I’ll never tell (гет)

— Оправдали! Оправдали! Оправдали!!! — доносилось из приоткрытых дверей кухни: там вовсю царило веселье. Рон и Джинни радостно вопили и скакали вокруг стола, периодически хлопая счастливого Гарри по спине. Их вопли разносились по всему дому, рождая смутное эхо в пустых коридорах и путаясь в высоко висящих вычурных люстрах, оплывших восковыми слезами свечей.

Гермионе, уставшей наблюдать за этим цирком абсурда, страстно захотелось оказаться где-нибудь далеко-далеко от этого шумного веселья, действующего на нервы не только ей, но и самому виновнику торжества. Наверное, только ей был заметен жест, которым Гарри потирал висок, словно у него страшно раскалывалась голова. Но Гарри терпел, продолжая улыбаться и радоваться вместе со всеми.

В честь оправдания Гарри Молли Уизли постаралась превратить обычный ужин в грандиозный вечер, пригласив всех свободных от дежурства членов Ордена Феникса. Ее стараниями закопченная кухня превратилась в уютное место с гирляндами под потолком и множеством свечей, освещающих полуподвальное помещение, а блюда, приготовленные специально к празднику, радовали вкусными ароматами. Ровный гул разливался по комнате, иногда прерываемый взрывами смеха со стороны близнецов и Тонкс, которая опять решила всех развлечь забавными рожицами. Волшебники, собравшиеся здесь, черпали большой ложкой саму возможность вот так просто сидеть и не ожидать нападения или очередного вызова на работу. Уставшие лица разглаживались, а глаза вновь начинали искриться от смеха.

Смешно не было только одному человеку — Сириусу. Он сидел, угрюмо уставившись перед собой и изредка цедя огневиски, плещущееся в стакане. Иногда по его губам скользила мрачная усмешка, меняя черты до неузнаваемости и наделяя своего владельца какой-то странной притягательностью. Гермиона внимательно наблюдала за ним с того момента, как он с опозданием появился на ужине и торопливо поздравил крестника с победой над проклятыми бюрократами. После этого Блэк словно замкнулся в себе, отрешившись от реальности и замерев в своем мирке.

Когда Гарри, увлекаемый Грюмом, скрылся с глаз празднующих, Сириус, чуть покачнувшись, выбрался из-за стола и незаметно исчез за дверью. Его ухода никто из присутствующих так и не заметил, продолжая весело переговариваться и обмениваться шутками.

Минутное замешательство, и Гермиона неясной тенью последовала за Блэком. Уже оказавшись в полутемном коридоре, она задала себе резонный вопрос: а зачем вообще она решила отправиться за Блэком? Чтобы выяснить причину его угрюмости? Или же довольно неадекватную реакцию на оправдание крестника. Как бы там ни было, но прояснить ситуацию хотелось очень сильно.

«Куда бы я направилась, если захотела спрятаться ото всех? — задумалась Гермиона, стоя перед лестницей, ведущей на верхние этажи. — С одной стороны, будь я у себя дома — выбрала бы спальню, с другой стороны, учитывая, что дом я ненавижу — постаралась бы оказаться на свежем воздухе...» И Гермиона решительно зашагала в сторону внутреннего сада, который был хорошо виден из окон ее комнаты. Тихие шаги глушил ковер, и, казалось, что кроме собственного дыхания ничего нельзя было услышать. Но стоило чуть напрячь слух, и дом отзывался миллионами шорохов, поскрипываний и позвякиваний, где-то наверху слышалось невнятное бормотание Кикимера, тащившего что-то тяжелое по надсадно скрипящему паркету. Тихий гул доносился до Гермионы из темных пастей каминов, когда она пересекала темные комнаты, направляясь в залу с высокими окнами и двухстворчатыми ажурными дверьми, ведущими в сад.

