Другой принц (гет)

Мы обязаны выжить, просто потому что нас ждут.

И вдруг все затихло, мы не знали, что конец войны…

(с) Зоя Ященко

Первые полторы недели прошли почти хорошо, потому что Санса предложила считать, что за это время армия Севера и эскадроны Ночного Дозора не успеют дойти до Сурового Дома, а значит, Лео и Джон в безопасности. Но потом закончилась вторая неделя, протянулась третья, и все чаще и Сансе, и Арье вспоминалась поговорка «Черные крылья, черные вести». Если бы армии не вступили в бой и не обнаружили противника, Лионель бы уже написал, как бы досадно ему ни было совершить бесцельный поход.

Ворон прилетел в башню мейстера только в середине четвертой недели, и запыхавшиеся от бега по лестницам сестры были уже там, когда Эймон отвязал от ноги ворона письмо.

— Я прочитаю, — предложила Санса, но только пробежала глазами короткое письмо и ничего не произнесла.

«Битва была невероятной, страшной и славной, — гласило письмо, написанное незнакомым почерком. — Враг уничтожен полностью. Выжившие люди Дозора придут со мной. Адмирал Станнис Баратеон».

Это было известие о победе, но кому нужна победа, если о ней некому написать? Санса пошатнулась, а Арья до боли сжала кулаки. Неужели на этом закончилось все, что еще не успело начаться? Даже раненый, Лео написал бы о победе сам. Даже если он ранен тяжело, написал бы Джон, если тяжело ранены оба, написал бы кто-то из северян — наверно, в первый раз Санса и Арья без смущения подумали о том, что их тайна и двойной брак Лео известны уже всему Северу. Неужели не осталось совсем никого, и в снег у Сурового дома легли все северные лорды, не побоявшиеся бы написать правду о цене, которой досталась победа?

Второй ворон прилетел только к ночи, когда уже не осталось предположений и не осталось слез, и постучал клювом в окно сестер. Тот самый ворон, которого увез с собой Лео. Почерк был тот же, а записка куда короче. «Оба живы. Стан».

А утром, когда Санса и Арья проснулись, ветер из Вестероса разорвал тучи над Стеной, теплое не по-зимнему солнце брызнуло в окно, и от Эймона пришел улыбающийся Самвел, снова откуда-то взявший среди снегов живые цветы.

— Я не открывал, — сказал Самвел со своим мягким выговором, протягивая письмо, запечатанное королевской печаткой. — Я любопытный, но вы же убьете.

Арья выпихала Самвела и бросилась на кровать к Сансе, где они ночью спали в обнимку, а теперь Санса смеялась и закрывала руками целые абзацы, уверяя, что Арье это читать еще рано. Лео был жив, он снова увернулся от смерти, посмеявшись ей в лицо и подразнив ее своей безрассудной отвагой. А потом Самвел принес и письмо Джона, Лео не дал ему ничего дописать в свое, потому что Джону так точно не надо такое читать.

Северные лорды давно повернули домой, расставшись с остатками сил Дозора, большую часть своих людей Станнис оставил на кораблях, поехав вдоль Стены с небольшим отрядом и своей женщиной, как странствующий рыцарь из баллад, и только увидев с вершины самой высокой башни Черного замка горстку черных всадников на снегу, Санса и Арья поняли, каким чудом было то, что Лео и Джон ехали впереди.

Лионель был бледен как снег, но он твердо держался в седле, и когда он легко спрыгнул в снег и сбросил перчатки, Санса увидела, что руки у него такие же белые, словно он родился заново, с новой кожей. Но это было мелочью, он и так был и для нее, и для Арьи как воскресший, и улыбка у него осталась та же, и глаза, и так же он подхватил их обеими руками, только теперь у всех на виду, и они целовали его лицо и плакали, и чуть не сталкивались друг с другом, и смеялись, и было все равно, что ну никто же уже не поверит, что он женится не на обеих, ну и пусть скандал, даже Джон уже не сердится, а смеется, стоя рядом, это просто счастье, ни на что не похожее, мы не перестанем обниматься, адмирал, торжественный въезд в замок обойдется без нас.

