Закон противоположностей, или психология счастья (джен)

— Что стряслось?

Северус садится рядом с ним на ступеньку и осторожно кладёт руку ему на плечо.

— Что с тобой, Ойген?

Странно, но он ничего не может почувствовать — тот закрыт, наглухо. От него…

— Северус, — Мальсибер садится, сбрасывая тем самым его руку, и обхватывает ладонями свои плечи. — Я тебя не услышал. Извини, я хочу сейчас быть один.

Ничего более дикого сказать он не мог. Снейп молча глядит на него — тот отводит глаза, говорит очень устало:

— Пожалуйста, не нужно сейчас. Позволь мне побыть в одиночестве.

— Как хочешь, — Снейп встаёт и уходит в дом. И стоит там, глядя в окно на то, как его друг вновь ложится на ступени и снова плачет.

Один.

Потом, наконец, не выдерживает, возвращается и силой врывается в его сознание, снося неожиданно мощную стену — и совершенно обалдевает.

— Ты с ума сошёл! — говорит он, обнимая его и прижимая к себе. — Ты хотя бы меня спросил! Ойген!

Тот почему-то совершенно не злится за подобное обращение — хотя, по всему, должен. И даже не вырывается — так и лежит в объятье, и даже отвечает на него тем же.

— Я даже представить себе не мог, что ты такой… идиот, — говорит Северус с мягкой досадой. — И ни черта не видишь у себя под носом. С чего ты вообще это выдумал?

— Ты ей нравишься. Она сама так сказала, и…

— Ты ей нравишься! Бестолочь! — восклицает он раздражённо… и почти нежно. — Ну ты совсем идиот… или это все влюблённые таковы? Ойген! — он смеётся. — Прекрати рыдать и включи, пожалуйста, если не все чувства, то хотя бы зрение — в следующий раз, как увидишь её. И посмотри со стороны. На ней же это просто написано! Крупными буквами!

— Что? — он мотает головой, чтобы успокоиться и прийти в себя, потом, наконец, отстраняется и садится. — Что написано?

— Что она тебя любит! Балбес. А вроде бы взрослый человек и хороший ведь менталист… ну как же так можно? Ладно она: девчонка из дикого племени, а ты ведь ещё и белый. Это я понимаю. Но ты-то! Куда и, главное, чем ты смотришь?

— Ты… уверен? — очень глупо переспрашивает Ойген. Северус смеётся — в голос:

— Ты себя слышишь?! Ойген, опомнись, пожалуйста! Посмотри на неё рядом со мной — и с тобой. Ну и на меня посмотри заодно — рядом с ней. Честное слово — ты меня порой так поражаешь… она, безусловно, очень красива, и я бы с радостью завёл с ней недлинный роман… но это всё. Ойген. Начни, наконец, пользоваться мозгом по назначению, — насмешливо просит он. — Если не веришь — я даже впущу тебя в свою голову. Это поможет вернуть тебе собственную?

— Я верю, — совершенно счастливо говорит он. — Я тебе верю.

— Ну слава Мерлину… вставай давай. И действуй уже, наконец. Или ты желаешь, чтобы дама додумалась до всего самостоятельно? С её упёртостью, я боюсь, тебе придётся ждать ещё лет двенадцать…

— Почему двенадцать-то? — улыбается тот.

— Потому что за десять она не справится. Вставай, — повторяет он, поднимаясь. — И иди уже спать, наконец. Утро скоро.

— Я не хочу спать, — говорит Ойген, мечтательно улыбаясь. — Пойдём поплаваем.

— Ты уже плавал сегодня, — ворчит Снейп. — Мне кажется, тебе хватит.

— Это было… другое. Идём, — он легко вскакивает и одним взмахом палочки сбрасывает с него, а потом и с себя одежду, потом хватает его за руку — и аппарирует в воду.

— Ненавижу, когда ты так делаешь! — возмущается Северус, выныривая и отплёвываясь. — Я тебе миллион раз говорил это!

— Да брось! Здорово же! — смеётся тот, ныряя и выплывая с другой стороны от него. — Давай кто быстрее?

