Город из Лепестков Хризантем (гет)

Я чувствовала, что уже не должна ничему удивляться, здесь я повидала многое, но все же не переставала смотреть на свое бумажное тело, шуршащие от любого движения пальцы и лицо, свернутое из бумаги. Я присела с дедком рядом. Он снова предложил мне чая. Я не отказалась. Держала сложенную из коричневой бумаги чашечку, в которою был налит бумажный чай. Как ни странно, но чай был горячий, и прикосновение к чашечке грело мне пальцы.

«Во дела!» — подумала я и попыталась сделать глоток.

Медленно и осторожно, словно бы боясь, что мои бумажные губы намокнут и распухнут от воды. Но нет, бумажная вода мягким теплом разлилась во рту, потом прокатилась по горлу и наконец попала в бумажный желудок.

«Возможно, все к лучшему?» — подумала я, но ответа на этот риторический вопрос не нашла.

— Дед, — спросила я после очередной чашки чая, — и как мне снова стать нормальной?

— Скажи, ты любишь играть в игры? — проговорил он, улыбнувшись почти беззубым бумажным ртом. — Я вот очень люблю! Сыграешь со мной?

Я не знала, что и ответить. Был ли у меня выбор?

— Давай так, если выиграешь, я отдам тебе пропуск и отпущу. А если проиграешь, то я расскажу тебе сказку. — он снова заулыбался. — Я помню тысячи сказок, и рассказывать их тоже люблю!

Поднявшийся легкий ветерок снова заставил теперь уже бумажные колокольчики петь, и словно бы ничего не изменилось.

Я подумала: «Почему бы и нет, в конце концов, даже если я проиграю, сложное ли дело еще за одной чашечкой чая послушать необыкновенную сказку?»

Я тогда еще не могла и представить, как сильно ошибалась.

— Хорошо! Давай сыграем! — согласилась я, разглядывая поющих на ветру колокольчиков.

Старичок заметно оживился. Вскочил на ноги, потирая бумажные руки, и быстро засеменил в дом. Из-за закрытых деревянных панелей доносились громкая возня и приглушенные причитания старика, который, видимо, упорно искал нужную вещь, но найти не мог, и этого выводило его из себя. В конце концов, он появился на крыльце с охапкой сложенных вееров в руках, двумя подушками, прямоугольной коробкой и еще одной странной вещицей. Я долго всматривалась в эту вещь, пока старик не заметил моего удивленного взгляда и не пояснил:

— Это — игрушка! — поднял он вверх небольшую штуковину, чтобы я сумела ее получше разглядеть. — Ты, наверное, не знаешь дерево гинко? Ну, да ладно. Так вот — это те, игрушка в виде листа дерева гинко, а это, — старик потряс те в воздухе, и два бубенчика, подвешенные за ниточки по краям игрушки, зазвенели, — бубенчики!

Потом он поставил на доски крыльца прямоугольную, сантиметров двадцать в высоту, коробку, и указал на нее кривым пальцем.

— Макура — коробка из павловкового дерева!

— Э-э-э-э… — все эти названия меня сбивали с толку, хотя я и пыталась слушать старика внимательно.

— Ладно… — на выдохе произнес он.

Дедок, видимо, сжалился над моими явно сниженными интеллектуальными способностями и дальше стал раскладывать оставшиеся принадлежности молча.

Поставил эту самую коробку Макуру, как он сказал, а на нее взгромоздил игрушку — те. Потом отсчитал от Макуры примерно два длинных шага в обе стороны и положил друг напротив друга по подушке, предварительно встряхнув бумагу от пыли.

— Готово! — радостно воскликнул он, потирая руки и показывая мне, что я должна усесться на подушку, а сам сел напротив меня.

Когда я села на бумажную подушку, подогнув ноги под себя, грубо смяла ее грани, после чего она уже перестала быть похожей на подушку. старик подал мне пять вееров, и заявил, торопливо убегая на свое место и улыбаясь:

— Ты первая кидаешь!

Я подняла один из вееров, развернула, осмотрела его: я держала в руках самый обычный веер, сделанный из выцветшей голубой бумаги, и не понимала, что делать дальше.

— Просто бросить? — задумчиво буркнула я, взглянув на старика.

Тот быстро закивал, глупо улыбаясь.

— Да! Руку ставишь перед собой, вот так, — показал он, — веер лежит плашмя, — он снова показал. — И кидаешь от груди.

Я смотрела на все его движения и, честно говоря, эта игра уже наскучила мне. Да еще старик так муторно объяснял, что я чудом сдерживала себя, чтобы не зевнуть. Потом он закончил и умолк. Я почувствовала некое облегчение от наступившей тишины. Еще несколько секунд глядя то на веер, то на эту игрушку те, я расположила руку перед собой, как показывал дед, и кинула. Кинула небрежно, совершенно безразличная к тому, попаду я или нет. Раскрытый веер стремительно полетел к прямоугольной Макуре, но в последний миг ветерок подхватил грани, веер перевернулся и, основанием сбив игрушку, пролетел под ней, упав на доски крыльца широкой частью в сторону коробки. Сама же игрушка, перевернувшись в воздухе, мягко падая на коробку, отскочила и приземлилась прямо на мой веер.

