Другой принц (гет)

Знал я и бога, и чёрта,

Был я и чёртом, и богом.

Спрячь за высоким забором девчонку —

Выкраду вместе с забором.

(к/ф Неуловимые мстители)

Со второй попытки Бран наконец-то добрался до Белой гавани и до завладевшего его мечтами моря. Хотя в отсутствие Тириона купить ему попугая-матерщинника было некому, главным приобретением был корабль — пока, конечно, не его, но настоящий, пахнущий смолой, солью и дегтем. Корабль был подготовлен к качке, во время которой и здоровому человеку трудно устоять на ногах, и везде висели веревки, за которые покачнувшийся матрос или пассажир мог бы ухватиться. Особенно хороша была палуба, вдоль которой матросам нужно передвигаться и в качку: Бран был мал и еще не мог буквально пролетать над палубой, хватаясь за веревки обеими руками, как обезьяна, а потому он пользовался только одной рукой, отбросив левый костыль.

— Разрази меня гром, если наш квартирмейстер не воскрес в юном теле, старая собака, — шутливо сказал друзьям один матросов, следя за тем, как Бран проносится вдоль палубы, отмахивая правым костылем, перехватывая веревки и приволакивая за собой ноги.

— Да уж, помню я эту сволочь на деревянной ноге, — любовно поддержал разговор один из собеседников. — Как его кличка-то была, Окорок? Вон, от Стены слухи про Иных идут, пора бы ему возродиться, Окороку, рожденному среди соли и дыма.

Этим воспоминаниям Бран и был обязан неформальному знакомству с командой, так как матросы, посмеявшиеся и повспоминавшие покойного квартирмейстера, начали считать Брана частью своего братства, несмотря на его господский наряд, и дружески обступили его, когда он остановился у борта.

— Джим, мой мальчик, — обратился к нему старший. — А ну-ка скажи: «Сейчас увидим, какого цвета у тебя потроха».

— Я не Джим, — ответил Бран, которого до его увечья готовили в командиры над замком. — И потроха у всех одинаковые.

— По делу ответил, — восхитились матросы бравым пареньком, и уже к середине следующего дня команда знала, что парень на костылях несколько месяцев тому назад сверзился, считай, с самого клотика, и ничего, бегает вон почти как здоровый, а для Брана его увечье превратилось вроде как в боевую рану, повод для мальчишеской гордости.

— Хар-роший рубец! — восхищенно говорил боцман, потрепав Брана по затылку. — Да ты, салага, двужильный! Ты стоять-то хоть немного можешь?

— Могу, — отвечал Бран, его ноги постоянно казались ему то отекшими, то распухшими, и то и дело норовили его подвести, если заставить их переступать и двигаться, но это было куда лучше, чем прежнее ощущение пустоты и бессилия.

— А ну-ка, чем черт не шутит, — предлагал боцман, которому уже доложили, что не в меру беспокойная мамаша страдает морской болезнью и сидит в каюте. — Не сдрейфишь добраться до среднего марса?

Бран начинал карабкаться по вантам, подтягиваясь на руках и подтаскивая за собой слабые ноги, и вскоре замечал, что за ним лезет один из знакомых матросов, которого боцман отрядил на страховку.

— Молодец, — одобрительно говорил матрос, усаживаясь рядом на марсе. — Мы тебя всем юнгам в пример приводить будем, если у них коленки затрясутся. Скажем, был у нас парень, на суше чуть не разбился, по частям себя собрал — а как потом лазал! Ни колебания, ни страха.

Бран с радостью снова смотрел на мир с высоты, видя забавных маленьких людей под ногами, чьи пропорции менялись в зависимости от расстояния — проходящие под его ногами состояли из головы и плеч, из-под которых выскакивали маленькие ножки, стоящие на носу или на корме были больше похожи на человеческие фигурки — и волк Лето, чувствуя радость своего хозяина, носился по палубе и отрывисто и весело скулил.

— Это, значит, у тебя морской волк, — замечал матрос. — Погоди, мы в порту еще купим тебе попугая, если он его не сожрет. Ну или на худой конец ворона, они порой ругаются не хуже.

— Ворона мне не надо, мне своего хватает, — отвечал Бран, которому все равно порой снилась трехглазая ворона. Ворона некультурно бранилась, советовала Брану перекраситься в блондина и ругала его чертовым Веларионом и принцем Деймоном, но Бран стоял на своем — он будет моряком, а потом капитаном и адмиралом, и для начала отвоюет Ступени и втащит тирошийцам, раз уж зашел разговор про принца Деймона. Трехглазая ворона бранилась уже на трех языках, утверждала, что на ее памяти только один маленький бритоголовый бродяга был более несносным, и покидала сны Брана, чтобы не разболтать еще больше.

