Другой принц (гет)

Дырявый висок. Слепая орда.

Пойми, никогда не поздно снимать броню.

Целуя кусок трофейного льда,

Я молча пришел к огню.

(с) СашБаш

Мелисандра очнулась в кресле напротив жаровни, когда огонь уже догорел. Из окна падал свет луны, отраженный от спокойного моря, и первым, что она вспомнила из необычного сна, были слова о том, что в мире есть субординация, а потом почему-то ей припомнилась одна из легенд, в которой жрец Рглора смеялся над бесплодными молитвами дикарей, приговаривая: «Кричите громче, если ваш бог спит, он проснется!» «Рглор не спит ночью, — подумала Мелисандра. — Иначе к чему было бы молиться ему вечерами у молитвенного костра? Ночью светит луна, ночью ярче виден огонь. Скрываясь от нас, Владыка Света только проверяет нашу веру в то, что его сила не истощается даже тогда, когда мы не видим ее действия».

Многие годы Мелисандра молилась Рглору о том, чтобы меньше спать, и избегала ложиться в постель, боясь того, насколько сон похож на смерть, но в эту лунную ночь она наконец раскаялась в своей глупости и маловерии — ведь даже за смертью будет Свет, а вслед за сном обязательно придет день.

— Научи нас видеть тебя за каждой бедой, — произнесла Мелисандра необычную, неожиданно вылетевшую из сердца молитву и спокойно уснула на своей узкой койке.

Многолетние привычки не изменишь за одну ночь, и Мелисандра проснулась рано, еще в рассветном полумраке, и, повинуясь своей нелюбви к темноте, почти сразу вышла на палубу. Ночная смена матросов дружно отливала через борт, поджидая своих сменщиков, а старый матрос, который просил Мелисандру научить его животворной молитве, стоял на веревочной лестнице чуть выше средней реи, словно хотел поприветствовать встававшее из моря солнце, прежде чем идти отсыпаться в темный трюм.

«Мелони», — прошептала Мелисандра свое настоящее имя, словно осторожно касаясь старого шрама или спрятанной драгоценности, и неожиданно для самой себя полезла вверх по вантам. Она много в своей жизни путешествовала, умела ездить верхом и драться, и вообще для жрицы, часами смотрящей в огонь, была крепкой и гибкой, так что качавшаяся веревочная лестница и высота мачты ее совсем не смутили.

— Хорошо, — одобрил старый матрос, когда Мелисандра взобралась до средней реи и уселась на ней как на бревнышке в лесу. — За этот конец не держись. И за этот тоже. Ладно, это снизу объяснять надо, если тебе капитан про такелаж не расскажет, я потом поясню.

— Ты б платье свое подоткнула, дочка, — посоветовал старый матрос, перемахивая на рею через Мелисандру и садясь рядом. — А то как обратно полезешь, неровен час парни голову свернут, — и с этими словами матрос как-то ловко поддержал Мелисандру за спину и подал ей задний край ее платья, чтобы она не пыталась обойтись сама на такой высоте.

Не все свои путешествия Мелисандре случалось совершать в отдельной каюте и в сопровождении богачей и лордов, так что она умела быть и простой странствующей жрицей, но последние годы она провела в намного более приличной и чистой компании, чем компания старого беззубого матроса, и поэтому ей уже было трудно вспомнить, когда последний раз с ней вели себя так одновременно нагло и заботливо. Может, именно так и не было никогда: в прошлые разы нахалы, желавшие окружить ее грубой заботой, были довольно молоды и явно имели виды на еще более молоденькую и свеженькую красную жрицу, а матрос был уже стар, да к тому же и уважал своего капитана, и потому его мотивы были чисто эстетическими, а, может, даже и просто человеческими.

— Ты веришь во Владыку Света? — спросила Мелисандра, когда солнце показалось из моря, и вышло это не как вопрос хитрой проповедницы или строгой жрицы, а по-дружески, как могла бы спросить Мелони, если бы ей удалась ее попытка в десять лет сбежать из храма.

— Я вере не обучен, — ответил матрос. — И читать не обучен, в море ни книг, ни храмов, ни септонов. Я ж без родителей рос, работал с малолетства.

