nordwind

#даты #литература #длиннопост

7 (19) ноября 1825 года в Михайловской ссылке А.С.Пушкин завершил работу над трагедией «Борис Годунов».
И год, и число (7 ноября) по отдельности несут в себе значимые для нас политические ассоциации. — «Бывают странные сближенья», — как выразился сам автор по поводу другого своего произведения — шуточной поэмы «Граф Нулин», написанной в том же Михайловском 14 декабря 1825 года — в тот день, когда на Сенатской площади в Петербурге разыгрывалась в лицах одна из ярчайших драм российской истории.
«Борис Годунов» — не летопись и не исторический труд: это произведение художественное. И Годунов как литературный персонаж не тождествен историческому Годунову (как исторический Сальери не есть Сальери из «Маленьких трагедий»). Действительно ли Годунов был виновен в том, в чем его обвиняла молва, — этого вопроса Пушкин не ставит и не решает: у него другие задачи. «Тьмы горьких истин нам дороже…»
Толчком для создания трагедии послужили Х и ХI тома «Истории государства Российского» Н.М.Карамзина, вышедшие в 1824 году. А в художественном плане пьеса Пушкина близка к историческим хроникам Шекспира, с их соединением стихов и прозы, трагического и комичного.
Другое отличие от классической трагедии: «Борис Годунов» не завершался со смертью протагониста. Следом за ней происходят события огромной важности — и происходят уже без Годунова и помимо него. Собственно, власть над происходящим он теряет именно тогда, когда принимает власть над царством.
Объяснение этого парадокса подводит к одной из главных идейных посылок трагедии.
Пьеса начинается с согласия Бориса принять державу. Но представлено это событие очень нетрадиционно. Ни сам Борис, ни упрашивающие его патриарх и бояре на сцене не присутствуют. Вместо этого — толпа народа, сначала на Красной площади, а затем у Новодевичьего монастыря. Изображены притом даже не первые, а последние ряды этой толпы: им ничего не видно — да, в общем-то, и все равно, и они механически повторяют действия стоящих впереди:
Это равнодушие, послушная готовность подхватывать суфлируемые «сверху» реплики: «О Боже мой, кто будет нами править? / О горе нам!» — та часть вины, которая лежит на народе. Другая ее часть — на Борисе; притом он принимает ее сознательно.
Образ Годунова незадолго перед тем привлек и внимание поэта-декабриста К.Ф.Рылеева, в своих «Думах» трактовавшего этот персонаж в нужном ему духе, как мученика государственной идеи, ради которой он приемлет и терзания совести, и осуждение народа:
У Пушкина Годунов сложнее — и по характеру, вероятно, ближе к своему прототипу.

Исторический Борис Годунов поднялся до трона из опричников Ивана Грозного. Его положение при дворе упрочил сначала брак с дочерью царского любимца Малюты Скуратова, а затем брак его сестры Ирины Годуновой с царевичем, впоследствии государем Федором Иоанновичем. При молодом и простодушном Федоре Годунов, в качестве ближайшего родственника, стал и его другом, и опекуном, и фактическим правителем государства. Помимо Федора, между Годуновым и престолом осталось только одно препятствие — маленький царевич Дмитрий Иоаннович.
В 1591 году Дмитрий при туманных обстоятельствах погиб в Угличе. Молва упорно обвиняла в этой смерти Годунова, который после кончины Федора Иоанновича, последовавшей в 1598 году, принял царский венец. Фактически власть давно уже находилась в его руках, а сейчас перешла к нему и формально, так как род Мономаха с потомками Ивана Грозного прекратился. К версии убийства Дмитрия склонялся и Карамзин, добавляя, что в болезненном Федоре Годунов видел «явную жертву скорой естественной смерти» и не спешил, тем более что «как в течение всей жизни, так и при конце ее Феодор не имел иной воли, кроме Борисовой».
У Карамзина акцент сделан на властолюбивых устремлениях Годунова. Пушкин же принимает во внимание и общий характер государственной ситуации, который не мог не быть ясен Борису, столько лет стоявшему у трона. Ни слабый здоровьем и юродивый Федор Иоаннович, ни наследующий ему и тоже болезненный ребенок не могут быть реальными носителями власти. Она станет предметом спора честолюбивых бояр (трагедия и начинается рассуждениями князей, что они — царской «Рюриковой крови»). Бог весть, сколько бед ожидает Русь, пока этот спор будет тянуться! Так чем быстрее он кончится — тем лучше! Власть ведь все равно кому-то достанется, так почему бы не ему, Борису? Так и для всех будет лучше — ведь он самый опытный и мудрый политик, следовательно, и лучший правитель.
Добиваясь венца, Годунов рассчитывает этим актом объединить свой личный интерес с государственным. «Единое пятно» на его совести (так он его называет в пьесе) — смерть царевича.
Смыкание политической и моральной проблематики трагедии происходит именно в этой точке. Убийство — грех для человека. Но для правителя, который несет ответственность за судьбу государства и других людей, — будет ли оно грехом, если его ценой предотвратятся более страшные беды: раздор, мятежи, возможно, гибель тысяч?
В «Борисе Годунове» сформулирована теория «маленького зла», ценой которого предполагается купить общее благо, — будущая теория Раскольникова («да ведь тут арифметика…»). Как арифметическую задачу решает ее и Годунов.
Но арифметика не срабатывает — ни в том, ни в другом случае. В уравнении возникают неизвестные и не учтенные величины.
Предтеч героев Пушкина и Достоевского можно найти уже в Евангелии. На совете иудейских первосвященников и фарисеев, тревожащихся о судьбе народа, на который Иисус может навлечь гнев римлян, Каиафа говорит: «лучше нам, чтобы один человек умер за людей, нежели чтобы весь народ погиб» (Иоан., ХI, 50).
Возможно, всё дело в том, кто именно этот «один человек»? Или нет?
Годунов получает власть и действительно употребляет ее на полезные для государства дела, но начинания его бессильно падают, оборванные цепочкой фатальных неудач: голод, пожары; глухое возмущение «черни», на которую царь жалуется после тщетных попыток привлечь ее на свою сторону:
Наконец над страной нависает зловещая тень Самозванца и предводимых им польских дружин.
Борису кажется, что виной всему неблагодарность народа и череда роковых случайностей («Мне счастья нет»). Если бы Пушкин держался того же мнения, это прикрепило бы трагедию к романтической традиции: герой, противостоящий, с одной стороны, толпе, с другой — враждебному року. Однако весь строй пьесы показывает, что от начала к концу развертывается цепь тесно связанных причин и следствий.
Пушкинские строчки легко становились своего рода формулами русской жизни, и «Борис Годунов» не стал в этом плане исключением: и «мальчики кровавые», и «еще одно, последнее сказанье», и «народ безмолвствует»… Среди них и восклицание Годунова: «Тяжела ты, шапка Мономаха!»
Его неявный смысл (с явным все понятно) связан с событиями, отраженными, в частности, в одном из первых русских исторических романов — «Клятва при Гробе Господнем» Н.А.Полевого (1832). Исходная точка его сюжета — завещание Владимира Мономаха, который передал великое княжение в обход существующего установления («лествичного права») своему сыну, а не брату; а его сын — своему.
В результате вместо одного законного носителя власти появляется несколько претендентов, у каждого из которых имеются какие-то свои права. Василий Косой и его брат Димитрий Шемяка восстают против великого князя Василия Темного — и вот уже русская земля охвачена междоусобной распрей. Даже единократное нарушение закона влечет тяжкие, со временем усугубляющиеся последствия; а попытки насильственного восстановления насильственно же нарушенной справедливости, в свой черед, влекут за собой новое зло.
Пушкинский Годунов — наследник Мономаха не по крови, а по духу — повторяет его роковую ошибку.
И теперь над Борисом тяготеет троякий суд: Бога, истории и его собственной совести. В той или иной мере все это — отражение народной ненависти, которая видит в нем мало что узурпатора — убийцу.
Неурожаи, стихийные бедствия, внезапная смерть жениха царевны Ксении могут, конечно, рассматриваться как вмешательство провиденциальных сил, казнящих грешника. Но ни одно царствование не протекало безоблачно. Подлинно зловещими эти события делает отношение к ним народного мнения, которое видит здесь перст Божий и, следовательно, возлагает ответственность на Бориса («Кто ни умрет, я всех убийца тайный…»). Наконец это обвинение звучит и в открыто брошенной Годунову реплике Юродивого: «Нельзя молиться за царя Ирода — Богородица не велит».
Если голос Юродивого — голос народа и Бога (не случайно его партия стала одной из центральных в опере М.П.Мусоргского), то летопись Пимена — приговор народа и Истории. Летописец Пимен появляется в трагедии единственный раз (сцена «Ночь. Келья в Чудовом монастыре») — и только в этом качестве:
Григорий, которого рассказ Пимена и подвигает на его отчаянную затею, подводит итог:
Наконец, сам царь с горечью признается себе, что не достиг ни блага для Руси, ни счастья для себя самого: «Ни власть, ни жизнь меня не веселят…». Он мог бы устоять под тяжестью всех упреков, если бы обрел поддержку в сознании своей правоты, — но собственная совесть тоже свидетельствует против него. Со ступеней трона навстречу ему поднимается окровавленный призрак мальчика с державой и скипетром в руках:
Современник Пушкина И.В.Киреевский писал, что в трагедии царствует «тень умерщвленного Дмитрия». Она придает силу Самозванцу, который сам по себе — ничто перед Годуновым. У Отрепьева есть свои достоинства: он предприимчив, храбр, набрался кое-какого воинского опыта, — но это всего лишь авантюрист, и он стремится использовать обстоятельства в своих интересах, в сущности, так же, как это до него сделал Борис — только уже без мыслей об «общем благе» (искренность которых у Бориса проверке не поддается).
Отрепьев лишь повторяет его поступок и его логику: почему бы и не я? Более того, он много проигрывает Борису и опытом, и характером. Удача всего предприятия ставится под удар его опрометчивой откровенностью с честолюбивой красавицей, задумавшей увлечь царевича: «Я не хочу делиться с мертвецом / Любовницей, ему принадлежащей!» Сама Марина находит его несдержанность жалкой:
Не странно, что и Годунов не верит поначалу в серьезную опасность:
Армия, с которой Самозванец движется на Русь, — жалкая и нестройная орда в сравнении с регулярными войсками Бориса. Но он одерживает одну победу за другой; города сдаются без боя. За него — его имя. Народ видит в нем мстителя за попранную справедливость, не задумываясь еще о том, что за спиной Лжедмитрия — иноземные рати и мрачный закон, согласно которому зло рождает зло.
В трагедию поэт вводит своего предка, Пушкина, и доверяет ему произнести очень важные слова — о силе, которой держится любое историческое движение:
Грех Бориса отнюдь не нуждается в непосредственном вмешательстве Провидения, чтобы навлечь кару на его голову. Он сам влечет ее за собой. Именно преступление Годунова лишило его поддержки подданных, породило фигуру Самозванца и открыло дорогу всем дальнейшим бедствиям. Интересно, что в трактовке Карамзина звучат как раз провиденциальные мотивы: внезапная смерть Бориса, как громом его поражающая посреди торжественного приема, видится карой Божьей, которая и решает исход дела:
«И торжество самозванца было ли верно, когда войско еще не изменяло царю делом; еще стояло, хотя и без усердия, под его знаменами? Только смерть Борисова решила успех обмана».
Напротив, у Пушкина смерть царя кажется едва ли не избавлением, потому что все свидетельствует о близком крушении.
В «Борисе Годунове» отход Пушкина от фаталистической концепции истории и личности выразился не только в обнажении естественной логики событий. Человеку в мире Пушкина дан свободный выбор, и, как правило, даже выбрав неверный путь, он еще получает возможность поправить свою ошибку.
Получает эту возможность и Годунов. Обсуждая с Думой планы усмирения Самозванца, он неожиданно выслушивает такое предложение от патриарха: перенести в Кремль мощи царевича Дмитрия, обнаружившие свою чудотворную силу.
В продолжение речи патриарха устанавливается общее смущение, а Борис «несколько раз отирает лицо платком», — гласит авторская ремарка.
Смущение Бориса вызвано не только страхом приблизиться к останкам своей жертвы. Сделать для народа явным их могущество значит, конечно, погубить Самозванца (если он не Дмитрий, то кто же он?), — но это значит также погубить себя. Силу чудесного исцеления, как правило, получают мощи невинноубиенного, мученика. Между тем официальная версия отрицала убийство царевича.
В этот момент Борис еще может спасти Русь признанием своего греха. Но он не в силах на это решиться. И тогда судьба его определяется окончательно.
Финал трагедии замыкает композиционное и сюжетное кольцо. Снова народ, толпящийся у Борисовых палат. Он шумно приветствует Самозванца. Дети Бориса — царевна Ксения и помазанный на царство после смерти отца Федор — томятся в заключении. Вдруг к ним заходит группа бояр и стрельцов. Из дома доносится крик — и замолкает. На крыльцо выходит Мосальский со словами:
К власти снова приходит убийца. Возмездие оборачивается кровавым фарсом и очередным преступлением.
Пушкин показывает логику обоюдной драмы власти и народа. Безвластие немыслимо; но власть искушает и развращает своего носителя, соблазняя его, казалось бы, неотразимыми доводами. Можно ли эффективно править людьми, строго блюдя нравственные прописи? В свою очередь, народу суждено убедиться, какие далеко идущие последствия имело его равнодушие в начале трагедии и как опрометчивы были надежды на скорое восстановление справедливости.
Грех Бориса, который виделся ему единичным, изолированным злом, долженствующим впоследствии загладиться мудрым управлением, приносит плоды и выходит из-под его контроля еще при его жизни. Его поступок создает, выражаясь юридическим языком, прецедент. Не только Отрепьев спешит повторить его успех: казуистическая логика, оправдывающая благовидными соображениями соблазн нарушения долга и закона, повторяется и в рассуждениях Басманова, которому доверяет войска молодой наследник Годунова. Ему предлагают переметнуться на сторону Самозванца «и тем ему навеки удружить».
Обдумывая это предложение, Басманов отталкивается от весьма прозаических и меркантильных соображений о его выгоде и безопасности. Его смущают мысли о позоре, который он навлечет на себя, и, чтобы их заглушить, он пускает в ход магическую формулу: «народные бедствия», которые как будто должна предотвратить его измена:

Дальнейшие исторические события, оставшиеся за рамками трагедии Пушкина, но ему и его современникам отлично известные, обнаруживают стремительное распространение волны, поднятой Годуновым.
Беды Руси не оканчиваются воцарением нового убийцы в 1605 году. В 1606 году он был в свою очередь убит заговорщиками. (Вещий сон о гибели — падение с башни — трижды снится Отрепьеву в трагедии Пушкина.) Но начало уже было положено. В 1607 году на сцену явился Лжедмитрий II, ставленник польско-литовской шляхты («тушинский вор»). Его убили в 1610 году. В 1611 году объявился Лжедмитрий III («псковский вор»), арестованный в 1612 году. Далее следуют печально известные события Смуты, многовластие; польское нашествие…
В конце концов Земский собор выбрал на царство 18-летнего отпрыска дома Романовых, со следующей знаменательной оговоркой: «Миша-де Романов молод, разумом еще не вышел и нам будет поваден».
Ценой огромных жертв Русь пришла к тому, от чего, как хотелось думать Годунову, он стремился ее уберечь. На троне оказался недоросль.
Труп Самозванца был сожжен, а пеплом символически выстрелили из пушки. Жутковатое стихотворение М.Волошина «Дметриус-император», написанное в конце 1917 года, преобразует варварский обряд в художественный образ умножения зла:
Но это было еще не все. Чтобы устранить дальнейшие возможные посягательства на престол, в 1614 году в Москве, у Серпуховских ворот, был публично повешен сын Марины Мнишек и Лжедмитрия II — трехлетний Ивашко.
Таким образом, трехсотлетнее царство Романовых тоже началось с убийства ребенка. За казнью «Ивашки Ворёнка» последовали новые самозванцы — «Иваны Дмитриевичи»…
Прецедентная связь этих событий с дальнейшим ходом истории присутствовала в сознании Пушкина: в «Капитанской дочке» Пугачев (самый известный из десятков самозванцев, выдававших себя уже за свергнутого Петра III) говорит Гриневу: «Разве в старину Гришка Отрепьев не царствовал?»
В общем, ни с «кармической», ни с детерминистской точки зрения не удивительно, что Романовым неважно сиделось на престоле: дворцовые перевороты, мятежи, теракты … пока наконец 19 июля 1918 года «круг» Романовых не замкнулся расстрелом всей семьи — опять же включая ребенка.
А «годуновская» тема и позднее будет привлекать русских авторов. Самым значительным явлением на этой почве стала драматическая трилогия А.К.Толстого: «Смерть Иоанна Грозного», «Царь Федор Иоаннович» и «Царь Борис». Три последовательно сменившихся и ярко контрастных модели правления прямо-таки искушали и подталкивали к сравнению.

