Эребор, Дракон и неудача  (гет)

Вы спросите, как же так вышло, что я сижу побитая, грязная в «темнице сырой»?

Вернемся к началу этой необыкновенной истории. Меня зовут Яна, фамилию опустим из соображений безопасности. Двадцать три года. Где училась и работала — не думаю, что эта информация будет кому-то интересна. Внешности я самой обыкновенной — не дурнушка, но и не красотка. Из увлечений — книги и долгие пешие прогулки с наушниками в ушах. И это имеет прямое отношение к тому, как я оказалась в Средиземье.

Потому что сколько раз мне, идиотке, говорили: не слушай музыку, гуляя по оживленным улицам? Много раз. Но кто их слушал? Точно не я. А есть еще люди, которые набрались наглости оспаривать утверждение, что «13» — это несчастливое число!

Честное слово, могла бы вернуться — убила бы… Но, к сожалению, путь назад для меня закрыт навсегда. Как говорится, взяла билет в одну сторону и пересадки не предусмотрены. Хитрый лис Гендальф снисходительно пояснил, что мое тело и душа уже вплетены в ткань Арды. И разорвать эту связь не под силу никому. Даже смерти. Сдохнуть я могу, и меня, как и всех, ждут палаты Намо. Скорее всего, без права выхода, как незапланированный элемент. Можно сказать, обрадовал.

А тем далеким утром понедельника жизнь казалась прекрасной — у меня был отпуск, и я банально отсыпалась, много гуляла, читала и общалась с друзьями. Глобальных планов на отпуск не строила: не было желания ехать куда-нибудь. Да и лишних денег, к сожалению, тоже, чтобы себя побаловать.

Первую половину дня я провела дома — смотрела телек, залезла в интернет, где вела оживленную переписку с нравившимся мне парнем. И вообще никуда не собиралась… Честное слово, знала бы, что со мной приключится — сломала бы ногу, но на прогулку не пошла. На кой-черт мне сдался этот свежий воздух? И вообще, его значение сильно преувеличено! А что, имею законное право утверждать о вреде свежего воздуха, исходя из своего опыта.

Но я ничего не знала, поэтому часикам к шести, истосковавшись, решила прогуляться в парк, посидеть в кафе, поесть мороженого. Может, ничего и не было бы, если бы я, по дурацкой привычке, не воткнула в уши наушники? Кто знает.

Во всяком случае, поедая каштан и тихонько подпевая «Эпидемии» о судьбе Феанора, я была почти самой счастливой на свете. Мне вообще-то для радости много и не нужно — вот такая я непритязательная особа. Наш парк был полон гуляющими — родители с детьми всех возрастов, бабульки, кормящие голубей и сплетничающие, влюбленные парочки, подростки и бомжеватого вида личности, которых полным-полно в любом городе. Не то, чтобы я была одиночкой, просто от суеты иногда устаешь. Именно поэтому я свернула на отдаленную аллею, где и просидела больше часа на лавочке. Нет, на меня не напали, как вы могли подумать. Никакого маньяка не было.

Я дочитала книгу, проверила свою страничку в фейсбуке и пошла в сторону дома. На аллеях уже загорелись фонари, и обычный городской парк, если обладать каплей воображения, стал похож на сказочный эльфийский лес. Я не дурочка и знаю, что в лесу деревьев больше, но почему бы не помечтать?

Именно так, с мечтательной улыбкой на лице и телефоном с открытой страничкой фейсбука, меня сбила машина на пешеходном переходе. И, да, горел зеленый свет. По-прежнему утверждаете, что понедельник 13 самый обычный день? Тогда упрямством вы можете потягаться с самим Торином Дубощитом. Хотя я бы назвала данного гнома Дубоголовым… Но о нем позже.

Сейчас я умираю на асфальте и это, доложу я вам, чертовски больно… Урод, сбивший меня, даже не остановился, сволочь такая! Последние минуты на земле запомнились мне, как нескончаемый круговорот беспамятства, кратких вспышек сознания и боли. Когда приехала скорая, уже было поздно…

Если вы думаете, что со мной кто-то поговорил, прежде чем сотворить гадкий фокус и отправить в чужой мир — вы капитально ошибаетесь. Нет, что вы, я не жалуюсь! Мне дали шанс прожить жизнь в прекрасной толкиновской сказке… Правда прекрасной она оставалась со страниц книг Профессора. Средиземье — это жестокий и опасный мир. Где уродство соседствует с красотой, свет с тьмой. А жизнь и смерть — дело одного мгновения.

Как девушка, прочитавшая Хоббит, Властелин Колец, Неоконченные сказания и Сильмариллион, я сначала радовалась, что попала не в Первую эпоху, в эту адскую мясорубку. На мой взгляд, Саурон будет безобидней Моргота раз в триста. Но мне и без эпического противостояния Света и Тьмы проблем хватило.

Начать с того, что я попала, как говорится, из огня да в полымя. И это в прямом смысле.

