Дочь Волдеморта (СТАРАЯ РЕДАКЦИЯ!) (гет)

— Поговорите с ним, миссис Саузвильт!

Гермиона сидела верхом на массивном резном стуле ручной работы, сложив руки поверх вогнутой спинки, и умоляюще смотрела в лицо молодой женщины, задумчиво покачивающейся на увитых розами качелях в цветущем летнем саду. Женщина была не старше тридцати лет, очень красивая, изящная, одетая в легкое платье устаревшего покроя, подол которого теребил летний ветерок. Тени листвы играли на ее лице, то и дело освещаемом золотыми лучами полуденного солнца. Она раскачивалась, задумчиво глядя на Гермиону своими огромными изумрудно-зелеными глазами, и молчала. На лице блуждало странное выражение: смесь сочувствия и уверенное упрямство одновременно.

— Миссис Саузвильт, — опять завела Гермиона, выводя каблуком туфли полоски на ворсе ковровой дорожки, — он послушает вас, я знаю!

— Но проблема в том, что я поддерживаю Генри, — печально улыбнулась женщина, вздыхая и отводя взгляд от лица своей собеседницы куда-то за края большой золоченой рамы, очерчивающей пространство летнего сада. — Это будет ошибкой, моя дорогая. Ты просто не сможешь жить дальше, понимаешь?

— Но прошел почти год! — возмутилась Гермиона умоляющим голосом. — Мне нужно поговорить с Генри, его упрямство — просто глупость!

— Год, — печально улыбнулась молодая женщина на картине, — после смерти я семь лет не показывалась Фабиану и Генри, а потом еще три года не разговаривала с ними. Ты должна понимать: портрет — всего лишь отпечаток человека в этом мире, даже не призрак, не душа. Известно множество печальных историй, когда волшебники попадали в психологическую ловушку, начиная после смерти близких общаться с их портретами. Сознание отождествляет изображение с тем, кого утратило навсегда. Тебе нужно жить дальше, милая. Мой сын умер. И его портрет совершенно прав, что отказывается говорить с тобой. Не думай, пожалуйста, что для него это просто.

Гермиона досадливо отвернулась, несколько раз сердито моргнув, и негодующе уставилась на широкий пустой холст, украшающий левую стену библиотеки: вольтеровское кресло у пылающего камина в полутемной гостиной.

— Не нужно терзать свое сердце, — напутственно продолжала Клаудия Саузвильт своим мелодичным, успокаивающим голосом. — Когда придет время, Генри покажется тебе и заговорит с тобой. Но не раньше, чем это станет безопасно для тебя самой.

— Я совершенно уверена...

— Дорогая моя, не спорь: это бессмысленно. Ты прекрасно знаешь моего сына. Он будет делать так, как считает нужным. Еще слишком рано.

— Но, миссис Саузвильт...

— Всё-всё, — мягко прервала молодая женщина, легко спархивая с увитых розами качелей на траву. — Не обессудь, но я тебя оставлю. Хочу полюбоваться своей внучкой, пока вы не пропали вновь. Так жаль, что ты не хочешь оставаться здесь...

— Клаудия! — строго сказал статный пожилой мужчина с дальнего углового портрета.

— Прости, дорогая, — смутилась миссис Саузвильт. — Всё верно. Нужно жить дальше. Но извини меня сейчас, я очень хочу понаблюдать за малышкой, пока вы еще здесь. Думаю, что имею на это право. Лестер, где Берта и Генриетта?

— В малой гостиной, — отозвался мужчина. — Я провожу тебя. Не грустите, Кадмина. Всё будет хорошо.

Молодая женщина в летнем платье скрылась за рамой, и цветущий сад опустел: только бабочки всё еще порхали над увитыми розовым побегом качелями. Гермиона вздохнула и снова бросила взгляд на пустое кресло у камина.

— Генри, — позвала она, — Генри! Неужели нельзя просто поговорить? Мне о столь многом нужно поговорить с тобой... Я не знаю, что делать, не знаю, как мне дальше жить... За что чувствовать вину, а к чему стремиться... Я запуталась. Генри!

Но пустой холст молчал, и только поленья в камине потрескивали в языках веселого пламени.