В «Смерти Иоанна Грозного» (1864) представлен финал царствования в свете своеобразной драматической ретроспективы. В одной из сцен Иоанн в тяжелый час приглашает для совета отрешившегося от мира схимника, и тот предлагает ему призвать на помощь верных воевод: Воротынского, Шуйского, Оболенского, Курбского… Но никого уже нет с Иоанном.
В заключение звучит имя царевича Ивана, вызывая дикую вспышку гнева: недавно погиб и царевич.
Тирания расшатывает почву под собственными ногами: опираться можно лишь на то, что тебе противостоит. При Иоанне остаются только самые трусливые, никогда не имевшие собственного мнения, — да дальновидные, себе на уме дипломаты вроде Годунова. Чудом уцелевший еще в этой бойне прямодушный Захарьин однажды дерзнет сказать это царю:
Весь незаурядный государственный талант Иоанна IV сводится на нет его нежеланием считаться с фактами, даже знать о них, если они не согласуются с его намерениями. — «Я так хочу», — излюбленная им, полнее всего выражающая его реплика; и это «хочу» адресовано не только людям, но и Богу. Слыша весть о поражении под Нарвой, он приказывает повесить гонцов и служить по всем церквам победные молебны: «Не могут быть разбиты / Мои полки! Весть о моей победе / Должна прийти!»
Между тем как Иоанн блуждает в этих маниакальных миражах, Годунов ненавязчиво и осторожно направляет события. Толстой дает развернутую интерпретацию его характера и мотивов в тот момент, когда звезда Годунова только начинает восходить (в пушкинской трагедии Борис появляется на сцене впервые уже царем). Годунов жаждет полной власти как средства доказать, что возможно с нею сделать. В какой-то момент его даже увлекает «прямой путь» Захарьина; но попытка открыть царю глаза едва не стоит ему головы. Свет правды Захарьина для практического ума Годунова — свет зимнего солнца, неспособного обогреть землю.
Трагедия недаром называется «Смерть Иоанна Грозного», хотя смерть приходит лишь с развязкой. Путь, избранный Иоанном, делает его обреченным. Последний продуманный удар — одним только словом — наносит Годунов, по сути, совершая убийство. Конец настигает Грозного за игрой в шахматы с шутом, и эта сцена символична. Привычно двигая людей, как пешки, царь неведомо для себя сам является пешкой для своего скромного приближенного.
Фигура Годунова вырастает по мере последовательного течения пьес, входящих в драматическую трилогию. Она поднимается всё выше и в списке действующих лиц. В первой драме имя Годунова затеряно где-то в его середине, и сам он — главный двигатель событий — предпочитает держаться в толпе. В последней — его имя выходит в заглавие. В центральной части трилогии Годунов упоминается в списке третьим, после царя и царицы. Он — «правитель царства».

«Царь Федор Иоаннович» (1868) — идейная и художественная вершина трилогии. Своеобразие ее, между прочим, и в том, что протагонист — лицо, практически бездеятельное (все продуктивные действия по-прежнему исходят от Годунова), но по-своему более интересное и трагическое, чем даже сам Годунов.
Федор Иоаннович — прямая противоположность своему грозному отцу. Было бы непростительной ошибкой (о чем предупреждал сам автор) видеть в нем личность жалкую и комическую, бесхарактерного простака, не знающего, что делать со случайно свалившейся на него огромной властью. Федор прежде всего — человек искренне верующий: не так, как Иоанн, терзаемый нечистой совестью и страшащийся ада, а как добрый христианин, исполняющий завет о любви к людям не столько страха Божия ради, сколько по склонности собственного сердца. И…
Добрый, чистый, благоговейно-религиозный Федор совершенно не способен государить: его прекрасные человеческие качества прямо препятствуют любой успешной политической деятельности. Способный видеть в вещах и людях только хорошее, Федор совершает не менее пагубные ошибки, чем Иоанн, подозревавший одно лишь дурное.
Драма, опять же, имеет в виду не создать портрет реального лица, а проверить на прочность старую утопию о добром и праведном царе. И с этой целью автор сознательно идеализировал исторического Федора Иоанновича — «слабодушного, кроткого постника», как он назвал его в своем комментарии. Однако Федор не превращен в бесплотного положительного резонера: ему не чужды человеческие слабости, ребячливость, наивность, нередко выставляющая его в смешном свете, маленькие тщеславные претензии. Тем не менее эти комические черточки, по замечанию Толстого, «не что иное как фольга, слегка окрашивающая чистую душу Федора, прозрачную, как горный кристалл. <…> Есть большая разница между тем, что смешно, и тем, что достойно осмеяния».
Интересно, что пьеса написана в один год с «Идиотом» Ф.М.Достоевского: оба автора одновременно выходят к изображению трагедии абсолютно прекрасного человека, шире — к теме трагедии добра. Федор — толстовская версия князя Мышкина.
Сюжетную основу драмы составляет открытая борьба Годунова с партией князя Шуйского, кипящая у подножия Федорова престола. Кроткий, незлобивый характер Федора превращает Шуйского в вождя заговорщиков («Ты слабостью своею истощил / Терпенье наше!»), а Годунова приводит в отчаяние: еще при Грозном он изощрился в искусстве направлять мысль и руку царя, — но чего стоит его умение при Федоре?
Доброта Федора не умиротворяет, а разжигает враждующие стороны. Трогательна надежда, с которой он берется примирить противников, и скромная гордость, когда он признается Борису, что не горазд в государственных делах, но смыслит больше его там, где «надо ведать сердце человека». В каком-то смысле он даже оказывается прав: потрясенный его смиренной готовностью сойти с престола, чтобы положить конец распрям, Шуйский восклицает: «Нет, он святой! / Бог не велит подняться на него!..»
Но добрые движения души не властны преломить общий ход событий. Ни Шуйский, ни Годунов не могут уже «разделать, что сделали» (как простодушно предлагает им царь).
Трагический нравственный конфликт пьесы образуется тем, что именно мягкость Федора толкает Годунова подослать убийц к царевичу Дмитрию, вокруг которого собираются враги, готовые на открытый мятеж. Чем ярче свет добра и любви, источаемый Федором, тем более сгущается вокруг него тьма. Дмитрий и Шуйский — жертвы Бориса, но оттого лишь, что доверяющий всем царь доверяет и ему. Ужасно прозрение, которое обрушивается на Федора в конце трагедии:
Крылатая формула Грибоедова «ум с сердцем не в ладу» своеобразно преломлена в сюжете трагедии. Федор хочет править «по сердцу», Борис — «по уму». Аргументы Бориса в этом споре сильны, но слабая логика Федора справедлива — и никакого спасительного средства примирить силу с нравственной правотой не находится.

Заключительная часть трилогии — «Царь Борис» (1869) — подсвечена воспоминаниями о пушкинской и рылеевской трактовках этого образа и о «доктрине Раскольникова» (роман Достоевского вышел тремя годами ранее):
Но скоро Борису суждено убедиться, что сойти с «пути кровавого» ему возможно, только отказавшись от плодов уже содеянного зла. Призрак убитого Дмитрия облекается в плоть Самозванца, движет на него иноземные полки, смущает народ, мерещится в бессонные ночные часы на престоле. Он должен признаться себе, что всё повторяется: как Грозный, он поставил страну перед угрозой распада, как Грозный, страдает от запоздалого раскаяния и призывает среди ночи для совета схимника, веригами искупающего свое былое соучастие в преступлении Годунова.
Каждая из пьес трилогии заключается словом героя, выражающим познанную им истину: но истины эти, при всей их значительности, носят все же частный характер. В полной своей сложности проблема, как видит ее автор, вырисовывается только при соположении этих заключительных реплик. Итог «Смерти Иоанна Грозного» подводится словами Захарьина: «Вот самовластья кара! / Вот распаденья нашего исход!» «Царь Федор Иоаннович» завершается отчаянным восклицанием: «Я — / Хотел добра!..» И, наконец, Борис, умирая, произносит:
Каждому герою представляется, будто он понял допущенную им ошибку. Но если рассматривать трилогию как целое — то где же верное решение, если зло рождается и «от зла», и от добра, и от «самовластья», и от безвластия, и от хитроумного лавирования?
Конечно, выбор есть всегда. Перефразируя высказывание одного современного исторического романиста, властителю дано выбирать между тремя видами опасностей: теми, какими грозит тирания, теми, которыми чреват идеализм, «и самыми грозными из всех — опасностями компромисса».

#литература #длиннопост
Нобелевская премия по литературе 2025 года присуждена венгерскому прозаику Ласло Краснахоркаи (род. 1954). На сей раз уважаемые академики в своем выборе решили отступить от любимого приема «мы такие внезапные».
Пока же на русский переведено далеко не всё им написанное. Три рассказа, два романа (переводы сделаны в 2018 и 2022 гг.); в 2024 г. вышла своеобразная «мультимедийная» повесть — и еще один роман готовится к выходу.
Биографию лауреата нетрудно найти в Интернете — нет смысла в сотый раз репостить одно и то же. Лучше расскажу о двух его романах, о том, с каких позиций и как они написаны.

#книги #литература #психология
Клаудия Хохбрунн, Андреа Боттлингер. Герои книг на приеме у психотерапевта. Прогулки с врачом по страницам литературных произведений. Изд-во «Альпина Паблишер», 2022.

Продукт сотрудничества литератора (в аннотации почему-то поименованного литературоведом — это все равно что путать корову с дояркой) и психиатра с 20-летним опытом работы в судебной психиатрии.
Ну что тут сказать. По части собственно литературы некоторые суждения очень субъективны, а оценки персонажей одномерны, но книжка на научность и глубину не претендует: это честная попса. Что до психодиагнозов — вероятно, специалист тоже найдет с чем поспорить. Местами забавно, когда персонажам, жившим сотни и тысячи лет тому назад, предлагают в качестве альтернативы «правильный» современный взгляд на их проблемы.
Но можно почитать ради любопытства: все-таки попытка посмотреть под непривычным углом зрения. (Я вот тоже так когда-то задавалась вопросом, какой диагноз можно было бы поставить некоторым литературным персонажам. Например, Оводу, у которого «отцовская фигура» так фатально соединила в себе образы Бога-Отца и злополучного кардинала Монтанелли. И у него точно были проблемы с проецированием на окружающих своих собственных ожиданий. А из «Прерванной дружбы» очевидно, что схема «сам придумал — сам обиделся» — это его регулярные грабли, чтоб получать ими по лбу…)

Авторы делают скромную оговорку насчет того, что ограничились западной литературой, ибо «людям свойственно в первую очередь уделять внимание тому, что было их духовной пищей и развлечением в детстве и юности», поэтому, мол, они не стали замахиваться на «сочинения великих русских классиков или же произведения азиатской и африканской литературы, мифы и сказания Океании…».
Честность подкупающая. Что Океания, что русские классики… и правда, с таким эксклюзивом связываться — себе дороже.
О содержании представление дают подзаголовки глав:

ЦАРЬ ЭДИП. Почему эмоционально зависимая личность может столкнуть в пропасть всю семью. История о дисфункциональной семье и самоисполняющихся пророчествах. Эдип — оболганный сын, Лай — безответственный отец, Иокаста — инфантильная мать. Верное решение с точки зрения семейной динамики <подразумевается, естественно, решение, предлагаемое авторами книги, а не то, что устроили герои>.
КОРОЛЬ АРТУР, или как женщины все портят. «Королева драмы» Мерлин и меч, торчащий из каменной глыбы. Круглый стол и крепкая мужская дружба. Фея Моргана: еще одна женщина, которая все портит. Мерлин — тот, кого трудно понять. Артур — герой без характера. Гвиневра — нормальная королева. Сэр Ланселот — знаток женской души. Что случилось бы, если бы Ланселот и Артур изначально смогли озвучить свои ожидания друг другу? <Вот интересно послушать, какие ж у них ожидания на тему Гвиневры… да еще друг от друга…>
РОМЕО И ДЖУЛЬЕТТА. Опьяненные любовью подростки. Скоропалительные решения и плохая коммуникация. Сколько-сколько им было лет? Ромео — образцовый нарцисс-неудачник. Джульетта — эмоционально нестабильная личность. Что случилось бы, будь у Ромео и Джульетты другое окружение? <Фанфик, я полагаю.> Величайшая история любви всех времен.
ВЕРТЕР. Дурной пример для молодежи. Эмо до того, как они вошли в моду. Что случилось бы, если бы Вертер вовремя обратился к психотерапевту? Что случилось бы, согласись замужняя Лотта удовлетворить сексуальные притязания Вертера? <А что, у него были такие притязания?!>
КАРЛ МАЙ. Мошенник и идеалист. Виннету, благородный индеец. Восточные романы: то же самое, но больше песка. Виннету — шизоидная личность. Хаджи Халеф Омар бен Хаджи Абул Аббас ибн Хаджи Давуд аль Госсара — настоящее отражение Карла Мая. Олд Шаттерхенд / Кара бен Немси: вопрос о человечности. Карл Май и расизм <ну, куда ж без темы расизма>.
ДРАКУЛА. Главная знаменитость среди нечистой силы. История о несчастной любви и зловещих замках. Мрачная романтика для внутреннего гота. Джонатан Харкер — добропорядочный бухгалтер. Дракула — князь ночи, которого долго не понимали. Мина — жертва любовного треугольника. Люси — страстная женщина. Доктор Сьюард — беспомощный психиатр. Доктор Абрахам Ван Хельсинг — психопат. Как выглядело бы решение, если бы все участники пришли на групповую терапию?
ШЕРЛОК ХОЛМС. История о гении и подонке. От Бейкер-стрит, 221-б до Рейхенбахского водопада: окончание с препятствиями. Когда наука еще умела решать все проблемы. Шерлок Холмс, аутист с синдромом Аспергера. Доктор Ватсон — врач, способный на сострадание. Джеймс Мориарти — темный двойник Холмса. Ирэн Адлер — далекий идеал.
ПРЕВРАЩЕНИЕ. Кошмар всех учащихся <не одним же нам страдать>. История о ползучей твари и чувстве, что ты здесь лишний. Грегор Замза — зависимо-избегающая личность. Семья Грегора Замзы глазами психиатра.
УНЕСЕННЫЕ ВЕТРОМ. Коммуникационные проблемы в эпоху Гражданской войны в США. История о женщине и ее необычных поводах выйти замуж. Скарлетт О'Хара — женщина, стремящаяся получить все. Эшли Уилкс, тряпка. Мелани: сила в сдержанности. Ретт Батлер — сорвиголова-индивидуалист. Почему у «Унесенных ветром» на самом деле не может быть продолжения <может-то может — и есть, — другой вопрос, стоит ли оно того>.
ПЕППИ ДЛИННЫЙЧУЛОК. Нахальная девчонка с соседней улицы. Девочка с длинным именем, которое не все могут выговорить. История с расизмом <ну вот, опять!>, или почему почти все теряет актуальность. Пеппи Длинныйчулок — первая хиппи. Томас и Анника — верные почитатели Пеппи. Роль взрослых в «Пеппи Длинныйчулок».
МОМО <да-да, именно «Момо», а не «Муму»>. Детская книга, которая на самом деле совсем не детская. История о путешествиях во времени с приключениями и размышления о деньгах и их ценности. Момо — неошибающийся, невинный внутренний ребенок. Серые господа — постоянное желание контролировать неконтролируемое. Магистр Секундус Минутус Хора — антидепрессант и союзник внутреннего ребенка. Почему Серые господа все же важны.
ИМЯ РОЗЫ. Средневековый Шерлок Холмс. Шерлок Холмс и смертельная «Поэтика». Вильгельм Баскервильский — инквизитор-филантроп. Адсон — молодой компаньон, совсем не похожий на Ватсона. Хорхе Бургосский — экстремист, не боящийся даже самоуничтожения. Принесла бы психотерапия пользу Хорхе Бургосскому?
ГАРРИ ПОТТЕР. Мальчик, покоривший планету. Семь лет школьной жизни — и магия. Гарри Поттер — любимый нелюбимый ребенок. Гермиона Грейнджер — заучка. Рон Уизли — один ребенок среди многих. Драко Малфой — мальчик, который хочет нравиться родителям. Северус Снегг — трагический герой. Сириус Блэк — крестный, который так и не стал взрослым. Альбус Дамблдор — личность, измученная угрызениями совести. Том Реддл, он же Волан-де-Морт, — еще один нелюбимый ребенок.
СУМЕРКИ. Сияние в чаще леса. Эдвард Каллен, профессиональный сталкер. Кто в доме хозяин. Белла Свон — гадкий утенок, который становится прекрасным лебедем. Эдвард — мужчина, истерзанный страхами. Джейкоб — вечный друг. Совершенный мир «сумеречной» вселенной.
ПЯТЬДЕСЯТ ОТТЕНКОВ СЕРОГО. Бестселлер, непонятно почему ставший бестселлером. Еще один сталкер. Байронический герой: почему многие женщины считают своим долгом его спасать. Кристиан Грей — эталонная проекция желания. Анастейша Стил — женщина, воплощающая свои дикие мечты. Почему «Пятьдесят оттенков серого» пользуются таким успехом <ну, графомания делу не помеха>.
Итоги и перспективы, или Вместо послесловия.

Если что-то заинтересовало — почитать можно, например, вот здесь:
https://homeread.net/book/geroi-knig-na-prieme-u-psihoterapevta-andrea-bottlinger#tx

#даты #литература #длиннопост
Сегодня — столетний юбилей Аркадия Стругацкого.