— Ты быстрее — потому что счастлив и сейчас, кажется, не то что поплывёшь — воспаришь. И если тебе некуда девать силу — я могу подсказать парочку не таких неприятных для окружающих способов от неё избавиться.

— Например?

— Например пойди и сделай что-нибудь удивительное для твоей… я очень надеюсь что будущей жены. А меня оставь, наконец, в покое… и верни на берег.

Но они, конечно же, никуда так быстро не возвращаются — а когда всё-таки делают это, идут то ли ужинать, то ли завтракать: сидят, не зажигая света, в столовой, пьют кофе и едят сыр, печенье и ягоды.

— Я очень надеюсь, что этого разговора будет достаточно, и что ты больше никогда не будешь заниматься что сводничеством, что самопожертвованием, потому что и то, и другое получается у тебя отвратительно, — говорит Снейп. — И вспомнишь о том, что прежде чем что-то кому-то отдать, бывает полезно выяснить, нужно ли тому это.

— Мне настолько хорошо сейчас, что я даже не могу толком думать, — отвечает Ойген, рассеянно улыбаясь. — И мне даже не обидно, что я был таким идиотом.

— Все влюблённые идиоты, — пожимает плечами Северус. — И я был таким — так что я прекрасно тебя понимаю. И, в общем-то, это трогательно — признаю.

Ойген молчит — у него на языке вертится вопрос, но он никак не может решить, задавать его или нет.

— Ну? — наконец, не выдерживает Снейп. — Спрашивай уже. Невозможно же.

— Тебе не будет тяжело видеть нас с ней постоянно?

Брови Северуса медленно поднимаются вверх, и его лицо приобретает чрезвычайно изумлённое выражение.

— Нет, — говорит он — с такой интонацией разговаривают с совсем маленькими детьми, безумцами или очень тяжело больными людьми: чрезвычайно мягко и ласково. — Мне это будет даже приятно. Мне вообще нравится, когда тебе хорошо. И женщин я красивых люблю. А уж сочетание тебя с ними — так просто обожаю.

Он не выдерживает и тихо смеётся.

— Я её не люблю, — говорит он насмешливо. — Ни в каком смысле. Разве что как твою будущую жену. Так понятно? — не удержавшись, интересуется он.

— Я не так часто бываю таким идиотом, — говорит Ойген. — Изредка можно.

Утром он встречает Эсу у её двери и протягивает ей небольшую коробочку.

— Вы что здесь делаете? — удивляется та, замирая в удивлении на пороге.

— Шёл мимо, — легко объясняет он, — решил заглянуть. У вас слушание сегодня?

— Да, через два часа. Извините, но я должна подготовиться, и…

— Я просто шёл мимо, — говорит он. — И пойду дальше. Удачи вам сегодня — и до вечера.

Он прощается и легко сбегает по лестнице, оставив коробочку у неё в руках.

Закрыв за ним дверь, Эса улыбается непонятно чему, снимает с коробочки золотую бумагу, открывает… и вытаскивает оттуда морскую раковину. Прикладывает к уху — и ахает, потому что вместе с привычным и ожидаемым шумом моря видит ту самую лунную дорогу и чувствует на своей коже ласковую тёплую воду. Ощущение настолько реально, что она даже оглядывает себя — но нет, конечно же, никакой воды нет, это просто иллюзия, пусть и очень реальная.

Она берёт раковину с собой — в кармане она заметна, и она просто скрывает её чарами и носит в руке, и хотя слушанье проходит не так хорошо, как ей бы хотелось, она всё равно приходит на вечернюю встречу в приподнятом настроении. Они снова работают — как и всегда: дел очень много, а времени у обоих — не слишком. Ойген, как и обычно, мил и ненавязчиво заботлив: он кормит её ужином, поит неизменным некрепким кофе с сахаром и корицей — ровно таким, как она любит — подаёт остро заточенные карандаши вместо уже затупившихся… она не любит тупые кончики и не любит механические с выдвигающимися грифелями, и поэтому часто меняет обычные. Вчерашней неловкости словно бы не было, и она вскоре совсем о ней забывает — хотя нет-нет да и вспоминает его обещание… и почему-то никак не может ему порадоваться, хотя и убеждает себя, что должна бы. Северуса она сегодня не видит — но он вообще появляется не слишком часто, так что в этом нет ничего странного.

