Темноводье (джен)

Моего нового знакомого можно было назвать разве что ходячее недоразумение.

Я перешла в пятый класс, а Хибари окончательно перешел к активным действиям по наведению собственного порядка в Намимори. Не знаю, чего он добивался, но одним из важных факторов его власти неожиданно стало полное управление любого рода организацией всех трех школ: младшей, средней и старшей Намимори. Я оказалась в одном классе с Такеши и Киоко, к чему, думаю, он отчасти приложил руку.

Судя по его рассказам, сначала он влез в процесс распределения, чтобы избавить себя в новом учебном году от общества старшего Сасагавы. А потом не мог не поменять в списке пару имен, чтобы мне было не так скучно в классе. Все же, он иногда делает очень хорошие вещи.

Кёя продвигался в освоении тонфа, я получала уже синюю полоску на зеленый пояс и иногда выезжала на соревнования, занимая призовые места, иногда пробиваясь на первое. Уже близкая к синему поясу, как-то раз я попросила его подраться со мной, чтобы я могла проверить себя в условиях, более приближенных к реальности, но Хибари меня, кажется, не понял, и грубо отшил. Но вскоре у меня все равно получилось испытать собственные силы.

* * *

Войдя в класс в начале следующего года, я с удивлением заметила множество знакомых лиц.

— Всем привет, — громко крикнула, привлекая к себе внимание, и тихо засмеялась, когда в этот раз меня поприветствовал почти весь класс. Несколько девчонок скривились, но я уже не заметила этого, пройдя к самой большой кучке народа и усаживаясь на освобожденное для меня место.

— Как каникулы, староста? — весело улыбаюсь на такое обращение. Да, в этот раз меня даже не спрашивают, буду ли я выдвигаться, настолько все свыклись с моей неизменной организаторской деятельностью.

— Неплохо, Мамору, — отвечаю смутно знакомому парнишке, — я не видела тебя в бейсбольном клубе, что-то случилось?

— А, это, — мой давний знакомец неловко чешет затылок и косится на стоящего в компании друзей Такеши, которому я мельком махнула рукой еще на входе, — я решил, что слишком ленив для тренировок и вернулся в рисование, — смеется.

— Бывает, — улыбаюсь и тоже выдаю смешок, прекрасно зная отношение новоиспеченного главы клуба к тренировкам.

Набранный в конце года с моей посильной помощью состав бейсболистов существенно сократился за лето, зато Такеши смог сформировать прекрасную команду в духе спортивных аниме. Я была рада за него, и особенно рада, что никого не пришлось выгонять силой и Ямамото восхитительно ловко избежал любого рода скандалов на фоне спортивной увлеченности и хобби. У него был талант к работе с людьми, а желание посвятить свою жизнь спорту делало из него превосходного лидера. Не удивительно, что, несмотря на то, что в клубе оставалось несколько шестиклассников-семпаев, он уже стал его главой.

Заметив перешептывания двух главных сплетниц, одной из которых была каким-то чудом постоянно оказывающаяся со мной в одном классе миловидная Момо, подруга Мамору, я недоуменно подняла бровь.

— В этом году что-то случилось, что вы все с такими ехидными лицами? Может, в студенческом совете меня уже ждет подлянка и гора отчетов?

— Нет-нет, Хана-сан, мы и до тебя были ехидные, — Момо машет руками, смущаясь, а затем переглядывается с остальными ребятами.

Мне становится несколько неуютно в их компании: почти все приятели бросают взгляды на меня, словно обдумывая, стоит ли озвучивать. И они похожи на шаловливых детей, затеявших не одобренную взрослыми забаву.

— Ну?

— Это будет веселый год, Хана-сан, удивлены, что ты еще не слышала, кто в нашем классе. Посмотри слева на четвертую парту.

Недоуменно пожимаю плечами и смотрю сначала на лица как по команде обернувшихся на правую парту остальных, хмыкая. Беспалевность — точно не их конек. Мельком гляжу на нее сама, рассматривая… ничего?

Непонимающе хмурюсь, замечая белые разводы.

Обреченный вздох. Подхожу и рассматриваю не то мелом, не то еще чем, размазанное и кривое «неудачник». Хлопаю себя ладонью по лицу, что случается совсем уж громко под внезапно стихший гомон за моей спиной. До звонка совсем немного.

— Кто подгадил? И кому? — раздраженно интересуюсь, резко развернувшись и складывая руки на груди. Такеши отделяется от своей компании и быстрым шагом подходит ко мне, после чего я тыкаю пальцем в надпись на чужой парте.