* * *

Владения Саузвильтов раскинулись в живописном уголке Баварии на юге Германии, почти у самого истока Рейна, в подножие Альпийских гор. Спрятанный в широколиственных лесах от глаз докучливых магглов, фамильный замок семьи Генри очень нравился Гермионе раньше — в этих владениях было что-то чарующее и привлекательное, с легкой поволокой таинственности и загадки. Правда, характер Адальберты Саузвильт, бабушки ее супруга и властной хозяйки этого фамильного гнезда довольно быстро заставил Гермиону настаивать на поиске иного жилища для последующей супружеской жизни, в особенности после планируемого рождения ребенка. Но получилось так, что молодая чета вообще недолго пробыла в Европе, и этот конфликтный момент был сглажен.

А после смерти Генри Гермиона провела всего неделю в фамильном имении — страшное для нее время похорон и всех связанных с ними неприятностей. Потом Гермиона сбежала от тяжкого груза воспоминаний в Даркпаверхаус, а после родов уже не бывала в этих баварских владениях.

Адальберта навещала внучку в гимназии Волдеморта, а потом Гермиона и вовсе перебралась к своим приемным родителям прочь из магического мира. И только сейчас, в середине лета, впервые после трагедии молодая вдова решилась навестить этот овеянный для нее болезненными воспоминаниями замок.

Всё прошло не так страшно, как она втайне опасалась. Но, несмотря на это, женщина заранее оговорила с Адальбертой вопрос о непродолжительности своего визита, и той пришлось смириться. Гермиона боялась снова впасть в депрессию, если долгое время проведет на этих просторах. Кроме того, у Грэйнджеров осталась скучать в обществе Алиры, Робби и приемных родителей Гермионы уже не позволяющая себе выходить из дома Джинни, и ее нельзя было бросать там надолго.

Да и не любила Гермиона бабушку Генри. Эта дама была излишне чопорной и чванливой, ее наставительный тон бесил молодую ведьму еще в лучшие времена жизни, а уж теперь она и вовсе побаивалась крупной ссоры. Но, к удивлению и удовольствию гостьи, миссис Саузвильт понимающе отнеслась и к ее поведению, и к ее горю. Вообще она всеми силами сдерживала желание поучать и командовать и только безраздельно завладела маленькой внучкой, оставив Гермиону наедине со своими мыслями и воспоминаниями.

Сначала, правда, Берта пыталась отвлекать ее — но быстро поняла, что этим лишь раздражает свою вдовствующую невестку. Вообще за это недолгое время она удивила Гермиону тактичностью и деликатностью, и это был хороший, многообещающий знак.

Клонился к закату вечер второго дня пребывания в Баварии, и Гермиона почти отчаялась добиться того, ради чего во многом согласилась на очередное осторожное предложение миссис Саузвильт посетить замок.

После трагедии в России и похорон портрет Генри упорно отказывался разговаривать или даже видеться с нею. Умом Гермиона понимала причины и прекрасно знала негласные правила, которым следуют ожившие изображения в отношении самых близких людей в первое время после земной смерти очередного волшебника. Но сердцем она больше всего на свете хотела увидеть супруга вновь, поговорить с ним, выплакаться хотя бы перед волшебным холстом, раз уж столь безвременно и жестоко лишилась оригинала.

Да, сейчас Гермиона была благодарна изображению Генри за то, что оно не появилось в ее жизни тогда, сразу. Иначе она действительно могла остаться навеки верной супругой волшебного портрета. Но теперь... Прошло много времени, закончилась ее депрессия, и жизнь стала, можно сказать, бить ключом. Гермиона была уверена в своей реакции, уверена в самой себе — и верила, что нуждается в этом разговоре. Но напрасно вчера упражнялась она в красноречии перед картиной с пустым креслом и камином в библиотеке и большим полотном с зеленой рощей в холле правого замкового крыла. Изображение Генри пряталось и избегало ее, не показываясь даже Генриетте, чтобы в сознании ребенка Гермиона не смогла прочитать болезненные, по его мнению, для себя воспоминания.

