Четвёртая сторона треугольника (гет)

С тонких, сухих страниц Книги Легенд на меня смотрели изящные буквы. Они прыгали в глазах, расшифровывались медленно и тяжело, как будто потайной смысл складывался из каждой чёрточки, каждого завитка причудливого шрифта. В моей голове без устали работал маленький механизм, вращающий отражения этих буковок и составляющий из них волшебную мозаику.

Когда прошло девяносто лет и я открыла Книгу снова, то подумала, что есть две разные Книги, причём в каждой написаны разные истории, и только знакомые карандашные черты на полях, неумело пытавшиеся изобразить цветы и птиц, убедили меня в обратном. А всё потому, что между восприятием мира, пусть даже вторичного, в пятьдесят лет и в сто сорок огромная разница. Тогда, в далёком детстве, я впервые увидела в книге слово "любовь" и тут же, не перелистнув ни одной страницы, уже ощутила себя влюблённой.

Рассказ повествовал о двух ангелах, Кентерне и Лилии, встретивших друг друга на заре Анжелии, в те времена, когда солнце Верхнего мира было ещё ослепительно-белым и окрашивало небо в электрически яркие голубые оттенки. Кентерн был отважным воином, защищавшим один из внешнемировских городов от влияния Тьмы. Лилия была целительницей и повсюду следовала за ним — тенью, если допустить, что тени бывают ещё светлее того, чему принадлежат. Их история была яркой, но короткой, как метеоритный след в ночном небе. Как ни был отважен Кентерн, против двух десятков посланных Советом демонов-всадников у него не было ни единого шанса. Его ранила молодая демонша, имевшая привычку смеяться во время поединков и никогда не применявшая защитных заклинаний. Тяжело раненый ангел, однако, умер не сразу. Лилия ухаживала за ним три месяца во Внешнем мире и почти четыре года — в Анжелии. Оставшись в одиночестве, Лилия, согласно легенде, ушла к маяку Небесного Берега, не взяв с собой ничего, кроме белого пера из крыла погибшего возлюбленного, и никто её больше не видел.

Конечно, в пятьдесят лет я мало что понимала, но два образа навсегда врезались в мою память: первая встреча взглядов, связавшая две сущности в одну, разлившаяся светом по странице старой книги с помощью простых слов "это пришла любовь", и вторая — тонкий, почти призрачный силуэт, исчезающий в брызгах закатных лучей, уходящий по невидимому мосту через бушующий облачный океан. Бескрылый силуэт. Это была не совсем Лилия — вернее даже, совсем не она, это был кто-то другой, но точнее определить сознание маленькой девочки так и не смогло. Было ли это предвидением? Я вспоминала эти строки спустя пятьдесят, семьдесят, сто лет, боялась этого и в глубине души смутно на это надеялась.

* * *

— Почему ты не играешь с ребятами? — озабоченно спросила мама, высунувшись из окна. За её спиной мягко светился огонёк маленькой плитки, на которой разогревались травяные настои, доносилась тихая скрипичная музыка и раздавался еле заметный запах свежеиспечённых ягодных пончиков. Я осторожно выглянула из-за дерева.

— Не знаю. Не хочется.

— Странно. Хорошие дети, из хороших семей. Не понимаю, почему ты их избегаешь.

Мы взглянули на соседний участок, отделённый от нашего высоким забором с тонкими коваными прутьями. Сад Леонериев был крупнее и, пожалуй, пышнее нашего. Да и семья соседей была богаче. После смерти отца Коллегия выплачивала нам с мамой ежемесячно некоторую сумму, но кроме неё, у нас ничего не было. Разве только ангелы платили маме за её услуги целителя. Но мы старались без нужды не принимать денег, ведь здоровье и жизнь нельзя измерить в ангельтах.

По другую сторону забора, из сада, доносились звонкие крики и детский смех. Матфею Леонерию было девяносто лет, он был на десять лет меня старше, но нас разделяло нечто куда большее, чем металлический забор и разница в дате рождения. Например, тот факт, что он проводил дни в компании семи мальчишек и двух девчонок из соседних домов, играя с ними в излюбленную игру всех анжельских детей — троемирскую, в то время как я пряталась за липой под окном собственного дома и вышивала узоры на воротнике собственного платья, стараясь смотреть куда угодно, только не за забор.