Лионель рассказал свою историю в тот же вечер, придя к Сансе и Арье, и вместе с ним пришел Джон, который весь бой сражался рядом. Лионель говорил коротко и сухо, пряча в рассказе и отвращение от рукопашной с мерзлыми истлевшими трупами, и мерзкое чувство от того, что приходится рубить мертвых детей, и вину убивавшего воскресших в виде упырей товарищей, и гнетущую обреченность запертых на мысе Сторролда и видящих бесконечность вражеских полчищ. Просто был бой, перед боем в Восточном дозоре забрали стрелы с обсидиановыми наконечниками и обсидиановые ножи, отдали флоту большую часть Дикого огня, а в бою узнали много нового и сделали выводы.

— Их почти невозможно сдержать в ближнем бою, это все равно, что рубить мечом воду, — спокойно рассказывал Лионель. — Нас постоянно сбивали с высот, удавалось возвращаться, только отрезав их основные силы огнем. А потом стало ясно, что они медленные, если их не пугаться. Просто сначала удивляешься, как быстро может двигаться мертвое. У них почти нет коней, или они не могут их использовать, и их можно отрезать огнем, а потом окружать кавалерией и обстреливать, как делают в бою дотракийцы, даже обычные горящие стрелы хорошо помогают.

«Он рассказывает это так, как рассказывал бы своим генералам», — подумала Санса, но причину она уже знала, она запомнила слова Куорена «Рассказывать надо тем, кто точно останется цел».

— Мы тогда поняли, почему они пришли к нам на мыс Сторролда, — продолжал Лионель. — Там не очень удобно действовать кавалерией, около Кулака Первых Людей мы прихватили бы их покрепче. И совсем трудно было выйти им в тыл, где оставались Иные: Иные только иногда проходят через огонь, чтобы помочь прорваться своим частям, вокруг них даже Дикий огонь постепенно затухает. Но мы отбили у Иных охоту прорываться, и они отошли в тыл.

«Он не расскажет, сколько раз он встречал Иных контратакой и как вокруг него собрались все, носившие валирийские клинки, — понял Джон. — И про два лопнувших на нем от их ударов панциря, и как его молот помог нам понять, что и Иным знаком страх. Об этом споют песни, а Лео будет отмахиваться и говорить, что менестрели всегда врут».

— Все Иные могут поднимать убитых, — рассказывал дальше Лионель, его короткий и деловой рассказ подходил к концу. — Но метель, холод и удерживавший флот шторм были подвластны только тому, кто был коронован короной из небольших рогов. Нас уже оттеснили почти к самому Суровому дому, а он вышел на вершину сопки — и тогда я понял, что нужно убрать его. Его бойцы не боятся смерти, и мы не боялись смерти, но нам было, ради чего жить, и это было последним, что можно было бросить на весы.

— И еще склянки Дикого огня, которые были у многих, кто решил сгореть, но не воевать после смерти за мертвое войско, — наконец не выдержал Джон. — Ты собрал их, наверно, сотню, и пошел вперед, прокладывая огнем путь и сам начиная гореть, а мы пошли за тобой — все, у кого были валирийские клинки, и многие из тех, кто остался в живых.

«Вот откуда белая кожа, — хором подумали сестры и схватили друг друга за руку. — И новые доспехи, Дикий огонь прожигает даже железо». То, как сгоревший заживо смог вернуться, понять было нельзя, чудо потому и чудо, что его не поймешь умом и не совершишь только своей волей, — и, конечно, Лионель тогда не рассчитывал на чудо, он шел умирать.

— Он не думал, что мы до него дойдем, — просто сказал Лионель, — а потом стало поздно отходить. Я уже горел, и терять мне было нечего.

