Против Системы (джен)

Он плыл в бесконечной тьме, дышал ею, питался ею, был её капелькой, её неотрывной от основной массы частицей.

Тьма успокаивала, баюкала, словно свое дитя.

Ушел страх.

Ушло беспокойство.

Ушла злость.

Осталось лишь умиротворение и громаднейшее равнодушие.

Он вроде и находился на одном месте, но в то же время перемещался — невольно, незримо, неощутимо.

Но — тьма менялась.

У нее, лишённой хоть капельки света, было великое множество своих, неповторимых оттенков — запах звуков, мелодия черноты и тишина вкуса.

Безумие…

Или обретение Разума?

Или новая жизнь?

Новый шаг?

Он выжил?

А кто, собственно говоря, он?

Как его звали, чем он сумел отличиться, что сумел принести своему миру или пропал он зазря?

Бессмысленно…

Все бессмысленно…

И имена, и титулы, и слова.

Важны намерения.

Всесильна только мысль!

Но ему ли принадлежали эти размышления?

У него начал нарастать странный гул в ушах, или что у него сейчас было, ведь тела видно не было, да и на ощупь ощутить не получалось — он просто не чувствовал своих конечностей.

Своего тела.

А гул стал расцветать различными оттенками самых странных и непривычных, незнакомых звуков.

Шум нарастал.

Он терзал только успевший найти покой Разум, заставляя чувствовать, заставляя желать вновь очутиться в блаженной тишине.

В том восхитительном покое.

Но нельзя было ни закрыть уши, ни закричать, ни даже шевельнуться.

Шум достиг своего пика, оглушив, заставив Разум мысленно метаться в агонии, сводя его с ума.

Только мысли у него сейчас и остались.

Мысли и шум.

И вдруг тьма вокруг расцвела миллиардами красок — бесчисленное море огоньков, даже тех цветов, которым просто не было названия, заполонило пространство вокруг.

И он открыл глаза.

Он вновь ощутил свое тело, свои руки, ноги, крылья и хвост, но теперь как-то иначе — полнее, что ли.

Он чувствовал каждую чешуйку, каждый миллиметр самого себя.

Вокруг снова была тишина.

Он — Иккинг Хеддок, где бы он ни был, как бы его не называли.

Он — Страж.

Он — Фурия.

Парень вдохнул полной грудью несуществующий воздух и наконец-то додумался до того, чтобы оглядеться.

После неопределенного количества времени, проведенного без тела, в виде чистой мысли, он, обретя обратно то, что раньше никогда не ценил, понял, что ощущал себя странно.

Цельным.

И как никогда живым.

Его окружало безграничное пространство такого холодного и равнодушного космоса, усеянное мириадами звёзд, их скоплений и даже тонкими веретенцами других Галактик и их маленьких галактик-спутников.

Так красиво.

Так одиноко.

Так… спокойно.

И ведь возле многих из этих звёзд вращались, как на привязи, маленькие по сравнению с огненными шарами солнц каменные шарики планет, на которых, возможно, была тоже жизнь.

И на них кто-то в тот миг мог сидеть и смотреть на небо.

Бесконечность этой гулкой, полной безразличия пустоты поражала.

Хотелось быть ее частью.

Такой же безучастной и холодной.

Оказалось, что он стоял на непонятной, похожей на стеклянную, поверхности, на то ли просто полосе, то ли настоящей дорожке, обрамленной по краям бесконечной вязью непонятных (пока непонятных, только пока!) символов неизвестного ему языка.

Языка Древних?

С некой периодичностью символы повторялись.

Наверное, так повторялись неизвестные ему, но наверняка мудрые фразы.

Парень решительно зашагал вперёд, пытаясь избавиться от навязчивого ощущения чужого сверлящего ему спину взгляда.

Чужое, направленное на него внимание ощущалось почти физически.

Это было очень неприятно.

Нервировало.

Дорожка под ногами вывела на какую-то круглую площадку с начертанными внутри окружностями, разделенными на двенадцать секторов, в каждом из которых были опять-таки видны уже знакомые непонятные символы чужого языка.

Неведомое нечто, словно магнитом, тянуло его в центр круга.