— А-а-а-а, — захрипел старик от удивления, а его бумажные глаза чуть не вылезли из орбит, — вот это бросок! Определенно… Определённо сорок очков.

Он так радовался моему успеху, что я невольно тоже заулыбалась и скромно заметила, поднимая второй веер:

— Новичкам везет!

Потом я кидала второй, третий и четвертый раз: то веер не сбивал игрушку и ложился на Макуру плашмя, а игрушка, ударяясь о него, падала на пол и вставала вертикально рядом с коробкой, то веер ложился на Мукуру и подминал под себя те, как будто это великан, топчущий деревья. А в четвертый раз, мне, видимо, почти удалось нечто такое, от чего старик даже привстал на ноги и захрипел так, что я подумала, он сейчас в обморок упадет. Мой веер сбил игрушку, которая упала вертикально с Макурой, лег одним свои краем на коробку, а другим на те, но получилось так, что через несколько мгновений основание перевесило, и веер упал с Макуры на игрушку, похоронив ее под собой. Видя, что у меня ничего не получилось, старик что-то пробормотал, стирая пот со лба, и сел на место.

Я же, не до конца понимая, как так могла кинуть веер, что перепугала старика, кинула его последний раз, но тот просто пролетел над те и упал, перевернувшись в воздухе недалеко от ног старика. Я выдохнула, скорее от облегчения, чем от усталости.

— Восемьдесят четыре очка! — воскликнул дедок, откладывая пергамент. — Очень неплохо для новичка. Да ты не волнуйся, я всегда играю честно, не накручиваю себе очки и не снимаю твои, — а потом заулыбался, так по-доброму мило, что мне и впрямь показалось, будто дед говорит чистую правду. — Просто если бы я начал рассказывать тебе, как насчитываются очки, ты бы со скуки померла.

Потом кидал дедушка. Он при каждом удачном падении игрушки те радовался, словно ребенок. Не буду затягивать рассказ и скажу просто — дедок выиграл. Я похлопала ему устало, изображая радость, а он, тяжело дыша и улыбаясь во весь рот, несказанно был горд своей победой.

— Ух, а хороший противник, мне попался! — воскликнул он. — В последний раз, помню, играл я с одной ведьмой в беличьем обличье, так та постоянно пыталась мухлевать и силы свои использовать. Пришлось дать ей по рукам, а она на меня так разобиделась, что потом ближайшие две сотни лет со мной не разговаривала! — дедок выдохнул, поднимаясь с подушки. — Ну и правильно, скажу я тебе. Ворчливая была ведьма-то, склочная, хотя во всем лесу только ко мне ходила играть. Один я терпел ее характер, потому что красивая была, чертовка. Даже подумывал жениться… — старик как-то гортанно засмеялся, словно бы сам с собой. — Еще чаю?

— Нет, спасибо, — проговорила я мягко, тоже поднимаясь с подушки и усаживаясь на крыльцо, чтобы уставшие от сидения ноги могли отдохнуть. — Может, сказку расскажете, раз уж я проиграла?

— Сказку, сказку… — задумчиво проговорил дедушка. — Эх. Вот ведь молодёжь, вечно спешат по делам, — промычал он, печально взглянув на меня.

Я замялась под укоризненным взглядом его зеленых глаз, и мне показалась, что он понял, о чем я думаю на самом деле. Я хотела что-то сказать в свое оправдание, чисто машинально, лишь бы не выдать себя, но старик меня опередил.

— Да, я все понимаю! — ласково произнес он, садясь рядом со мной на крыльцо. — Сказка, значит… Так вот!

Перед тем, как начать, он вынул из-за пазухи своего старого кимоно две толстые прямоугольные бумажки, покрытые светящейся на солнце позолотой, с тремя красивыми черными иероглифами. Он без лишних слов стал их сворачивать, все время приговаривая: «Сказка, сказка, сказка» — словно бы бубнил мантру себе под нос. Когда он закончил загибать и сворачивать толстую бумагу, на ладошке у старика покоился небольшой бумажный журавлик, крылья которого отливали золотом.

— Вот твоя сказка! — крикнул дед и подкинул журавлика в воздух. — Лови ее! А как поймаешь, будут тебе и билетики, — и он заулыбался, снова показывая наполовину беззубый рот.

Я смотрела, как журавль, немного покружив над домом, набрал высоту, быстро полетел за деревянные ворота куда-то в лес. Я не знала, что и делать, запаниковала, заерзала на месте.

— Ну, что ты смотришь?! — на этот раз с укором посмотрел на меня старик. — Вот тебе сказка, которую ты хотела услышать. Лови ее, пока не улетела!

