Дочь Волдеморта (СТАРАЯ РЕДАКЦИЯ!) (гет)

— Что?! Яд?! — она почувствовала, как пол покачнулся под ногами.

— Очень похоже, — кивнул Генри. — Пожалуйста, не нервничай.

— НЕ НЕРВНИЧАТЬ?! — в панике взвизгнула Гермиона. — Я не должна нервничать?! Что за яд? Есть предположения?

— Нет, — покачал головой ее супруг, закрывая глаза. — Но это, в сущности, неважно. У нас нет с собой практически никаких ингредиентов, не получится сварить даже Универсальное противоядие. Я пересмотрел всё, что есть в наличии — знание яда не сможет ничего изменить.

— Что значит «не сможет изменить»?! — Гермиона впадала в панику. — Что ты такое говоришь?! Надо же что-то делать!

Она стала быстро ходить по комнате, пытаясь унять дрожь. Мысли путались в голове.

— Я еду в монастырь к брату Гавриилу, — наконец сказала молодая женщина, останавливаясь. — У него должны быть какие-то запасы трав. И если он имеет ко всему этому хоть какое-то отношение — я это узнаю! — она запнулась. — Генри... Ты вообще... Как?

— Терпимо, — сказал ее муж, не открывая глаза.

Гермиона невольно отступила на шаг, чувствуя, как ее охватывает ледяной ужас...

* * *

Она вылетела из домика и наложила на комнаты сильные защитные чары.

— Ева Бенедиктовна, всё нормально? На тебе лица нет! — спросил Тихон Федорович, распиливавший во дворе какие-то доски.

— Нет, — не останавливаясь, бросила Гермиона, почти бегом устремляясь к участку. — Я скоро вернусь!

Лёшка курил, сидя в теньке около жующей сено Артемиды. Увидав Гермиону, он вскочил и побледнел.

— Что случилось?!

— Лёша, ты можешь отвезти меня в монастырь? — спросила Гермиона, протягивая ему ключи от машины. — Герман заболел, а мне нужно сделать это быстро и срочно.

— К-конечно, сейчас только Дмитрия Сергеича предупрежу, — кивнул Лёшка и поспешил в здание участка.

Гермиона нервно переступила с ноги на ногу. Она чувствовала, как внутренности сжимает леденящая рука ужаса, к тому же всё еще болел от быстрой скачки живот, и жар кулона Когтевран раздражал кожу — но снять его она даже не пыталась.

— Давайте на нашей! — крикнул Лёшка, спускаясь с крыльца и кивая в сторону видавшего виды «Запорожца».

— Ты только, пожалуйста, быстрее! — попросила ведьма, послушно усаживаясь в салон.

Но машина, к вящему изумлению Алексея, заводиться не пожелала.

— Лёшенька, прошу тебя! — простонала Гермиона. — Бросай эту рухлядь! Поедем на нашей.

— Да он всегда отлично работал! — обиделся на «рухлядь» парень.

Но Гермиона не слушала — она уже бежала ко двору Петушиных к новенькому джипу, на котором они с Генри приехали в Васильковку.

Но только и эта машина не завелась. У Гермионы мелькнула страшная мысль. Лёша был в смятении.

— Что-то не пойму... Да вы подождите: я нашу старушку починю, с ней всё в порядке!

— Мне нужна лошадь, — быстро решила Гермиона, — я возьму Артемиду.

— Помилуйте, Ева Бенедиктовна! Она ж издохла вся! Я вам хорошего коня дам, свежего.

— Хорошо, — нетерпеливо кивнула женщина. — Только быстрее! Пойдем.

Через десять минут Лёша ввел во двор участка двух красивых скакунов белой масти.

— Я поеду с вами, — сообщил парень.

— Нет, — отрезала Гермиона. — Лучше оставайся здесь и постарайся найти какой-нибудь работающий транспорт. На всякий случай.