А что еще можно сказать, если меня выкинуло с грохотом не в Лориэн к Галадриэль, не в Ривинделл, да я была согласна на Чернолесье — эльфы ведь добрые создания, а в долбаный Эребор! Прямо дракону в пасть…

Мягко говоря, неудачное место для нахождения — сокровищница горных королей, а теперь личная собственность Смауга Ужасного.

Яркий свет да вспышка голубого пламени может и не разбудили дракона, но нереальный грохот, что сопровождал мое появление, усиленный акустикой пещеры — да.

Первое, что я увидела, когда достаточно пришла в себя — это ярко-желтый ковер, на котором лежу. А второе — гигантская морда разгневанного ящера.

— Давно не было вас… — прошипел змей. — Мерзких воришек. Отвечай, женщина, как ты сюда попала?

От него шел жар… Из ноздрей вырывались язычки пламени, но меня больше поразили глаза дракона — свирепые и прекрасные. Ничего подобного ни до, ни после я уже не видела. Взгляд древнего ящера ощутимо давил на меня. Мне было страшно, как никогда в жизни. Но там, в глубине этого раскаленного золотого моря, можно было увидеть не только жестокость, но и мудрость. Я почувствовала себя букашкой.

Наша игра в гляделки продолжалась, может быть, мгновение, может быть, целый век. Для меня лично минула эпоха. Я трепетала и прощалась с жизнью. Но дракон заинтересовался мной. Я почувствовала это, когда жар от него перестал быть нестерпимым.

 — Отвечай, человечка, как тебе удалось пройти сквозь толщу горы? — Змей переступил лапами, и золото, на котором я лежала до этого, пришло в движение, грозя погрести меня под собой. — Ты не входила через ворота, иначе бы я тебя давно почуял… Ты что, немая? — Озадаченный моим молчанием раздраженно прорычал дракон.

У меня просто зубы стучали, так что при любой попытке заговорить, существовала реальная опасность лишиться языка.

 — Простите… Я… Не знаю, — кое-как удалось мне выдавить. Я настолько была парализована ужасом, что не могла даже встать, так и лежала на отбитой при падении на золото спине. Мысли в голове крутились совершенно абсурдные — из серии «ого, какие зубища» или истеричное «не ешьте меня, дяденька дракон, я невкусная»…

Дракон наклонил голову и насмешливо, как мне показалось, фыркнул, от чего языки пламени из его ноздрей достигли метра.

 — Глупая человечка, — в громком, как рокот обвала в горах, голосе послышалась насмешка, вполне миролюбивая. Так что, моя дрожащая тушка чуть расслабилась, как оказалось позже, зря. — Как не знаешь?

 — Чтобы знать, куда ты попала, нужно сначала знать, где ты, — произнесла я чувствуя себя Алисой в стране Чудес. Градус неадекватности зашкаливал. Я осторожно села, сквозь зубы застонав: навскидку, у меня серьезный ушиб спины.

 — А ты не знаешь? — с ехидством переспросил дракон, с потрясающей, для такого огромного тела, грацией, ложась. — Ну, что же, так знай же, отродье человеческого рода, ты в Эреборе, в моей сокровищнице.

И тут мой мозг впал в полный осадок. Пытаясь переварить свалившийся на меня шок. Эребор — это ведь… Это ведь великое королевство Гномов… Это Средиземье… Блядь! А этот ящер, значит, и есть Смауг Ужасный — величайшее бедствие мира… Какого хрена я здесь?! Ну, почему бы не к эльфам? Хоть в темницы! Заберите меня отсюда!

Так устроен мой организм, что истерика происходит только после того, как я окажусь в безопасности. В критических ситуациях я, хотя бы внешне, сохраняю полное спокойствие, а то, что у меня внутри творится — это дело десятое.

 — От тебя несет страхом… Забавно… Теперь поняла, глупая девчонка, на чьи сокровища покусилась?

Сейчас меня поджарят: констатировала я, видя, как величественно поднимается дракон. Бесславный конец для идиотки на проклятом золоте. И Аркенстон не увидела… Хотя, гори огнем он вместе с Торином и всем родом Дурина! Жить!

Я до сих пор считаю, что в сложившейся ситуации была полностью права… Ну, блин, что мне оставалось делать? Я, как любое разумное существо, хочу жить, это естественное желание. Я слишком молода для самоотречения и жертвы. О высоком удобно рассуждать, сидя в безопасности собственной квартиры. А не тогда, когда тебя собираются сжечь живьем.

Позже я испытывала сильные муки совести — к сожалению, бесчувственной я никогда не была. И родители воспитали меня в старомодном духе, так, что я еще верила в такие слова, как честность, доброта, правда и справедливость…

Для современного мира, где все друг другу врут, это большая наивность. Но что поделать, я в своей молодости еще не успела обрасти непробиваемым панцирем цинизма и равнодушия.

