Темноводье (джен)

интерлюдия

Он так возмущен, что, выдыхая, чувствует себя драконом, из носа которого выходит пар, а где-то внутри горит едкое горячее пламя, дымя черным злым дымом.

Он расправляет плечи, будто всегда так ходил — с ровной спиной, гордой осанкой. Будто не он каждый раз нелепо улыбался и немного сутулился обратно — да кому оно нужно, он выглядит, как коротышка-посмешище ведь?

Он холодно щурится и сжимает губы в тонкую линию, будто не улыбается обычно и не смотрит тепло и по-доброму.

Он оборачивается и скользит взглядом по людям вокруг — их так много, что где-то в душе маленький мальчик Савада Тсунаеши, протирая глаза, недоумевает: откуда, откуда, кто? Эти страшные, собранные, открыто смотрящие ему в глаза и готовые действовать люди, напряженно замирающие. Глава Дисциплинарного комитета, что одобрительно кивает ему едва-едва. Девушка за его спиной. Два светловолосых парня, напряженно застывшие — один у двери, другой у окна.

Откуда, откуда они все здесь, рядом с ним? Кто они, кто, такие… уместные, гармоничные рядом друг с другом, рядом с ним?

Он улыбается.

Кто он, кто, раз заслужил таких друзей? Он же всего лишь Никчемный Тсуна. Разве он заслуживает их всех, плечом к плечу с ним в любой беде, раз за разом готовых — и ныряющих — прямо в глубокую страшную яму. Все глубже и глубже. Он же видит это, почему же ему тогда ни капли не стыдно? Ни капли не страшно сейчас, что они падают во все это без шанса вернуться обратно в мирную жизнь? Ведь если бы не мафия, у всех бы все было хорошо.

А так… из-за него… снова и снова…

Кто он такой, чтобы так отравить им будущее?

Кроме того, что он их друг. Друзья должны помогать.

Тсунаеши сжимает кулаки. Как друг он такой бесполезный. Тянет их в свое болото, не даром у него иероглиф «болото» в самой фамилии. Она шла от пра-пра-пра… дедов, значит, некто Примо знал, что его детище — то еще болото, когда брал такой псевдоним.

Забавно. Символично.

«Что за тон, Никчемный Тсуна?»

Тон хозяина этого дурацкого болота.

Я водяной, я водяной…

— Это последний раз, когда моя Семья терпит такое отношение. Я не позволю тебе использовать моих близких для своего развлечения и врать нам, пусть даже для «тренировок». Реборн, я ведь запомню все, что ты творишь, и однажды стану сильнее, чтобы дать тебе отпор.

Он должен что-нибудь сделать, черт возьми, пора перестать плыть по течению, наивно полагая, что оно принесет тебя прямо к цели. Потому что в болотах не бывает течений.

* * *

Тсунаеши с детства не любил сопротивляться.

Тот самый вид мотивации «вопреки» всегда миновал его каким-то чудесным образом, будто Савада никогда и не должен был ничему противоречить. Это было так естественно.

Его не мотивировали ни косые взгляды, ни насмешливые шепотки, что невидимой мантией позора следовали за ним в младшей школе, зародившись еще с самого садика. Изгой, неудачник — не думайте, что его устраивал этот статус, раз он пытался улыбаться. Но разве может что-то подобное стать мотивацией?

Чем больше вокруг было насмешливых взглядов, тем сильнее, казалось, каждый из них давит на него. Даже шевелиться в такой обстановке было сложно.

Тсунаеши покупал новые карандаши, когда пропадали старые. Отдавал редким задирам всю мелочь из карманов. Оставался драить школьные классы в одиночку — он все равно ничего не сделает, пусть работает, неудачник.

Своим маленьким подвигом Савада считал то, что он был обычным. Тсунаеши прекрасно понимал, что далек от депрессий и прочих упаднических настроений, что с ним общаются — пусть большая часть школы и смеется, уже зная, что Тсуна «бесполезный». Но это не самое страшное, что случается в жизни. И, в принципе, жилось ему хорошо. Жизнь ему нравилась. Пусть он и занимал в ней почетное низшее место.

