Темноводье (джен)

Машина привезла нас прямо к моему дому.

За время пути я успела немного задремать, привалившись к острому плечу Хибари, так что вылезать из теплого салона на ночной мороз было особенно неприятно. Кёя грубо растолкал меня и вышел сам, придерживая мне дверь. И на том спасибо.

В сон клонило неимоверно. Да и в целом как-то накрыло безразличием ко всему. Так что на родителей, выбежавших навстречу, я обратила мало внимания, рассеянно махнув им рукой в знак приветствия. Это выглядело глупо и забавно, наверное.

Кёя взял все объяснение на себя, хотя, если честно, это было очень сложно. Мать до последнего пыталась оборвать его речь и обвинить в том, что он втянул меня в неприятности, являясь неподобающей компанией. Отец же, видя, как стоически держится Хибари, решил пойти ему навстречу. Все же, вообще-то, Кёя всегда был чертовски несдержан. А здесь, внезапно, проявил чудеса спокойствия, беседуя с моими разволновавшимися предками. Приятно, кстати.

Нас загнали пить теплый чай, где меня засыпали вопросами о самочувствии, а затем по очереди заставили отогреться в душе, естественно, пропустив меня первую. Было уже поздно, так что, созвонившись с отцом Хибари, родители постелили моему другу в гостевой комнате. Школу мне было решено пропустить, благо, был последний день рабочей недели и впереди уже маячили выходные.

Это был первый раз, когда Кёя был у меня в гостях, но никакого пиетета не было.

Мы разошлись довольно быстро, но стоило мне задремать, я услышала, как тихо открылась дверь. Приоткрыла глаз, переворачиваясь на бок, и с интересом уставилась на Кёю. Тот невозмутимо прикрыл дверь обратно, входя в темную комнату, и осмотрелся с плохо скрываемым любопытством. Хмыкнул и прикрыл глаза, встав, опираясь спиной о противоположную стену. Замер, скользя взглядом по противоположной стене. Той самой, которую я лишила обоев и на которой уже начала многое рисовать да клеить.

— Ты чего тут? — хрипло шепчу, испытывая легкое смущение от того, что он так просто зашел в мою святая святых и теперь смотрит нечто настолько личное.

— Я пришел охранять твой сон, — невозмутимо бросает, — спи.

— Ты шутишь, что ли? А сам? — не знаю, что меня беспокоит больше, абсурд ситуации или то, что он реально может встать и охранять мой сон, как и сказал.

— Я сказал спи, — раздраженно.

Ворочаюсь, недовольно отворачиваясь от странного Кёи, и буравлю взглядом стену, посильнее укутавшись в одеяло. От приоткрытого окна веет прохладой и свежестью. Но на полу, я знаю, гуляет неприятный сквозняк, морозно липнущий к ногам.

Мне немного неловко от того, что Кёя смотрит на несколько своих же портретов на стене. С тех пор, как я решила разукрашивать ее, произошло не так уж много ярких событий. Большинство из них были связаны с Хибари. На белой стене были в хаотичном порядке несколько зарисовок: вот стилизованная я с собранными в высокий хвост волосами и в белом халате отрабатываю удар на груше, а в облачке мысли зарисовка, где я бью по самому Кёе, а он удар блокирует, принимая его на скрещенные руки. Вот я и маленький Хибари, в той одежде, в какой мы впервые встретились, на фоне высокого кривого дерева, на ветке которого маленькая я сижу, а Кёя стоит, задрав голову, и смотрит на это злыми глазами. Вот мы сидим и я ему читаю, пока он лежит рядом, прикрыв глаза, закинув руки за голову. Были несколько зарисовок маленькой меня с родителями и семейных фото, где мы дурачимся. Просто силуэты, в которых, благодаря прическе и одежде, узнавалась я, на фоне фотки колеса обозрения, например, из которой был вырезан кусок как раз под мой силуэт. А еще была зарисовочка в рамке, как от полароида, довольно большого количества стилизованных персонажей: я и мои девчонки из класса. Несколько распечаток из автомата с мгновенными фото, где я дурачусь с Киоко или Момо-чан в разное время.