И я побежала. Сорвалась с места и, резко распахнув створки ворот, выбежала в лес, кинулась по тропинке, не спуская взгляда с улетающего журавля. Я была в тот миг в полнейшем смятении. Мысли путались, я не осознавала, что толком мне нужно делать, и просто бежала за этим бумажным журавлем через бумажный лес. Позже, когда мысли пришли в порядок, я выбранила старика, что так жестоко пошутил надо мной. Поклялась даже самой себе, что если увижу его снова, то дам ему в лоб. А пока я бежала…

Я пыталась следить за полетом журавлика и одновременно смотрела, чтобы он не врезаться в какое-нибудь бумажное дерево на своем пути. На мое счастье, деревья в бумажном лесу росли редко, а кроны их были не слишком густо развесистыми. Голубое небо с высоко плывущими бумажными облаками поражало своими глубиной и величием. А лес поражал красками, успокаивал пением птиц и дуновениями мягкого прохладного ветерка.

Я торопилась, бежала сломя голову, устала и вспотела, словно загнанная лошадь, за этим треклятым журавликом, который, казалось, летел в вышине все быстрее. Я готова была упасть от изнеможения и трижды плюнуть на все, как что-то черное мелькнуло в вышине. журавль вскрикнул пронзительно громко и упал куда-то за деревья, болтая крыльями на ветру, словно тряпичными. Я охнула от удивления и замерла на несколько секунд, наблюдая, как падает журавль.

Метров через десять передо мной возникла высокая стена кустарника. Я огляделась — обойти ее было никак нельзя, кустарник уходил в обе стороны, и ища новый путь я бы потратила уйму времени, так что я решила ломануться напрямик. Ветки царапали меня и цеплялись за одежду, я с трудом раздвигала их и как могла быстро торопилась пройти эту преграду. Пару раз толстые ветки били мне по ногам, и я вскрикивала от боли и неожиданности. А иногда тонкие маленькие веточки пытались выколоть мне глаз, и хоть с виду это выглядело бумажным и неопасным, что можно смять в кулаке, но тем не менее ветки почему-то сохранили свою прочность.

Когда я выбралась из темноты зарослей, словно дикий медведь, плюясь и ругаясь, свет дня ослепил меня на мгновение, и поэтому я не увидела нового препятствия передо собой.

Я наткнулась и почти сразу поняла, что это человеческое тело. Мы упали. когда боль и удивление схлынули, я поняла, что смотрю в зеленые глаза какого-то парня. Еще несколько мгновений мы пялились друг на друга глазами с пятирублевую монету, парень пришел в себя раньше меня, потому что его бумажные глаза просветлели, а рот растянулся в приветливой улыбке.

— Привет! — пробормотал он.

Я хотела тоже сказать что-то приветливое, но внезапно почувствовала, как его бумажная рука оказалась на моей груди. Я посмотрела на руку, потом перевела взгляд на парня и только потом закричала, резко, в порыве, стыдливо прикрывая грудь, от возможных дальнейших посягательств, рванулась назад. машинально дернув ногой, ища точку опоры, и нашла ее в промежности этого паренька. Я пищала от всей неловкости этого момента, стараясь отползти от нахала как можно дальше, и не поняла, как дала ему коленом между ног.

— Прости… — прорвалось у него сквозь стиснутые зубы.

Слова его мне показались достаточно искренними, в конце концов, я ему отплатила. Хотя самолюбие мое все еще требовало для этого хама изуверской расправы, я с трудом смогла с ним справиться, прежде чем поднялась, пытаясь всеми силами забыть еще не остывшие ощущения чужой руки на моей груди, и подошла, чтобы помочь подняться.

— И ты прости! — проговорила я.

— Ты чего делала в кустах? — вдруг в лоб спросил он, отряхнув бумажное кимоно от дорожной пыли.

Я опешила и лихорадочно размышляла, сказать правду или соврать, а потом выдала самую избитую и ничего не объясняющею фразу:

— Ничего.

— А! — коротко бросил он, делая вид, что удовлетворен ответом. — Ну, тогда пока! — он улыбнулся, оборачиваясь. — И будь аккуратна в следующий раз!

А потом развернулся и просто пошел дальше. А я почувствовала себя в тот миг брошенной дурочкой, что ли. Он вроде хоть и был бумажным юношей, но показался мне симпатично свернутым, и для меня было неприятно вот так расставаться. А еще через секунду все эти мысли неожиданно исчезли, словно лопнули как воздушные шарики, когда я вспомнила, для чего я пробиралась через кусты. В суматохе я быстро начала оглядываться по сторонам, пытаясь определись, куда мог упасть раненый журавль, и когда вспомнила, опрометью снова бросилась в лес, забыв и о парне и о его злосчастной руке у меня на груди.

Оказавшись в центре небольшой полянки, между бумажными побегами молодого сосняка, я стала методично и внимательно прочесывать всю поляну, потому что не не нашла ни живой, ни мертвой птицы. Конечно, во мне зародились сомнения, что это не то место и нужно идти дальше. На мое счастье, я краем глаза заметила, как в траве что-то блеснуло. Я подошла и между стеблей бумажной травы увидела гребень: черный лак слегка поблескивал по краям, а в середине раскинулась россыпь из разноцветных крохотных перламутровых и красных хризантем, лилий вперемешку с темно-синими лепестками клена. Я подняла его, повертела в руках, проверила зубцы — оказались острые. С виду был гребень как гребень, красивый, конечно, но больше ничего особенного.