Город из Лепестков Хризантем (гет)

— Вы спрашиваете меня, как я познакомилась с папой?

— Да, мамочка! — в один голос восторженно закричали две мои дочки, прыгая на своих кроватях.

— Хорошо, я расскажу вам, — сказала я. Затем приставила указательный палец к губам, давая понять этим проказницам, чтобы они вели себя тише. — А вы обещаете мне, что потом будете спать?

— Да, мамочка! — девочки поняли намек, и уже говорили полушепотом.

— Эта история может быть очень долгой, и, возможно, пройдет ни одна ночь, прежде чем мы дойдем до ее конца. Вы готовы к такому путешествию? Что ж, тогда слушайте. — произнесла я, устраиваясь рядом с ними поудобней.

Осенью того года, когда мне было шестнадцать лет, я должна была выступать в филармонии нашего города. Погода выдалась на редкость сухой, дожди будто обходили наш край стороной, от чего листва с деревьев осыпалась раньше времени. Я часто выходила в парк, чтобы поиграть на скрипке.

И вот как-то раз я пришла в парк на свое обычное место — скамейку рядом с памятником печальному поэту. Народа было немного в тот день, и, на мое счастье, скамейка оказалась не занята.

Около пяти минут я готовилась, и когда наконец инструмент был настроен и я поставила скрипку на плечо и положила смычок на струны, то увидела… лису, которая выскочила из-за серого дуба. Но это была не обычная лиса, которых я столько раз видела в зоопарке или в книгах, на ней не было оранжевого меха, он был черный как смоль.

На некоторое время наши взгляды встретились. Лисьи глаза смотрели на меня изучающе, будто припоминая, где мы встречались раньше, я же была ошарашена первой встречей с черной лисой в этом парке. Здесь даже кошки и собаки были редкими гостями, потому что местные дворники их прогоняли, чтобы, наверное, те не пачкали газоны, не говоря уж о появлении настоящей, хоть и черной лисы. При этом проходящие по дорожкам люди не обращали ни малейшего внимания на диковинного зверя, словно не видя его.

Я боялась отвести от лисы взгляд, опасаясь, что она исчезнет, превратится в туман или обернется кучкой листьев, мне хотелось насмотреться вдоволь на это странное видение, так как разум говорил мне, что черных лисиц не бывает. Спустя минуту черный лис повел ушами, словно услышал что-то, и, сорвавшись с места, быстро побежал по шуршащей листве мимо прохожих, которые продолжали не замечать его, и вскоре скрылся за деревьями.

Еще несколько минут я стояла под впечатлением, глядя туда, где мой взгляд потерял лиса, надеясь в душе, что он еще появится. Улыбнувшись себе, я снова подняла скрипку к плечу, поставила смычок на струны и начала играть.

Тогда, в мои шестнадцать лет, жизнь била ключом. В школе у меня были подруги, конечно, не все из них разделяли мою любовь к классической музыке, но у нас были и общие интересы, например, мальчики. Так вышло, что, по общему убеждению, меня считали красивой, некоторые девочки мне даже завидовали. Однако я считала себя обладательницей среднестатистической внешности из всех учениц нашей школы. Разумеется, мной стал интересоваться противоположный пол, и не только мальчики из моего класса. Я была польщена таким обилием внимания, и почти всегда таяла от их ухаживаний. Сейчас, спустя годы, я понимала, что в юности была глупой и наивной, и все, что было нужно этим парням от меня, так это чувствовать себя победителями от того, что завоевали такую красотку, как я. Их не интересовал ни мой внутренний мир, ни мои увлечения, никто из них не спрашивал о моей семье, они хотели таскать меня на тусовки и показывать друзьям очередной трофей, и, конечно же, наступал момент, когда я начинала не соответствовать их требованиям, меняла их на занятия музыкой вместо похода на дискотеки, и тогда они бросали меня, меняли на более сговорчивую девчонку.

Моя наивность мне дорого обходилась, после очередного долгого разговора следовал знакомый итог — расставания, инициатором которого были всегда парни. Я много плакала. И потому что не держала на них зла — не училась на своих ошибках. Спасала меня только музыка, только моя скрипка. И когда момент очередного расставания наступал, на следующий же день после уроков я выходила в парк и играла самые печальные мелодии для скрипки. Прохожие, что гуляли по парку, иногда просили меня перестать играть столь грустную музыку, потому что их сердце не могли выдерживать излучаемой мной печали.

* * *

Вечер перед выступлением оказался холоднее, чем обещали в прогнозе. Я шла до филармонии пешком и чувствовала, что замерзаю. Перенервничала, много суетилась и надела тонкое пальто с шарфом, юбку до колен и обычные колготки, даже перчаток не взяла. К тому же, когда я отошла от дома на приличное расстояние, подул леденящий, пронизывающий ветер; вскоре пальцы, держащие футляр, стали болеть от холода, меня трясло. Одно дело давать камерное выступление перед жюри из нескольких человек, как на обычном конкурсе, другое — выступать перед аудиторией в несколько сотен человек, чьи глаза будут следить за каждым моим движением, за каждым рывком смычка, движением пальцев на струне. Зубы стучали, сердце было готово выпрыгнуть из груди.