Адальберта хранила нейтралитет в этом «сражении», но все покойные Саузвильты с многочисленных портретов в этом огромном замке полностью поддерживали изображение Генри. Гермиона упорно отказывалась признавать это верным, злилась, блуждая по комнатам в надежде застать Генри на какой-то из картин, и в связи с этим вчера и весь сегодняшний день почти не вдавалась в меланхолию.

Сейчас, стоя у окна и наблюдая за тем, как солнце теряется в поросших заснеженными лесами горах, она внезапно осознала всю тщету своих усилий и всю глупость этой бессмысленной охоты на изображение.

Глупо, бесконечно глупо всё то, о чем она так хотела поговорить со своим покойным супругом. Шипение Генриетты, эти возобновившиеся отношения с Люциусом, всё то, что Гермиона узнала о своей матери и расправах Темного Лорда... Да, она жаждала совета — но не от картины. А тот, кто изображен на ней, погиб... И он прав. Нельзя сейчас видеться с портретом. Ничего хорошего это не принесет.

Гермиона вздохнула и отошла от окна. Она приблизилась к пустому изображению и легонько провела пальцами по неровной поверхности.

— Ты прав, милый, — тихо сказала женщина, — ты действительно прав. Прости меня за это упрямство.

И, не дождавшись ответа, Гермиона подхватила с тумбочки шаль и пошла вниз, в холл.

По дороге встретилась фрау Лиззе, престарелая экономка и супруга дворецкого Дагмара.

— С малышкой никаких проблем? — на всякий случай уточнила Гермиона, замедляя шаг.

— Что вы, мадам! Всё в полном порядке. Госпожа Адальберта и младшая горничная Луиза готовят ее ко сну в детской. Вас провести туда?

— Нет, спасибо. Если миссис Саузвильт будет меня искать, я в саду.

— Конечно, мадам. Но когда прикажите подавать ужин?

— Я не голодна, — отмахнулась Гермиона и поспешила вниз. Внезапная мысль заставила ее устыдиться и позабыть обо всем прежнем.

Ведь в этой погоне за портретом она так и не сходила к могиле своего супруга!

На улице смеркалось, огромный, переходящий в лес парк окутывал сизый туман. Гермиона плотнее закуталась в шаль — июльский вечер выдался холодным и ветреным.

Она медленно шла по выложенной камнями дорожке, глубоко вдыхая свежий горный воздух. Пахло хвоей и дождем. Гермиона свернула на очередную аллею и, немного подумав, заглянула в огромную оранжерею. Мановением палочки она срезала большой букет белых роз и осторожно собрала цветы руками, а потом вернулась на улицу и со странным трепетом пошла в сторону семейного кладбища.

Она никогда не замечала, насколько оно большое.

В сгущающихся сумерках старые могильные памятники и кресты уходили в бесконечную даль, теряясь в сизых стволах поросших мхом деревьев, выныривая из зарослей папоротников и хитросплетений плюща. Гермиона ненадолго оторопела от внезапно открывшегося вида, а потом стала осторожно пробираться среди старых величественных надгробий.

Взгляд блуждал по мрамору и камню: «Лукрецио Дорин Саузвильт, 8 марта 1516 — 7 сентября 1602; «Из жизни ты ушел мгновенно, а боль осталась навсегда»; «Милагрес Исабелла Саузвильт, 6 апреля 1357 — 6 апреля 1365; «Разве мы могли подумать, что в праздничный весенний день ты сделаешь этот роковой шаг из детства в вечность?..» — давно, всё слишком давно; «Патриция Габриэлла Саузвильт, 3 июня 1960 — 8 мая 1968; «Восемь лет на земле и вечность на небесах» — вот, где-то здесь; «Фабиан Ксавер Саузвильт, 17 февраля 1935 — 3 февраля 1986; «Так страшно не успеть проститься...» — а это отец Генри.

Гермиона огляделась, у нее сильно забилось сердце. Она не видела памятника, установленного после похорон, и не была здесь с того самого ужасного дня, когда от духоты и боли не хватало воздуха легким, и который так хотелось, но так и не удалось забыть.

«Клаудия Розалинда Саузвильт, 5 мая 1941 — 18 августа 1970; «Неизлечима боль разлуки. Разлуки той, что навсегда».