От каждого из его секторов, как парень увидел сейчас, отходила дорожка, подобная той, по которой он сюда пришел.

Почему-то он даже не попытался взлететь.

Сократить крыльями путь, занявший непонятно сколько времени — внутренние часы, раньше поразительно точные, сейчас совершенно сбились.

Что-то внутри подсказывало — не получится лететь.

Просто — нет.

Оказавшись в центре, парень услышал, как его со всех сторон окутали голоса.

Они были все знакомо-незнакомыми, почти родными и такими чужими.

Они шептали и кричали, смеялись и плакали, умоляли и приказывали, угрожали и утешали…

Так много…

Слишком много.

Вдруг в один торжественно-пугающий миг все стихло, будто кто-то приказал им замолчать.

— Мне жаль, что так вышло, молодой Страж, — послышался за спиной уже знакомый голос.

Парень быстро развернулся и замер в растерянности.

— Дженет? — даже обрадовался знакомой Иккинг, но потом новая волна паники и удивления накрыла его. — Что происходит?

Девушка (называть так это существо было спокойнее, ведь тогда разум и воспринимал ее как ровесницу, а потому уходил подспудно как-то страх) выглядела непривычно.

Хотя как могла бы выглядеть она, он не знал, ведь виделись они всего лишь однажды.

И встреча та принесла ему слишком много.

А сейчас Дженет была в странном черном платье из явно тяжелой ткани, и ее кожаная кираса почему-то как-то металлически блеснула в звёздном свете.

Во что же была обута она было непонятно — длинные полы платья скрывали стропы.

Длинные смоляные волосы были собраны, кажется, в пучок, и как-то терялись на фоне столь же черного плаща и его капюшона, сейчас откинутого на спину.

Она во тьме этого бездонного космоса казалась лоскутком, просто лишенным света.

И только лицо ее казалось белее снега в этих вечных сумерках.

И на нём — провалы темных белков и светящиеся словно изнутри, подобно тем самым звёздам, радужки.

Того самого цвета, не имевшего названия.

— Ты оказался в шаге от досрочного продолжения Великого Пути в новом воплощении, — как-то печально вздохнула девушка. — Если бы ты не остался в круге, если бы шагнул на любую из троп — пути назад бы не было.

— Это я понял, — прошептал парень, — и это полностью моя ошибка.

Он закрыл лицо руками и покачал головой — ушёл покой, что доселе окутывал его, не давала свалиться в истерику.

— Нет, — странно жёстко, словно отрезала, сказала Дженет. — Не ошибка и не случайность, запомни это.

— Что? О чём ты?! — вскинул голову Иккинг.

Дженет смотрела устало и задумчиво.

— Прошу, запомни: всё не такое, каким кажется. Не стоит верить тем, кому ты доверился.

— Но почему?

— Сейчас покажу.

Они, словно быстрым рывком, перенеслись в какое-то пространство, пролетели через тоннель, сверкавший огнями всеми мыслимых и немыслимых цветов.

Странное помещение смутно напоминало парню кабинеты высших чинов Карателей.

В просторном кабинете у стола с большим голопроектором, выводя им в пространство над тем самым столом изображения и голозаписи, обсуждая каждую замеченную деталь, стояли несколько дар’ка.

Эти Разумные оказались неожиданно знакомыми Иккингу — всех их видел или хоть раз вживую в окружении отца, или постоянно мелькали в новостях — видные политики и аристократы.

Только один дар’ка заставил Иккинга тихо выругаться и простонать в отчаянии — вот кого он точно не ожидал увидеть в кругу этих загадочных личностей, возглавляемых Левиафаном, так это отца Саймана, главу рода Йоргенсон, Стивена.

— Ну и? — требовательно задал вопрос Стивен. — Мы потратили свои средства не зря?

Он выжидательно уставился на одного из присутствующих здесь дар’ка, явно ожидая от него ответа на заданный им весьма странный и непонятный Иккингу вопрос.

Как понял парень, их с Дженет эти дар’ка не видели, не ощущали их присутствие, не отвлекались на них и не спешили вызывать охрану, допустившую проникновение в кабинет чужаков.

