Гром и молнии (гет)

Драко брел по темному школьному коридору, не разбирая дороги. Мокрый с головы до пят, в грязной изорванной мантии, измученный, выдохшийся, он быстро шел вперед, не останавливаясь. Голова раскалывалась, кое-как залеченная рука все еще болела, но парень не обращал на это ни малейшего внимания. Сегодня все пошло наперекосяк. Сегодня он совершил очередную ошибку. Ошибку, которая может стоить ему жизни.

Он не знал, сколько времени прошло с тех пор, когда в грязном переулке вонючей деревушки Верхний Флегли к нему подбежал разъяренный Снейп. Наверное, Драко никогда не видел его таким взбешенным. Его черные глаза полыхали молниями не хуже грозового неба, движения были резкими, даже слишком. Взмах палочки в сторону Долохова — заклинание замены памяти. И к Драко — зло, нервно, едко:

— Ударить Долохова его же заклятием? Какой цинизм, мистер Малфой!

И не оставалось ничего другого, как только вздернуть гордо подбородок, поднять на крестного злой горящий взгляд:

— Он заслужил.

— Вы с ума сошли! Вы же так хотели выжить, зачем тогда подписывать себе смертный приговор?! — Снейп выплевывал слова, не повышая голоса, но от одних его интонаций хотелось провалиться сквозь землю. Драко молчал, не отводя взгляда. Что он мог ответить профессору? «Понимаете, просто Долохов чуть не попал смертельным заклятием в сучку Грейнджер, которую я, в принципе, должен ненавидеть, и мне абсолютно сорвало крышу»? Смешно. Снейп сощурил глаза и добавил вдруг уж совсем тихо: — Я видел ее, Драко.

И сердце вновь на мгновенье замерло, пропустив несколько ударов. Черт подери, ты в дерьме по уши, Малфой. И ты в нем утонешь — сопротивление бесполезно, хватит барахтаться. Снейп видел, как ты ударил проклятием Пожирателя Смерти. Снейп видел, почему ты это сделал. Тебе не выкарабкаться.

— Что там делали студенты, профессор?! Какого черта я должен бросать Непростительными в людей, с которыми сижу в одной аудитории на занятиях?! — парня прорвало. Отнекиваться и отпираться не было смысла, игра все равно уже была проиграна, так что отступать некуда — ты только что сжег за собой все мосты, Малфой. И хотелось рвать и метать, хотелось снова туда, на площадь, где еще слышались отзвуки затихающего боя, хотелось палить проклятиями без разбору, не думать и не чувствовать. Чувствовать оказалось слишком больно.

— Что-то я не заметил, чтобы Вы церемонились с Лонгботтомом, мистер Малфой! По-моему, Вы не можете поднять палочку только на одну свою однокурсницу! — сказал профессор язвительно, все еще щуря глаза.

— Вас это не касается!

— Еще как касается! — Снейп устало прикрыл глаза и продолжил, еще немного тише: — Драко, я прошу Вас, выбросьте мисс Грейнджер из головы, пока она все еще есть у Вас на плечах.

Малфой молчал. Дождь и не думал прекращаться.

— Что им будет за участие в битве? — тихо спросил парень. Снейп тяжело вздохнул.

— Кэрроу не участвовали в битве. Их не было здесь, значит, они не могли видеть студентов в бою. Долохову я заменил память, он не вспомнит ни лица девушки, с которой дрался, ни того, кто бросил в него Долор Вомикал. Но Вы должны понимать, мистер Малфой, что если их видели мы с Вами, вполне вероятно, что их увидел кто-то еще. И если это так, то я ничем не смогу помочь. А теперь — убирайтесь отсюда. Это приказ.

И не сказав больше и слова, Снейп развернулся и скрылся в темноте переулков. И не оставалось больше ничего, кроме как закрыть глаза и обернуться вокруг своей оси, дать душному водовороту затянуть себя, чтобы уже через мгновение открыть глаза и увидеть пустынную и темную улочку Хогсмида.