Шаг, и покрытый вытертым ковром паркет сменился зеленым бархатом травы. Гермиона на мгновение остановилась, колеблясь, но затем упрямо тряхнула головой и сделала последний шаг, который перечеркнул саму возможность трусливо развернуться и сбежать обратно к теплу кухни и шумным голосам гостей.

— Заблудилась? — насмешливо поинтересовался привалившийся к основанию фонтана Сириус, кивая ей полупустой бутылкой огневиски.

— Н-нет, — чуть запнулась Гермиона, преодолевая последние разделяющие их метры.

Сириус понимающе поцокал языком и снова приложился к горлышку, делая большой глоток. Его глаза чуть прищурились, когда он заметил недовольную гримасу, скользнувшую по лицу Гермионы, а пальцы лишь сильнее сжались вокруг бутылки. Темные волосы трепал ветер, заставляя серебряные пряди блестеть в свете луны, мелькающей в рваных прорехах туч. Тени, залегшие вокруг глаз, придавали их выражению мрачную отрешенность и смирение.

— Тогда что ты здесь забыла? Пришла меня корить за то, что я не радуюсь вместе со всеми? — прорычал Сириус, стремительно вставая. — Так давай, чего ты ждешь? Я вот прекрасно себе представляю все то, что ты мне сейчас скажешь. Хочешь, продемонстрирую?

— Я... вы все не так поняли, — ощетинилась Гермиона, напуганная вспышкой со стороны Блэка. — Я только хочу знать, почему вы так себя ведете... словно у вас горе, которое вы стремитесь залить огневиски! — на последних словах она презрительно поморщилась.

Смех, раскатившийся по саду дребезжащими переливами, напугал Гермиону гораздо сильнее, чем все сказанное Блэком до этого. Это было как безумство, как оживший кошмар, и когда лающий хохот сменился булькающим кашлем, а Сириус привалился к бортику фонтана, Гермиона смогла сделать вдох.

— А может, и так, горе... — сдавленно произнес он, вновь опускаясь на землю.

Глаза Гермионы недоуменно распахнулись, но стоило ей открыть рот, как Сириус продолжил:

— Может, я настолько плохой крестный, что хотел, чтобы Гарри не оправдали? — он не слышал недоверчивого восклицания Гермионы, полностью погрузившись в себя. — Может, я настолько эгоист, что хотел, чтобы Гарри жил со мной, чтобы громада дома не так сильно давила на мои плечи. Может быть, я не настолько гриффиндорец, как всем бы хотелось об этом думать, раз не могу поставить общее благо выше собственных желаний...

Под конец фразы голос Сириуса, надломившись, затих, и мужчина прислонился спиной к мертвенному холоду камня, стискивая в руке бутылку с плещущейся внутри янтарной жидкостью.

— Видишь, какой я? — горько улыбнулся он, поднимая глаза на Гермиону. — Совсем не гриффиндорец, а жалкий и противный слизняк...

— Вы... — Гермиона растерялась после такой исповеди и совершенно не понимала, что можно тут сказать, чтобы не сделать еще больнее и так измученной душе.

В свете появившейся из-за туч луны в глазах Сириуса Блэка была видна притаившаяся агония, скручивающая сознание в ядовитых объятиях. И вся его фигура казалась сломленной, застывшей где-то там, в горестных терзаниях долга и обычного человеческого одиночества.

— Вы не эгоист, Сириус, — еле слышно прошептала она, понимая, что ему абсолютно наплевать на все, что она могла бы сказать.

Но Блэк даже не взглянул в ее сторону, словно не услышал... а может, и правда не услышал, кто знает? И Гермиона приняла единственное верное сейчас решение — развернулась и, бесшумно ступая, скрылась в глубине дома.