Может быть, они просто слишком увлеклись своим обсуждением.

Может — Странница и Страж оставались незримы для них.

Невидимы.

— Неизвестно, — послышался ответ от ещё одного смутно-знакомого мужчины. — Говорят, мальчишка валяется в коме, у себя дома, даже без охраны.

Стивен глухо выругался, раздраженно дёрнув своим хвостом, покрытым смертоносными шипами, каждый из которых был ядовит и остр, как лучшая из бритв.

Пусть противоядие и было таким простым.

Им можно было бы наносить ужасающие раны, но никто из Йоргенсона, и ему подобных — Змеевиков, Шипорезов и других аналогичных видов, не задумывался о том, что они далеко не всё выжимали из своей полудраконьей сути…

Про кого это так говорил этот разумный?

— А почему не в госпитале? — усмехнулся ещё один мужчина — кажется, Шторморез. — Неужели Вождь хочет упростить нам работу?

И столько в этом «вождь» было пренебрежения, но в глазах говорившего всё равно мелькнул непонятный страх

— Это вряд ли, просто считается, что это место неприступно. Ну, теперь так глупо думать, после того, как парнишка наклепал нам несколько моделей своего изобретения.

Вождь…

Мальчишка…

Кома…

Неприступное место.

Изобретение того самого мальчишки.

Ликвидировать.

Иккингу почудилось, словно у него в мозгу что-то со звонким щелчком вправилось на место, сместилось и стало наконец-то цельным.

Головоломка сложилась.

Но сердце от этого ухнуло куда-то в живот и неприятно стало тянуть, словно уже еле-еле исполняя свою работу, готовое лопнуть, просто разорваться на маленькие кусочки от всего произошедшего.

Верить не хотелось.

Хотелось найти оправдания тем, в кого он стал верить, кому позволил вести себя.

Перед кем раскрыл свой маленький мир.

Но стоявший особняком и молчавший Левиафан, такой знакомый, пусть они ни разу не виделись лично, не давал сомневаться — сейчас он не ошибся в своих суждениях.

Какими бы горькими они не оказались.

— Удалось кому-то из наших ребят его повторить?

Собеседник говорившего, тот самый Шторморез, помялся и вздохнул.

— Признаться честно — нет, — сказал он, чуть смущённо. — И чертежи вроде бы были у них, и сам принцип работы, пусть это и был научный прорыв, но никто, совершенно никто, не мог понять, как создать накопители, которые могли бы удерживать в себе столько энергии.

— У них же есть образцы! — послышался возмущённый восклик Стивена.

— И их изучают! — заверил его Шторморез. — Но понять как — не могут.

Глухая, болезненная какая-то гордость за самого себя поднялась с самого дна души — его изобретение не принесёт столько зла, сколько могло бы, будь его секрет разгадан полностью и до конца.

— Значит, плохо изучают.

— Значит, мальчишка гением был.

— Был?

Тут Иккинг уже не разочарованно, не зло, не яростно, а удивлённо и с интересом уставился на происходящее.

— Я по его душу отправил одного паренька умелого — снайпер хороший. Пусть завершит то, что не сумел сделать отряд Орама.

— После просмотра записей того боя я даже рад, что было решено от него избавиться, — слишком он оказался опасен, — признался Стивен. — И живуч — в будущем он принёс бы слишком много неприятностей.

Вдруг дверь в кабинет стремительно отъехала в сторону и на пороге появился молодой дар’ка в форме неопределённой принадлежности.

— Сэр, разрешите, доложить! — обратился он к Левиафану.

— Докладывай, — коротко отозвался доселе молчавший и хмуро наблюдавший за происходившим мужчина.

— Отправленный вами на ликвидацию Иккинга Хеддока агент был найден мёртвым на одной из посадочных площадок родового особняка этого семейства. Причина смерти — повреждения мозга, несовместимые с жизнью.

— Что?! — гневно воскликнул Стивен, перебив недобро глянувшего на него Левиафана.

— Застрелили его, — уже менее формально отозвался парнишка. — В голову.

— Профессионал работал… — пробормотал под нос себе Шторморез. — Искать его!

