Город из Лепестков Хризантем (гет)

И только когда я и Ита оказались за закрытыми дверями подальше от этого чудовища, я смогла громко выдохнуть. Мы и не догадывались тогда, что это было лишь начало нашего пребывания в особняке.

Зонт небрежно махнул нам рукавом и быстро попрыгал по крыльцу, мимо большого вишневого дерева. Мы старались не отставать, и, чуть поспевая сама, я еще тянула за собой Иту, которая еле-еле переставляла ноги; выглядела она очень скверно — глаза остекленели, она была похожа на тряпичную куклу в тот момент. Я чувствовала, что должна о ней позаботиться, будто это моя младшая сестра.

Мы, следуя за зонтом, которая всю дорогу не проронила ни слова, обогнули вишневое дерево, и, открыв перед нами очередные раздвижные панели, она грубо втолкнула нас во внутрь суетящейся, шумной, вкусно пахнущей кухни. А дальше, зонт-девушка прокричала так громко, что ее слова смогли пробиться через гул голосов других шнырявших работников кухни, которые к слову, тоже все были теми или иными ожившими вещами

— ФУРУИ-САМА! ТУТ К ТЕБЕ НОВЕНЬКИЕ НА СЛУЖБУ!

Затем резко и грубо задвинула деревянную панель и была такова, наградив меня напоследок недружелюбным взглядом.

Я застыла у двери.

— Эй, черненькая? — я слышала голос, но не сразу поняла, что обращались ко мне.

В глубине кухни за столбами пара, поднимающимися из множества больших кастрюль, я разглядела старуху, сидящею на высоком табурете у стены, и когда мы встретились взглядом, она помахала мне, подзывая к себе.

— И рыжую прихвати!

Я, держа Иту за руку, вклинилась в толпу, чтобы аккуратно пройти, но почти сразу ощутила толчки, недовольные взгляды и ворчание: мол, места и так нет, так куда же ты лезешь. Но на моей стороне был большой опыт толкотни в набитых доверху городских автобусах, в конце концов я пробилась, оставив позади шипящих поваров, испытывая чувство облегчения.

Фуруи Моппу была старой потрепанной временем шваброй: скрученный ворс, которыми, когда-то мыли полы, теперь полностью побелел и сбился в узел, ленты, которые у здешних обитателей были вместо рук, превратились в грязный шнурок, и я подумала: «Неужели вещи и в самом деле могут стареть?»

А еще мне показалось, что эта старая швабра была особенной — будто ей гораздо больше лет, чем всем этим вещам, работающим на кухне, которые лишь слегка напоминали людей, со всеми кривыми сучковатыми конечностями. Будто бы чем дольше она пробыла вещью, тем больше стала похожа на человека? Ее «палка» напоминала иссушенное тело, на тонких плечах висело белое, как снег, кимоно, на котором не было ни следа кухонной грязи, ноги она сложила по-турецки, и было слышно, как хрустит дерево, когда Фуруи Моппу ерзает на стуле, а три толстых и коротеньких пальчика держали длинную, изогнутую, закрученную в спираль трубку. Фуруи Моппу не спеша сделала глубокий затяг и выдохнула такую большую струю дыма, что меня обволокло всю, и я некоторое время ничего не могла разглядеть. Машинально я стала отмахиваться от густой дымки, потому что не терпела курящих людей, и вдруг дымка превратилась в стаю белых бабочек, которые разлетелись в стороны, а потом она заговорила.

— Так вот кто ворует у нашей госпожи! — голос старухи был низким и звучал спокойно, не прерываясь. — Отработать, значит, хотите?

Я кивнула.

— Ты…

Ее вдруг прервали.

— Фуруи-сама! Фуруи-сама! Попробуйте, пожалуйста, и скажите, чего не хватает?

Это была поломанная сковородка в грязном кимоно. Она поднесла к губам Фуруи столовую ложку, как мне показалась, томатного супа, которую держала не менее грязной лентой; та подула и, облизнув губы, попробовала.

— Добавь еще перца, посоли побольше да помешивать не забывай, — проговорила со знанием главная повариха.

— Спасибо, госпожа Фуруи-сама! — быстро пролепетала сковорода и, поклонившись, засеменила по полу маленькими ножами.

— Молодежь! — со вздохом выговорила старуха. — Не минуты покоя. Всех учить надо. Вот и бегают ко мне по пустякам. Так… — протянула Фуруи и затянулась еще раз.

А мне снова пришлось разгонять горькую дымку, но на этот раз вместо бабочек были стрекозы.

— Я Фуруи Моппу — управляющая этой кухней. Заведую всей едой, что готовится для госпожи. А госпожа любит вкусно поесть. А ты, черненькая, ты умеешь готовить?