* * *

Как же мерзко, как больно осознавать, что он был способен пожелать крестнику разделить его одиночество! Обречь мальчишку на заточение в четырех стенах фамильного дома... Мерзко и оттого еще больнее, когда он вновь и вновь прокручивал эти мысли, выворачивал сознание наизнанку, чтобы с ювелирной точностью рассмотреть со всех сторон свою мелкую и такую завистливую душонку. Чтобы лишний раз убедиться в своей никчемности.

Все утро после того как он проводил Гарри до порога и с тоской взглянул на хмурое небо, его душа металась между мечтой и долгом. Металась и не находила выхода из замкнутого круга. Чего он хотел? Чтобы крестника оправдали — бесспорно! Но с другой стороны, он мечтал, чтобы кто-то еще, кроме него, был здесь... кто-то, кто смог бы разделить с ним одиночество...

Он помнил странный разговор с Дамблдором в конце четвертого курса, когда уже стало ясно, что Волдеморт возродился, помнил, как директор категорично отказал ему в просьбе разрешить жить крестнику с ним под защитой фамильных чар. Тогда он с трудом заставил себя поверить, что на Тисовой улице Гарри и правда будет лучше, что там до сих пор сильны чары, наложенные Лили... но после вчерашнего разговора с Гарри он впервые засомневался в правильности действий Дамблдора, впервые не захотел верить словам старого, убеленного сединами мудреца. Неужели могло быть место хуже, чем особняк на Гриммо? Неужели Гарри мог бы назвать его клетку домом?

— И все же, Сириус, — пробормотал он, делая глоток огневиски, — ты рад, что Гарри оправдали, очень рад, — нерадостный хриплый смех разнесся по саду, заставляя мурашки пробежаться по спине.

Не было сил возвращаться в яркое тепло кухни, видеть счастливые лица и самому надевать маску фальшивого счастья, не было сил и сидеть здесь после прихода надоедливой Грейнджер, решившей, что она все знает лучше всех. Помнится, когда-то такой же была и Лили, солнечный цветок Гриффиндора, и чем закончила...

— Блэк, ты пьян... — Сириус, пошатываясь, поднялся.

«Куда идти, когда хочется исчезнуть? Правильно, надо идти за добавкой», — решил он и отправился в тщательно укрытые родовой магией погреба Ориона Блэка.

Миновав гудевшую от смеха кухню, Сириус прижал ладонь к неприметной стенной панели возле лестницы и провалился в открывающийся проем. Стертые каменные ступени вели в подвал, холод пронизывал тело, побуждая неприятные воспоминания. Ступив на последнюю ступеньку, Блэк на мгновение замер, сделал глубокий вдох и уверенно направился к дальнему ряду стеллажей, где хранились запасы коллекционного огневиски. Скользя ладонью по пыльным бокам выстроенных рядами бутылок, Сириус мурлыкал себе под нос неприхотливый мотивчик, услышанный еще во времена буйной молодости. Губы скривила неприятная усмешка — молодость и правда была буйной из разряда «есть что вспомнить, да нечего рассказать». Прихватив бутылку, Сириус развернулся, чтобы уйти, когда какая-то мысль заставила его застыть на месте, а потом развернуться и взять еще одну.

— Много огневиски никогда не бывает, — поучительно заметил он, словно кто-то мог внять его словам.

Пошатываясь, он принялся взбираться вверх по лестнице, внезапно показавшейся слишком крутой и длинной. Тяжело опираясь на деревянные перила, Блэк, чтобы не оступиться, считал ступеньки.

— ...Двадцать первая, двадцать вторая... — бормотал он, делая очередной шаг. — И почему сюда нельзя было провести этот... как его? — нахмурился, задумчиво шевеля пальцами в воздухе. — У магглов еще есть... — упрямая морщинка залегла между черных бровей. Сириус даже остановился, в задумчивости рассматривая обитую потемневшим деревом стену. — А! Точно, эс-ка-ла-тор!

Он даже улыбнулся, когда незнакомое слово было произнесено вслух. Все же столько лет, проведенных вдали от мира магглов, уверенно вытеснили из его головы названия многих маггловских изобретений. Да и до Азкабана он не так уж и часто, как думала мать, бывал в центре их жизни. Сколько заблуждений...