— Уже, сэр.

— И?

— Никаких подвижек, — признался парень. — То ли призрак работал, то ли ещё Бездна пойми кто.

Что же это такое?

Кого-то особо отличившегося отправили добить находившегося в коме Иккинга, но некто неизвестный оказался проворнее и удачливее, успешно охотясь на охотника, ликвидировав последнего?

Так, получается…

Парень вопросительно глянул на равнодушно смотревшую на происходящее Дженет, но та только кивком указала ему в сторону мужчин, призвав смотреть дальше.

— Ладно. Продолжайте искать. И что там с Фаером и его отрядом?

— Сидят тише воды ниже травы, но сам Фаер пропал куда-то.

— Его-то куда понесло?

— Неизвестно. Он очень болезненно воспринял приказ о ликвидации одного из членов его отряда. Да и все ребята его тоже.

— Плохо.

— А не мог ли Фаер убить нашего агента?

Иккинг горько поджал губы.

Неужели не всё потеряно?

Плевать он хотел на всех этих мифических лидеров, начальников, правителей и прочих, прочих.

Ему важен был только ответ: предатель ли Крис?

Крис и весь его отряд.

Слова о том, что он воспринял потерю одного из своих бойцов болезненно, грели душу, метавшуюся и кричавшую от боли сейчас.

Но что-то не давало ему впасть и истерику.

Что-то крепко держало его.

Аши Дженет?

— Исключено.

И мир рухнул в Бездну.

— Фаер — боевик отменный, но не снайпер. Тут был представитель или Загадочных, или Когтевиков — у них предрасположенность, либо…

— Либо Разящих.

— Плохо. Разящие — это всегда плохо.

Снова рывок, снова разноцветный тоннель, снова Круг из двенадцати секторов.

— Как же так? — прошептал парень, и рухнул на колени, схватившись руками за голову.

Крылья двумя безвольными тряпками распластались по условно стеклянной поверхности.

Его больше ничего не держало.

Тихий, но всё нарастающий вой огласил бескрайние и такие умиротворённые просторы космоса.

Но это были не мистические голоса.

Это был крик раненной в самое сердце, в самую душу, Фурии.

Преданной Фурии.

Преданной всеми и кому-то.

Звезды стали стремительно и неотвратимо гаснуть, исчез весь заполнявший пространства немногочисленный свет, а парень стал погружаться в первоначальную черноту, которая ласковыми прикосновениями обнимала его, принимая вполне себе видимую форму.

Она клубилась, ластилась, как кошка.

Она утешала, молила отдать ей всю его боль от предательства тех, кому он доверился, кому позволил заглянуть в его мир.

От кого он такого не ожидал.

Она всё понимала.

И принимала его таким, каков он был.

Тьма окружила плотным коконом, и только колдовского, непонятного, непостижимого цвета глаза, с абсолютно чёрным белком напротив оставались единственным источником хоть какого-то света.

Пусть они и не освещали.

И не грели.

Они были жестокими и равнодушными.

Словно из тьмы этой сотканный силуэт Дженет, размытый и нечёткий, словно бы и не её — такой чуждый и пугавший, хищно-опасный и неуловимо угрожавший.

А была ли Дженет?

Или всегда скрывалась сама Дха под личиной мнимо добродушной Странницы?

— Найди себе подобного, Иккинг, — прошептала Тьма.

— Кого мне найти?

— Ночную Фурию, — подсказала она. — Найди его, и вместе отправляйтесь искать ответы.

Тьма закрыла ему глаза, заставив вслушиваться только в свой голос.

Такой чарующий.

Такой властный…

— Но где мы их сможем найти?

— Там, куда ушли драконы, — послышался практически ласковый ответ. — Я и сёстры мои поможем тебе.

Мир окончательно померк, и только гулким эхом отдавались властные и жестокие слова сверхсущества, которое вершило судьбы, ломало и создавало миры.

— Равновесие должно быть сохранено.

* * *

— Ну и стоило ли они того?

— Он сломался.

— Как там подумал тот парнишка? Или внутренний стержень в нём сломался, или барьер.

— Умная мысль.

