Дочь Волдеморта (СТАРАЯ РЕДАКЦИЯ!) (гет)

Когда бледная Гермиона спустилась в гостиную, она обнаружила не только свого отца, но и Генриетту, сидевшую у него на коленях. Там, в свете многочисленных свечей, девочка, до того что-то возбужденно говорившая, вздрогнула, увидев свою мать, и испуганно умолкла, хотя в ее огромных зеленых глазах успело сверкнуть короткой вспышкой упрямство.

Образ малышки с тугими тяжелыми косами, в коротком платьице и белых чулках с лентами, сидящей на руках облаченного в неизменную черную мантию Волдеморта, во всем облике которого сквозило что-то неуловимо-зловещее, показался Гермионе первой трубой апокалипсиса.

— Беги поиграй немного, Етта, — властным голосом произнес Темный Лорд, поднимая глаза на вошедшую дочь, и к ее вящему удивлению девочка безропотно соскочила на пол и послушно убежала из комнаты.

— Что тебе здесь нужно? — с ледяной дерзостью спросила Гермиона вместо приветствия.

— И я тоже рад видеть тебя здоровой, — невесело усмехнулся Волдеморт и указал глазами на кресло: — Садись.

Проклиная себя, Гермиона послушно опустилась на указанное место — тем самым вновь подтвердив право Темного Лорда полновластно диктовать свои условия.

— Генриетта написала мне письмо, — ровным голосом сказал, тем временем, незваный гость, и от его слов женщина вздрогнула, будто обожженная ударом невидимого хлыста. — Я многое позволяю тебе, Кадмина, — с ударением на этих словах продолжал Черный маг, не сводя с нее пристального, чуть прищуренного взора, — однако ты, всегда ратующая за справедливость и свободу, ныне почему-то хладнокровно лишаешь права делать выбор собственную дочь.

— Ей всего семь лет! — перебила Гермиона.

— Ей всего семь лет, и ее мать хочет лишить ее будущего, — парировал, повышая голос, Волдеморт. — Не нужно дергаться, Кадмина. Я прибыл сюда не для того, чтобы силой или даже с твоего вынужденного согласия увести с собой Генриетту; и не для того, чтобы уговориться о днях свиданий с ней, — последнюю часть фразы он произнес с нескрываемой иронией. — Но, моя дорогая, этому ребенку нужна защита.

— Откуда...

— От Генриха, — невозмутимо ответил Темный Лорд. — Не ослепленный, в отличие от тебя, надуманными предрассудками, он беспокоится за свое дитя, над которым ты почему-то вздумала измываться.

— Не смей говорить, что я измываюсь над собственной дочерью! — запальчиво вскричала Гермиона.

— Кадмина, — проговорил Темный Лорд, задумчивым взглядом блуждая по предметам интерьера старинной гостиной, — я изо всех сил стараюсь не угрожать тебе, хотя ты уже перешла все допустимые границы. Не повышай на меня голос, — блеснул глазами он, и Гермиона почувствовала озноб, который мгновенно сковал ее тело под этим взглядом. — Ты вольна поступать со своим ребенком, как тебе заблагорассудится, — продолжал Волдеморт. — Так я решил когда-то. Но твоя дочь призывает меня на помощь — если считаешь, что способна сама ей ее оказать, будь сильной. Не убегай в мир грез — он иллюзорен, а твоя слабость преступна. Ты приняла решение быть самостоятельной — изволь. Сама видишь, я ни в чем тебя не ограничиваю. Не заставляй меня сожалеть об этом, ибо я волен изменять даже свои решения. Подумай над этим, Кадмина. Ты всегда можешь вернуться, и пока, — он особенно подчеркнул это слово, — пока ты можешь также и остаться здесь.

* * *

Вскоре после этого памятного разговора произошло событие, вновь отвлекшее леди Малфой от ребенка, которого она продолжала терять — всё больше и больше, с каждым днем.