Иногда авторы НФ и утопий увлекаются описанием технической картины мира будущего, расписывая свои всевозможные придумки.
Это может быть любопытно (прежде всего самому автору и не очень широкому кругу современников) как чисто интеллектуальное упражнение, но на долговечность такие произведения обычно не претендуют. Все-таки литература в первую очередь — рассказ о людях, а не о технике; да и устаревают все технические прожекты с потрясающей быстротой.
Герой «Понедельника…» Саша Привалов сталкивается с такой «технической» фантастикой:

детская #литература #книги #списки
Подвернулся очередной книжный список, мимо которого я, конечно, не могла пройти — хотя бы потому, что симпатизирую его составителю.
50 ЛУЧШИХ ДЕТСКИХ КНИГ ПО МНЕНИЮ ХАЯО МИЯДЗАКИ
По всему видать, что Миядзаки тот еще интернационалист, не зацикленный на собственном культурном регионе.
В принципе, все рекомендованные им книги можно разделить на 4 группы:

КЛАССИКА — КНИГИ ДЛЯ ШИРОКОЙ АУДИТОРИИ И С ШИРОКОЙ ИЗВЕСТНОСТЬЮ:
«Сага о Нибелунгах», Густав Шалк <адаптация, само собой>
«Путешествие на Запад», У Чэнъэнь (1592)
«Рассказы Ляо Чжая о необычайном», Пу Сунлин (1679)
«Робинзон Крузо», Даниэль Дефо (1719)
«Три мушкетера», Александр Дюма (1844)
«Алиса в Стране чудес», Льюис Кэрролл (1865)
«Двадцать тысяч лье под водой», Жюль Верн (1870)
«Приключения Тома Сойера», Марк Твен (1876)
«Остров сокровищ», Роберт Льюис Стивенсон (1883)
«Приключения Шерлока Холмса», Артур Конан Дойл (1892)
«Жизнь насекомых. Рассказы энтомолога», Жан-Анри Фабр (1910)
«Маленький принц», Антуан де Сент-Экзюпери (1943)
«Волшебник Земноморья», Урсула Ле Гуин (1968)

ДЕТСКАЯ КЛАССИКА С ШИРОКОЙ ИЗВЕСТНОСТЬЮ:
«Конек-горбунок», Петр Ершов (1834)
«Серебряные коньки», Мэри Мейп Додж (1865)
«Маленький лорд Фаунтлерой», Фрэнсис Бёрнетт (1886)*
«Ветер в ивах», Кеннет Грэм (1908)
«Рассказы и сказки», Лев Толстой (1909)
«Таинственный сад», Фрэнсис Бёрнетт (1911)*
«Винни-Пух», Алан Милн (1926)
«Хоббит, или Туда и Обратно», Джон Рональд Руэл Толкин (1937)
«Двенадцать месяцев», Самуил Маршак (1943)
«Мы все из Бюллербю», Астрид Линдгрен (1947)
«Приключения Чиполлино», Джанни Родари (1951)
_________
*Фрэнсис Бёрнетт в советское время не переводилась, но потом вышло сразу 6 переводов «Таинственного сада» и 3 — «Фаунтлероя», так что должна быть на слуху.

ОТНОСИТЕЛЬНО МЕНЕЕ ИЗВЕСТНЫЕ У НАС ПРОИЗВЕДЕНИЯ (бесплатный и доступный без VPN источник):
• «Нихон рёики» (Японские легенды о чудесах), Кёкай (VIII–IX вв.):
Сборник буддийских легенд, преданий, притч, анекдотов, фантастических и нравоучительных историй.
https://4etalka.ru/starinnoe/drevnevostochnaya_literatura/423130/fulltext.htm
• «Кольцо и роза, или История принца Обалду и принца Перекориля», Уильям Теккерей (1854):
Сатирическая сказка от автора «Ярмарки Тщеславия», действие которой происходит в вымышленных королевствах. Очень веселила меня в детстве и веселит до сих пор: юмор и фантазия на высоте!
https://bookscafe.net/book/tekkerey_uilyam-kolco_i_roza_ili_istoriya_princa_obaldu_i_princa_perekorilya-20299.html
• «Хайди, или Волшебная долина», Йоханна Спири (1880):
История маленькой сироты, живущей со своим дедом в одиноком домике высоко в горах Швейцарии. Она готова любить всех: сурового Горного Деда, мальчишку Петера, коз, горы, одинокого доктора, старенькую бабушку, больную подружку... Но больше всего она любит свободу.
https://1.librebook.me/heidi
• «Путешествие доктора Дулиттла», Хью Лофтинг (1922):
Дулиттл послужил прообразом для «Айболита» Чуковского. Но не более того: оригинал не является версией «Айболита» в прозе, хотя тоже повествует о приключениях доброго звериного доктора и его пациентов.
https://books-all.ru/read/284594-puteshestvie-doktora-dulittla.html
• «Ресторан У Дикого Кота», Кэндзи Миядзава (1924):
Сборник поучительных и лирических сказок на буддистской подкладке: мир как живое единство. На русском языке вошел в состав избранных сочинений Миядзавы «Звезда Козодоя».
https://moreknig.org/proza/sovremennaya-proza/129466-zvezda-kozodoya.html
• «Ласточки и амазонки», Артур Рэнсом (1930):
Две семьи с детьми обитают в Озерном крае: парусный спорт, рыбалка, походы, игры в войнушку и пиратство… Сто лет назад уже, однако!
https://librebook.me/swallows_and_amazons
• «Девять сказок», Карел Чапек (1932):
Сборник, куда входят: «Большая кошачья сказка», «Собачья сказка», «Птичья сказка», «Сказка водяного», «Разбойничья сказка», «Бродяжья сказка», «Большая полицейская сказка», «Почтарская сказка» и «Большая докторская сказка». Фирменный чапековский юмор прилагается.
https://knigavuhe.org/book/devjat-skazok/
• «Летающий класс», Эрих Кестнер (1933):
Повесть о нескольких днях из жизни немецких гимназистов, об их дружбе и ссорах, а также о том, что «правила» и «правильный поступок» — это не обязательно одно и то же.
https://moreknig.org/detskoe/detskaya-proza/251902-letayuschiy-klass-povesti.html
• «Норвежская ферма», Мария Гамсун (1933):
Автор — жена писателя Кнута Гамсуна, и в повести есть элементы автобиографизма. Четверо маленьких норвежцев (2 мальчика и 2 девочки) круглый год живут на ферме; вместо собак и кошек у каждого из них имеется по корове, а еще, конечно, книги и сколько угодно природы.
https://knigogid.ru/books/497834-norvezhskaya-ferma (с регистрацией!)
• «Долгая зима», Лора Инглз Уайлдер (1940):
Героине книги 14 лет. Действие происходит в Дакоте во время суровой зимы 1880–81 гг., продлившейся 7 месяцев. Снежные бури и заносы отрезают городок, где живет семья Лоры, от внешнего мира, и им приходится буквально бороться за выживание. Эта повесть тоже автобиографична.
https://moreknig.org/detskoe/detskaya-proza/46886-dolgaya-zima.html
• «Маленькая белая лошадка», Элизабет Гоудж (1946):
Фэнтези. Действие происходит в 1842 году. 13-летнюю сиротку отправляют в поместье на западе Англии в сопровождении гувернантки и собаки. Там она оказывается в мире вне времени, в окружении необычных людей и волшебных существ (например, белая лошадка — это единорог), узнает древнюю тайну — и, конечно, принимает на себя важную миссию. Любимая книга Дж. Роулинг в детстве.
https://bookscafe.net/book/goudzh_elizabet-malenkaya_belaya_loshadka_v_serebryanom_svete_luny-26241.html
• «Происшествие в Оттербери», Сесил Дэй-Льюис (1948):
Детективно-приключенческая повесть, герои которой — школьники. История, что началась с разбитого стекла, но плавно перетекла в поиски шайки преступников. Ну, еще и про дружбу и взаимовыручку, само собой. (Инвариант сюжета книги Э.Кестнера «Эмиль и сыщики».)
https://www.rulit.me/books/proisshestvie-v-otterberi-download-329024.html
• «Добывайки», Мэри Нортон (1952):
Сказочная повесть о маленьких человечках, тайно живущих рядом с людьми и «добывающих» у них разные нужные вещи, от еды до безделушек. Но однажды одна маленькая добывайка нарушила табу — не показываться хозяевам жилища на глаза…
https://moreknig.org/detskoe/skazka/207596-dobyvayki.html
• «Орел Девятого легиона», Розмэри Сатклифф (1954):
Начало исторической трилогии «Римская Британия». II век н. э. Молодой центурион Марк Аквила отправляется в дикие британские земли на поиски бесследно исчезнувшего римского Девятого легиона, которым командовал его отец.
https://libcat.ru/knigi/proza/istoricheskaya-proza/9896-rozmeri-satkliff-orel-devyatogo-legiona.html
• «Маленькая книжная комната», Элинор Фарджон (1955):
Сборник из 27 рассказов, большей частью сказочных. Название связано с библиотекой в доме детства писательницы, которая открывала «волшебные окна» в другие времена и места.
https://readli.net/sedmaya-printsessa-skazki-rasskazyi-pritchi/
• «Том и полночный сад», Филиппа Пирс (1958):
Фэнтези. 12-летний Том живет на карантине у тети и дяди. Однажды в полночь он выскальзывает из дома и оказывается в таинственном викторианском саду… Повесть о Времени и о прошлом, которое уходит, но остается в памяти.
https://libking.ru/books/child-/child-prose/594769-filippa-pirs-tom-i-polnochnyy-sad.html
• «Когда здесь была Марни», Джоан Робинсон (1967):
Замкнутая одинокая девочка (и снова сирота) проводит каникулы у моря — и там встречает свою первую настоящую подругу. На первый взгляд кажется, что у Марни всё благополучно, — но это только на первый взгляд. И существует ли Марни вообще?
https://biblioteka-online.org/book/kogda-zdes-byla-marni
• «Из архива миссис Базиль Э. Франквайлер, самого запутанного в мире», Элейн Лобл Конигсбург (1967):
12-летняя Эмма и ее младший брат проводят увлекательную ночь в музее Метрополитен и устраивают там своего рода детективное расследование.
https://libgen.gl/edition.php?id=3224087
• «Тисту — мальчик с зелеными пальцами», Морис Дрюон (1973):
Сказка про потенциального великого хаффлпаффца, весьма в духе Миядзаки. К чему бы Тисту ни прикоснулся, везде вырастают цветы…
https://moreknig.org/detskoe/skazka/127762-tistu-malchik-s-zelenymi-palcami.html

НЕ ПЕРЕВОДИЛИСЬ НА РУССКИЙ:
• «Соседи: История Джейн Аддамс», Клара Ингрэм Джадсон (1918–39). Биография основательницы чикагского центра социальной работы, который привлек внимание Америки конца XIX века к потребностям иммигрантов, рабочих и детей.
• «Летающий корабль», Хильда Льюис (1939). Фэнтези. Дети находят волшебный корабль норвежского бога Фрейра, на котором совершают рискованные путешествия в пространстве и времени.
• «Женщина, открывшая радий», Элинор Дурли (1939). Адаптированная для детей биография Мари Кюри.
• «Человек, который сажал лук-батун», Ким Со Ын (1953). Сборник корейских народных сказок в авторской обработке.
• «Принцы ветра», Мишель-Эме Бодуи (1956). Приключенческая сказка, сейчас практически забытая: информация отсутствует даже во французском сегменте Сети.
• «Нас было пятеро», Карел Полачек (1965). Веселые похождения пятерых мальчишек, живущих в маленьком чешском городке.
• «Фламбардз», Кэтлин Венди Пейтон (1969). Трилогия об очередной девочке-сироте, которая переезжает в обедневшее эссекское поместье, принадлежащее ее деспотичному дядюшке и двум его сыновьям. (Существует 13-серийная телеверсия 1979 года.)

Любовь литературы к сироткам сложилась задолго до ГП: ребенок, растущий без родителей, — и для сюжета козырный ход, и для возбуждения читательского сопереживания тож.
Заодно для наглядности — 20 популярных книг о сиротах (впрочем, часть из них совсем не детские):
Ч.Диккенс. Оливер Твист (1839)
Ф.Достоевский. Неточка Незванова (1849)
Дж. Гринвуд. Маленький оборвыш (1866)
Уйда (Л. де ла Раме). Нелло и Патраш (1872)
Г.Мало. Без семьи (1878)
Д.Григорович. Гуттаперчевый мальчик (1883)
М.Твен. Приключения Гекльберри Финна (1884)
Ф.Бёрнетт. Маленькая принцесса (1905)
Л.Чарская. Сибирочка (1908)
Л.Монтгомери. Аня из Зеленых Мезонинов (1908)
Э.Портер. Поллианна (1913)
Л.Пантелеев, Г.Белых. Республика ШКИД (1927)
А.Макаренко. Педагогическая поэма (1935)
Ж.Амаду. Капитаны песка (1937)
Л.Воронкова. Девочка из города (1943)
В.Катаев. Сын полка (1945)
А.Линдгрен. Расмус-бродяга (1956)
Э.Ажар (Р.Гари). Вся жизнь впереди (1975)
А.Приставкин. Ночевала тучка золотая… (1987)
Л.Сникет (Д.Хэндлер). Скверное начало (1999)

#литература #писательство #длиннопост
На Фанфиксе есть немало «серий» самой разной степени связности. Но даже там, где связность, казалось бы, минимальная, срабатывает один интересный эффект.
Так что — на примере классики.
О ХУДОЖЕСТВЕННЫХ ЦИКЛАХ, ОБ ЭМЕРДЖЕНТНОСТИ (вспомнила красивое слово, надо его вставить!) И О НИКОЛАЕ ВАСИЛЬИЧЕ ГОГОЛЕ

Как всем известно, у Гоголя есть три цикла повестей.
Два из них скомпонованы по очевидному — если не углубляться в содержание — принципу. Это место действия. «Вечера на хуторе близ Диканьки» и «Петербургские повести» («петербургскими» их вообще-то назвали критики — сам автор озаглавил эту книгу «Арабески»).
А вот «Миргород»… Как бы тоже место действия.
Но есть нюанс.
Этот цикл, в отличие от двух других, составлен из четырех абсолютно разных по жанру произведений, причем собственно в Миргороде происходят только события последнего из них:
• идиллия,
• героический эпос,
• фантастическая новелла на фольклорной подкладке,
• бытовая сатирическая повесть.
Все части цикла связаны контрастно-дополнительными отношениями. Темповое чередование напоминает симфонию:
• Adagio («Старосветские помещики»),
• Allegro maestoso («Тарас Бульба»),
• Scherzo («Вий»),
• Andante («Повесть о том, как поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем»), с небольшой вспышкой оживления в кульминации и затуханием в финале.
Заглавие «Миргорода» выбрано явно не случайно: «мир — город». Оно создает два уровня смысла: 1) город, сам для себя равный миру; 2) мир, метафорически представленный в образе города. Притом имя не вымышленное, и в первом эпиграфе к циклу Гоголь это подчеркивает:
Перечисление солидных, полновесных сооружений как бы закрепляет реальность объекта. Далее следует второй эпиграф — «из записок одного путешественника»:
Бытовая частность в роли эпиграфа прямо трещит под грузом многозначительности. Комически-важная интонация усилена ассоциацией «дырка от бублика». Бублик — эмблема города, едва ли не его герб. Малое и великое, бытовое и возвышенное, ничтожное и значительное поставлены рядом, смешаны и вступают в разнообразные отношения — так Гоголь построил все четыре повести.
Плюс еще кое-что — тут оно не заложено автором сознательно, но так уж вышло: лейтмотив цикла — образ КРУГА. Геометрического бублика. Мир — город.
А еще с формулы Urbi et Orbi (Городу и Миру) начинались важные объявления в Древнем Риме и — позднее — папские энциклики. Свободные ассоциации у двух разных людей совпадают редко, так что об этом Гоголь тоже наверняка не думал при выборе заглавия (95% всех «тайных смыслов» читатели черпают в собственном вдохновении), но все равно получилось удачно. Как, собственно, и бывает у отличного писателя. Итак, что Гоголь имеет здесь объявить «граду и миру»?
Разрушение той нормы человеческого существования, которая утверждалась в качестве идеала циклом «Вечеров…».
Откуда приходит беда?

«Старосветские помещики» до отказа набиты гастрономией: кофе, коржики с салом, пирожки с маком, соленые рыжики, сушеные рыбки, каша, арбуз, груши, вареники с ягодами, «киселик», кислое молочко и «жиденький узвар с сушеными грушами» помянуты только в качестве закусок между основными трапезами.
И шокирующий парадокс: в этот прозаичнейший быт погружена самая преданная, неувядающая любовь. Та самая, которая — и в жизни, и в смерти. Которая у Ромео и Джульетты. Еще Белинский поражался смелости Гоголя, наградившего таким чувством ограниченных людей, ведущих ничтожную, бессмысленную жизнь, заполненную одной лишь едой: «Вы плачете о них, о них, которые только пили и ели и потом умерли!»
Даже отчества Афанасия Ивановича и Пульхерии Ивановны совпадают, как у птенцов одного гнезда. Никто им не нужен, и даже детей у них нет — еще один знак существования бесплодного, но в то же время до краев заполненного друг другом.
Эта старосветская идиллия изо всех сил старается защитить себя, уберечь от опасностей внешнего мира. Гармоничная вселенная «Вечеров…» сужается здесь до размеров сада, окружающего помещичий домик. Бытие героев вписано в целую систему защитных концентрических кругов:
В замкнутом со всех сторон (и даже сверху) мире и время тоже кружит, как рыбка в аквариуме: вплоть до развязки это — настоящее неопределенное (своего рода русская версия Present Indefinite Tense), нигде на временной оси не закрепленное, бесконечно повторяющееся; абсолютно доминируют глагольные формы несовершенного вида и так называемые многократные глаголы: «говаривал», «закушивал» и т.п. Настойчиво крутятся словечки: «обыкновенно», «по обыкновению» и т. п.
Всё это признаки идиллии. Идиллия живет, пока она верна себе и не нуждается во внешнем мире: «ни одно желание не перелетает за частокол, окружающий небольшой дворик».
Но внешнему миру нет дела до пожеланий идиллии. Охранительные барьеры жалки до слез — своей ветхостью, своим чисто символическим характером. Столбики галереи, частокол, плетень — всё разваливается, избы пошатнулись; даже свод радуги — и тот «полуразрушенный»!
Автономия идиллии бесконечно уязвима, как и любое совершенство: хватит ничтожного толчка, чтобы она рухнула, первой же прорехи в магическом кругу. Такой прорехой оказывается обидно прозаическая дыра под амбаром, через которую дикие коты подманили серенькую кошечку Пульхерии Ивановны, «как отряд солдат подманивает глупую крестьянку».
Бегство кошечки в этом завороженно-неподвижном мире приобретает статус события, притом единичного, преобразующего циклическое время в линейное. И тут-то в повествование вторгаются глаголы совершенного вида, обозначающие законченное действие. Единожды двинувшись с места, время торопится наверстать упущенное: старички-помещики умерли, домик опустел, крестьяне разбежались.