— Вернее — правильная.

— Теперь он будет искать собственную правду, только свою цель.

— Ты так жаждешь скрестить его пути со своим любимцем?

— Он не любимец! Не мой, по крайней мере. А вот Старшей ты можешь подобное высказывать. Но они должны встретиться — только самому опытному и сильному из известных мне Стражей я могу доверить его обучение.

— А ведь того тоже ломали.

— Но он об этом так и не узнал.

* * *

И Иккинг открыл глаза.

Первое, что он понял, — он дома.

Дома…

У себя дома, в городе, а не на территории Школы.

В родовом особняке древнего и благородного семейства правителей Хеддок, чьи корни тянулись ещё от одноименного с ним земного рода и которому в общей сумме насчитывалось больше двух с половиной тысяч лет… и так далее.

Историю своей семьи от самого основания Колонии Иккинг знал великолепно.

Тут же рядом с парнем появилась Кора, в руках её было какое-то лекарство.

Иккинг заметил, что был подключён к каким-то приборам, истошно почему-то кричавшим, раздражая и так потрясённого и не до конца пришедшего в себя Фурию, да и сам вид медицинского оборудования выводил из себя — к врачам парень ходить не любил.

Те отвечали ему взаимностью, всегда не зная нормальных дозировок для его вида.

Витавший в воздухе запах лекарств тоже не придавал оптимизма.

По-видимому, Тора хлопотала где-то неподалёку от своей сестры, но понять, где она находилась, было невозможно.

— Как ты себя чувствуешь? — спросила Жуткая Жуть.

— Голова раскалывается, плечо болит, спать охота, а так ничего, — медленно ответил Иккинг.

Раскалывается, это ещё мягко сказано.

У парня было ощущение, что кто-то настойчиво бьёт в гулкий барабан внутри его черепа, при этом каждый стук отдавался звонкими ударами, подобными молотку о металл, только в роли последнего выступала его голова.

Впрочем, учитывая всё с ним произошедшее, надо радоваться, что он вообще жив.

Назло предателям.

Иккинг ощутил, как его начала захлёстывать апатия.

— Голова от лекарства болит, это временно, — попыталась успокоить своего хозяина Кора. — На, выпей.

После этого она протянула ему таблетку и стакан воды.

Парень покорно выпил лекарство, перед этим подозрительно его обнюхав, поморщившись от противного запаха, и внимательно, пусть и украдкой, осмотрел свою Жуткую Жуть, проверяя её на наличие дурных намерений.

Девчонка поморщилась от явной боли в голове — Иккинг не церемонился, не желая трястись над благополучием потенциальных предателей.

Но она была чиста — Кора явно прочитала всё про прописанный ему препарат, его взаимодействие с организмом Фурий и все возможные нежелательные последствия, в том числе и самые редкие случаи, чтобы нечаянно не навредить.

Да ещё и убедившись, что у неё в руках было именно это лекарство.

На миг стало стыдно перед Корой.

Всего на миг.

Он с удивлением заметил, что гул в голове умолк.

Стало легче.

— А сколько я лежал без сознания? — спросил Иккинг.

— Три недели, — пролепетала она.

— Что?!

На миг Фурия засомневался в правдивости слов своей Жути, но потом вспомнил, какие повреждения он получил, и что ему довелось повидать на грани жизни и смерти.

— В меня попала молния, верно?

— Верно… — кивнула Кора, на глазах которой появились слёзы. — Тебе очень повезло, что ты остался жив.

— Что же, я тоже этому рад, — хмыкнул парень, желая развеселить девушку, но это принесло диаметрально противоположный результат.

Только женских истерик ему тут не хватало.

— Дурак! Ты вообще о себе думаешь? — крикнула она, уже не скрывая слёз, буквально брызгавших из обычно солнечно-жёлтых, а сейчас таких тёмных, печальных глаз… — Куда бы мы с Торой делись, если бы ты погиб?!

Накатило раздражение.

— Ну… — постарался успокоиться и не нагрубить Иккинг. — О вас бы позаботились Крис и остальные…

И осёкся.

Какие остальные?

Какой, Бездна их всех сожри, Крис?!