О происшествии, взволновавшем весь магический мир и породившем массу толков и пересудов, убеждений и самых различных мнений, Гермиона знала из первых уст — от одной из непосредственных участниц, невесты Рона и своей бывшей лучшей ученицы Женевьев Пуанкари.

Будущая супруга приятеля этим летом заканчивала предлекционную практику в больнице святого Мунго. В сентябре она должна была начать двухлетний теоретический курс, перед завершающим обучение годом в роли помощницы целителя. Сейчас же она была еще практиканткой, причем практиканткой мадам Лонгботтом, супруги Невилла Полумны, давно возглавлявшей палату Непоправимых повреждений в отделении Недугов от заклятий.

Двадцать первого июля Женевьев дежурила ночью.

Обыкновенно в их отделении царят покой и тишина. Но на случай экстренных ситуаций Полумна всегда держит связь со своими подчиненными, используя для этого способ, придуманный Гермионой в пору занятий ОД на пятом курсе Хогвартса. Заколдованный галлеон, оставшийся у нее еще с тех времен, мадам Лонгботтом всегда носит при себе и создала такие же для всех своих практикантов и помощников.

В ночь, о которой теперь пойдет речь, при Женевьев тоже был этот сигнальный галлеон. А вот Полумны в больнице не было; не было ее даже и в Англии — супруги Лонгботтом отдыхали где-то в Перу.

И вот неожиданно для дремавшей над книгой Женевьев в общую палату длительного лечения вошла взволнованная и деловитая Шарлин Эйвери.

Шарлин, взрослая дочь Прекрасного Принца, выпускница Даркпаверхауса, училась в свое время вместе с Габриэль Делакур. После окончания гимназии она поступила на практику в больницу святого Мунго и к настоящему моменту уже заканчивала постлекционную стажировку. С сентября помощница Полумны должна была получить диплом целителя и приступить к полноценной работе, но, нужно отдать ей должное, молодая девушка и сейчас разве что не ночевала в больнице.

Как выяснилось позже, во время суда, Шарлин с энтузиазмом и всерьез занималась не только практическим целительством по, так сказать, давно накатанным дорожкам — но и масштабной научной работой. Мисс Эйвери вывела революционный метод лечения для безнадежных случаев повреждения сознания, и именно решающий эксперимент в этой области привел теперь к трагическим последствиям, а сама Шарлин вместе с Невиллом Лонгботтомом оказались в креслах подсудимых перед Верховным судом магов и волшебников Визенгамотом.

Эксперимент, который девушка вознамерилась провести над своей безнадежно безумной тетушкой, изначально был абсолютно незаконным. Она никогда не получила бы на него разрешения ни от старших целителей, ни от родственников больной — а это обрекало все ее разработки на провал, ибо, неподкрепленные результатом, они были бы вскоре забыты.

Только поэтому Шарлин решилась на преступление.

Разумеется, она не могла предвидеть того, что произошло. Никто не мог бы.

Тетушка Шарлин, Алиса, урожденная Эйвери, вот уже третий десяток лет пребывала на постоянном лечении в больнице святого Мунго без каких-либо надежд на выздоровление. Ее разум, как и рассудок ее мужа Фрэнка, был непоправимо поврежден страшными пытками, которым мракоборцы подверглись на закате Первой войны с Волдемортом.

Некогда это страшное преступление косвенно послужило причиной смерти дедушки Шарлин, отца Прекрасного Принца и Алисы, Саула Эйвери — он покончил с собой, узнав что дружки сына сделали с его дочерью.

Ныне живые виновные той давней расправы оправданы и здравствуют, а супруги Лонгботтом обречены вечно обитать в туманном мире безумия. Если кто-нибудь не сотворит чуда.

Их сын Невилл со своей супругой многие годы тщетно искали способ излечить несчастных, но так ничего и не сумели сделать.

И вот молодая энтузиастка мисс Эйвери приняла решение провести свой грандиозный тайный эксперимент именно на безумной тетушке Алисе, которой всё равно не могло стать хуже — куда уж?