— Интересно? — спрашиваю, не оборачиваясь. Слышу хмык. — Ты ведь не уйдешь? — опять хмык. — Зачем? — хмык. — Ляжешь рядом? — молчание.

Сажусь на кровати, отбрасывая одеяло, и рассматриваю Кёю. Пижама отца ему сильно велика, это смотрится мило. Ноги босые, а пол все еще холодный. На мне самой нет пижамы как костюма, есть только огромная темно-синяя xxl футболка, сидящая платьем. У нее широкая горловина, так что я хожу по дому, сверкая ключицами, и короткие пижамные шортики нежно-розового цвета, которые мне по возрасту совсем не стыдно носить. И которые не видно под футболкой.

— Давай, я даже выделю тебе подушку. — я все равно сплю на одной, ее же обнимая, пока вокруг меня валяется еще две-три. — Пожалуйста, а то меня будет мучить совесть. Я долго засыпаю, и пока ты будешь караулить, сам не выспишься.

Мне десять, и я ну ни капли не боюсь спать с парнем в одной постели.

Ему одиннадцать, и он не особо против. Не знаю, насколько «взрослый» в этом плане Кёя, но, кажется, он вообще пока не воспринимает женский пол как объект для симпатий. Он в принципе из ровесников воспринимает только меня, по крайней мере, как мне казалось до сегодняшнего происшествия. Сейчас я, конечно, уже не знаю. Может, и тех хулиганов воспринимает.

Сама же я воспринимаю Хибари двойственно. С одной стороны — я прекрасно знаю, что он ребенок, а я нет. Ему одиннадцать, а мне совсем не десять. А с другой — он довольно взрослый, если задуматься, и очень непредсказуемый. Это интересно и я считаю его своим другом, не скатываясь в банальное «мило-заботливое покровительство», как с остальными ровесниками, что являются абсолютно натуральными детьми.

Мы с Хибари оба довольно мелкие и тощие, так что на кровати умещаемся легко. Делюсь одеялом, и, чтобы не смущать, отворачиваюсь к стене. Кёя не ворочается, пытаясь устроиться поудобнее, просто ложится и замирает, рассматривая потолок.

А я ворочаюсь. Наверное, жутко его раздражаю, но ничего не могу с собой поделать. Лежим, смотрим вверх уже оба.

— Знаешь, я хотела наклеить на него звезды, — неожиданно подаю голос, тихо, но не шепотом, — белые, специальные, чтобы днем незаметно впитывали свет, а ночью светились. Даже нашла примерно, где закупиться нужными наклейками. Придешь помогать?

— Спи, — обламывает мою попытку завязать разговор Хибари, никак больше не шевелясь.

Обиженно отворачиваюсь обратно, однако, пристраиваясь, по случайности, ему почти под бок. Как? А, не важно. Слышу едва-едва различимое «приду» и расплываюсь в глупой улыбке, радуясь. Будем с Кёей клеить мне звезды на потолок. Классно.

Одеяло у меня теплое. Хибари тоже теплый. От него просто волнами исходит тепло. Мне снится какая-то муть, из-за чего я ворочаюсь во сне, забрасывая на Кёю свои конечности, а потому замечаю это. Замираю испуганно и почти мгновенно просыпаюсь, быстро убирая их от него подальше. Срам-то какой. Но Кёя не просыпается, ворочается сам, и я понимаю, что муть снится не только мне. Кёя морщится, но если я вижу что-то бессвязное, что забывается сразу же с пробуждением, то он явно видит какой-то кошмар. Хмурится сильнее, цепляется пальцами за подушку и зябко ежится. Поправляю маленькому хищнику одеяло и осторожно укладываюсь обратно, но отодвигаясь от него, на всякий случай, на некоторое расстояние.