— Детский сад, ей богу, — комментирую тихо, глядя как пропадает из глаз Ямамото то самое теплое спокойствие, которое всегда неизменно греет окружающих. — Разберемся, — даже не спрашиваю.

Но сделать мы больше ничего не успеваем. Звенит звонок, и дети быстро рассаживаются за парты, в класс невозмутимо заходит учитель. Я тоже вынуждена сесть, с удивлением рассматривая пустующую парту и перебирая знакомых «неудачников». Иногда переглядываюсь с Такеши во время вступительной болтовни сенсея. Он пожимает плечами, а я кручу пальцем у виска, кивая на особо веселых одноклассников, постоянно взглядом возвращающихся к измалеванной парте.

— Ано… Простите за опоздание! — он заходит в класс спустя пятнадцать минут.

Со срывающимся от волнения голосом и запинаясь за свои ноги, неловко падая. По сути, «влетает» в класс он еще до того, как ему разрешили зайти — мысленно отмечаю с легким смешком. Взъерошенный — ему явно следовало с утра хотя бы причесаться после сна — и с плохо заправленной рубашкой, он наивно и светло улыбается, оправдываясь перед учителем. Я непроизвольно улыбаюсь будто в ответ, глядя на него, а затем каменею, слыша жесткие, грубые смешки со всех сторон. Ловлю краем глаза изломанные, грубые ухмылки, и все умиление исчезает.

Он тоже их слышит, но словно не замечает, после короткого недовольного комментария сенсея проходя к парте. Смотрит на белую надпись — а я напряженно смотрю на него, сжимая в руках карандаш. И когда незнакомый парнишка спокойно отодвигает стул, лишь мимолетно обреченно вздохнув, я карандаш в руках ломаю.

Просто разворачиваюсь к Такеши и, честно, я никогда не напоминала себе Хибари так сильно, как в этот момент. Я не понимаю, я злюсь, я готова бить морду кому-нибудь. Да только не знаю, кому.

Его зовут Савада Тсунаеши, и он «никчемный Тсуна».

Я узнаю о нем из мелких смешливых разговоров и глупых насмешек над прошлыми косяками, в этот день не уходя на обед на крышу, а оставаясь в толпе. Я не помогаю ему оттереть парту и не контактирую в принципе, наблюдая лишь издали, но, болтая с другими детьми — жестокими, как бы мне ни хотелось верить в обратное — я пресекаю любые грубые комментарии в его адрес.

Мне никогда не пеняют титулом старосты так много, как в первые учебные дни. А потом он падает на лестнице, неловко запнувшись за ступеньку, и я оказываюсь прямо под ним, мысленно считая до десяти.

— Тсунаеши, слезь с меня, — обреченно вздыхаю, стараясь игнорировать боль в локте, а он не успевает ничего сказать, как грубым пинком его отшвыривает Хибари. Рука болит чертовски сильно, так что я мало реагирую на то, что там делает Кёя, только бы он до медпункта меня довел.

Через какое-то время я, уже с перевязанной рукой и направлением на рентген, сижу в медпункте с ним на пару. Я — кажется, с трещиной, прямо перед соревнованиями. Он — надеюсь, без сотрясения, с характерными синяками от тонфа.

— Хана-сан, прости, пожалуйста, — он вызывает жалость и умиление одновременно. Болезненно морщусь, но мягко ерошу ему волосы здоровой рукой.

— Тсунаеши, я не имею никакого морального права злиться на тебя за эту случайность, за которую тебе, к тому же, досталось от моего друга. Прости за него, хорошо?

Я протягиваю ему здоровую руку — как неудачно, что левую — и оттопыриваю мизинчик, весело улыбаясь. На самом деле я в такой ярости на эту дурацкую травму, что готова добить Саваду, но держусь. Ненавижу, когда начинается «травля» на кого-то в школе. А Савада и так намучается со своей невезучестью.

Он громко пищит, делает слишком много телодвижений, а потом скрепляет со мной взаимное «прости» мизинчиками и, кажется, почти плачет от облегчения. Дурачок.

Так случается, что Кёя напоминает ему о фиаско на лестнице еще несколько раз. На Тсунаеши все заживает, как на собаке, а я злюсь и серьезно говорю с Хибари, заявляя, что это несчастный случай и я сама разберусь. В классе Тсуну пытаются обвинить в грубости с «Ханой-сан, которая пыталась быть снисходительной», но я это прекращаю, раздраженно повторяя о том, что несчастный Савада ни в чем не виновен и они зря до него докопались.