В тот момент, в пещере, я не думала о последствиях… Вообще ни о чем не думала, кроме того, что мне рано умирать. Не скажу, что поступила бы иначе, будь у меня шанс перемотать время. Если быть честной с вами, то до конца. Хотя сомневаюсь, что кто-то здесь сможет расшифровать дневник попаданки, написанный на русском языке. А что делать, время тянется очень медленно и единственное, что мне остается, это писать и вспоминать даже то, что я с большой радостью забыла бы навсегда.

Я, может, и не хочу помнить, но помню момент абсолютного ужаса перед смертью. И смертью не самой безболезненной. В те секунды я здраво думала, что лучше бы погибнуть один раз под колесами, чем два раза и второй раз в лапах самого настоящего дракона. И хватит ухмыляться, романтикой тут и не пахнет! Ящера я интересую только как вор, которого нужно сжечь до уголька. Смауга, по очевидным причинам, человеческие девы не интересуют. Так что, думаю, такая же участь ждала бы и настоящую принцессу, если бы ей не повезло так же, как и мне.

Я уже говорила, что умею держать себя в руках в опасных ситуациях? Правда позже меня накрывает отдача — с соплями, трясущимися руками и общим дерьмовым самочувствием. Но жить можно, главное, что я могу соображать и действовать. Знакомые и друзья называли это мое качество хладнокровием, но я бы назвала здравомыслием — зачем истерить, если тебе это ничем не поможет.

 — О, Смауг Ужасный, послушай меня, молю тебя, — вскричала я на предельной мощности.

И, оцените, выговорила это без запинок и дурацкого заикания. В тот момент я четко помнила, что ящер самолюбив. И, кроме того, скорее всего, нарцисс и параноик. Хоббиту лесть помогла, почему бы мне не попытаться пойти тем же путем, что и Бильбо? За исключением одного: бежать я не собиралась, банально не знала куда. Да и дракон, когда поймет, что его пытались надуть, взъярится пуще прежнего и точно выковыряет меня из любой щели, куда я забьюсь. Или просто не станет утруждать себя лишними хлопотами и подождет, пока я сама окочурюсь от голода и жажды. Гора огромна и очень запутана, и шанс выбраться самой — минимален с драконом на хвосте.

 — Говори, человеческое отродье, — Смауг наклонил голову ниже и прикрыл глаза тяжелыми веками, от чего драконья морда приобрела ужасно хитрый вид. — Но помни, у тебя мало времени, — ящер поднял лапу и продемонстрировал когти, острые даже на вид.

От паники я задумалась об особенностях драконьего маникюра и чуть было не прыснула со смеху. Догадываетесь, чем бы это закончилось для меня, если бы Смауг подумал, что я смеюсь над ним? И не нужно крутить пальцем у виска. Сама знаю, что нормальным мое поведение не назовешь. Да что в произошедшем со мной вообще можно назвать нормальным?

А я скажу вам: ничего! Поэтому не нужно упрекать меня в слабости и глупости. Я бы с удовольствием поменялась с вами местами, раз вы все такие умные. И посмотрела, как вы заговариваете зубы дракону и что из этого выйдет. Эх, мечты, мечты…

 — О, Смауг Великолепный, я пришла из другого мира, — начала я воодушевленно, потому что минуту назад, кажется, придумала, как спасти свою жизнь.

Об этичности моего поступка, нормах морали, муках совести, эффекте бабочки и так далее поговорим, когда я буду хоть в относительной, но безопасности. И как я тогда радовалась, что большую часть детства была книжным червем, читая все — от мировой классики до фэнтези. Вот и пригодились часы, проведенные наедине с книгой и миром, который автор создал на страницах. Беда в одном: я совершенно не помнила точных дат. Хорошо ориентировалась, что за чем. Но число назвать не могла.

 — Это я знаю, — в груди дракона зародился рокот и я с удивлением поняла, что он смеется. — Драконы созданы магией и чувствуют магию… А ты была чуждой Арде. Вы, люди, такие скучные, такие предсказуемые, за редким исключением, — он задумчиво посмотрел на меня. — Но гномы в стократ хуже… Маленькие, отвратительные корыстные уродцы. Давно забывшие заветы Первого Гнома…

Это он о Дурине Бессмертном? Ой-ой, кажется, Смауг начинает злиться, судя по жару от него и тому, как разгорается пламя в его груди. Это плохо для меня… А после того, что я расскажу, дракон будет в ярости и может убить меня. И сжечь Эсгарот.

 — Эльфы ничем не лучше, жалкие тени былого величия, почти растворившиеся в мире… Но вернемся к тебе, что ты хотела мне рассказать, смертная дурочка? — Ящер положил голову на сложенные лапы и уставился на меня в упор своими невозможными глазами, в которых тлела ощутимая ярость и почти неуловимая тоска по утерянному.