Сириус вывалился из подвала в коридор. За дверью кухни все еще звенели голоса гостей, и вряд ли в ближайшие часы кто-то озадачится поиском исчезнувшего хозяина. А раз он никому не нужен, значит, надо провести время с пользой! И, развернувшись, Сириус начал подниматься по скрипящей лестнице.

Гостиная с гобеленом, находящаяся на втором этаже, была излюбленным местом отдыха его матери. Сколько он себя помнил, именно здесь часто можно было найти Вальбургу, если она не отдавала указания домовикам, копошащимся в саду, не готовилась к очередному великосветскому рауту, не нянчилась с крикливым Регулусом и не пыталась вправить ему мозги, когда он уже учился в Хогвартсе. Ее высокая фигура всегда замирала возле великолепного гобелена, занимающего всю стену своим зеленым полотнищем. Тонкие пальцы скользили по золотому шитью, отслеживая линии многочисленных ветвей фамильного древа. Тогда на гобелене не было выжженных пятен, уродующих прекрасную вещь, как не было и потертостей, превращающих ткань в грязную тряпку с проплешинами.

Зайдя в помещение, залитое лунным светом, Сириус резко остановился: на мгновение ему показалось, что в темном углу, прямо в любимом кресле матери кто-то сидит. Громко звякнули бутылки, когда он, забывшись, потянулся к карману за волшебной палочкой, и... наваждение развеялось. Сильный ветер всколыхнул тяжелые шторы, хотя Блэк мог поклясться, что окна были плотно прикрыты, промчался по утонувшей во мраке комнате, стоило луне скрыться за тучами, и взъерошил его длинные волосы. Внезапный озноб пробрал до костей, и Сириус машинально взмахнул палочкой, посылая невербальное «Incendio», отчего дрова, сложенные в большом камине, тут же вспыхнули ярким пламенем, разгоняя тени и даря тепло. Довольно хмыкнув, Блэк придвинул кресло поближе к огню и, удобно развалившись в нем, открыл очередную бутылку.

Пламя в камине завораживающе мерцало. Огненные язычки танцевали неведомый танец: то причудливо пригибаясь до самого пола, то взмывая вверх, стремясь унестись в широкий зев дымохода. Потрескивание огня навевало давно позабытое чувство уюта, заставляя напряженные мышцы расслабляться, но потом пламя вновь угасало, и комнату накрывала волна темноты. Пальцы Блэка в такие моменты лишь крепче стискивали горлышко, и он делал внушительный глоток обжигающего пойла. Кривясь, отставлял ее на пол и вновь смотрел на игру огненных искорок. Блики и тени, падающие на лицо Сириуса, стирали с него печать прожитых лет, тоски и неизбывной боли, отчаяния и затравленности, поселившихся в глазах гордого и уверенного в своих силах человека. Сколько осталось в нем той гордости и уверенности? Сколько еще ему предстоит испытать?..

Новый глоток, и тоска вновь неслышными шагами подкралась к нему, заставила уронить голову на руки и тихо застонать. Пламя камина уже не спасало от накатившего холода, лишь жалкие язычки доверчиво жались к обугленным поленьям. Он сейчас сам себе напоминал такое же полено: изъеденный Азкабаном, высушенный горечью и почти рассыпавшийся в прах под давлением вины.

* * *

Идти в комнату Гермионе совершенно не хотелось. Разговор с Сириусом оставил неприятный осадок, словно все ее хорошие побуждения вмиг рассыпались золой, но главное было даже не это, а чувство, что она влезла человеку в душу тогда, когда он был наиболее уязвим. Зародившееся сожаление о своем поступке царапнуло сердце, когда она проходила мимо приоткрытых дверей кухни, куснуло, когда она начала подниматься по лестнице, привычно вздрагивая от выпуклых мертвых глаз домовых эльфов, в которых призрачными огнями отражались блики рожков, развешанных вдоль стен, и сжало когтистой лапой, когда она оказалась у дверей своей комнаты.