Тук-тук-тук.

В ушах зашумело от притока крови, глаза заволокло пеленой. Осторожно обходя могилу миссис Саузвильт, матери Генри, Гермиона опустилась на колени около красивого камня черного мрамора. «Генрих Фабиан Саузвильт, 29 августа 1962 — 17 июня 2002 года». Гермиона провела пальцем по выбитым в камне буквам. Под завитками даты витиеватой нитью струились стихи:

«И остается только пепел.

И серый дым. И тишина.

Забыть бы прошлое навеки —

Но эта власть нам не дана.

Уходят в небо с дымом слезы,

Уходят в проклятую ночь.

И остаются только грезы:

Их не достичь, им не помочь.

Всё разлетается на части,

В один момент — и навсегда.

Туманом обернулось счастье,

Смеется полная луна.

Ушло, растаяло, исчезло

И растворилось в темноте.

Как легкий сон над черной бездной,

Как луч прощания во тьме...»

«Возлюбленному мужу, отцу и внуку, последнему из Саузвильтов».

Гермиона положила свой букет на мрамор и кончиком палочки коснулась стеблей, накладывая заклинание Вечного цветения. Сумерки сгущались, и старое семейное кладбище, подернутое синеватой дымкой, стремительно окуналось в ночь.

— Прости меня, Генри, — тихо прошептала молодая женщина, присаживаясь на край надгробия и с силой прижимая ладонь к нагретому за день камню. — Прости за то, что не успела. Прости за то, что не уберегла тебя. За то, что не родила тебе сына. Прости меня за всё, что я не сделала, и еще больше — за то, что я сделаю. А я сделаю еще столько ошибок... Прости меня за них и не суди строго. Когда-нибудь и я устану совершать ошибки, и тогда в последний раз и навсегда приду сюда, к тебе. И мы еще не одни сумерки встретим с тобой вместе, бок о бок, в этой сырой, но гостеприимной земле...

— Здесь — не твоя земля, — внезапно сказал за спиной Гермионы приглушенный детский голос, и она подскочила от неожиданности, быстро оборачиваясь.

Около ствола высокого векового дуба, уходящего в чернеющее небо, дюймах в двадцати над землей парил призрак маленькой девочки. Не старше восьми лет, она была одета в кружевное платье старинного кроя с открытыми плечами, крошечные перчатки скрывали маленькие ручки, из-под подола платья выглядывали панталоны, кудрявые волосы на голове держала прошитая золотом шелковая лента. Девочка была жемчужно-белой, как и все привидения; она парила в воздухе с задумчивым видом и глубокомысленно смотрела на Гермиону большими, чуть прищуренными глазами.

— Нет, не здесь ты найдешь свой приют, — продолжала девочка-призрак, едва заметно улыбнувшись резко повернувшейся к ней Гермионе.

— Ты кто?! — удивленно спросила молодая женщина, машинально стряхивая с джинсов землю и прилипшую листву, но не отрывая любопытного взгляда от своей неожиданной собеседницы.

— Меня зовут Мили, — всё с той же задумчивостью представилась девочка. — А ты — Кадмина.

— Да, — растерянно улыбнулась Гермиона. — Ты... Ты живешь здесь?

— Я обитаю в подвалах замка, — покачала головой Мили. — И очень редко бываю на кладбище.

— И давно ты... там обитаешь? — уточнила Гермиона. Девочка выглядела очень маленькой, а наследнице Темного Лорда всегда сложно было воспринимать привидения детей просуществовавшими много больше того возраста, на который они выглядели.

— Давно, — улыбнулась Мили, — многие сотни лет. Печально, — меланхолично продолжила она, — я буду здесь вечно, и уже повидала немало. Вот оборвалась древняя фамилия... А там и кровь Саузвильтов иссякнет на этой земле. А я останусь...

— Ну... Может быть еще и не иссякнет, — попыталась подбодрить ее Гермиона. — Я надеюсь, во всяком случае, что это случится нескоро.