— Так-то оно и видно настоящего моряка, — замечал матрос, следя за взглядом Брана, поднявшимся от палубы в бескрайнюю морскую даль. — Настоящего моряка не оставишь на суше: и без ноги, и без глаза, и без руки наш брат все еще залезет на мачту и выйдет в море. Только об иных отметинах лучше не болтать: вот спросил бы меня лорд Мандерли, где я потерял два пальца, я бы ответил: «Отдавило блоком, милорд», — тогда как на самом деле… — и матрос рассказывал Брану отличную историю, в которой правды было немногим больше, чем в ответе про блок, но зато был абордаж, пираты и героическая победа одного корабля над двумя.

Таких историй за недолгую дорогу до Королевской гавани Бран наслушался предостаточно: и про Летнее море, и про остров Птиц, и про браавосского титана, и про мертвый город Замметар, и про Порт-Иббен, чье название матросы произносили несколько некультурно, через букву ё, уверяя, что кто поедет в Порт-Иббён, тот там будет жестоко обманут.

На прощание матросы купили Брану в порту попугая-матерщинника, который ругался не просто отдельными словами, а целыми кусками из диалогов.

— Эта птица отличается умом и сообразительностью, — уверил их продавец. — Свежедоставленная из Миэрина, говорят, даже знает тайны королевских особ, только мне они не по уму.

— Морррмонт! — в подтверждение слов продавца прокричал попугай. — Стерррвец! Пррродажная шкуррра!

В Красном замке пассаж про Мормонта попугай больше не повторял, хотя при въезде узнал место.

— Крррасный дворррец! — заорал попугай, как только лорд Эддард вышел навстречу жене и сыну. — Эйрррис! Паррраноик! — и попугай начал крыть таким матом, что Кейтилин покраснела, Бран смутился, а Эддард все-таки не смог с попугаем не согласиться: слог его был очень варварский, но содержание верное.

Некоторое время за попугаем, смущавшим праздношатающихся фрейлин, не пожелавших ехать за своей королевой в изгнание, гонялись по всем коридорам, но видавшая виды птица легко оставляла преследователей с носом, а потом заслужила прощение, влетев на заседание Малого совета.

— Пиастрррры! — рявкнул попугай в ухо новому мастеру над монетой. — Ррррастрррата! Вздерррнуть на ррр-рее!

Мастер над монетой побледнел, был оперативно допрошен и на поверку оказался худшим вором, чем его бывший начальник, после чего Эддард заманил попугая в свои покои и начал играть с ним в слова.

— Драконий камень, — говорил лорд Эддард.

— Дррраконий! — соглашался попугай. — Коррролева Рррейла! Безвррременно, безвррременно! Дейнерррис Буррреррожденная!

— Принцесса Дейнерис, — продолжал тянуть за ниточку Эддард.

— Пррринцесса Дейнерррис! — поддакивал деснице попугай. — Сэррр Даррри! Бррраавос! Визерррис пррридурррок! Тиррранит сестррру! Пррродал дотррракийским брррродягам!

Лорд Эддард позвал слугу и приказал дать хорошего зерна правдивой птице с правильными взглядами на жизнь.

— Слушаюсь, лорд Эддард, — браво и по-военному отрапортовал слуга, потому что лорд Эддард, занятый радикальными перестановками при дворе, давно сделал выводы из подавления попытки переворота после смерти короля Роберта и перевел всех своих людей на военное положение: конюх и стюард, конечно, почтенные профессии, но кому нужны люди, которые не могут продержаться в Башне десницы хотя бы пару дней, не говоря уж об организованно уйти тайным ходом вместе с вверенными их попечению дочерями десницы?

— Эддаррррд Старррк! — совершил резкий скачок в своем повествовании попугай. — Зарррубит на хрррен! Бррраконьеррры! Пррродал в рррабство!

— Джорах Мормонт, — тут же подсказал лорд Эддард.

— Джорррах! Джорррах! — согласился попугай. — Фрррендзонит, тарррагаррриенская стерррва! Борррдель! Рррому! Сррребррроволосую! — и попугай еще несколько раз непечатно выразился.

