Закон противоположностей, или психология счастья (джен)

— Эйв!

Мальсибер аппарирует в Малфой-мэнор после исторического суда последним, торопливо, прямо в холле, выпивает антидот к оборотному зелью, срывает со своего коричневого замшевого пиджака бейдж с надписью «Дейли Мейджик», суёт его в карман — и, влетев в гостиную, обнимает, наконец, Эйвери, только-только усаженного в кресло и ещё даже не переодетого.

— Эйв… Маркус, — он стоит, склонившись к нему, и смеётся и плачет от счастья. — Наконец-то…

— Ты… Ойген? — спрашивает тот ошарашенно и растерянно. — Ты… как ты… откуда…

— Я потом всё тебе расскажу, — обещает он. — Это долгая-долгая и чрезвычайно забавная история… Эйви, — он прижимает его к себе и закрывает глаза, гладя его по коротко остриженным совершенно седым волосам и плечам, потом садится на подлокотник, отклоняется немного назад, целует в обе щеки и снова прижимает к себе. — Ты живой… Бастет, я даже не… я думать боялся, что никогда больше не увижу тебя… прости меня, — он снова отодвигается и заглядывает ему в глаза. — Прости, Эйв…

— Что ты, — говорит тот растерянно и очень смущённо, качая головой и очень неловко тоже его, наконец, обнимая. — За что? Что ты, Ойген…

— Я тебя бросил, — горько и отчаянно говорит тот. — Но мне в голову не пришло, что ты можешь попросту сдаться… как же я потом себя проклинал…

— Не важно, — Эйвери улыбается очень мягко и ласково и качает головой. — Я сделал так, как полагал правильным… ты ничем не виноват. Ни в чём. Не придумывай. Пожалуйста, — просит он, и Ойген кивает — счастливо, благодарно, а вот насколько искренне — не разобрать… впрочем, это сейчас не имеет значения. Счастлив он совершенно по-настоящему — так, как очень давно не был, и счастье это буквально сияет в его глазах, красит алым губы и щёки и кажется почти ощутимым на ощупь.

— Я останусь с тобой, хочешь ты или нет, — говорит Ойген — Маркус просто кивает и, вздохнув, тоже счастливо закрывает глаза, позволяя теплу обнимающего его человека начать потихоньку топить вросший в него тюремный холод.

— Я хочу, — говорит он негромко. — Знал бы ты, как я устал от одиночества.

— Ты вообще больше никогда не будешь один, если тебе не захочется, — обещает ему Мальсибер. — У нас огромный дом, и у тебя есть и всегда будет в нём своя комната.

— Комната, — тихо повторяет Эйвери. — Дом… ты мне всё расскажешь. Потом.

— Расскажу, — он кивает. — И расскажу, и покажу… всё, что хочешь. Эйв…

— Отлипни от него, пожалуйста, хоть на секунду, — говорит подошедший неслышно Северус — уже в своём обычном виде, хотя и с медальоном на шее.

— Не хочу, — смеётся Мальсибер, но встаёт и уступает ему место — Снейп садится на подлокотник, и они с Эйвери тоже обнимаются, замерев так надолго.

— Здравствуй, — говорит Северус, ненадолго прикрывая глаза.

— Здравствуй, — откликается тот. — Я так рад, что вы оба живы. А я вот…

— Это всё ерунда, — говорит Снейп, отпуская его и очень внимательно оглядывая. — Я тебя вылечу полностью за несколько месяцев. Можно быстрее, но тогда процедура будет весьма неприятной … мне не хочется тебя мучить. Если ты не спешишь.

— Не спешу, — улыбается тот. — Куда мне спешить… вылечишь. Надо же… ты сумеешь. Я в тебя всегда верил…

— Ну вот и проверишь на себе, — он кивает с улыбкой.

Он счастлив сейчас — неожиданно сильно. Хотя, казалось бы, он даже и не вспоминал про Эйвери годами… оказывается, тосковать можно и так. Даже не вспоминая.