— Восемь лет — опасный возраст для членов нашей семьи, — задумчиво и невпопад сказала маленькая девочка. — Многие здесь, — она обвела взглядом окутанное ночью кладбище, — так и не перешагнули этого рубежа. И я... Побоялась, — доверительно улыбнулась она Гермионе. — Меня не ожидало ничего хорошего, там, за этой чертой, — добавила девочка повествовательным тоном. — И последний, в чьих жилах течет наша кровь, расстанется с этой землей в восемь лет, — внезапно закончила она. — Не волею своею, но по воле крови своей; жертвою за грехи предков своих, отмеченный врагом и закланный другом, омытый слезами и кровью на ложе смертном своем.

— Откуда ты знаешь? — почему-то тихо спросила Гермиона, кутаясь в шаль. Жемчужно-белая Мили мерцала в тусклом лунном свете.

— Знаю, — странно улыбнулась девочка. — Я многое знаю. Многое узнала за свои земные восемь лет и за все века после. Ты тоже изведаешь еще многое, очень многое. Тебя ждет безграничное счастье и безмерное горе, и всё еще не раз переменится в твоей жизни. Нужно только уметь не останавливаться и всегда идти вперед. Дорога ко грядущему изменчива, и тем, кто не способен прозреть все сюрпризы ее заранее, извечно любопытно следовать вперед. Тебя ждет длинный путь. И окончится он не в этой земле, — закончила Мили, кивая на могилу у ног Гермионы, — но пускай это не тревожит тебя. Ты не будешь бродить призраком по миру живых, а там, куда ты отправишься, отнюдь не важно, где и как истлел твой бренный прах.

— Ты очень странная девочка, — задумчиво сказала Гермиона. — Пойдем к дому? Мне здесь зябко.

— Иди, я провожу тебя, — кивнула Мили и поплыла за Гермионой к дорожке, ведущей от кладбища к замку.

— Ты — провидица? — осторожно спросила молодая женщина, когда они выбрались на аллею. — Сбывалось ли то, что ты «знаешь»?

— Ты не веришь в предсказания, так к чему мне пытаться тебя убедить? — опять улыбнулась Мили. — Многие властны поменять свою судьбу. И некоторые способны увидеть, на что они в итоге ее поменяют. За людьми интересно наблюдать.

Они подходили к дому.

— Ты не войдешь, — скорее констатировала, чем спросила Гермиона.

— Мое место не здесь, а глубже, там, в земле, — со странным выражением лица кивнула девочка на каменный цоколь замка. — Но мы еще увидимся. Приходи завтра на мою могилу, мне нравится говорить с тобой. Я видела, как мы с тобой разговариваем.

— В каком...

— Мадам! — раздалось с крыльца, и Гермиона резко обернулась — на ступенях стояла горничная Дина. — Меня послали отыскать вас!

— Зачем?

— Госпожа спрашивала к ужину. — Дина, прищурившись, посмотрела куда-то за спину Гермионы. Та обернулась, проследив за ее взглядом, — но Мили уже не было: только темнота ночной аллеи. — Мне показалось, что я видела призрак, — подала голос служанка.

— Да, — Гермиона начала подниматься на крыльцо. — Девочка восьми лет по имени Мили.

— Никогда не видела здесь привидений, — удивилась Дина. — Хотя уже четыре года служу в этом доме. Даже не знала, что здесь они есть.

— И я не знала, — вздохнула Гермиона. — Миссис Саузвильт в столовой?

— Да, мадам, ожидают вас. А юная фройляйн спит.

Гермиона прошла в большую комнату и нашла Адальберту за столом. Ей показалось, что та только что говорила с кем-то, но комната оказалась пустой. Гермиона скользнула взглядом по большому безлюдному холсту с колоннами, висящему слева от стола, и вздохнула. Серебряный дракон с изумрудами глаз, герб Саузвильтов, казалось, смотрел на нее сочувственно из ниши над пустой картиной.

— Ты гуляла, Кадмина? — с легкой ноткой упрека спросила Адальберта, пододвигаясь к столу. Гермиона тоже заняла свое место.

— Ходила на кладбище, — кивнула женщина, без интереса обозревая дымящийся ужин. — Миссис Саузвильт, здесь есть привидения? — спросила она.

— Нет, — удивилась Адальберта, поднимая брови. — Почему ты спрашиваешь?