Замерев на пороге, Гермиона до боли стиснула медную ручку, и, незряче смотря на побелевшие костяшки, застонав, она прислонилась к прохладному дереву. Наверное, ей очень хотелось бы побиться головой о массивное дверное полотно, чтобы в следующий раз она хотя бы думала, прежде чем шла и вмешивалась в чужую жизнь. Что она приобрела от этого разговора? Получила ответы на свои вопросы? Или, быть может, смогла разгадать тайну Сириуса Блэка, которая ее занимала все сильнее? Или, что совсем уж невероятно, смогла разобраться в природе такого поведения крестного Гарри? Нет, нет и нет! Все, что она вынесла из их краткой беседы — хотя можно ли это было назвать беседой, скорее уж монолог — это ужасающее чувство одиночества, которое терзало Сириуса, подтачивало его изнутри и когда-нибудь грозило полным крахом его личности.

Тряхнув головой и прогнав бередящие душу мысли, Гермиона зашла в комнату. Люстра на высоком потолке зажглась огнями при ее появлении и сейчас заливала помещение теплым золотистым светом восковых свечей. Сколько бы времени Гермиона тут ни прожила, наверное, ее бы никогда не перестал удивлять тот факт, что при всей напыщенности магического сообщества и его вековых традиций, столь простое явление, как электричество, до сих пор было ими не освоено. Столько заклятий, способных подарить как власть над разумным существом, так и прервать его жизнь в одно мгновение; зелий, способных как исцелить даже безнадёжно больного, так и погубить самого живучего человека; возможность мгновенно перемещаться в пространстве на большие расстояния и путешествовать назад во времени; создавать одним лишь взмахом палочки столь чудесные вещи, и тем же легким мановением — разрушать, но... как бы волшебники ни презирали магглов и магглорожденных, волшебный мир был значительно менее развит, неумолимо отставал от мира маггловского, где уже вовсю были использованы возможности атомной энергетики и клонирования, разработаны способы передачи информации в одно мгновение и первые машины, позволяющие совершать до миллионов операций за мизерный промежуток времени. Все это рознило оба мира и в то же время делало их неразрывными, связанными единой планетой, единым воздухом, единой судьбой.

Это было ясно ей, это, возможно, понимал и Альбус Дамблдор, так ратующий за права магглорожденных, но для большинства чистокровных волшебников любое отклонение от вековых традиций заканчивалось, как в случае Сириуса, выжиганием либо вычеркиванием из семейного древа. Чистокровные маги боролись с «маггловской заразой», как нерадивые хирурги, отсекающие пораженные ткани даже сверх нормы от того, что действительно надлежало удалить, вызывая тем самым атрофирование системы в целом. Но как мир не создавался в одночасье, так и изменения в магическом сообществе не могли произойти моментально.

Присев на корточки перед чемоданом, Гермиона принялась в нем рыться, надеясь найти то, что могло бы ее отвлечь от грустных мыслей и терзающего чувства вины. В сердцах перевернув чемодан вверх дном, она вывалила содержимое его необъятных недр на пол, где и принялась сортировать по нужности вещи. Уборка была проверенным средством для нее, если было необходимо отвлечься от снедающих мыслей. В монотонном перекладывании вещей или в неспешных движениях тряпкой по пыльным поверхностям, или же сортировке книг по первым буквам фамилий авторов, да еще и следя за тем, чтобы цвета корешков соответствовали друг другу, Гермиона отдыхала душой. Мысли, взбудораженные перед уборкой каким-то сверхважным вопросом, укладывались, чтобы потом выстроиться в стройные теории c ровными рядами предположений. Так и сейчас, откладывая в одну сторону любимые книги, с которыми она не могла расстаться вот уже пятый год, а в другую — вещи, Гермиона медленно приводила свои мысли в порядок.