Гроза все не успокаивалась. Молнии сверкали, ослепляя, от бешеных раскатов грома закладывало уши. Но Драко даже не замечал этого. Он брел по грязной дороге к школе, не смотря под ноги. Как-то разом на него навалилась смертельная усталость, и просто передвигать ноги стало вдруг мучительно трудно. Слишком много всего пылало сейчас у него внутри. Что-то там треснуло, пошатнулось, что-то, что раньше казалось неопровержимой истиной, теперь превратилось в прах. Мокрая грязная одежда липла к телу, сковывала движения. Большие капли били по лицу, но он уже этого не ощущал. Он уже не чувствовал ничего физического, не чувствовал своего тела, боли в раненой руке, холода, дрожи. Единственное, что он ощущал — это невыносимое жжение в груди, которое усиливалось с каждым вдохом.

Ты спас грязнокровку, Малфой. Ты поставил под угрозу не только собственную безопасность, но и безопасность своей семьи. Ведь если кто-то видел тебя, об этом сразу же узнает Темный Лорд. И пощады не будет. И тебя заставят смотреть, как пытают мать и отца, заставят наблюдать, как несколько сумасшедших фанатиков бросают в них темными заклинаниями, или просто по-магловски избивают, ссаживая костяшки пальцев, заставят слушать их крики и мольбу о пощаде, заставят вдыхать запах их крови. А потом, когда их глаза застынут навсегда, Пожиратели убьют и тебя. И молись, Малфой, чтобы в тебя сразу бросили Авадой, хотя на такое великодушие вряд ли можно рассчитывать.

Почему ты сделал это? И почему сейчас, когда ты идешь по размытой дороге к Хогвартсу, ты думаешь совсем не о матери с отцом, и точно уж не о своей шкуре? Какого черта ты думаешь о грязнокровке Грейнджер, которая сегодня оказалась не в том месте? Почему единственное, чего тебе сейчас хочется, это подняться на восьмой этаж, отворить дверь Выручай-комнаты и увидеть ее — ведь ты уверен, что она сейчас там! — уставшую, нервную, злую, измученную, но живую и невредимую? Ты болен, Малфой. Ты сошел с ума.

И он входит в школу, окутанную тягучей мертвой тишиной, и вязкая темнота принимает его в свои объятия. Он идет, и дышать становится все сложнее, в легкие как будто вливают раскаленное железо, и жжение в груди становится почти невыносимым. Наплевав на усталость и боль, он упрямо ступает шаг за шагом, двигается быстро и резко, поднимается по лестницам, клянет про себя все на свете — ноябрь, дождь, Темного Лорда, Хогвартс, собственную Метку, себя самого и грязнокровку Грейнджер, которую он сегодня спас. Он идет темными коридорами, и пламя факелов дрожит от страха, и блики огня играют на стенах, и тени кажутся уж слишком живыми, слишком устрашающими. Он поднимается на восьмой этаж и резко останавливается, сглатывая огромный колючий комок, который застрял в горле. Он видит резную дверь с круглой металлической ручкой, и у него не хватает сил на то, чтобы остановиться, ведь ноги уже сами несут его туда, внутрь.

Он распахивает дверь резким движением и врывается в комнату. Она сидела в кресле, к нему спиной, но как только отворилась дверь, сразу же вскочила на ноги и замерла в боевой позе, зажав в руках волшебную палочку. Драко тут же выхватил свою.

И они замирают. Напряженные, запутавшиеся, озлобленные, они стоят и смотрят друг другу в глаза. Камин не горит, и не чувствуется в этой комнате привычного тепла, которое когда-то согревало их обоих. Они молчат, и это молчание наполнено болью — настоящей, невозможной болью, которая пронзает каждый нерв их измученных тел. За окном вспыхивает молния и освещает на мгновенье их лица.

— Ты... — выдыхает она едва слышно и опускает палочку. — Это был ты.

Она не спрашивает, ей не нужны подтверждения, она знает точно, чье лицо скрывал капюшон там, в Верхнем Флегли. Малфой внимательно посмотрел на девушку. Она все еще была в мокрой и грязной одежде, ее мокрые волосы прилипли к лицу, а она даже не думала убрать их, чтобы не мешали. Она зла и взвинчена, но в ее взгляде уже не горит ненависть, которую он так привык там видеть. Теперь там горит что-то другое — дикое, жгучее, обреченное. Она словно зверь — загнанный и раненный, зверь, который почувствовал, как зубы гончих псов впиваются в его тело. Малфой молчит и не отрывает взгляда от ее лица.