Не сказать, что он не пытался исправить что-то. Просто… не выходило. Не давалось. Сначала он еще пытался, а потом — как-то забил. Зачем напрягаться, когда большая часть сил уходит не на работу, а на то, чтобы выдержать давление со стороны сверстников, уже поджидающих его очередное фиаско?

У него ничего не выйдет — Савада кивал своим мыслям и неловко улыбался, глядя на справедливо низкие баллы за тест, который он даже разобрал дома прошлым вечером. Но на уроке от волнения все ответы из головы вылетели. Перед глазами буквально сверкали низкие баллы за прошлые работы. Однозначно, за эту он не смог бы получить оценку выше.

И не получал.

Он такой неуклюжий — Савада кивал своим мыслям и неловко улыбался, вполне, он считал, справедливо оставаясь почти в одиночестве, когда капитаны «команд» набирали себе человек для игры в баскетбол или футбол.

И, конечно же… У него ничего не выйдет — издали глядя на Сасагаву Киоко, Тсунаеши только яростно мотал головой, ужасаясь, что она тоже справедливо отошьет его и пошлет куда подальше, стоит ему заговорить с ней.

Она появилась в его жизни в начальной школе, еще с первого класса привлекла внимание. Они были одноклассниками, и первый класс был лучшей порой его жизни, наверное. Не то, чтобы он общался с Киоко, но она была одной из тех, кто не относился к нему, как к половой тряпке изначально, и симпатией к солнечной милой девочке было просто невозможно не проникнуться. Пусть, конечно, Тсунаеши и общался с мальчиками — он же пацан, а не тряпка, он должен общаться с другими пацанами! Так ведь правильно?

Это было довольно глупым стереотипом, но глядя на хихикающих девчонок Тсунаеши не особо горел желанием общаться с ними, пряча смущение и стеснение за демонстративным желанием обсудить с одноклассниками новых роботов или какое-нибудь аниме, когда одноклассницы оказывались рядом.

Сасагава Киоко была ангелом. Добрая, помогающая всем, занимающаяся восхитительным рукоделием, от которого сверкали глаза у девчонок вокруг, скромная, милая. Она хорошо училась и постоянно улыбалась, будто светила окружающим своей улыбкой. Сасагава Киоко была чем-то похожа на его мать, и от этого сходства у Тсуны в первом классе горели уши. Такая же очаровательно простая и душевная, казалось, она поймет, если он накосячит, и даже не будет смеяться, как остальные. Она прекрасно вписывалась в маленький уютный мирок Тсунаеши. Могла бы вписаться.

Да только где он, а где она.

Следующие года он просто смотрел за ней издали. Она была приятной, Тсунаеши нравилось наблюдать за ней. Он не был сталкером, не опускался до кражи обеда или до фотографии из-за угла. Но каждый раз, когда Сасагава оказывалась рядом, его взгляд притягивался к ней. И как-то так случилось, что к пятому классу он понял, что беспросветно, абсолютно, неотвратимо влюбился. Ведь сколько бы он ни смотрел на нее, всегда, в любом вопросе, Сасагава Киоко была сущим ангелом.

У нее был шумный старший брат, о чем Тсунаеши знал с первого класса — семпай постоянно забегал в их класс на переменах, что-то кричал, болтал с мальчишками-кохаями и все грозил, что если они обидят Киоко…!

И еще у нее была лучшая подруга, он понял это по тому, как выделялась она среди всех девчонок, что постоянно были рядом с его ангелом. Чуть выше Киоко, с хорошей осанкой и уверенным взглядом, Курокава-чан казалась намного взрослее подруги. Он знал ее — видел мельком, да и был, кажется, когда-то в одном классе. Она запомнилась ему как девочка из студенческого совета и вечная староста. Такая ответственная.

Но Курокава Хана была чертовски пугающей. Она была, по слухам, девушкой самого Хибари Кёи, этого жестокого тирана и узурпатора, что появился из ниоткуда в один момент и легко захватил власть в школе. Какие же у Киоко-чан суровые знакомые! Это ужасно! Курокава Хана была не просто спортсменкой — она умела драться. Курокава Хана была не просто умной — она была стабильно в числе лучших учеников, что о чем-то, да говорило. И некоторые его знакомые отзывались о ней, как о высокомерной и дерзкой особе. Все в совокупности, это значило, что она точно повлияет на мнение Киоко, если он даже просто заговорит с Сасагавой! Он же такой неудачник, куда там парням покруче, на которых Хана регулярно грозно зыркала, стоило им составить неудачную компанию ее подруге?

