Другой принц (гет)

В года мытарств, во времена

Немыслимого быта

Она волной судьбы со дна

Была к нему прибита.

Среди препятствий без числа,

Опасности минуя,

Волна несла ее, несла

И пригнала вплотную.

(с) Пастернак

Санса и Арья за последние три месяца видели живых человеческих женщин только дважды, в Винтерфелле и у Ридов, и отвыкли от женского общества настолько, что девятнадцать женщин в небольшом доме Крастера совершенно их ошеломили своей беготней и болтовней, особенно громкой после тишины Зачарованного леса.

Дом Крастера был чист и благоустроен, особенно внутри, и сам Крастер, тяжелый старик с кустистыми бровями и строгим взглядом, сидел за столом напротив них и Лионеля в чистой вышиванке и пил горячий сидр, изредка промокая полотенцем усы.

— И энто я полагаю так, — медлительно рассуждал Крастер. — Как оно у меня есть в доме девятнадцать баб, то буди у меня тут грязь и беспорядок, был бы я самый что ни на есть никчемушный человек. Вот на дворе поспевать мне за всем не всегда хватает сил, а баба там что, она ведь баба и есть.

Лионель смотрел в окно за тем, как Куорен и Джон поправляют для Крастера частокол, покосившийся от недавних дождей, и начинал понимать, как работает хозяйство Крастера, а Куорен на дворе объяснял все Джону сам.

— Кувалду подай, — говорил Куорен Джону. — Держи кол, не бойсь, не промажу. Что про Крастера слыхал?

— Слышал, что он сын Одичалой и дозорного, — припоминал Джон, и Куорен согласно кивал. — Говорят, что все эти женщины — его жены.

— Видишь Крастера? — указал Куорен на окно и все-таки решил не приводить в пример Лионеля, который, если подозрения Куорена верны, лет через шесть-восемь поймет мудрость поговорки «жадность фраера сгубила». — Спору нет, он мощный старик, но в его годы даже две женщины вгонят его в гроб. Правду тебе говорю, как поживший человек: когда тебе не надо, а ты лезешь на бабу только от жадности или для форса, сердце в самом конце стучит как бешеное, аж в грудях все сводит. Ну, что еще про Крастера слыхал?

— Что они все его дочери, — предположил Джон.

— То-то они все на одно лицо, — иронично заметил Куорен. — И не жены они ему, и не дочери — это наши бабы тут живут, разведчиков. Думаешь, зачем я за Стену постоянно таскаюсь и вот частокол-то ему сейчас поправляю?

Джон некоторое время осознавал полученную информацию, согласно которой получалось, что Куорен вовсе не сумасшедший, а довольно простой и понятный мужик, любящий повоевать, любящий женщин и смотрящий на правила как на говно, да и неофициальное звание «друг Ночного Дозора», которое носил Крастер, в свете рассказа Куорена заиграло новыми красками.

— И еще, — сказал Куорен, когда они закончили с покосившимся участком частокола и Куорен решил отложить крышу коровника до завтра, все равно уже смеркается. — Как ты молодой, к тебе тут девчонки будут подходить, с младенцем или беременные. Будут просить тебя взять их с собой на Стену и уж такое тебе наплетут: и что Крастер женится на своих дочерях, и что их дочери от него, и что он приносит младенцев-мальчиков в жертву Иным. Ты не развешивай уши, у них просто мужик на Стене, они скучают, с младенцем им нелегко, вот они на Стену и просятся. Только ты понимай: одно дело, когда они здесь. А другое — если в Черном замке у вас будут каждое утро бабы ссориться и сраные пеленки на веревках через двор висеть. Так что держись, не подводи Дозор.

— Куорен, — окликнул Джон, когда Куорен уже собрался заходить в дом, пожрать да лезть со своей кралей на полати. Про человеческие жертвы Крастера Джон слышал и раньше, и потому все же решил уточнить. — А почему здесь все-таки только женщины и девочки, мальчиков совсем нет?