— Я… Не очень… Нет.

— Ты чего мямлишь! — прошелестел голос старухи. — И обращайся ко мне Фуруи-сама или госпожа Фуруи. Это понятно?

— Да! Э-э-э... Понятно, Фуруи-сама… — быстро отчеканила я.

— Эх, хэх-хэх, — выдохнула Фуруи-сама после третьего затяга, и на этот раз дымка рассеялась упавшими на пол кузнечиками, которые тут же ускакали. — Не бойся меня, девочка! Я не съем тебя. Я уже слишком стара и устала, чтобы выдавливать из себя гнев. Но тем не менее, я устрою тебя и эту рыжую лисицу на тяжелую работу, чтобы вы смогли отдать долг госпоже и не попасть к ней на обед.

— Хорошо, Фуруи-сама! — я кивнула.

— Эх, хэх… — прокряхтела старуха и, взяв стоящую около ее высокого стула тонкую бамбуковую палку, резко хлестнула свой стул.

— Вперед! Покажем новеньким их место!

После ее слов простой деревянный стул ожил и, слегка покачиваясь из стороны в сторону, пошел с кухни. Я последовала за ними и потянула за собой Иту, которая по-прежнему не могла прийти в себя. Ушли мы недалеко, буквально свернув направо за угол, Фуруи-сама махнула своей бамбуковой палкой, и раздвижная панель распахнулась в обе стороны, открывая проход в маленькую чистую комнатку.

— Эй, черненькая! — обратилась ко мне Фуруи-сама. — Вот там, в шкафу, возьмёшь себе и рыжей девчуне футон и одеяло. Сегодня готовьтесь. А завтра с утра вас разбудят. Будете упрямиться — прикажу побить вас палками.

С этими словами Фуруи-сама развернулась чтобы уйти, но неожиданно остановилась.

— Эй, черненькая! Тебя звать-то хоть как? — обратилась она ко мне, стоя уже у двери.

— Саша, госпожа Фуруи-сама.

— Саша, значит… — она несколько раз проговорила мое имя, словно смакуя очередное блюдо, и вид у нее был такой, будто блюдо ей не нравится. — Тьфу, дурацкое имя! Ну да ладно, Саша, для слуги пойдет. А эту лисицу, как звать?

— Ита, Фуруи-сама.

— Эх, хэх-хэх. Принесла же мне на голову нелегкая моя карма двух девок непутевых, — и затем Фуруи-сама улыбнулась, открывая беззубый рот.

Уходя, Фуруи-сама снова махнула палкой, закрыв за собой дверцы, и мы с Итой остались наедине.

В комнате, под потолком, висел небольшой круглый фонарик, в котором металась яркая точка, когда я заглянула вовнутрь, то увидела, как перелетает от стенки к стенке удивительное насекомое, похожее на бабочку, края ее крыльев, лапок и кончики длинных усиков были уже почерневшими, тогда как крылья ярко горели желтыми переливами. Но долго я не смогла любоваться фантастической бабочкой, ее свет, словно свет от лампы накаливания, причинял моим глазам боль и неудобство, и я в конце концов отвела взгляд. Потом, оставив Иту стоять посреди комнаты, я быстро залезла в шкаф, нашла нам два чистых матраца да пару одеял. Я постелила их в углу комнаты, чтобы не помешать жильцам комнаты, привела Иту и уложила ее, бережно накрыв одеялом. Она уснула почти мгновенно, стоило ее голове коснуться подушки.

— Прости меня, — я аккуратно убрала с ее лица волосы. — Я вытащу нас отсюда, я обещаю тебе.

Я произнесла эти слова больше для себя, чтобы наполнить свое сердце надеждой, хотя и понятия не имела, как мы можем выбраться из лап пожирающей все вокруг госпожи Футакучи. Мне было страшно внутри давящих стен этого дома. Реальность была жестокой, как холодный напиток в зимний день, мысли, словно корабли, напоролись на рифы обстоятельств и, разбившись, стали дрейфовать по океану неизвестности. Что мне оставалось в тот миг — ничего! Я заплакала. Я так просидела, пока слезы не устали течь, потом залезла под одеяло, не раздеваясь, и точно как Ита уснула, только коснувшись подушки.

Когда меня разбудили чьи-то настойчивые толчки, я не сразу поняла, что происходит вокруг меня. По-прежнему светил тот круглый фонарик, да и бабочка все так же порхала у него внутри, я не могла определить, сколько я спала, да и спала ли вообще? Мне показалось, что я в итоге обезумела, потому как будили меня… грабли. Да-да, я было шарахнулась от неожиданности, что так близко на меня смотрел один большой глаз, а второй был плохо забинтован обрывком грязной ткани, но резко вынырнувшая откуда-то из складок кимоно рука с длинными и толстыми пальцами, похожими на ветки, схватила меня за плечо.

