Другой принц (гет)

Этот град обречен, до скончания дней

Ему гореть, как в огне, как бы вечным огнем,

И Господь посетит эту местность

На следующий день, через тысячу лет,

И найдет нас уснувших вдвоем.

(с) Несчастный случай

Небо над мрачным городом Асшаем кишело черными воронами, которые пронзительно кричали, пролетали вдоль улиц, влетали в его мрачные храмы, и не нужно было быть прорицателем или заклинателем теней, чтобы понять, что это плохой знак. Многие культы и секты предсказывали появление огромного флота, ведомого черным человеком и красной женщиной и имеющего целью стереть Асшай с лица земли, многие пророки звали горожан, разобщенных взаимной ненавистью и тьмой царящих в Асшае культов, к обороне города, но беда пришла куда раньше, и принесли ее вороны. Обезумевшие жрецы поджигали собственные храмы, некроманты отпускали на волю своих запуганных рабов, оборотни вцеплялись сами себе в лицо, воя от ужаса и чувствуя, как их личность сминает чужая воля.

Тысячью вороньих глаз, десятками глаз марионеток следил за гибелью Асшая скуластый юноша со впалыми щеками и жилистыми руками моряка, и все, что он видел этими глазами, только утверждало его во мнении, что Асшай должен быть стерт с лица земли, а память о нем проклята.

Но мрачный город не собирался сдаваться, и где-то за изнанкою мира разобщенные, но искусные заклинатели теней и чародеи искали нападавшую колдовскую армию. Пока они не могли заметить находящийся слишком далеко фрегат, прозванный Черным магом, потому что не могли поверить, что их атакует с моря всего один человек.

Фрегат юного капитана Брана Старка был назван им Лето, в честь его лютоволка и Летнего моря, где Бран проводил большинство времени и лишь иногда подходил туда, где воевал флот адмирала Станниса Баратеона, искореняя работорговлю и склоняя под власть вестеросской короны гордые Вольные города. Мудрый Тирион, с которым Бран часто беседовал, вселяясь в слугу или обученного речи ворона, придерживался мнения, что достаточно господства на море и контроля над торговыми путями, и власть над Эссосом в свое время упадет в руки сама, но Станнис после сорока начал чувствовать приближение старости, оставил на Драконьем камне двоих маленьких сыновей на попечение юного Эдрика Шторма и вместе со второй женой, все меньше походившей на красную жрицу, и верным Давосом Сивортом спешил завершить то, что считал делом своей жизни.

Бран так до конца и не согласился с Тирионом и научился помогать воюющему флоту, не подходя вплотную, и его корабль Эссос начал считать предвестником очередного поражения, но попытки захватить или потопить дурного вестника неизменно приводили к тому, что капитаны и штурманы нападавших сходили с ума, а их корабли отходили Станнису. Зловещий фрегат Лето весь Эссос стал называть кораблем черного мага или просто Черным магом, и Бран однажды махнул рукой и поднял черные паруса, чтобы избежать ненужных жертв.

Сила Брана с каждым годом и каждым боем только росла, как рос и флот удачливого адмирала Станниса, и поэтому сейчас Бран решился ударить по Асшаю первым, чтобы Станнис не столкнулся с непривычным врагом, а Мелисандре не пришлось вспоминать свое старое искусство в тот момент, когда баланс сил будет сильно против нее.

Бран вначале действовал осторожно и жестоко, хорошо представляя себе противника, которого до этого видел много раз глазами одиноких воронов, но недавно хлынувшая в него сила, позволившая ему контролировать тысячи воронов и десятки людей, заставила его поверить в возможность закончить бой одним мощным ударом, и эта попытка открыла его для тех чародеев Асшая, что решились сопротивляться. Теперь Бран сидел за столом в своей каюте, смотря перед собой невидящими белыми глазами, недоступный для всего окружающего, и Мира Рид, привыкшая приходить к нему во время его аккуратных перерывов между этапами разрушения города, тщетно пыталась вернуть его назад.