— Я видела призрак девочки на кладбище.

— Девочки?.. Ну да! Совсем о ней позабыла, — всплеснула руками престарелая дама. — Конечно же, Милагрес! Да-да, в подвалах замка обитает очень любопытный призрак. Эта девочка умерла во второй половине XIV века, повесилась здесь, в подземельях. Она была урожденной ясновидящей по материнской линии, очень сильной — в Милагрес скопилась сила семи поколений. Я не очень сильна во всем этом, но семейную легенду знаю. Девочка что-то узрела о своем будущем, что-то, чего ей очень не хотелось переживать. И предпочла смерть, но так и осталась жить в замке привидением. Она почти никогда не покидает подземелий, странно, что ты встретила ее снаружи. И она никогда ни с кем не говорит.

— Я разговаривала с ней, — удивилась Гермиона.

— Да? Ты говорила с Милагрес? — нахмурилась Адальберта. — О чем же?

— О разном, — уклончиво ответила Гермиона. — О будущем и о том, что не нужно зацикливаться на прошедшем. Так она была настоящей ясновидящей?

— Насколько я знаю, — пожала плечами миссис Саузвильт. — Я никогда не общалась с Милагрес. Хотя Пати, мне кажется, говорила с ней, когда заболела. Это моя младшая дочь, — добавила она. — Пати умерла в детстве от драконьей оспы. Думаю, она беседовала с Милагрес в последние месяцы своей жизни... — Адальберта грустно вздохнула. — Ужасно хоронить своих детей, Кадмина, — тихо продолжила она. — Не дай Небо тебе когда-нибудь испытать подобное! Я живу в несчастливое время... При мне оборвалась фамилия Саузвильтов, при мне покинули землю двое моих детей и мой внук... Одно утешение — Етта да Ника с ее детками. Здесь так пусто, Кадмина. В этом замке. Он никогда не был таким пустым...

Адальберта поймала взгляд Гермионы и вздрогнула.

— О, прости, дорогая! Что это я? Заговариваться стала... Не обращай внимания! Я с тобой побеседовать хотела, кстати, о Генриетте и этом ее шипении.

— Целители утверждают, что это пройдет, — быстро отрапортовала Гермиона, — всё встанет на свои места, как только Етта выучит английский. Просто сейчас она использует тот язык, которому не нужно учиться.

— Не мне давать тебе советы, Кадмина, но будь внимательна с этим. Чтобы не стало поздно. Целители не могут разбираться авторитетно в столь редком вопросе.

— Я понимаю, миссис Саузвильт, — вздохнула Гермиона, — но я-то в этом разбираюсь еще меньше...

— Кадмина, можно тебя попросить?

— Конечно.

— Не называй меня «миссис Саузвильт», — смущенно проговорила Адальберта. — В этом мире остается всё меньше родных для меня людей. Это заставило о многом задуматься... И ценить куда больше то, что имеешь. — Она поймала вопросительный взгляд Гермионы и улыбнулась. — Берта. Зови меня просто Берта. Я надеюсь, мы еще сможем стать друзьями?..

* * *

У Гермионы осталось тягостное впечатление от этой новой, так не похожей на саму себя Адальберты. Одинокой и несчастной, заискивающей перед столь редко навещающими ее родными... Ужасная перспектива.

Несмотря на сострадание, молодой ведьме было очень сложно долго находиться в обществе этой женщины, и в тот памятный вечер она постаралась побыстрее удалиться спать.

В полдень следующего дня Гермиона и Етта должны были отправляться домой. Проснувшись рано утром и передав право позаботиться о малышке ее grand-mère, немного смущенной после вчерашнего вечера, Гермиона первым делом устремилась... на кладбище. Маленькая Милагрес чем-то привлекала ее, и женщине хотелось вновь увидеть это странное привидение.

В ярком утреннем свете старое фамильное кладбище выглядело совсем иначе. Сквозь кроны высоких деревьев пробивались солнечные лучи, надгробные камни и обелиски выныривали из пучков папоротников, увитые звездочками ползучего плюща и усыпанные незнакомыми Гермионе мелкими белыми цветами. Громко пели цикады. От прошедшего под утро дождя в воздухе витал запах свежести и природы, чуть сыроватый и дурманящий.