— Джооон, — немного с опаской позвал Куорен. — Ну на кой тебе мальчики? Я прямо боюсь теперь рядом с тобой в палатке ложиться.

После шумного дома Крастера молчаливость Куорена была его спутникам даже приятна, и все они замечали, что чем дальше отряд уходил на север, тем приятнее становился Куорен: то ли они к нему привыкли, то ли он стал к ним относиться лучше.

Конечно, грубоватые и простые манеры Куорена никуда не делись.

— Девчонки, — говорил Куорен вечером у костра и проводил руками по своим волосам от висков назад. — Волосы подберите, точно примерзнете сегодня ночью.

Арья всегда стриглась коротко, это за месяцы странствий волосы у нее отросли, странствия — это такое дело, не походишь всегда с аккуратненькой стрижкой, и она немного недоуменно озиралась, то ли не понимая, относится ли совет Куорена и к ней, то ли не догадываясь, чего от нее хотят.

— Что на меня-то смотришь? — начинал веселиться Куорен. — Это у вас, у девчонок, должны быть с собой какие-то там ленточки.

— Иди сюда, — говорила Санса и снимала с сестры шапку, чтобы собрать ее волосы в хвостик, а Куорен уже щерился во все оставшиеся зубы. Он был разведчиком и вообще пожил на свете, и потому многое примечал: и как Арья, пацанка и сорванец, по-женски смущается, боясь, что такая прическа ей не идет, и как она взглядывает на Лео, словно просит, чтобы он отвернулся, и как Лео смотрит на нее с мягкой улыбкой, как будто уговаривает ее, что для него она всегда красивая.

А посмеялся Куорен уже утром, когда оказалось, что волосами примерз Джон.

— Горе ты мое, — вздохнул Куорен. — Куда за нож? Девки любить не будут, — и Куорен через минуту вернулся от костра с теплой водой и полил Джону на примерзшие кудри.

Кулак Первых Людей отряд обошел стороной, но посмотрел на него недаром: Куорен напал на одну из своих вечерних историй, в которой четверо пацанов и опытный следопыт заночевали на Кулаке, пацаны, предоставленные самим себе, разожгли костер, пока следопыт ходил осматриваться, и тот потом отбивался от вышедших на свет пятерых Иных факелом и валирийским клинком.

— Слабоваты были те Иные, раз он их один пятерых погнал, — подытожил Куорен. — Но и то, одного пацана там так в плечо пырнули, что он потом за море ездил лечиться, в Валинор, было такое место в Валирии. Из чего вывод: костер теперь зажигаем только в светлое время суток и под деревьями, Иные не Иные, а возможность нарваться у нас теперь появляется.

Без вечерного костра ночью в палатке было куда холоднее, и Лионель крепко обнимал Сансу под одеялом, пытаясь ее согреть, а кончилось это сначала тем же, что и всегда: остальные уснули, а им под большим одеялом на двоих стало очень тепло, даже дразняще холодные руки, скользящие по телу, постепенно согрелись, — а потом Санса потянула Лео на себя и обхватила его ногами, как никогда раньше не делала.

— Точно сейчас? — спросил Лео, ему даже жарко было, так быстро сердце гнало по венам кровь, и не думал он уже о том, так же ли, как его, Сансу горячит ждущая их опасность, или же она словно прощается с ним, если что: если уходить за край, ему или им двоим, пусть она будет ему навеки не возлюбленной, а женой.

Санса притянула его к себе и поцеловала, долго и глубоко, ей было и страшно, и отчаянно, и весело почему-то, и очень уместно громко выл и бил в стены палатки ветер, летевший с Клыков Мороза и помогавший им оставаться неуслышанными своими спутниками.

— Я после свадьбы руку порежу, — шепнула она Лео, он же знает уже, что у нее духа хватит и на то, чтобы руку порезать, и на то, чтобы такое сказать. И она первый раз не так себе представляла, и он, наверное, тоже, хотя несколько раз он уже намекал, ухватывая ее брючки за пояс большими пальцами, и в палатке до Стены такое было, и в замках. Ну и пусть, у них все не по правилам, может, так им и нужно, она вот раньше и не думала, что все остальное будет так приятно, может, и сейчас будет что-то такое же сумасшедшее.