Мира была для Брана идеальной спутницей, она выросла в семье, где и у ее отца, и у ее брата был похожий дар, поэтому она понимала Брана, не боялась его и относилась к нему не как к чародею и оборотню, а как к молодому удачливому капитану. Так, по крайней мере, было в Королевской гавани, куда Мира приехала навестить своих добрых знакомых, августейшую семью Вестероса. Фрегат Черный маг, еще не поднявший черные паруса, стоял тогда в порту Королевской гавани, флот Станниса чинился и пополнял запасы в Дорне и на Ступенях, а Бран рассказывал о дальних странах, теплых морях и возился с маленькими племянниками.

Накрывая детские ручки своими моряцкими руками, Бран четко видел, что старший, спокойный и мирный Стеффон, заслужит добрую славу милостивого и справедливого принца, столь долго проведя верным соправителем стареющего Белого короля, что сразу по восшествии на престол будет назван Седым королем. Младший, более сильный и суровый Роберт, наконец осуществит мечту своего деда и доберется до Эссоса, став первым и самым грозным из Баратеонов владык Эссоса. Это он перечеркнет Дотракийское море каменными дорогами, над которыми дотракийцы сначала будут смеяться, а потом, когда по дорогам пойдут быстрым шагом железные легионы, когда вдоль дорог встанут крепости и принц Роберт Баратеон, второй своего имени, владыка Пентоса и Мира, встретит дотракийских кхалов в степи стеной огня, наконец поймут, что Баратеоны владыки Эссоса пришли насовсем.

Ничего из этого Бран, конечно, никому не рассказывал, и только намекал Мире взглядом, что принцев Баратеонов стоит запомнить получше. Бран был загадочным, веселым и умным, он и в море остался таким, но в красивом Летнем море, полном летающих рыб и светящихся медуз, на самом деле шла война, и Мира иногда жалела, что сбежала с Браном — дар ее отца и брата был забавным и добрым, а Бран был военным магом, и его дар был куда более сильным и зловещим. Дерзкая Мира спорила с Браном, доказывала ему, что жизнь его матроса не стоит целого чужого корабля, и мертвящий холод могущества иногда отступал, Бран задумывался, ухаживал за Мирой как обычный парень, бывший к тому же ее младше, и щедро миловал ради нее — а она опять сердилась легкости, с которой он швырялся чужими жизнями. Он видел этих людей другим зрением, они были для него не такими, как Санса и Арья, как король Лионель и милая Мира, а Мира доказывала и доказывала ему, что они ровно такие же, словно он, владыка своего корабля и чужих судеб, когда-то успел это забыть.

Тогда Бран показал ей Асшай, поймав ее взгляд и проникнув в ее мысли. «Они тоже такие же, как Санса и Арья?» — сердито спросил Бран, а Мира заплакала, потрясенная яркостью жестокой и безжалостной картины, и Бран тяжело поднялся из своего кресла, опираясь на стол, и подошел к ней, привычно цепляясь за висящие везде веревки. Ему было совестно, что он, пусть и совсем не в полную силу, применил к ней свой дар, подавив ее волю; и у Арьи, и у Сансы хватило бы в такой ситуации сил сердито выкинуть его из своей головы, а Мира ничего не смогла сделать, она теперь плакала, понимая, что именно ослепило душу Брана, видящего то, что скрыто от других милосердной пеленой неведения, а он стирал ее слезы своей щекой и все еще думал, что она плачет от его грубости.

В тот вечер сердце впервые заговорило с сердцем, и Бран что-то понял о себе, что заставило его уцепиться за Миру как последнюю связь с обычными людьми, а не родными ему оборотнями и Баратеонами, чьи судьбы для Брана, обычно видящего будущее как морскую рябь перед носом рассекающего ее корабля, были вырезаны в камне, словно они подчинялись напрямую тому, перед кем отвечать и Брану.

И вот теперь Мира пыталась напоить замершего на сутки у стола Брана разведенным в воде медом, чтобы поддержать его силы, он и так после своих разрушений в Асшае последнюю неделю был бледен и тих, только сидел, обнимая своего лютоволка. Лето и сейчас был здесь, но и он был бессилен позвать своего хозяина, а там, куда Мира не могла заглянуть, уже собиралась на выручку волчья стая.

Даже южное солнце Королевской гавани не тронуло загаром белую мраморную кожу Лионеля, которую ему подарили боги у Сурового дома, но Белым королем его пока называли только в Эссосе, где он побывал четыре года назад, когда под стенами осажденного Миэрина собралась пестрая армия наемников. Лионель был уверен, что Миэрин, дерзкий город, играющий с даром свободы, должен был остаться таким, каким стал, чтобы своим примером показывать силу старых порядков Вольных городов и трудности тех, кто решил эти порядки одолеть, а Станнис как раз достроил свой флот и полагал, что превосходящий его впятеро неприятель очень удобно сюда подошел.