Размеренные движения пальцев, аккуратно сложенные вещи — все это настолько поглотило внимание Гермионы, что она даже не сразу услышала негромкий стук капель по подоконнику. Не дотянувшись считанные миллиметры до последней мантии, оставшейся лежать на полу, она, склонив голову набок, прислушалась ко все усиливающейся непогоде. Едва слышные вначале, теперь капли с остервенением барабанили по стеклу, вырисовывая свою мелодию: чем-то завораживающую, чем-то угнетающую... Подтянув колени к груди, Гермиона положила на них подбородок, и, зарывшись пальцами в теплую шерсть тихо мурлыкающего Живоглота, другой рукой подтянула к себе блеснувшую в бликах свечей серебряную рамку, выглянувшую из-за края мантии.

Синие глаза по-прежнему задорно улыбались со снимка, и в груди Гермионы кольнуло от жалости к тому человеку, которого она оставила в одиночестве в саду. То, что еще несколько часов назад казалось правильным решением, сейчас вновь предстало перед ней во всей своей неприглядной красе.

— Тебе не стоит лезть... — пробормотала она, беря Живоглота на руки и прижимаясь лицом к его теплой шерсти.

Живоглот недовольно заурчал, когда тонкие пальцы вдруг перестали почесывать рыжий бок. Кот вывернулся из ослабевших объятий хозяйки и уставился на нее пытливыми желтыми глазами. По губам Гермионы скользнула невольная улыбка, и она вновь протянула руку, чтобы почесать его за мохнатыми ушками. Желтые глаза от удовольствия прищурились, так что остался виден лишь краешек золотой радужки. Тяжело вздохнув и еще раз взглянув на снимок, Гермиона спихнула кота, успевшего залезть к ней на колени, и вернулась к укладыванию вещей.

Когда в недрах чемодана был вновь наведен порядок, а глаза начали слипаться от усталости, она забралась с ногами на кровать и, прижав к себе теплого Живоглота, стала медленно проваливаться в сон. Освещение в комнате становилось все более рассеянным, пока и вовсе не пропало, утопив спальню в кромешной темноте.

Сон был зыбким, полный какого-то непонятного напряжения и гнетущей тоски. В груди поселился холодный клубок, мешающий сделать вдох и стряхнуть с себя оковы кошмара. Заворочавшись, Гермиона сбросила покрывало, которое успела на себя натянуть, а возле самой головы настороженно шипел Живоглот, трогая мягкой лапой ее щеку, в надежде разбудить. Его глаза мерцали призрачным желтоватым светом, а громкое шипение заглушало звук разыгравшейся за окном непогоды.

— Нет! — вскрикнула Гермиона, подхватываясь с кровати и недоуменно озираясь по сторонам. Сердце стучало где-то в горле и мешало перевести дыхание, чтобы просто успокоиться. Встревоженный Живоглот забрался на руки к дрожащей от пережитого кошмара Гермионе. Его тепло действовало умиротворяюще: сведенные мышцы расслаблялись, дыхание выравнивалось, а в мыслях вновь воцарялся покой. Пережитый страх становился все более размытым и зыбким, пока и вовсе не испарился под тихое мурлыканье кота.

— Давно у меня не было кошмаров, да, Глотик? — ласково почесывала она пальцами подбородок кота. — Наверное, стоит спуститься и найти теплого молока, чтобы уснуть... Не смотри на меня так, я быстро — туда и тут же вернусь, — ссаживая с рук на кровать кота, пробормотала Гермиона.

