Закон противоположностей, или психология счастья (джен)

Их первенец рождается в первый же год семейной жизни — весной, в самое равноденствие.

— Ты чудо, — шепчет Мальсибер, держа на ладонях новорождённого сына. — Ты самое удивительное чудо на свете…

Он стоит на коленях перед кроватью, на которой его жена только что покормила младенца, а потом очень осторожно встаёт, поднимая его и целуя крохотное личико.

— Иди сюда, — тихонько говорит он стоящему в дверях Снейпу. — Давай, подойди.

Тот подходит — с чрезвычайно странным, каким-то опасливым выраженьем лица.

— Сложи руки как я, — говорит ему Ойген.

— Даже не думай! — тот прячет руки за спину.

Мальсибер смеётся.

— Не трусь, Северус, он не рассыплется от твоего прикосновения. Давай.

— Я вообще не хочу это трогать! — шипит тот, не отрывая, впрочем, глаз от новорожденного.

— Куда же ты денешься? — веселится Мальсибер, и его жена тоже тихо смеётся. — Мы даём имена на шестой день от рождения — тебе придётся взять его на руки!

— Зачем? При чём здесь я?

— А как ты хотел? — удивляется Ойген. — Ребёнка нарекает старший в роду.

— И?!

— И при этом держит его на руках. Не тупи, — он протягивает ему малыша. — Сложи руки как я и возьми его.

— Мы вообще не родственники! — Северус почти в панике отступает назад.

— Какая разница? — изумляется Ойген. — Дело не в крови — а в нашей семье старший ты. Ну хватит, давай.

Снейп оборачивается на Эсу, но та только кивает ему, а потом и говорит:

— Ойген прав. Конечно, ты дашь ему имя. Северус, возьми его на руки.

— Вы обалдели оба?!

— А ты как хотел? Обязанности надо исполнять! — Мальсибер снова смеётся. Снейп разворачивается и буквально вылетает из комнаты — супруги переглядываются, и продолжающий смеяться Ойген осторожно кладёт малыша рядом с женой, долго и нежно целует её в губы — и идёт следом за ним.

Снейп обнаруживается на крыше — Мальсибер подходит к нему, стоящему у самого края, оперевшись на перила, и смотрящего на океан.

— Эй, — говорит Ойген, вставая рядом и глядя туда же. — Ты сбежал.

— Я не могу… я не собираюсь заниматься всем этим! Нет, я рад, что у тебя сын, и всё хорошо, но в самом деле — мы с тобою не родственники, и я…

— Ты уверен?

Он спрашивает это неожиданно серьёзно и даже строго — а вот глядит ласково, почти нежно.

— Ойген…

— Ты уверен? — повторяет он. — Северус, ты правда думаешь, что ты нам не родственник? После всего, что мы с тобой пережили? Есть кто-то на этом свете, кого ты знаешь дольше, чем меня?

— Ты говоришь ерунду, — почему-то защищается он. — Родство — понятие кровное…

— Разве? — обрывает его он. — Мы разве родственники с Эсой по крови?

— Это другое!

— Какая разница? Мы с тобой вместе строили этот дом, мы столько раз спасали друг друга, что уже потеряли счёт — и ни разу не получили долга жизни за это!

— У друзей его тоже не возникает!

— Мы братья, Северус, — мягко говорит он. — Давным-давно. Ты же сам это знаешь.

Они молчат. Потом Снейп отворачивается и снова долго глядит в океан. Ойген стоит рядом с ним — тоже молча, потом отходит, ложится в шезлонг и закрывает глаза. Можно было бы подумать, что он дремлет — но он никогда не делает этого на спине, если здоров, и если приглядеться, видно, как трепещут его ресницы.

— Зачем ты всё это выдумал? — наконец, спрашивает Северус.

— Я ничего не выдумывал, — тут же отзывается Ойген. — Я просто назвал всё своими именами, наконец. Потому что ну сколько же можно. Я не против продолжать называть это компаньонством, если тебе так больше нравится, но это же факт: ты старший в нашем доме, и мы с тобой давным-давно уже стали братьями.

— И в чём разница?

— Между братьями и компаньонами?

— И друзьями.

— Компаньонство и дружба конечны, при желании, — легко говорит он. — Родство — навсегда. Ты можешь представить себе что-нибудь, что сделает нас чужими?

Они снова молчат — очень долго, настолько долго, что Ойген и в самом деле начинает дремать, разворачиваясь, для начала, на бок. Он успевает перевернуться ничком и даже совсем уснуть, когда Северус, наконец, подходит к нему, садится на соседний шезлонг и трогает его за плечо. Тот сразу же просыпается и смотрит на него снизу сонно и весело.

