Гром и молнии (гет)

Она ушла, и дрова в камине почти сразу же догорели. Комната погрузилась в темноту.

Он сидел в кресле, прикрыв глаза. Он думал о счастье. Он искал счастливое воспоминание.

А совсем недавно в соседнем кресле сидела, подобрав под себя ноги, Грейнджер. Она смотрела пристально на огонь и — он мог поклясться! — тоже думала о счастливых воспоминаниях. Ее Патронус был слаб, он сиял едва заметно и почти сразу растворился, но он у нее был.

О чем она думала? Что вспоминала?

Драко поднялся с кресла, забрал с дивана мантию и вышел из Выручай-комнаты. Дверь за его спиной моментально слилась со стеной — словно и не было ее.

Он шел пустынными коридорами Хогвартса, такого холодного и такого чужого, и не мог понять — что он сделал не так? Он выбирал самые радостные мгновения своей прошлой жизни, он воскрешал в памяти то, что было для него по-настоящему дорогим, то, чем он ни с кем не делился. Почему у него не получалось ничего, кроме легкого серебристо-белого облачка?

Парень резко остановился посреди коридора, ведущего в подземелья. Черт, ведь это было элементарно! Причина неудач была на поверхности!

Ты был мальчишкой, Малфой. Обычным, счастливым мальчишкой. Ты умел смеяться и радоваться. Ты любил своих родителей, ты переживал рядом с ними самые прекрасные моменты твоей жизни. Ты видел мир в ярких красках. Рядом была девчонка с каре-зелеными глазами, которая готова была идти за тобой на край света и даже дальше. И Малфой-мэнор был светлым, полным гостей, и там гремела музыка, и слышался звон бокалов. Это все было. Когда-то. В прошлой жизни.

Вот только последние полтора года ты прожил в своем собственном аду. Ты видел кровь и злость, ты видел ненависть и ненавидел сам. Ты убивал. Ты пытал. Ты заставлял людей корчиться от боли. Ты выбрал одиночество, опасаясь ножа в спину. Ты уже не тот человек, который ощущал счастье. Ты теперь — обозленный, сильный, ненавидящий. Ты боишься, но не показываешь этого. Ты пытаешься выжить, но почти физически ощущаешь свое бессилие. Дикий. Злой. Опасный. Рядом с тобой уже нет черноволосой девушки, держащей тебя за руку, — ты сам бросил ее год назад, поняв, что в твоей душе нет места любви. Ты не умеешь любить, Драко Малфой. Ты не подпускаешь к себе единственного человека, который мог бы стать тебе другом. Твои родители уже давно не такие, какими их видел тринадцатилетний мальчишка в бальном зале. У отца дрожат руки и затравленный взгляд, а мать со всех сил пытается не сломаться и совсем не спит ночами. Ты убийца, Малфой, у тебя на руке Черная Метка, а твой родной дом стал приютом сумасшедших ублюдков в темных мантиях. Это — твоя жизнь. И в ней нет места счастливым воспоминаниям.

Вот в чем причина! Все его воспоминания, которые могли стать источником для Патронуса, остались в другой жизни, которая уже кажется просто полузабытым детским сном. Злость, ненависть и боль блокируют их, не дают прочувствовать их в полную силу. Поэтому из палочки вырывается только едва заметное серебристое облако.

Бессилие поднимается в груди горькой волной. Но ведь с этим можно что-то сделать? Как-то это изменить?

И он вспоминает уставшую девушку, которая сидит в кресле, поджав под себя ноги. Измученная, но не сломленная. Сильная. У нее тоже был свой ад, о котором Малфой не знал ничего. В ее жизни тоже было много боли, много ненависти и злости. Но ведь у нее как-то получалось от этого абстрагироваться!

Драко развернулся и пошел в сторону совятни.

Почему-то ему казалось, что ее Патронус должен быть каким-то другим. Он знал ее другой — сильной, уверенной, гордой, ненавидящей. Она умела злится. Она готова драться. Она упрямая. Бесстрашная. Громкая. Опасная. Выдра совсем не подходила той Грейнджер, которую он знал.

Интересно, меняются ли Патронусы в зависимости от изменений в характере человека?

В совятне было холодно и темно, большинство сов уже отправились на ночную охоту, но его филин был здесь, и Малфой подозвал его к себе. Большая черная птица села к нему на плечо и подставила лапку для письма. Парень достал из сумки клочок пергамента и перо и начеркал несколько слов, подсвечивая себе палочкой.