Пустынный коридор вызвал толпу мурашек, галопом промчавшихся по спине, но она аккуратно прикрыла за собой дверь и принялась спускаться по едва освещенной скрипучей лестнице. Каждый шаг рождал тихое эхо, разносящееся по молчаливому дому. Стараясь ступать как можно тише, Гермиона задержалась на втором этаже, настороженно прислушиваясь: где-то негромко звякнуло стекло. Звук был настолько тихим и неясным, что она даже засомневалась — а не привиделось ли ей все это? Уже ступив на первую ступеньку лестничного пролета, ведущего на погруженный во мрак первый этаж, Гермиона краем глаза заметила неясное дрожание света на вытертой ковровой дорожке. Резко развернувшись, она внимательно всмотрелась в теряющийся в темноте коридор. И правда — привычную темноту прорезал тонкий пляшущий отсвет огня.

Тихо ступая, Гермиона кралась к комнате, стараясь сильно не шуметь. Даже скрипевшие до этого при каждом ее шаге половицы — и те умолкли. Приблизившись к приоткрытой двери, она осторожно заглянула внутрь, теряясь в догадках, кто мог решиться в такой поздний час находиться в холодной гостиной, а не в теплой постели.

Неровные блики пламени выхватывали из темноты разрозненные картинки: тусклым золотом вспыхивали нити на гобелене, чтобы в следующее мгновение быть полностью скрытыми хищной темнотой, или теплый свет огня высвечивал придвинутое вплотную к камину кресло, в котором явно кто-то сидел. Гермиона затаила дыхание, когда скрытая высокой спинкой кресла фигура пошевелилась, и, неловко потянувшись к стоящей на полу бутылке, задела ее товарку, отчего обе покатились по потрескавшемуся паркету, мелодично звеня. Тихое чертыхание, и пламя камина высветило сидевшего человека, уронившего голову на руки и с силой зарывшегося пальцами в длинные пряди волос.

Гермиона в нерешительности переступила с ноги на ногу, сомневаясь в принятом решении. «Может, не стоит?..» — успела мелькнуть в голове взбудораженная мысль, а пальцы уже крепко стискивали холодную медь дверной ручки.

Огонь чуть колыхнулся, когда Гермиона вплотную подошла к сидевшему в кресле Блэку, но тот даже не заметил, что в комнате появился кто-то еще. Побелевшие костяшки пальцев нервно подрагивали и еще сильнее зарывались в волосы на затылке.

— Прости... прости... прости... — тихий шепот рождал в гостиной причудливое эхо, и казалось, что комната наполнена сотнями призраков, шепчущих на разные голоса свои призрачные мольбы. — Прости, что не спас... не защитил... — судорожный вдох был больше похож на всхлип, и Гермиона в смятении прикусила губу, — ...что подвел тебя...

Порывисто протянув руку, она сжала пальцы на плече Блэка. Тот судорожно дернулся, выходя из прострации, и поднял на нее горящие отчаянием глаза. Секунду-вторую ничего не происходило, прерывистое дыхание с шумом вырывалось из груди, пальцы цеплялись за подлокотники кресла, а темные глаза лихорадочно всматривались в стоящую перед ним Грейнджер.

— Я... — сорвался голос Гермионы, но Блэк уже резко поднялся на ноги, возвышаясь над ней, и она впервые поняла, что для того, чтобы увидеть выражение его глаз, находясь так близко к нему, ей надо запрокинуть голову.

Странное тепло постепенно окутывало ее, и если вначале ей хотелось бы списать это на горячее пламя камина, то чем дольше она находилась возле Блэка, тем более ясно становилось, что тепло идет от него, согревая, ободряя... Она нерешительно прикоснулась к его руке, стараясь влить в него частичку своего спокойствия, своей веры в хорошее и в то, что завтрашний день непременно будет лучше, как вдруг Блэк легко пробежался кончиками пальцев по ее щеке, чтобы уже в следующий миг обхватить ладонями ее лицо, задержаться у самых губ, на выдохе прошептать «спасибо», и прижаться к теплым, податливым губам застывшей в изумлении Гермионы.