Дочь Волдеморта (СТАРАЯ РЕДАКЦИЯ!) (гет)

Я побывала в поднебесье —

Там слишком жарко и светло,

Струятся радужные песни,

И всё так просто и... смешно.

А мне бы блеска полнолунья,

Лесов, закутанных в туман,

В глазах — свободы и безумья,

И ловко сотканный обман.

Чтобы по-волчьи улыбаться,

Ловить дыханья сбитый ритм,

И бесконечно упиваться

Разверстым остовом земным.

Я не такая, как другие,

И мне легко стремиться в ад!

Я отлила сама те гири,

Что нынче на весах лежат.

И я смеюсь в лицо тем многим,

Что всё дают советы мне —

Безликим сирым и убогим,

Таким блаженным на земле!

Я буду демоном в Геенне,

Носящим в пригоршнях огонь,

Мы с однодумцами моими

Поднимем кубки за Него!

И прямо в середине ада

Хлебнем кипящую смолу!

Вот нам награда и услада —

Себя и жизнь отдать Ему...

— У тебя есть Омут памяти?

Люциус смерил Гермиону задумчивым взглядом поверх полупустого бокала эльфийского вина.

— Найдем, — чуть прищуриваясь, ответил он.

Гермиона задумчиво выпустила изо рта дым, заклубившийся причудливыми завитками.

— Отвратительная маггловская привычка, — заметил старший Малфой.

— Ты говоришь, как моя бабушка Джин, — усмехнулась ведьма. И, помолчав, добавила: — Не спросишь, зачем мне Омут памяти?

— А ты ответишь?

— Пока нет, — немного подумав, вздохнула Гермиона.

— Так зачем же тогда спрашивать? — ухмыльнулся ее собеседник, ставя бокал на стол. — Пойдем?

— Пойдем, — решительно сказала женщина и встала, прихватывая висевшую на спинке стула сумочку. — С этим нужно покончить.

* * *

Люциус поставил неглубокий сосуд из черного мрамора, опоясанный по краю резными письменами и символами, на небольшой столик в комнате с камином, где когда-то так часто наследница Темного Лорда проводила время со своим отцом. Сосуд был пуст, и гладкий мрамор внутри отливал в свете зажженных в комнате свечей. Гермиона стояла, в странном оцепенении смотря на Омут памяти и чувствуя какую-то слабость в ногах.

— Кадмина, с тобой всё в порядке? — тихо спросил Люциус, внимательно изучая бледное лицо молодой женщины. — Помощь нужна?

— Нет, спасибо. Оставь меня одну, хорошо? — твердо попросила она.

— Я жду тебя, — каким-то мрачным тоном бросил мужчина, смерив ее неопределенным взглядом, и вышел, плотно прикрыв за собой дверь.

С минуту Гермиона стояла, не шевелясь. Потом тряхнула головой и решительно вынула из сумочки стеклянную колбу, осторожно сломала сургучную печать и вытащила толстую пробку.

Из колбы исходило яркое серебристое свечение; мысли, непрерывно клубившиеся внутри, текли как-то вяло, будто были гуще, чем обыкновенные.

Гермиона вытряхнула содержимое колбы в чашу, и оно медленно, тягучей лентой тумана опало внутрь, заскользив по гладкому мрамору сосуда. На поверхности тут же появилась рябь, будто невидимый и неощутимый ветер встревожил ее.

Молодая ведьма вздохнула и вытащила палочку. Легонько коснулась мыслей в чаше ее кончиком, убрала в карман. Молочно-белая гладь стала прозрачной, как стекло.

Гермиона бросила быстрый взгляд в сосуд — в нем вместо дна виднелись сверху небольшая уютная комната и красивая женщина лет сорока, что-то писавшая за столом на длинном свитке пергамента. Гермиона вздохнула снова и внезапно решилась.

Не раздумывая больше, она уверенно дотронулась кончиками пальцев до маслянисто-тягучей поверхности.

Комната с камином покачнулась, ледяной черный водоворот подхватил молодую ведьму и всосал внутрь, в недра Омута памяти, в воспоминания Аделаиды Афельберг...