— Я тоже без родителей росла, — вдруг сказала Мелисандра, возможно, ей помогло то, что она и матрос все-таки уже были из разных миров, на Драконьем камне она бы так ни с кем откровенничать не стала, даже несмотря на то, что там большинство людей не такие тертые калачи.

— А, — коротко откликнулся матрос, долгая жизнь его помотала по всем морям, он-то знал, что в красных храмах служат и обучаются только дети из благородных сословий, отданные в жрецы, и купленные с невольничьих кораблей рабы, которые получают относительную свободу, кроме свободы уйти, и занимают потом разные места, согласно своим способностям, от верховного жреца до вечных служек. — То-то я смотрю, тебе с нами как будто зябко. Ничего, наш корабль не тот корабль, что тебя в первый раз в Красный храм вез.

— Если ты не веришь во Владыку Света, зачем ты идешь в этот поход? — спросила Мелисандра, немного испугавшись догадливости старого матроса.

— Я Владыку Света никогда не видел, а кто говорил мне, что видел его и его знает, по-моему, мне врал, — прямо ответил матрос. — А Иные существуют, раз адмирал говорит, — адмирал нам никогда не врал. И существуют такие же люди, как мы с тобой, кто сейчас против них сражается и кому надо помочь.

— Да и скучно иначе, дочка, — прибавил матрос помолчав. — Ловишь контрабандистские фелуги у входа в порт, конвоируешь торговые корабли, которые тащутся как черепахи. Прожил уж как прожил, осталось теперь только хорошо помереть.

Мелисандре как жрице Рглора следовало бы радоваться, что основные молитвы Рглору пошли в народ, но в моряцком народе они быстро видоизменялись.

— Владыка боцман, защити нас, — взывали матросы за общей трапезой столь громко, что Мелисандра слышала их и в своей каюте. — Кок, поганец, притырил всю водку, которая была выдана ему на уху, или неровен час уже выжрал ее в одно рыло. Сам попробуй, ночевала в этой ухе водка или нет?

— Ты, юнга, темен, — сердился в свою очередь боцман ближе к вечеру, — и связанный тобою такелаж полон ужасов. Ты когда, паскуда, научишься вязать прямой узел, а не бабский? Да осветит твою дурную голову хорошая затрещина!

Мелисандра даже хотела покарать богохульников, забыв о том, что все виды перевеса на их стороне, но начинался перебор парусов, и богохульства неслись с вантов сплошным потоком.

— В Отца твою и в Матерь, юнга! — ревели с грот-мачты. — Ты где ищешь трюм-стеньгу, в трюме? Вот сейчас я разожгу под твоей задницей молитвенный костер! Быстро лезь вверх, лишенец!

— Вы их не слушайте, миледи, — предложил после переборки парусов юный Деван Сиворт, которого Станнис и действительно произвел в мичманы за грамотность и сообразительность. — Когда собирается шторм, от них у старой шлюхи уши повянут. Ой, простите. Вас капитан хочет видеть.

«А ведь еще на берегу был такой примерный, послушный юноша», — посетовала про себя Мелисандра и, войдя в каюту Станниса, поняла, что юноша по-прежнему послушен, только не ей, а своему капитану. Капитан, стоявший у стола с закатанными рукавами и с початой бутылкой вина в руке, совсем не выглядел как тот, кто нуждается в мудром совете или разговорах о божественном. «И здесь татуировка, — заметила Мелисандра, глянув на левое предплечье капитана и попавшись в расставленную им ловушку. — И вовсе мне не интересно, где еще. Неужели это сердце?» Мелисандра подошла чуть ближе, чтобы разглядеть знак своей религии на руке Станниса, про которого она так и не знала наверняка, верит он в Рглора или нет, и только тем оправдывала свою неотступность и постоянную к нему близость, — и в мгновение ока оказалась притиснутой к переборке, и руки ее уже были подняты над головой и так же плотно прижаты к дереву, как и она сама. Но татуировку на левой руке Станниса Мелисандра все-таки рассмотрела полностью: через сердце проходил якорь. «Отчаянная душа», — вспомнила Мелисандра значение татуировки из своих прошлых морских путешествий, и Станнис в подтверждение ее правоты дернул ее вверх за руки, оторвав от пола, словно имело значение только то, удобно ли ему ее целовать.