Здесь Лионель запнулся, ведь соврал он, хотя и думал, что, вернувшись с самого края смерти, больше врать не будет. Очень много было ему терять: и огненные пышные волосы, и короткие каштановые, и такие разные и такие похожие глаза, — умирать он научился, но так тяжело было думать в последние минуты, что больше никогда он все это не увидит. Может, и на Азор Ахая все наврали, что он принес в жертву собственную жену, может, стоя на пороге смерти, он сумел проститься с ней навек, родной до последней черточки и вросшей в его сердце, и так расставаться с ней, оставшейся в тылу, ему было труднее, чем умирать самому.

— Дальше мы сами не видели, — продолжил за него Джон. — Нам рассказывали, что их командир отвлекся на нас, шторм на море ослабел, и корабли Станниса подошли к берегу. У Станниса были и катапульты, поливавшие берег Диким огнем, и много обсидиановых стрел, а мертвяки не умеют плавать и никак не могли его достать. Он мог бы смести половину их оставшейся армии, не сходя на сушу, но он сразу же взял гору Соленую, где мы лежали…

— Слушай, ее нельзя никак переименовать? — вдруг предложил Лионель, он теперь понимал, что о пророчествах лучше не знать, пока они не исполнятся, как и говорил Хоуленд Рид, а после они уже бесполезны: свое он сделал, и боги отпустили его в обычную человеческую жизнь. — Навыдумывают еще потом.

Станнис Баратеон спрыгнул в ледяную воду прибоя в тот момент, когда Великий Иной уже встретил свою судьбу, и обгоревший Лионель выронил из рук горячий молот и повалился в шипящий от огня снег, несколько раз перекатившись в тщетной попытке сбить ползущее по нему пламя и оставшись лежать ничком. Рядом со своим адмиралом уже был Давос Сиворт, бывший пират и контрабандист, и чуть не выпавшей из шлюпки Мелисандре пришлось их догонять.

Станнис проходил по полю битвы как по двору своего замка, словно он вернулся домой из долгого путешествия, раздавал короткие распоряжения, походя давил каблуком еще дергавшиеся руки упырей и отмахивался мечом от кусков оживших скелетов, бессильно тянувших к нему свои мертвые руки. Он словно не понимал, какая сила угрожала и его жизни, и его душе, и Мелисандре, которая готовилась к встрече с этой силой всю жизнь, было намного страшнее, чем ему.

— Осторожней, Стан! — вскрикнула Мелисандра, когда Станнис и Давос встретили в два меча нескольких прорвавшихся к ним солдат мертвой армии.

— Помолчи, — резко ответил Станнис, не оборачиваясь к ней, и продолжил взбираться на гору, по склону которой только что прошел в облаке огня король Лионель.

Старый Давос карабкался по склону следом за своим длинноногим лордом, мерно дыша как гребец, а Мелисандра, пытаясь за ними поспеть, все же выбилась из сил на последней трети пути и даже забыла о мистическом ужасе, который ей должно было внушать место гибели Великого Иного: как знать, может, его дух был еще рядом, готовый поразить своих врагов или завладеть их телами.

— Три эскадрона на помощь левому флангу, — распорядился Станнис, осматривая поле битвы с вершины горы и не допуская мысли о том, что его офицеры могут отстать на подъеме.

— Слушаюсь, мой лорд! — откликнулся один из них у него за спиной.

— Малые катапульты поднять сюда, — продолжал отдавать приказы Станнис. — На каждую тройной расчет, и чтобы через одну склянку они были здесь.

— Есть, мой лорд!

— Давос, кораблям пройти десять миль на юг и высадить остальной десант там. Разрезайте их колонны огнем с кораблей. С мыса никто не должен уйти.

— Я поставлю перед вами фалангу, мой лорд, — осмелился возразить Давос, и Станнис коротко кивнул.