Природа создала вулканы, которые по легенде породили драконов, но ей трудно сравниться с человеческой хитростью, собирающей небольшую силу в одной точке, как научила война. Гордые гискарийцы еще только поднимали паруса, смеясь немногочисленному флоту под почти забытым флагом, капитаны Кварта и Юнкая выстроили галеи в боевой порядок и были готовы скомандовать гребцам приналечь на весла, когда пришедший флот выстроился в линию и на палубы блокировавших Миэрин флотов хлынул Дикий огонь. Снаряды летели издалека, но ложились точно, некоторые сосуды с Диким огнем взрывались на палубах железным дождем, как когда-то за Стеной они рассыпали смертельный для упырей обсидиан, а к смешавшемуся под огнем флоту Вольных городов уже быстро приближались небольшие брандеры.

Как и в памятном сражении у Сурового дома, увенчавшем его вечной славой, адмирал Станнис Баратеон сошел на горящий берег одним из первых, когда еще не выползли на отмель плоские и широкие корабли десанта, чтобы выслать королевскую кавалерию вслед бегущему врагу, а флагман Салладора Саана с огромной железной воронкой на бушприте тем временем подошел к стенам осажденного города с моря, и смотревшие на буйство огня и смерти со стен начали истерически смеяться, потому что на большом парусе Салладор написал «Мы пришли с миром и дружбой».

— Нам откроют добром или нам еще отжечь? — сам собой спросил огромный рупор на бушприте, на фоне которого было легко не заметить забавного и острого на язык карлика.

Встреча глав враждующих семейств редко проходит гладко, даже если одни сидят в осаде, а другие приходят на выручку, но благодаря Тириону история вестеросской дипломатии обогатилась в тот вечер многими афоризмами, такими как «непривычному к свободе она как дураку стеклянный хрен: он и хрен разобьет, и руки порежет», «на драконе через зимнее море — это песнь льда и огня: не успел долететь, как задница еще не поджарилась, а голова уже обледенела» и, конечно, «Железный трон не такое место, где можно только языком».

— Я поживу здесь немного, мой король, — весело сказал наутро Тирион своему царственному племяннику. — Письма Эймона не подействовали, уговоры Барристана не помогли, Джон так и не приехал, а удачливые в бою негодяи, обнимающие после боя двух красавиц, многих одиноких девушек только бесят — хотя казалось бы: традиции, драконы, Эйгон Завоеватель. Я смешной маленький человечек, мне проиграешь — никто и не заметит.

Но, как ни старался Тирион, хлебнувшая горя и предательства таргариенская принцесса не доверяла ему и не принимала его советов, пока однажды она не услышала, как один из ее слуг спорит с Тирионом. Боясь того, что хитрый карлик взялся за подкуп и шпионаж, Дейнерис решительно подошла к открытой двери, не собираясь подслушивать, а собираясь сразу разоблачать, но даже за эти несколько секунд она успела заметить, что ее слуга очень сильно поумнел, а, войдя в комнату Тириона, наткнулась взглядом на белые глаза слуги, находящегося в непонятном трансе.

— Давай договорим попозже, — предложил Тирион, и слуга тут же стал самим собой и поклонился своей госпоже.

— Мой друг развлекает меня беседой и рассказами о Летнем море, где он сейчас, пока моя Арвин проводит время в ваших садах, — пояснил Тирион, отпустив слугу. — Его дару равно доступен любой человек, так что, если сегодняшний человек вам будет нужен, просто укажите мне на другого.

— Это не причинит никому вреда, — пообещал Тирион как можно мягче, но Дейнерис все еще не могла справиться со страхом: она хорошо поняла слова Тириона о том, что его другу доступен любой человек. С таким противником воевать нельзя, от него даже нельзя защититься или спрятаться.

— Этот мир виноват перед вами даже больше, чем передо мной, — сказал Тирион с доброй и грустной улыбкой, вставая на свои маленькие кривые ножки и намеренно медленно и неуклюже ковыляя к Дейнерис. — Как еще я мог убедить вас в том, что у нас добрые намерения? Я постоянно спрашиваю вас, как вам помочь, я бы не стал спрашивать, если бы хотел навредить.