В основе метода, который разработала Шарлин, — лечение подобного подобным, старое как мир правило, ныне часто забываемое. Целительница вознамерилась по возможности воссоздать ситуацию, при которой ее тетка лишилась рассудка: не бутафорией — ее на магическом уровне легко почувствовать, а по-настоящему. И, если потребуется, Шарлин была готова даже вновь подвергнуть Алису заклятию Круциатус, ибо была уверена, что ее метод сработает.

Материалы дела Лонгботтомов были общеизвестны, Шарлин хорошо знала, какие волшебники совершили некогда нападение на ее молодых дядю и тетю. Один из преступников ныне считался мертвым. Двое здравствовали, но Шарлин далеко не была уверена в том, что даже ее отец способен заставить Черную Вдову участвовать в подобном эксперименте, привлекая к тому же внимание к старым преступлениям. Что же до мистера Лестрейнджа, то он вроде стал таким нелюдимым, что от него и свои предпочитают держаться подальше.

Однако был еще четвертый участник давнишней трагедии. И он не просто «был» — он был прямо тут, под рукой, почти в полной власти мисс Эйвери.

Бартемиус Крауч-младший, точнее его обездушенное, но совершенно здоровое тело продолжало свое существование именно здесь — тремя этажами ниже, в отделении Увечий от живых существ, палате Непоправимого урона.

Шарлин давно разработала план своего эксперимента. Она дождалась, пока начальница отделения и ее куратор мадам Лонгботтом, супруга кузена Невилла, не желавшего Шарлин даже знать, уйдет в летний отпуск и вовсе покинет Королевство. Дождалась самого удобного момента — ночи на среду, когда незаметно увести пациента из палаты Клариссы Сметвик на втором этаже не составит никакого труда.

Как рассказывала потом Женевьев, мисс Эйвери со своим безразличным спутником появились незадолго до рассвета. Впрочем, кавалера ее юная практикантка сразу не увидела — иначе перепугалась бы от того потрясающего успеха, которого достигла Шарлин в деле придания Барти Краучу его прежнего облика.

Она нарядила безучастного колдуна в отцовскую мантию Пожирателя Смерти, умелые чары стерли с его лица печать прожитых лет, специальный настой заставил тусклые глаза вспыхнуть прежним безжалостным блеском, а Мимическое заклинание искривило тонкие губы в фанатичной жестокой усмешке.

Шарлин велела мисс Пуанкари перевести Фрэнка Лонгботтома в общую часть палаты, и та выполнила указания, устроив его на свободной койке между Адой Афельберг и Агнес Довреньи, причем последняя проснулась и начала тявкать, едва не перебудив всех пациентов.

Пока Женевьев укладывала Фрэнка и Агнес, Шарлин окутала отгороженную цветастыми занавесками часть палаты Звуконепроницаемыми чарами.

Мисс Пуанкари до самого конца не могла понять, что происходит. На ее робкие вопросы Шарлин лишь пояснила, что должна провести сеанс интенсивной терапии с Алисой Лонгботтом.

Мисс Эйвери была старше, уже заканчивала стажировку, и, будучи лишь практиканткой, Женевьев не решилась перечить. Но она внимательно следила за всем происходящим.

Девушка как раз разбудила по велению мисс Эйвери сонную и невнятно что-то бормочущую Алису, когда резкая вспышка заклинания осветила отгороженную территорию палаты и, сорвав занавеси резким движением руки, перед ними предстал устрашающего вида молодой мужчина с поднятой волшебной палочкой.

В неясном свете заклинания он казался совсем юным, почти мальчиком; соломенные волосы беспорядочно рассыпались по лицу, молочно-белая, усыпанная веснушками кожа как будто немного лоснилась, а глаза сверкали безжалостным блеском. Одетый в черную мантию Пожирателя Смерти, которая колыхалась, будто кошмарное облачение дементора, он напугал бы вот так любого.

Женевьев вскрикнула, но из-за спины вошедшего раздался твердый голос Шарлин:

— Всё в порядке, не двигайтесь.