Хана-сан такая добрая.

Савада такой неудачник.

Хибари-сан такой жестокий.

Дисциплина в школе ужесточается, бегать по коридорам теперь действительно нельзя, как и много чего еще. Овладевая тонфа и вляпываясь в разборки вне школы, Кёя все чаще переносит свою грубость на учеников, нередко поколачивая учеников Намимори как истинный хулиган. Не одобряю, но вместе с Такеши защищаю Тсуну от насмешек и нападок, нет никаких сил ловить Хибари по коридорам.

Не еду на соревнования — гипс, трещина, громко смеюсь, когда Савада предлагает писать мне конспекты, пока я не могу. Так случается, что вместе с ним и Такеши частенько остаюсь после уроков: после студенческо-советских дел заглядываю в класс, где они отмывают парту Тсунаеши, ищут вещи Тсунаеши, успокаивают Тсунаеши.

Тсунаеши вообще часто приходится успокаивать. Несчастный забитый парнишка: с ним сложно общаться из-за вечного негатива и нытья, но мы держимся, и, кажется, он потихоньку перестает быть таким мямлей.

Тсунаеши опрокидывает на меня ведра с водой, толкает под руку, когда я пишу, списывает у Такеши неправильно сделанную домашку, за что их обоих ругают. Тсунаеши наивно расспрашивает меня про Киоко и я раздраженно сжимаю зубы, чтобы не дать ему по шее с криком «подойди к ней уже сам, самэц недоделанный».

Мама Тсунаеши приходит в школу и извиняется перед моими родителями за случай на лестнице — Савада грустит и смущается, а я уверенно убеждаю всех, особенно Нану-сан, что никто ни в чем не виноват и я сама толкнула Тсунаеши, когда спешила на лестнице. Он вскидывается, но под моим суровым взглядом затравленно молчит.

Тряпка.

Осенью Тсунаеши празднует свой день рождения в больнице, попавшись не то каким-то мордоворотам Хибари, не то самому Хибари после уроков. Не знаю уж, что там произошло. Вместе с Киоко захожу проведать его, знаю, что к нему заходит и Такеши. Они неплохо спелись, и, хоть я и боюсь тлетворного влияния Савады на друга, никак им не препятствую в этом необычном общении.

Тсуна косячит все больше, все громче ноет о страшном Хибари-сане. Тот, вроде, не замечает его больше необходимого, но Савада так часто допускает очевидные глупые промахи, что каждая их встреча оканчивается однообразно.

Устаю уговаривать Тсуну меняться, устаю выступать адвокатом дьявола, доказывая, что Кёя — страшный, но справедливый. В сторону моего друга летят детские, наивные обвинения, и я не могу просто молчать, когда о Хибари говорят что-то, с чем я несогласна. Да только обвинения все больше похожи на правду, и я уже не могу сказать, что у хищника нет никаких дел к самому Тсунаеши.

Потому что это уже очевидно — неправда.

Чем больше в жизни Кёи Тсунаеши, тем злее он становится.

Я едва успеваю поговорить с Хибари да согласовать с ним приказ постепенно формирующемуся «Дисциплинарному Комитету», будущей власти средней школы, — не трогать несчастного Саваду, когда он косячит, ибо это не поможет — как Кёя пропадает на несколько дней.

* * *

Сижу, ем чипсы и кручусь на компьютерном кресле.

— Шрам, брат…

Хрум, хрум. Скоро буду плакать, пока на экране скачут какие-то антилопы по ущелью и антагонист убивает отца главного протагониста.

«Покажи мне хоть одного человека, который не плачет на этом моменте, » — пишу сообщение Широ. У меня — глубокая ночь, вот-вот светать начнет. У него — ленивый, только-только начинающийся вечер. Мы включаем «Короля льва» одновременно, потому что мне скучно, и смотрим.

«Я не плачу, » — приходит ответ.

«Ну-ну, заливай больше. Уверена, что тебя это трогает, просто ты кремень и не даешь себе воли рыдать, как маленькая наивная я. Ты вообще непозволительно легко обо всем говоришь, может, кто-то просто врунишка?»

Вибрирует телефон — непонимающе смотрю на него, ведь пишу, вообще-то, с ноутбука. Сбрасываю наушники, беру трубку, вырубая у мультфильма звук.