Я довольно тактильная, на самом деле. Мне неприятно, когда дети хватают меня за руки или дергают, дотрагиваются со спины, но это издержки моего настоящего возраста. На самом деле прикосновения мне приятны. И я не придаю им очень уж большое значение, так что не против лежать поближе к Хибари, или вовсе обнять его во сне. Но не думаю, что Кёя поймет подобное вот так сразу.

А еще это довольно опасно. Во сне, отбиваясь от кого-то, Хибари резко… лягается, а я зажимаю себе рот, чтобы не заорать дурниной. Только задремала — и на тебе по бедру внезапно из темноты. На глаза наворачиваются слезы, одной рукой держусь за свой будущий синяк. Да чтоб тебя. Сажусь на кровати, прижимаясь спиной к стене, и слабо стучась о нее затылком. Решаюсь.

— Кё-ёя, — пихаю его в плечо и мягко зову, не убирая руку. Кёя теплый. И не хочет просыпаться. Хмурится, но уже чуть меньше.

Меня немного волнует это тепло, а потому я кладу ему руку на лоб, осторожно, бережно, боясь, что он проснется по закону подлости именно в этот момент, но температуры нет. Наверное, это я мерзну. Я вообще часто мерзну, так что ничего нового.

Можно было бы прикоснуться к его лбу губами, как делает мама. Это более действенный метод проверить температуру. Но… извините, но если целовать, то не Хибари ночью, пока он не подозревает. Даже в медицинских целях.

Вновь устраиваюсь удобнее и хочу, наконец, уснуть. Хибари затихает, и я тоже потихоньку проваливаюсь обратно в сон.

Шорох, кровать прогибается под неожиданно резкими движениями где-то сбоку, меня хватают за талию и за локоть, перебрасывают каким-то странным движением-перекатом, в какой-то момент прижав к себе, когда я оказываюсь сверху, не успев сгруппироваться и просто безвольно позволяя себя двигать, а потом столкнув. Лечу с кровати, ошалело таращась в размытую темноту.

— Че?

Хриплое дыхание откуда-то сверху мне в ответ. Наверное, надо бы испугаться, но рядом Кёя и я совсем не боюсь. Потому что когда рядом Кёя, бояться надо только его. А это у меня не выходит.

— Ты стебешься, что ли? — раздраженно-устало бросаю, глотая зевок.

— Хана, — тихо зовет меня с высоты кровати Хибари. Встаю, вообще не понимая, какого лешего он творит, и потягиваюсь, понимая, что такая пробудка — точно не то, что доктор прописал.

Имя звучит непривычно, такое редко случается, но это не первый раз, когда Хибари снисходит до столь фамильярного обращения.

Спросонья даже не понимаю, каким тоном он ко мне обращается, чтобы сориентироваться. Наверное, это и к лучшему. Тон непонятный. Непривычный.

— Мне тоже всякая дурь снится, — бросаю в пустоту, не приглядываясь к сидящему на моей кровати мальчишке, — забей. Пошли пожрем? Раз уж проснулись.

Выражаюсь, как последний быдлан.

Отвратительно, наверное. Спросонья я плохо понимаю, где и с кем нахожусь, в какой именно ситуации, и, честно, мне все еще как-то плевать. Кёя меня достал, в какой-то степени. Своей серьезностью, отстраненностью, холодом.

Почему-то очень хочется сказать ему что-нибудь ободряющее и обнять, особенно сейчас, но осознание происходящего возвращается и я удерживаю себя от подобных поступков. Неловко. Не смотрю на него, демонстративно беспечно стоя посреди комнаты. Надеюсь, родители не проснулись на грохот.

Аккуратно спускаемся вниз. Я довольно неловкая, собираю тумбы мизинчиками, все такое, но по ночам могу быть бесшумной, если путь ведет к еде. А вот Кёя меня даже пугает. Приходится постоянно оглядываться, настолько незаметным он может быть. Кажется, что иду в компании призрака. Жуть. Передергивает.