— Покажи мне, как их держат, — говорит Снейп.

— Пойдём, — соглашается тот и садится. Потягивается, зевает, трясёт головой — и улыбается. Потом складывает свои руки: — Вот так. Это несложно. Идём, — он встаёт.

— Имя я сам должен выбрать?

— Ну… формально да. Но я был бы рад, если бы ты со мной посоветовался, — улыбается Ойген. — Потому что мы уже всё придумали.

— Тогда в чём смысл?

— Я не буду настаивать, если ты упрёшься, — смеётся Мальсибер. — Но обычно старший прислушивается к мнению родителей.

— Назови — я подумаю, — кивает он и тоже встаёт.

— В каком смысле подумаешь? — спрашивает Мальсибер с некоторым подозрением.

— Ну, посчитаю.

— Что ты будешь считать?!

— Не бери в голову, — отмахивается Снейп. — Просто назови мне имя.

— Рейвен, — улыбается Мальсибер.

Взгляд Северуса, пожалуй, способен прожечь в дыру в собеседнике — но Ойген только смеётся, правда, шутливо отступая назад.

— Почему Поттеру можно называть сына в честь тебя — а нам нет? — смеётся он.

— Вот именно потому, что он Поттер! — шипит Снейп. — Я полагал, ты хоть на гран, но умнее!

— Ну вот поэтому он не Северус, и даже не Север и не Шимали — а Рейвен. Остынь и подумай. Пожалуйста, — просит он. — Рейвен куда лучше Северуса.

— Ну… лучше, — неожиданно смущённо хмыкает тот.

— А тогда соглашайся. Пожалуйста. Северус?

— Я, помнится мне, просил никогда не говорить так, — Снейп улыбается неожиданно весело.

— Это было лет сто назад! Северус, ты невозможен!

— Ты сам хотел, — усмехается он. — Так что теперь терпи. Вечно. Я подумаю, — кивает со вздохом он и идёт к лестнице, пряча таким образом довольное и очень смущённое выражение своих глаз.

Они возвращаются в спальню — Эса не спит и встречает их довольной улыбкой.

— Мы ждали вас, — говорит она.

Ойген подходит к ним, снова, не удержавшись, целует её, потом берёт сына на руки и вновь протягивает Северусу — и на сей раз тот его принимает.

И всю ближайшую ночь проводит за какими-то расчётами — и утром бесстыдно приходит к ним в спальню с ворохом исписанных пергаментов. Ему рады: и уже вполне проснувшаяся Эса, и очень сонный Ойген, который, как выяснится чуть позже, полночи возился с сыном и уснул от силы пару часов назад. Снейп протягивает ему верхний пергамент, на которым написано: «21, 9, 2, 6, 8, 5, 3, 4, 3, 9» — и дальше следует много текста.

— Нет только единицы и семёрки — но это мы скорректируем воспитанием, — говорит он. — Отличное имя.

— Ты разбираешься в нумерологии? — изумляется Ойген, садясь на кровати и придвигаясь к жене, давая и ей прочитать написанное.

— Не в этой части. Пришлось вспомнить кое-что из школьного курса, — пожимает плечами Северус. — Пусть будет Рейвен. Я согласен.

…Когда следующим летом у них рождается второй мальчик, Ойген, сидя как-то с обоими малышами в саду на крыше, говорит Северусу очень задумчиво:

— Пора мне, наверное, возвращаться.

— Извини? — недоумевает тот, отрываясь от своих записей и в сотый раз сталкивая лезущего ему на колени Сову.

— Я говорю, пора официально вернуться в Англию, — откликается Ойген. — Не жить, конечно — я умру в тамошнем климате, и вообще дом наш уже здесь — но в наследство вступить нужно. Я хочу показать мальчикам настоящее снежное Рождество. И вообще, — он мечтательно улыбается, — сколько же можно.

— Ты и так можешь им его показать, — хмурится Северус. — Вовсе незачем для этого натурализовываться.

— Мне надоело прятаться. Я хочу свободно ходить там по улицам… ну сколько же можно. Мы же с тобой давным-давно всё придумали.

— Придумали, — неохотно кивает Снейп.

— А это значит, что пора проверить твои умения, — смеётся он. — Ты утверждал, что эту магию отследить нельзя.

— Нельзя, — вздыхает Северус. — Но я всё равно не…

— Тогда действуй, — кивает Мальсибер. — Тут не так много и править-то нужно. А потом обратно вернёшь.

— Нет, так оставлю, — усмехается Снейп. — Ты сам говорил: невелика разница.

— Ну и оставь, — он улыбается безмятежно. — Я очень надеюсь, что Эса любит меня не за это.

Он склоняется над кроваткой, в которой рядом спят оба его сына, и на какое-то время замирает так, глядя на них с безграничной любовью и нежностью.