— Но они тебя принимают? — мама казалась немного растерянной. Она искренне не понимала, почему я, такая милая и спокойная, была, мягко говоря, не душой компании.

— А зачем? Что интересного в том, чтобы изображать других? Они играют в ангелов, демонов и людей. Ангелами мы и так являемся, демоны злые, а люди глупые.

— Анна! Ты что, хочешь провести всю жизнь в саду под своим окном, без развлечений, без знакомств? И да, про Наделённых так говорить нельзя.

— На роли Наделённых берут всегда самых слабых, — ответила я. — Ульта, например. Он немного толстоват, и не может быстро бегать, поэтому Фион-ангел его защищает.

— Что плохого в том, чтобы защищать?

К тому времени я уже сдалась и смотрела на играющих во все глаза. Сын хозяев сада был явным лидером в этой компании — не будучи громким, шумным или гиперактивным, он отличался спокойной, но твёрдой волей, а свои приказы давал без писклявого надрыва или нервных взмахов руками. Складывалось ощущение, будто ему было не девяносто лет, а по меньшей мере сто двадцать.

— Почему бы тебе не начать со знакомства с Матфеем? — спросила мама. — Он наш сосед, его родители — замечательные ангелы, да и сам он неглуп и добр. Вы могли бы подружиться, тебе бы не было так одиноко...

Мама устало опёрлась локтями на подоконник. Я почувствовала, как она беспокоится из-за моего положения, и поспешила её успокоить:

— Всё хорошо, мам. Мне одной лучше.

Я в самом деле не могла представить себя там, за забором, играющей вместе с другими детьми. Что-то стояло между нами. То, о чём они кричали, отдавалось эхом у меня внутри, но я продолжала сидеть, прислонившись к дереву, и молча продевать иголку сквозь мягкую зелёную ткань.

Мама снова скрылась в окне столовой. Я почти дошила третий красный цветок, осталось сделать несколько стежков, когда пяльцы внезапно оказались выбитыми у меня из рук. Это был небольшой деревянный меч, пролетевший через забор и упавший в каком-то десятке сантиметров от моего лица.

— Анна! Тебя зовут Анна, да? — прокричал с другой стороны звонкий мальчишеский голос. Я подняла шитьё и едва ли не уткнулась носом в ткань, стараясь сделать вид, что ничего не слышу. Мне ужасно не хотелось разговаривать с ними, даже подходить или перекидывать им деревянные палки.

После нескольких безуспешных попыток докричаться до меня обладатель звонкого голоса шумно вздохнул, велел своим друзьям прервать на время игру и скрылся в зарослях. Пока я гадала, что он собирался делать, дверь калитки, ведущей в наш сад, громко скрипнула. Я вздрогнула, подняла голову и увидела над собой Матфея. Он хмурился.

— Я не знал, что ты плохо слышишь, — пробормотал он. — Можно тебя попросить подать меч?

Каждое слово он сопровождал активной жестикуляцией, видимо, чтобы до меня дошёл смысл. Я не выдержала, рассмеялась и покачала головой:

— Я слышу. Да, конечно, сейчас.

Передав Матфею меч, я нечаянно коснулась его рук и подумала, что они очень тёплые. До этого я как-то не замечала, что мне холодно, но тут поняла, что стоило бы сходить в дом за кофтой.

Мальчик засунул меч в игрушечные тряпичные ножны, завязанные на поясе, шмыгнул носом и небрежно, будто невзначай спросил:

— Не хочешь с нами?

— Хочу... — пискнула я и тут же зажала руками рот, испугавшись случайно выскочившего слова.

— Но знаешь... — он оглянулся на своих друзей, нетерпеливо махавших руками. — Тебе, наверное, будет с нами скучно. Мы просто бегаем. И Софья тебя не любит, — признался мальчик.

— Это какая? Вон та, с косичкой?

— Да. Она говорит, ты всегда сидишь молча и умничаешь. Я думаю, она неправа, только...

Я не могла не улыбнуться ещё раз: такой забавной мне казалась необычайная прямота соседа.

— Тогда не надо. Я не хочу, чтобы тебе... чтобы ей... было неудобно.