— Но, Ева Бенедиктовна!..

— От этого будет куда больше пользы, — прервала женщина. — И я очень спешу.

— Хорошо. Это — Вихрь, — он похлопал по спине более крупного коня. — Очень быстрый, но смирный. Идет гладко.

— Спасибо, Лёша, — кивнула Гермиона. — Я скоро вернусь. Германа Федоровича не тревожь. И, умоляю, отыщи машину!

* * *

До монастыря она добралась минут за сорок — ни на миг не сбавляя карьера. Вихрь действительно шел гладко и быстро, но ребенок всё равно был недоволен. К концу путешествия у Гермионы глаза слезились от резкой боли внутри.

Она спешилась у ограды и стала энергично стучать в ворота.

Только минут через пятнадцать, когда молодая женщина находилась уже на грани истерики, тяжелые створки наконец отворились, и на нее воззрился старый игумен отец Филарет. Он выглядел взволновано, а, увидав ее, рассердился.

— Мне нужен брат Гавриил! — сообщила Гермиона вместо приветствия.

— Сие невозможно, дочь моя, — перекрестился священник, окидывая женщину осуждающим взглядом. Выглядела она действительно колоритно: длинное, до щиколоток, расклешенное платье с открытым верхом, глубокое декольте, босоножки на каблучках провалились в вялую листву, серая мантия распахнута, волосы растрепались...

— Почему? — похолодела Гермиона.

— Брату Гавриилу не должно говорить с женщиной, — уклончиво ответил священник.

— Послушайте, это очень важно! — угрожающе сказала ведьма. — Мой супруг болен, и он требует к своей постели именно брата Гавриила.

— Болен? — потерялся святой отец. Ему было сложно возражать такому аргументу. — Но разве ваш супруг глубоко верующий?..

— Неужто степенью глубины веры измеряется христианское бескорыстие? — прищурилась Гермиона. — Неужели брат Гавриил откажется поехать к больному, если тот зовет его?

— Хорошо, дочь моя, пойдем со мной, — после некоторого раздумья нехотя сказал игумен. — Но только Христом Богом прошу: запахни свой халат!

Гермиона досадливо закуталась в мантию и пошла за священником.

К ее удовольствию, игумен велел ждать в беседке и сам ушел за Гавриилом, не посчитав необходимым сопровождать того назад.

— Пресвятая Богородица, миссис Саузвильт! — перекрестился старый монах, увидев женщину. — Вы ли это?! На что ж явились сюда в этом ведьмовском наряде? Да еще средь бела дня! А писали про завтрашний...

— Лорд Генри отравлен, — перебила его Гермиона.

— Господи Иисусе, как отравлен?! — отступил монах.

— Я думала, вы мне скажете это.

— Помилуйте, откуда мне...

— Легилименс! — не слушая его слов, вскинула палочку Гермиона.

Каскад мыслей и образов перешел в поток воспоминаний. Она не опускала руки, пока не подняла со дна души старого монаха каждую затаенную думу, каждое чувство, каждую самую сокровенную мечту. Она узнала о брате Гаврииле больше, чем он сам знал о себе, она проникла в его забытое прошлое, в его закрытое сердце, в самую глубину его сознания.

Монах был абсолютно невиновен перед ней, он не имел никакого представления о причинах происходящего, искренне пытался спасти окружавших его людей...

Гермиона опустила палочку.

— ДА КАК ВЫ СМЕЕТЕ?!! — взвыл старик, отпрянув и потрясая кулаками. — Гнусная ведьма! — его трясло от ярости. — Вы нарушили не только неписаный закон совести, попрали святую веру! Вы нарушили свои же законы, законы волшебников, права человека! Растоптали мою честь! Вы, как вы смели, как у вас рука поднялась...