Возможно, Женевьев и послушалась бы уверенной и старшей мисс Эйвери, но ситуация начала выходить из-под контроля. Всегда спокойная и отчужденная, робкая, похожая на малое дитя Алиса перепугалась, и даже больше, чем могла бы. В ее глазах сверкнул не просто испуг, а настоящий ужас. Она стала кричать, вырываясь из рук Женевьев и кинувшейся к ним мисс Эйвери. Темно-рыжие полуседые волосы разметались по лицу, и она, пытаясь освободиться, стала рвать их на своей голове. Кажущиеся огромными на исхудалом лице глаза лезли из орбит.

Жуткий гость стоял, похожий на манекен: живой, настоящий, зловещий — но будто замерший, замороженный магией. Он смотрел на Алису страшным взглядом, но этот взгляд не двигался.

И тут Шарлин окончательно перепугала бедную Женевьев. Вместо того чтобы помочь успокоить Алису, она стала за ее спиной и произнесла в самое ухо буйно бьющейся женщины странным, не своим голосом:

— Это будет очень длинная ночь. И она не кончится для вас до тех пор, пока вы не признаетесь, где Темный Лорд! Что вы с ним сделали?!

Последние слова Шарлин выкрикнула с неистовой злобой и рванула ведьму за волосы с такой силой, что Женевьев показалось, будто она вырвет их с корнем. В испуге и панике девушка не нашла ничего лучшего, чем активировать в кармане сигнальный галлеон и вызвать тем самым целительницу Лонгботтом.

Полумна трансгрессировала в палату через несколько минут, причем не сама, а вместе со своим супругом. Если бы не последнее обстоятельство, всё, пожалуй, закончилось бы хорошо.

За долю секунды оценив ситуацию, с диким ревом Невилл бросился на неподвижного Крауча, повалил его на пол и стал бить в страшном неистовстве. Шарлин кинулась к нему, что-то крича об эксперименте, и пытаясь оттащить обезумевшего волшебника, Полумна и Женевьев сдерживали Алису, исступленно вырывавшуюся из их рук.

Хрупкая мисс Эйвери не могла справиться со здоровяком Невиллом, а свою палочку она вложила в пальцы Барти Крауча, и теперь та откатилась под кровать. Но еще до того, как Полумна и Женевьев сориентировались, догадались применить магию, чтобы усмирить безумного, тот сам вмиг застыл, не донеся размозженный кулак до лица бесчувственного уже врага.

Застыли в тот момент все.

Потому что Алиса Лонгботтом не просто кричала, вырываясь из рук целительниц, она внезапно стала кричать отчетливые слова:

— Помогите Фрэнку! Скорее! Куда они увели его? Пустите меня! Быстрей! Нужно вызвать мракоборцев, подмогу, нужно связать их, позовите Дамблдора, пустите же меня, отпустите!

— Мама?! — вскинулся Невилл, в мгновение ока забывая о бесчувственном теле на полу.

Дикими глазами он взирал на Алису, которую отпустили, но она уже не билась в истерике или панике. Она стояла с выражением странной растерянности на лице, но растерянности осмысленной. И, тяжело дыша, смотрела на Невилла.

— Фрэнк? — после бесконечно долгой паузы с сомнением произнесла она. — Ведь вы же не Фрэнк?

— М-мама... — прошептал Невилл, белея, словно полотно.

— Я... — пробормотала миссис Лонгботтом под пораженными взглядами отступивших в разные стороны Женевьев и Полумны, — я...

Она окинула палату и собравшихся странным взглядом, а потом прижала руки к груди, комкая ткань своего длинного сиреневого халата.

— М-миссис Лонгботтом? — дрогнувшим голосом спросила Полумна.

— Мама?! — снова крикнул Невилл и пошатнулся.

— Вы... Я... — лепетала женщина. — Мерлин Великий... Н-невилл? Это... Неужели ты?