...Гермиона коснулась ногами пушистого домашнего ковра. В комнате было сумрачно, на улице темнело, и две зажженные на камине свечи слабо разгоняли сгущающийся мрак.

За окном в саду еще лежал снег. Ветер срывал с веток голых деревьев белые шапки, и они легкими вихрями уносились вниз, развеиваясь на лету. Где-то среди неясных в сумерках очертаний заснеженного сада мелькнула черная фигура, а чуть дальше — еще одна, и легкой поволокой окутал пространство едва заметный, тут же растаявший туман заклинания.

У этого воспоминания были неровные края. Не оборванные, как если насильственно отобрать у человека мысль, и не гладкие, как когда он эту мысль извлекает из своего сознания сам. Края воспоминания Аделаиды Афельберг были будто разъедены кислотой, изуродованы и обожжены. Полумна говорила, что это — единственное, что уцелело в ее сознании. Уцелело после чего?..

Снизу раздался приглушенный удар дверного молотка. Статная красивая женщина подняла голову и взмахом палочки зажгла в комнате многочисленные свечи в высоких канделябрах. Сразу стало светло и уютно. Женщина вновь обмакнула в чернильницу перо и продолжила свое занятие.

Прошло примерно пять минут полной тишины, нарушаемой только скрипом пера и дыханием незнакомой женщины. Своего дыхания Гермиона не слышала.

Она еще раз огляделась: уютная, дорого обставленная комната напоминала кабинет. Вдали на стене — пустой портрет в золоченой раме; шкафы, полные книг, незажженный мраморный камин. Взгляд Гермионы упал на выпуск «Ежедневного пророка», лежащий на письменном столе с краю, по левую руку от женщины. В правом верхнем углу она увидела дату — восемнадцатое марта 2003-го года. Это было всего несколько месяцев назад...

Из коридора послышались торопливые, переходящие на бег, шаги. В дверь без стука ворвался дворецкий, бледный, с искаженным ужасом старческим лицом.

— Великий Мерлин, Бенедиктус, в чем дело?! — подскочила хозяйка, высоко поднимая точеные черные брови. На пергаменте под ее руками расползлась огромная чернильная клякса. — Как вы?..

— Мадам, там, там... К вам...

— Да в чем дело?! — негодуя, спросила женщина, бросая взгляд на испорченное письмо.

— Ч-ч-черная Вдова! — побелевшими губами вымолвил дворецкий. — Т-то есть, п-простите, — быстро исправился он, — Леди Волдеморт ожидает в гостиной.

Женщина резко побледнела, но на ее лице отразилась только досадливая злоба.

— Передайте, что Винни нет. Уже давно. И, скорее всего, не будет.

— Но, мадам, — пролепетал старик, комкая в руках белую полотняную салфетку, — она говорит... Она пришла к вам.

Женщина вздрогнула и досаду на ее лице волной сменила растерянность, быстро превращающаяся в панический ужас.

— Вы... вы ничего не путаете, Бенедиктус? — дрогнувшим, вмиг охрипшим голосом спросила она.

Старик только замотал головой, и в его поблекших глазах заблестели крупные слезы.

— Она просила передать, что... Что если вдруг окажется, что вам срочно нужно удалиться по делам, то, к сожалению, Сеть летучего пороха блокирована, а на дом наложены антитрансгрессионные и противопортальные чары, — прошептал он.

Женщина затравленно огляделась.

— Лия, — вдруг прошептала она. — Пусть Грэйс спрячет ее! Пусть бегут через потайной ход в подвале! Возьмите драгоценности... Нет, это слишком долго, — она вскочила на ноги. — Пускай бегут за территорию распространения чар и трансгрессируют... Нет, пусть создадут портал... Нет, пусть лучше спешат куда-то, где много народа. И через камин скорее на континент. О, Бенедиктус, неужели?.. — у нее тряслись руки и дрожали губы. Внезапно женщина стала быстро стягивать с себя украшения — перстни, массивные бриллиантовые серьги, серебряную шпильку из волос и большую алмазную брошь. Всё это она впихнула в руки дворецкому. — Скорее, скорее! — шептала она. — Тут гоблинская работа, этого хватит им... Прочь, прочь из Великобритании! Я — идиотка! Самоубийца... Это я виновата... Нужно было давно...