То, что это происходило из-за самой Киоко, которой не нравилась их компания, было им упущено. Если Савада и думал об этом, то только ужасался — если не они, то куда уж ему? Уже хорошо, что, несмотря на такую железную леди рядом, Киоко-чан оставалась нежной и милой, не подвергаясь влиянию подруги.

В пятом классе он полностью смирился с бренностью бытия, но ходил в школу на удивление счастливый. Он был с Киоко-чан в одном классе. Он опоздал в первый же день, парта с самого утра была исписана позорными надписями — ему было стыдно, но он заставил себя улыбнуться, пытаясь держаться и не опозориться до конца, дав слабину. Такой уж он неловкий неудачник, наверняка им всем не хотелось оказаться с ним в одной параллели, но он же не может извиниться даже за это?

Курокава Хана оказалась довольно популярной. Ее мнение решало очень многое, вокруг нее постоянно кто-то крутился. Она бросала на него странные взгляды, а Мамору, их одноклассник, однажды толкнул его локтем в бок и сказал, что он неплохо устроился. И лучше бы ему перестать делать то, что он делает, потому что староста — птица не его полета. Когда Савада искренне удивился, Мамору облегченно заулыбался, мечтательно пропев что-то про то, что Курокава-чан такая добрая и справедливая, раз защищает его постоянно, а он даже не в курсе, осел такой.

Это настолько ошарашило Саваду — что подруга Киоко-чан хочет от него? — что он в тот же день задумался настолько, что упал с лестницы.

Прямо на нее.

Жизнь кончилась. Саваде казалось, что вот он, его конец, пришел вместе с убийственно спокойным, тихим голосом Курокавы: «Тсунаеши, слезь с меня». Но, оказалось, он чертовски ошибся. Его конец настал немного позже — в лице злющего Хибари Кёи.

Но, получая удар за ударом, он молчал. Даже не сопротивлялся. Он же заслужил. Он даже не знает, как может искупить свою вину перед Ханой-сан. Она ведь спортсменка. Это так ужасно. Подняв тогда взгляд на Хибари-сана, он с удивлением увидел в его глазах мимолетную тень, так похожую на… его собственные переживания?

Хибари Кёя действительно переживал за Курокаву. И, почему-то, не забил его до смерти. Замер, а потом ударил последний раз, заставив повалиться на пол окончательно, но даже отволок до медпункта, в который до этого отвел старосту.

И в тот момент Тсунаеши понял, что Хибари-сан не так уж страшен. И что бы о нем ни говорили, он наверняка прекрасный друг. Вот бы и у него, Тсуны, тоже был такой. Или такая подруга, как Хана-сан. Хана-сан, которая улыбалась ему в медпункте, будто бы и правда не злилась. Хана-сан, которая просила прощение за жестокого Хибари-сана.

А может, будет? Наверное, это была интуиция — та самая дурацкая гиперинтуиция Вонголы, о которой ему много позже сказал Реборн. Как теплый, нежный разряд тока по всему телу, что пронзил его в тот момент, когда они скрепили взаимный «мир» мизинчиками. Как дети.

Хана-сан действительно защищала его. С того самого дня — открыто. Не давала затравить, уверяла всех, что это был несчастный случай, там, на лестнице. И вместе с ней — восходящая звезда бейсбола, Ямамото Такеши. Самый популярный парень в классе и, оказывается, друг Ханы-сан. Он ощущал себя таким жалким и таким неловким каждый раз, когда оставался рядом с ними, что иногда был готов даже разреветься. Что это, зачем они это делают? Оба они были похожи на людей, рядом с которыми постоянно крутятся подпевалы. Но ведь подпевал у них было предостаточно и без него, Тсуны. А на что-то большее он и не мог претендовать: Савада улыбался, улыбался, улыбался, а ребята терпели, непонятно зачем, его. Постоянно. Он ронял тряпку, пачкал Хану-сан мелом, опрокидывал грязную воду на нее, когда они оставались дежурить и мыли полы. Нечаянно. Он пытался учиться лучше, польщенный их поддержкой, но Ямамото-кун получал нагоняй, когда помогал ему — он и сам-то не очень хорошо учился, а тут еще и Никчемный Тсуна тратил его время.