— Брат Гавриил, я приношу вам свои самые искренние извинения, — оборвала старца Гермиона. — Здесь, этими событиями, меня и лорда Генри заманили в ловушку, из которой мы пока не можем выбраться. Мой муж отравлен. А вы оставались до сей поры главным нашим подозреваемым. Я приношу вам свои самые глубочайшие извинения за то, что сомневалась в вашей искренности и чести. Я только что коснулась вашей души и склоняю голову. Вы должны простить меня и понять: в текущих обстоятельствах я не могла терять времени и рисковать.

— О, леди Саузвильт! — заломил руки монах. — Что может слабый против сильного? Но нельзя же... Вы же имеете дело с людьми! Есть вещи, которые просто не может позволить себе один человек по отношению к другому! Можно измучить, погубить тело — но всегда останется чистая, невинная душа! А вы, волшебники, научились марать эту душу руками — и без зазрения совести...

— Брат Гавриил, у меня нет времени, — резко оборвала женщина. — Именно потому, что у меня нет времени, я вынуждена была так поступить. Почему вы так переживаете? Я не увидела ничего ужасного или предосудительного...

— О миледи, как же вы не понимаете! Нельзя запускать руки в душу ближнего своего! Нельзя рассекать его сердце богопротивной языческой мудростью! Это хуже убийства, страшнее смерти...

— Вы перегибаете палку, брат Гавриил! — перебила Гермиона. — Позабудьте о моих грехах, мы обсудим их позже — и помогите моему мужу. Это ваш долг, как христианина.

— Вы говорите мне о долге, миссис Саузвильт! — возмутился старик. — Вам бы еще вспомнить мою честь...

— Брат Гавриил, моего мужа кто-то отравил, ни я, ни он не можем выбраться отсюда или связаться с внешним миром. Мне нужны травы, чтобы сварить противоядие — и тогда мы с вами поговорим и спокойно решим, что и вам и нам со всем этим делать.

— Но зачем вы пришли ко мне, миледи? — непонимающе спросил монах.

— За ингредиентами. У меня ничего нет.

— Но у меня — тем более!

— ЧТО?! Вы же волшебник! Лекарь!

— Господи, прости! — вскричал старец и быстро перекрестился. — Креста на вас нет, леди Саузвильт! Что же вы такое говорите?..

— Простите, брат Гавриил! Я не хотела вас оскорблять... Но неужто у вас нет ничего?! Вы же сами хотели помогать людям!

— Но я не знахарь! — возмутился инок. — Господь посылает людям болезни как испытания. Я языческими обрядами или богопротивной медициной не смею перечить его воле!

— Черт побери, да замолчите вы со своими проповедями! — взревела Гермиона.

— Миссис Саузвильт!!!

— Дьявол!

— Да поразит Всевышний ваши грязные уста немотой! — гневно вскричал монах.

Гермиона на минуту зажмурилась, чтобы успокоиться.

— Вы сейчас попробуете трансгрессировать в Лондон, — сказала она, открывая глаза. — Вы умеете трансгрессировать?

— ЧТО?! — задохнулся от возмущения брат Гавриил.

— Сотворить такие чары едва ли во власти смертных. Возможно, околдована не местность, а мы с Генри. Тогда вы можете выбраться отсюда и позвать на помощь. Вы когда-нибудь трансгрессировали, вы знаете, как это делать?

— Миссис Саузвильт, — от возмущения у старого монаха охрип голос, — никакие силы не заставят меня...

— Вы ошибаетесь, брат Гавриил, — возразила Гермиона, поднимая палочку. — Мне подвластны силы, которые могут заставить вас сделать что угодно. Но я просто прошу, я умоляю вас о помощи. Мне нужно связаться с внешним миром. Вы были когда-нибудь в Британском Министерстве магии? Вы можете трансгрессировать туда?

— Леди Саузвильт...

С минуту монах смотрел на нее гневным взглядом, губы его подрагивали. Гермиона не отвела глаз и не опустила палочки. На ее лице была отчаянная решимость.