— Что ты там делал, Малфой?! — закричала вдруг она, ее хриплый голос сорвался. И это — словно пощечина, словно ушат холодной воды, который мгновенно привел его в чувство. Ее крик с силой ударил по барабанным перепонкам, и захотелось заорать в ответ, прижать ее к стене, встряхнуть со всей силы, залепить пощечину, чтобы не смела кричать на него, не смела задавать таких дурацких вопросов! Его охватила ярость.

— Это ты что там делала, Грейнджер?! Вы что, решили поиграть в войнушку?! Тебе на тот свет захотелось?! — он делает несколько резких шагов к ней, но останавливается, сдерживая себя.

Она кричит что-то в ответ, но ее слова заглушает раскат грома.

— Ты хоть понимаешь, что могла умереть?! Там — убивают! Там — мое место! Это я с демонами, забыла?! — там, за ее спиной, на маленьком столике он замечает бутылку красного сухого вина, которую собственноручно принес сюда черт знает когда, в другой жизни, в жизни, в которой не было сегодняшней битвы, перевернувшей все с ног на голову. Драко обходит девушку, хватает бутылку и делает несколько жадных больших глотков прямо из горла.

— А ты не думал, что демонам и ангелам когда-то все-таки придется столкнуться?! — она разворачивается к нему и выхватывает бутылку у него из рук. Он зло смотрит на нее, она отвечает не менее злым взглядом. — Зачем ты спас меня, Малфой?!

Он молчит, и его кулаки стискиваются. Она смотрит на него горящими глазами, она видит, как течет по его лицу капля воды. Ее грудь тяжело вздымается, у нее порез на щеке, и Малфой чувствует запах крови, ее крови — запах, который так разительно отличается от того, что въелся в стены Малфой-мэнора. Их взгляды снова перекрещиваются, кажется, от этого скоро посыпятся искры. Грейнджер без сил опускается в кресло и отпивает вина из бутылки.

— Зачем ты спас меня, Малфой? — говорит она уже тише, пряча лицо в ладонях. — Зачем, а? Все же было так просто, так четко — тут враги, а тут — свои. Этим я могу доверять, а этих и близко к себе не подпущу. Какого черта ты сегодня бросил в Долохова каким-то темным заклинанием, защищая меня?

— Не было все просто, Грейнджер, — Драко садится в другое кресло и забирает себе бутылку. — Все уже очень давно непросто. Черт, я, похоже, серьезно болен, Грейнджер.

Она поднимает на него взгляд, а он стискивает виски, пытаясь унять пульсирующую боль.

— Я запуталась. Мне тяжело, — выдыхает она, а он лишь презрительно усмехается. Это ты запуталась, девочка? Это тебе тяжело?

Он поднимается на ноги, отходит к окну и смотрит туда, в дождь. Безумный ветер бьет в стекло, и снова вспыхивает молния, застывая в его глазах. У него внутри — пожарище, пепелище, там исчезает в языках пламени последняя надежда на спасение. Ведь он знает — теперь дороги назад уже нет. Ты на краю пропасти, Малфой. И тебе даже не надо делать шаг туда, чтобы сорваться хватит и сильного порыва ветра.

— Нас кто-то видел? — спрашивает девушка, вглядываясь в его профиль. И ее голос снова громом обрушивается на него, и остается только повернуть голову, встретиться с ней взглядом и произнести:

— Не знаю.

— А если... а если кто-то видел, как ты ударил проклятием Долохова... что тебе будет?

— Меня убьют, — его лицо искривляется в почти безразличной усмешке. Ему и правда почти все равно теперь — жить или нет.

Девушка вздрагивает. Его спокойствие бьет по натянутым нервам, и руки начинают мелко дрожать. Гром и молнии неразрывны, от этого никуда не спрятаться, никуда не деться. Гермиона смотрела на его губы. Он похож на молнию, он похож на пламя, до которого так хочется дотронуться, но боишься обжечься. А что, если обмануть пламя? Что, если погладить огонь, а ожогов на руке не останется?

Она поднимается на ноги и медленно подходит к нему. Он смотрит удивленно и настороженно, следя за каждым ее движением. Она оказывается совсем близко, и он уже слышит, как быстро и прерывисто она дышит. Девушка поднимает руку и дотрагивается кончиками пальцев к его щеке.

— Отойди от меня, — хрипит он, закрывая устало глаза. У нее пальцы горячие, как огонь, и он даже не удивится, если заметит после следы на щеке от этого прикосновения.