— Мелисандра! — приказал Станнис. — Займись королем и сыном Старка.

Джон лежал чуть ниже на склоне, пришпиленный к земле копьем Иного, и кристаллы льда, покрывавшие его грудь, показывали, что предсмертным ударом он убил своего последнего врага. Сгоревший Лионель умирал неподалеку, плавя хриплым дыханием снег.

— Сын Старка мертв, мой лорд, — ответила Мелисандра, подчиняясь духу, соединяющему людей вокруг Станниса. — И король не выживет.

— Значит, надо оживить, — дернул плечом Станнис, в бою не терпевший возражений.

— Я не могу никого оживить, мой лорд, — отозвалась Мелисандра, словно привязалось к ней это обращение, да и понимала она уже, что попалась, и как жрица, и как женщина, как ни держалась, как ни сопротивлялась она во время похода. Стоило один раз побывать рядом со Станнисом в бою, и подчиняться ему становилось естественным на всю жизнь. — Оживляет только Владыка Света, а не я.

— Я знаю, что победу даруют боги, — произнес Станнис, поворачиваясь к Мелисандре и словно объясняя очевидное зеленому офицеру, не нюхавшему крови. — Я требую от своих людей только того, чтобы они сделали все, что в их силах. Но я верю в своих людей, и мне нужно, чтобы они верили в себя, и поэтому я приказываю им принести мне победу. Король и сын Старка должны выжить. Это мой приказ.

Кавалерия Станниса уже прошла ровными рядами слева от горы Соленой, осыпая зажатую под горой толпу упырей огненными стрелами, и передние ряды всадников врезались в армию мертвых рядом со слабевшими силами Севера, позволив им отойти и отдохнуть, а вокруг Станниса мерно работали катапульты, заливая карабкавшихся к нему по склону упырей Диким огнем, когда Мелисандра медленно подошла и встала с ним рядом.

— Я сделала все, что могла, мой лорд, — тихо сказала Мелисандра, словно просила прощения за неисполненный приказ и признавала власть сурового адмирала за это карать.

— Хорошо, — коротко сказал Станнис, вглядываясь во встававшее в паре сотен ярдов под ним пламя. — Теперь нам остается только ждать.

«Чего ждать?» — хотела спросить Мелисандра и осеклась: хоть Станнис и поминал, по настроению, то Рглора, то богов, но была в нем суровая и твердая солдатская вера, выстоявшая там, где заколебалась даже вера жрицы.

— Пусть люди поставят над ними шатер и притащат снизу жаровню, — распорядился Станнис. — Если будет нужен мейстер, возьми мейстера. Битва заканчивается. Мы не спешим.

Когда боль снова стала переносимой, Лионель очнулся в полумраке шатра, подсвечиваемого углями в жаровне. Рядом с раскаленной жаровней сидел пропитанный солью и дымом адмирал Станнис, обнимая за плечи Мелисандру. Битва и ворожба закончились, от Станниса пахло пивом и бараниной, и Мелисандра под его рукой была уже не жрицей, а женщиной, чьи щеки немного горели от того, что она в первый раз в жизни сказала «люблю», и голова ее кружилась, потому что Станнис уже назначил день свадьбы.

— Джон, — позвал Лионель в полутьме, удивляясь тому, что его руки по-прежнему двигаются, и с трудом приподнялся на локтях.

— Я здесь, — откликнулся Джон и прерывисто задышал, хватая воздух ртом, словно после быстрого бега.

— Кажется, это ты меня тогда позвал, — закончил свой рассказ Джон, а Лионель дернул плечом, словно в сомнении, — ему понравилась сдержанная манера дяди сваливать все на Владыку Света. Это он, Владыка, уже второго Старка вытаскивает из края мертвых, сначала Брана, потом Джона, а Лионелю благодарность за это не нужна, не надо привязывать женское сердце настолько сильной благодарностью.

