Закон противоположностей, или психология счастья (джен)

Однако когда он видит, наконец, свой свадебный наряд, тот ему действительно нравится — настолько, что он даже замирает молча в первый момент, а потом подходит и тихонько гладит его самыми кончиками пальцев. Тот и прост, и роскошен одновременно: длинный белый камзол из плотной тяжелой ткани, расшитой тончайшими золотыми нитями, на ярко-голубой атласной подкладке с разрезами на рукавах чуть выше локтя, отороченный узким золотым кантом, к нему — точно в цвет рубашка и строгие белые брюки.

— Украшения сам подберёшь, — говорит Северус, с явным удовольствием наблюдающий за его реакцией. — Вижу, ты не разочарован.

— Нет, — говорит тот негромко. — Это очень красиво. И я сам никогда бы не выбрал ничего подобного. И был бы неправ. А ты в чём будешь?

— Я?

Северус глядит немного растерянно, потом пожимает плечами и говорит равнодушно:

— Надену что-нибудь. Не волнуйся, не приду голым.

— Я хочу знать, — Мальсибер смеётся.

— Увидишь.

— Я нервничаю, — говорит Ойген, возвращаясь к собственному наряду.

— Да поздно уже, — отмахивается Снейп. — Тебе и бежать некуда.

— Я не собираюсь бежать, — улыбается Ойген. — Я счастлив, — говорит он нараспев, обнимает его — и вдруг кружит, смеясь, потом отпускает и говорит: — И как жаль, что невозможно адекватно передать кому-нибудь это чувство.

— Ну почему невозможно, — усмехается Северус, на всякий случай, впрочем, делая шаг назад. — Всё возможно… если очень захотеть, разумеется. Но меня от такого уволь.

— Зря! — убеждённо восклицает тот и возвращается к своему вопросу: — Так в чём ты будешь?

— В одежде, — отрезает Северус, отворачиваясь, чтобы спрятать мелькнувшую во взгляде улыбку.

…Последние дни перед свадьбой наполнены бесконечной суматохой — её так много, что Ойген с Эсой почти что не видятся, и в какой-то момент тот настолько соскучивается и устаёт от всего этого, что однажды вечером он, вместо того, чтобы продолжать обсуждать бесконечные детали, подхватывает Эсу на руки и уносит её на пляж.

— Хватит, — говорит он, усаживая её на песок и обнимая. — Давай остановимся и просто побудем вдвоём.

— У нас вся жизнь ещё впереди, — улыбается та, впрочем, ничуть не сопротивляясь.

— Я не хочу жить потом. Я хочу жить сейчас и тут — с тобой, — он обнимает её и прижимает к себе — и замирает, надолго. — Я уже жил будущим, — говорит он очень невесело. — Я почти что всю жизнь так прожил, Эса. Не хочу больше.

— А хочешь, — говорит она, тоже его обнимая и гладя по голове, — бросим сейчас всё это, поедем в Лас-Вегас и просто поженимся? А лучше пойдём к моему дедушке — и он всё сделает? И Северуса возьмём… хочешь?

— Хочу, — он кивает. — Но потом пожалею.

Они смеются — она треплет его волосы, отодвигается, смотрит в глаза — а после целует их и шепчет:

— Конечно же, пожалеешь. Я всё время забываю, что твоя сила совсем не в силе, — Эса поднимается на колени и прижимает его голову к своей груди. — И что ты — вовсе не я и не Северус, и с тобой нельзя так.

— Как так? — улыбается он, закрывая глаза и вслушиваясь в звук её дыхания и стук сердца.

— Так, — она снова смеётся.

После они долго лежат на песке, обнявшись, целуются, смотрят на небо и океан, снова целуются и обнимаются, больше напоминая впервые влюблённую пару подростков, чем двух взрослых людей.

— Мне всегда было интересно, как это — обычная свадьба, — говорит Эса. — Я была убеждена, что у меня не будет такой…

— Но ты, — он с внезапной тревогой приподнимается на локте и глядит на неё встревоженно — она тут же перебивает его:

— Как оказалось, это красиво и интересно. Ты не поверишь, но я никогда, даже в детстве, не представляла себя в длинном белом платье… а оно, пусть даже и не совсем белое, мне идёт, между прочим, — она улыбается. — Мне хорошо с тобой. И то, что мы придумали, мне очень нравится. И это я должна нервничать, а не ты, — добавляет она с лукавой улыбкой.

— Знаю! — соглашается он. — Но ничего не могу поделать. Я боюсь, что…

— Ты койот, а не заяц, — шутит она. — Не надо бояться. Я не передумаю. И мне всё понравится.

— Ты читаешь мысли? — улыбается он с облегчением.

— С тобой это очень просто.

— И хорошо, — кивает он решительно.

В дом они так до ночи и не вернутся и делами заниматься не будут — будут разговаривать долго, рассказывая друг другу разные истории из своего прошлого, и хотя и Малфой, и Снейп будут страшно ругаться и злиться на этот потерянный вечер, ни тот ни другой даже и не подумают подойти к ним и помешать.

…День свадьбы — светлый и солнечный… Вопреки всем глупым приметам, они просыпаются вместе — Ойген и Эса — так же, как просыпались каждое утро с тех пор, как вернулись домой после его служения. Эса просыпается первой — так редко бывает, обычно это он встаёт ещё до рассвета, слишком много у него дел в казино и с организацией свадьбы, но сегодня ему никуда не нужно, и он спит, привычно обняв и прижавшись к ней всем телом. Она тихо лежит какое-то время, слушая его мерное дыхание, потом запускает пальцы в его волосы и тихонько зовёт:

— Ойген…

Он неохотно просыпается, бормочет неразборчиво что-то — она снова зовёт:

— Вставай… посмотри, какое красивое утро.