— Твой друг может сказать мне, что на самом деле думает Хиздар? — спросила Дейнерис, ей и хотелось верить, что предъявленная ей беспредельная сила хочет ей добра, а не зла, и хотелось уверений и доказательств — быть одновременно беззащитной и защищенной можно только с тем, кого любишь и кто любит тебя, а не с безликим чародеем.

— Думаю, что да, — согласился Тирион.

— А найти того, кто управляет Сынами Гарпий?

— Я же уже говорил вам, принцесса, — мягко напомнил Тирион. — Нам нужно разобраться, как работает этот город, как устроено их общество. Менять нужно после того, как сумеешь понять. Если вы с помощью магии прилепите крылья хромой лошади, она станет хромать еще хуже, и совсем не факт, что она начнет летать. Не говоря уж о том, куда тогда прилаживать седло. Магией и драконами можно только разрушать, и Диким огнем можно только разрушать, а мы же хотим строить, правда?

После путешествия в Миэрин Лионель почти не покидал столицу: на обратной дороге при небольшой качке Сансу накрыла морская болезнь, а через восемь месяцев у них родился здоровый и крепкий малыш, чье зачатие, возможно, произошедшее сразу после отплытия из Королевской гавани, и послужило настоящей причиной неожиданной морской болезни на обратном пути. С тех пор Лео всегда напоминал своим девочкам, что теперь они в любой момент рискуют не только своим здоровьем, но, возможно, и маленькой жизнью. Особенно трудно было уговорить Арью, она не умела быть благоразумной, и даже когда пришло и ее время, только злилась на свою неуклюжесть, и Лео улыбаясь одевал на нее сапожки, раз уж она никого не пускает в свою спальню, и прислуга ей никогда не была нужна.

Непоседливость и беспокойность Арьи, от которых теперь у Лео екало сердце, припомнились ему в тот день, когда родилась принцесса Лианна, теперь выросшая в маленькую двухлетнюю малышку, такую же непоседливую, как ее мама, миленькую, темноволосую и кареглазую. У Сансы роды оба раза прошли легко, а Арья никак не могла разрешиться, и Лео боялся за нее и постоянно просил позвать папашу Менделя.

— Ай, не изводите себя, — устало махал рукой папаша Мендель, выходя от Арьи, — пара незаметных пустяков. В следующий раз будет несравненно лучше, шоб вы все так жили, как я сейчас говорю вам правду. А сейчас поимейте терпение, если бы все люди были одинаковые, я бы не имел такого счастья, как быть мейстером.

Когда папаша Мендель наконец пустил Лео к Арье, малышка уже пищала, а Арья была такой бледной, что даже ее губы казались белыми, и выглядела она куда хуже, чем когда в войну ее ранили за Стеной.

— Не смотри, — попросила Арья, словно ее ноги не чувствовали простыни, которую накинул на нее папаша Мендель. — Станешь еще бояться ко мне прикасаться.

— Глупенькая ты, — улыбнулся счастливый Лео и попытался поцеловать Арью в нос, но она поймала его губы своими, словно хотела доказать ему, что она все равно будет ему женой, — а потом несколько недель дичилась и пряталась, прогоняла Лео, если он заставал ее кормящей малышку, стала приходить к нему ночью, словно внушив себе, что при ребенке этим заниматься нельзя, — а в его спальне постоянно вздрагивала и прислушивалась, пытаясь расслышать, не проснулась ли маленькая Лия в соседней комнате, и злилась на себя, что все портит, и смущалась, и отворачивалась.

— У меня все опять не так, накосяк и навыворот, — сердито сказала Арья однажды, словно она вернулась в те детские годы, когда она дулась на Сансу, на септу Мордейн и на всех остальных за то, что она же сама не умеет шить, и считала, что мир надо как-нибудь переделать. Теперь она понимала, что мир переделать нельзя, что она любит свою девочку и хочет рожать еще детей, и для Лео, и для себя, но почему же у нее все так неправильно?

— У тебя все так, как нужно, — успокоил ее Лео, он наконец проник в спальню Арьи, и они сидели на полу у камина, пока их дочка спала. — Ты просто мама первенца, хорошая и беспокойная.

