закончила? Нам нужно скорее отправляться, если мы не хотим опоздать на Травологию.

Голос Гермионы звучал немного обиженно: она не могла смириться, что кто-то справлялся с заданиями на уроках лучше нее, — и нежные похвалы Гарриет только уменьшали, но не устраняли Гермионину досаду. Когда Гарриет попыталась утешить ее тем, что, в отличие от Гермионы, у нее было больше времени для подготовки, Гермиона еще больше разозлилась, усмотрев в этом несправедливость. Гермионе хотелось быть первой в учебе во что бы то ни стало. Гарриет же с исследовательским удовольствием и толикой человеческой печали наблюдала очередной парадокс от Гермионы: та не выносила превосходство Гарриет над ней в том, что касалось практических упражнений, но Гермиона не предприняла ни единой попытки отгородиться от той, что протянула к ней руку в поезде и предложила стать ее другом.

— Закончила, но все равно придется ждать старосту.

Та вскоре тоже сложила приборы, и неровной колонной — староста, две девочки, три девочки, три мальчика — первый курс Рейвенкло отправился на улицу к теплицам профессора Спраут.

Вопреки ее ожиданиям (привет дурслевскому газону), копаться в сырой земле и заботиться о растениях в Хогвартсе Гарриет понравилось: было в этом что-то успокаивающее и уютное. Закончив возиться со златоцветником, Гарриет любовно отложила горшок с цветком в сторону и подписала его: на следующее занятие им предстояло продолжить с ним работу, и Гарриет хотелось ощутить, как ее растение, в которое она вложила заботу и тепло, распустит бутоны.

Сразу после урока Гарриет получила записку с совой. «Дорогая Гарри, — было написано в ней неровными буквами. — Я неплохо знал твоих родителей и твоего крестного, и я знаю, что сегодня после Травологии у тебя нет уроков, поэтому, если захочешь, приходи ко мне на чашку чая, познакомимся. Моя хижина находится неподалеку от Запретного леса (ни в коем случае не заходи в него!). Лесничий и Хранитель ключей Хогвартса, Рубеус Хагрид».

Хагриду очень повезло, что Сириус рассказывал о нем Гарриет, иначе она бы уже побежала в замок за связным зеркалом, а потом ко всем учителям, которых смогла бы найти, чтобы рассказать, что незнакомый мужик зазывает ее в место, которое находится неподалеку от страшного леса, где легко бесследно сгинуть (или спрятать тело). Хагриду очень, очень повезло.

Гарриет позвала Гермиону с собой, и та, почти не раздумывая над перспективой завести новое знакомство, согласилась. Гермиона еще не могла свыкнуться с ощущением, что у нее вроде как появляются друзья.

Гарриет, если честно, тоже.

* * *

Когда Гарриет постучала в дверь, они с Гермионой услышали, как кто-то отчаянно скребется в нее с той стороны и оглушительно лает. А через мгновение до них донесся зычный голос:

— Назад, Клык, назад!

Дверь приоткрылась, и за ней показалось огромное лицо, заросшее волосами.

— Заходите, — пригласил мистер Хагрид. — Назад, Клык!

Мужчина был таким же огромным и лохматым, как его и описывал Сириус. Визгливый голос в голове (голос Петунии) строго поинтересовался про расческу. Гарриет с ненавистью заглушила внутреннее ощущение неприязни, которое ей на самом деле не принадлежало (она на это надеялась).

Хагрид пошире распахнул дверь, с трудом удерживая за ошейник огромную черную собаку. Как называется эта порода, Хагрид не знал, хотя и пояснил, что с такими собаками охотятся на кабанов.

После того, как все перезнакомились, Гарриет спросила:

— Мистер Хагрид, Клык раньше был толстым? У него такая обвисшая морда. У людей, которые сильно теряют в весе, потом кожа отвисает.

Мужчина громогласно рассмеялся.

— Гарри, не был он толстым, эт у него порода такая. Ну, садитесь, садитесь, я вам чаю налью. И это, давайте без всяких мистеров. Я Хагрид, просто Хагрид.

В Гарриет отчего-то шевельнулось сочувствие. Он считает, что не заслуживает уважительного обращения? И почему он выбрал фамилию, а не имя? Он так ограждает себя, как Дурсли ограждали от себя Гарриет, называя ее по фамилии? Они с Гермионой переглянулись; та тоже смотрела недоуменно. Но никто из них не стал спорить или задавать вопросы.