— Спасибо за раковину, — спохватывается она, когда уже собирается уходить.

— Я рад, если она вам понравилась, — улыбается он.

— Очень красивое и тонкое волшебство, — кивает Эса. — Я такого прежде не видела… вы сами зачаровали ее?

— Конечно.

— Расскажете, как? — просит она с любопытством.

— Сейчас?

— Ещё не очень поздно… это долго?

— Не слишком. Это и вправду несложно. Я покажу, разумеется, — говорит он — и вправду показывает. Они снова засиживаются за полночь — и снова ветер гуляет по комнате, а та залита светом практически ещё полной луны.

— Вы очень тонкий волшебник, — говорит Эса. — Я таких ещё не встречала. У нас иначе колдуют.

— Старая семья, старая магия, — говорит он с улыбкой.

— Расскажите? — просит она. — И пойдёмте на пляж? Просто погуляем немного — и вы расскажете. Недолго. А потом я пойду домой и дам вам, наконец, выспаться.

Они выходят из дому и, разувшись на ступеньках, идут гулять — босиком. Он рассказывает — что помнит, а помнит он, как ему самому кажется, не так много, однако чем дольше он говорит и показывает — тем больше он вспоминает, и разговор всё длится и длится… Они сидят на песке недалеко от кромки прибоя — он показывает ей что-то, палочка легко летает в его руке — Эса слушает, смотрит… и вдруг спрашивает, совсем не в тему:

— А как вы подружились со своим другом?

— С Северусом? — непонятно зачем уточняет он.

— С ним.

— В школе — мы учились в одном доме… колледже. Жили, конечно же, в одной комнате… ничего необычного.

— У меня тоже были соседки в Салеме, — говорит Эса. — Но мы ни с кем до такой степени не сдружились.

— Ну, я тоже дружил не со всеми так близко, — улыбается он.

— А почему именно Северус?

— Он умный, — не задумываясь, отвечает Ойген. — И сильный. И очень хороший, — он тихо смеётся. — Хотя сам в это, я думаю, не очень-то верит.

— Вам хочется быть таким же сильным, как он?

— Мне? — очень удивляется он. — Что вы, нет, разумеется… это совершенно же невозможно.

— Почему же? — с неожиданной грустью спрашивает она.

— Сила бывает разной, — улыбается он. — Я никогда не смогу быть таким же сильным, как он. Я чистокровный.

— В каком смысле? — она глядит на него с недоумением

— Мне сложно вам объяснить… как я понимаю, у вас всё иначе… у вас вообще другая традиция. И магия совершенно другая, её я вообще пока что не понимаю — хотя и очень надеюсь когда-нибудь научиться. И, может быть, даже понять. Но возвращаясь к вашему вопросу… как бы вам объяснить. Если много поколений волшебников выходят замуж и женятся только и исключительно на потомственных волшебниках и волшебницах — их магия становится точнее и тоньше… и позволяет делать и чувствовать удивительнейшие вещи. Однако тонкость всегда в ущерб силе. А сила — в ущерб тонкости, — он смеётся. — Северус — полукровка… его мама была волшебницей, а папа — нет. Говорят, это самое мощное сочетание — и я, глядя на него, склонен в это поверить. Но ему никогда не достичь моей тонкости — а мне не получить его силы.

Эса потрясённо молчит — а он не понимает её потрясения, но чувствовать — чувствует, и тоже не говорит ничего очень долго, но потом всё-таки не выдерживает и спрашивает негромко:

— Я чем-то расстроил вас?

— Нет… я не знаю, — говорит она немного растерянно. — То, что вы рассказали… это…

— Совсем чужое для вас?

— Да, — улыбается она обрадованно. — Я об этом не думала, но — да, верно. Чужое.

— Ну так не думайте об этом, — тоже улыбается он — легко. — Разве это всё важно?

— Я всегда очень ценила силу, — задумчиво говорит она. — Но я никогда не думала о той цене, что приходится за неё платить…

— Если подумать, то платить приходится за всё, — пожимает плечами он — и она вдруг спрашивает, не успев прежде подумать:

— А чем вы заплатили за этот прекрасный дом?