— Отнеси это Грейнджер, — проговорил он хрипло, прикрепляя к лапке послание. Филин ухнул, взмахнул крыльями и растворился в ночном небе.

А теперь нужно отправиться к себе и попробовать заснуть. День и так был слишком долгим.

* * *

Эти три дня тянулись слишком медленно. Он не находил себе места, все перебирал и перебирал в голове моменты своей жизни, пытаясь найти хотя бы слабый лучик света. Но вокруг — только глухие стены, только холод, только тьма. Ничего, чтобы могло ему помочь. Ничего.

Мать присылала письма, он вчитывался в лживые слова, и ему хотелось выть от боли. Он закрывал глаза и представлял, как она садится за письменный стол, достает чернильницу и пергамент, как выводит первые слова и останавливается, пытаясь унять дрожь в руках. Он представлял, как она закусывает до крови губу, когда пишет о том, что «у нас все хорошо, в доме всегда много гостей, так что скучать не приходится». Он чувствовал ее боль и ее страх, чувствовал, как она пытается не сорваться, как тают ее силы. «Ты знаешь, у нас теперь много новых знакомых, уверенна, тебе будет интересно с ними познакомится, мы обязательно представим их тебе, когда прибудешь домой». Он стискивал кулаки и рвал письма, он сжигал их в камине и пытался забыть. Забыть все, о чем писала мать между строчек, забыть о том кошмаре, о том паническом ужасе, который царит сейчас в ее душе. Забыть все, кроме последних строк. «Держись, дорогой. Я верю в тебя».

И он держался.

Он судорожно выискивал счастливые воспоминания. Он упорно упражнялся в окклюменции, которая, спасибо Снейпу, и так была на высшем уровне. Он со всех сил искал выход.

Он ходил на занятия и сверлил взглядом прямую спину Грейнджер, и почти все его мысли занимал Патронус. Он не мог дождаться субботы. У него скопилось слишком много вопросов.

Середина октября, и над замком нависли тяжелые свинцовые тучи, а с самого утра все вокруг окутал промозглый туман — не разглядишь ничего и за два шага. Погода была мерзкой и холодной, находиться на улице было просто невозможно. Постоянно мерзли руки.

В Выручай-комнату он захватил с собой бутылку легкого красного вина, ведь знал — придется ждать. Она точно опоздает, снова будет переминаться с ноги на ногу под дверью. Ну и пусть. Вино поможет хотя бы немного очистить голову  от лишних мыслей и скоротать время.

Драко едва успел сделать первый глоток, когда услышал, как хлопнула дверь за его спиной.

— Грейнджер, неужели ты набралась наконец смелости и решила прийти вовремя? — ухмыльнулся он, поворачиваясь к ней. Гермиона стояла, сжимая в кулаке какие-то бумаги, и смотрела ему в глаза. Ее непослушные волосы были заплетены в тугую косу, мантия неряшливо расстегнута, девушка тяжело дышала — видимо, к Выручай-комнате она бежала. Но он даже не обратил на это внимания. Единственное, что он видел — это ее глаза. Дикие, злые, полыхающие обидой и ненавистью, глаза, обещающие ему смерть в тяжких муках. В них горел огонь, и она еле сдерживала себя, чтобы не ударить его каким-нибудь заклятием. Например, тем же Круциатусом, которому он ее научил. В ее глазах была бездна презрения, гнева и ярости. Драко насмешливо вздернул бровь — вечер обещал быть интересным.

— Ты встретила по дороге старину Лорда? — спросил он, делая еще глоток вина. Она дернулась, как от удара, резко вскинула руку и запустила бумагами, до этого крепко сжатыми в кулаке, прямо ему в лицо. Такого он не ожидал.

— Какого черта?! — рыкнул он, делая два шага к ней. Она не отступила.

— Чертов ублюдок, — процедила сквозь зубы, обжигая его взглядом. — Бездушная тварь.

— Закрой рот, или пожалеешь, — прошипел он, ощущая, как от злости начинают мелко дрожать пальцы.

— И не подумаю! Мразь! Как ты посмел просить меня о помощи после того, как отдал Оливандера Волдеморту?! Сколько вас было? Десять, двадцать? Какой отряд отправил твой Лорд для нападения на одинокого старика?