— Владыка Света требует от нас правды, — с насмешкой сказал капитан Стан, он был в своей стихии, а магия Мелисандры в море была слаба, особенно когда она не могла двинуть рукой и все ее шулерские порошки высыпались из резко вздернутых рукавов. — А Великий Иной мастер обмана и лжи. Перейди же на сторону тьмы и скажи мне, что ты не хочешь того же, чего и я.

«Это наваждение, — подумала Мелисандра, вспоминая холодного и строгого лорда Драконьего камня, на суше всегда застегнутого на все пуговицы и скупо ронявшего тяжелые размеренные слова. — Он не может так себя вести. Владыка Света, отведи от меня этот морок». Но Владыка Света, похоже, не имел ничего против происходящего.

— Не так, — попросила Мелисандра и даже куснула себя за щеку, ведь можно же было придумать какую-то жреческую хитрость, хотя бы попугать карами за поругание святыни, а не соглашаться сразу. — Я сама.

— Сама что? — потребовал Станнис, смотря в ее глаза своими темно-синими глазами, он даже красивым в море был, бритоголовый, наглый и немного пьяный.

— Поцелую тебя, — пообещала Мелисандра, но Станнис только вздернул ее выше по переборке.

— Так дешево ты свою свободу не купишь, — усмехнулся Станнис. — Дальше.

— Расстегну твою рубашку, — выговорила Мелисандра, чувствуя телом все прижатые к ней пуговицы, трудно ей было быть развязной и бесстыдной в таком подчиненном положении, но все же Станнис мог и не рассчитывать на ее покорность. — И поцелую тебя так, что ты долго меня не забудешь.

Обещание сработало, но не совсем так, как она рассчитывала: Станнис отпустил ее так резко, что у нее подогнулись ноги, а он еще и надавил на ее плечи, так что она чуть не упала перед ним на колени. «И вовсе не настолько мне нужна твоя первая татуировка!» — возмутилась Мелисандра, рванувшись вверх, и коварные руки капитана Стана придержали ее платье, так что через секунду локти Мелисандры оказались почти связаны за спиной ее же соскользнувшим платьем, а распоясавшийся капитан смотрел на ее обнажившуюся грудь с пиратской алчностью.

— Ты не держишь свое слово, — упрекнул ее капитан, заведя свою руку ей за спину, чтобы прижать ее платье к спине и сковать ее руки, но Мелисандра выскользнула из рукавов, а платье сползло еще ниже.

«Проклятые лжецы, — выругала Мелисандра население Драконьего камня, скользя языком по груди Станниса и долго, сладострастно целуя его сосок, как и обещала. — Буквально каждый успел наврать мне, что он не такой, как его старший брат. Неужели он просто все это время был занят другими? Ну теперь он меня запомнит!»

Насмешливый юноша появился во сне Мелисандры, как только она прикрыла усталые глаза, отчаявшись что-то увидеть в молчащем сегодняшней ночью огне.

— Привет, Мелони, — сказал юноша и каким-то образом перед ней развалился, словно она стояла у высокой кровати, а он ожидал понятно чего. — Ничего я тебе пока показывать не буду, и так у меня из-за тебя неприятности по службе.

— Из-за этого? — спросила Мелони и почувствовала даже во сне, что она покраснела от смущения. А смущаться было от чего: два часа назад властный даже в любви капитан полностью раздел ее, даже не доведя до своей постели, и стоя насаживал ее на свои пальцы, словно хотел заставить ее умолять, чтобы он ее трахнул. И ведь вырвал у нее признание, разбойник! «Хочу, — дышала ему в шею и в ухо Мелисандра, нежно кусала его в основание шеи, не зная, как еще его соблазнить, — пожалуйста… прошу тебя…»

«Вот сейчас пойдут шуточки, отчего краснеют красные жрицы», — подумала Мелони, наверно, в первый раз так свободно и несерьезно думая об обычно ее подавлявшем дневном лице.

— Да это что, — отмахнулся юноша. — Мало, что ли, за тобой другого есть. Десяток хороших рыцарей до сих пор из-за тебя в темнице сидит, за верность своим богам, человека ты в клетке сожгла, ребенка сжечь хотела, а потом на развалинах часовни…

— Это не я, — тут же ответила Мелони, имея в виду часовню, но получилось у нее так правдоподобно, что и действительно можно было поверить, что дневная красная жрица — это не она. Мелони, конечно, тоже немного взбалмошная и сумасшедшая, но по-хорошему.