— Я за тебя боюсь, — так же тихо сказал Лео, он с трудом сдерживался, Санса его дразнила совершенно уже бессовестно. — Мне наследник такой ценой не нужен.

— Пока можешь не бояться, — прошептала ему Санса, поднявшись языком по его шее к уху, и Лео уже не стал уточнять, почему, потом выяснится. Он думал только о том, чтобы ей было не больно, а приятно, и, наверно, в первый раз никакая девушка не разрешила бы так приподняться и помочь ей рукой, и уж точно ничего не должно было из этого выйти, но он чувствовал, сам удержавшись от стона, как бьется под ним ее тело и как она сдерживает крик.

— Если ты угадаешь, о чем я думаю, я сгорю со стыда, — выдохнула ему в ухо Санса, когда они уже засыпали, и Лео улыбнулся и легко ее поцеловал. Он наверняка думал о том же самом: что они обязательно вернутся, и будут теплые комнаты, где не нужна одежда и где наконец он сможет гладить ее всю, видеть ее всю, чувствовать ее всей кожей. И будут теплые леса на юге, где можно заблудиться и спрятаться в густом подлеске и не бояться, что кто-то услышит, он хотел услышать ее, а она его. Все обязательно будет, и прежде всего будет завтрашняя ночь.

На следующий день по мере приближения к горам становилось все холоднее, с ледников дул холодный ветер, который не теплеет даже летом, а через день оказалось, что вчера было еще тепло, даже Куорен с утра разъяснил отряду оперативную обстановку.

— Идем через Воющий перевал, с этой стороны они нас не ждут, — сказал Куорен, указывая на широкое ущелье перед ними. — Обмотайте лошадям ноги тряпками. Огня не разводить, все равно там жечь особо нечего. В дороге громко не разговаривать. Услышите над головой грохот — прижимайтесь к скале. Старки, волки впереди нас или позади?

— Впереди, — уверенно ответил Джон, под утро он видел во сне, как трое волков стояли перед ущельем, тревожно принюхиваясь, а потом побежали вперед. Сны, в которых Джон глядел на мир глазами волка, снились ему редко, но были настолько реальными, что он им верил.

В стылом ущелье, в которое никогда не заглядывало солнце, Куорен неожиданно оказался самым говорливым среди умолкших и нахохлившихся мерзнущих спутников. Привал он объявлял часто, чтобы дать отдохнуть лошадям, тащившим их в гору, и на привале Куорен начинал травить байки.

— А вот были у меня в одном отряде Оруженосец и Рыцарь, — рассказывал Куорен, не обращая внимания на то, что никто пока не улыбается. — Мы их звали так. Оруженосца — за то, что он оружия на себе носил до едреней фени, тут у него колчан, тут метательный кинжал, тут охотничий кинжал. Его даже девки боялись, полезет еще такая к нему — а у него там тоже кинжал.

Джон пихал Куорена в бок, недовольный такими шутками при своих маленьких сестрах, Арья немного смущалась, не настолько она была маленькая, чтобы шутку не понять, а Санса смеялась, пока Джон укоризненно смотрел на Куорена.

— А Рыцарь вот был вежливый как Джон, — радовался реакции на свой рассказ Куорен. — Он даже Эббена звал по фамилии, чтобы не показаться невежливым. Ему уж молва каких только фраз не приписывала. «Дорогой Змей, вы неправы. Разве вы не видите, что выплеснули своему боевому товарищу кипяток на ногу?» Или передавали так: «Рыцарь сказал, что бойцы довольны выбранным маршрутом и хотели бы любить мать командира, его сестру и многих его родственников».