— Мама первенца Санса, — обиженно сказала Арья. — А я только и придумала, что назвать девочку почти таким же именем, как тебя.

— Я очень рад, что у меня теперь есть дочка, — ответил Лео, все-таки Арья всегда будет младшенькой и милой, пусть даже она и обидится, если узнает, что он так ее про себя зовет. — Ну давай, вали всю ерунду сразу: что я не должен целовать тебя там, чтобы не увидеть, как тебя зашили; что у тебя, наверно, мало молока, потому что столько в груди помещается; что я не стану целовать твою грудь, если увижу, как ты кормишь малышку. Я не смогу тебя разубедить, если ты будешь молчать — ну разве что по-другому язык использовать.

— Ну почему ты всегда все знаешь? — насупилась Арья, словно ребенок, который вот-вот заплачет, и Лео начал целовать ее лицо, потом ее шею, потом спустился ниже, и наконец Арья снова ему все позволила, и сама стала прежней, даже оказалось, что они так ребенка не разбудят.

— Ну я правда с самого детства думала, что Санса нарожает кучу девчонок и будет учить их вышивке, — призналась Арья, ненадолго отрываясь от Лео. — А я, если уж придется выходить замуж, нарожаю мальчуганов и буду с ними лазать по деревьям и учить их стрелять из лука.

— Может быть, так и будет, — улыбнулся Лео. — Они все будут расти вместе, не нужно их делить.

— Слушай, — начала через четверть часа Арья, когда они уже лежали на полу в обнимку, немного запнулась, но все-таки спросила то, что раньше спросить не решалась, а теперь наконец смогла, раз уж снова все хорошо, и она по-прежнему для Лео молодая жена и юная любовница, а не мамаша с ребенком. — А ты правда меня хотел, когда я была вот с таким вот брюхом?

— Правда, — уверенно сказал Лео, но остальное чуть придержал: что он любит ее не только девушкой, но и женщиной: и беременной, и кормящей. В конце концов, Арье еще не исполнилось двадцать, он ей потом это скажет, когда ее уже можно будет назвать женщиной, и она не подумает от этого, что она плохо выглядит. — Ну необычно же.

— Может, тебе просто сзади нравится? — совсем уже не стесняясь, спросила озорная голая Арья и снова к Лео полезла, если Арью слишком развеселить, обязательно поплатишься, хотя Лео никогда не против такой расплаты. — Что же ты мне за все эти годы ни разу не сказал?

В тот вечер, когда Мира тщетно пыталась вырвать из транса замершего за столом своей каюты Брана, Лионель не томился никакими предчувствиями, а думал о том, что Станнис наконец сделал свою войну прибыльной, закрепился на Ступенях и, после взятия Тироша и разгрома флота Волантиса, Вестерос наконец стал господствовать над южными морями и контролировать торговые пути, идущие с севера на юг. Новым богатством надо было хорошо распорядиться, и мысли хозяина своей земли занимали Лионеля настолько, что, когда он увидел Сансу и Арью, сидящих на пятках на его постели, он сначала подумал, что они зашли поговорить о пошлинах, взымаемых ими с прошлого месяца на Ступенях, — Арья последнее время сильно помогала сестре. Конечно, сразу после этого он вспомнил первую брачную ночь, и подумал, как и положено молодому мужчине, которому нет еще тридцати, не случится ли неожиданно сегодня то же самое, как бывало у них примерно раз в год, без повода и причин. Но ни Санса, ни Арья не обернулись к нему, когда он вошел, и, подойдя ближе, он увидел их белые глаза, как когда-то за Стеной.

Даже тогда Лионель оставил своих девочек в покое, решив, что они просто ищут своих волчиц, или одна волчица помогает другой, и они все разберутся без него. Лионель зашел вместо них к детям, возвращаясь, увидел Нимерию и Леди, бегущих по двору Красного замка, и только найдя Сансу и Арью в том же положении, понял, что в самом деле что-то случилось. В помощи нуждались не волчицы, уже пришедшие к хозяйкам; что-то случилось где-то намного дальше, с Браном, или с Джоном, или с кем-то еще из волчьего круга.

Санса очнулась только перед рассветом, увидела неспящего Лионеля, который охранял их, как в самый первый раз, в палатке по дороге с Воющего перевала, и бросилась трясти сестру.