— Ну вот и я так отмазывался, — согласился ее собеседник. — Посмотрите, говорил, на это милое лицо, на эти огненные глазки. Да, девочка берется за все страстно и с огоньком — вы будете ее за это упрекать?

— Прекрати, — попросила вконец смущенная Мелони, ей даже представлять не хотелось, перед кем ее хитрый собеседник так ее защищал, она только надеялась, что никого из них она никогда не увидит. Не мог же он такими словами ее оправдывать перед Владыкой Света. Хотя нет, он как раз мог.

— И ты туда же, — лукаво пожаловался хитрец, добившийся всегда забавлявшего его эффекта. — Так мне и сказали, прекрати, мол, а брат вообще сурово поставил вопрос. Так, говорит, и заведено: она будет глупости делать, а ты будешь все исправлять. Мужик ты или нет?

— Это ты меня так замуж зовешь? — лукаво глянула на него Мелони.

— Это я так все исправляю, — рассмеялся юноша и подмигнул ей. — Вообще-то, с тебя только начали, а потом мне уж всё припомнили. Черно-Белый дом, например.

— А что Черно-Белый дом? — спросила любопытная Мелони, ей интересно было, и даже не припомнилось, что ее учили считать Дом бесовским капищем, сейчас для нее это было просто таинственное место.

— Зачем, говорят, тебе Многоликим богом прикинуться позволили? — пожаловался хитрый юноша. — Затем, чтобы был способ решения конфликтов малой кровью. А ты, говорят, вырастил там наймитов олигархии. Я им объяснял-объяснял, что нет другого механизма, ну не общенародным же голосованием решать, кого нужно убрать, кого оставить, еще хуже же получится. И знаешь, что мне сказали? Что есть другой механизм: самому следить за тем, что начал.

«Черт-черт-черт, — подумала Мелони, хотя и не пристали жрице такие выражения. — С Драконьего камня теперь и не уедешь никуда, там же не община верующих, а клубок со змеями. Надо было не по общественному положению их набирать, и уж во всяком случае влиянием леди Селисы не пользоваться, мне же теперь с ними мучаться и за них перед Владыкой Света отвечать. А все этот Бенерро, придумал тоже: «могущественный бог для могущественных господ». Вот в Дорне в моей общине хорошие люди, пастухи и крестьяне, но ездить уж больно к ним далеко. А ведь придется, пока и меня так прорабатывать не стали, что не слежу за тем, что начала».

— В общем, строгача с занесением мне еще когда два раза вкатывали, строгача с предупреждением тоже, теперь змею ядовитую на грудь посулили, — вздохнул лукавый юноша. — Думал сначала, опять хотят женить, но в этот раз за меня, кажется, по-серьезному взялись. Послали пока за молотом, словно брату жалко свой одолжить. Как Валирию топить, так голосовали даже, чтобы никому потом не отвечать, а как пуд валирийской стали теперь доставать, так это почему-то один я.

— Давай помогу, — предложила Мелони, никуда и во сне ее беспокойный и безудержный нрав не делся, даже если бы ей удалось в десять лет из красного храма сбежать, все равно вокруг нее постоянно были бы бардак и безобразия. — Только ты нам тоже потом поможешь...

— Тебе же говорили уже! — вдруг проревел над Мелони густой громовой голос. — Не лезь ты обустраивать весь мир в целом, без тебя разберутся. Обустрой лучше свою жизнь: тридцать лет тебе почти, а у тебя ни дома, ни семьи, одно личное дело в семи томах!

— Прости, — виновато улыбнулся ей юноша. — Если тебе будет легче, считай, что меня заставили.