В «Тарасе Бульбе» мотив круга реализован иначе. Это уже не хронотоп, а принцип организации системы персонажей.
Коллективный герой повести — братство запорожских казаков, объединенное идеей защиты отчизны и православной веры. «Вот в какое время подали мы руку на братство, — говорит Тарас. — Вот на чем стоит наше товарищество. Нет уз святее товарищества…»
Круг идиллии, согласно природе жанра, занимал оборонительную позицию. Но круг героического эпоса атакует.
Часто отмечают, что «Тарас Бульба» противопоставлен истории о ссоре двух Иванов: ничтожные Иваны — потомки героических запорожцев. Всё выродилось, опошлилось, и ржавое ружье (послужившее яблоком раздора) проветривается на заборе вместе с неношеным «синим козацким бешметом». А вот то ли дело — были люди в наше время! Школьная трактовка «Тараса Бульбы» преподносит его как утверждение патриотической идеи.
Но, как и в предыдущей повести, всё не так просто, иначе не был бы Гоголь реалистом. В «Старосветских помещиках» великое (любовь) соседствовало с ничтожным. Так же омрачена патриотическая идея в «Тарасе Бульбе» — уж не говоря о том, что пафосу «национально-освободительной борьбы», на что напирают все комментаторы повести, сопутствуют менее высокие мотивы: «пора бы погулять запорожцам» — и: «решились идти прямо на город Дубно, где, носились слухи, было много казны и богатых обывателей». (И старший современник Гоголя, «отец исторической романистики» Вальтер Скотт в одном из своих романов, посвященных бесконечным англо-шотландским войнам, делал то же наблюдение: «уважение к религиозным установлениям вскоре уступало место национальной вражде, подкрепленной пристрастием к грабежу».)
Козаки Гоголя жаждут прихода такого времени, «чтобы по всему свету разошлась и везде была бы одна святая вера, и все, сколько ни есть бусурменов, все бы сделались христианами!» А в стремлении к своей цели они не просто воинственны — они воинственны агрессивно, нетерпимы, жестоки (как, спору нет, и их противники).
Через всю повесть проходит тема преследования людей другого круга — «жидов», «ляхов». Когда в ответ на вопрос Тараса, много ли в городе «наших», еврей Янкель отзывается: «Наших там много: Ицка, Рахум, Самуйло, Хайвалох, еврей-арендатор…» — Тарас приходит в неподдельное негодование: «Что ты мне тычешь свое жидовское племя!»
А когда Бульба в кругу товарищей провозглашает тост «за всех христиан, какие живут на свете!» — при этом совершенно очевидно, что поляки-католики, с которыми Сечь ведет непримиримую войну, таковыми по определению не считаются.
Советская идеология, как, впрочем, и любая идеология, охотно множившая и подменявшая понятия, разделяла «хороший» интернационализм и «плохой» космополитизм по тому же простому принципу. Единство людей хорошо, когда оно практикуется в своем кругу; попытки распространить его на внешнюю среду изначально плохи, ибо тут же объявляются «непатриотичными», а то и вовсе изменническими. Роковым разделом является идеологическая либо государственная граница.
«Знаю, подло завелось теперь на земле нашей <…>; свой своего продает, как продают бездушную тварь на торговом рынке…», — негодует Тарас. И здесь то же самое: осуждается не грех как таковой, а разрушение единства внутреннего круга — «свой своего».
Что уж говорить о финале повести, где «святой верой» и христианством даже близко не пахнет:
Такое положение вещей изначально заряжает повесть Гоголя глубоким внутренним конфликтом, ибо герои воспринимают себя в качестве ревнителей христианской идеи, т. е. идеи любви, терпимости и милосердия. Именно с этой стороны и оказывается уязвимым круг запорожского братства.
Как и в «Старосветских помещиках», разрыв происходит «изнутри»: Андрий, более впечатлительный, чем его отец и брат, потрясенный страданиями осажденных и любимой им девушки, жертвует любви товариществом и верностью — а им, в свою очередь, жертвуют кровной связью, родительской любовью: Тарас убивает своего сына как изменника.
Характерно, что в литературоведческих интерпретациях советской эпохи это убийство решительно оправдывалось — и оправдание его приписывалось также автору: Тарас = Гоголь. Вот типичное высказывание: «Хотя предательство выросло не на почве равнодушия, голого расчета, это не снимает с Андрия вины, даже не смягчает ее. Гибнет не человек, а подлая собака».
Тут опущено одно-единственное маленькое словечко, а оно многое меняет. «Пропал бесславно, как подлая собака», — с горечью говорит Тарас, глядя на мертвого сына.
Такое же передергивание совершалось и с противоположных, осуждающих позиций, когда критики (уже постсоветские) заявляли, будто повесть Гоголя насыщена «неистовым русским национализмом и обострившейся враждой к ляхам-католикам».
Бедный Гоголь. Так ли, сяк ли, а лепят из него то древнеримского Брута (Луция Юния, казнившего своих сыновей-заговорщиков), то великодержавного шовиниста. Впрочем, критиков не то чтоб трудно понять: конъюнктура, сэр!
В «Тарасе Бульбе» много смертей. Но не они сами по себе трагичны — ни ужасная гибель Андрия, ни героическая и мученическая смерть его брата и отца.
Трагично непримиримое противостояние равновеликих идей; трагичен выбор, перед которым оказываются люди и который невозможно совершить без уничтожения некой абсолютной ценности. Дамблдоровская дилемма «между легким и правильным» и рядом не стояла, потому что нет в «Тарасе Бульбе» выбора ни легкого, ни — что еще страшнее — правильного. Мир, в котором любовь и сострадание могут быть реализованы только через предательство, а справедливость — только через сыноубийство и геноцид, — это мир, возможно, великолепный в замысле, но искаженный в его реализации.

«Вий» в миргородском цикле на первый взгляд выглядит приблудившимся из «Вечеров…» — словно автор не успел включить его в первую свою книжку и ничтоже сумняшеся отправил во вторую. Однако универсум этой повести, в отличие от диканьского, дисгармоничен и нестабилен.
Герой «Вия» как бы включен в два мира сразу: дневной всецело принадлежит низменной житейской прозе; ночной — мир страшной и ослепительной легенды. Сами имена героев-семинаристов звучат диссонансом, диковатым сочетанием победных римских труб с деревенской гармошкой: философ Хома Брут (простонародная форма имени Фома + прославленный тираноубийца), ритор Тиберий Горобець (имя императора + укр. «воробей»); сюда же — «богослов Халява». Это тоже знак надлома.
Мотив круга здесь реализован непосредственно в сюжете и принимает на себя главное его напряжение: ночью в церкви Хома Брут читает псалмы у гроба ведьмы-панночки.
Кульминация повести — попытки темных сил прорвать магическую защиту. Но и в этом случае они остаются безрезультатными, пока не происходит встречное движение изнутри, всего лишь намек на капитуляцию. Хома не в силах совладать с собственным любопытством, хотя понимает его пагубность (Д.С.Лихачев отмечал, что если святые в иконографии чаще всего изображались анфас, то Иуда и бесы повернуты в профиль к зрителю — именно ради предотвращения визуального контакта):
Согласно догмату о свободе воли, демонические силы не могут завладеть человеком, не получив на то его внутреннего согласия: только оно и разрывает круг. В этом смысле поддавшийся искушению Хома — сам свой собственный убийца. Нечистые духи даже не успели прикоснуться к нему: «вылетел дух из него от страха».
И в финале рассказчик подтверждает:
Такая «удвоенная» развязка (после ужасной смерти героя — комичные рассуждения про верный способ нейтрализации ведьм) отвечает общему пафосу двойственности бытового и волшебного в «Вие».
Сюжет всех трех повестей, таким образом, строится на мотиве разрыва круга, которым обозначают свою сферу автономности и полновластия частные жанры: идиллия, героический эпос, волшебная сказка. Барьер не выдерживает, и в жанр вторгаются, разрушая его, не свойственные ему проблемные повороты, ставящие под сомнение его «родные», постулированные по умолчанию аксиоматические ценности. В классической идиллии в принципе не мог бы возникнуть вопрос об осмысленности чисто частного существования, как в классическом эпосе — вопрос о цене верности и героизма; а классическая волшебная сказка не должна завершаться гибелью протагониста («Колобок» не в счет!).
Один из литературоведов (И.А.Есаулов) видел в «Миргороде» мифопоэтическую «модель деградирующего в своем развитии мира». В «Старосветских помещиках» представлен (через призму незлой авторской иронии) золотой век; в «Тарасе Бульбе», где есть место для вражды и убийства, — серебряный век; в «Вие», где герой имеет врага в себе самом, — медный век. И, наконец, четвертая повесть — век железный.

В «Повести о том, как поссорились Иван Иванович с Иваном Никифоровичем» происходит нечто неожиданное.
Перед нами опять замкнутый на себя хронотоп: на сей раз это мир бытовой повести, обладающий собственным, тщательно прописанным пространством и собственным летоисчислением, которое заявлено с первых же строк, с панегирика иван-иванычевой бекеше:
Очевидно, дата исторического путешествия Агафии Федосеевны используется как точка отсчета вместо Рождества Христова: «до» и «после»; Киев для миргородцев куда более важен (и, во всяком случае, более известен), чем какой-то там Вифлеем. А мимоходом отпущенное замечание про откушенное ухо добавляет и новые исторические вехи. И какая неподражаемая интонация: с одной стороны — памятное событие, а с другой — как бы и вполне нормальное: ну откусили ухо и откусили — дело житейское…
Позиция повествователя двоится — простодушные восторги рассказчика, видящего Миргород прямо раем земным, ничуть не скрывают авторской насмешки:
Здесь возникают, во-первых, превращенные мотивы «Старосветских помещиков» (обогатившись гоголевским сарказмом), во-вторых — в ретроспективе — совсем уже травестированные пейзажи «Вечеров…», где самые вдохновенные страницы были посвящены описанию Днепра, по чьим берегам «толпятся» прибрежные леса с полевыми цветами, не в силах наглядеться на его светлые воды.
Лужа как бы задает масштаб мира четвертой повести; а где лужа, там и свиньи, — и свинья действительно скоро появляется, чтобы похитить донос Ивана Никифоровича на Ивана Ивановича. Впрочем, и к двуногому населению города вполне можно применить определение Городничего из «Ревизора»: «свиные рыла вместо лиц».
И, конечно, как не вспомнить снова «Тараса Бульбу». Там бьются за веру, за честь и свободу — здесь собачатся из-за бурой свиньи и ломаного ружья. Там из-за любви идут на смерть и предательство — здесь сожительствуют с бабами, «похожими на кадушки».
Живут миргородцы точно на другой планете, и отзвуки внешних событий доходят до них лишь в виде мифа, внушающего подозрение, будто реален только Миргород, а за его пределами — пространство фикций. Поговаривают, будто три короля объявили войну «нашему царю», чтобы заставить его принять турецкую веру. В этой форме до Миргорода дошли слухи о войне с Францией, Пруссией и Швецией.
И…
Бытовой повести удается то, что не удалось ни идиллии, ни эпосу, ни даже сказке. Она сохраняет эту свою обособленность благодаря полнейшему, ничем непоколебимому равнодушию. Помните эпический — с цицероновскими периодами — донос Ивана Ивановича?
Здесь бесподобно всё: от стиля международного ультиматума до легкости, с которой обзывалка превращается в преступное посягновение на устои державы («посрамление чина»). Неизменно прекрасна и логика: «не-гусачество» Ивана доказывается через его дворянское происхождение (а дворянство — через церковную запись о дне рождения и крещении). Как если бы герой вполне мог быть гусаком, не будь он дворянином.
И спустя два года после ссоры Иванов происходит великое событие: городничий дает ассамблею, на которой предпринята безуспешная попытка помирить бывших приятелей.
…А теперь прибавьте эти «два года» к дате доноса, указанной выше.
В самые трагические дни войны 1812 года обыватели поглощены перипетиями дурацкой ссоры. Не существует ни России, ни Наполеона — весь мир города Миргорода заключен в пределах провинциальной дырки от бублика.
И именно этот мир не несет в себе никакого нравственного оправдания: в нем нет ничего живого, осмысленного, значительного. Нет места конфликту ценностей, потому что нет самих ценностей: есть мертвый застой, гниение.
Время уже не просто замыкается в кольцо, как это было в «Старосветских помещиках», а вообще как бы истаивает: «С этого дня палата извещала, что дело решится завтра, на протяжении десяти лет».
Спустя долгие годы рассказчик — проездом в здешних краях — видит, как догнивает этот закупоренный мирок, по-прежнему сохраняя статус-кво. Образ повествователя к этому моменту выскальзывает из-под личины наивного миргородского мещанина, теряет комические краски и сближается с образом автора: «Скучно на этом свете, господа!»

И вот наконец дошло до красивого слова «эмерджентность». В теории систем — наличие у системы свойств, не присущих ее компонентам по отдельности.
И в литературе целое — в данном случае цикл — так же не исчерпывается суммой своих частей. «Миргород» — демонстрация принципиальной обреченности любой утопии. Она рано или поздно ассимилируется внешним миром, предпосылки к чему заключаются в людях, ее населяющих. Утопия уязвима изнутри больше, чем извне, — осуществляется ли прорыв из-за страха перед переменами («Старосветские помещики»), из-за стремления к выходу либо захвату «внешнего» пространства («Тарас Бульба») или просто благодаря слабодушию героя («Вий»).
Последнюю повесть цикла населяют мертвые души: в этом случае импульса к ассимиляции нет. И здесь утопия застывает, коллапсирует — и… превращается в антиутопию.
Позже Гоголь попытался найти выход в воскрешении «мертвых душ», но судьба его замысла общеизвестна. Если бы и удалось ему воскресить чичиковых и плюшкиных, то участь того прекрасного нового мира, который им предстояло создать, выглядела более чем сомнительной в свете логики «Миргорода». Очевидно, к моменту завершения работы над вторым томом Гоголь уже отчетливо это чувствовал, что могло послужить одной из причин уничтожения уже написанного текста.

#литература в школе #списки
Недавно в блогах поделились новостью, что в программу 6-го класса для летнего чтения включили «Дом, в котором…». Строго говоря, на романе стоит метка 12+, так что формально все в порядке, но выбор, конечно, не самый очевидный.

Для сравнения — какие веяния нынче на Западе.
Проект LITERARY FRAMEWORK FOR TEACHERS IN SECONDARY EDUCATION — международный список, призванный стимулировать межкультурную социализацию в Европе.
В составлении участвовало 4700 учителей.
Программы для школьников среднего (12–15 лет) и старшего (15–19 лет) звена выделяют разные уровни литературной компетентности: от ограниченной (в 7-м классе) до расширенной для отличников (в 12-м классе).
(Кстати, отдельно сформулированные «компетенции» для каждого уровня могут пригодиться школьным учителям для методических разработок — хотя бы в качестве источника словес, чтобы не выдумывать всю эту риторику заново. Найти матрицы уровней можно в разделах «literary framework age 12-15» и «literary framework age 15-18» → «level» (выбрать) → «how to lift».)
Итак, что проект рекомендует для чтения в разном возрасте?

В 12-15 лет, среди прочего:
• 1-й уровень: Собака Баскервилей (Конан Дойль), Воспоминания о детстве (И.Крянгэ), Тайный дневник Адриана Моула (С.Таунсенд), Изобретение колбасы с карри (У.Тимм), ГП и ФК (Дж. Роулинг).
• 2-й уровень: Сельские Ромео и Джульетта (Г.Келлер), Хоббит (Дж. Толкин), Золотой компас (Ф.Пулман), Загадочное ночное убийство собаки (М.Хэддон).
• 3-й уровень: Из жизни одного бездельника (Й. фон Эйхендорф), Два лотерейных билета (Л.Караджале), Фабиан: история одного моралиста (Э.Кестнер), Скотный двор (Дж. Оруэлл).
• 4-й уровень: Седьмой крест (А.Зегерс), Повелитель мух (У.Голдинг), Тигр Тома Трейси (У.Сароян), Властелин колец (Дж. Толкин), Маскарад (Т.Пратчетт).

Для чтения в 15-18 лет, среди прочего:
• 1-й уровень: Франкенштейн (М.Шелли), Амулет (К.Ф.Мейер), Маленький принц (А. де Сент-Экзюпери), Плавучий маяк (З.Ленц).
• 2-й уровень: Колодец и маятник (Э.По), Под колесом (Г.Гессе), Жемчужина (Дж. Стейнбек), Над пропастью во ржи (Дж. Сэлинджер), Якоб-лжец (Ю.Беккер), Код да Винчи (Д.Браун).
• 3-й уровень: Гордость и предубеждение (Дж. Остен), Джен Эйр (Ш.Бронте), 451° по Фаренгейту (Р.Брэдбери), Страх вратаря перед одиннадцатиметровым (П.Хандке), Жизнь и время Михаэля К. (Дж. Кутзее), Парфюмер (П.Зюскинд).
• 4-й уровень: Песочный человек (Э.Т.Гофман), Портрет Дориана Грея (О.Уайльд), Война с саламандрами (К.Чапек), 2001: Космическая одиссея (А.Кларк), Читатель (Б.Шлинк), Смилла и ее чувство снега (П.Хёг), Измеряя мир (Д.Кельман).
• 5-й уровень: Похвала глупости (Эразм Роттердамский), Страдания юного Вертера (И.Гёте), Маркиза д’О (Г. фон Клейст), Макс Хавелаар (Мультатули), Лес повешенных (Л.Ребряну), О дивный новый мир (О.Хаксли), Сын Америки (Р.Райт), Обещание (Ф.Дюрренматт), И пришло разрушение (Чинуа Ачебе), Смешные любови (М.Кундера), Тысяча сияющих солнц (Х.Хоссейни).
• 6-й уровень: Мертвые души (Н.Гоголь), Преступление и наказание (Ф.Достоевский), Смерть в Венеции (Т.Манн), Процесс (Ф.Кафка), Кошки-мышки (Г.Грасс), Ритуалы (С.Нотебоом), Возлюбленная (Т.Моррисон), Я прислуживал английскому королю (Б.Грабал).