— Арья! — крикнула Санса испуганно, а Лионель подхватил осевшую Арью и нащупал на ее шее пульс. — Арья!

— Расскажи, что случилось, — спокойно, как в бою, велел Лионель.

— Это трудно объяснить, — призналась Санса, и Лионель заметил, что она сама выбилась из сил, его упрямая девочка, которая никогда не жалуется. — Бран воюет с Асшаем, не здесь, а как будто внутри или наверху. Ему пришлось нелегко, их намного больше, и вместе они сильнее, а некоторых их вещей даже он не знает. Мы все пытались помочь, дали ему отдохнуть, и в принципе нужно было просто держать то, что он оставил, не бояться и не обращать внимания. А Арья высунулась…

— Ты можешь ее увидеть? — спросил Лионель, смотря за тем, как Нимерия лижет бессильную руку Арьи, свесившуюся с кровати.

— Я сейчас не смогу, прости, — пробормотала Санса, ложась рядом с Арьей. — Бран вернулся, он сильнее нас всех… Он справится…

В эту ночь они спали как много лет назад за Стеной, положив свою маленькую Арью в середину, и проспали допоздна, проснувшись такими же бодрыми, как тогда — в них обоих было еще очень много сил, которые дремали в обычной жизни и просыпались в трудную минуту. Но Арья по-прежнему спала, спокойно и редко дыша, нежная, расслабленная и не желающая просыпаться.

— Где Бран? — спросил Лео и увидел, что глаза Сансы уже закатились, она уже ищет Брана.

— Он победил, — ответила Санса из транса. — Или, по крайней мере, на него больше не нападают. Он говорит, что Арья жива.

— Мы это видим, — сердито отозвался Лео, словно он разговаривал с Браном. — Где она? Когда она проснется?

— Бран не отвечает, — передала Санса, и Лео показалось, что она прячет в голосе обиду, а Санса надолго замолчала.

— Я не могу ее найти, — тихо сказала Санса. — А Бран ушел, он очень устал и тоже будет спать.

— Я бы его разбудил, — еще более сердито сказал Лео, и Санса отвела глаза в сторону и вниз, она всегда хотела, чтобы в семье был мир, и ей это удавалось, часто из-за того, что при ней никто не мог ссориться, все чувствовали себя виноватыми, так она огорчалась и просила помириться, чаще всего молча.

— Бран странный, — с трудом сказала Санса. — Он знает и видит больше нас, и ему иногда непонятны наши мысли. Или, может, он знает то, что мы бы знать не хотели. А я вот не знаю, что сказать Лие, когда она спросит, где мама.

— Скажем, что мама спит, — решил Лионель, который старался говорить правду как можно чаще. — Даже приведем ее сюда — вдруг Арья проснется от ее прикосновения.

Маленькая Лианна не испугалась того, что мама спит, Арья действительно как будто крепко и спокойно спала, и Нимерия красиво лежала рядом, а вот Лео и Санса вскоре испугались: напоить Арью не получалось, никто из тех, кто услышал Сансу, ни Джон, ни Бенджен, не смогли Арью найти, а едкий, ворчливый и могущественный Бринден Риверс, так долго не только бывший Трехглазым Вороном, но и остававшийся человеком, несколько месяцев назад слился со своим чардревом — Санса вспомнила услышанную вчера в невидимом сражении от Брана странную фразу, что Риверс теперь он. Сейчас, без Риверса и без Брана, ни у кого даже не было идей, где Арья может быть: в каком-то животном? где-то в Асшае? еще дальше? вообще не здесь? Где бы она ни была, ей там, вероятно, не было плохо, ее лицо оставалось спокойным, но этот покой пугал своей неподвижностью.

Богороща, лишенная чардрева, как и все богорощи к югу от Перешейка, вряд ли могла бы помочь, а саженец чардрева, который привез Джон из-за Стены на их свадьбу и высадил вместе с ними в богороще, был еще тонок и слаб — и Санса припомнила, как Бран, приехав два года назад, рассказывал со своим странным юмором, что он возил за собой чардрева в кадках, но они вяли и чернели каждый раз, когда он пытался восстановить свои силы их энергией.