В дверях появилась бледная до синевы горничная. С трудом выговаривая слова, она прошептала:

— Леди Во... — и осеклась. — М-мадам Гонт-Блэк просит вас немного поторопиться. И-или она может по-по-подняться с-сюда...

— Нет! — полуистерически выкрикнула женщина, бросаясь к двери. — Бегите! Спрячьте Лию! Скорее!

Она устремилась вниз, и бледная, прикусившая губу Гермиона пошла следом. Она слышала, как за ее спиной истерически всхлипнула и, рыдая, осела на пол горничная.

— Сесиль! Дура! Соберите вещи юной мисс! Что вы сидите! Сесиль! Великий Мерлин!..

И, оставив рыдающую девушку, старик-дворецкий бросился куда-то по коридору, в противоположную сторону от своей хозяйки и покорно следовавшей за ней Гермионы.

Беллатриса ждала в большой, ярко освещенной гостиной. Она сидела в кресле, чуть левее огромного дубового стола. Одетая в черное платье с корсажем и узкой талией, легкую, скорее напоминающую плащ, черную шелковую мантию, элегантная и изящная. Волосы Беллы были собраны в высокую сложную прическу, влажные алые губы отливали в свете канделябров, глаза блестели. В руках с длинными заостренными ногтями она держала палочку, задумчиво поигрывая ею в ожидании хозяйки.

Светская дама, леди, красивая и уверенная в себе — но уж никак не ужасная. Почему же все так переполошились?! Гермиона ожидала увидеть что-то страшное, отталкивающее... Но вот она, ее мать, именно такая, какой бывает всегда. Почему же миссис Афельберг так отреагировала?!

...Это единственное, что уцелело из ее сознания...

— А вот и вы, моя милая Ада! — расплылась в улыбке при виде хозяйки дома мать наследницы Темного Лорда. — Где же вы пропадали?

Гермиона уже сейчас уловила и в этой улыбке, и в этом голосе угрозу. Что-то хищное было сейчас во всем облике Беллатрисы.

Ада Афельберг всеми силами старалась сохранять самообладание. Она была бледна, но пока держалась почти уверенно.

— Приветствую вас, миледи, — твердо сказала хозяйка. — Что привело вас к нам в такой час? Сожалею, но Уинстона нет.

— О, я пришла к вам, милая Ада, — блестя глазами и улыбаясь так, что ее искривленные уста всё больше напоминали оскал хищника, сказала Беллатриса. Аделаида дрогнула и посерела. — Но действительно по поводу мистера Афельберга. Где я могу его найти?

— Мне это не известно, — пробормотала женщина. — Я уже полгода не видела его. Он бросил нас! — почти выкрикнула она, внезапно ожесточаясь.

— Ай-ай-ай, — покачала головой Белла. — Как нехорошо. И вы не связывались с ним ни разу?

Женщины встретились глазами. Беллатриса улыбнулась шире.

— Он писал мне. Почтовыми заклинаниями, — прошептала Ада.

— А вы ему? — ласково спросила Белла.

— Я... Я не знаю, куда ему писать.

— Ну вот, — вздохнула мадам Гонт-Блэк. — Давайте договоримся, что вы не будете мне лгать.

— Я не... — начала было Ада, но тут Белла едва заметно покачав головой, склонила ее на бок. Хозяйка дома осеклась, но тут же попробовала взять себя в руки. — Я действительно не...

Аделаида резко умолкла, будто ей не хватило воздуха. Ее лицо из землисто-серого стало зеленоватым. Женщина вцепилась пальцами в горло, хватая губами воздух. На лице Беллатрисы играла смесь сожаления и притворного, насмешливого участия.

Через минуту Ада судорожно вдохнула и упала на колени, жадно глотая кислород.

— Как, вы говорите, связываетесь с мистером Афельбергом? — будто переспрашивая, как ни в чем не бывало уточнила супруга Темного Лорда. — Моя милая Ада, не заставляйте меня ждать вашего ответа. Он всё равно прозвучит, и для вас же лучше, если он прозвучит сразу.