— Ладно, — с явным облегчением ответил Матфей. — Если хочешь, я забегу к тебе как-нибудь. Вы когда спать ложитесь?

— Не знаю. Поздно.

— Матфе-ей! Что там? — доносилось из-за забора.

— Ну, пока! — произнёс мальчик и убежал, только хлопнула дверь калитки, оставляя меня в растерянности сидеть, прокручивать короткий диалог в голове и краснеть. Казалось бы, о чём может краснеть восьмидесятилетняя девчонка? Но в моей голове снова пронеслись строки древней легенды.

— Девушка встречает юношу. Они смотрят друг другу в глаза и чувствуют себя особенными, — вспоминала я, втыкая иглу мимо намеченного места. — Интересно, как это происходит на самом деле? Как сегодня? Или немного по-другому?

Я не знала, что такое любовь, но мне очень хотелось это узнать. И от предвкушения этого знания, от осознания свершения чего-то необычайного и даже судьбоносного, сердце стучало быстро и радостно.

* * *

Победа в Соревнованиях была во многом случайной. В отличие от других молодых ангелов, которым доставались поединки с тёмными существами или смертельные ловушки, я сталкивалась по большей части с магическими загадками; правда, один раз мне пришлось отличить безвредную жидкость от яда, чтобы выпить до дна одну из чаш и пройти дальше. Тут стоит сказать, что, даже выпив из неправильной чаши, я бы не умерла — максимум потеряла сознание и пришла бы в себя в больнице — но шанса на победу и даже на завершение Соревнований лишилась бы.

Я стояла на верхней ступени серебряного пьедестала, а вся Анжелия приветствовала меня. Вот только сути это не меняло. Я как была, так и осталась слабым чувствительным существом, которое смогло добиться успеха только благодаря усердной зубрёжке и врождённому умению разбираться в ядах и противоядиях, особенно настоянных на травах. Мне было ужасно неуютно стоять там, под огнём сотен взглядов, и делать вид, что я горжусь собой. Я постоянно искала глазами кого-то, кому можно было отдать "крылатую медаль", — символ победы в Соревнованиях, — но отдать было некому. Единственным, что мешало мне сползти вниз и тихо ускользнуть от всеобщего внимания, был стоявший рядом Матвей.

Из далёких динамиков доносилась приглушённая торжественная музыка, громкий голос повторял наши имена. Своё — Анна Андария — я услышала точно чужое, и оно мне показалось величественным и звонким, именем настоящего победителя. Я чувствовала себя ребёнком, выбежавшим на улицу в смутной надежде увидеть там в качестве новогоднего подарка игрушечный самокат, а получившим гоночный велосипед. Я... неужели я — лучшая? Лучшая среди всех?..

Дыхание застряло где-то в горле, из глаз покатились непрошеные слёзы.

— Ань, ты чего? — спросил Матвей.

— Я никогда не могла себе даже представить...

— Вот видишь, всё как ты и хотела. Мы вместе отправимся во Внешний мир. Ты стала первой, ты обошла меня! Это потрясающе!

Его голос был твёрдым и ободряющим. Чувствовалось, что во второй раз победа в Соревнованиях стала для него в какой-то мере рутиной. Он и правда за меня переживал больше, чем за себя. И, казалось, он искренне не понимал, почему мне было так неудобно впервые в жизни стоять в чём-то выше него.

— Я недостойна этого... я... никогда не была первой, это не моя роль...

— А ну, прекрати! Иначе я скажу, что ты струсила и захотела остаться дома. Выше голову, Аня! И крепись: внимание всей Анжелии — вещь непростая. Следующие несколько часов ты будешь улыбаться, смотреть в глаза журналистам и благодарить всех подряд.

— Разве не этим я занимаюсь всю свою жизнь?

Разве не этим я занимаюсь всю свою жизнь? Это успокаивает, это моя привычная роль — лёгкая улыбка, мягкие слова, согревающие сердца теплом, которого им так не хватает. В конце концов, Матвей был прав — Наделённые нуждаются в нас, а значит, мне пора перестать быть такой слабой и принять "крылатую медаль" с достоинством и благодарностью, присущими всякому ангелу из хорошего рода.