Весь день Лионель и Санса пытались вести себя как обычно, занимались намеченными на этот день делами, только немного избегали лорда Эддарда, как нашкодившие дети, и оба не могли перестать думать об Арье, как ни старались не мучить себя и даже увериться, что к их возвращению она, может быть, и очнется.

Вечером, когда Арья так и не пришла в себя, было решено проснуться среди ночи и все-таки отнести Арью в богорощу, тайком, чтобы не обеспокоить Эддарда.

— Если ничего не изменится, поедем на остров Ликов, — попытался успокоить Сансу Лионель, хотя и понимал сам, что дает ей ложную надежду, но Санса произнесла вслух скрываемую им правду.

— Мы не довезем ее, — сказала в отчаянии Санса, сжав кулаки. — Ни по земле, ни по реке — она не проживет столько без воды. Мы даже напоить ее не можем.

— Мы спросим мейстеров, — пообещал Лионель, он никогда не сдавался, хотя сейчас ему казалось, что даже гореть и умирать на горе Соленой рядом с Суровым домом было легче. Ему так четко представилась долгая жизнь без Арьи, и вспомнились слова похмельного отца о Лианне, сестре Эддарда: «кто-то отнял ее у меня, и все Семь Королевств не могут заполнить ту пустоту, что осталась после нее» — так и они с Сансой будут долгие годы жить рядом с пустотой, если Арья не вернется к ним оттуда, где она сейчас заблудилась. Лионелю судьба отмеряла куда больше счастья, чем его отцу: десять лет Арья была с ним рядом, столько же прошло от воцарения Эйгона до гибели Рейнис, так много и так мало, — Лео взглянул на лежащую на его кровати Арью и на секунду сдался боли.

— Надеюсь, что там, где она будет нас ждать, время течет куда быстрее, чем здесь, — просто сказал Лионель, и Санса разрыдалась, закрыв лицо руками: гнулась сейчас даже бывшая в ее характере сталь, вынесшая долгую войну с Иными.

— Нам нужно поспать хотя бы несколько часов, — решил Лионель, совладав с собой. — Потом мы разбудим мейстеров, отнесем Арью в богорощу — и, если нужно, вышлем вперед воронов, чтобы нам готовили по дороге лошадей. Всего триста миль — может быть, справимся и за пять дней, если поменьше спать. И обязательно найдем Тороса.

Лео и Санса опять легли по обе стороны от Арьи, как в прошлую ночь, и ее голова бессильно скатилась Лео на плечо, напомнив ему ту ночь по дороге к Воющему перевалу, когда он принес Арью в их с Сансой постель, состоявшую тогда из двух одеял на ледяном камне. А Санса вспоминала еще более давние времена, замок сэра Дарри, где ее любимый мальчишка защищал от Серсеи волчицу Сансы и опустился на колено перед обиженной на него Арьей, прося прощения, словно Серсее назло, потому что та считала пострадавшей стороной только свою ланнистерскую гордость. Сколько тогда в жизни Сансы он отстоял: и ее любовь, и ее дар, и, конечно, ее Леди, и сколько еще раз он спасал их обеих: и ее, и сестру, — Санса и теперь верила, что Лео найдет выход, и уснула, взяв его за руку и прижавшись к Арье. А Лео долго не мог уснуть, обнимая Арью и пытаясь ее согреть, ему все казалось, что она мерзнет и становится все холодней.

Бран проснулся среди ночи, проспав перед этим весь день, ласково и совсем по-человечески тронул за руку прикорнувшую рядом Миру и вдруг вздрогнул и снова завел глаза, перед этим так искренне охнув, что проснувшаяся от его прикосновения Мира даже не обиделась, снова увидев перед собой не любимое лицо, а бездушные белые глаза колдуна.

Бран вернулся через несколько минут, и Мире показалось, что за эту ночь он стал взрослей, печальнее и проще.

— Я виноват, — с горечью сказал Бран. — Перед своей семьей, перед тобой и, наверно, много перед кем еще. Вчера Арья сильно пострадала из-за меня, когда они все бросились мне на выручку, но я видел, что она будет жить еще очень долго, и сделал только то, что хотел сделать: сломал асшайцев, а потом ушел — она же жива и будет жить, я думал, что ее не надо спасать. А теперь я присмотрелся к ее судьбе, там такая маленькая петелька, сутки или двое, которые она будет почти как мертвая. И я побывал сейчас у них в Королевской гавани — сколько же боли принесли им эти маленькие сутки, которые я не заметил! Я же сразу должен был помочь, а теперь они больше надеются на чардрева острова Ликов, на своих лошадей и на Тороса, а вовсе не на меня.