К тому моменту, когда я дошла да филармонии, уже не чувствовала своего окоченевшего тела, и, войдя в здание, стала понемногу оттаивать, будто снеговик.

«Лишь бы не заболеть», — думала я.

К счастью организаторы концерта, видя, как я замерзла, ничего не спрашивая, быстренько организовали мне горячий чай и усадили греться у тепловой пушки. Минут через двадцать к пальцам вернулась чувствительность, пора уже было переодеться в концертное синее платье, Катя, моя младшая сестра, перед уходом дала мне мамин кулончик — небольшая капелька бирюзы на серебряной подвеске — который идеально подошел к платью.

Помню, как приглушили свет в зале, как торжественно засияла сцена, как подняли тяжелый занавес, вышел конферансье в смокинге и, встав посреди сцены, громогласно во всеуслышание стал представлять меня — юную и очень талантливую скрипачку Александру Ирскую, что сейчас исполнит для зала концерт №4 Себастьяна Баха.

Конферансье элегантно удалился, в зале загремели аплодисменты. Еще секунду колеблясь в нерешительности, я сглотнула накопившуюся слюну и вступила под свет прожекторов, пытаясь скрыть натянутой улыбкой подкативший ужас.

«Где-то там в зале, сидят мой отец и моя сестра, и сейчас они смотрят на меня со своих мест, — думала я. — Вот бы мама тоже смогла увидеть, как я выступаю, она бы тоже за меня порадовалась».

Тщетно я бегала взглядом по зрительским местам, пока шагала на сцену, пытаясь отыскать родные лица, мне казалось, что, найдя их, мне станет немного легче, и волнение утихнет. Но нет, я так и не смогла их отыскать. И вот я стояла перед этим морем глаз и слышала тихие перешёптывания, словно опавшая листва тихо шуршит под слабым ветерком. В тот миг я вообще ни о чем не думала, голова моя была пуста и все происходило на уровне рефлексов. А я с невозмутимым видом приставила скрипку к плечу, смычок на струны и, вздохнув, начала играть…

Можно хоть всю ночь рассказывать, как я играла в тот вечер в филармонии, как стоя рукоплескал мне зал, как просил выступить на бис, как я была счастлива в тот миг, но… В тот день я встретила его.

Он неожиданно поймал меня на ступенях, вручил огромный букет желтых хризантем, представился Константином, а меня назвал лучшей скрипачкой, о которой он когда-либо слышал. Вежливо и ненавязчиво предложил сходить с ним выпить чаю в кафе или проводить меня до дома. Он был красив и хорошо одет, можно было уловить нотки дорогого парфюма, а это было редкостью среди моих знакомых, коричневое пальто было элегантным и стройнило фигуру, на голове покоилась шляпа-котелок, к слову сказать, она очень ему шла. Мне показалось, что этот парень прибыл из далекой позабытой эпохи. Он немного пугал, но я была заворожена.

— Прошу прощения за мой… — Костя слегка замялся, подбирая слова. — Не очень современный вид. Но мой отец исповедует консерватизм, и ему больше по душе мода, что была в Лондоне девятнадцатого века, нежели современность. В эту веру он обратил и меня… Надеюсь, я вас не испугал.

Он слегка улыбнулся, растянув тонкие губы в очень обворожительной улыбке, от которой часть моих страхов тут же развеялась, и я неожиданно для себя согласилась, чтобы он довел меня только до дома.

Мы перешли дорогу, и нам предстоял долгий спуск вниз по улице. Шли мы медленно, Костя начал разговор первым.

— Как я уже сказал, вы оказались лучшей скрипачкой на моей памяти. — его мягкий голос успокаивал и располагал к доверию.

— И многих вы слышали? — поинтересовалась я, невольно улыбаясь, польщенная комплиментом.

— Мой отец с детства прививал мне свою любовь к скрипке. У нас в доме музыка скрипки звучала постоянно, особенно в кабинете, где я учился и играл. А когда я подрос, отец стал брать меня с собой на каждый концерт, что проходил у нас в городе, позже мы с ним летали за границу. Вам, наверное, интересно, почему я тоже не играю на скрипке, раз так люблю ее? — подытожил Костя, слегка улыбнувшись.

— Действительно, Константин, почему мы сегодня не были соперниками?

— Отец и впрямь хотел, чтобы я научился играть на скрипке, да и мне самому этого очень хотелось. Когда меня исполнилось шесть, отец подарил мне первую, настоящую скрипку, и меня стал обучать один из лучших учителей нашего города. В семь я уже сам уверенно играл Моцарта, но потом… — он замолчал, потупив взор. — Потом произошел несчастный случай, в котором я сильно повредил себя пальцы рук, перенес несколько операций, мне зашили железные штифты под кожу, а затем был вердикт врача: мне сказали, что я больше не смогу играть на скрипке.