Нет никого, ничего и уже не будет.

Он больше не будет верить тем, кто мог его предать. И не позволит хоть кому-то встать над ним.

Никому, кроме отца.

— Да разве в этом дело?! — не успокаивалась Жуткая Жуть. — Ты нам как старший брат!

— Прости… — неискренне (ой ли?) пробормотал он.

— Кстати, ваша команда победила, — быстро перевела тему девушка, не любившая показывать свои слёзы кому-либо.

И правильно.

Смотреть на чужие проблемы ему сейчас хотелось меньше всего на свете — свои бы решить.

— Ура…

— Только об этом приключении у тебя останется ещё одно воспоминание, от новой модели бластера, — вдруг вздохнула Кора.

— Что такое?

— Сам взгляни… — ответила девушка, протягивая зеркало.

Шрам.

Длинный, тонкий, идущий ото лба до уровня кончика носа, рассекающий бровь, шрам.

На месте раны.

Сильно выделяется, благо хоть верхняя часть его прикрыта чёлкой…

— Ну, я не удивлён.

— Ты знал? — распахнула глаза рыжая.

— Вроде того… — кивнул парень, касаясь своего шрама.

После этого Фурия, под неодобрительные возгласы Жути, встал с кровати, на которой лежал, и, отмахиваясь от причитаний об его бестолковости и неспособности беречь себя, поковылял на кухню.

Сейчас, как Иккинг заметил, был вечер.

Есть хотелось так, словно он не ел дня… много.

А, точно…

Ну, впрочем, если он не хотел быть посаженным за каннибализм, ему нужно срочно перекусить.

— Девчонки, — крикнул он, — у нас есть что-нибудь поесть? А то мне кажется, что я скоро кого-нибудь съем, и не факт, что вы успеете меня остановить.

В ответ послышался дружный смех.

А после был плотный ужин и крепкий, вкусный травяной чай, который привел Иккинга в благодушное состояние.

Надо сказать, что, как и остальные ученики их школы, Иккинг в столовой питался только утром, то есть завтракал, а в остальное время им готовили их собственные Безвольные.

Ну, а Тора и Кора не раз баловали своего хозяина достаточно изысканными блюдами, но он, впрочем, тоже сам неплохо готовил — нужно было уметь всё, чтобы выжить.

После ужина, Тора и Кора рассказали, что после боя Хедер и Астрид, наплевав на все идиотские правила о запрете полётов, помчались в город за подмогой.

Отряд Карателей-боевиков в качестве сопровождения и охраны, группа экспертов и несколько врачей прибыли совсем скоро и забрали Наследника вместе с его поверженными врагами.

Последних сначала повезли в больницу.

Кого пока ещё только в реанимацию, кого — сразу в морг.

Вдруг послышалась мелодия, перебившая рассказ Коры.

Парень устало и раздраженно вздохнул, буркнул что-то нечленораздельное, но явно недовольное, и нажал на кнопку на своём браслете, активируя «галку».

Появилась голограмма его отца.

Тот, увидев, что Иккинг сидел и болтал с близняшками, почему-то нахмурился.

— Иккинг, мне доложили, что ты очнулся, — сказал он, — будь добр, зайди сейчас в Зал Советов. Поговорить нужно.

Парень поджал губы.

Кто доложил?

Кто посмел следить за ним?!

Охрана?

Вполне возможно…

Иккинг медленно сделал вдох и выдох, успокаиваясь.

— Отец… — простонал Фурия, намекая на своё всё ещё далёкое от идеального состояние, но заметив взгляд Стоика, сдался. — Хорошо… Сейчас буду.

Вздохнув, он переоделся и вышел из особняка.

Его сопровождал безмолвный, безликий, но неотвратимо вездесущий отряд Серых Гвардейцев — Охрана Наследника, сопровождавшая его на официальных выходах в свет, да и в повседневной жизни.

Только на территорию Школы им хода не было.

Это были дар’ка в, естественно, серой броне, похожей на ту, что носили Каратели, но более совершенную, и, соответственно, более дорогую.

И это были профессионалы своего дела.