Такими были мои внешние мысли — те, которые я могла бы в любой момент высказать, Матвею, маме, журналистам, да кому угодно. Но за ними крылись другие, которые я не смогла бы озвучить даже наедине с собой. Победа без Матвея стала бы для меня наказанием, победа с ним стала величайшей наградой. Нам предстояло отправиться в мир людей вместе, только вдвоём; вместе жить, вместе выполнять задания, вместе сражаться со злом. Нас будет двое: мы будем ругаться по утрам из-за невымытой посуды, будить друг друга, когда кто-то не услышит будильника, запасаться продуктами в магазинах и пить чай тёмными внешнемировским вечерами, когда все семь миллиардов людей и несколько тысяч прикрывающих их демонов станут казаться картонной декорацией...

Неизвестно, сколько это продлится. Неизвестно, сумеем ли мы выполнить наши задания. Вернёмся ли мы домой когда-нибудь? И это никто не сможет точно сказать.

Но с этого момента мы станем всем друг для друга.

Официально.

* * *

Те дни, которые мы провели вместе, — до того, как Матвей встретил Фесту и всё пошло прахом, — были для меня магическим временем, не поддающимся обычному измерению. Во сне я видела в точности то же самое, что и в реальности, и поэтому очень скоро начала сомневаться: а действительно ли мы были во Внешнем мире? Может я в Анжелии, тяжело больная или просто сумасшедшая, которой грезится что-то красочное и полное эмоций?

Но одна вещь тревожила меня уже тогда. Я стала Лилией, тихой влюблённой девушкой, следовавшей за своим возлюбленным даже на верную смерть и готовой разделить с ним любые неприятности. Я приняла свою роль, а вот Матвей своей почему-то не принял. Он заботился обо мне, как о сестре, беспокоился, любил подолгу разговаривать со мной о доме, но... Недосказанность висела над нашими головами, витала в воздухе, как электрический разряд, готовый от малейшего шороха полыхнуть губительной молнией.

После битвы в кинотеатре мне начало казаться, что мой друг меняется, а его характер портится на глазах. Он снова стал жаловаться на своё задание, твердил, что ангелы демонам не хранители, бегал по квартире, как дикий зверь, мечущийся на привязи. Он даже перестал меня замечать. Однажды я пришла домой и услышала, как он обращается ко мне в своём очередном монологе.

— ... никогда ещё мироздание не знало такого бреда! Ань, вот представь, что тебе поручили защищать парня-демона. Нахального, вызывающе одетого, вспыльчивого. Он творит что хочет, напрашиваясь на неприятности, а тебе — да, Ань, тебе! — приходится за ним убирать и защищать от всякой нечисти, посланной теми, кому этот демон уже вот где стоит!..

— Вроде Корнела? — спросила я из прихожей.

Повисло молчание. Видимо, Матвей осознал, что в комнате меня нет и вообще я пришла с улицы только что.

— Нет, — ответил он после паузы. — Корнел, конечно, двуличная сволочь. Будь у меня возможность, я бы прикончил его без сомнений. Но он хотя бы ведёт себя сдержанно и не устраивает пожаров по всему городу...

— Можно задать вопрос?

— Ну?

— Когда ты сказал мне представить, почему ты сказал именно о парне? Не о девушке?

Я же ужасно боюсь услышать ответ. Тогда зачем спрашиваю? С каких пор во мне проснулись мазохистские наклонности?

— Чего ты цепляешься к словам? — огрызнулся Матвей. — Я просто для примера. Нет, Феста, конечно, не вселенский злодей, а просто глупая девчонка. Но мне интересно, почему я?..

— А теперь моя очередь, — царапая собственное сердце новой болью, перебила его я. — Представь, что ты не принял участие во вторых Соревнованиях. Остался в Анжелии. Никакого задания, никакой Фесты, ничего этого нет. Был бы ты счастлив?

— Полагаешь, сейчас я лопаюсь от радости?

— Счастье не всегда означает радость. В виде боли оно является куда чаще, поверь мне, я хорошо это знаю.

Впервые за долгое время Матвей внимательно посмотрел на меня, и в его глазах промелькнула тревога.

— А у тебя самой всё в порядке?

— Да, — поспешно отвернулась я. — Не обращай внимания. Если хочешь поговорить, я всегда готова выслушать, сам знаешь.

Но больше Матвей о Фесте в тот вечер не заговаривал.