«Как там говорил этот выдумщик хронист? — припомнил лорд Эддард. — «Таргариенскую принцессу за него выдай — чтоб про нас не говорили, что мы ее отравить хотим, мы ее замуж выдадим». Жестоко, конечно, южанку на Медвежий остров-то ссылать, но, с другой стороны, если баба, которую никто не учил править, возьмется править вот хотя бы Миэрином, что-то давно оттуда поставок не было... Ужас и кошмар, на Медвежьем острове хотя бы ломать нечего».

Запропавший хронист не заставил себя долго ждать и навестил лорда Эддарда с новой историей, которая должна была пойти впрок.

— Эх, хороша история, — похвалил сам себя хронист как ярмарочный зазывала. — Только вперед уговор, милорд: не рубить мне за нее голову и в темницу не бросать, не люблю я этого дела.

— Виданое ли дело, — подбодрил лорд Эддард хрониста, веселые и поучительные истории Эддард ценил и уже хотел просить хрониста их для него записать. — Даже наш король за похабную песню про отца только грозился менестрелю язык отрезать, но не отрезал же.

Хронист налущил себе мяса из огромных крабов, доставленных со Скагоса, послушал, как летает за окном попугай, уже выучивший имя Лораса, но коварно делающий в нем ударение на последний слог, и начал свою очередную завиральную историю.

«Давным-давно, еще при Аррене, когда в стране порядок был, Варис, который каждый день анонимки Аррену таскал, на столе у себя незнакомую анонимку нашел. И написано в той анонимке вполне убедительно, что Джейме Ланнистер, гвардейский повеса, по семейной традиции морально разлагается и не просто как все разлагается, а с собственной сестрой. И убедительно так написано, с примерами и доказательствами, хоть бери их обоих и прямо сейчас в голом виде через город гони, во искупление грехов. И главное, думает Варис, кто же это до правды докопался, так по дороге и не померев, и государственную стабильность разрушить хочет? Не хочется с такой анонимкой к Аррену идти, а придется: надо первому успеть, иначе какой он, Варис, мастер над шептунами?»

— Ох, клевещешь ты на королеву-мать, — строго сказал лорд Эддард. — Вовремя ты выманил у меня обещание в темницу тебя не бросать.

— Ох, клевещу, — хитро согласился хронист, вполне полагаясь на слово лорда Эддарда, пусть и неосторожно данное. — Я, честное слово, в Вестеросе больше ни одной живой душе: только ж вы один меня знаете, лорд-десница, что у меня ни слова правды, сплошной художественный вымысел. Как говорил один наш мудрец, «много лгут певцы», — и хронист не стесняясь продолжил свои враки, даже сам себя в них осудил, лорду Эддарду в утешение.

«Аррен почитал анонимку, почитал, даже боком ее повернул, потом на Вариса посмотрел и говорит:

— Я, Варис, очень ценю, что ты развлекаешь меня своими бумажками, но вот это совершенно не смешно. Это что ж получается: среди наследников престола есть бастарды? И не просто бастарды, а от кровосмесительства? И как же я их от нормальных отличать буду? У тебя какие идеи есть?

— А может, святую церковь попросить, пусть склонит виновных к покаянию? — предлагает Варис, а сам думает, что святая церковь казнить не будет, нет у нее такого права, так что, может, обойдется и без войны. Варис он больше всего войны боялся и того, что будет ему тогда жопа. И чувствует тут Варис, что ноги его сами к двери несут, Варис вообще всем, что ниже пояса, куда лучше соображал, потому что того, что мужчинам думать мешает, у него там не было.

И действительно — Аррен ему вслед кочергу хрясь! Не попал, но душу отвел.

А Варис стоит за дверью, по бокам два дежурных гвардейца, и бежать ему некуда.

— Ладно, запускай обратно! — командует Аррен, и вошедшему Варису наставительно говорит, что чей суд, того и власть, и поэтому пока он жив, никакой сраный септон ни судить, ни приказывать в Королевской гавани не будет, будь этот септон хоть его святейшество, хоть его воробейшество.

— А будем мы, Варис, сейчас Тайвину письмо писать, — говорит Аррен и, действительно, за письменный стол садится. — Спросим его, совсем ли у него сын дурак, или есть еще надежда на просветление.