— Я пишу ему, — прохрипела, не поднимая глаз от ковра, несчастная женщина, — пишу и посылаю письма заклинаниями. В Миссури, одной женщине. Мой муж оставил ей с сотню порталов, она использует их по порядку, только ему ведомо, куда они приведут. Там слабые чары, способные захватить с собой только легчайший предмет. Дальше я не знаю... Он забирает их не сам...

— И что же пишет мистер Афельберг? — прервала гостья.

— Он... Звал нас к себе... Но я не хочу прятаться по подвалам! — с внезапной злобой бросила женщина, поднимая на Беллатрису сверкнувший взгляд. Та одобряюще улыбнулась в ответ.

— Нужно убедить мистера Афельберга возвратиться на родину, — нежно сказала она. — Напишите ему.

— Он никогда...

Их прервал внезапный шум из коридора, и в комнату ввалились двое мужчин. Один рябой, с густыми жирными волосами, кажется, был Августом Руквудом. Второго Гермиона видела впервые.

Руквуд вел, держа за шиворот зимней мантии с капюшоном молодую даму, растрепанную и испуганную до полусмерти. Она крепко держала за руку маленькую девочку лет пяти, послушно семенившую следом и с интересом наблюдавшую за происходящим.

— Вот, пытались смыться со стороны леса, — сообщил Руквуд Беллатрисе, толкая даму вперед.

— Лия! — с ужасом выкрикнула миссис Афельберг, метнувшись к девочке, но ударилась о невидимую стену.

— Вот и отлично, Ада, — громко сказала Беллатриса. — Это поможет вам найти нужные слова, чтобы убедить нашего друга Винни поскорее возвратиться домой. Только не думайте, что я шучу, Ада, — вдруг добавила она. И неожиданно закончила: — Авада Кедавра! — резкое движение палочки в сторону молодой гувернантки, вспышка зеленого света — и дама упала на пол мертвой.

— Грэйс!!! — закричала маленькая девочка, бросаясь к телу и своими крошечными ручками пытаясь поднять его. — Грэйс! — заплакала она.

— Винни должен быть здесь через три часа, Ада, — негромко, но отчетливо сказала Беллатриса. Она махнула палочкой в сторону стола, и на нем возникли чернильница, перо и пергамент. Еще один взмах — и в воздухе нарисовались большие песочные часы. — Найдите нужные слова.

— Он не вернется! — истерически выкрикнула Ада Афельберг, не сводя расширенных ужасом глаз со своего плачущего ребенка. — Он трус! Он...

— Найдите способ заставить его вернуться. Солгите, взмолитесь, сыграйте... Проявите фантазию, Ада! — Белла махнула палочкой, как дирижер, руководящий огромным оркестром. Плакавшая, стоя на коленках перед телом своей гувернантки девочка судорожно вдохнула, закашлялась и вдруг обмякла, плавно поднимаясь в воздух.

— Лия!!! — взвыла миссис Афельберг, вновь врезаясь в невидимую стену и яростно выхватывая палочку. Но второй из вошедших мужчин едва заметно кивнул головой: палочка вспыхнула прямо в руках женщины, и та с криком выронила ее, прижимая к груди обожженную руку.

Казалось, Белла вообще не заметила всего этого. Под ее руководством тело ребенка, безвольно парящее в воздухе, переместилось и зависло на высоте роста взрослого человека над огромным дубовым столом. Последним взмахом палочки Белла осветила крошку розовато-сиреневым проклятьем, полыхнувшим будто прямо из-под кожи ребенка. Теплая мантия свалилась еще около тела гувернантки, и теперь над обеденным столом парило крохотное тельце в простом детском сарафанчике и белых гольфах. Волосы, собранные в два хвоста на макушке, едва заметно покачивались.

Белла кивнула на большие песочные часы, и они перевернулись.

— Температура тела медленно повышается, — повествовательным тоном сообщила она обезумевшей от ужаса матери. — Через три часа кровь закипит, если не снять проклятье. Напишите вашему мужу, Ада, — миролюбиво закончила она, — он должен вернуться раньше, чем песок выйдет в этих часах.

Полным ужаса взглядом затравленной волчицы, Ада Афельберг посмотрела на своих мучителей, а потом на дочь. Ее начинала бить истерика.