— Привет, — растерянно, но дружелюбно.

Кошусь на часы. Да уж, четыре с копейками утра. Человек умеет писать и появляться в самую рань, не то не ложась, не то вставая еще до рассветных сумерек.

— Не видела тебя в школе, когда думаешь объявиться, Кёя? Я заходила к тебе, но дома никого не было. Отец вернулся?

Набираю Широ сообщение, что отойду, и кручусь в кресле, задумчиво прижимая трубку к уху.

В ответ тишина.

— Знаешь, когда тебе ночью звонят и молчат в трубку, это немного страшно, — нервно хихикаю, открывая окно, а затем с криком шарахаюсь от него, выронив телефон.

Хватаюсь за сердце скорее автоматически, чем реально от испуга, но бьется оно так, будто сейчас остановится. На улице, перед моим домом — Хибари, как ужастик из фильма, черт знает в чем, и, кажется, в крови. В трубке — нечаянно переключила на громкую — тихий, какой-то болезненно больной смешок.

Витиевато и с чувством матерюсь, нервно хехекая и дрожа всем телом. Но встаю и подхожу к окну, чтобы убедиться, что он все еще там. Машет мне рукой в знак приветствия.

Приплыли.

— Заходи, — говорю, кивая на крыльцо.

Он машет рукой, чтобы я вышла. Отрицательно и нервно качаю головой, затем поясняя:

— Родители на ночной смене, мы никого не потревожим, — машу рукой и отстраняюсь от форточки, захлопывая окно и зябко ежась. Совсем не от холода на улице.

Подбираю телефон и осторожно кладу на кровать, выключая, а затем быстро сбегаю вниз: в доме выключен свет, и сейчас от этого невероятно страшно. Идя по первому этажу я включаю его везде, где прохожу, и затем распахиваю перед Кёей дверь, пропуская его в дом.

— На улице холодно, — недовольно комментирую его вид. На дворе уже осень, а он в рубашке.

Реакция у него какая-то замедленная. Он вообще какой-то странный, так что я стараюсь быть максимально… не раздражающей. И замолкаю, проходя в гостиную следом за гостем. Выглядит он ужасно, кое-где рубашка порвана, и я с ужасом понимаю, что я ни капли не врач и, если что, мне придется гуглить, как правильно обработать раны. Дурь.

Останавливаюсь напротив него и внимательно осматриваю. Невольно принюхиваюсь и нервно хихикаю.

— Пошли, я дам тебе сменную одежду и полотенце. Приведешь себя в порядок и потом поговорим, тебя так долго не было, что, думаю, еще час какие-нибудь страшные откровения, если они есть, потерпят.

А Кёя смотрит безразлично и словно измеряет расстояние между нами взглядом. А на словах «страшные откровения» Кёя смотрит зло и обреченно, и выглядит так несчастно, что я хочу проснуться от этого страшного внезапного сна. Пойти через пару дней на бейсбол, болеть за Такеши, вернуться к начинающимся через два дня каникулам, мультику, который забыла выключить, к Широ и Аки, глупым перепискам. К мыслям о том, что Тсунаеши похож на забавного львенка и героя каких-нибудь сериалов, где последний лузер оказывается способным спасти мир и собирает свою супер-команду. А не к ужастику в виде избитого Кёи.

А у самого Кёи взгляд страшный, пустой, и мне реально до слез страшно становится в этот момент, такой липкий ужас в груди селится, стоит только подумать о причинах этого взгляда. И почему-то в голове голосом матери кто-то кричит об уголовниках. И это, наверное, впервые воспринимается мною без насмешливой иронии, а как больная грубая правда, от которой, мне верилось, Хибари еще можно спасти. А он в это болото сам прыгнул.

Как кролик перед удавом, стою, молчу, и в этот раз ничего не могу сделать, так странно. Дай мне повод, Кёя, хотя бы шевельнись, и я «отомру», но пока мы так стоим… чертовски жуткое чувство, когда внутри все холодеет и не можешь двинуться. Фокусирую взгляд и расправляю плечи, вдох, выдох, смотрю уже более собрано на молча замершего посреди моего дома гостя.

Я ловлю его взгляд и зрачки Кёи расширяются, когда он ловит мой в ответ. Словно он увидел свой главный кошмар. Шаг назад. Обоюдно.

Хана, не визжи, ради Ками, только не визжи как тупая девка. Вы оба сейчас просто словите паническую атаку и ни к чему не придете. Тебе нужна седина к тринадцати, а? Никому не нужна, так что успокойся.