— А каким ему ещё быть? — бесстыдно говорит он, открывая глаза и приподнимаясь на локтях.

— Вставай, — повторяет она, улыбаясь. — Тебя ждёт сюрприз.

— Ещё один?

— Первый на сегодня. Вставай и посмотри в окно.

Он садится на кровати и смотрит — лицо его приобретает совершенно детское выражение, он вскакивает с кровати и выбегает, как спал, обнажённым, на выходящий к океану балкон. Эса смеётся и, поднявшись, тоже выходит к нему.

— Нравится?

— Но как… как ты это…

— Это не совсем… не только я.

Рядом с домом — небольшая рощица средиземноморских кедров, который он так любит и которые так и не собрался пока посадить, и которой ещё вчера не было здесь. Деревья уже вполне взрослые — он и сам хотел посадить сразу такие…

— Спасибо, — горячо шепчет он, обнимая её, а она только молча улыбается ему в ответ, думая, что, наверное, никогда не привыкнет к тому, как же он умеет радоваться — как мальчишка…

Сама церемония назначена на полдень — а за пару часов до него Малфой натыкается на сидящего на ведущей на крышу лестнице Мальсибера, уже совершенно одетого.

— Что ты? — спрашивает он, садясь рядом и поглядывая на него искоса.

— Да не знаю, — говорит тот, глубоко и легко вздыхая. — Я так счастлив сейчас… и так странно.

— Что тебе странно? — слегка улыбается Люциус. — Что через пару часов ты станешь, наконец…

— Сколько всего должно было случиться, чтобы мы встретились, — отвечает Мальсибер, задумчиво улыбаясь. — Я тут сидел и думал, с чего же всё началось… и знаешь, к кому всё сводится?

— Только не говори мне, что к Лорду, — смеётся Малфой.

— Вовсе нет, — отвечает тот с тихим смехом. — К Геллерту Гриндевальду.

— Почему к Гриндевальду? — очень удивляется он.

— Ну смотри, — Ойген оборачивается и начинает говорить с азартным блеском в глазах: — Если бы не было Гриндевальда и войны с ним, скорее всего, мой дядя остался бы жив. Тогда мой отец — я уверен — никогда не обратил бы внимания ни на какого Лорда, ибо наша семья всегда была вне политики и обычно весьма нейтрально относилась к магглам, магглорождённым, чистокровным и тому подобным вещам. Следовательно, я тоже, скорее всего, туда не попал бы и никакую метку не принял, следовательно, мне не за чем было бы бежать из Британии, следовательно…

Он смеётся.

— Так что выходит, что первый тост следует поднимать за Гриндевальда, и я уже полчаса тут сижу и раздумываю, как бы без этого обойтись. Есть идеи?

— Подними за Дамблдора, — немедленно говорит Люциус.

— Поясни?

— Ну как же. Это же он его победил. Не победил бы — не было бы никакого Лорда, а служили бы ты и твой отец Гриндевальду, — улыбается Малфой. — И вы с Эсой тоже не встретились бы, наверное.

— Да нет, — говорит Ойген очень задумчиво, — не служил бы, пожалуй… но, в целом, ты прав. Но я не хочу пить за Дамблдора! Ты только представь лицо Северуса, — улыбается он. — Нет, это как-то слишком жестоко. Ещё есть идеи?

— Можно за Лорда выпить, — кивает Люциус. — Без него тоже ничего бы не вышло.

— А что-нибудь не столь, — он улыбается, — радикальное?

— Да выпей за своего дядю, — Люциус смотрит на часы и прекращает этот балаган. — В общем-то, для тебя в этой истории началось всё с него. Идём.

— Погоди, — Ойген поворачивается к нему и берёт за руки. — Спасибо тебе. За всё, — он сжимает их. — Когда-нибудь я смогу вернуться в Британию официально, — говорит он, — и я даже уже знаю, когда и как именно. И когда я вернусь, я собираюсь…

— Оставь немного пафоса для церемонии, — Люциус снова глядит на часы и встаёт. — Всё, Ойген, время. Идём. Потом расскажешь.

Мальсибер тоже встаёт, оправляет свой роскошный белый камзол, на золотом шитье которого играют солнечные лучи, разрезы на рукавах раскрываются, открывая ярко-голубую рубашку. Он улыбается и легко сбегает вверх по лестнице — Малфой идёт следом, провожая его мягкой и очень довольной улыбкой.

…Едва сойдясь, Ойген и Эса видят только друг друга. Нет ничего — ни прекрасного зала, украшенного цветами и ветками, ни гостей… даже музыки нет — только они двое. Бело-голубые одежды, иссиня-чёрные волосы, смуглая золотистая кожа… они кажутся дополнением друг друга, радостные, счастливые и выглядящие почему-то удивительно молодыми. Он рушит всю тщательно выстроенную церемонию первым же жестом: опускаясь на колено и целуя край её платья, чем и смешит, и смущает её в первый момент: всё-таки никогда, никогда она не привыкнет к этой его привязанности к старомодной… старосветской галантности, думает Эса, понимая, что, на самом деле, она и не хочет к ней привыкать — ей нравится вот так смущаться и удивляться. Они так всю церемонию и будут смотреть лишь друг на друга — и когда в воздухе зазвенит хрусталь, знаменуя свершившийся брак, и огненная лента свяжет их руки, они едва не позабудут, что должны делать, просто потому, что им обоим не будет дела ни до каких ритуалов.

Это уже потом, когда всё закончится, они будут смеяться и танцевать, и шутить с гостями, а вечером с радостью поиграют в королеву и короля устроенного Люциусом грандиозного бала — но сейчас, когда всё и свершится, им будет ни до чего и ни до кого.