Почему-то напуганная, обоснованно боявшаяся за свою жизнь, я испытывала почти жалость к жестокому убийце, каким был дракон Смауг. Жалость, о которой мне еще предстоит пожалеть. Древний ящер презирал слабость, но умел ею воспользоваться в свою пользу. Он понимал сердца других существ куда лучше, чем хотел показать и умел чувствовать, хотя вовсе не желал этого. Об этом всем мне стало известно позже. Сейчас же дракон был для меня смертным ужасом и интереснейшей загадкой, что я видела за свою короткую и обычную жизнь. Я ведь говорила, что любопытна? И ничего с этим не могу поделать.

 — Там, откуда я пришла, есть книги о Средиземье, — ну, вот я это и сказала. Глупо и по-детски закрыв глаза, желая спрятаться.

 — Интересно… — Дракон выдержал паузу, а потом выдохнул струю пара, которая оплавила края большого серебряного блюда под моими ногами. — И что же там написано о драконах, человеческая девочка? Скажи мне, — приказал он.

И я подчинилась, потому что иначе просто не могла. В голосе ящера было столько власти и силы, что существо куда с большей волей, чем моя, не выдержало бы. Куда уж мне? Я говорила, а дракон спокойно лежал, лениво закрыв глаза. Но мне даже в голову не пришло попытаться дернуться: в его расслабленности было столько же опасности, как и в ярости. Я была не настолько глупа, чтобы купиться на такой обман и пытаться сбежать. Больше, чем уверена, что попытка побега была бы короткой и бесславной. И закончилась бы предсказуемо — в пасти дракона.

Инстинкт говорил, что такой меланхоличный Смауг в сотню раз опасней. И я верила своим ощущениям, потому что — чему верить, если не себе?

У меня ничего не осталось, кроме одежды — джинсовых шорт, майки и босоножек. Вот и все мое достояние, принесенное из моего родного мира. Нужно говорить, что, стоя на горах золота на фоне величественного дракона, я чувствовала себя жалкой и незначительной? Смауг умел подавлять без угроз.

 — Ваш Профессор был провидцем, — Смауг захохотал и одним ударом хвоста поднял лавину из золотых монет и утвари, которая приближалась ко мне, чтобы раздавить. — Не так быстро, — чудовищная лапа дракона закрыла меня от волны. — Много я бы отдал, чтобы увидеть человека, который написал нашу историю почти правдиво. Ты почти убедила меня, воришка, что говоришь правду… Откуда человечке, чья жизнь мгновение, знать о Первой эпохе? Здешние-то люди почти забыли, крупицы памяти сохранились в Гондоре. Но откуда атани знать о том, что они никогда не видели? Со слов эльфов? Ты так легко говорила об Амане, днях до Солнца и Луны. Дословно пересказала клятву Феанора, а ведь на этом берегу почти не осталось тех, кто видел, как он произносил ее в час великой тьмы на площади Тириона. Но ведь, женщина, ты хотела рассказать мне не о седой древности, а о грядущем? Ведь я прав?

И что мне оставалось? Нет, я не считаю, что поступила правильно в тот момент. Но я вынесла из жизни в Средиземье то, что о прошлом нельзя сожалеть, ведь это сожаление напрасное. Я рассказала дракону о походе Торина. Не назвала дат и умолчала о Барде. А то ящер, не ровен час, спалит Эсгарот заранее и не будет никакого лучника, убийцы последнего дракона.

Ожидаемой мной вспышки драконьего бешенства не случилось. Смауг оказался совершенно непредсказуемым. Тогда я судила о нем из книги и, каюсь, из фильма. Еще не понимая, каким многогранным и странным существом был Смауг. Он состоял весь из противоречий, практически не сочетаемых в любом другом существе. Создатель драконов был безумцем, но безумцем гениальным. Если все остальные ящеры были похожи на Смауга.

И еще я поняла, почему драконов так ненавидели все народы Средиземья: при всей своей мощи и смертоносности они обладали изворотливым интеллектом и при этом жили своей животной первозданной породой.

Драконы были естественны и противоестественны одновременно. Словно часть этого мира, но в то же время оставались за его границами.

Они были диссонансом в Изначальной Музыке… Как и все, что создал Мелькор.

Кроме того, что вложил в драконов их создатель, была крохотная искра того, чем они могли стать, будь мир не Искажен.

Но это только мои размышления и выводы над весьма редкими откровениями Смауга. Он вообще не любил говорить о себе. Зато обожал поболтать о других. Часто из вредности сводя величайшие битвы и потрясения, свидетелем которых стал, к почти сплетням. Только этот невозможный ящер мог рассуждать о невиданных трагедиях с насмешкой и усталой иронией слишком много видевшего существа. И тут же загораться злостью от неосторожного замечания.

Он хулил прошлое, но скучал по нему, презирал настоящее, считая текущую эпоху смертельно скучной, а живших в ней вырожденцами, а от будущего ждал только неприятностей и еще большей скуки…

Очаровательный характер, не правда ли?