— Даже обидно, — усмехнулся Джон. — Ничего не видел или ничего не помню. Чуть не полдня мертвый лежал, мог бы даже до Чертогов Зимы дойти.

— А я видел, — сказал Лионель и протянул руки Сансе и Арье, а те взяли его за руки, как несколько недель назад, когда прощались. — Вдвоем вы меня вытянули.

И Джон снова не стал сердиться — как будешь сердиться на правду? Он видел в последние месяцы мир глазами волка и мир глазами орла, видел войско мертвых и убивал Иных, воскресал сам и видел, как боги вернули королю Лионелю сгоревшую кожу. Что уж после этого удивляться необычной любви, которую он видит теперь.

— За Стеной еще будет много работы, — предупредил Лионель и почувствовал, как крепко Санса и Арья держат его руки. — Они не должны вернуться — ни сейчас, ни через много веков.

— Теперь куда ты, туда и мы, — ответила Санса, а Арья добавила: — Очень тяжело ждать.

Вот на это у Джона было, что возразить, но тут в дверь просунулась голова одного из его однокашников, которому положено было быть в это время в карауле.

— Там тебя девушка спрашивает, Джон, — осклабившись, сказал Пип. — С той стороны Стены. Говорит, что сдаст оружие только тебе.

Тот, кто не жил на севере, никогда не видел настоящей весны. На юге, где нет снега, просто то холодает, то теплеет, и даже там, где снег может лечь на неделю-другую, весну можно спутать с обычной оттепелью. И только на далеком севере журчание воды ясно говорит, что зима сломлена и приходит весна.

Старый и слепой мейстер Эймон стоял у ворот Черного замка, вслушиваясь в звук первых ручьев и вдыхая по-весеннему мокрый воздух, и ему не надо было слушать рассказ о том, как пал Великий Иной, чтобы понять, что в мире что-то изменилось.

— Весна приходит с севера, — убежденно сказал Эймон своему молодому спутнику Самвелу, который давно нашел путь к сердцу старика и теперь взялся за его библиотеку, лишь бы не ходить на боевые. — Эти чудаки в Староместе еще долго будут искать ошибку в своих расчетах. Еще долго мы не увидим их ворона.

— Ворон летит, Эймон-джан, — с улыбкой возразил старику Самвел, хотя замеченный им ворон летел из-за Стены, а не из Староместа.

— Это другой ворон, — ответил старый мейстер, когда неожиданный ворон сел ему на плечо и постучал его клювом по рукаву. — Этот даже умеет материться морзянкой. Здравствуй, дедушка-командующий.

— И вы правда верите, что Джиор Мормонт может вселяться в ворона, Эймон-джан?

— Это не ворон Мормонта, — пояснил мейстер. — Видишь красный глаз? До Мормонта был Кворгил, до Кворгила Амбер, а до Амбера тот, кого и при жизни звали Вороном.

Лицо Самвела выразило веселую растерянность, которую не мог увидеть слепой, но Эймон и так все понял по его молчанию.

— Слушай, ты хоть немного читаешь мою библиотеку или просто книги с места на место перекладываешь? — спросил старый мейстер.

— Зачитываюсь, Эймон-джан, — соврал Самвел, который уже продал на сторону треть библиотеки под видом букинистических редкостей, все равно ей никто не пользуется, да и слепому мейстеру книги ни к чему — а теперь обнаружил, что Дозор в результате остался совсем без карт, и чуял, что либо его спалит на костре суровый Станнис, либо сердитый Джон потащит его за собой за Стену и заставит рисовать все карты заново. Ворон тем временем перелетел на голову Самвела и крепко настучал по ней клювом, заодно выбранив его морзянкой.

— Читай, Самвел, читай, — велел Эймон, наслушавшись хлопанья крыльев и вскриков «бози тха», «кунац тарчун» и «мери кунем», перевод которых Эймон знал, потому что пожил на свете. — Это письмо серьезно расширит твой словарный запас, и тебе больше не придется ругаться словами, которых никто, кроме меня, не понимает.