— Будь по-вашему, миледи, — наконец сказал монах. — Но Господь не забудет вам этого дня.

Он закрыл глаза и некоторое время стоял так в молчании.

— Я не могу трансгрессировать, — наконец сказал он. — Изволите ли вы снова применять чары, чтобы удостовериться в справедливости моих слов?

— Мне очень жаль, — сказала Гермиона. — Я верю вам, но я должна была проверить эту возможность. Простите меня, — она тяжело вздохнула. — Мне нужна хотя бы сова.

— Во имя всех святых, у меня нет сов!

— Проклятье, вы же как-то написали в Министерство магии!!! — взорвалась Гермиона.

— Помилуйте, я ездил в Ленинград, чтобы достать сову и написать московским волшебникам!

— Но что же делать?! — истерически выкрикнула Гермиона. Ее опять охватила паника, и женщина с трудом взяла себя в руки, чтобы не зарыдать. — Вы поедете со мной в деревню, — безапелляционно заявила она. — Пойдемте. Вы целитель и врач — вы должны мне помочь!

Брат Гавриил устроил очередное представление, не желая скакать с ней на одной лошади, потратил драгоценное время на запрягание монастырского жеребца и потом всю дорогу пенял ей за быструю езду верхом в «ее положении».

В Васильковке их встретил совершенно растерянный Лёшка.

— Ева Бенедиктовна, чертовщина просто! — сообщил он, помогая Гермионе спешиться во двое у Петушиных. — Простите, святой отец. Во всей деревне заглох транспорт! Я все дворы обошел, я нашу старушку на части разобрал — всё в норме, всё верно — а мотор не заводится! И ни у какой машины не заводится! Я даже трактор проверял, — чуть не плача, добавил он. — Есть, правда, велосипед, двухколесный...

— Спасибо, Лёш, — устало сказала Гермиона, оправляя платье, — не нужно велосипед.

— На вас лица нет.

— Герман очень болен, — тихо сказала она.

Генри стало хуже. Гермиона, брат Гавриил и Лёша нашли его в беспамятстве. После быстрого осмотра, брат Гавриил подтвердил опасения насчет яда.

— Нужно за доктором Кареленским послать! — заволновался Лёшка. — Он поможет!

— Пошлем, — безнадежно сказала Гермиона, хотя нисколько не верила в помощь сельского фельдшера.

За врачом послали Гришку, и вскоре они оба были у кровати больного. Генри перенесли в спальню, уложили в постель. Дарья Филипповна и Тихон Федорович охали и ахали, старались помочь, таскали в комнаты супругов то чай с ромашкой, то холодную колодезную воду, то облупившуюся домашнюю аптечку с красным крестом.

Пока доктор Кареленский осматривал пришедшего в себя Генри, Гермиона оставила наполненную людьми спальню и села писать Волдеморту очередное письмо. Она изложила все трудности, описала всё, что узнала и могла предположить, и попросила как можно скорее прислать сюда целителей и самые лучшие противоядия. Закончив письмо, женщина прикрыла дверь спальни и направила волшебную палочку на полосатую сахарницу, оставленную Дарьей Филипповной вместе с подносом и ромашковым чаем на полке.

Она долго и пристально смотрела на сахарницу, наблюдая, как изогнутые ручки растут и оперяются, как пробиваются из донышка когтистые лапки, как вытягивается, изгибается фарфор и превращается в голову совенка треснувшая полосатая крышка. Закончив сложную трансфигурацию, Гермиона старательно привязала свое письмо к лапке птицы и выпустила ее в окно — уже серело, часы в комнате показывали половину десятого.

— Я превратила сахарницу в сову и послала Papá письмо, — сообщила Гермиона по-английски, возвращаясь в спальню. — Но ей понадобится, по меньшей мере, день на полет. Тем более это не почтовая сова, а сахарница — боюсь, что она будет лететь гораздо дольше.