Если бы кто-то попросил меня описать мои первые дни в Эреборе и, следовательно, в Средиземье…

Люди, внятного ответа не будет. Просто потому, что в те дни облегчение от того, что дракон оставил мне мою жизнь, мешалось со страхом, что он вдруг передумает. И таки поджарит меня.

Был еще ступор и невозможность осмыслить все, что произошло со мной в такой короткий срок. Авария, смерть, другой мир, почти гибель в лапах ящера и наконец положение то ли домашней зверушки, то ли личного рассказчика при Смауге Ужасном.

Дракон после моих откровений, как я опасалась, не помчался убивать, не прибил мою болтливую персону в порыве злости. И даже не устроил погром. Я говорила, что драконы непредсказуемы? Так вот, по крайней мере, этот Змей Севера оказался непредсказуем до неприличия. После моих слов он некоторое время рассматривал меня, как букашку, а потом заявил, что верит моим словам. Потому, что я слишком трусливая, чтобы врать ему, Ужаснейшему, как впрочем, и остальные смертные.

Мне велели вести себя тихо, не мешать змею думать, не брать ничего из сокровищницы и тогда, возможно, я буду жить. Если не буду раздражать одного конкретного дракона-мизантропа.

Смауг проявил достаточно милосердия. Не совсем подходящее слово для дракона, выжегшего город Дейл, но жалость еще меньше подходит. Вообще, воспринимайте, как сами того желаете — Смауг показал мне комнату, из которой открывался шикарный вид на сокровищницу, и разрешил там обитать. Судя по королевских размеров кровати и общей роскоши, это были не иначе, как королевские апартаменты. Видимо, Трор на закате жизни спятил настолько, что даже спать не мог вдали от своих богатств. Хотя, может, я и ошибаюсь, ведь ничего в Эреборе не видела, кроме этой комнаты и самой сокровищницы. Вполне может случиться, что такая роскошь — обычное дело для гномов. И я зря наговариваю на Трора.

В любом случае, вид низкого и широкого, в половину комнаты, ложа привел меня в ощутимый восторг. Да такой, что я упала на него с разгону и в очередной раз ушиблась — то, что должно было быть периной, было твердым и звенело, как мешок с монетами. Пока я смаргивала слезы и ругалась, змей, все это время наблюдавший за мной, смеялся.

 — Совсем подзабыл предупредить тебя, женщина, — с удовольствием произнес дракон. — Его Величество Трор повелел набить свой матрас монетами. Думаю, прежде чем захочешь уснуть, тебе придется перенести их обратно в сокровищницу.

То, что я хотела ответить на это Смаугу, было несовместимо с жизнью. Но я почти утешилась, произнеся длинную и сплошь нецензурную тираду в голове. Такое я бы дракону никогда сказать не рискнула. Хотя назвала бы свое описание гномьих королей и драконов почти художественным. Нет, я редко использую мат в жизни, но есть ситуации, когда без него никуда. И эта была как раз такая.

О, то, что было дальше вообще заслуживает отдельного монолога. Кровать была широкой… А теперь вообразите, сколько золотых монеток влезло в перину?

Я лично сначала опустила руки, но ночевать на каменном и холодном полу не представлялось возможным. Помирать, так в относительном комфорте. Очень жизнеутверждающая мысль, не правда ли? Смауг мог вытащить все золото просто-напросто зацепив перину когтем, ведь окна были настолько широкие, что драконья лапа пролезала абсолютно свободно. Но ящер этого, естественно, не сделал. Его просто забавляло, как я таскаю завязанные в тряпку монеты — вверх и вниз по очень длинной лестнице. Я обливалась потом, спина ныла, руки отваливались, но сдаваться не собиралась. В своем упрямстве даже не задала себе вопрос, на чем буду спать, когда опустошу перину?

Наверное, дракону я казалась очень глупой. Что ж, не буду отрицать — человек, убивший несколько часов на бесполезную работу, и мне бы умным не показался.

Дракон улегся на одной из самых больших золотых гор, которая просела под его весом и, казалось, спал. Но мне каждую минуту упирался в спину пристальный, изучающий взгляд.

Те редкие минуты отдыха, что себе позволяла, я старалась не смотреть в сторону Смауга. Потому, что от одного взгляда на это чудовище у меня сердце заходилось. Вместо этого я рассматривала пещеру, насколько хватало света. Огромной, пылающей глыбой был сам дракон: он освещал пространство вокруг себя. В моей маленькой комнатке горела лампа и у подножья лестницы одинокий факел, вот и все. Большая часть пещеры утопала в темноте, и это было жутковато. Казалось, за границей света в темноте двигается что-то, не уступавшее в размерах самому дракону. И, в отличие от спокойно дремавшего Смауга, очень злое конкретно на меня.

Я внутренне металась от желания взять факел и пойти проверить, что там… Вместе с тем мне было страшно, и хотелось плюнуть и сбежать в свою комнатку, где не было зловещих теней. А то и вовсе залезть дракону под крыло.