Есть в списке и другие вещи, но они у нас не переведены или мало известны.
Некоторые тексты, откровенно говоря, удивили. Поэтический роман-путешествие Эйхендорфа (созданный ровно 200 лет назад) для 13-леток или очень тяжело написанная повесть Хандке для 16-летних (про ее содержание уж не говорю)…
Повесть «Изобретение колбасы с карри», а-ля Кустурица, — что в 12 лет из нее можно заключить, даже с помощью учителя? Для первого знакомства с проблемами взрослого мира можно было выбрать что-нибудь попрозрачней. Рассказы Кундеры в самый раз читать лет этак в 40, но что из них должны школьники вынести, также неясно.
«Код да Винчи» — ну, не знаю, не знаю… Для ознакомления с массовой культурой?
Французская литература почему-то представлена одним Экзюпери. Между тем я насчитала в списке аж полтора десятка румынских писателей. Если это пресловутая инклюзивность, то она как-то странно перекошена. Пусть даже не Гюго с Бальзаком, но ведь есть же Мериме, Франс, Саган, Веркор, Ромен Гари... да хоть Мюриэль Барбери, наконец!
Позабавило, что Гоголь и Достоевский, которых у нас «проходят» в 15–16 лет, по мнению международной комиссии, доступны только для 18–19-летних отличников. В общем-то, тут резон у них есть…
https://www.literaryframework.eu/

И решила заодно посмотреть, что предлагают выбрать для чтения, в т. ч. летнего, по «зарубежке» в наших школах. Списки на разных сайтах заметно отличаются, причем составители скромно сидят в тени.
Данные с сайта https://spravochnick.ru/
5 класс:
Мифы и легенды Древней Греции, Илиада и Одиссея (Гомер), Робинзон Крузо (Д.Дефо), Сказки (Г.-Х.Андерсен), Карлик Нос (В.Гауф), Сказки (Р.Киплинг), Сказки (Дж. Родари), Приключения Тома Сойера (М.Твен), Пеппи Длинныйчулок (А.Линдгрен).

6 класс:
Путешествия Гулливера (Дж. Свифт), Последний из могикан (Ф.Купер), Всадник без головы (Майн Рид), Три мушкетера (А.Дюма), Приключения Гекльберри Финна (М.Твен), Вождь краснокожих (О.Генри), Рассказы (Дж. Лондон), Рассказы (Конан Дойль), Рассказы (Р.Брэдбери), произведения А.Линдгрен по выбору.

7 класс:
Рассказы (Э.По), Айвенго (В.Скотт), Дети капитана Гранта (Ж.Верн), Человек-невидимка (Г.Уэллс), Белый Клык (Дж. Лондон), Всё лето в один день (Р.Брэдбери); опционально — Дж. Р.Толкин и Дж. Роулинг.

8 класс:
Очки (Э.По), Отверженные и Человек, который смеется (В.Гюго), Сердца трех (Дж. Лондон), Журналистика в Теннесси (М.Твен), произведения Г.Уэллса, не прочитанные ранее.

9 класс:
Сонеты, Король Лир и Гамлет (У.Шекспир), Мещанин во дворянстве (Ж.-Б.Мольер), Вино из одуванчиков, 451° по Фаренгейту (Р.Брэдбери), Чайка по имени Джонатан Ливингстон (Р.Бах).

10-11 классы:
Божественная комедия (Данте), Дон Кихот (Сервантес), Приключения Оливера Твиста (Ч.Диккенс), Собор Парижской Богоматери (В.Гюго), Портрет Дориана Грея (О.Уайльд).

Ну, в целом более уравновешенный список в плане «представительства» разных стран, зато бросается в глаза упор на испытанную временем классику. Самое современное, что рискнули включить (по желанию учителя), — это ГП, а так-то мировая литература для школьного чтения заканчивается на Линдгрен, Брэдбери и баховской «Чайке», т. е. где-то на 1970-х гг. Уже полвека с тех пор прошло. Хотя сделана оговорка, что учитель по своей инициативе может добавлять другие произведения — уже хорошо.
Надеюсь, что хотя бы Гомер, Данте и Сервантес все-таки имеются в виду в сокращенной версии.
А вот что Фенимора Купера тут обозвали Филимоном, это позор, ящитаю. Ну проверь ты текст перед тем, как выкладывать, — трудно, что ли?!

Другой сайт (https://interneturok.ru/blog/domashnee_obrazovanie/spisok-literatury-dlya-chteniya-letom) предлагает свой вариант для летнего чтения. Там дается прямо с самого первого класса весьма обширный и разнообразный список — как «обязательно», так и «по выбору». Большей частью литература отечественная, конечно, однако и зарубежки немало. С предыдущим во многом не совпадает.

Для перешедших во 2 класс:
Кот в сапогах, Красная Шапочка (Ш.Перро), Огниво, Пятеро из одного стручка (Г.-Х.Андерсен), Бременские музыканты (братья Гримм), Приключения Мюнхгаузена (Э.Распе), Братец Лис и Братец Кролик (Дж. Харрис), песни народов мира.

3 класс:
Гадкий утенок (Г.-Х.Андерсен), Рикки-Тикки-Тави, Слоненок, Кошка, которая гуляла сама по себе, Отчего у верблюда горб (Р. Киплинг), Рваное ушко, Чинк, Домино (Э.Сетон-Томпсон).

4 класс:
Лисица и виноград, Ворон и лисица (Эзоп), Русалочка (Г.-Х.Андерсен), Путешествия Гулливера (Дж. Свифт).

С переходом в среднее звено часть зарубежки попадает в список обязательной литературы.
5 класс (обязательно):
Подвиги Геракла (мифы Древней Греции), Легенда об Арионе (Геродот), Шурале (татарская сказка), Волшебницы (французская сказка), Снежная королева (Г.-Х.Андерсен), Приключения Тома Сойера (М.Твен), Вересковый мед (Р.-Л.Стивенсон), Сказание о Кише (Дж. Лондон) Маугли и Рикки-Тикки-Тави (Р. Киплинг).
Доп.:
Огниво, Дикие лебеди (Г.-Х.Андерсен), Приключения Гекльберри Финна (М.Твен), Людвиг Четырнадцатый и Тутта Карлссон (Я.Экхольм).

6 класс (обязательно):
Илиада и Одиссея (Гомер), мифы Древней Греции, Песнь о Роланде, Песнь о Нибелунгах, Путешествия Гулливера (Дж. Свифт), Робинзон Крузо (Д.Дефо), Дети капитана Гранта (Ж.Верн), Убить пересмешника (Х.Ли), Каникулы (Р.Брэдбери), Сиренида (Дж. Родари).
Доп.:
Приключения Оливера Твиста (Ч.Диккенс), Карлик Нос (В.Гауф), Гарри Поттер (Дж. Роулинг), Дом с характером (Д.Джонс).

7 класс (обязательно):
Маттео Фальконе (П.Мериме), Дон-Кихот (Сервантес), Маленький принц (А. де Сент-Экзюпери), Умеешь ли ты свистеть, Йоханна? (У.Старк).
Доп.:
Квентин Дорвард (В.Скотт), Спартак (Г.Джованьоли), Три мушкетера (А.Дюма), Легенда об Уленшпигеле (Ш. де Костер), Машина времени (Г.Уэллс), рассказы О.Генри.

8 класс (обязательно):
Сонеты; Ромео и Джульетта (В.Шекспир), Мещанин во дворянстве (Ж.-Б.Мольер).
Доп:
Песнь о Гайавате (У.Лонгфелло), Человек-невидимка (Г.Уэллс), Овод (Э.Л.Войнич), Зов предков, Белый Клык, На берегах Сакраменто (Дж. Лондон).

9 класс (обязательно):
Божественная комедия (Данте), Гамлет (У.Шекспир), Фауст (И.-В.Гете), Паломничество Чайльд-Гарольда (Дж. Байрон), Крошка Цахес (Э.Т.А.Гофман), Айвенго (В.Скотт), Отверженные (В.Гюго).
Доп.:
Собор Парижской Богоматери (В.Гюго), Шагреневая кожа (О.Бальзак), Соловей и роза, Замечательная ракета (О.Уайльд).

10 класс (обязательно):
Красное и черное, Пармская обитель (Стендаль), Домби и Сын, Рождественские повести (Ч.Диккенс), Евгения Гранде, Отец Горио, Гобсек (О.Бальзак), Госпожа Бовари (Г.Флобер), Ожерелье (Г. де Мопассан), Кукольный дом (Г.Ибсен), Сирано де Бержерак (Э.Ростан).
Доп.:
Отелло (В.Шекспир), Гордость и предубеждение (Дж. Остен), Джен Эйр (Ш.Бронте), Портрет Дориана Грея (О.Уайльд), 451 по Фаренгейту (Р.Брэдбери), Над пропастью во ржи (Дж. Сэлинджер).

11 класс (обязательно):
Пигмалион (Б.Шоу), Старик и море (Э.Хемингуэй), Посторонний (А.Камю), Трамвай «Желание» (Т.Уильямс), стихотворения Т.С.Элиота.
Доп.:
Улисс (Дж. Джойс), Голем (Г.Майринк), Тошнота (Ж.-П.Сартр), Чума (А.Камю), Процесс (Ф.Кафка), Лирика (П.Целан), 1984 (Дж. Оруэлл), Степной волк (Г.Гессе), Алеф (Х.Л.Борхес), Имя розы (У.Эко), Бесплодная земля (Т.С.Элиот), Палая листва, Сто лет одиночества, Полковнику никто не пишет (Г.Гарсиа Маркес), Немного солнца в холодной воде, Здравствуй, грусть (Ф.Саган), Повелитель мух (У.Голдинг), Экзамен (Х.Кортасар), Носорог (Э.Ионеско).

Ну что тут скажешь: шикарно вы размахнулись, конечно, товарищи идеалисты, но это больше проходит по ведомству благих пожеланий. Реализовать такой список, даже с учетом того, что тут многое факультативно, возможно лишь постольку-поскольку, т. е. формально. Еще ведь и русская литература, причем ее по объему раза в четыре больше и она, само собой, в приоритете.
И та же особенность, что в предыдущем списке: текущий литературный процесс почти не представлен — за все годы меньше десятка текстов, считая русские и зарубежные вместе: Календарь майя (В.Ледерман), Легкие горы (Т.Михеева), Чужие сны и Кысь (Т.Толстая), Ложится мгла на старые ступени (А.Чудаков), Дом с характером (Д.Джонс) и — куда без него — Гарри Поттер. (Забавно: тут Чудаков оказался в чисто дамском окружении.)

Вот еще вариант, заявленный как бы «на основе Федеральной образовательной программы»: https://sh18-kaliningrad-r27.gosweb.gosuslugi.ru/netcat_files/30/50/Spisok_literatury_dlya_chtenia_2024_2025.pdf
В список для летнего чтения попали следующие произведения зарубежных писателей:
1 класс:
Принцесса на горошине, Дюймовочка, Стойкий оловянный солдатик, (Г.-Х.Андерсен), Сладкая каша, Золотой гусь (братья Гримм), Спящая красавица, Кот в сапогах, Золушка, Красная шапочка (Ш.Перро), Рикки-Тикки-Тави, Отчего у верблюда горб, Слоненок (Р.Киплинг), Путешествие Голубой стрелы (Дж. Родари), Маленькие тролли и большое наводнение (Т.Янссон), Винни-Пух (А.Милн).

2 класс:
Огниво, Ель, Гадкий утенок (Г.-Х.Андерсен), Маленькие человечки, Беляночка и Розочка, Храбрый портной, Бременские музыканты (братья Гримм), Спящая красавица (Ш.Перро), Сказки дядюшки Римуса (Дж. Харрис).

3 класс:
Путешествия Гулливера (Дж.Свифт), Русалочка (Г.Х.Андерсен), Приключения Тома Сойера (М.Твен), Страна Оз (Ф.Баум), Маленький лорд Фаунтлерой (Ф.Бернет), Питер Пэн (Дж. Барри), Малыш и Карлсон (А.Линдгрен), Всё лето в один день (Р.Брэдбери), Муми-тролль (Т.Янссон), Маленький принц (А. де Сент-Экзюпери).

4 класс:
Мифы Древней Греции (Сизиф, Тантал, Прометей), Робинзон Крузо (Д.Дефо), Снежная королева (Г.-Х.Андерсен), Принц и нищий (М.Твен), Борьба за огонь (Ж.Рони-ст.), Белый Клык (Дж. Лондон).

В среднем звене предлагается выбор.
5 класс:
Одна сказка Андерсена по выбору (Соловей, Снежная королева и т. п.).
Одна литературная сказка, главы по выбору: либо Алиса в Стране чудес (Л.Кэрролл), либо Хоббит (Дж. Р.Толкин).
Два произведения по выбору: либо главы из Приключений Тома Сойера (М.Твен), либо Сказание о Кише (Дж. Лондон), либо рассказы Р.Брэдбери (Каникулы, Звук бегущих ног, Зеленое утро и т. п.).
Два приключенческих произведения, по выбору: например, Остров сокровищ, Черная стрела Р.-Л.Стивенсона и т. п. (Где-то мне попадалась в этом ряду и Одиссея капитана Блада, и Майн Рид...)
1-2 произведения о животных: Королевская аналостанка (Э.Сетон-Томпсон), Говорящий сверток (Дж. Даррелл), Белый Клык (Дж. Лондон), Маугли, Рикки-Тикки-Тави (Р.Киплинг) и др.

6 класс:
Илиада и Одиссея (фрагменты).
Главы по выбору: Робинзон Крузо (Д.Дефо), Путешествия Гулливера (Дж. Свифт).
Два произведения о взрослении, главы по выбору: Дети капитана Гранта (Ж.Верн), Убить пересмешника (Х.Ли) и т. п.
Минимум два современных фантастических произведения, например: Гарри Поттер (главы по выбору), Дом с характером (Д.Джонс) и др.

7 класс:
Дон-Кихот (Сервантес) — фрагменты.
1-2 новеллы, по выбору: Маттео Фальконе (П.Мериме), Дары волхвов, Последний лист (О.Генри) и др.
Маленький принц (А. де Сент-Экзюпери).
На тему взросления среди российских авторов предлагается также на выбор повесть Умеешь ли ты свистеть, Йоханна? (У.Старк).

8 класс:
1-2 сонета В.Шекспира (66-й, 130-й и др.), Ромео и Джульетта (фрагменты).
Мещанин во дворянстве (Ж.-Б.Мольер) — фрагменты.
На тему нравственного выбора наряду с российскими авторами предлагаются также Дж. Сэлинджер, Б.Патерсон и Б.Кауфман. С Сэлинджером все ясно, с остальными, в общем, тоже: это явно Мост в Терабитию и Вверх по лестнице, ведущей вниз.

9 класс:
Божественная комедия (Данте) — 2 фрагмента.
Гамлет (У.Шекспир) — фрагменты по выбору.
Фауст (И.-В. Гёте) — не менее двух фрагментов по выбору.
Одно стихотворение Дж. Байрона, например — Прощание Наполеона, Душа моя мрачна… и др.; Паломничество Чайльд-Гарольда (не менее одного фрагмента).
Одно произведение зарубежного автора первой половины XIX века, по выбору: Э.Т.А.Гофман, В.Гюго, В.Скотт и т. д.

10 класс:
Один роман зарубежного автора второй половины XIX века, по выбору: Давид Копперфилд, Большие надежды (Ч.Диккенс), Мадам Бовари (Г.Флобер) и др.
Не менее двух стихотворений одного из поэтов (А.Рембо, Ш.Бодлер и др.)
Одна пьеса, по выбору: Перед восходом солнца (Г.Гауптман), Кукольный дом (Г.Ибсен) и др.

11 класс:
Не менее одного прозаического произведения, по выбору: Машина времени (Г.Уэллс), Превращение (Ф.Кафка), Посторонний (А.Камю), 1984 (Дж. Оруэлл), На Западном фронте без перемен, Три товарища (Э.М.Ремарк), 451° по Фаренгейту (Р.Брэдбери), Над пропастью во ржи (Дж. Сэлинджер), О дивный новый мир (О.Хаксли), Старик и море (Э.Хемингуэй) и др.
Не менее двух стихотворений одного из поэтов по выбору: Г.Аполлинер, Т.С.Элиот и др.
Не менее одной пьесы по выбору: Синяя птица (М.Метерлинк), Идеальный муж (О.Уайльд), Пигмалион (Б.Шоу), Мамаша Кураж и ее дети (Б.Брехт), Трамвай «Желание» (Т.Уильямс) и др.

Это более реалистично выглядит, и к тому же уточняется, что речь чаще всего идет об отдельных фрагментах произведений. Есть и другие версии «на основе», с вариативностью около 20%. Но что выбор есть, это уже плюс.
В основном наши списки отличаются от западных относительно бо́льшей уравновешенностью, и вопросов они тоже меньше вызывают — по крайней мере, у меня. Но заметен крен в сторону классики (до XXI века, и даже до 1990-х гг.). Это особенно видно на зарубежных авторах, на отечественных — немного меньше.

#даты #литература
Традиционно пушкинский день, но сегодня еще один крупный литературный юбилей. (А случай вспомнить Пушкина я всегда найду.)

…Уважаемый любекский купец Томас Иоганн Генрих Манн полагал, что тяга его наследника (Генриха) к литературе — временная блажь.
«Насколько это возможно, — писал он в завещании, — надлежит противиться склонности моего старшего сына к так называемой литературной работе. Для основательной, успешной деятельности в этом направлении у него, по-моему, нет предпосылок — достаточного образования и обширных знаний. Подоплека его склонности — мечтательная распущенность и невнимание к другим... Второму моему сыну не чужды спокойные взгляды, у него добрый нрав, и он найдет себе практическое занятие».