Лорд Бринден Риверс почти четверть века был десницей, потом почти двадцать лет командовал Ночным Дозором, и поэтому даже в старости выражался энергично и красочно. Первую страницу письма Риверс описывал меру своего удивления от того, что его предсказания не сбылись и что врагу перебили хребет одним ударом, а также давал ценные указания по форсированию Клыков Мороза, войне в Землях Вечной Зимы и добиванию врага в его логове.

— «Таскать на копье твой череп» я вроде понял, — заметил Самвел. — А вот что значит слово «Биттерстил»?

— Это очень страшное ругательство, — пояснил Эймон, а ворон в знак одобрения покаркал, словно смеялся. — Ты еще молод такие слова употреблять.

— Дальше большой абзац про то, как лорда Риверса расстраивают красные жрицы, которые не дают совершиться возвышенным трагическим развязкам, да и красных жрецов он не очень жалует, — резюмировал Самвел. — Я лучше это не буду зачитывать, ну как Рглор действительно существует.

Ворон встретил это благоразумие саркастическим прищелкиванием клювом.

— А теперь он почти не ругается, — поведал слепому мейстеру Самвел и зачитал остаток письма.

«Храбрые дети когда-то успели обзавестись вредной привычкой жить, от которой я не могу отстать уже который десяток лет, — писал Риверс. — Что ж, они сами выбрали себе наказание: теперь им предстоит вместе стареть, седеть, терять зубы и зрение. Понимаю, впрочем, что это их пока совсем не пугает. Скажи им, пусть Старки зайдут ко мне, заберут своего дядюшку: сначала он притащился ко мне с бабой, потом напивался мертвецки пьян и уверял, что он покойник, а теперь кивает на одну из Детей Леса и говорит: «Вот эта смугленькая, которая повыше, меня как ледяным кинжалом в сердце ударила». Он парень талантливый, но я не буду больше его обучать. Молодой король пусть тоже заходит, расскажу ему, что у их с Арьей детей будут и карие глаза, и голубые, и даже зеленые — про генетику ему объясню, а то мало ли что подумать можно. И в конце концов, сколько еще трое маленьких Старков будут дилетантствовать и крутить мозги своим волкам? Тоже мне, обзорная точка: голова волка. Чем она отличается от других точек? Только трехмерными координатами».

— «Трехмерные координаты» это тоже ругательство? — уточнил Самвел.

— Не то чтобы, — честно ответил мейстер. — Но многих это словосочетание пугает. Погоди, ты еще с двумерными координатами намаешься, будешь маршрут на карте сейчас рисовать, чтобы ребята знали, куда к Риверсу идти.

— Там еще много интересного, — пообещал Самвел, стремясь замотать разговор о картах.

— Да что там интересного, — отмахнулся старый мейстер, который хорошо узнал своего двоюродного деда за последние семьдесят лет и интересовался только его предсказаниями и прозрениями. — Велит Старкам не забыть принести ему хорошего коньяка. Спрашивает, превысила ли уже доля оборванцев и каторжников в Дозоре сто процентов. Говорит, что, если Баратеон будет в его пещере целоваться с обеими, выставит всех троих.

— Не совсем так, — поправил Самвел, заглядывая в письмо. — Лорд Риверс пишет: «…вот расскажу им, сколько будет Баратеонов лет примерно через двадцать, вот тогда и похохочем!»

— Вредничает немного, — усмехнулся мейстер Эймон.

Ворон укоризненно глянул на мейстера красным глазом и отбил что-то клювом по его рукаву.

— А, ну если с обеими сразу целоваться начнет, то можно и так, — согласился мейстер, и его сухие старческие губы тронула ехидная таргариенская усмешка. — А ведь жалко будет, Риверс, когда все они все-таки уедут обратно на юг.

— Жалко! — неожиданно согласился ворон. — Жалко!