Очень медленно поднимаю руки, чтобы он их видел, и делаю шаг навстречу. Еще один, еще, и вот уже осторожно обнимаю мальчишку, с легким удивлением замечая — словно впервые — что он выше на полголовы.

Он не обнимает меня в ответ, вообще не шевелится, но я прижимаю его к себе сильнее, слушая, что сердце у Кёи на самом деле бьется очень быстро. Тихо смеюсь — это нервное, я всегда смеюсь.

— Все в порядке, Кёя, сейчас все хорошо. Я с тобой поседею к тринадцати, будешь покупать мне парики красивые, слышишь? Наряжу тебя в костюм Сэйлор Мун и вместе бродить в париках и школьной форме твоей дурацкой будем, а Кусакабе юбку тебе линейкой измерит, а? Все впереди, еще, друг мой, светлое будущее!

Отстраняюсь, смотря на чуть улыбнувшегося уголками губ Хибари, и демонстрирую максимальное внимание, но в этот раз не пытаясь заглядывать в глаза:

— Тебе аптечку надо? Перекись, бинты, еще что-нибудь?

— Нет.

— А если подумать?

— У меня нет серьезных травм.

— Окей, пластырь и перекись. Иди в душ, я все под дверью оставлю.

Хочу уже было отойти, но когда пытаюсь сделать шаг назад — резко оказываюсь крепко прижата к Кёе, рваным, испуганным движением.

— Подожди, — утыкается мне в плечо и тихо просит.

И вот это реально страшно. И вот с этим я не знаю, что делать. Только, действительно, жду, мягко обнимая его в ответ и пытаясь успокоиться за двоих.

Итак, мыслим рационально.

— Какая-то… опасность?

Он думает, реально думает, и, кажется, даже немного глючит в какой-то момент, но потом отрицательно качает головой. И пальцы у него холодные на моей спине, через футболку чувствую.

— Кёя, ты же не хочешь заболеть? Пошли, отогреешься и потом еще наобнимаемся, обещаю.

Итак, я довела его до ванны, вручила все, что нужно, пока он просто задумчиво стоял перед ней, выбрав вновь какие-то вещи отца, которые ему уже малы, и почти силой запихнула за дверь, осторожно прикрыв ее и вернувшись на кухню: готовить сладости и чай.

Правда, перед этим я почему-то села прямо на пол, едва спустившись на первый этаж обратно, и какое-то время просто сидела как дура, испуганно трясясь.

— Какого черта, — хихикаю и продолжаю свой путь.

* * *

Согревшийся, переодетый, накормленный сладостями у меня в комнате, Кёя прислонился к стене и молча созерцал чуть светящиеся звезды на моем потолке. Свет был включен, ноутбук выключен, а на его нос я наклеила только что очаровательный розовый пластырь. Какой был. Люблю, знаете ли, дурацкие пластыри. Из-за моды ходить с пластырем у нас их в аптеках навалом, дурацких, а стоят почти как обычные.

— Итак, — сажусь по-турецки, — вещай. Или не вещай, почитаем или посмотрим что-нибудь.

— Я, — оу, у него ломается голос? А я не заметила. Сейчас, когда Кёя нервничает, перепад до высоких, «петушиных» нот особенно заметен. Он обрывает фразу, судорожно сглатывая, и словно хочет вцепиться во что-нибудь руками. Осторожно беру его руки в свои и продолжаю молча ждать продолжение.

Эх, Кёя-Кёя, какое же дерьмо ты только что увидел, что тебя так штырит?

— Спокойно, Кёя. Что бы ни случилось, мы с тобой из этой жопы вылезем, — он мотает головой отрицательно, я сначала теряюсь, а потом крепче сжимаю его руки, недовольно тряхнув. — И даже не спорь, ты пришел ко мне черт знает во сколько, в невменяемом состоянии, и даже если сейчас ты жалеешь об этом, на самом деле ты хотел придти именно сюда и пришел, а значит именно вместе мы будем решать весь этот треш. — как бы самой петуха голосом не дать, а?

Он молчит, но смотрит на меня с нотами задумчивости. Медленно кивает, и тут же добавляет таким привычным, холодным тоном:

— Я сам. Даже не думай лезть.

— Как пожелаешь, — хмыкаю, но он сам сжимает мои руки, да так сильно, что я ойкаю и морщусь, пытаясь их вырвать. Не выходит.

— Я серьезно, ты не будешь в это вмешиваться, я не буду тебя в это вмешивать.