#ex_libris #литература
Дэниел Мейсон. Северный лес. Фантом-Пресс, 2024.

Пара слов об авторе: родился в 1976 году в Калифорнии; окончил Гарвард по специальности «биология» и получил медицинское образование в Калифорнийском университете.
В настоящее время Д.Мейсон совмещает работу психиатра в больнице с преподаванием литературы в Стэнфордском университете (надеюсь, что преподает он что-нибудь наподобие курса писательского мастерства: как-то неуютно думать о филологах, слушающих курс психиатрии, хотя… им, пожалуй, пригодилось бы), а в часы досуга — где он его только берет?! — еще и книги пишет.
До «Северного леса» Мейсон успел издать два романа: «Настройщик» (2002) и «Зимний солдат» (2018), тоже заслуживающие внимания. Но «Северный лес» (2023) мне показался особенно любопытным.
Аннотация к книге — что не всегда бывает — вполне вменяемая:

#литература #ex_libris #длиннопост
Добралась почитать последнего нобелевского лауреата (о нем — во второй половине поста).

В последние годы более полутора сотен писательских имен крутилось в букмекерском списке: тут, ясное дело, тоже принимают ставки на победителя. Из них самые известные (как обычно в подобных случаях, читать следует — «известные мне»):

#даты #литература #ex_libris

100 лет назад родился Юкио Мисима — писатель, чье имя обычно сопровождают эпитеты «противоречивый», «неоднозначный» и «скандальный». Это в официально-нейтральных публикациях. Высказывания уровнем пониже и градусом повыше чаще всего располагаются в диапазоне от «реакционер и ультраправый националист» до «ненормальный извращенец».
Ультраправый националист — да. Насчет ненормальности сказать что-либо сложно — хотя бы потому, что никто еще толком не определил границы нормальности для человеческой психики, не считая общего туманного представления о «средней температуре по больнице». Да и провести границу между героем и автором (особенно в повествовании от первого лица) не всегда легко, идет ли речь о «Записках из подполья» Достоевского, о «Путешествии на край ночи» Л.Селина или об «Исповеди маски» Мисимы, — хотя как будто уже само слово «маска» должно насторожить читателя.

#даты #литература #длиннопост
#звери #зверики #зверьё — однозначно-не-моё!
При любых Поворотах Судьбы:
а) займи прочную, надежную позицию и хорошенько укрепись на ней;
б) растаращи вибриссы во все стороны, чтоб держать ситуацию под контролем!

Короче, как вы уже поняли, сегодня родился еще один хороший человек.
100 лет Джеральду Дарреллу!

#литература #длиннопост
Про «вечные образы».
Их немало: Каин, Иуда, Прометей, Эдип, Тристан и Изольда, Дон Кихот и Санчо Панса, Дон Жуан, Гамлет, Лир, Отелло, Фауст, Тартюф, Гобсек, Хлестаков… и так далее. Возьмем только одного.
(Навеяно недавним постом в блогах, где наблюдается типичная картина: печальное несовпадение целей автора с ожиданиями читателя.)

Казалось бы, что можно сделать из такого заурядного типажа, как бабник?
Дон Жуана. И не одного. Литература — дело тонкое: для хорошего повара соус — это 50% успеха.
Короче, сегодня литература насчитывает более двухсот разных донжуанов. Это за вычетом стихотворений (их просто не счесть) и тех историй, где герой носит другое имя, хотя по сути-то дела… Например, Ловлас в «Клариссе» или виконт Вальмон в «Опасных связях». Про Казанову и маркиза де Сада вообще промолчим.

#книги #литература (филология) #рекомендации
Х.-Л. Борхес, известный мистификатор, в своем эссе «Аналитический язык Джона Уилкинса» уверяет, будто китайская энциклопедия «Небесная Империя благодетельных знаний» классифицирует животных следующим образом:
Примерно таким же образом люди (даже пишущие) обыкновенно употребляют термины из области теории литературы. Эти словечки застревают в памяти со школьных времен, и они даже как бы понятны… но у учителей обычно нет времени нормально объяснить их наполнение, и в лучшем случае всё ограничивается наизусть заученным, плохо понятым, а позже и забытым казенным определением из учебника.
Достаточно, например, поглядеть на список фандомных «жанров», чтобы увидеть, что наряду с собственно жанрами туда свалены и художественные методы, и пафос, и стиль, и мотивы, и тематические комплексы, и литературные роды, и названия целых научных дисциплин… именно по принципу, описанному Борхесом.
Так как в пределах своих задач этот список, вероятно, нормально работает, то, как говорится, «какие тут могут быть» — да никаких. Но:

• если у кого-нибудь есть желание получить более точные и систематизированные сведения
• не только о несчастных жанрах, но вообще о законах и терминах литературы,
• по возможности приближенные к материалу вузовского курса «Теория литературы»,
• но написанные живым и общепонятным языком,
• то можно обратиться к книге профессора Игоря Николаевича Сухих «Структура и смысл: Теория литературы для всех». Азбука, 2016.
Это тот редкий случай, когда доступность изложения идет в связке с компетентностью.
Оглавление, чтобы было понятно, что оттуда можно почерпнуть:

333 слова-объяснения <по сути, Предисловие>
I. ПРАКТИЧЕСКАЯ ПОЭТИКА
Произведение — текст — система — структура
Структура литературоведения. От службы понимания до риторики кроссовок <чем занимается и зачем нужно литературоведение>
Структура искусства. За и подле в глобальной деревне <место литературы среди других искусств>
Структура литературы. В словесном лабиринте
▪Литературные роды. Репортаж, стенограмма, дневник
▪Литературные жанры. Тексты в клетке
▪▪Эпические жанры. По ступенькам повествования
▪▪Жанровые разновидности романа. Литературное «всё»
▪▪Драматические жанры. От трагедии до беспредела
▪▪Лирические жанры «О! Вы!», «Увы…» и «Ах…»
▪Пограничные жанры: словесность и литература. Где начинается документ?
▪Пограничные жанры: жанровые семейства. Морфология тайны, фантазии, смеха
▪Пограничные жанры: жанры на границах родов. Смешать или разделить?
▪Предельные и запредельные жанры: жанровая лестница и жанровая матрица. Вверх и вниз — по обе стороны границы
▪Теоретическое, историческое и авторское определение жанра. Кто устанавливает имена?
Структура литературного произведения. Вертикали и горизонтали
▪Базовые уровни художественного мира. Булгаковская коробочка
▪Художественная речь
▪▪Стилистические пласты. Идем по шкалам
▪▪Тропы. Идем по лестнице
▪▪Стихотворная речь. Стих или не стих?
▪▪▪Метр и размер
▪▪▪Рифмы
▪▪▪Строфика
▪▪▪Интонация
▪Пространство и время (хронотоп)
▪▪Пространство. Как изобразить ничего?
▪▪Художественное время. Бежит или тянется?
▪▪Хронотоп. Большая пятерка
▪Действие
▪▪Сюжет и фабула. Как устроено действие?
▪▪Сюжеты фабульные и бесфабульные. Как сделана «Курочка Ряба»
▪Персонажи (герои)
▪▪Определение и номинация литературного персонажа / героя. От Скотинина до Иванова
▪▪Портрет и типология литературного персонажа / героя. От бедной Лизы до «внутреннего человека»
▪▪Персонаж / герой в структуре художественного мира. Родные, двоюродные, вечные…
Вертикальные уровни произведения
▪Мотивы и приемы. Он, она и некто в сером
▪▪Формы повествования. Кто рассказал историю?
▪▪Композиция текста и мира. Как сложить целое?
▪Автор и смысл: тема, идея, архитектоническая форма. «Чего хочет автор сказать этим художественным произведением?»
▪Лирический мир: трансформации и принципы анализа. Орнамент или телефонная книга?
▪Категории-интеграторы: автор, жанр, стиль, метод / направление. Квадратура круга
Структура литературного процесса. По ступенькам эпох
Служба понимания: анализ и интерпретация

II. ИЛЛЮСТРАЦИИ <имеются в виду иллюстрации «литературные», т. е. авторы и их тексты — своего рода мини-статьи с разборами>
Иван Тургенев: вечные образы и русские типы
«От жизни той, что бушевала здесь…» Ф. И. Тютчева
Художественный мир Фета: мгновение и вечность
Чехов: биография как проблема (Несколько положений)
Чехов и Толстой в свете двух архетипов (Несколько положений)
Два скандала: Достоевский и Чехов
Жизнь и судьба чеховского подтекста
Добычин и Чехов: два «события» и метафизика прозы
Чеховед Скафтымов: размышления о методе (Несколько положений)
Поэтический образ как архетип («Соловьиный сад» Блока и «вечный дом» Булгакова)
Осип Мандельштам: поэзия как поэтика (Несколько положений)
«Новая проза» Варлама Шаламова: теория и практика (Несколько положений)
Сон: эстетическая феноменология и литературная типология
Список литературы

https://docs.yandex.ru/docs/view?url=https://www.phantastike.com/ru/struktura_i_smysl/doc/
https://vk.com/wall-68171501_67784

И.Н.Сухих принадлежат также научно-популярные книги:
Русская литература для всех: в 3-х томах
• Т.1 — От «Слова о полку Игореве» до Лермонтова
• Т.2 — От Гоголя до Чехова
• Т.3 — От Блока до Бродского
Русский канон: книги ХХ века. От Чехова до Набокова
Русский канон: книги ХХ века. От Шолохова до Довлатова

#даты #литература #длиннопост
В этом году — 100-летний юбилей у нескольких советских писателей из самого младшего поколения фронтовиков. И в этом смысле — столетний юбилей прозы, которую иногда называют «лейтенантской».

Юрий Васильевич Бондарев (15 марта 1924 — 29 марта 2020)
Родился он в г. Орске Оренбургской губернии, в семье народного следователя, участника Первой мировой войны (из крестьян); мать — из рабочей среды. Детство Юрия прошло в Замоскворечье, куда Бондаревы переехали в 1931 г. После окончания школы Юрий поступил в пехотное училище и через три месяца был направлен на фронт.
Участник Сталинградской битвы (командир минометного расчета). В числе прочих наград Бондарева — две медали «За отвагу» и орден Отечественной войны I степени.
По окончании войны Бондарев завершил обучение в Чкаловском артиллерийском училище, но был демобилизован по ранениям в звании младшего лейтенанта. В 1951 г. окончил Литературный институт.

#литература #цветы_реала #размышлизмы
и #фанфик_в_блоги (опыт №2)
Summary:
Если бы в эпоху классиков были мобильники…
То вместо этой классики у нас была бы другая.
Печорин не сумел бы преподнести княжне Мери свой знаменитый монолог «Да, такова была моя участь с самого детства!..» и заслужить ее (и читательниц) глубокое сочувствие.
Базаров не смог бы читать свои нотации Аркадию. Да и с Павлом Петровичем не удалось бы толком сцепиться.
Раскольников не имел бы возможности в деталях объяснить всем встречным — а особенно следователю Порфирию Петровичу! — свою замечательную теорию.
Дяде Ване так и не довелось бы утешиться, услышав про небо в алмазах…
И все эти признания, дискуссии, дуэли, декларации, любови, искупления и прочие раскаяния пошли бы Мурзику под хвост, c катарсисом вместе.
Нет, ну вы перечитайте эти многостраничные монологи и диалоги и ответьте себе честно: был бы у собеседников хоть какой-нибудь шанс, что на самом драматическом месте их не заткнет рингтон, отбивая всякую охоту не только продолжать, но даже начинать?
Да что литературные герои!
Вот взять Пушкина. Приходит, допустим, он к Олениной, чтобы, как честный человек, наконец объясниться. Естественно, в поэтической форме. Даром, что ли, он всю ночь сочинял и всё утро учил наизусть?

Дисклеймер: от авторских прав отказываюсь в пользу А.С.Пушкина.
Так что перед вами — «маленькая трагедия» №5. И называется она —

СОТОВЫЙ ВЛАСТЕЛИН

П. (откашливается и прижимает руку к сердцу): Послушайте, Annette. Я вас любил…
А. (игриво): Ну, не стоит отчаиваться, Alexandre. Я еще подумаю.
П.: Я вас любил…
(Сотовый телефон Аннет оживает: слышатся звуки новомодного шлягера «O idol mio».)
А.: Алло? Да-да, ma chère. … Разумеется, я буду у Нарышкиных. Не прощу себе, если манкирую таким балом. … А ты уже пошила себе платье? … Как с оборочками, почему с оборочками?!. … В Париже? Вот прямо-прямо в Париже?..
(П. делает вид, что его интересуют птички за окном.
На сцене затемнение, а в тексте — купюра из милосердия к читающим эти строки.)
<…>
А.: Alexandre, вы как будто что-то начинали говорить?
П.: Я вас любил…
(Нежные звуки «O idol mio».)
А.: Pardon, Alexandre. — Да, я слушаю. … Ну где я могу быть? Дома, конечно. … Нет, не одна. … Не угадала, попробуй еще…
(П. нервно вертит в руках цилиндр.)
<…>
А.: Да, Alexandre, я вся внимание!
П. (оживает): Да! Я вас любил, любовь еще…
(Нежные звуки «O idol mio».)
А.: Это еще что?! (Нажимает кнопку.) — Да! … Почем я знаю, что готовить к обеду? Отчего вы вообще спрашиваете у меня — обращайтесь к maman! … Что значит — «не дозвониться»?! А мне какое дело!..
(П. неуверенно топчется на месте.)
<…>
А. (нажав disconnect): Нет, ну это уже... Слуги совершенно insolents, распоясались. Вместо того, чтобы, как подобает, лично явиться с утра за распоряжениями, они начинают трезвонить! Ваш повар тоже звонит вам, чтобы получить указания насчет обеда?
П. (растерянно): Я обедаю у Talon… у нас с Кавериным абонемент, со скидкой… (Спохватившись.) Я вас любил; любовь еще, быть может…
(«Нежные звуки O idol mio».)
А.: Ах, да что ж такое… — Bonjour, Sophie, comment ça va? … О. … О. … А. … Ну, это да, а вот к чему тут пиковая дама… вроде бы это тайная недоброжелательность, но я не уверена. А вот мне нынче приснилось, ты не поверишь: как будто зима, и я в лесу, представь только! И еще какой-то ручей с мостиком. И тут — р-раз! медведь! Он хватает меня — ужас-то какой! — horreur, horreur! Вообрази, я там одна, у меня ну буквально рассудок изнемогает, вообще! — и молча гибнуть я должна…
(П. закатывает глаза и временно отключается.)
<…>
А.: Да вы говорите, Alexandre, говорите! Я слушаю!
П. (недоверчиво помедлив): Любовь еще, быть может, в душе моей…
(«Нежные звуки O idol mio».)
А.: Вы говорите, говорите! Я слушаю! (Нажимает кнопку.) — Алло! … Что? … Нет! … Нет! Сударь, что вы себе позволяете? И откуда у вас мой номер?! Будьте любезны впредь мне не докучать, не то вы пожалеете о своей навязчивости! Я обращусь в полицию! (Гневно жмет disconnect.) — Нет, вы представляете: эти сетевые коробейники, что за беспардонность! Очень мне нужны его схемы вышивки, подумать только! Тем более «Марибель и ея овечка» — это же сюжет позапрошлого сезона! C’est ridicule, схемы вышивки… (Озабоченно.) Кстати, о схемах. Mon papa упоминал вчера за обедом, будто ему на днях звонил какой-то незнакомец и говорил… как это… je n’y comprends rien… в общем, будто у нас что-то такое случилось с банковским счетом. Papa сказал что-то насчет «новой схемы». Вы не знаете, Alexandre, что он имел в виду?..
П. (слегка ошеломленный): Да… Я… (Собравшись с духом.) Annette, можно, я сначала закончу, то есть продолжу? Всего восемь строк, слово чести! (Упавшим голосом.) То есть сначала их было восемьдесят — но остальные семьдесят две я, кажется, забыл…
А. (надув губки): Je vous présente mes excuses. Я, между прочим, давно жду, а вы все тянете, тянете…
П. (поспешно): Любовь еще, быть может, в душе моей угасла не совсем…
(Из кармана его сюртука доносится тихое жужжание; он лихорадочно нащупывает телефончик — и не глядя его отключает.)
П.: Лю… кх-х-х… любовь еще, быть может, в душе моей угасла не совсем…
(Нежные звуки «O idol mio».)
А.: О, это… Attendez un peu plus. — Да, maman. … Да, maman. … Да, maman. … Нет, maman. … Конечно, я у себя. … Конечно, одна. … Да немного тут на пяльцах вышиваю… «Марибель и ея овечка»…
(П. отходит к окну и барабанит пальцами по подоконнику.)
<…>
А.: Уф-ф… Maman без всякого повода ажитируется. Так с нею трудно!
П. (механически): Но пусть она вас больше не тревожит…
А.: Да хорошо бы, но ведь надобно же ей отвечать: она Бог знает что себе имажинирует!
(П. несколько теряется. Пока он пытается поймать нить, раздаются…
…нежные звуки «O idol mio».)
А.: Ах, вот, наконец! (Поспешно нажимает кнопку.) — Алло? Мой заказ готов? … Да-да, присылайте! … Новые поступления? … А что там хорошенького? … Говорите, из Парижа?.. Правда, вот прямо-прямо из Парижа?..
(П. достает платок и утирает испарину со лба.)
<…>
А.: Ну вот, наконец-то сделали!.. Alexandre, что с вами? Вам дурно?! Я позвоню, чтоб принесли воды.
П. (потусторонним голосом): Не нужно воды. Я не хочу печалить вас ничем…
А.: Да что вы, какие пустяки! (Дергает за сонетку.) — Принесите барину зельтерской!
П. (дико озирается): Я не хочу печалить вас ничем… Я вас… Я…
(Нежные звуки «O idol mio».)
А.: Вы пейте, пейте, я пока… (Нажимает кнопку.) — Да? … Что значит — «где»? … — (В сторону, Пушкину): Как меня этот глупый вопрос фраппирует! «Где ты сейчас», да «где ты сейчас»! (В телефон.) — Ну да, конечно. … Что-что? … А ты? … А он? … Правда? … А вот у меня…
(П. роняет цилиндр и, пошатываясь, выходит, что-то бормоча про себя. Слышны только отдельные слова: «безнаде́жно»… «дай вам Бог»…)
<…>
А. (нажав disconnect): Не правда ли, Alexandre, эта княжна Полина ужас до чего надоедлива? (Озирается.) Alexandre?! Ушел уже. (Набирает номер и подносит телефончик к уху.) — Bonjour, Natalie! А ты сейчас где?..
(ЗАНАВЕС.)