— Нас было тринадцать, если тебя интересуют подробности операции, — в его голосе звенит неприкрытая ярость, но она даже не обращает на это внимания, так захлестнули ее собственные чувства. — Мы аппарировали в «Дырявый котел», потом решили пройтись к мастерской пешком, погода, знаешь ли, была просто чудесной. Вся операция длилась не дольше десяти минут, мы взяли Оливандера, он почти не оказывал сопротивления. А потом я сжег мастерскую. С Оливандером Лорд хотел поговорить лично, так что извини, если тебе понадобится новая волшебная палочка, придется обратиться к другим мастерам.

Она смотрела на него широко распахнутыми глазами, полными ужаса и ненависти. Чего ты ждала, Грейнджер? Неужели ты думала, что он будет оправдываться? Оправдываться перед тобой, грязнокровкой с подделанной родословной? Неужели до последнего верила, что в этом холодном, подлом, гнусном Пожирателе есть хоть что-то светлое?

— Подонок! Ненавижу тебя! И твою семью ненавижу! И всех этих мерзких тварей, гнусных псов, которые служат змеемордому! Ненавижу! Ты слышишь? Ненавижу!

— А чего ты ждала, Грейнджер? Только не говори, что хотела меня перевоспитать, — он заливается злым смехом, и она ступает шаг ему на встречу, продолжая выплевывать ругательства в его искаженное яростью лицо.

— Тварь. Сволочь. Сукин сын. Чудовище. Ублюдок. Как же я тебя ненавижу!

Он резко выбрасывает руку, бокал с вином отлетает к стене, и по ушам бьет звук разбитого стекла.

— Так чего же ты обо мне не знала? Я тебя спрашиваю! — он перешел на крик, и всю невозмутимость как будто стерло с лица. Его глаза опасно блестели, а рот искривился в презрительной усмешке. Драко резко задрал рукав рубашки, оголяя левое предплечье. — Смотри! У меня есть Метка, я — Пожиратель Смерти! Я убивал и пытал людей, мои руки в крови по самые плечи, я чувствую ее запах каждый день! В моем доме живут Пожиратели, туда приводят пленников! Я ненавижу грязнокровок! Что из этого тебе было неизвестно, когда ты согласилась мне помочь? Ты знала все это, но все равно пришла в Выручай-комнату, как только я позвал! Ты ведь знаешь, что мы по разные стороны баррикад, Грейнджер! Ты на стороне ангелов, а я ближе к аду, чем кто-либо!

Гермиона подлетает к нему в мгновение ока, замахивается и бьет со всей силы, как когда-то учили мальчишки во дворе, бьет костяшками пальцев, чтобы причинить больше боли, чтобы эта подлая мразь почувствовала хотя бы часть той боли, которая выжигала ее душу изнутри.

Но он перехватывает ее кулак ловким движением, холодные пальцы ловят ее запястье, выворачивают руку за спину. Плечо начинает надсадно ныть.

— Отпусти руку, Малфой. Отпусти, иначе я за себя не ручаюсь, — прошипела она, но Драко лишь смерил ее ледяным взглядом и сильнее сжал запястье. Гермиона скривилась от боли и тут же попыталась ударить его левой рукой. Он перехватил ее новый удар с такой же легкостью, как и предыдущий.

— Хочешь, я скажу тебе, от чего ты бесишься? Чего прилетела выяснять отношения, вся пылая праведным гневом? Хочешь, скажу почему ты орешь сейчас на меня, срывая голос? Хочешь? — Драко наклоняется, чтобы их глаза были на одном уровне.

— Отпусти меня! — хрипит она, пытаясь вырваться из кольца сильных рук, но силы явно не равны. Остается только сжигать его взглядом, передавать ему всю свою ярость и злость, всю обиду и отчаянье. Остается лишь смотреть в его серые глаза и вспоминать, как в них застывали молнии на Астрономической башне. — Отпусти, подонок!

— Да ты меня просто хочешь, Грейнджер. Ты запала на меня, как последняя дурочка. Именно поэтому тебя так задело то, что я участвовал в захвате Оливандера. Именно поэтому ты набрасываешься на меня с кулаками. Чтобы хоть как-то оправдаться перед самой собой.

Гермиона потрясенно замирает, смотря на его презрительную усмешку и не веря своим ушам.

— Тебя в детстве не роняли, Малфой?

Драко ухмыляется еще шире, не отпуская ее рук. Она снова начинает вырываться.