В тот момент мне так захотелось его пожалеть, обнять, прижать к себе и просто успокоить, но я только грустно произнесла:

— Не представляю, что бы делала я, случись со мной такое. Я сочувствую.

— Ну что вы, — бодро произнес он, поднял голову и посмотрел на меня с таким просветленным лицом, будто на самом деле с ним все в порядке. — Хотя я и потерял возможность играть, у меня еще осталась способность восхищаться теми, кто способен так же виртуозно, как вы, играть на этом чудном инструменте.

Еще несколько шагов мы прошли молча. Я все пыталась не раскраснеться от его комплиментов, а еще во мне зародилась уверенность, что я впервые встретила человека, который разделяет мою любовь к музыке, а именно к скрипке.

Я неожиданно чихнула, получилось очень неловко.

— Будьте здоровы, — сказал он и протянул мне платок, вынутый из нагрудного кармана пальто, на котором был вышит желтой тесьмой цветок хризантемы.

— Спасибо, — виновато произнесла я, мне так не хотелось завершать эту прогулку, но правда была в том, что я очень замерзала.

Мороз медленно пробрался мне под пальто и стал окутывать меня всю своими щупальцами.

— Вы мерзнете? — догадался Костя.

И прежде, чем я успела что-то возразить, он расстегнул свое пальто, очень быстрыми движениями ловко скинув его с себя, и накинул мне на плечи, не принимая никаких моих возражений.

— И, прошу вас, не возражайте!

— Хорошо, — негромко произнесла я, пока Константин застегивал на мне пальто и поднимал воротник.

Я была так смущена. Он был в опасной близости от меня! Я ощутила его теплое дыхание на моей щеке, но глаза поднять не решилась, чувствовала, как щеки наливаются краской, как учащённо забилось сердце, а еще я чувствовала растекающееся по всему телу тепло от его пальто.

— Вот, — я протянула ему его платок с хризантемой, в которой не решилась высморкаться, уж больно он был красивый. — Возьмите. Не могу испортить такую красоту. У меня есть салфетки.

Костя отошел на шаг назад, когда закончил поправлять пальто, и мягко произнес:

— Когда мой платок окажется у вас, он узнает, что такое настоящая красота. Оставьте себе.

Только тогда я смогла поднять глаза и увидела, как он стоит под уличным фонарем без пальто, в тонкой белой рубашке и синем жилете, держит руки в карманах и нежно улыбается, а вокруг падал огромными хлопьями первый снег, и у меня возник порыв безрассудства прямо здесь и сейчас его поцеловать.

Я сдержалась, но мысль эта захватила меня с головой.

Мы прошли еще немного вниз.

— А почему у вас на платке вышита хризантема? И в руках у меня целый букет хризантем… — спросила я, чтобы разорвать молчание.

— Это любимые цветы моей матери. Они означают солнце, символ Японии. Там мой отец и встретил мою маму. Более того, они нашили друг друга на празднике Хризантем, что каждый год, девятого сентября, отмечают в Японии. Мать была одной из участниц выставки на фестивале хризантем. Они полюбили друг друга, и он увез ее в Россию. А она, когда родила меня, ни разу не пожалела, что уехала из Японии. Жаль, что она умерла… Мне было четыре года. Отец очень тяжело переживал смерть матери, и мне некоторое время пришлось прожить с бабушкой в Крыму.

Я не знала, что и сказать, только смотрела на него с сочувствием.

Я будто бы очнулась ото сна — очень неожиданно мы подошли к перекрестку, и оба остановились под единственным не горящим на всей улице фонарем.

— Мне туда, — я показала на пятиэтажный дом, что стоял торцом к перекрестку, — Спасибо, что проводил.

— А я был очень рад проводить. Когда в скором времени ты прославишься на весь мир, я буду всем хвастать, что знаком с тобой. — он улыбался так весело и нежно, открыто, по-дружески.

— Ничего не имею против! Ну, тогда я пойду. Пока, — я помахала ему рукой, делая шаг назад, и тоже улыбнулась.

В беспамятстве я сделала несколько шагов к дому. Внутри меня все клокотало, я жаждала, мечтала, чтобы он окликнул меня, чтобы еще раз увидеться и продолжить то, что начали. Я молила всех богов, которых вспомнила, чтобы они не дали нам расстаться здесь, под фонарем, чтобы дали нам шанс, ведь это так глупо — найти сокровище и бросить его в морскую пучину! И какой-то бог услышал...

— Александра! — окликнул меня Костя. — Без пальто мне придется туго!

И вдруг он предложил еще раз увидеться на следующий день. Встретиться на этом же перекрестке, и сходить куда-нибудь попить чай. Я согласилась.