Но с каждым днем Савада ощущал себя все счастливее. Не замечал, как Хана закатывает глаза, и расспрашивал ее, осмелев, о Киоко. Обсуждал с Ямамото домашку, игры, мангу — как хотел когда-то с мальчишками в первом классе, но только в этот раз никто не стремился от него отвязаться, не поддерживал разговор из вежливости.

А вот Хибари-сан дружить не хотел. Все началось с того, что зазевавшись, Тсунаеши нечаянно опрокинул на него плакат с еще не высохшими красками, который к одному из осенних праздников подготовил художественный клуб. Художники как раз несли его сушиться под присмотром главы Комитета, а Савада вышел из-за угла и… попытался оправдаться перед художниками, не заметив, на ком висит ватман. И был забит до смерти.

За дело. Да и потом его постоянные придирки на протяжение пары недель были за дело, только Савада слишком поздно осознал, за какое…

Все началось с того, что Хана-сан проведала его в больнице. Вместе с Киоко-чан. Обрадовавшись визиту Сасагавы и весь день потом непроизвольно расплываясь в радостной улыбке, Тсунаеши поделился счастьем с Такеши, но уже в школе. И так уж вышло, что мимо проходил… Хибари Кёя.

И это было, наверное, самой стыдной вещью, которую делал Савада. Он сказал что-то — уже и сам не помнил — про Хану и про то, что как хорошо, что он общается с ней, ведь она — подруга Киоко. Это прозвучало так меркантильно, расчетливо и подло, и так неправильно по отношению к Хане-сан, что Такеши неожиданно не поддержал его радость. Попросил не говорить такие вещи и серьезно подумать о том, какие формулировки он использует.

Это было так прекрасно — то, что Ямамото-кун не отвернулся от него, а объяснил, в чем была проблема. Пусть Тсуна и сам ее понял. Хана не была его другом, в отличие от Такеши, ибо была слишком… отстраненной, слишком другой. Действительно, как взрослая, что просто возится с ребенком. Это иногда отталкивало. Но это именно она возилась с Савадой, она, правда, очень ему помогла. И отзываться о ней просто как о «подруге, через которую можно подкатить к Киоко» — было ужасно. Он сам терпеть не мог таких парней, а сам уподобился. Нечаянно.

Хибари Кёя тоже это ему объяснил. Через тонфа, молчаливо, никак не комментируя. А потом Тсунаеши узнал, что Хана-сан уговорила Хибари и его парней — страшных громил, которые больше напоминали якудза, чем школьников — перестать придираться и взять во внимание смягчающие обстоятельства: врожденную неуклюжесть Савады. Не то, чтобы они не могли избить его просто так, без повода, но ее заступничество — очередное заступничество — подействовало.

И ему стало стыдно.

Когда отец звонил им в последний раз, он в шутку спрашивал его про то, не дерется ли он там уже с мальчишками за девчонок, или, может, девчонки дерутся за него? Тогда Савада кричал и отнекивался, возмущался, как папане вообще в голову могло такое придти. А в пятом классе Савада нервно смеялся, ероша волосы, шел рядом с Такеши после школы и думал — вот он, избитый Хибари Кёей за девушку. По факту, все условия соблюдены.

И было так весело жить. Косячить не как Неудачник, а как самый обычный парень. Весело, но немного мерзко. Лучше бы как Неудачник. Но от мысли, что все еще впереди, что вокруг него больше не было будто бы «зоны отчуждения», становилось… так легко и беззаботно. А Хана так и не узнала о его маленькой-маленькой промашке. А с Хибари Кёей перед тем, как тот перестал его бить, Тсунаеши неожиданно «поговорил по мужски». Просто набрался смелости и высказал, наверное, впервые в жизни, все, что накипело. И то, как ему жаль, что он так некрасиво думал. И то, как он ценит Хану-сан — он не признается ей, но раз уж такой разговор пошел, то, на самом деле, он совсем не воспринимает ее просто как подругу Киоко. И то, как здорово быть ее другом. Ведь и Хибари-сан ее друг, он, наверняка, понимает это? Рядом с ней даже такой сильный человек, как Хибари-сан, это здорово, что даже у сильнейших есть друзья. У него вот их нет — поэтому он такой неудачник. Но теперь он постарается это исправить. Он обещает.