— Я сама не горю желанием никуда вмешиваться! Я просто твой друг, Кёя, и ты всегда можешь рассчитывать на меня, если это нужно. Как бы страшно мне, блин, ни было, я буду с тобой.

Наконец вырываю из его хватки свои руки и просто прислоняюсь к стене рядом с ним, испытывая почти потребность опереться на что-нибудь. Если я еще немного посижу с ровной спиной по-турецки, у меня затечет и заболит все, что может.

— Можешь не говорить, если не хочешь, — спустя какое-то время молчания говорю, — посмотрим на звездочки, — поднимаюсь и хочу слезть с кровати, чтобы вырубить свет, но меня резко притягивают к себе, утыкаясь куда-то в живот и судорожно вздыхая.

— Я скажу, подожди, — Кёя напряженно замирает, хрипло вздыхая, и чуть дрожит. И я сама опять вздрагиваю чуть-чуть от страха, но собираю свои моральные силы в кулак и осторожно перебираю пряди волос пальцами, осторожно глажу по спине и успокаивающе что-то говорю. Хибари расслабляется, я все-таки слезаю с кровати и выключаю свет под его внимательным взглядом. Стою, он сидит на кровати, смотрим на звездочки.

— Все хорошо, Кёя.

Хибари Кёя, самый неоднозначный человек в моей жизни, тихо и обреченно вздыхает. А потом говорит фразу, после которой я резко бью по выключателю обратно и сажусь, где сижу, прислонившись спиной к косяку. И так страшно и глупо сидеть, словно древнее страшное зло сейчас выпрыгнет из-за двери, словно вон оно, где-то там, в коридоре скребется, а не сидит у меня на постели.

— Я убил человека.

Он убил человека, а я сижу и смотрю на него, и что-то звенит — кажется, просто в ушах — и голос матери кричит, что она говорила, обращаясь темной фигурой его отца в образе, что привиделся мне в далеком детстве: неумолимый и неотвратимый взмах сверкнувшим стальным клинком и темная тень.

— Контекст? — обреченно спрашиваю высоким слабым голоском.

— Он… этот человек, он не знал, что отец уехал, и город теперь мой. Выследил. Хотел выманить отца с моей помощью, думал, что влияние моего клана в Намимори увеличилось из-за него. На свою голову уже проинформировав отца о заложнике, он пришел на встречу с расчетом, что в городе есть кто-то еще. А когда, — Кёя внезапно замолчал, а я с ужасом понимала, что встреча не имела и шанса состояться просто из-за того, что со стороны Хибари на нее было некому придти.

— Когда никто не пришел, он решил воплотить свою часть ультиматума, который наверняка поставил, — я закончила за замолчавшего Кёю, примерно представляя, как должны выглядеть разборки подобного рода. — И ты ответил за свою сторону сам.

Я замолчала, переваривая свои собственные выводы. Кёя жестом руки подозвал меня к себе, что-то показывая в телефоне. Я подошла.

«Клан уже занялся этим вопросом, больше Намимори не заинтересуются.»

Мы какое-то время посидели молча. Я смотрела на него и просто кричала мысленно что-то вроде «как ты вообще можешь так жить», а сама понимала, что, в принципе, сама выбрала нечто подобное, когда начинала общаться с этим странным ребенком. Точнее, сейчас я уже точно не могу назвать его ребенком, но когда он только-только оказался предоставлен сам себе и влиянию отца он очень сильно его напоминал.

— Раньше мне казалось, что я сам выбрал Намимори, но это слишком сильная поблажка от Клана для моего самовольства. Словно они хотят оставить меня здесь до какого-то определенного момента.

Что, на самом деле, произошло, что он сейчас стал похож морально на моего ровесника? И когда я это упустила?..

— Хана.

Кажется, я слишком сильно задумалась.

— Прости, — он вздыхает, а я неожиданно резко бью его по лицу, отвешивая смачную пощечину.

— Как же я, — вздох, — ненавижу все это. То, что нельзя просто спокойно жить. Какого черта меня угораздило связаться именно с тобой, — смеюсь, а потом обнимаю его и обреченно вздыхаю. — Тебе не за что извиняться, Кёя. Мне нужно это осознать, так что я никак не прокомментирую произошедшее, но я обещаю, я всегда буду твоим другом. Я уже предполагала когда-то, на что шла, становясь им, так что теперь уже поздно отступать. У меня другой путь, но… прорвемся.