— Он не вернется, — прошептала она.

— Я верю в вас, — доверительно улыбнулась Беллатриса. — Но вы теряете время, — добавила она тоном непонимающего удивления.

— Лия...

...Женщина сидела за столом и, глотая бегущие потоком слезы, что-то писала обожженными, дрожащими руками. Она невероятно изменилась за эти полчаса — от статной изящной красавицы не осталось и следа: Аделаида Афельберг постарела лет на двадцать, у ее глаз залегли морщины. Растрепанные волосы падали на глаза, но она продолжала писать, лишь то и дело стирая с лица слезы, чтобы они не намочили пергамент.

Беллатриса стояла у книжного шкафа и задумчиво листала большую толстую книгу. Руквуд и второй мужчина, которого звали Барри, переговаривались в полголоса, сидя на двух обеденных стульях около тела убитой гувернантки.

Недавно пепельно-бледный, словно призрак, дворецкий внес по приказанию Беллы поднос с чаем. Он шел, стараясь не смотреть на тело гувернантки.

Вид парящего над столом ребенка поверг его в шок, и старик, оступившись, уронил поднос. Супруга Темного Лорда покарала его за это досадливым «Круцио», и, казалось, верного слугу практически убило подобное испытание.

Бледная Гермиона сидела на полу около стены, прислонившись к ней, и смотрела вперед — на зависшее над столом тельце. Девочка покрылась легкой испариной, мелкие капельки пота выступили над верхней губой, и волосы немного намокли. Раскрасневшаяся, она тяжело дышала, не приходя в сознание.

Послышался шелест переворачиваемой страницы, и громкий голос Беллы с иронической издевкой зачитал вслух стихи маггловского поэта, обращаясь к напряженно пишущей за столом Аде:

"Когда затихнешь ты в безмолвии суровом,

Под черным мрамором, угрюмый ангел мой,

И яма темная, и тесный склеп сырой

Окажутся твоим поместьем и альковом,

И куртизанки грудь под каменным покровом

От вздохов и страстей найдет себе покой,

И уж не повлекут гадательной тропой

Тебя твои стопы вслед вожделеньям новым,

Поверенный моей негаснущей мечты,

Могила — ей одной дано понять поэта! —

Шепнет тебе в ночи: "Что выгадала ты,

Несовершенная, и чем теперь согрета,

Презрев всё то, о чем тоскуют и в раю?"

И сожаленье — червь — вопьется в плоть твою(1)".

Аделаида подняла мутный взгляд от исписанного пергамента. Но она смотрела не на Беллу, а на большие песочные часы, в которых стремительно убывал драгоценный песок. Опять заскрипело перо.

Через некоторое время приглушенную речь двух Пожирателей Смерти вновь прервал громкий голос Беллатрисы:

"Откуда скорбь твоя? Зачем ее волна

Взбегает по скале, чернеющей отвесно?

Тоской, доступной всем, загадкой, всем известной,

Исполнена душа, где жатва свершена.

Сдержи свой смех, равно всем милый и понятный,

Как правда горькая, что жизнь — лишь бездна зла;

Пусть смолкнет, милая, твой голос, сердцу внятный,

Чтоб на уста печать безмолвия легла.

Ты знаешь ли, дитя, чье сердце полно света

И чьи улыбчивы невинные уста, —

Что Смерть хитрей, чем Жизнь, плетет свои тенета?

Но пусть мой дух пьянит и ложная мечта!

И пусть утонет взор в твоих очах лучистых,

Вкушая долгий сон во мгле ресниц тенистых(2)".

Белла оторвалась от книги и подошла к столу. Через плечо женщины она стала читать текст написанного посланья. Усмехнулась. Тем временем Ада закончила и, трясясь всем телом, стала сворачивать пергамент.

— Куда? — коротко спросила Беллатриса.

Женщина стала объяснять, и вскоре во вспышке почтового заклинания письмо исчезло.

— Нам остается только ждать, — улыбнулась Белла. — И где же наш чай? Как вы живете с такими нерасторопными слугами? — расхохоталась она, взмахом палочки сотворяя чайный набор перед своими спутниками прямо вместе со столиком. — Вы будете пить чай, Ада?