— Убери от меня свои грязные руки! — наблюдать ее сопротивление довольно забавно, но он начинает немного раздражаться. Он смотрит на нее — бледную и брыкающуюся, смотрит, как она морщится, пытаясь освободить руки, и никак не может придумать, что с ней дальше делать. Отпустить руки — проиграть. Не отпускать — а смысл?

— Грейнджер, если не перестанешь дергаться, я тебя поцелую, — она смотрит ему в глаза, она слишком близко, она кидает в него слова насмешливо:

— Ты никогда не поцелуешь меня, Малфой. Ты же испачкаться боишься о грязнокровку.

Она вырывается, осыпая его проклятиями, сдувает с лица выбившуюся прядку волос, разъяренная дикая кошка, того и гляди — поцарапает.

И он не выдерживает, его железная хватка становится уж совсем нестерпимой, он резко наклоняется и впивается губами в ее губы. От неожиданности она приоткрывает рот, впуская его язык, а через мгновенье уже закрывает глаза и отвечает на поцелуй, со всей неистовостью, со всем безумием, на который только способна. У него на губах вкус сухого вина, и они сплетаются языками, и это почти больно и так жарко, что подгибаются колени. Они кусают губы, совсем позабыв про осторожность, и она чувствует у себя во рту привкус крови, — своей? его? — она не знает, не думает, она просто не может думать, потому что рассудок ее взял отпуск. Она ему мстит, этот поцелуй — его удар, который она выдержала. В нем боль, горечь и обида, в нем бешенство и еще что-то, что трудно обозначить каким-либо словом. Она даже не успела понять, когда он отпустил ее руки, просто схватила его волосы на затылке, притягивая к себе еще ближе. Его руки с силой стискивают ее в объятиях, но она совсем не чувствует боли, ей плевать. Они целуются жестко, жадно и глубоко, они пробуют друг друга на вкус, они задыхаются и горят, но даже и не думают останавливаться. Черт, так горячо, так сильно, так страстно...

Они разрывают поцелуй, они тяжело дышат и смотрят друг на друга, и в глазах — потрясение. Гермиона резко выкидывает руку, и он на этот раз не успевает среагировать, ее кулак врезается ему в скулу. Драко скривился от боли, и в мозгу мелькает мысль, что на лице, скорее всего, останется ссадина, но почти сразу же все мысли исчезают, их поглощает животная ярость. Девушка отскакивает от него и достает палочку, ее губы припухли, а щеки залил румянец, у нее дрожат пальцы, и мысли в голове путаются.

— Ненавижу, — выдыхает она еле слышно, нацеливая на него палочку. Он тут же выхватывает свою. — Ненавижу!

— Да брось, Грейнджер, тебе же понравилось, — он тихо рассмеялся. Гермиона вздрогнула и запустила в него Ступефаем. Он легко поставил щит. — Решила затеять дуэль? Брось, у тебя нет шансов.

Гнев в ней достигает апогея, и она начинает палить заклятиями. Из ее палочки вырываются один за другим проклятия, а он все так же непринужденно их отбивает. Она похожа на разъяренную мантикору, она тяжело дышит, снова и снова нападает на него. И его хриплый смех — словно катализатор для ее злости. И наконец ей удается пробить его защиту, он не успевает поставить блок, ее заклинание отбрасывает его к стене и палочка выпадает из длинных пальцев.

Он не прекращает ухмыляться.

— И что теперь, Грейнджер? Ты все еще не бьешь безоружных?

— Ненавижу! — выкрикивает она и выбегает из комнаты, громко хлопнув дверью.

Она бежит темными коридорами, и воздуха в легких не хватает, и сердце бешено колотится в груди, но Гермиона не останавливается, она просто не может позволить себе остановиться, иначе ее сразу же накроет волной таких свежих еще воспоминаний. Она бежит, сломя голову, к башне Гриффиндора, туда, где все будет привычно и знакомо, где не будет чертова слизеринца, не будет вкуса вина и крови на губах, не будет прерывистого дыхания — одного на двоих. Она бежит вверх по лестнице, она перепрыгивает через ступени, туда, в гостиную, она спешит быстрее скрыться за портретом от всего мира. Она выкрикивает пароль, залетает в гриффиндорскую гостиную, не обращая внимания на удивленный взгляд Полной Дамы. Она обессилено падает на пол возле камина и закрывает лицо руками.

Несколько минут тому назад ее целовал Драко Малфой. И это было охренительно.