В их преданности удалось убедиться уже давно и не раз — да и не попадали в серую гвардию личности, в которых присутствовал хоть намёк на крамольные мысли.

Надо сказать, что летом ученики Школы Карателей жили вместе со своими семьями, если, конечно, они у них были, а потому на территории школы оставались только сироты, к числу которых Иккинг, формально, не причислялся.

Хотя…

Отсутствие матери уже делало его сиротой.

До огромного здания, называемого Домом Советов, они добрались быстро — в это время суток поток движения был ничтожно мал, час-пик уже давно прошёл, и народ по домам сидел, исполняя свои обычные, повседневные бытовые дела.

В здание их впустили без вопросов.

Быстро шагая по роскошным коридорам, они добрались до главного помещения — Зала Советов.

В центре этого зала находился круглый стол, вокруг которого стояли пять кресел. В каждом из них сидел один из советников, а во главе всей этой компании восседал в кресле, как на троне, отец Фурии.

Одним нажатием кнопки на пульте управления, находящегося у правой руки Стоика, круглый стол принял форму прямоугольника, выпрямился.

Теперь Иккинг стоял перед пятью Советниками, смотрящими на него с неким осуждением.

При взгляде на Стивена, парень ощутил, как его захлёстывает дикая, ничем неконтролируемая, жгучая ненависть.

И только нежно шептавшая в уши о вечном покое Тьма, помогала держать себя в руках.

То, что должно было его пугать, стало его спокойствием.

Тьма шептала, что он успеет ещё убить Стивена Йоргенсона и всех тех, кто предал его, кто обрёк на страшную смерть

Абеш или Дха?

Свет или Тьма?

В этом мире нет и никогда не было чёрного и белого — он серый.

Серый…

Так пусть будет он Истинным Сыном Ночи!

Свет или…

Дха!

* * *

— Итен Хеддок, — официально начал Александр Торстон, — опишите, пожалуйста, тот инцидент, произошедший во время соревнований двадцать восьмого мая сего года.

Глаза Иккинга широко распахнулись.

Но не искренне.

Уж Стоик-то чувствовал это своим родительским сердцем.

Мужчина почувствовал, как сильно застучало сердце, как его сын испугался или из-за чего-то разволновался.

Но, видимо, это было просто от неожиданности.

В глазах его мелькнуло что-то непонятное, что-то такое страшное, что Стоик бы пожелал никогда и ни при каких обстоятельствах не вспоминать об этом — жуть во взгляде сына была похожа на Бездну — ни края, ни спасения.

И ни грамма света.

Парень быстро успокоился и стал рассказывать события того дня.

Всё повествование было точь-в-точь, что и у других ребят, которых пришлось допрашивать.

— Известно ли вам, Итен Хеддок, что четверо из напавших на Вас скончались в результате полученных травм, ещё один находится сейчас в коме, трое находящихся в сознании остались инвалидами? — сказал уже Ричард Ингерман.

Вот теперь парень по-настоящему удивился.

Не, не испугался, а именно удивился.

На его лице так и было написано: «Это правда сделал я?!»

— Нет, не знал… — проговорил он ошарашено. — Откуда мне было знать? Я только сегодня очнулся, всего полтора часа назад!

Хм, справедливо, откуда ему знать.

С другой стороны, ему могли рассказать его Жуткие Жути.

Хотя…

Они-то как раз сказать и не могли, ибо сами не знали.

Ох, Иккинг, что же ты натворил…

— Незнание не освобождает от ответственности! — назидательно сказал Александр.

— Какой ответственности? — не понял парень.

— Итен Хеддок, вы обвиняетесь в убийстве, нанесении тяжких телесных повреждений, а так же в использовании неизвестного оружия, — холодно сказал Стивен Йоргенсон.

На миг Стоик ощутил такую громадную и переполнявшую, выжигавшую его изнутри ненависть, такую ледяную ярость, и так удивился, когда понял — они не его.

Не его чувства.

А чьи тогда?

— Что?! — дёрнулся Иккинг на слова Стивена. — Отец, я…

Глаза, сынок, глаза…

Его выдавали глаза — всё та же чернота, пусть и светились они невероятной зеленью.