Женщина не ответила. Она не отрывала взгляда от своей дочери. В часах уже просыпалась половина песка, ребенок раскраснелся, промокшее платьице прилипло к горячей коже, тяжелые капли пота то и дело срывались на темную поверхность дубового стола. Девочка дышала тяжело, короткими резкими вдохами. От нее, казалось, волнами исходил удушающий жар.

Аделаида всхлипнула сдавленно и жалко.

— Не грустите, Ада! — посоветовала супруга Темного Лорда. — Это не так страшно, как вам кажется. Вы только думаете, что это — самое страшное. Самое страшное — это боль. Физическая боль. Etiam innocentes cogit mentiri dolor(3). Просто до противного, но так и есть. А вот за ней уже появляется простор для фантазии... — она снова распахнула сборник стихотворений и начала декламировать вслух:

"Вы, ангел радости, когда-нибудь страдали?

Тоска, унынье, стыд терзали вашу грудь?

И ночью бледный страх... Хоть раз когда-нибудь

Сжимал ли сердце вам в тисках холодной стали?

Вы, ангел радости, когда-нибудь страдали?

Вы, ангел кротости, знакомы с тайной злостью?

С отравой жгучих слез и яростью без сил?

К вам приводила ночь немая из могил

Месть, эту черную назойливую гостью?

Вы, ангел кротости, знакомы с тайной злостью(4)?.."

Белла читала эти строки вдохновлено, по-настоящему и со знанием. Но только сейчас это было лишь издевательством над несчастной женщиной. А тяжелые капли пота падали на дубовый стол. И песок в часах заканчивался.

Аделаида Афельберг знала, что он не придет.

Ночные гости тоже это знали. То была кара. И Винни Афельберг должен был знать о ней там, где сейчас скрывался. Чтобы потом помнить всегда...

— Кадмина, пойдем отсюда, — внезапно услышала Гермиона и вздрогнула, будто ужаленная. Она подскочила и диким взглядом посмотрела на Люциуса, с мрачным видом стоявшего по правую руку от нее.

Он взял женщину за локоть, и она почувствовала, как взмывает вверх, прочь из этой комнаты, наполненной жаром закипающей крови ребенка. Гостиная Афельбергов растаяла без следа, и на мгновенье воцарился мрак; Гермиона почувствовала медленный кувырок, приземлилась прямо на ноги и опять очутилась в освещенной свечами комнате с камином, около мраморного Омута памяти, в котором клубилось и волновалось ужасающее воспоминание Ады Афельберг — единственное, что сохранилось в ее голове после этой ужасной ночи.

Люциус молча усадил Гермиону на стул и отвернулся к камину, что-то наливая в большой широкий стакан.

— Пей, — приказал он, опускаясь перед ней на корточки и вкладывая в руки пахнущую спиртом посудину. — Пей до конца.

Гермиона послушно поднесла стакан к губам и, отхлебнув, поморщилась. Но Люциус властно подтолкнул ее руку, заставляя осушить его до дна. И тут же налил еще один.

— Не хочу, — замотала головой женщина.

— Пей, — оборвал ее старший Малфой, и Гермиона, чувствуя подступающие слезы, проглотила и вторую порцию крепкого чистого виски.

— Я больше не хочу, — почти испугалась она, когда он вновь наполнил посудину. Голова пошла кругом.

— Последний раз, — пообещал Люциус, направляя на стакан палочку — жидкость поменяла цвет и запенилась, — еще несколько глотков.

Не задавая вопросов и не споря, чувствуя подступающую дурноту, Гермиона допила содержимое наполненного в третий раз стакана и перед ее глазами запрыгали цветастые круги. Мысли закрутились, потерялись и начали таять, а молодая женщина провалилась в кружащийся дурманный сон...

___________________________

1) Стихотворение «Посмертные угрызения» из сборника Шарля Бодлера «Цветы Зла».

2) Стихотворение «Semper Eadem» /Всегда та же (лат.)/ из сборника Шарля Бодлера «Цветы Зла».

3) Боль заставляет лгать даже невинных (лат.).

4) Отрывки стихотворения «Искупление» из сборника Шарля Бодлера «Цветы зла».