— Миссис Лонгботтом, вы понимаете, где находитесь сейчас? — обескураженно спросила Полумна.

— Да... В больнице... Я очень давно... Много лет нахожусь здесь. Невилл, ты... Ты — мой Невилл?

— Да, мама, — бескровными губами прошептал молодой человек.

— Ты так похож на Фрэнка. Ты вырос. А он совсем не изменился, — с дрожью добавила она, бросая взгляд на Барти Крауча. — Поскорее позовите Дамблдора! Нужно связать его, этот человек очень опасен! Он не мальчишка, а сам дьявол во плоти, и...

— Он уже не опасен, — оборвала ее Шарлин, о которой все позабыли.

Целительница стояла на коленях у головы бесчувственного окровавленного тела, раскинувшегося на полу.

— Что же вы наделали? — с ужасом проговорила молодая целительница, сверкая на Невилла полными слез глазами. — Ведь вы же убили его! Что теперь будет?..

* * *

Были арест, суд и грандиозный скандал. Дело получило широкую огласку. И из-за жестокого убийства беспомощного и беззащитного пациента, и из-за чудесного исцеления безнадежно больной. Шоковая терапия Шарлин Эйвери оказалась действительно эффективной. От этой встряски разум Алисы Лонгботтом прояснился, и теперь она стремительно шла на поправку, с поразительной быстротой осваиваясь в современном мире.

А ее сына судили за убийство. Вместе с Шарлин Эйвери, обвиняемой в произволе, нарушении целительской этики, доведении до убийства, использовании недееспособных членов общества в своих экспериментах и еще в целой массе вещей.

Ей не грозил Азкабан, но ей грозило нечто куда более ужасное для нее — запрет заниматься целительской практикой и полное уничтожение всех ее теорий и разработок.

Суд был длинным и запутанным — масса обстоятельств осложняла процесс, вносила в него волокиту и сумбур.

На самом деле Невиллу повезло, что основной виновницей произошедшего была не простая смертная, а Шарлин Эйвери, дочь одного из близких слуг Волдеморта. Иначе, пожалуй, убийство Барти Крауча, пускай и обездушенного, ко всему безразличного, — дорого бы стоило несчастному. Но Шарлин следовало по возможности оправдать, невзирая на то, сколь подобный скандал был нежелателен сейчас, как нехорошо было само поднятие данной темы на всеобщее обозрение. Хоть мисс Эйвери и провинилась немало перед своими заступниками, но ее всё же спасли — и это помогло второму повинному в разыгравшейся трагедии.

Шарлин не получила никакого административного наказания — в глазах света. Но ее метод был запрещен, и карьера целителя теперь стала для нее невозможна. Да и Прекрасный Принц, думается, доходчиво разъяснил дочери, как сильно она была неправа, вызывая скандал и накликая немилость Темного Лорда.

Невилл Лонгботтом был приговорен к трехмесячному заключению в Азкабане, в обустроенной камере — где, по версии Визенгамота, должен был сполна осознать и прочувствовать всю вину за последствия своей горячности.

После чудесного спасения матери молодой человек был готов понести любую кару — он безропотно принял суровый приговор и во время суда всячески способствовал оправданию Шарлин, невзирая на личности тех, кто ее защищал и покровительствовал ей.

Полумна, обвиненная в недосмотре и небрежности, лишилась места главы палаты Непоправимых повреждений в отделении Недугов от заклятий.

Какое-то время она еще оставалась там на должности штатного целителя, специалиста по расстройствам разума, но затем выхлопотала разрешение перевести своего свекра Фрэнка Лонгботтома на домашний уход и самой заниматься им, после чего оставила больницу.

Получить это дозволение в немалой степени помог Рабастан Лестрейндж, который, как выяснилось, учился некогда вместе с матерью Фрэнка Августой, урожденной Флинт, на одном курсе Слизерина и даже был с ней в весьма близких отношениях. После чудесного исцеления Алисы, миссис Лонгботтом-старшая нашла в себе силы обратиться к бывшему приятелю и одному из палачей своего сына — за помощью, уповая на то, что именно последнее обстоятельство не оставит тому права отказать ей.