Во второй раз Джон пихать Куорена не стал, чтобы не быть прозванным Рыцарем Вторым, да и на маршруте, которым они были столь же довольны, после байки Куорена стало повеселее, а на следующем привале Куорен делился наблюдениями за живой и неживой природой.

— Вот сейчас в разведчики пишут всех подряд, — сетовал Куорен. — Даже тех, у кого поклажа на лошади гремит как у дурака погремушка. А разведчик — это черная работа, каждый выберет погибнуть в бою, а не околеть от холода, только разведчик выбирает второе. Вот пошли бы мы по Лестнице Гигантов — там хорошо, там солнышко, и поди далеко не один караул выставлен. Один ты раньше заметишь — обходишь, лезешь вверх: резня, дикари вниз со скал летят, встречают тех, кто с лошадьми остался, салютом из мозгов. Красота! Второй караул ты не заметил — тебе на голову прилетает валун. Романтика!

Весь отряд с тех пор посматривал вверх, на те места, где можно было бы поставить караул, а Куорен для привала перед последним переходом приберегал более жизнерадостные байки.

— Про старого Крастера чего только не болтают, лишь бы пострашнее, — рассказывал Куорен, чтобы подбодрить молодежь в первом зимнем походе по горам. — Так оно, конечно, и надо, а то к нему наши пареньки шататься начнут. Что из этого выйдет? Одно нарушение субординации и ссоры между боевыми товарищами, сами видели, какие там лапоньки попадаются. А вот если толком про Крастера рассказывать: возвращался как-то от Стены Ярл, свояк Манса, упустили его тогда и наши разъезды, и ваши северяне. Ярл весь раздулся от гордости, что идет назад с хабаром, да еще и целый. Пришел к Крастеру и потребовал стрел. Крастер тогда наших ребят только проводил, выпил с ними на посошок, лежал на столе и песню хорошую пел, которую они с собой принесли, «Ваше благородие, госпожа чужбина». А Ярл, молодой дурак, налетел на него как с ковшом на брагу, да еще и песню испортил. «У меня кончаются стрелы, — кричит, — а у тебя, я знаю, запас. И встать, когда с тобой разговаривает свояк Короля-за-Стеной!» Так Ярл через частокол стрелой и вылетел, а спутникам сказал, что просто стрелы у Крастера не того вида. Потому что ходить к Крастеру нужно со светлой душой. Вот идет мимо человек с хабаром, что их, что наш, заходит, горку золота на стол вываливает, кричит: «Счастья для всех, даром, и пусть никто не уйдет обиженным!» — для такого человека Крастер и самогона жбан достанет, и стол бабы накроют, и девки спляшут и споют. Душевному человеку как не порадеть.

Вечером бравый Куорен пожевал вяленого мяса, попил из фляжки того, что на морозе не замерзает, и завалился спать, словно не чувствовал холода, хотя даже в палатке и даже вдвоем под большим одеялом угреться было нелегко любыми способами.

— Арья там зубами стучит, — прошептала Санса Лионелю. — Пусть к нам идет.

Это было правильно, они всегда были втроем, они еще до Стены, когда даже вода во флягах ночью не замерзала, спали все трое рядом, почему же теперь Арья должна оставаться в холоде одна? Лео приподнялся и все же лег обратно — нет, неправильно это было, после всего случившегося, и на Стене, и намного раньше. Не мог он обнимать Арью как сестру, Арья была в него влюблена, и он ее любил совсем не братской любовью. Поэтому и до Стены если и обнимал он обеих, то только тайком, пока они обе спали. Но ведь были же они всегда втроем, и в дороге до Стены, и у костра здесь, за Стеной, и за столом в замках, куда заезжали по пути, уже и в Винтерфелле все привыкли, что они всегда садятся рядом, хотя до этого, как рассказывал Робб, Арью и Сансу рядом сажать было порой опасно.

— Иди, иди, — подбодрила Санса Лионеля, а, может, еще сильнее его запутала. — К Джону под одеяло она забираться постесняется, слишком взрослая уже.