— Но, в связи с обстоятельствами, при которых Вы совершили данные преступления, с Вас снимаются два первых обвинения, — перебил его Финн Хофферсон.

Ну, а Стоик отвёл глаза.

Ему было откровенно паршиво.

Выносить приговор собственному сыну, когда он поступил правильно — не есть хорошо, особенно, когда понимали это все присутствующие, но продолжали этот фарс.

Иккинг поступил правильно!

Хоть и не по правилам.

Чёртовы законы!

— И потому, учитывая все обстоятельства, Вы приговариваетесь к четырём месяцам домашнего ареста, — закончил Финн.

Это для его же блага…

Для его же благополучия — недавно Стоику пришла анонимка с сообщением о том, что на его сына в ближайшем будущем мог быть совершен ряд покушений, и стоило бы его максимально обезопасить.

В свете последних событий, Стоик поверил.

Это могла быть ложь, он допускал и такой вариант, но жизнь его сына была важнее любых затрат, которые ему пришлось бы произвести для того, чтобы защитить.

Вздохнув, скрепя сердце, Стоик вновь поднял глаза на сына.

— Серая Гвардия отведет тебя домой, — сказал он как можно холоднее, стараясь не выдавать своей досады.

Сына увели, Советники тоже разошлись по домам, а Стоик отправился оформлять бумаги, касавшиеся всего, что сейчас произошло в этом зале, будь он трижды проклят.

Писанину эту Стоик тоже ненавидел, но без неё было никуда.

А хуже всего было ему от того, что пришлось врать.

Нагло и беззастенчиво.

В отличие от остальных советников, Стоику было прекрасно известно, чем именно вырубил главаря бандитов, какого-то Орама, весьма мутного и знаменитого в определённых кругах типа, его сын.

Он использовал особый вид огня — плазму.

Как и свойственно это было Ночным Фуриям.

Ох, если бы кто-нибудь узнал об этом, то Иккинг не отделался бы простым домашним арестом.

И тюремным заключением тоже…

Но откуда парень умел управлять огнём?

Или это было спонтанно, как защитная реакция организма?

С документами Стоик провозился до глубокой ночи, читая все эти отчёты и донесения, а домой вернулся уже ближе к утру.

Видимо, сказывалась ночная пустынность улиц — домой добрался он быстро.

Зайдя в особняк, мужчина немного напрягся.

Здесь было слишком тихо.

Слишком спокойно.

Он думал, Иккинг, как минимум, разобьёт что-нибудь, в порыве злости на такую несправедливость. По крайней мере, он бы точно поступил бы так на его месте.

Стоик же всё понимал.

Он аккуратно зашёл в комнату сына, но его там не оказалось. В комнате, всегда идеально чистой, творился некоторый беспорядок.

Часть вещей была раскидана, часть отсутствовала вовсе.

Не было так же планшета и некоторых бумажных блокнотов.

На подоконнике лежал ГЛК-9 Иккинга.

На нём мигала синяя лампочка, означающая, что там оставлено сообщение. Стоик, ощутивший укол беспокойства и даже некоторого страха, всё же переборол себя и подошёл к нему, нажал на кнопку воспроизведения.

Появилась голограмма его сына.

Он стоял с опущенной головой.

— Отец, — началась запись, — прошу, прости меня. Я виноват перед тобой, папа, очень виноват! Но, прошу, пойми меня… Я не могу не ослушаться тебя, не могу оставаться под замком. Я не нашёл себя… Я потерял себя! Здесь они меня убьют. Отец, я ухожу, сбегаю, называй, как хочешь! Но, когда я найду то, что гонит меня в дальнюю дорогу, я вернусь. Хочешь, ищи меня. Ты не найдёшь, не поймаешь. Прости… Но fride kou min fo lau, папа.

Запись закончилась, а Стоик продолжал оторопело смотреть на браслет, где уже не мигал огонёк.

Теперь оглушающая тишина окружила его…

Он сбежал…

— Фриде… Что?! — простонал очнувшийся мужчина. — Что это вообще значит?!

— Это значит, — раздался голос Торы, — «крылья даны нам для странствий»…