#даты #литература #длиннопост
150 лет назад родился Гилберт Кийт Честертон.
В журналистском багаже Честертона — произведения публициста и писателя, критика и историка литературы, богослова и поэта, эссеиста и иллюстратора.
Само по себе это мало о чем говорит. Недостаточно хвататься за всё подряд, чтобы тобой восхищался кто-то вроде Бернарда Шоу. Но стихи Честертона читали по английскому радио в самый темный и в самый светлый час второй мировой войны.
Если это не признание, тогда такой вещи как признание вообще не существует.

#ex_libris #литература
20 книг (из числа не самых известных) о детях не для детей.
В диапазоне от «можно и детям» до «детям не надо» (вроде «Убить пересмешника», «Похороните меня за плинтусом», «Дом, в котором…»)

1. Жюль Валлес. Детство (1879). I часть автобиографической трилогии «Жак Вентра». Яркая картина «надлежащего воспитания» в мелкобуржуазной семье XIX века. Писатель — участник Парижской коммуны — посвящает свою горько-ироничную книгу «всем тем, кто изнывал от скуки в школе, кто плакал горькими слезами в родном доме, кого тиранили учителя и истязали родители». Написано живо, динамично; яркие зарисовки быта. После такого детства и юности (следующие две части трилогии) не диво и в революцию податься. Равную по силу детскую обиду на деспотичную и черствую мать потом можно встретить разве что в романе еще одного французского автора — это «Клубок змей» (1932) Франсуа Мориака (тоже, кстати, первая часть трилогии).

#литература #картинки_в_блогах
ПОЭТ В РОССИИ БОЛЬШЕ, ЧЕМ ПОЭТ, или КАК ОТМЕТИЛИСЬ НАШИ АВТОРЫ В ЖИВОПИСИ, ГРАФИКЕ И Т. П.

М.В.Ломоносов
Ну, что тут скажешь — везде человек поспел. Хотя и начинал с нуля (не то что наставники с гувернерами, а даже «среднее образование» ему не светило), и прожил каких-то 53 года…
Мозаика «Полтавская битва» (6,4 х 4,8 м), украшающая вестибюль Академии наук в Петербурге, собрана из 1 000 030 000 кубиков смальты, созданной по изобретенной самим Ломоносовым технологии: он вдохновлялся образцами старых итальянских мастеров, которые хранили свое умение в тайне. А предварительно Ломоносову пришлось разработать еще и собственную теорию цветов.
Кроме того, он успел создать около 40 мозаичных портретов.
Полтавская битва; изображение Бога-Отца; портрет Петра I.


В.А.Жуковский

#литература #нам_не_дано_предугадать #длиннопост
На сегодня мы имеем 120 лауреатов Нобелевской премии по литературе. С такой исторической дистанции уже можно кое-что прикинуть.
Решениями Комитета публика часто бывает недовольна. Но тут есть один нюанс: литературные достоинства по условию являются важным фактором — но не первым, а лишь вторым.
Согласно завещанию Нобеля, премия по литературе должна присуждаться автору, «создавшему наиболее значительное литературное произведение идеалистической направленности».
И вот это самое «idealistic» завещатель никак не прояснил. А значение слова довольно размытое. Философский термин не в счет, но в целом — что-то вроде «основанный на высоких идеалах». С кучей смысловых оттенков: бескорыстный, оптимистический, радикальный, мечтательный, непрактичный и даже утопический.
Вдобавок первоначально академики решили, что речь о некоем «идеальном» соответствии литературной традиции, — и действовали исходя из этого. Хотя контекст завещания в целом склонял к мысли, что подразумевается литература условно-прогрессивного, пацифистского и гуманистического толка. Со временем Академия тоже дошла до этой интерпретации.
Но «высокие идеалы» для каждой эпохи все равно свои. А «idealistic» имеет тенденцию неотвратимо трансформироваться в «ideological».
Далее: завещатель рассчитывал, что премия будет поощрять тех, кто «за предшествующий год внес наибольший вклад в развитие человечества», к дальнейшим достижениям. Академики же, посовещавшись, остановились на расширительном толковании этого условия: рассматривалось всё, что было сделано к этому времени.
В итоге средним возрастом лауреатов оказались 65 лет. Половина из них после награждения не написала уже ничего (22 автора получили премию менее чем за 5 лет до смерти), а из тех, кто продолжил работу, большинство никаких новых высот не достигло — и даже наоборот. Были, конечно, и блестящие исключения, вроде Т.Манна. (Хотя подозреваю, что Манн и без всякой премии написал бы то, что написал.) Но в целом тут задумка Нобеля не сработала.
При вручении премии известны только имена лауреатов. Устав запрещает разглашать любые сведения о номинациях и мнениях, высказанных членами комитета, в течение 50 лет. А вот уж потом… Хотя слухи просачиваются, само собой.
В конце каждого года Шведская академия рассылает письма примерно двум тысячам номинаторов (профессора-филологи, крупные писатели, руководители творческих союзов). К 1 февраля прием заявок заканчивается, и к работе приступает комитет — 4 из 18 академиков: они сокращают список до 5 имен. К концу мая комитет докладывает о результатах, и академики разъезжаются на каникулы с домашним заданием. Обсуждение происходит в сентябре.
Итак, кого считали достойными условного литературного бессмертия 50-100 лет назад?

Число номинантов сначала колeбaлось в пределах от 14 до 30-ти, но с конца 1930-х гг. начало нарастать и уже к концу 1960-х перевалило за сотню.
Первый год, когда премия была присуждена, — 1901. 25 номинантов, включая победителя. О самом победителе, хотя он был награжден с формулировкой «за выдающиеся литературные добродетели», мне навскидку помнится только, что когда-то был такой. Это французский поэт Сюлли-Прюдом. А из 24 претендентов по совести могу признаться в знакомстве только с четырьмя: Сенкевич, Золя, Ростан и Фредерик Мистраль. Об остальных 20-ти никогда даже не слыхала. А ведь в 1901 году было немало писателей, которые сегодня признаны классиками мирового уровня, да и с «idealistic» у них тоже все в порядке. Но в этом списке их нет.
Конечно, чем дальше, тем число знакомых имен становится побольше, но...

Многие из авторов номинировались неоднократно. Кто-то в итоге стал лауреатом, но есть и те, кто так и не дождался. В их числе были фигуры первого плана, а премию между тем получали совершенно забытые сегодня литераторы.
Эмиль Золя номинировался дважды: в 1901 и 1902 гг. Премия в эти годы была присуждена как раз Сюлли-Прюдому и историку Т.Моммзену.
Лев Толстой — 5 раз, с 1902 по 1906 гг. Пацифист с мировой известностью, он идеально соответствовал условиям Нобеля. В этом же промежутке (1902–1904) на премию выдвигался Х.Ибсен. А лауреатами стали Моммзен, Бьёрнсон, Ф.Мистраль, Эчегарай-и-Эйсагирре, Сенкевич и Кардуччи.
В 1916 году Нобелевский комитет избрал Вернера фон Хейденстама — как «виднейшего представителя новой эпохи в мировой литературе». В числе отвергнутых оказались Генри Джеймс (за него сейчас спорят Англия и США: наш автор! — врете, это наш!) и Эмиль Верхарн, один из величайших поэтов ХХ века.
Томаса Харди выдвигали 12 раз, но безуспешно. В частности, ему предпочли П.Хейзе и Х.Бенавенте-и-Мартинеса, сегодня уже мало кому известных.
Эрик Карлфельдт, лауреат 1931 года, выиграл у 28 номинантов, в числе которых были Гессе, Стефан Георге, Ремарк, Голсуорси и Бунин. Ремарк и Георге (один из крупнейших немецкоязычных поэтов) лауреатами так никогда и не стали.
В 1963 году поэт Йоргос Сеферис обошел 80 соперников, среди которых были Беккет, Шолохов, Сартр, Ясунари Кавабата, Пабло Неруда, Бёлль (они получили премии позже), Дюрренматт, Фриш, Грэм Грин, Набоков, Фрост, Уайлдер, Юкио Мисима, Ануй и Борхес (которые так и не получили ничего).
В 1966 году поэтесса Нелли Закс, разделившая премию с прозаиком Ш.Агноном, обошла 70 других претендентов — среди них опять Беккет, Ясунари Кавабата, Астуриас, Неруда, Бёлль, Грасс (получили премии позже), Фриш, Пристли, Грэм Грин, Набоков, Уайлдер, Ануй, Ахматова, Паустовский, Борхес, Борген, Весос (не получили ничего).
В общем, выбор не то чтобы случаен, но во многом продиктован экстралитературными факторами.
Больше всего англоязычных авторов (30). На втором месте французы и немцы (по 14). 15 раз лауреатами становились скандинавские авторы — неудивительно.
Ну и «суд времени» со счетов не приходится сбрасывать. Сегодня у всех на слуху, а завтра глядь — и кто о нем помнит…

Заявленные причины отклонения:
Характерная история была со Львом Толстым. Сам он просил его вообще не выдвигать. Но Академия все равно рассмотрела кандидатуру Толстого, чтобы… отклонить его по собственным соображениям. Он якобы «осудил все формы цивилизации и настаивал взамен них принять примитивный образ жизни, оторванный от всех установлений высокой культуры». (Впоследствии академики в свое оправдание ссылались на нежелание Толстого.)
Зато сразу за тем, как забаллотировали рьяного пацифиста Толстого, Нобелевку получил Киплинг (1907), который всю жизнь был убежденным «имперцем» и воспевал армию и Бремя Белого Человека, несущего свет цивилизации отсталым народам, а также активно выступал против феминизма и ирландского самоуправления. В начале ХХ века именно это в глазах академиков выглядело требуемой «идеалистической направленностью» (в формулировке комитета упоминалась «зрелость идей» Киплинга).
Через сто лет премии стали выдаваться за диаметрально противоположные призывы. А в 2008 году лаврами увенчали Г.Леклезио — за то самое, из-за чего забаллотировали Толстого: как певца «человечности вне и ниже господствующей цивилизации». (Это не в качестве лишнего камня в огород шведов, а к вопросу об исторической относительности идеалов и критериев.)
Далее. В те же первые годы ХХ века, когда премии получили несколько абсолютно забытых сегодня драматургов, кандидатура Чехова никому даже в голову не приходила. Что вообще-то понятно: только после смерти, да и то далеко не сразу, Чехов стал одной из влиятельнейших фигур мировой драматургии и малой прозы.
Самых прославленных модернистов, без которых сегодня ни один учебник не обойдется, никогда даже не рассматривали; они, как тогда казалось, не слишком отвечали заявленному условию «идеализма»: Александр Блок, Райнер-Мария Рильке, Джеймс Джойс, Марсель Пруст, Вирджиния Вулф…
Среди авторов, которые вообще не выдвигались, числятся Август Стриндберг, Марк Твен, Ярослав Гашек, Гарсиа Лорка, Дэвид Г. Лоуренс, Акутагава Рюноскэ (японцы и появились-то в списке номинантов только в 1968 году). Не рассматривались также — во всяком случае, до 1974 года (более поздняя информация официально не рассекречена) — и все равно уже ничего не получат, ибо отошли в лучший мир: Курт Воннегут, Айрис Мёрдок, Кобо Абэ, Джон Фаулз, Станислав Лем…
Кафка — этот сам кузнец своего счастья. Если б друг его послушал и сжег все его романы, кто бы вообще о Кафке сегодня слыхал?
Булгаков — ну, если вспомнить, что в школьную программу он вошел через 52 года после смерти автора… Впрочем, учитывая историю с Пастернаком, для Булгакова было и лучше избежать лишнего внимания. То же самое относится к Платонову, чьи центральные произведения были опубликованы на родине только в годы перестройки.
Зато Набоков, выдвигавшийся как минимум 9 раз, был заблокирован из-за «аморального и успешного» романа «Лолита». Особенно трогательна претензия к успешности. Впрочем, Г.Уэллса отвергли также по причине «чрезмерной популярности». (Типа, тебе еще и премию?!)
Толкина отклонили с таким вердиктом: «его книгу ни в коей мере нельзя назвать прозой высшего класса».
Грэма Грина — как якобы автора детективов. (Ну, если так смотреть, то ведь и Достоевский писал детективы и «чернуху» — что ж еще?)
Альберт Швейцер не прошел по «литературному списку», зато получил Премию мира: уже утешение.
А вот Гамсун, получивший премию в 1920 году, спустя 20 лет поддержал Гитлера (кто ж знал, что его так угораздит!) — и после войны отделался огромным штрафом только из-за преклонного возраста. Награжден он был, к слову сказать, за эпопею «Соки земли» — но в мировую литературу вошел благодаря другим, более ранним произведениям, которые внимания Академии не привлекли.
В 1935 г. Нобелевский комитет уже было остановился на кандидатуре испанского писателя и философа М. де Унамуно, но под сильным внешним давлением отказался от своего решения. Унамуно не получил премии из-за… печатных оскорблений в адрес Гитлера. (Еще и в 1939 году Гитлер номинировался на Нобелевскую премию мира.)
Кандидатура К.Чапека рассматривалась несколько раз, с 1932 по 1938 гг., но его «Война с саламандрами» — памфлет на фашизм и милитаризм — в заключении комиссии была названа «сплавом культурно-политической болтовни с ошеломляющими выдумками».
Недоброжелатели Академии намекали, что шведы опасались дразнить Германию. Защитники, напротив, утверждали, будто Комитет не желал привлекать внимание к антифашистской позиции Чапека в период подготовки раздела Чехословакии.
Хочется верить в последнее. В таком случае тем печальнее, что шведские академики, проявившие такую похвальную дальновидность в случае с Чапеком, не стали задумываться об уже существующем положении Пастернака, проживающего в СССР, присудив ему Нобелевскую премию за «антисоветский» роман. Чем в итоге сократили дни больного писателя: оставшиеся два года его жизни были — хуже не придумаешь.
А в 1964 г. премию присудили Сартру, который симпатизировал СССР, но как раз начал его критиковать. Сартра глубоко задело это снисходительное «прощение», воспринятое им как манипуляция, и он от премии тоже отказался (в отличие от Пастернака — добровольно), сделав вежливое, но категоричное заявление:
Уж из-за этого выпада Сартра или еще из-за чего, но Шолохову дали Нобелевскую премию на следующий же год, а Неруде — спустя 6 лет.
Борхес, по слухам, должен был стать лауреатом — но тут некстати принял какой-то орден от Пиночета. Это стало последней каплей: Борхес и раньше делал публичные заявления ультраправого толка.
А Хандке едва не лишился премии из-за своей просербской позиции и поддержки С.Милошевича, попавшего под Гаагский трибунал. Впрочем, в 2019 г. Хандке все же стал лауреатом.
Еще бывали случаи пренебрежения условиями премии. Иногда лауреаты не могли прибыть на церемонию по состоянию здоровья, но вот австрийская писательница Эльфрида Елинек просто сослалась на социофобию и вдобавок заявила, что, по ее мнению, наградили ее «по разнарядке», как женщину и автора феминистских романов, а вообще-то она такого отличия не заслужила. (Деньги, тем не менее, Елинек приняла, как человек практичный.)
А американский бард Боб Дилан — самый спорный выбор Академии, наделавший немало шуму, — не только не явился за наградой, но упорно игнорировал попытки обиженных академиков хоть как-то с ним связаться. Впрочем, деньги он тоже взял — позднее и в камерной обстановке. И Нобелевской речи читать не стал, хотя это было обязательным условием.