В доме была только одна комната. С потолка свисали окорока и выпотрошенные фазаны, на открытом огне кипел медный чайник, а в углу стояла массивная кровать, покрытая лоскутным одеялом.

— Вы... э-э... чувствуйте себя как дома... устраивайтесь, — сказал Хагрид, отпуская Клыка, который кинулся к Гермионе и начал лизать ей уши. Сразу стало понятно, что Клык, как и его хозяин, выглядел куда опаснее, чем был на самом деле.

В это время Хагрид заваривал чай и выкладывал на тарелку кексы. О них легко можно было сломать зубы, но Гарриет и Гермиона делали вид, что они им очень нравятся, и рассказывали Хагриду, как прошли первые дни в школе. Клык сидел около Гермионы, положив голову ей на колени и пуская слюни, обильно заливавшие школьную форму. Гермиона хмурилась, но, кажется, общество пса ей все же нравилось.

— Я тебя еще вот такой помню, — сказал Хагрид, складывая огромные ладони в тарелочку, — такой крохой ты была. Мало ты похожа на папку с мамкой, Гарри, вот что, — он почесал бороду. — А раньше глаза были зеленые-зеленые, как у Лили.

— Не похожа. Но это не имеет никакого значения, — сказала Гарриет, уставшая от того, что все всегда сравнивают ее с родителями.

Хагрид вдруг серьезно поглядел на нее.

— Да, Гарри. Не имеет.

Гарриет от неожиданности уставилась на великана, а затем улыбнулась, переполненная благодарностью и каким-то новым ощущением свободы. Ее так часто сравнивали с родителями, так часто она слышала эти расстроенные вздохи оттого, что внешней схожести между ней и родителями было мало, что хотелось лезть на стенку. А теперь кто-то согласился с тем, что это неважно, и Гарриет почувствовала, что ей позволили быть собой.

— А как же вы обе на Рейвенкло оказались? Рассказывайте.

Пока Гермиона рассказывала Хагриду, как Гарриет соблазнила ее пойти на факультет воронов в поезде и в каком она пребывает в восторге от обилия книг Хогвартса, Гарриет взяла кусок бумаги, лежавший на столе под чехлом для чайника; бумага оказалась вырезкой из «Пророка». Это напомнило ей, что в ее собственном сундуке лежит огромная стопка старых выпусков «Ежедневного Пророка», — Кричер собрал для нее газеты военных лет и нескольких месяцев после, — но она так и не изучила их, как собиралась, так, проглядела по диагонали.

…Продолжается расследование обстоятельств проникновения неизвестных грабителей или грабителя в банк «Гринготтс», имевшего место 31 июля. Согласно широко распространенному мнению, это происшествие — дело рук темных волшебников, чьи имена пока неизвестны...

Кажется, именно в этот момент Хагриду удалось остановить разошедшуюся Гермиону, и он спросил:

— А ты как решила, Гарри? Профессор Макгонагалл ждала, что ты будешь у нее, — выдал он старую учительницу простодушно.

— А я просто люблю читать, — откликнулась Гарриет. — Вот, смотри, что успела прочитать, — она протянула Хагриду листок. — Удивительно, правда? Сириус говорил, что здание неприступно.

Хагрид вдруг будто смутился, увел взгляд сторону.

— Да, да, удивительно… Ну, главное, что все хорошо кончилось, а? Возьмите еще кексов.

Гарриет ужасно развеселилась, услышав, как Хагрид назвал Филча старым мерзавцем. Гермиона смутилась.

— А эта кошка его, миссис Норрис... ух, хотел бы я познакомить ее с Клыком. Вы-то небось не знаете, да! Стоит мне в школу прийти, как она за мной... э-э... по пятам ходит, следит все да вынюхивает. И не спрячешься от нее, и не обманешь... она меня нюхом чует и везде отыщет, во как! Филч ее на меня натаскал, не иначе.

— А мне нравится кошка Филча, — сказала Гарриет. — Она кажется очень умной.

— Дык это пока в неположенном месте с ней не столкнешься, — заговорщицки понизил голос Хагрид и подмигнул. — Где эта кошка, там и Филч сразу.

— Ого, спасибо, Хагрид, будем знать, — ответила Гермиона. — Но мы не собираемся нарушать никакие правила, правда, Гарриет?