Ночь, тишина. Тихое кипение чайника. Беру в руку нож, он блестит. Режу хлеб, он хрустит. Слава хлебопечке.

В Японии, вообще-то, не очень распространены различные бутеры с хлебом и вообще хлеб. Но иногда мы с семьей балуем себя европейской кухней, так что у нас он есть чаще. Есть магазинный, уже порезанный, хлеб для тостов. Но это вообще не то, если честно. И вообще, я никогда не привыкну к местной кухне.

Кёя беспардонно шарится в холодильнике. На своей территории я чувствую себя максимально комфортно, и то же советую делать Хибари, говоря, что наша семья — не элита и снобы — стараясь, чтобы это звучало без оскорбления в его сторону — а я вообще не люблю в домашнем кругу всякие условности. Его дважды просить не нужно. Свет его лампочек и лунные лучи, пробивающиеся из окна — наше единственное освещение.

Свет лампочек холодильника ночью — естественное освещение этой кухни.

Сидим, едим. Чайник — звенит. Завариваю чай для Кёи, для себя — кофе. Щедро лью в стакан сгущеночку. Красно-белая упаковка не как родная сине-голубая откуда-то из далекого-далекого прошлого, но по вкусу и составу все очень близко. Отпиваю, высовываю кончик языка, чуть сморщившись. Дурацкая привычкка. Горячо, но вкусненько. Кусаю хлеб. Просто голый хлеб.

После хлеба зажираем на пару с Хибари несколько моти. Если Хибари и удивляется моим вкусовым пристрастиям и ночному поеданию хлеба, то ничего не говорит. А моти даже одобряет, с аппетитом сверкая глазами на конфетки из рисовой муки. Вкусные сладости, мое любимое угощение. И чай с ними можно пить, и, что особенно для меня приятно, кофеек.

— Хочешь еще чего-нибудь? — кажется, он удивлен моим вопросом, но к себе некоторое время прислушивается. Отрицательно качает головой.

— Пошли спать? — шепчу, отставляя кружки, чтобы потом помыть.

Хибари молча кивает на мою, мол, кофе же.

— А, — небрежно пожимаю плечами, — меня не бодрит. Просто вкус нравится.

— Ясно.

— Кея?

— Что, — после недолгой заминки добавляет, — Хана?

Внимательно вглядываюсь в его лицо, чуть щурясь, и вздыхаю.

— Все хорошо?

— Более чем.

— Точно? — он выразительно смотрит в ответ, и я пожимаю плечами, мол, ладно, как хочешь.

Бесшумно поднимаемся наверх, Кёя мешкает, поглядывая на гостевую спальню, но я мягко хватаю его за рукав пижамы и тащу за собой.

— Я тоже буду охранять твой сон, — бросаю, когда мы уже укладываемся. Скоро будет утро, я, кажется, уже вижу светлую полоску на небе, неумолимо растущую с каждым мигом. Но нас не будут будить, так что ничего.

— Вот еще.

— Кёя, — говорю ему очень серьезно, поворачиваясь так, что вижу лицо.

«Ты просто выкинул меня с кровати во сне. Мне же лучше, если тебе ничего не приснится, » — небрежный ответ застревает в горле. И я только слабо улыбаясь ему, неожиданно набравшись храбрости и взъерошив темные волосы мальчишки.

Тут же с головой накрываюсь одеялом и пытаюсь спрятаться, но Хибари меня ловит. Ерзаю и пытаюсь уползти, но одеяло — оковы, и вскоре меня прижимают к себе, довольно грубо, кстати.

— Хмпв, — бурчу.

— Спи, — лаконично обрывает бурчание Кёя, ослабляя хватку, но медля с тем, чтобы убрать руки окончательно.

Назло ему не отстраняюсь, устраиваясь поудобнее под боком.

Вот веселье. Вырастем — со стыда умрем.

Шутка. Он забьет меня до смерти раньше.

Остаток ночи проходит спокойно.