…А Мальсибер подходит к Лестрейнджам. Малфой видит его — и только сейчас соображает, что забыл предупредить его про Рабастана и, оставив жену, идёт к ним — но не успевает: Рабастан, сидящий у ног старшего брата, вскакивает и кидается Ойгену на шею. Они обнимаются, очень крепко, и Рабастан шепчет:

— А ты совсем изменился… я тебя даже не узнал… ты стал таким красивым! Прекрасным…

— Что? — смеётся Мальсибер, гладя его по голове, по плечам, целуя в лоб, обнимая… — Что ты такое говоришь, Асти?

— Ты стал очень красивым, — повторяет Рабастан, откидываясь назад и заглядывая ему в глаза. Потом берёт его лицо в ладони и гладит… Они смотрят друг другу в глаза — и этого Ойгену хватает, чтобы понять… его лицо на миг замирает — а потом смягчается, взгляд его становится пронзительно-нежным, он улыбается и позволяет Рабастану спокойно себя рассмотреть. — И ты не испугался… совсем, — говорит он радостно, проводя кончиками пальцев по его носу, щекам, губам...

— Я не могу бояться тебя, — возражает ласково Ойген. — Я тебя слишком люблю для этого, Асти. И я очень соскучился.

— Можно, я нарисую тебя? — просит тот. — Можно? Ты останешься здесь? С нами?

— Да, — улыбается Ойген. — Да — на всё: и можно, и останусь, конечно. И я буду очень рад… да просто счастлив тебе попозировать. Тем более, ты считаешь меня красивым, — он смеётся и накрывает его руки своими, потом вновь привлекает его к себе и обнимает — Рабастан склоняет голову ему на плечо и замирает так, не видя, как на пару секунд слёзы туманят глаза Мальсибера, но тот смаргивает их и улыбается снова, любяще, нежно и очень тепло. Его взгляд падает на старшего брата — Родольфус сидит, закрыв свои невидящие глаза, но Ойген буквально физически ощущает его внимание; наконец, он слегка кивает и улыбается — благодарно и успокоено.

— Пойдём к Руди, — просит Мальсибер, мягко разворачивая Рабастана и подводя его к брату. — Я по нему тоже очень соскучился, отпустишь меня, чтобы я его обнял?

— Конечно, — Рабастан солнечно улыбается и опускается на ковёр, вновь обнимая колени брата — а Ойген садится на подлокотник и, наконец, обнимает Родольфуса.

— Я рад вам обоим, — говорит он негромко. — Очень рад.

— И я рад тебе, — отзывается тот — голос звучит хрипло и куда ниже, чем прежде. Или Ойген забыл просто… — Спасибо.

— За что? — очень удивляется Ойген — и слышит в ответ тихое:

— За Асти. И за то, что ты — такой.

— Я очень люблю вас обоих, — шепчет вдруг горячо Мальсибер, неожиданно крепко прижимая его к себе. — Я даже сам не понимал, как мне вас не хватает…

— Ну, теперь будем видеться, — с невероятно знакомой, наконец, интонацией говорит Родольфус. — Я с радостью с тобою поговорю. Хотя и отвык от бесед за эти годы.

…Вечер идёт своим чередом — Ойген обнимается и с Макнейром, с которым они, правда, никогда особенно не дружили, но это сейчас уже совершенно не важно: они все тут сейчас свои, все — родные, а потом он возвращается к Эйвери — и они уже втроём сидят и болтают о чём-то, вернее, больше всех говорит, конечно, Мальсибер, Снейп его порой просто поддерживает, а вот Эйвери почти что всё время молчит, только слушает и жмурится, кивая. От счастья… От понимания, что — всё плохое закончилось, что двадцать лет одиночества позади, и что жизнь, как это ни невероятно, продолжается.

У них у всех.

И теперь им всем можно глубоко вздохнуть, улыбнуться — и продолжать жить.

Просто.

Продолжать.

Жить.

КОНЕЦ