Тсунаеши, держась за свое слово, отвлекся от розовых детских мечтаний о первой любви и крепко сдружился с Ямамото, познавая все прелести настоящей дружбы. А вот с Ханой он так и не стал ближе, как и с Киоко. Первая была занята делами в школьном совете, а вторая, как бы ему ни было стыдно, без первой реально оставалась недосягаема. С ней происходило что-то странное, но он так и не набрался решимости подойти и спросить, что же.

Уже потом, почти через целый год, он однажды спросил — все-таки — а она призналась. Такая глупая в тот момент, будто для того, чтобы быть прекрасной, всегда нужно кому-то подражать. Будто напомнившая ему о его детском волнении, о панике: вдруг Киоко-чан захочет стать такой, как ее подруга, и перестанет быть ангелом?

Уже потом, почти через целый год, в тот момент он признался ей в ответ: она ведь и так прекрасна.

Почти через целый год в то время он по-настоящему научился дружить. Такеши, что разглядел в нем лучшее и открыл для других, Хана, что всегда шла своим путем, на которую, бывало, действительно хотелось стать похожим — и которая никогда не позволила бы это, уверенно направляющая тебя на твой собственный путь, Киоко-чан, все такая же прекрасная — но теперь вовсе не далекая. Сасагава-семпай, шумный, заряжающий энергией, не дающий остановиться и погрузиться в уныние, пробивной и готовый тянуть окружающих вперед. И даже строгий и жестокий Хибари-сан, от вида которого, бывало, подгибались колени со страха — но глядя на которого он все вспоминал свое обещание, вспоминал тот взгляд, каким Кёя смотрел в их первое «знакомство», когда Хана по вине Тсунаеши упала с лестницы.

Он был самым счастливым в то время.

* * *

А в это время он должен был показать, что все было не зря.

И только что он объявил Реборну, что является очень злопамятным мальчиком. А потом вовсе сделал просто непозволительный жест: повелительный, такой естественный, но такой чуждый для их равноправной компании. Который, почему-то, подействовал.

Выскочил через окно, как и зашел через него, Хибари Кёя. Не потому, что послушался, но для него естественным было уходить первым. Затем, неожиданно, махнув рукой на прощание, такой же темной незримой тенью выскочила Курокава Хана.

Развернувшись, Рёхей, что был ближе всего к двери, также выходит. Тишину нарушают голоса девчонок, звук их шагов — Сасагава уводит сестру и Миуру, в ответ на удивление Хару рассказывая им что-то про экстремальный розыгрыш уже на улице. Возвращается Такеши с Ламбо на руках. Мальчишка притихший, серьезный, будто бы подражающий взрослым — все же, он маленький киллер, он чувствует напряжение, в отличие от гражданских соглядатаев-девчонок. Так и есть.

— М… Синьор, — не зная, как правильно обратиться к Моретти, Тсунаеши мельком бросает взгляд на Хаято, который кивает, показывая, что обращение правильное, — благодарю вас за демонстрацию способностей, но впредь прошу вести дела со мной, я не люблю розыгрыши. К сожалению, сейчас не время для визита, прошу вас покинуть мой дом.

Вонгольский мафиози внимательно посмотрел на Тсунаеши, что было ему совсем непривычно, и неожиданно одобрительно улыбнулся, послушно поднимаясь и оглядываясь на Хаято. Тот бросил взгляд на Тсуну, и Савада растерялся — а теперь что?

— Позвольте проводить его? — Тсунаеши непонимающе хлопнул глазами, но тут же взял себя в руки, внутренне сжимаясь: запал немного поутих, силы кончились, а строить из себя крутого босса все еще нужно.

— Да, проводи, — поддерживая образ, он серьезно кивнул Гокудере.

После чего обернулся к Реборну.

— Ты ведешь себя слишком нахально, Никчемный Тсуна, — предупредил Реборн, все это время наблюдающий за ним, — но, признаю, держался ты неплохо, — он усмехнулся, однако Савада не расплылся в улыбке в ответ на похвалу, как делал обычно.

— Реборн, покажи мне какой-нибудь контракт на обучение, — продолжил гнуть свою линию Тсуна.