Она не ошиблась, тем более что Рабастан Лестрейндж очень изменился после исчезновения брата. Он был рад оказать услугу той, чью жизнь покалечил. При помощи ходатайства Лестрейнджа Полумна получила разрешение на перевод, и они все перебрались в Лонгботтом-хилл к Августе и Алисе. Там же поселился и Невилл, когда отбыл срок своего наказания.

Вроде как Шарлин Эйвери тоже нередко трансгрессировала к Лонгботтомам из Афин, куда ее выслал отец, и Рабастан Лестрейндж подозрительно часто наведывался в гости. Судя по всему, вся эта компания условилась тайно повторить эксперимент Шарлин, чтобы вернуть разум Фрэнку — но теперь в роли катализатора должен был выступать мистер Лестрейндж, и он, видимо, согласился.

Возможно, Лонгботтомы вернули бы себе полное счастье, но их планам не суждено было осуществиться — ведь никто не знал, как с этим надлежало поспешить.

Однако, хоть Фрэнк Лонгботтом, ввиду событий, о которых будет сказано далее, так и не смог подвергнуться интенсивной терапии Шарлин Эйвери и остался в своем плачевном состоянии, всё же каждый представитель этой достойной фамилии был безмерно и преданно благодарен целительнице за то, что она сделала для них.

Девочку, которую в июле 2014 года родила Невиллу Полумна, назвали Алисой Шарлин — в честь возродившейся для жизни бабушки и в честь тетки, сотворившей это чудо. Мисс Эйвери стала ее крестной и всегда оставалась лучшим другом семейства Лонгботтомов.

* * *

Была ночь. Гермиона поздно возвращалась от Тэо.

Она выбралась из камина в гостиной, ибо недавно заблокировала все остальные и наложила на территорию антитрансгрессионные чары в целях безопасности. Из-за этой каминной решетки тоже можно было выйти, не поднимая тревогу, только если знаешь специальное заклинание.

Зáмок спал. Мерцающие стрелки больших напольных часов сомкнулись на цифре три.

— Люмос! — прошептала леди Малфой и при неясном свете палочки вышла в коридор, откуда стала осторожно подниматься по ступеням лестницы.

На верхней площадке она наступила на какую-то труху, захрустевшую под подошвами туфель. Гермиона удивленно нагнулась — блестящий порошок посверкивал в свете волшебной палочки. Он походил на раскрошенный лед.

Ведьма смяла пальцами щепотку и тихо охнула от боли. Из сильно порезанной кожи на пол закапала кровь. Стеклянная крошка!

Леди Малфой попыталась высосать микроскопические осколки из ранок и сплюнула кровавую пену.

Похожий на дорожку инея след уходил по коридору к одной из гостевых спален. Затаив дыхание, Гермиона подошла к закрытой двери и прислушалась — оттуда доносились тихие шорохи и пробивалась тусклая полоска света. Сжав палочку, она распахнула дверь.

И обмерла.

На какой-то миг ведьме показалось, что она всё еще пребывает в сизом тумане Тэо, что это его неверные клубы породили страшное видение.

Стены скудно освещенной единственной свечой комнаты были исписаны кровавыми буквами, складывавшимися самыми немыслимыми способами в одно единственное слово — «домой». Генриетта, похожая в своей длинной белой ночной рубашке на призрак, была вся заляпана бурыми пятнами, ее маленькие руки, истертые почти до кости, напоминали сырой фарш. Но девочка продолжала обмакивать их в стеклянную крошку, которой тут было еще больше: она устилала весь пол и горками высилась на столах и комодах, — и остервенело елозить по стенам, выводя всё те же четыре кривые печатные буквы(1).

Генриетта даже не обернулась к вошедшей матери, которая застыла, парализованная ужасом, на пороге комнаты.

____________________

1) Home (англ.).