Гарриет невнятно хмыкнула и скрылась за огромной чашкой.

* * *

Квирелл вел себя подозрительно. После возвращения из своего путешествия он вообще стал вести себя странно, но с началом учебного года его странность обрела новую глубину: вялость и апатичность, сопровождавшие его на прошедших педсоветах, сменялись цепким взглядом, когда речь заходила о первокурсниках, и в первую очередь — об одной знаменитой первокурснице. Северус плюнул бы на это так же, как отмахивался от повышенного внимания остальных учителей к мисс Поттер, если бы не опасный оттенок концентрации, который появлялся у Квирелла при упоминании ее имени. Если Макгонагалл с плохо скрываемой гордостью рассказывала об удачной трансфигурации мисс Поттер зубочистки в иголку, а Флитвик без стеснения пускался в восторги по поводу ее таланта в чарах, то Квирелл хранил внимательное молчание, словно подмечая каждую деталь о девочке; и не было в этой внимательности никакого восторга, гордости или, на худой конец, любопытства зеваки — только холодная расчетливость и оценка.

Вынужденному сидеть за приемами пищи рядом с Квиреллом Северусу бил в нос неприятный запах чеснока, смешанный с чем-то еще более противным. Второй запах казался знакомым, но поскольку тот был едва уловим и перебивался чесноком, его определение, все время неприятно дергая нервы за ниточки, тем не менее, ускользало от него. Устав от загадки, которую Северус не видел оснований считать важной (да ради Мерлина, мало ли чем пахнет Квирелл), он просто отмахнулся от нее.

Еще одной проблемой, которая волновала Северуса, было странное поведение мисс Поттер. Если они встречались в коридоре, девочка приветствовала его так, будто встретила Санта-Клауса в Рождество. Ее «Добрый день, сэр», «Здравствуйте, сэр», «Хорошего дня, профессор» были пропитаны такой радостью, что Северусу становилось не по себе, а ученики, проходившие рядом, шарахались от мисс Поттер, как от душевнобольной. Еще бы: подобного счастья при встрече с ним не излучали даже слизеринцы. Северус и сам бы с удовольствием заподозрил у мисс Поттер помрачение рассудка, но что было толку обманывать себя, когда он знал настоящую причину.

Сначала он, разумеется, заподозрил, что она издевается или смеется над ним: как же могло быть иначе? Но ее радость была такой искренней, что Северусу пришлось посмотреть в сторону правды. А правда была в той встрече, в той проклятой встрече, когда он спас ее от пьяного отребья в Лютном, и теперь, очевидно, был в глазах мисс Поттер доблестным спасителем (забавно) и рыцарем в сияющих доспехах (ухохочешься). И главная беда заключалась не в том, что такое положение смущало Северуса (хотя одного этого хватало, чтобы он задумал устроить ей взбучку), но в том, что однажды Темный Лорд вернется.

Темный Лорд узнает об отношении мисс Поттер к Северусу, и тогда ему придется либо умереть, либо поклясться привести девочку к ублюдку и тоже умереть вследствие невыполнения приказа. Он умрет (очень мучительно), Дамблдор останется без шпиона, дочь Лили останется без его защиты.

Этого нельзя было допустить.

Решение, простое и эффективное, мигом созрело в его голове; в том, чтобы заставлять людей бояться, ненавидеть и презирать себя, у него был большой опыт. Решение было, несомненно, жестоким, и девочка сильно расстроится, но другого выхода он не видел. В конце концов, эта жестокость была во благо.

* * *

Дверь резко распахнулась, громко ударившись о стену, и Северус услышал, как веселое бормотание маленьких негодников обрывается на полуслове. Мантия еще развевалась за ним, когда он начал традиционную речь:

— Вы здесь для того, чтобы изучить науку приготовления волшебных зелий и снадобий. Очень точную и тонкую науку.

Пронесшись через аудиторию, Северус занял место у преподавательской кафедры и скрестил руки на груди. Он обвел аудиторию внимательным взглядом, чтобы запомнить каждого и утвердить над ними контроль через зрительный контакт.

— Глупое махание волшебной палочкой к этой науке не имеет никакого отношения, и потому многие из вас с трудом поверят, что мой предмет является важной составляющей магической науки, — продолжил он. — Я не думаю, что вы в состоянии оценить красоту медленно кипящего котла, источающего тончайшие запахи, или мягкую силу жидкостей, которые пробираются по венам человека, околдовывая его разум, порабощая его чувства...