— Пока она прибудет в Румынию, пока милорд найдет целителей... — слабым голосом ответил ей Генри на том же языке. — Да и как им самим попасть сюда? Обычно подобные чары двуполярны... Разве что на метлах.

Присутствующие с удивлением слушали этот иноязычный диалог. Каждый из них очень желал помочь и не представлял, как. Озабоченный доктор рылся в своем чемоданчике, Дарья Филипповна всё время смачивала в растворе воды и уксуса полотенца и меняла примочки на лбу больного, Лёшка барабанил пальцами по столу, монах молился, малолетний Гриша с интересом блуждал взглядом по комнате.

На Гермиону волнами накатывал страх. Она расширившимися глазами смотрела на бледного супруга, на беспомощных окружающих.

— Ева Бенедиктовна, тебе надо отдохнуть, — сказал, входя с ведром холодной воды, Тихон Федорович. — Нешто лучше, коли ты себя изведешь? Одно делу не поможешь...

Гермиона растерянно посмотрела на старика. Не может быть, чтобы она не могла ничем помочь! На что же тогда рассчитывать? Чего ждать? Помощи от сельского фельдшера?

Все смотрели на нее с состраданием, Генри лежал, снова закрыв глаза.

Это просто невозможно, этого не может быть.

— Я еду в монастырь, — наконец объявила Гермиона, прервав тягостное молчание, и на нее устремилось множество удивленных глаз. Генри с трудом приподнялся на подушках. — Граф обещал не причинять вреда магглам и брату Гавриилу. Касательно нас он, в сущности, слова не давал.

Генри смотрел на нее в задумчивости.

— Какой граф? — не понял Лёшка.

— Мать, на что тебе монастырь? — выпучила глаза старуха Дарья Филипповна. — Темень на дворе, муж в хвори! Нешто свечку поставить?

— Зачем? — растрескавшимися губами тихо спросил Генри, не сводя с жены глаз.

— Не знаю! — голос Гермионы стал бодрее. — Чтобы ничего не менять, из предосторожности! — На самом деле она просто не могла сидеть на месте, сидеть и ждать. — Я немедленно поговорю с ним! Это поможет нам.

— Да с кем?! — опять спросил Лёшка.

— Миссис Саузвильт! — всплеснул руками монах. Присутствующие изумленно посмотрели на него, но брат Гавриил не замечал этого. — Оставьте графа Сержа в покое! О каком слове вы говорите? Вы доверились его слову?! Куда вы собрались? Зачем теперь? В этом нет смысла, миледи!

— Какой граф, какая миссис? — опять вмешался Лёшка.

— Граф мог... — Гермиона запнулась, — он мог что-то придумать! Я должна с ним поговорить!

— Миледи...

— Я быстро вернусь! — Гермиона запахнула мантию. — Генри, — ее муж с трудом приоткрыл глаза. Он дышал медленно и натужно, — Генри, я скоро вернусь. Слышишь? Всё будет хорошо.

Присутствующие притихли, отчаявшись понять происходящее. Монах смотрел с возмущением, Лёшка силился разобраться, врач перестал перебирать свои склянки. Тихон Федорович поставил на пол ведро и молчал, как и его супруга. Гришка смотрел на всех с любопытством ребенка.

Гермионе захотелось бежать из этой комнаты. Скорее, нужно что-то сделать, что-то предпринять...

— Я очень скоро вернусь, — сказала она, собираясь выйти.

— Кадмина, — позвал Генри тихо, но в звенящей тишине его слабый голос прозвучал ясно и отчетливо, — сохрани ребенка.

— Не смей, — с неизъяснимым ужасом в широко распахнутых глазах прошептала женщина, медленно поворачиваясь к нему от двери и чувствуя, как на груди взрывается жаром Хоркрукс Волдеморта. — Не смей! — она перешла на крик. — Не смей, слышишь?! Не смей говорить так, будто собираешься умирать!