Отправил Аррен письмо, а Варис ходит и дни считает: очень Варис войны боится, это ж только благородному Аррену не жаль сгинуть за правое дело, покрыв себя бессмертной воинской славой, да у него к тому же его генералы есть, Роберт и Эддард, и Станнис — адмирал. Но вот и ворон из Кастерли появился, Варис аж бегом к Аррену побежал, а Аррен уже письмо лорда Тайвина читает.

— Ну, что Тайвин написал? — Варис спрашивает.

— А вот то и написал, — говорит Аррен. — Что Джейме хороший сын и храбрый воин, но, увы, совсем дурак: дай ему армию — его зеленый мальчишка со вдвое меньшей армией разделает.

Варис стоит глазами хлопает, а Аррен только усмехается.

— А у нас в Вестеросе, — продолжает Аррен, — нет такого закона, чтобы дурака казнить за то, что он дурак. Можно бы было такой закон ввести, но не сделают ли из этого лорды Вестероса ошибочных выводов?

— Иди сюда, — приглашает Аррен Вариса. — Я на твой донос резолюцию наложу, и катись отсюда, надоел.

Варис и действительно, получил резолюцию и тикать, кочерга вон до сих пор в двери торчит. Резолюцию только у себя в кабинете прочитал.

«Дурака Джейме и дуру Серсею отправить в Утес Кастерли, пусть им отец сам объясняет, как наследников Утеса Кастерли и Железного Трона делают, а как не делают. Тайвин хоть и дурак, и в восстание Грейджоя островной флот проспал, а собственный потерял, но хоть это-то он соображает. Голым гонять по городу никого не надо, потому что никакого от этого толка, окромя вреда. Ответственным за поумнение дураков Ланнистеров назначить дурака лорда Вариса. Как же я вас всех, идиотов, ненавижу! С горячим безбожным приветом, десница Джон Аррен»».**

Дерзкой резолюции Джона Аррена, что хронист выдумал, лорд Эддард уже возмущаться не стал: и правдивая она вышла, как ни уверяет хронист, что он все врет, и уж больно она бальзам на душу регенту и деснице, который в государственных делах с утра и до ночи. «Как же я вас всех, идиотов, ненавижу!» Намаешься так, что хоть девиз меняй и ходи с надписью на груди «Ревизия близко» или «Вор должен сидеть в тюрьме».

Или вот разболтался однажды хронист, размечтался о просвещенном будущем и идею Эддарду подкинул: всех чиновников заставить сдавать экзамены, а всех лиц благородного сословия принудительно обучать грамоте и наукам. Жестокие, конечно, меры, можно такую репутацию заработать, что и зловещая слава Бриндена Риверса, и окаянства Мейгора Жестокого перед ней поблекнут, но и польза государству будет. Что бы такое в обмен пообещать благородным недорослям, у которых одна поговорка: «не хочу учиться, хочу жениться»? А хронист, конечно, знает, что пообещать, но помалкивает: и так уже горячий молодой король свернул на столбовую дорогу истории, очаровали короля женские глаза и молодая красота, ради них он и септонов прижмет, и регулярную армию заведет, а там уже и до просвещенного абсолютизма недалеко, вместо того, чтобы по вестеросскому обычаю круги в истории нарезать да на граблях топтаться.

Впрочем, лорд Эддард, в Семерых не верящий, из рассказанной хронистом байки ошибочных выводов не сделал, а сделал правильные.

— Тебя послушать, предыдущему деснице церковники тоже поперек горла были, — заметил лорд Эддард и сам с хронистом опрокинул, хоть и поморщившись — как только хронист этот сироп под видом вина пьет?

— «Если царство разделится само в себе, не может устоять царство то», — ответил хронист, зная, что прошедшему гражданскую войну лорду это изречение западет в душу. Мудрые слова можно по-разному ведь повернуть: можно приструнить под этим лозунгом его воробейшество, чтобы не лез в светские дела, можно построить распоясавшихся лордов, можно даже вертикаль власти выстроить — а можно спросить, к чему они были сказаны, и сделать из них вывод, что кто не против вас, тот за вас.

— А скажите, лорд-десница, — сменил тему хронист, он не любил заканчивать на серьезной ноте, да и записочку кладовщику уже пора нести было. — А правда, что эта языкатая птица, что летает за окном и, пока мы тут беседуем, нашла уже несколько рифм к имени Лорас, затравила до этого лорда Ренли? Что он ни скажет, она спрашивает: «Хрррен ли?»

** Оригинал истории хрониста из новеллы Олега Дивова "Сталин и дураки" можно прочитать здесь: https://divov.livejournal.com/215364.html