И вспыхивает, потому что вопрос задала категорически неприличный. Почти непристойный…

— Семью годами жизни, — не задумавшись, отвечает он. — Хотя это, пожалуй что, некоторое преувеличение, — добавляет он тут же. — Там было очень много хорошего всё же… правильнее, наверное, будет сказать «тем, что чуть было не позабыл, кто я есть».

— Это то, о чём вы рассказывали при первой встрече? Мафия?

— Да, — соглашается он — и добавляет задумчиво: — Хотя вы знаете… возможно, живи я один, я бы так и не вспомнил. Но постоянно иметь у себя перед глазами волшебника, который день изо дня занимается тем, чем и должен — волшебством… это очень стимулирует память. Так что, если подумать, то я и этим обязан Северусу. Да и вообще много чем.

Они замолкают.

— Эса, — тихо и непривычно серьёзно говорит он. Она оборачивается — и Ойген, поймав её вопросительный взгляд, спрашивает: — Могу я задать вам один очень личный вопрос?

— Конечно, — отвечает она, чувствуя, как внезапно колотится у неё сердце, и кровь приливает к щекам.

— Вы любите Северуса?

Она замирает. Он смотрит на неё, не отпуская взгляда, очень спокойно, внимательно и мягко одновременно.

— Нет, — говорит, наконец, она.

И он улыбается. Так солнечно и светло, что кажется, что в его глазах на мгновенье отражается солнце.

— Я люблю вас, Эса, — говорит Ойген, продолжая смотреть ей в глаза. — Знаю, в это сложно поверить, но я всегда старался быть честным с женщинами, и поэтому никогда прежде не говорил этого никому… во всяком случае, с тех пор, как понял, что это значит. Хотя за свою жизнь я наговорил им очень много приятного, — добавляет он честно. — Но вас я люблю. И мне хочется, чтобы вы это знали — как и то, что это ни к чему вовсе вас не обязывает. Я могу стать вам кем захотите: мужем, любовником, другом, коллегой… могу, если вы так решите, и вовсе воспоминанием, но первым из них — только вам. Не нужно ничего говорить, если вы не хотите — и можем сделать вид, что этого разговора и вовсе не было.

— Нет, был, — помолчав, говорит она, чувствуя себя, наконец, радостно и легко.

И протягивает ему руки.

Ойген медленно тянется к ним, касается — и так же медленно наклоняется и целует.

И Эса смеётся.

И обнимает его, наконец.

И больше не думает ни о какой силе.

И вообще ни о чём не думает — потому что, наконец-то, целует его и чувствует его горячие и нежные губы на своих, прохладных и твёрдых.

Он так и стоит на коленях перед ней — и обнимает её, прижимает к себе и целует, целует — так, словно бы делает это в первый раз в жизни. Но это всегда в первый раз — когда любишь…

В какой-то момент он стелет на песок белую простыню, трансфигурировав её одним взмахом палочки — и опускает на неё Эсу так бережно и так нежно, что она почти что не чувствует этого и удивляется, когда его лицо внезапно оказывается прямо над её собственным.

— Я люблю тебя, — шепчет она этим чёрным глазам — и счастливо улыбается, видя, как от её шёпота их озаряет сияние.

…Они просыпаются на рассвете — и первой она, Эса. Они лежат, обнажённые, на белоснежной хлопковой простыне посреди пустынного пляжа, и от утреннего ветра их кожа остыла и покрылась мурашками. Он спит рядом — ничком, обняв её правой рукой и устроив голову рядом с её грудью. Он дышит совсем тихо, как младенец — она чувствует кожей его тёплое дыхание, ощущает тяжесть и тоже тепло его руки… от него вообще очень тепло, даже сейчас, когда даже она, привыкшая круглогодично спать на природе, продрогла.

— Ты солнце, — шепчет она, улыбаясь и обнимая его. — Ты солнце, а никакой не койот…

Он просыпается — приподнимается, сонно щурит глаза, улыбается ей — и прячет лицо у неё на груди.

— Я люблю тебя, — шепчет он. — Ты выйдешь за меня замуж? — он снова приподнимается и глядит ей в глаза.

— Да, — не раздумывая ни секунды, отвечает она.