Лионель, действуя словно по наитию, поднялся, перешагнул через спящего Куорена и подхватил Арью на руки, вместе с ее одеялом и толстой попоной, которую еще вчера откуда-то достал, поворчав, Куорен, чтобы Арье было не так холодно лежать на камне. Наверно, Арья ждала Лео или просто думала о нем, потому что она сразу обхватила его за шею, пусть даже и не решилась поцеловать, и поняла, что происходит, только оказавшись между ним и сестрой. Под двумя одеялами было тепло, но больше всего у Арьи горели щеки, и Арья сделала самое глупое, что могла сделать в таком положении — ткнулась лбом Лионелю в шею и затаилась. Не такая она маленькая была, чтобы не чувствовать, что забралась в чужую постель, и догадывалась она, что тут без нее бы происходило — а может, и было только что. Нужно было убежать, выбраться, но не было никаких сил — Арья никогда еще не чувствовала себя такой слабовольной, просто с холода в тепло ее взяли, она и разомлела, ведь нельзя же думать о том, что сестра разрешила ей уснуть у Лео на руках, это сумасшествие какое-то.

— Я уйду утром, — виновато пообещала Арья, повернувшись к сестре, а щеки горели по-прежнему, потому что Лео сразу же обнял ее так же, как в самом начале, когда теплой ночью в лесу он защищал ее от ночных страхов.

— Спи, — улыбнулась в темноте невидимая Санса и поцеловала Арью в нос.

Вечером третьего дня, когда впереди встала горная цепь, Куорен отошел вечером от лагеря, а потом вернулся за Джоном.

— Ты и Арья единственные, кто нормально ходит, а не топает, — сказал Куорен, от которого трудно было дождаться похвалы, и показал Джону на огонек костра вверху. — Ей я, конечно, этого не скажу — этих часовых мы с тобой снимем вдвоем. Пойди скажи остальным, чтобы спали в очередь, пусть один придет сюда и ждет, когда я сброшу вниз горящую головню.

Джон и Куорен ушли вверх по узкой тропе, чтобы снять часовых, а Лионель остался внизу с Сансой и Арьей, поставив их поближе к скале и обнимая обеих, чтобы защитить их от ветра и холода. Это вышло так просто и естественно, что сейчас никто из них даже не подумал о том, как двусмысленно это выглядит, учитывая все, что было сказано на Стене. Может быть, Лео первый подумал, что эти ледяные ночи подарили ему сбывшуюся мечту, — и тут же Арья пихнула его в бок.

— Не спи, летнее дитя, — окликнула его через ветер Арья, может быть, Лионель и действительно задремал, даже увидел, несмотря на темноту вокруг, выбившиеся из-под шапок любимые волосы, рыжие и каштановые.

— Мне не так уж и холодно, — попытался успокоить ее Лионель.

— Плохо, — сказала Санса. — Тем, кто замерзает, даже жарко бывает, так их потом и находят, обледенелых и в подштанниках. Давайте в салочки играть, все равно нас не видно и не слышно.

Все трое немного побегали, смеясь и натыкаясь в темноте друг на друга, и снова Санса и Арья встали спинами к скале, и снова Лео обнимал обеих, теперь стоя посередине. Что-то изменилось между ними, если они даже переговаривались в таком положении, спокойно и о мелочах, и Лео рискнул.

— Ну так вы согласны? — спросил он просто, все равно же поймут, о чем он, и сразу же выскользнут от него, наверно. Но из темноты тихо, так, что чуть не улетели с ветром слова, два голоса ответили «да», и Лео наклонился и по очереди обеих поцеловал, словно подтверждал уговор, а Санса тут же потянулась к его уху и зашептала, что все равно не нужно, чтобы Арья их в палатке слышала.

— Ну что еще за секреты? — тут же вмешалась Арья. — Договорились же уже.

— А то ты не догадалась, — ответила Санса, но Арья секретничать не стала.

— Даже не надейся, — заявила Арья Лионелю. — В последний раз при сестре с тобой целуюсь.