Гермиона быстро нашла нужную могилу. Она проходила вчера мимо нее — «Милагрес Исабелла Саузвильт, 6 апреля 1357 — 6 апреля 1365; «Разве мы могли подумать, что в праздничный весенний день ты сделаешь этот роковой шаг из детства в вечность?..»

Простое массивное надгробие из потемневшего серого камня заросло мхом и кое-где треснуло. Из самой широкой щели в основании пробивался розоватый цветок с пятью большими, испещренными точечками бутонами. По одному из них ползла крупная божья коровка.

— Здесь хорошо, — услышала Гермиона у себя за спиной знакомый детский голос и обернулась.

Призрачная Мили парила чуть поодаль, около выцветшей на солнце статуи ведьмы, обнимающей могильный камень. В полях остроконечной шляпы скорбной дамы собралась дождевая вода, и луч солнца, пробившийся сверху, перекинул от статуи в даль блеклую, но красивую радугу. Она проходила сквозь Мили и терялась вдали.

На свету призрачная девочка различалась плохо и почти сливалась с пейзажем.

— Иногда я хожу гулять по окрестностям, — продолжала Милагрес. — Если хочу. Но и в подземельях замка довольно уютно. Это мой дом.

— Я хотела... — начала было Гермиона и осеклась.

Ночью она подумала предложить Мили перебраться жить в Даркпаверхаус, решив, что той будет приятно покинуть наскучившие за сотни лет просторы замка Саузвильтов. Это могло бы стать приятным сюрпризом для нее... И вот со всей очевидностью Гермиона поняла, что сюрпризы и это жемчужно-белое создание — субстанции несовместимые.

— Я хотела предложить тебе жить в магической гимназии моего отца, — на всякий случай всё же произнесла Гермиона.

— Знаю. Но мой дом — здесь, — улыбнулась ей Милагрес, — где еще витает дух моей семьи, хоть ее представители после смерти и предпочитают отправляться дальше...

— Подумай, — зачем-то добавила Гермиона. — Лет через десять в Даркпаверхаусе будет учиться Генриетта, одна из последних представителей твоего рода среди живых.

— Что сие в сравнении с вековой историей этого замка? — тепло улыбнулась девочка. — Прости, я не покину его просторов. Да и не будет Генриетта учиться в этой гимназии, — неожиданно закончила она.

— Что? — вздрогнула Гермиона. — Почему?!

— Не пытай меня. Нет кары более жестокой, чем знание грядущего своего. Поверь, я ведаю, о чем говорю. Человек живет надеждами и стремлениями, мечтами и грезами. Тот, кто знает — не живет вообще. Спеши домой, к тем, кто любит тебя. Берта одинока, но у нее впереди годы. Она может подождать. У кого-то впереди дни...

— Мили... Милагрес! Не говори загадками, ты пугаешь меня! Моему ребенку грозит опасность? Скоро? Ответь мне!

— Будь сие так, заговорила ли бы я об этом? — вопросом на вопрос ответила призрачная девочка. — Жестокость мне не свойственна. Но угроза долгого расставания витает около тебя и твоих родных — будь рядом с ними, не трать время на ту, что давно истлела в сырой могильной земле. Ты придешь ко мне позже.

Странное впечатление осталось у Гермионы от этого разговора. Неясная тревога, почему-то не перераставшая в страх, а так и витавшая где-то на задворках подсознания. Именно с этим чувством покидала она Баварию.

Етта была тихой и задумчивой, перемена климата подействовала на нее выматывающе и девочка много спала. Всю обратную дорогу (а они ехали на заколдованной спортивной машине, развившей немыслимую скорость и в итоге «перепрыгнувшей» через Ла-Манш) Гермиона думала над словами Милагрес.

Она никогда не верила в предсказания, и жизненный опыт с пророчеством профессора Трелони подсказывал, что это было верно. Но всё же неясная тревога не отступала. Она измотала молодую мать за время недолгого пути, и на туманный Альбион Гермиона вернулась с твердым предчувствием надвигающейся опасности...