 — Как странно, мало, кто может бояться в этом месте чего-то больше, чем меня, — Смауг поднял голову и посмотрел туда же, куда и я. И у меня было полное ощущение, что золотые глаза дракона видят не темноту, а нечто другое. — Успокойся уже, отродье человеческого рода, в этой горе нет ничего более опасного, чем я. От тебя несет страхом, женщина, убирайся в свой угол, ты мешаешь.

Презрительный взгляд ящера ожег меня не хуже плети. Я не была гордячкой, не была слишком обидчивой. В словах дракона ничего такого не было, но мне стало больно и плохо. Чтобы скрыть это, я поспешила к себе, думая о том, чтобы мне повезло уснуть в широком, но низковатом для меня кресле.

У меня была вода в золотом, украшенном рубинами, кувшине — дракон позволил набрать ее. Оказывается, в одном из углов сокровищницы был фонтан, и представьте себе, тоже золотой. Гномы, похоже, делали из золота все. И несколько кубков из личной коллекции короля — нужно говорить, что они были прекрасны, а их стоимость трудно вообразить. Зато, при всем богатстве, у меня не было даже краюхи хлеба. Иронично, находясь в шаге от невиданного скопления золота и драгоценностей, умереть с голода.

Сколько я продержусь на воде и силе воли, прежде чем придет конец? Даже думать об этом не хочу, это слишком ужасно.

Смаугу, судя по всему, пища и вовсе не нужна. Чего не скажешь обо мне, человеке.

В тот вечер я позволила себе обронить пару слезинок… Поверили? Нет, я ревела, как обиженный на весь мир ребенок, спрятавшись под плащом и закусив кулак, чтобы дракон не услышал. Будущее казалось мне совсем безнадежным, и надежды для себя я не видела. Как и выхода из незавидного положения, в котором оказалась. Покидать сокровищницу мне не позволено, так что если еда где-то сохранилась в кладовых Эребора, то мне до нее не добраться. Я еще не дошла до той степени отчаянья, чтобы просить Смауга. От одной мысли об этом, у меня волосы на голове дыбом становились.

Его я боялась пока что больше голодной смерти. Но надолго ли?

Риторический вопрос, ведь я всегда буду его бояться больше всего остального. В своей тогдашней наивности я не предполагала, что дракон не единственное чудовище. И мир за стенами Эребора враждебен и опасен.

Если бы мне тогда сказали, что я буду в некоторой степени скучать по этому времени, то реакция была бы очень предсказуемой. Я бы вытерла слезы, сопли и врезала вруну и идиоту в глаз от души. И одним глазом не ограничилась.

Осмысливая пережитое, с недовольством заключаю, что жизнь бок о бок с драконом, а потом дальнейшие события, ожесточили меня. Я ведь, конечно, не была совсем уж безобидной ромашкой при необходимости всегда могла постоять за себя, но делала это словами. Никогда не кидалась первая в драку и терпеть не могла насилие. Но до изменений в моем характере дойдем позже.

Первое утро в новом мире было не самым приятным. И проснулась я не от звона будильника, как привыкла, а от того, что у меня затекли руки, плечи, шея. Но разбудил меня окончательно звон монет. Кое-как выбравшись из кресла, я подобралась к окну, чтобы наблюдать, как счастливый, в отличие от меня, дракон купается в золоте. Я может и залюбовалась бы картиной: дракон рассекает золото, как волны моря, если бы не была зла и несчастна.

— Человечка, подойди ко мне, — Смауг поднял голову и посмотрел прямо на меня.

И голос его не сулил ничего хорошего… Стоит ли говорить, что моя злость на дракона скукожилась до жалкого комка, и я на трясущихся ногах спускалась вниз. Ящер расположился у подножия лестницы и развлекал себя наблюдением за мной. Глаза дракона в сотни раз выразительнее человеческих. Если дракон сам этого желает, в них можно прочесть почти все.

 — Я давно не имел дел с вашим слабым племенем, — притворно вздохнул дракон. — И позабыл, что вы не можете долго без еды. Ты ведь голодна, смертная?

И что он хочет услышать? Почему-то от этого почти заботливого тона мне стало еще страшнее. Честное слово, лучше бы рычал, так понятней.

 — Я жду от тебя честного ответа, — рыкнул ящер, и его хвост дернулся, выдавая раздражение. — Ваш род все-таки убогий в любом из миров. Я пока не желаю тебе смерти, идиотка, а от голода ты умрешь, именно поэтому я позволю тебе пройти в кладовые. Многое испорчено, но часть продуктов вполне пригодна.

Дракон, не дождавшись от меня какой-либо реакции, закатил глаза и прошипел, чтобы я следовала за ним. Похоже, Смауг окончательно уверился, что на меня лучше всего действует грубость. А кто бы не впал в минутный ступор от доброты ужасного чудовища?