— Ну чего боишься, девочка? — проговорил стариковский голос и закашлялся. — И чего глазки выпучила, словно я чудо какое? Вставай давай и подругу свою буди. Работать пора. Покажу, чего вам делать-то надо будет.

Я кивнула. Эти грабли, на мой взгляд, были одного с Фуруи-сама возраста: его можно было принять за человека, только очень сморщенного и очень худого, в кимоно коричневого цвета без рисунка; несколько спиц на его грабельной голове уже были сломаны, а над ртом росли длинные, тонкие, белые усы. Потом он не спеша поковылял, опираясь на палку, которая была продолжением его левой руки.

Я принялась будить Иту. Я не успела даже рот открыть, чтобы хоть что-нибудь сказать, как Ита дернулась от меня, словно я прокаженная, быстро вскочила и выбежала из комнаты в открытую дверь.

— Не убегай далеко, лисичка! — одернул ее дед.

И словно повинуясь его голосу, Ита остановилась, а потом отошла за стену, чтобы я не видела ее.

За старыми граблями мы шли невообразимо долго. Дед ковылял так медленно, и древесина скрипела и кряхтела при каждом его шаге, что мне думалось, будто он вот-вот развалится. Всю дорогу я не могла найти в себе силы заговорить с Итой, которая шла позади меня. Это угнетало меня, нужные слова сами собой не появлялись, я подбирала каждое слово, складывала их в приличное извинение, а они, как назло, превращались в глупости.

Наконец, дед вывел нас в невообразимо огромный сад; он занимал столько пространства, на котором уместилось бы биллион грядок с овощами, зеленью, ягодами. Было неимоверное количество плодоносящих деревьев, на которых росли яблоки, груши, сливы, бузина, айва, абрикосы и персики. И везде, везде были сотни светлячков, которые то сидели на листках кустов клубники, то на ветках яблони, то стройными рядами волнообразно летали между грядками или деревьями, и от них было светло как днем.

— Ну, чего уставилась! — гаркнул на меня старик. — Что ждете, когда солнце взойдет?! Здесь у нас такое «солнце»! А ну живо обе взяли ведра и пошли сорняки драть, пока я не отходил по хребту своей палкой. Вон там можешь надеть свою обувь. — дед кривым пальцем показал на большой плоский камень у крыльца.

«Значит, здесь солнце в виде светляков?» — удивлялась я, пока надевала обувь.

Взяла ведро, которое так же стояло у крыльца, и уже была готова идти, как услышала за спиной разгневанный крик старика:

— Эй, рыжая лисица! Тебе по два раза повторять нужно? А ну пошла работать!

Я молча наблюдала, как Ита гневно взглянула на старые грабли и не шелохнулась, в ее глазах застыли злоба и нежелание подчиняться. Мне не приходилась видеть Иту такой.

— Ах ты маленькая дрянь… — снова разгневанно закричал старик и, сделав несколько шагов, занес над Итой свою трость.

Сухая палка метнулась, чтобы ударить Иту по лицу. Я зажмурилась… Но крика боли от Иты не последовало, спустя пару секунд я смогла открыть глаза — Ита держала трость старика пойманной в сантиметре от своей головы, тут я заметила, как по палке течет струйка крови. Вот тогда мне стало очень страшно.

— Дрянь… — прошипел старик, вырывая из руки Иты свою трость. Крыльцо оросила кровь. — Я заставлю тебя подчиняться!

И дед снова занес палку, чтобы ударить, но Ита опередила его и, схватив стоявшее у крыльца ведро, с силой ударила старика в голову, от чего тот упал. Ита, еще крепче сжав кулаки, двинулась на старика, а ее глаза вспыхнули еще большей яростью.

— Успокойся, Ита! — я влетела на крыльцо и встала между ей и стариком, оттолкнув ее назад. — Что ты делаешь? Посмотри на себя!

Со старика яростный взгляд Иты перекинулся на меня. Меня это напугало до дрожи в коленках, но я должна была защитить этого старика, не потому, что он был мне дорог, а чтобы избежать еще больших проблем, и я готова была принять следующий удар на себя. Но, вдруг ее взгляд изменился, стал более осознанным, более живым и человеческим. Ита испуганно огляделась, будто только что проснулась, посмотрела на лежащего за мной старика, на ведро и на раненую руку, которая все еще кровоточила, и ей стало страшно, глаза наполнились слезами, она промолвила:

— Простите…

И убежала в глубину сада.