— Этим-то точно без разницы, — хмыкает Северус.

— Да, — Ойген улыбается рассеянно и мечтательно, потом отрывается, наконец, от детей и переводит взгляд на своего друга. — Сколько тебе нужно времени?

— Я не спешил бы. Пару недель, пожалуй.

— Пусть будет пара недель, — кивает Ойген. — А ещё…

Он смеётся.

— Что «ещё»? — морщится Снейп.

— А ещё я хочу познакомиться с Гарри Поттером, — весело говорит Мальсибер.

— Поттер-то здесь при чём? — удивляется Северус.

— Так он же Главный Аурор. Наверняка меня отправят к нему.

— Ты полагаешь, — с издёвкой интересуется Снейп, — что господин Главный Аурор лично проверяет всех прибывающих в Британию?

— Я уверен, что он захочет посмотреть на нежданного наследника Мальсиберов, — веселится Ойген.

— Твоё самомнение безгранично, — фыркает Снейп.

— Хочешь, поспорим? На желание?

— Спорить с тобой? — вскидывает бровь Северус. — Я тебя знаю почти полвека. Я похож на безумца?

Следующие две… почти три недели Снейп постепенно меняет внешность Мальсибера: несильно, слегка — те самые детали, в которых обычно кроется чёрт. Слегка сужает ему переносицу, чуть заостряет скулы, меняет линию роста волос, подправляет завиток ушной раковины, создаёт родинку на правой щеке… а вот с линией губ делать ничего не нужно: Северус отлично помнит своего друга молодым и видит, как сильно переменилась та, став твёрже и, на его взгляд, красивее. Результат заметен не сильно, но Эса, разглядывая временное лицо мужа, говорит ему:

— Мне не нравится.

— Совсем? — улыбается тот, но на дне его глаз мелькает тревога.

— Совсем, — она улыбается тоже и целует его глаза, словно стирая её оттуда.

— Почему?

— Потому что он подчеркнул твою слабость, — говорит она. — И это правильно — так ты кажешься безопаснее. Но мне не нравится всё равно.

— Мы потом всё вернём, — обещает он ей.

— Знаю, — она видит, что он расстроен, и сдаётся, конечно — гладит его лицо, целует, шепчет ласково: — На самом деле, мне всё равно. Ты же знаешь.

— Нет, — искренне говорит он. — Совсем?

— Нет, — так же честно смеётся она. — Хотя конечно же да. Я привыкну, если понадобится. И полюблю любое твоё лицо. А пока, — её глаза озорно сверкают, — я буду воображать, что это и в самом деле твой брат. И я тебе с ним изменяю.

— Та-ак, — тянет он, с удовольствие мгновенно включаясь в игру. — И тебе, конечно, не стыдно?

— Мне? — она пожимает правым плечом — как же он любит эту её манеру! — А почему мне, собственно, должно быть стыдно? Вы же с братом настолько близки…

— Это правда, — кивает Ойген. — В каком-то смысле, у меня нет никого ближе, чем он… и я уверен, что он с удовольствием поделился бы со мной и своею женой…

Они играют и шутят — это он научил её играм, она даже в детстве не понимала и не любила что-то изображать, и только с ним узнала, как это бывает интересно и весело, и эта игра, как и большинство других, приводит их, в конце концов, в спальню.

А через несколько дней Ойген с Северусом отправляются в Англию — Эса остаётся дома, с мальчиками, и хотя все они шутят и старательно демонстрируют обыденность происходящего, все на взводе, потому что всегда остаётся шанс, что Мальсибера опознают. Хотя он даже палочку берёт с собой в этот раз другую, купленную специально для этого несколько лет назад. Тогда оказалось весьма непросто отыскать подходящую, сделанную не из красного дерева — остальные отказывались повиноваться толком, словно чувствуя, насколько образ собственной палочки уже связался в глазах Ойгена с этой древесиной. Но в конце концов Мальсиберу удается отыскать мастера, который изготавливает ему нужную на заказ — как ни странно, из груши, дерева, которое Ойген даже и не рассматривал никогда. Ещё более удивительно, что она ему нравится с первой же секунды, как он берёт её в руки, и в итоге та окажется вовсе не заброшенной запасной, а почти такой же любимой, как основная. Тем более, что сердцевины у них одинаковые — узнав об этом, Снейп кивает и говорит, что ничего другого и не ожидал, ибо не может представить себе больше ничего подходящего.

— Да я даже и не люблю гиппогрифов! — шутливо возмущается Ойген. — Да и к орлам, и к лошадям равнодушен…

— Правильно, — соглашается Северус. — Они одиночки — с чего тебе их любить?