Мелисандра проснулась в середине ночи, а слезы все еще текли по ее лицу, и в центре груди все ныло и скручивалось. «Научи меня имени моей тоски, — шепнула Мелисандра лунному свету, и сама ответила себе: — Мелони, Мелони...» Сны этой ночью хлынули в ее сердце, как прорвавшая плотину вода: был во сне не только трюм невольничьего корабля и медленно умиравшие рядом люди, был и мрачный храм Асшая, разграбленный победившей сектой, что спасла маленькую рабыню от страшной смерти ритуальной жертвы и увела ее в новую жизнь по потокам крови, с теми же оковами на руках, к тому самому невольничьему кораблю. Был в ее сне и погибший в горящей степи отец, и мать, которая долго стреляла среди огня из дотракийского лука и в конце убила еще двоих, выстрелив стрелами, выдернутыми из своего тела. «Боль сжигает все лишнее, — вспомнила Мелони слова ее ночного собеседника, чье лицо было уже печальным, подобающим тому, кто живет вечно. — Владыка Света слышит любого, кто обращается к нему, но он не станет говорить с маской».

Станнис сразу сел на своей жесткой постели и зажег свечу, осветив фигуру Мелисандры у двери.

— Ну, что еще? — проворчал Станнис, просыпаясь, и Мелони он напомнил такого же ворчливого привратника в красном храме, который выпустил ее десятилетнюю на свободу, а потом и сам куда-то пропал. — Из моря поднялось чудище левиафан и откусило кораблю бушприт? Кто-то побеседовал с командой о вопросах богословия, и теперь на корабле буза?

— Я видела сон, — ответила Мелисандра голосом жрицы и молча себя выругала: теперь снова придется врать, изворачиваться, и никакой помощи она не дождется, ни от Станниса, ни от хитрого и лукавого бога огня, которого опять будет песочить начальство, на этот раз за ее малодушие.

Станнис, высокий и строгий, подошел к ней со свечой в руке, словно хотел выпроводить ее, чтобы не мешала ему спать своими бреднями, но свеча слегка дрогнула, вспомнилось Станнису, как его жена, сухая и почти бесчувственная леди Селиса, так же пришла к нему с красными от слез глазами и сказала, что у их единственной дочери жар и, похоже, серая хворь.

— Понятно, — коротко сказал Станнис, и дочь его ему тоже вспомнилась, с ее постоянными ночными кошмарами после перенесенной болезни и с ее вечно печальным шутом. — Ты вроде бы большая девочка уже, давай-ка я тебе налью.

Мелисандра была уверена, что в таких кубках подносят только вино, отпила большой глоток, подавилась и закашлялась.

— Огненная вода, — пояснил Станнис с усмешкой. — Я думал, тебе подойдет. Смотри: вдохнула, выпила, выдохнула.

Мелисандру плохому учила жизнь, а не любимый мальчишка-хулиган, поэтому этот опыт для нее был новым, а также захватывающим и веселым, каким он и должен быть, и даже мрачный от природы адмирал развеселился вместе с ней — до тех пор, пока не началось анастезирующее действие рома и горячечные пьяные рассказы о горьком прошлом и давно зарубцевавшихся, но всегда ноющих душевных ранах. Впрочем, Станнис был тогда почти трезв и в основном молчал, а в его упрямом сердце медленно разгорался горячий гнев Баратеонов, запечатленный в девизе рода, что призван быть карающей дланью богов, — «Нам ярость!» «После войны подниму все-таки черный флаг, — пообещал себе адмирал Баратеон, а слово свое он всегда держал. — Я покажу этим работорговцам, как бушует северное море! А Асшай вообще сожгу к дьяволу и засыплю землю солью. Хорошо бы для этого драконами где-нибудь разжиться».

Мелони ничего не снилось, когда она уснула под утро в каюте Станниса, потому что гостя ее снов опять божественно песочили на божественном собрании, утверждая, что снова он прет поперек линии партии, что не нужно ставить производство Азор Ахаев на поток, сжигая для этого древние города, и уж тем более не стоит сжигать города, даже зловредные и мрачные, только чтобы оттенить страсть сурового адмирала и симпатичной красной жрицы, а если его так уж тянет на пламя, соль и дым, его сошлют на производство балыка. Впрочем, оргвыводы на этот раз не последовали, потому что адмирал Баратеон стоял вахту браво, с мрачным пиратским весельем, его корабли шли на битву с Иными, не нарушая боевого порядка, а когда Станнис вернулся с вахты в свою уже опустевшую каюту, он все же почувствовал, что в его каюте появилась женщина.