Северус говорил почти шепотом, но видел, что ученики отчетливо слышали каждое его слово. Абсолютная власть, которую он имел сейчас над ними, ощущалась почти физически. Иметь подобную власть было столь же приятно, насколько глупо и унизительно было осознавать, что он повелитель детей.

Северус наткнулся взглядом на мисс Поттер и чуть не запнулся. Она полностью обратилась в слух и смотрела на него с восторгом. Глаза у нее светились, а на губах была улыбка — нетипичная реакция на него. Гадкое предвкушение овладело им, как если бы он смотрел на распустившийся цветок, чарующий красотой и запахом, и знал, что нога грубого, невежественного, не умеющего оценить красоту простака вот-вот раздавит его.

— Я могу научить вас, как разлить по флаконам известность, как сварить триумф, как заткнуть пробкой смерть. Но все это только при условии, что вы хоть чем-то отличаетесь от того стада болванов, которое обычно приходит на мои уроки.

Тишина стала абсолютной. Рейвенкловцы выглядели собранными и серьезными, хаффлпавцы обменивались недоуменными взглядами, а некоторые из них были заметно припугнутыми (ха). Лохматая подружка девочки, мисс Грейнджер, кажется, нетерпеливо заерзала на стуле: судя по ее виду, ей не терпелось доказать, что уж ее никак нельзя отнести к стаду болванов. Северус мысленно возвел очи горе в тягостном осознании: еще один ребенок с синдромом отличницы — как типично для Рейвенкло. Мисс Грейнджер станет проблемой. Впрочем, едва ли большей, чем та, что сидела рядом с ней.

Северус начал перекличку. И когда он дошел до фамилии…

— Мисс Поттер, — протянул он, и в голосе его громче колокольного набата звенели холод и насмешка, — наша новая знаменитость.

Восхищение на ее лице померкло, и теперь она смотрела на него непонимающе и растерянно, будто спрашивая себя и его, что же она успела сделать не так, чтобы вызвать этот тон.

— Здесь, сэр, — ответила мисс Поттер и непонимание и неозвученный вопрос прорезались в ее словах так же ярко, как лишь мгновение назад глаза светились восторгом.

Северус бросил на девочку пренебрежительный взгляд и продолжил перекличку, ощущая, как энергия мисс Поттер, до этого чистая и легкая, как горный ручей, заполнявшая весь класс радостью и жизнелюбием, теперь сменяется на вязкую и холодную. Ощущать эту перемену, сознавая, что причиной являлся он сам, было неприятно.

Что же, стирать улыбки с лиц у него всегда получалось не хуже, чем разбрасываться темными проклятиями.

Закончив знакомство с классом, Северус обвел аудиторию еще одним внимательным взглядом, готовясь ко второму действию своей маленькой отвратительной пьесы. Лишь однажды стереть улыбку было недостаточно, он знал это, и теперь собирался показать настоящую подлость. Если бы он был драматургом (заодно взявшим на себя одну из двух главных ролей), зрители бы непременно забросали его тухлыми флоббер-червями.

— Мисс Поттер! — неожиданно (она вздрогнула) произнес Северус. — Что получится, если я смешаю измельченный корень асфоделя с настойкой полыни?

Рука ее подружки, Грейнджер, взметнулась быстрее, чем мисс Поттер успела подняться. Позади нее устремились вверх руки еще двух рейвенкловцев (кто бы сомневался) — мистера Корнера и мистера Голдштейна.

Он их проигнорировал.

— Напиток живой смерти, профессор, — тихо ответила девочка, смотря ему прямо в глаза. Хотя ответ был верным, она смотрела на него тревожно, будто пытаясь понять, что он замыслил, будто ожидая развития совершаемой подлости, и была в этом права. Северус вцепился пальцами в край кафедры.

— Если я попрошу вас принести безоаровый камень, где вы будете его искать?

Мисс Поттер посмотрела на него неловко, будто задаваясь вопросом, действительно ли он ждет, что она сообщит ему о своем намерении вспороть живот козы.

Он сам чертов козел, даже подлый вопрос не смог правильно сформулировать.

— Безоар извлекают из желудка козы, и его можно найти в большинстве аптек, сэр, — выкрутилась девочка, и Северус ощутил… облегчение? — Наверное, в медицинском крыле он тоже есть.