Взгляд репетитора потяжелел.

— Не зарывайся. Ты еще ничего из себя не представляешь.

— Но ведь буду, — с каждой секундой становилось все тяжелее. Это был такой непривычный, такой чуждый для Тсунаеши блеф, и в то же время это ощущение немного окрыляло.

Быть не ничтожным чертовски сложно. И восхитительно.

* * *

Как-то раз, когда они болтали с ребятами, еще до появления умарекавару, Хана сказала ему, что существует два типа мотивации. «Вопреки» и «ради».

Он хорошо запомнил тот разговор, один из первых, когда он решил по-настоящему поделиться с ребятами своими проблемами. На полном серьезе, без беззаботного нытья, что «ну, я просто неудачник, что поделать, хах».

Тсунаеши было неловко вспоминать его, и в то же время, чем больше он думал об этом, тем сильнее… понимал. Он тогда все ныл, разливаясь нескончаемым потоком проблем, которые сводились к идее, что у него никогда ничего не получается. От этого и опускаются руки каждый раз, не хватает мотивации, ведь все равно неизбежна неудача. И тогда, когда он уже ожидал, что его пожалеют и поймут, искренне уверенный в друзьях… его неожиданно никто не пожалел.

Ребята тогда сидели с такой глубокой задумчивостью на лицах, что Тсунаеши стало не по себе.

Заговорила тогда первой Хана, и меньше всего он ожидал от нее тихое «да, бывает, жизненно», к которому присоединился, весело смеясь, и Такеши, а Киоко смущенно кивнула. Курокава, такая суровая, неожиданно легко согласилась с тем, что бывает тяжело даже встать с утра для чего-то. А потом сказала, что в совсем запущенных случаях, когда хочется уже совсем плюнуть на все, ей помогает желание сделать вопреки.

Что неудачи имеют способность мотивировать намного сильнее, чем головокружительный успех. Что желание воспротивиться ситуации может дать пинок сильнее, чем слова поддержки.

Он тогда не понял, как это, и даже возмутился — она что, издевается над ним в такой момент?

— У тебя что, совсем нет гордости, Савада? — Курокава обреченно выдохнула.

Говорить тогда стал Такеши. Он всегда подхватывал, когда Курокава махала рукой, не в силах объяснить Тсунаеши какую-то вещь, или же просто не желая. Как в самом начале их общения, когда она в итоге просто отдалилась обратно, а Ямамото — остался рядом и стал другом. По крайней мере, так ему тогда казалось. Что ей просто не хочется. Савада только потом понял, что Хана не знала, как сформулировать достаточно «мягко», чтобы не обидеть, а действительно донести мысль. И так же Хана знала, что это прекрасно сделает и Такеши.

Он, подумалось тогда Тсуне, понимал ее, потому что тоже был спортсменом. Для того, чтобы постоянно участвовать в соревнованиях, нужна та еще сила духа. И оба они были популярны в школе. Умели достойно держаться.

Но сейчас, особенно в последние несколько месяцев своей жизни, Савада был как никогда близок к действию «вопреки». С того момента, как решил, что вопреки всему, всем сложностям и проблемам, вопреки самому себе станет достойным боссом и сможет всех защитить.

Но это было еще не то. Ступенька.

Сейчас его прошлые действия казались ему побегом от поражения, а не движением вперед.

Просто видеть перед собой цель, какую-то далекую и размытую, как оказалось, было недостаточно для того, чтобы понять то самое «вопреки», о котором говорила Курокава.

Он смог сделать это только сейчас.

Он смотрел в глаза Реборну и понимал — станет сильнее, всего добьется. Будет тренироваться, как никогда раньше, с таким усердием, какое еще не прикладывал. Вопреки.

Вопреки его превосходительному тону: «Никчемный Тсуна». Вопреки предупреждению: «не зарывайся».

* * *

С утра его никто не разбудил. Савада подскочил по будильнику, обливаясь холодным потом, и стал судорожно оглядываться. Облегченно выдохнул — его никто не собирается подрывать, бить током, выливать на него ледяную воду — Тсунаеши тут же подскочил еще раз, судорожно сбросившись с кровати и отчаянно барахтаясь уже на полу, запутавшись в одеяле. Он безбожно опаздывал, так и не переведя будильник на время пораньше, хоть и собирался.