На утро я просыпаюсь одна, а на том месте, где был Кёя, о которого я опиралась спиной всю ночь, лежит крупная подушка. Непонимающе хлопаю глазами, а потом хмыкаю. Пусть так. Кровать уже остыла, так что он ушел явно давно.

Судя по часам, родители уже ушли на работу. Интересно, а Хибари?

Выползаю из кровати, наскоро застилая ее, и иду на разведку. Проверяю гостевую комнату и там же обнаруживаю сидящего на кровати в позе для медитаций Кёю. Но стоит мне открыть чуть скрипнувшую дверь — и когда она у нас начала скрипеть? — он тут же открывает глаза, в которых читается н е н а в и с т ь.

В шоке смотрю на него, и у меня аж ноги подкашиваются, а он миролюбиво смотрит на меня. Приглючилось? Хлопаю глазами, щипаю себя за руку. Чисто для того, чтобы проверить… что проверить? Не снится ли мне, что Кёя оказался чертовым демоном?

— Не люблю, когда меня тревожат, — поясняет на мой ошарашенный взгляд, а я сажусь там, где стою, съезжая вниз по дверному косяку.

— Ты меня напугал.

— Хм.

— До дрожи.

Перевожу дух, даже не думая вставать. Кёя аккуратно слезает с заправленной кровати. Настолько идеально заправленной, что мне стыдно.

— Трусливое травоядное Курокава-кун.

Смотрю на него, раздраженно щурясь.

— Как тут не будешь трусом, когда друг на тебя смотрит так, будто убить хочет.

— Хм, — кажется его это немного удивило. Или смутило.

— Ты завтракал? — все же встаю с пола, отряхиваясь, и замечаю, что…

Мы в каком-то неравном положении. Он — в брюках и белоснежной рубашке, как был вчера, уже переодевшийся. Я — в огромной футболке, и, возможно, Кёя даже не знает, что в шортах. Смотрит он на меня задумчиво, видно, вчера не рассмотрел, в чем же я щеголяю по ночам. Мвех, ну пусть смотрит.

Интересно, а он знает, что на мне есть шорты?

Становится очень смешно и, глядя на его задумчивое лицо — так и не ответил мне про завтрак! — я начинаю хихикать, прикрыв рот ладонью.

— Ты милый, знаешь? — хитро щурюсь, а затем… run.

Что это за вызывающее утреннее поведение на меня нашло, я не знаю, но с каким-то лихим весельем я убегала от Хибари, громко шлепая босыми ногами по полу. Слетела на первый этаж и вылетела в гостинную вместо кухни, запрыгнула на кресло и хотела его перескочить, но не вышло, так что пришлось группироваться и просто падать на ковер, пытаясь откатиться от внезапного удара Кёи.

Нет, он однозначно не собирался причинить мне вред, просто гонять трусливое травоядное было интересно. Смекнув, что меня-то хищник грызть не будет, я осталась сидеть на полу, хрипло дыша.

— Я даже разминку не делала, чтобы с тобой прямо ща махаться…

— Ты не делаешь утром зарядку? — с интересом.

— Нет. — мне лень.

— Делай.

Че?

— Че?

— Прямо сейчас. И так каждое утро. Можешь начать бегать, если не хочешь однажды стать загнанным травоядным. — он говорил это так, словно я тупой ребенок, честное слово. Да, зарядка — это важно и полезно, тем более для спортсменов, но… зачем она мне, прости Господи, простому травоядному?

Очень милая своеобразная забота.

— Стоп-стоп, а ты завтракать не будешь?

Кёя выразительно на меня посмотрел, смерил каким-то особенно задумчивым и оценивающим взглядом — да, я собиралась предложить ему завтрак — и предпочел, гордо хмыкнув, уйти.

— В другой раз, — он не оборачиваясь махнул мне рукой и скрылся в коридоре. Хлопнула дверь.

Надеюсь, он не подумал, что я, как ночью, буду предлагать ему черт знает что. Могу и яичницу пожарить. Глазунью. Даже желток не потечет.