Мисс Поттер действительно была рейвенкловкой. Жаль, что это не убережет ее от его ублюдочного замысла.

— Что же, мисс Поттер, а в чем разница между волчьей отравой и клобуком монаха?

Мисс Грейнджер продолжала тянуть дрожащую от волнения руку, едва удерживаясь, чтобы не вскочить с места. Северус спросил себя, насколько сильно это неосознаваемое, но вероломное предательство вредит мисс Поттер вдобавок к тому, что он сам делал с ней. Двое мальчиков-рейвенкловцев позади опустили руки, но Северус видел: не от того, что они не знали ответа. Сообразительные паршивцы, в отличие от мисс Грейнджер, охваченной всепоглощающей жаждой показать себя и получить одобрение, если не поняли, то поймали направление верной мысли о том, что происходит на самом деле.

— Это одно и то же растение, профессор, — ответила мисс Поттер, заводя стопу за щиколотку.

Северус бросил на нее тяжелый, мрачный взгляд. Мисс Поттер еле слышно вздохнула — настороженно. Он не винил ее.

— Назовите мне ингредиенты дыбоволосного зелья, — потребовал он жестко.

На лице ее отобразилось удивление. Северус любил наблюдать, как с рейвенкловцев слетает их факультетская спесь, когда он задавал им вопросы, на которые они не знали ответа, но сейчас его не покидало ощущение, что он проклятый Ирод, избивающий младенца.

Рука мисс Грейнджер пала.

— Иглы дикобраза, крысиные хвосты, — произнесла мисс Поттер менее уверенно, чем раньше, но все было верно, хоть и неполно. Северус сдержал собственное удивление и растерянность: он спросил о Дыбoвoлoснoм, потому что оно изучалось на втором курсе. — Еще, — протянула она, подняв взгляд и щелкнув пальцами, — еще... — она щелкнула пальцами еще раз, резко, сильно и отрывисто, вспомнив ответ, и голос ее обрел силу, — муховертки. Их жала.

Удивление мисс Поттер было не от незнания. Напротив, она отлично знала, что он ее спросил.

Безупречная тишина отчего-то отдавалась в ушах сильнее раскатов грома. Грейнджер смотрела на подругу со странной смесью болезненного интереса и неверия (о, невыносимое рейвенкловское тщеславие, бесившее Северуса так же сильно, как и гриффиндорское). Остальные ученики, едва смея дышать, безотрывно следили за развернувшейся перед ними сценой уродливого, бeстaлaнного драматурга; главная актриса, сама того не зная, только что произнесла не ту реплику; драматург ощущал нарастающее отвращение к своей роли, ибо сама по себе несправедливость, которую он задумал, была гадкой; несправедливость же к ученице, которая была даже более компетентной, чем он того требовал (Северус ценил и уважал в учениках подобную компетентность так же сильно, как редко ее встречал), — такая несправедливость становилась лишь в три раза более гадкой.

— Какое количество крапивы нужно добавить в одну порцию Раздувающего раствора? — спросил Северус; резкий голос его рассек тишину словно кнут.

Мисс Поттер помедлила.

— Простите, сэр, — сказала она твердо, хотя что-то в ней, внутри, дрожало. — Этого не было в наших учебниках.

Она вложила в свою реплику и выражение лица столько уважения, сколько могла, но это не могло спасти ее от его стальной решимости довести до конца то, что должно.

— Я не спрашивал бы вас материал, который вы не могли узнать, мисс Поттер, — сказал Северус резко. — Вы будете проходить это зелье на первом курсе.

По ее взгляду он понял, что она ему не поверила. Она знала, что он лжет, и твердое осознание своей правоты было столь же сильным в ее взгляде, как и смятение от того положения, в котором она оказалась.

— Профессор, но ведь в учебниках за первый курс этого действительно не было, я точно помню, — послышался мальчишеский голос с задних парт.

Северус отнял от мисс Поттер взгляд, вмиг до предела посвирепевший, и уставился на наглеца — им был мистер Корнер. Мальчишка, нахохлившийся воробей, столкнувшись с взглядом Северуса, вмиг растерялся, но Снейп не сказал ему ни слова: мисс Поттер открыла рот. Получив поддержку от одногруппника, сейчас она скажет ему, что он лжец, и тогда Северус осадит ее так, как он это умеет, и тогда ее светлая, искренняя улыбка к нему померкнет навеки, раненая его жестокой несправедливостью, — детские чувства легко ранить необратимо.