Боже, какой неудачник.

— Реборн? — уже по привычке позвал, но никто не ответил.

Самого Реборна в комнате не было. Как школьной формы Савады.

— Ма-ам? — вторая попытка.

— Тсуна! — вместо матери в комнату вломился Ламбо. — Маман пошла в магазин, Тсуна, вместе с глупым Реборном! Он сказал, что они пошли гулять, Тсуна, Тсуна, почему они не взяли меня?! Маман что, меня не любит?!

— Вот, значит, как? — удивленно хлопнув глазами, переспросил Тсунаеши, однако Ламбо уже зашелся рёвом и никак не отреагировал на его риторический вопрос. — А, ладно.

Глубоко вздохнув, Савада подхватил мальчишку на руки.

— Пошли умываться, — уверенно заявил он, мысленно прикинув, что, если не будет завтракать, все успеет. А форму можно не гладить. Если надеть жилетку и закатать рукава — рубашка даже не особо заметно мятая.

— Тсуна? — недоуменно хлопнул глазами Ламбо.

— Спокойствие, только спокойствие, — назидательно заявил Савада. — Ты завтракал?

— Да! Поэтому я не хочу чистить зубы, время для этого уже кончилось!

— Не-ет, так не пойдет… Тебе же объясняли, почему нужно чистить зубы каждый день? Или ты хочешь посетить зубного?

Обычно с Ламбо возилась Нана. Обычно его будил Реборн, следил за тем, что он кладет в сумку, сопровождал до школы и пинал, если он мешкал. Но сегодня, видимо, у него выходной. Тсунаеши не чувствовал пристальный взгляд своего репетитора, облегченно улыбаясь — день без Реборна! Который, кажется, обиделся.

* * *

— П-простите, Хибари-сан, — в мятой рубашке, со съехавшим галстуком, через секунду после звонка он все-таки влетел на территорию школы.

Хибари Кёя угрожающе сверкнул тонфа, но кивнул в сторону школы, намекая, что еще не поздно бежать на урок. Хана, опираясь на дверной косяк на входе, оценивающе осмотрела его, выгнув бровь, глядя на мятую одежду. Савада виновато пожал плечами.

— Собираемся на большой перемене на крыше.

— Угу, — Тсунаеши радостно закивал, будто не он вчера был «боссом»: у Ханы есть план!

— Передай ребятам.

Везет же ей — не ходит на уроки. Хотя, у нее и оценки намного лучше, чем у него…

Подошедший Хибари-сан, остановившийся совсем рядом, демонстративно протянул «хм». Еще активнее закивав, мол, он все передаст, Савада сорвался с места, спеша на урок.

Затормозив перед дверью, он перевел дыхание и уверенно постучал.

— Извините за опоздание, — Тсунаеши улыбнулся сенсею и после разрешения войти прошел на свое место. Пусть и запыхавшийся, растрепанный, помятый — но продолжающий, как и вчера, держать спину ровно. Даже шагать Савада пытался уверенно, спокойно.

Прошло два года с тех пор, как на его парте в последний раз появилась дурацкая запись: «неудачник». Прошло два года с тех пор, как он был неудачником. И после вчерашней игры в Дечимо Тсунаеши неожиданно осознал: он больше не хочет им быть.

Совсем-совсем. Ни в чем. Он прошел этот путь, а вчера в их забавной игре, что началась с прибытием Реборна, появилась точка сохранения. Первый сейв пройден.

Киоко-чан обеспокоенно осмотрела его, как и Хаято, а Такеши приветливо помахал рукой. Несколько других одноклассников, мазнув взглядом по пришедшему, отвернулись обратно к доске, подтверждая смелые мысли Савады. Все изменилось. Возможно, не вчера, а уже давно, но именно вчера он как никогда ярко осознал это.

Он помахал Такеши в ответ, кивнул Хаято, мол, все в порядке, и улыбнулся Киоко. Уверенно, благодарно, но стараясь показать — ей не о чем беспокоиться.

И от мысли, что два года назад он уссался бы от счастья, зная, как все обернется, несмотря на все сложности, что вставали на пути и еще только собираются встать, на душе становилось так легко, что хотелось подпрыгнуть и радостно скалиться.

Все хорошо.