Дракон двигался очень быстро и с природной грацией — здесь, в толще земли, Смауг был так же естественен, как и летая в небесах. О себе я такого не могу сказать, я отчаянно отставала от него и, кроме того, умудрялась спотыкаться об золотые завалы. Вид этих несметных богатств не вызвал во мне почему-то ничего, кроме отвращения. Я была обычной женщиной, поэтому любила красивые вещи и украшения, но от одной мысли взять что-то здесь меня пронзал не только страх перед драконом, но и брезгливость. Почему-то я видела не блеск золота, а кровь, разлитую по бесчисленным монетам.

Кроме того, я ни на секунду не позволяла себе забыть, что эти богатства стали причиной гибели стольких гномов и свели с ума еще больше.

Чтобы безопасно владеть подобным проклятым сокровищем, нужно быть не меньше, чем драконом. Я еще помнила, сколько жизней стоили Арде другие величайшие сокровища эльфов. Пусть камни Феанора давно канули в небытие вместе с проклятием, но история войн за них не становилась менее жуткой. В будущем, когда я начну понимать дракона лучше, узнаю, что Смауг видел Сильмариллы в короне Моргота. И ящер вполне искренне восхищался гением создавшего их мастера и непревзойденной красотой камней. Хотя эльфов в большинстве своем терпеть не мог. За редкими исключениями: немногих он попросту ненавидел, хотя это не мешало ему в некоторой степени восхищаться их деяниями. Не всегда добрыми и светлыми…

Дракон презирал расу эльфов за то, что они потеряли, по его мнению, давным-давно — в войнах Белерианда. Смауг насмешничал, называя их тенями великих предков, которые были способны на великие и страшные поступки.

Я уже писала, что он тосковал по тому, что для всего остального мира стало всего лишь легендами, сказаниями о такой древности, что вообразить трудно. Наверное, дракон скучал по тому, что было его юностью. Он чувствовал себя ужасно старым и одиноким. Его единственной отрадой стали сокровища. О, я пишу это не для того вовсе, чтобы вызвать в вас сочувствие, а для того, чтобы вы лучше стали понимать мотивы Смауга. Как начала понимать в свое время я.

 — Чего ты так медленно плетешься, женщина? — дракон недовольно прищурился. — Шевелись, иначе мы выйдем из сокровищницы только к ночи.

 — Простите, но мне тяжело идти через такие горы золота, — я как раз перебиралась через очередной завал, поэтому говорила слегка запыхавшись.

Для меня стала полной неожиданностью драконья лапа, потому что я смотрела под ноги, боясь упасть с настоящей золотой горы и сломать свою шею. Когда дракон аккуратно меня поднял и переставил на чистый пол, признаюсь, я заорала. И так громко, что меня едва не уронили.

 — Хватит орать! — рявкнул дракон, едва не плюнув в меня огнем. — Прав был Саурон, одни беды от этих Пришедших Следом. Букашка, ты мне уже надоела, еще один громкий звук — сожру. Ясно?

И он, для убедительности, открыл пасть и щелкнул ей. Я быстро-быстро закивала… Все, что угодно, только убери от меня свои огромные зубы. Испуганная еще больше, я почти не смотрела по сторонам, боялась отстать от дракона и еще больше его разозлить. Смауг неторопливо полз, время от времени шипя что-то явно неприятное для меня.

Величественные залы из зеленого камня, которые мы проходили, прошли мимо меня. Я смогла запомнить какие-то обрывки — уходящие в темень колонны, грозные статуи гномов в полном вооружении с секирами на изготовку и следы разрушений — оплавленный пол, разбитые статуи, трещины в колоннах и, что самое худшее, тела гномов повсюду.

Застывшие в нелепых позах, сгоревшие до костей, кучки праха там и сям. Кое-где почти целые скелеты, сжимавшие в руках оружие. И я едва не отключилась, стоило мне заметить то, что было когда-то матерью с детьми — гномка до последнего закрывала их собой.

 — Не смотри, человечка, — Дракон посмотрел на меня с пониманием. — Просто иди вперед и не думай реветь. Сожгу, — добавил он с угрозой.

Наконец дракон остановился и принюхался. Голова ящера заглянула в длинный боковой коридор.

 — Слушай меня внимательно, женщина, — Смауг указал лапой на проем. — Тебе туда, там дальше за поворотом кладовые, но я туда не пройду. Идешь одна и даже не думай сбежать, — дракон ударил лапой совсем рядом со мной, от чего на полу появилась сеть трещин. — Поймаю и сдеру шкуру живьем. Все поняла? — видя, что я кошусь на поврежденный пол, Смауг сжалился. — Кивни головой, дурочка, если усвоила.

Я кивнула, проглотив нелестное мнение о себе. А что мне оставалось — спорить с ним? Ну, попробуйте, раз жизнь не дорога. Мне было жутковато углубляться в лабиринт Горы. Но я шла прямо совсем недолго, коридор повернул и вывел меня к большим дверям. Я с трудом, но открыла тяжелые створки и увидела большую комнату, сплошь уставленную полками, бочками, кувшинами и мешками. На первый взгляд все это представляло собой полный хаос и бессмыслицу. Но стоило мне присмотреться, я поняла, что система все-таки была, пусть и странная, на мой взгляд. А что я вообще знаю о гномах, чтобы судить?