— Ты и так исхудал до костей, — попыталась успокоить Брана Мира, хотя она, конечно, была с ним полностью согласна: слишком часто Бран смотрит на мир с такой высоты, что перестает различать людей — в том смысле, что не видит, что они люди, а не линии, не пешки и не безликие силы.

Бран снова быстро закатил глаза и тут же вернулся, его колдовское время, наверно, текло тоже иначе, не так, как обычное.

— Бенджен спит, — сообщил Бран немного сухо и только через несколько слов его голос снова стал человеческим. — И Санса спит, а перед ней я виноват больше всего. А Джон сидит в Твердыне Ночи мрачный как грозовое облако, ожидая сбора подвластных ему колдунов из-за Стены, и Игритт не отходит от него почти с самого утра. Они меня вроде бы простили. Пусть Санса спит, я утром опять попытаюсь.

— Бран, ты как маленький, — вдруг рассмеялась Мира и быстро поцеловала его. — Если Арья очнулась, конечно, никто из них уже не спит. Дай им четверть часа, чтобы проплакались, как я вчера, когда ты вернулся, и иди замаливать грехи.

— Ты думаешь? — всерьез удивился Бран и вдруг спросил: — Ты выйдешь за меня замуж? — а Мира опять рассмеялась.

— Ой, — вздохнула Мира, быстро перестав смеяться, чтобы Бран не обиделся. — Помнишь, тринадцать месяцев назад, когда мы на Летних островах нашли шамана? Мне такая свадьба даже понравилась, и вся твоя команда была за нас рада.

— А, — вспомнил Бран, он, похоже, был о магических способностях шамана невысокого мнения. — Мы скоро пойдем на север, у нас в Винтерфелле хорошее чардрево.

— И ты даже познакомишься с моим отцом? — подшутила над Браном Мира, а он снова ее удивил тем, что было для него естественно, а для нее все-таки странно, в какой бы семье она ни выросла.

— Я и сейчас могу, его всегда хорошо видно, — пожал плечами Бран и все же понял, что Мира имела в виду не это.

— Знаешь, — не по возрасту серьезно сказал восемнадцатилетний Бран, думая свои новые мысли, — я сегодня понял, что мы созданы слабыми и маленькими, чтобы мы могли радоваться мелочам и минутам, и это, получается, очень важно. Я подумаю еще, мне кажется, что, если я начну приглядываться к мелочам в других судьбах, я вроде как подглядывать буду, а я так не хочу — а если не начну, я опять все сделаю нехорошо, как только что вышло с Арьей.

— А ты попробуй просто почувствовать, как надо и когда, мой чародей, — весело сказала Мира. — Ты, может, уже забыл, но мы, которые все остальные, угадываем, что ждут от нас другие, не залезая им в голову. Вот и ты давай как-то так.

Арья очнулась вскоре после того, как проснулся Бран, она даже не поняла, как освободилась и откуда, только почувствовала, что мир вокруг прежний, что спящий рядом Лео обнимает ее, и тихо его позвала в темноте — а потом не выдержала, перекатила его на спину и легла плашмя сверху.

— Я так испугалась, — призналась Арья, целуя его лицо, и почувствовала, что сейчас будет плакать, как в раннем-раннем детстве, когда она больно падала, потом вставала, добегала до отца или до матери и только тогда принималась реветь. — Я же думала, что я тебя никогда больше не увижу.

Санса, конечно, сразу же проснулась, услышав Арью, но решила подождать, когда Арья наговорится и наобнимается с Лео. Сансе, как ни странно, снилось что-то хорошее, потому что тот, кто выше нас всех и кого не может поймать за бороду даже Бран, по ночам лечит раненые сердца, которые становятся от страданий легкими и взлетают к нему ближе всего. И Санса почувствовала уверенность, которую нельзя добыть ни умом, ни колдовством, а только получить даром: уверенность в том, что они трое останутся навсегда вместе не только в этом мире, но и после — будь то в Чертогах Зимы, или за Закатным морем, или в обителях Отца, или в Свете Рглора — там, где нет никакой тьмы, а есть только любовь.