— Даже и не подумаю, — говорит она твердо, и Драко открывает глаза, чтобы встретится с ней взглядом.

— Не смей меня жалеть! И спасать меня не смей! — рычит он со злостью, а она только очерчивает пальцами его скулу.

— Я не жалею тебя. И спасать тебя не собираюсь. Я ненавижу себя, Малфой. Ненавижу себя так же сильно, как когда-то ненавидела тебя. Я предательница, и ничего не могу с этим поделать. Ведь сейчас я здесь, стою рядом с врагом, вместо того, чтобы отогреваться в гостиной Гриффиндора и помогать друзьям залечивать раны. Я уже себе не принадлежу, понимаешь? Ты снишься мне почти каждую ночь, и я устала бросать камнями в эти сны, устала убегать, я просто устала... Черт, Малфой... Я себя сейчас спасаю, — и она притягивает его к себе, целует обжигающе холодные губы, целует резко и жадно. И он отвечает. Хватает ее, прижимает к стене, целует так, что это почти больно. Ведь сейчас это единственный способ не сойти с ума, не утонуть — ухватиться друг за друга, держать крепко, прижимать к себе ближе, и еще ближе, и еще... Чтобы дыхание стало одним на двоих, чтобы мир вокруг перестал существовать, чтобы осталась только Выручай-комната и дождь за окном. И он обхватывает руками ее лицо, и целует еще настойчивее, еще жарче, еще сильнее. И она не чувствует уже ничего, кроме его языка, кроме его губ и его пальцев, она пьет этот поцелуй, словно свою последнюю надежду на то, что невозможное возможно, а значит, не все еще потеряно. Она запрокидывает голову и больно ударяется о каменную стену, но плевать, плевать, это все потом. У нее нет сил больше быть сильной и упираться. Она отдается его губам и языку, она не открывает глаз, она только собирает крохи тепла, которые он сейчас может ей подарить. Они целуются долго, они учатся забывать, учатся вычеркивать окружающий мир, как будто неудавшиеся строки из дневника. Они хватаются друг за друга, чтобы почувствовать, как жизнь бьется загнанным зверем в жилах, как горит она в каждой клеточке кожи. Ведь эта ночь может никогда не закончится, и рассвет может уже не наступить, ведь они зависли над пропастью, и взбесившийся ветер толкает их в спины. И это понимание засело в груди у каждого из них острым кинжалом, не вытянешь его никак. И у них есть только здесь и сейчас. Только гром и молнии.

Он отрывается от нее, всматривается внимательно в ее уставшее бледное лицо, и она понимает, что сил стоять уже просто не осталось. Гермиона медленно сползает по стенке и садится на пол, привалившись спиной к холодным камням. Малфой опустился и сел рядом с ней.

Они сидели на полу, прижавшись друг к другу, и смотрели на камин, который сегодня никто не разжигал. Они тяжело дышали, ее рука дрожала в его руке, и впервые за долгие месяцы Драко понимал, что в душе его уже нет пустоты. Впервые за долгие месяцы он понимал, что у него все-таки есть душа.

В окно все еще барабанил дождь.

— Знаешь, когда я была маленькой, я думала, что когда вырасту, буду выращивать цветы. Представляешь? Я хотела стать цветочницей... — ее низкий голос отбивался от стен, и Драко повернул голову, чтобы видеть ее лицо. Она все так же смотрела на камин. — Я хотела стать цветочницей, а сейчас я убиваю людей. Я же убила сегодня одного из ваших. Взорвала Бомбардой стену, а его засыпало обломками. И знаешь что? Я ничего по этому поводу не чувствую. Ничегошеньки.

Он молчал и смотрел на то, как шевелятся ее губы. Она была болезненно бледной, и порез на ее щеке выделялся еще больше. Небо снова разразилось раскатом грома.

— Какие цветы ты любишь, Малфой? — наконец она повернула к нему голову, заглянула в глаза.

— Белые розы.

— Может, это мне просто снится. И я все еще маленькая девочка. Я выросту и буду выращивать белые розы.

Она смотрела на него, и ресницы ее дрожали. Он не знал, что ей ответить. Он не знал, нуждается ли она в его ответе сейчас. Он просто сильнее сжал ее руку, и она слабо улыбнулась.

— Мне пора, Малфой. Меня ждут ангелы.

Он кивнул, и она встала, освобождая свою ладонь из его пальцев.