Номинантов (до 1974 г.), не получивших премии, много. Перечислю только тех, кого знаю. (Многие из них, как можете сами убедиться, в исторической перспективе оказались более долговечным явлением, чем половина лауреатов.)
Курсивом выделены имена не-беллетристов: общественные деятели, ученые и пр.
По странам и по алфавиту:
Великобритания:
Э.Бёрджесс, Р.Грейвз, Г.Грин, Э.Дансени, Л.Даррелл, У. Де ла Мар, Г.Джеймс, А.Кёстлер, Ф.Ларкин, Х.Макдиармид, Дж. Мередит, С.Моэм, Ш. О՚Кейси, У.Х.Оден, Дж. Б.Пристли, А.Силлитоу, Ч.П.Сноу, Г.Спенсер, А.Ч.Суинберн, А.Тойнби, Дж. Р.Р.Толкин, Э.Уилсон, Г.Уэллс, Дж. Фаррелл, Э.М.Форстер, Дж. Фрэзер, О.Хаксли, Т.Харди, Л.П.Хартли, Г.-К.Честертон
США:
Дж. Болдуин, Т.Драйзер, Б.Маламуд, Э.Л.Мастерс, Н.Мейлер, А.Миллер, Г.Миллер, М.Митчелл, Э.Олби, Э.Паунд, Ф.Рот, К.Сэндберг, Дж. Тёрбер, Т.Уайлдер, Т.Уильямс, Р.П.Уоррен, Э.Уортон, Р.Фрост, Дж. Хеллер, У.Д.Хоуэллс
Франция:
Л.Арагон, Г.Башляр, С. де Бовуар, А.Бретон, П.Бурже, М.Бютор, П.Валери, Р.Гари, Ш. де Голль, Ж.Грак, Ж.Грин, Ж.Дюамель, Ж.Жионо, Э.Золя, Э.Ионеско, Р.Кено, П.Клодель, Ж.Кокто, С.-Г.Колетт, В.Ларбо, К.Леви-Стросс, П.Лоти, А.Мальро, Ж.Маритен, Г.Марсель, А. де Монтерлан, М.Паньоль, А.Роб-Грийе, Ж.Ромэн, Ж.Рони-старший, Н.Саррот, Ж.Сименон, Ж.Сюпервьель, А.Труайя, Р.Шар, М.Юрсенар
Бельгия:
Э.Верхарн, М. де Гельдерод
Нидерланды:
С.Вестдейк, Й.Хёйзинга
Швейцария:
Ф.Дюрренматт, А.Коэн, М.Фриш, К.-Г.Юнг
Германия:
Б.Брехт, С.Георге, А.Зегерс, М.-Л.Кашниц, Э.Кестнер, З.Ленц, Г.Э.Носсак, Э.-М.Ремарк, Х.Фаллада, Л.Фейхтвангер, М.Хайдеггер, Р.Хух, А.Цвейг, П.Целан, А.Швейцер, Э.Юнгер, К.Ясперс
Австрия:
Г.Брох, М.Бубер, Ф.Верфель, Г. фон Гофмансталь, Х. фон Додерер, З.Фрейд
Скандинавия:
М.Андерсен-Нексё, К.Бликсен, Г.Брандес, В.Хайнесен (Дания)
А.Линдгрен, В.Муберг (Швеция)
Ю.Борген, Т.Весос, Х.Ибсен (Норвегия)
М.Валтари, М.Вейо, В.Линна (Финляндия)
Греция:
Н.Казандзакис
Италия:
Б.Кроче, К.Леви, А.Моравиа, В.Пратолини
Испания:
Л.Бунюэль, Р.Менендес Пидаль, Х.Ортега-и-Гассет, Б.Перес Гальдос, М. де Унамуно
Португалия:
Ж.-М.Феррейра ди Каштру
Турция:
Я.Кемаль
Россия:
М.Алданов, А.Ахматова, К.Бальмонт, Н.Бердяев, М.Горький, Е.Евтушенко, Б.Зайцев, А.Кони, П.Краснов, Л.Леонов, Д.Мережковский, В.Набоков, К.Паустовский, Л.Толстой, К.Федин, И.Шмелев, Р.Якобсон
Польша:
Е.Анджеевский, В.Гомбрович, М.Домбровская, С.Жеромский, Я.Ивашкевич, С.Мрожек, Э.Ожешко, Я.Парандовский, Т.Ружевич
Украина:
Н.Бажан, П.Тычина, И.Франко
Болгария:
И.Вазов
Венгрия:
Д.Ийеш, Д.Лукач
Чехословакия:
А.Ирасек, К.Чапек
Румыния:
М.Элиаде
Югославия:
М.Крлежа
Индия:
Шри Ауробиндо
Япония:
Дзюнъитиро Танидзаки, Исикава Тацудзо, Юкио Мисима, Ясуси Иноуэ
Австралия:
К.С.Причард
Латинская Америка:
Ж.Амаду (Браз.), Х.М.Аргедас (Перу), Х.Л.Борхес (Арг.), Р.Гальегос (Вен.), А.Карпентьер (Куба)

А теперь те, кто премию получил.
Границы между группами условные, так что «миграция» не исключается. Поживем — увидим.
А. Писатели со статусом культовых фигур, оказавшие серьезное влияние на мировую литературу:
Морис Метерлинк (Бельгия, 1911)
Кнут Гамсун (Норвегия, 1920)
Джордж Бернард Шоу (Великобритания, 1925)
Томас Манн (Германия, 1929)
Герман Гессе (Швейцария, 1946)
Уильям Фолкнер (США, 1949)
Эрнест Хемингуэй (США, 1954)
Альбер Камю (Франция, 1957)
Жан-Поль Сартр (Франция, 1964)
Сэмюел Беккет (Ирландия–Франция, 1969)
Габриэль Гарсиа Маркес (Колумбия, 1982)

Б. Писатели-классики и авторы с широкой мировой известностью:
Редьярд Киплинг (1907) — яркая лирика и глубокие психологические новеллы с темой столкновения культур
Сельма Лагерлёф (1909) — шведская романистка: историческая и психологическая тематика, фольклорные мотивы
Герхарт Гауптман (1912) — немецкий драматург, представитель натурализма (тема наследственности)
Ромен Роллан (1915) — французский романист и драматург, автор эпических романов о становлении личности
Анатоль Франс (1921) — прозаик, продолжатель сатирической традиции Вольтера
Уильям Батлер Йейтс (1923) — знаменитый ирландский лирик и драматург, опиравшийся на образы кельтской мифологии и фольклора
Сигрид Унсет (1928) — норвежская писательница, известная благодаря двум эпичным историческим романам с психологической проблематикой
Джон Голсуорси (1932) — создатель «Саги о Форсайтах», отражающей исторические и духовные перемены в жизни Англии на рубеже веков
Иван Бунин (1933) — квинтэссенция и запоздалый исход XIX века
Андре Жид (1947) — французский прозаик, разрабатывавший идеи и формы Достоевского; писал о духовном и интеллектуальном кризисе современного человека
Томас Стернз Элиот (1948) — англоязычный лирик-модернист: философская поэзия с богатым реминисцентным фоном и новаторскими художественными формами
Пер Лагерквист (1951) — швед, автор повестей философско-притчевого типа
Михаил Шолохов (1965) — с формулировкой «за эпос о донском казачестве переломного времени»
Элиас Канетти (1981) — австрийский прозаик, автор романа «Ослепление», продолжающего традицию Ф.Кафки
Уильям Голдинг (1983) — английский прозаик: философские романы-притчи о человеческом бытии
Кэндзабуро Оэ (1994) — японский романист: мифологическое мышление, сильная антиутопическая тенденция, тема безответственности, насилия и отчуждения
Жозе Сарамаго (1998) — португалец; романы притчево-философского типа, со сложной формой повествования
Гюнтер Грасс (1999) — немецкий прозаик: сатирические романы с элементами гротеска, в основном антивоенной направленности
Кадзуо Исигуро (2017) — английский прозаик японского происхождения, писал об отчуждении, поисках личного жизненного смысла и перспективах человечества в целом

В. Писатели общенационального значения, известные также за пределами родины. Со временем часть их может стать полузабытыми, а парочка — перейти в разряд «классиков», но тут работает слишком много факторов, чтобы строить прогнозы:
Бьёрнстьерне Бьёрнсон (1903) — один из столпов норвежской литературы: проза в основном о крестьянской жизни (выиграл у своего соотечественника Х.Ибсена, который вообще-то еще крупнее, но увы…)
Генрик Сенкевич (1905) — остался в активе как создатель польского исторического романа.
Рабиндранат Тагор (1913) — индийский писатель с активной гражданской позицией; широкая панорама национальной жизни
Хенрик Понтоппидан (1917) — автор эпических романов о современной ему Дании.
Владислав Реймонт (1924) — романы о быте разных слоев польского общества
Синклер Льюис (1930) — американский прозаик, представитель критического реализма
Луиджи Пиранделло (1934) — итальянский драматург-новатор, тяготевший к гротеску
Юджин О՚Нил (1936) — американский драматург-натуралист, наследник Ибсена и предтеча Фолкнера
Роже Мартен дю Гар (1937) — французский романист, испытавший влияние Л.Толстого, автор семейной саги «Семья Тибо»
Перл Бак (1938) — американская романистка, родилась и долго жила в Китае; художественную ценность сохранила «Земля» — семейная сага о китайских крестьянах
Вильхельм Йенсен (1944) — датский прозаик, испытавший влияние модернизма (в том числе своеобразные исторические романы)
Франсуа Мориак (1952) — французский католический писатель: романы на семейные темы, с этической проблематикой
Халлдор Лакснесс (1955) — романы о жизни исландского народа, в том числе исторические
Борис Пастернак (1958) — в первую очередь прекрасный (но непереводимый) поэт; премию, однако, получил за роман
Иво Андрич (1961) — исторические романы из жизни южных славян времен османской оккупации
Джон Стейнбек (1962) — американский реалист остросоциальной направленности
Шмуэль Агнон (1966) — проза на иврите с ярко выраженным «локальным колоритом»
Мигель Анхель Астуриас (1967) — оригинальная орнаментальная проза, основанная на фольклоре индейцев Гватемалы
Ясунари Кавабата (1968) — прозаик, «передавший сущность японского сознания»
Александр Солженицын (1970) — традиционный критический реализм в толстовском духе
Генрих Бёлль (1972) — немецкий прозаик с сильной антивоенной тенденцией
Патрик Уайт (1973) — эпические романы из жизни австралийских поселенцев
Эйвинд Юнсон (1974) — шведский прозаик; наиболее интересна его «осовремененная» версия «Одиссеи»
Сол Беллоу (1976) — романы о неприкаянности интеллектуала в американском обществе
Исаак Башевис-Зингер (1978) — американский романист польско-еврейского происхождения, с сильной опорой на фольклорную стилевую традицию, писал на идиш
Клод Симон (1985) — представитель школы французского «нового романа» (ассоциативная проза)
Камило Хосе Села (1989) — испанец, писавший об участи «маленького человека»
Гарольд Пинтер (2005) — английский драматург, развивавший традиции чеховского театра
Марио Варгас Льоса (2010) — перуанский романист; тема общественного насилия, элементы сатиры, черты постмодернизма и «магического реализма»
Элис Манро (2012) — канадская новеллистка, считается продолжательницей традиции чеховского рассказа (хотя я особого сходства не вижу)
Петер Хандке (2019) — австрийский писатель: тема внутреннего мира личности, бесфабульное повествование, сосредоточенное на языковых средствах выражения
Юн Фоссе (2023) — норвежский прозаик и драматург-модернист, с формулировкой «за изъяснение неизъяснимого».

Г. Поэты по понятным причинам обычно имеют только национальное значение; пара исключений — Йейтс (1923) и Элиот (1948) — указана выше:
Фредерик Мистраль (1904) — провансальский поэт, возрождавший окситанский язык, автор «сельской поэмы» «Мирей»
Джозуэ Кардуччи (1906) — итальянец: патриотическая тематика, обновление стихотворных форм
Габриэла Мистраль (1945) — чилийская поэтесса с национальной тематикой, борец за права женщин
Хуан Рамон Хименес (1956) — блестящий испанский лирик-модернист с широкой палитрой художественных средств
Сальваторе Квазимодо (1959) — итальянский лирик; в основном использовал белый стих и верлибр
Сен-Жон Перс (1960) — француз, писавший эвфоническим версетом (подобие библейского стиха), создатель своеобразного эпоса космической метафизики
Йоргос Сеферис (1963) — греческий поэт, сочетавший новаторство с поэтической «эллинской традицией»
Нелли Закс (1966) — немецко-шведская поэтесса (верлибр), с формулировкой «за исследование судьбы еврейского народа»
Пабло Неруда (1971) — чилийский поэт-новатор, активный политический деятель, друг С.Альенде
Харри Мартинсон (1974) — швед; наиболее известна его поэма — «космическая» антиутопия «Аниара»
Эудженио Монтале (1975) — итальянский поэт, весьма разноплановый
Висенте Алейсандре (1977) — испанский лирик трагического звучания
Одиссеас Элитис (1979) — греческий поэт широкого тематического диапазона
Чеслав Милош (1980) — поляк, имевший также гражданство США и Литвы, «праведник мира»; поэзия с этической проблематикой
Ярослав Сейферт (1984) — чешский поэт с выраженной гражданской позицией
Иосиф Бродский (1987) — диссидент и отличный поэт, «два в одном»
Октавио Пас (1990) — мексиканский лирик-сюрреалист
Дерек Уолкотт (1992) — вест-индский англоязычный поэт
Шеймас Хини (1995) — ирландец с «национальной» темой, писавший, тем не менее, по-английски
Тумас Транстрёмер (2011) — шведский поэт ярко метафоричной образности
Боб Дилан (2016) — американский бард: поп-музыка, контркультура «песни протеста», фолк
Луиза Глюк (2020) — американская поэтесса: тема межличностных отношений и веры, техника верлибра

Д. В последние десятилетия усилилась тенденция к отбору по принципу «правильных взглядов» автора и прочих экстралитературных факторов. Но наличия таланта этот факт не исключает, так что 3-4 имени, вероятно, все же переживут своих носителей. Большинство авторов еще живы и даже пишут (умершие помечены †):
Воле Шойинка (1986) — основоположник литературы Нигерии, работал в разных жанрах, премии удостоен за драмы (на английском языке); на родине подвергался преследованиям
Нагиб Махфуз (1988) † — египетский прозаик, картины национального быта
Надин Гордимер (1991) † — англоязычная писательница из ЮАР, борец с апартеидом
Тони Моррисон (1993) † — афроамериканская романистка антирасистской направленности, тема «черных» и их культуры, постмодернистские приемы письма
Дарио Фо (1997) † — итальянский драматург и режиссер с активной гражданской позицией, автор гротескно-сатирических буффонад на социальные темы
Гао Синцзянь (2000) — китайский романист и драматург, по политическим мотивам эмигрировавший во Францию; сочетание национальной традиции с влиянием западных авторов (Достоевский, Пруст, Кафка, Беккет, Т.Манн)
Видиадхар Найпол (2001) † — англоязычный уроженец Тринидада индийского происхождения: проза с элементами документалистики, проблема ассимиляции иммигрантов, культурных маргиналов из постколониальной страны
Имре Кертес (2002) † — венгерский прозаик еврейского происхождения; тема концентрационных лагерей
Джон Кутзее (2003) — англоязычный «африканер»: написанные в духе экзистенциализма романы об апартеиде, неравенстве и прочих социально-исторических проблемах ЮАР; заодно борец за права животных
Эльфрида Елинек (2004) — австрийская писательница, автор романа «Пианистка»; тема феминизма и социально-политическая проблематика
Орхан Памук (2006) — турецкий романист, оппозиционный правительству; в технике постмодернизма разрабатывает тему сложного взаимодействия культур и конфессий
Дорис Лессинг (2007) † — английская писательница–феминистка, критиковавшая апартеид (до 30 лет проживала в Родезии)
Гюстав Леклезио (2008) — французский романист, разрабатывавший тему миграции
Герта Мюллер (2009) — представительница немецкоязычного меньшинства Румынии; проза антитоталитарной и антикоммунистической направленности (подавление личности государством, диктатура Чаушеску, притеснение нацменьшинств)
Мо Янь (2012) — политическая сатира с опорой на повествовательные приемы китайского народно-фантастического эпоса
Патрик Модиано (2014) — романы на автобиографической основе о времени оккупации Франции в 1940-е гг.
Светлана Алексиевич (2015) — белорусская журналистка, пишет на русском языке: художественно-документальная проза о войне и острых социально-политических проблемах
Ольга Токарчук (2018) — польская правозащитница и экоактивистка, прозаик-постмодернист: мне напоминает П.Коэльо, поглядывающего на Гарсиа Маркеса
Абдулразак Гурна (2021) — англоязычный прозаик из Танзании, тема колониализма и судьбы беженцев
Анни Эрно (2022) — француженка, автобиографические романы о женской судьбе

Е. Авторы, в основном уже ставшие «историей литературы»:
Сюлли-Прюдом (1901) — французский поэт и эссеист; сегодня известен главным образом как основатель премии для молодых французских поэтов
Хосе Эчегарай-и-Эйсагирре (1904) — испанский драматург, автор «драм чести», сейчас выглядящих чрезвычайно архаичными и натянутыми
Пауль Хейзе (1910) — немецкий новеллист в манере бидермейера
Вернер фон Хейденстам (1916) — шведский поэт и прозаик с романтической и патриотической тематикой
Карл Гьеллеруп (1917), датский прозаик — полузабытый, но его повесть «Мельница» меня впечатлила
Карл Шпиттелер (1919) — швейцарский поэт и прозаик, автор нашумевшей в свое время эпической поэмы «Олимпийская весна»
Хасинто Бенавенте-и-Мартинес (1922) — испанский драматург; сегодня его пьесы читаются как предтеча «мыльных опер» (самая популярная — «Игра интересов» — еще встречается в репертуаре театров)
Грация Деледда (1926) — итальянская писательница и поэтесса, работала в разных жанрах
Эрик Карлфельдт (1931) — шведский поэт, нынче забытый даже на родине, который с 1907 года входил в состав Нобелевского комитета; он от премии отказался, но был награжден посмертно (нарушение воли завещателя, кстати)
Франс Силланпя (1939) — сентиментальные романы из жизни финских крестьян

Ж. Авторы исторических, философских и т. п. работ:
Теодор Моммзен (1902) — автор «Римской истории», прославленный стилем и эрудицией
Рудольф Эйкен (1908) — немецкий философ, представитель «этического идеализма», забытый вскоре после смерти
Анри Бергсон (1927) — известный французский философ-интуитивист, приверженец «философии жизни»
Бертран Рассел (1950) — знаменитый британский философ, логик и математик, фигура мирового значения
Уинстон Черчилль (1953) — награжден в основном за автобиографическую прозу

Случаи присуждения Нобелевской премии по сомнительным основаниям, конечно, встречаются не только в литературе. Премии в своих областях не имели ни Менделеев, ни Фрейд, ни Гэлбрейт…
Махатма Ганди номинировался на Премию мира 5 раз, но так и не получил ее. Зато получил — к общему и своему собственному удивлению — Барак Обама, к тому времени (2009) президентствовавший всего 9 месяцев. Академики объяснили свое решение тем, что хотели его морально поддержать.
О некоторых замечательных ошибках рассказано тут:
https://www.maximonline.ru/longreads/fail-nobel-committee-id163338/