Это будет правильно.

— В таком случае прошу прощения, сэр, вероятно, память мне изменяет.

Мисс Поттер смотрела на него прямо, и твердое намерение держать удар, каким бы он ни был, странно мешался с мягкостью просьбы в ее лице — просьбы мира в ответ на ее уступку.

Теперь он мог бы сказать ей, что она лгунья. Потому что она сделала вид, что поверила в его ложь, и солгала в ответ.

«Она пытается быть учтивой, проклятый ты мерзавец», — шепнул голос неизвращенного здравомыслия в его голове.

Мисс Поттер знала, что он несправедлив к ней, но все еще протягивала ему руку.

Кончики ногтей Северуса побелели от того, как он вцепился в кафедру.

— Хорошо, мисс Поттер, — отчеканил он, — возможно, ваша память, — резкость мастерски мешалась с издевательской насмешкой, — подскажет вам ингредиенты Рябинового отвара.

Теперь в ее лице проскочило неверие — будто она не могла принять, что он, Северус, по какой-то причине может быть настолько гадким с ней. Она покачала головой.

— Как взаимодействует Рябиновый отвар с Напитком живой смерти? — продолжал Северус, чувствуя, как прогибается ломкое дерево под его руками; он завел их за спину, чтобы стол не треснул.

— Я не знаю, сэр, — голос девочки был тише, чем до этого, и она, очевидно, прилагала все усилия, чтобы удержать взгляд и не подпустить к сердцу унижение.

— Так-так, — протянул Северус, и волна отвращения и ненависти к себе поднялась над ним капюшоном разъяренной кобры, — очевидно, слава — это еще не все, не так ли, мисс Поттер?

Волна обрушилась и ужалила.

Мисс Поттер не ответила, умудрившись вложить в один взгляд и печаль, и разочарование, и гнев. Хрупкие плечи ее опустились, и что-то в ней... нет, не сломалось, но поникло, пригнулось к самой земле, словно тонкая ветка под гнетом злого ветра.

— Сядьте, — бросил Северус, и она послушалась, сев плавно и с до искусственного прямой спиной, — и то была единственная ее возможность сохранить последние остатки гордости и достоинства.

Северус отвернулся. Он выполнил свою задачу (пальцы за спиной сжались и хрустнули), и только это по-настоящему имело значение. Весь оставшийся урок дети выглядели подавленными и опасались лишний раз дернуться, чтобы не вызвать его гнев, гнев слизеринского сатрапа. Сатрап наслаждался идеальной дисциплиной, игнорируя скребущее за ребрами чувство от того, какой ужасно расстроенной выглядела мисс Поттер. Рейвенкловцы (особенно мисс Грейнджер и мистер Корнер) и несколько хаффлпавцев бросали на нее сочувствующие взгляды; некоторые дети посматривали на него с недовольством (особенно мистер Корнер). Северус кружил по классу, шурша длинной черной мантией, и следил, чтобы маленькие негодяи не испортили и не просыпали ингредиенты (слишком много ингредиентов). Мисс Поттер и мисс Грейнджер сварили идеальное зелье, которое могло бы пойти в медицинское крыло, но он ничего не сказал им. Мисс Поттер не взглянула на него, когда он проходил мимо. Когда он распорядился слить зелье в колбы и отнести их ему на кафедру, девочка что-то шепнула Грейнджер, и та через минуту поставила перед ним два образца.

Она не хочет даже подойти к нему. Северус справился.

— Урок закончен, свободны.

Ученики скоро засобирались, спеша оказаться не то как можно дальше от него, не то как можно ближе к обеду; возможно, и то, и другое.

Едва спины студентов скрылись за дверью (одну из спин он проводил внимательным взглядом), Северус выругался так, что и Долохов, известный матершинник, ему бы позавидовал.

Он опустился и прикрыл глаза рукой.

Лучше бы она нахамила в ответ, лучше бы была такой же дерзкой и наглой, как ее отец, лучше бы взбунтовалась вместе с Корнером и сказала ему какую-нибудь гадость. Или швырнула бы в него чернильницей, как однажды сделала ее мать, — только бы не была такой кроткой и покорной.

Потер пальцами переносицу.

Теперь ему придется включить в программу первого курса еще два зелья.