Да ничего, в самом деле, как показал опыт. Книги и фильмы — ещё не всё.

Мне удалось найти мешки с сухарями, в запечатанных кувшинах было что-то вроде вина, его я взять не решилась. До визга я обрадовалась найденной картошке и крупам. Здесь были бочки с маслом, и была соль… Можно сказать, это было самое настоящее сокровище. Голодная смерть мне больше не грозит.

Особенно если Смауг позволит мне все это готовить. Ведь у гномов должны были быть кухни?

Я первым делом вытащила сухари — мешок был не самым легким, но я могла его нести, закинув на плечо. Остальное я собиралась перетащить позже, когда спрошу позволения ходить на кухню.

 — Вижу, ты не с пустыми руками, — до этого скучавший дракон довольно кивнул, увидев меня с грузом. — Сухари — неплохо, но кладовые Эребора гораздо богаче. Я разрешаю брать тебе все, что хочешь, и покажу тебе, где кухня.

 — Спасибо, — я улыбнулась с самой настоящей благодарностью.

 — Не благодари, смертная, — Смауг высокомерно отверг все благодарности. — Ты можешь ходить в кладовые, на кухню и в жилые комнаты. Но не забывай: тебе запрещено покидать Гору. За любую попытку ослушания или побега тебе грозит смерть. И я позабочусь, чтобы легкой она не была.

Моей первой едой в Средиземье были сухари и вода… Но это кушанье показалось мне слаще любой другой еды. Я чувствовала душевный подъем и облегчение. И еще доброта Смауга чуть уменьшила мой панический страх перед ним. Дракон снизошел до того, чтобы показать мне дорогу к королевским кухням и вернулся обратно к сокровищам.

В дальнейшем я узнаю, что Смауг только в исключительных случаях покидал сокровищницу. И он сделал это для меня, хотя причин этого поступка я до сих пор не знаю. Потому что вытащить что-то из змея, если он не хочет говорить — полностью провальная затея. При всей своей болтливости дракон обожал копаться в чужих тайнах, а не выдавать свои.

У меня и дракона было нечто схожее — любопытство. Много видевший, если не все, Смауг и я, такая молодая в сравнении с ним.

 — Отродье людского рода, — вежливо позвал меня вечером дракон. — Скажи мне свое имя?

 — Яна.

 — Яна? — ящер произнес его, смакуя. — Глупое имя для бесполезной человечки… Ну что же, пусть будет так. Яна, расскажи мне о том, что еще написал этот самый Профессор.

Оказывается, жить с драконом, даже зная, что он не собирается прямо сейчас поджарить и сожрать тебя, все равно не мед с сахаром. Я убедилась в этом на своей шкуре. Которую, между прочим, очень ценю.

Смауг очень долго был одинок… Он был, наверное, одним из самых неуживчивых существ в Средиземье. У Моргота был Саурон… Не в том смысле, что вы подумали! Хотя кто знает, не поручусь — свечку не держала… У Саурона были назгулы и кольцо…

У Смауга было только золото и паранойя. Догадываетесь, каким ужасным соседом он должен быть?

И то, что мы жили в громадном Эреборе, спасало мало. Дракон не мог отпустить меня далеко, но и выносил мое копошение с великим трудом. Привыкший к тишине, покою и обществу единственного существа, что его не раздражало, то есть к себе самому, он бесился каждые полчаса. Я казалась ему ничтожной, раздражающей, суетливой, ужасно глупой, неисправимой… Список был очень длинный, если хотите услышать весь, то обратитесь к ящеру… Обзывать меня доставляло ему почти осязаемое наслаждение. Физическое насилие дракон считал применять к такому слабому существу, как я, ниже своего достоинства. Но словесному линчеванию предавался охотно.

Дракон был злоязыким, подозрительным, хитрым, изворотливым гадом. Кроме того, он умудрялся оставаться полным самодовольства в любой ситуации.

О размер его эго был таким большим, что я раз за разом удивлялась, как он не лопнул еще.

Ящер любил поболтать ни о чем, но так же он был лучшим слушателем — при всем своем эгоизме, Смауг, неведомым образом, умел понимать. Это было первым из многочисленных противоречий, что удивили меня в нем. Пожалуй, прожив с ним бок о бок в полной изоляции долгое время, я не узнала и десятой доли его настоящего.

— Женщина! — рявкнул Смауг. — Если ты надеешься утонуть, то даже не мечтай. Живо вылезай из воды, человечка…

Ну вот, снова! Как же я его ненавидела… Даже вспоминать приятно. Кто бы мог подумать, что я буду с теплом помнить наши первые скандалы. Хотя, если быть честной, орал в основном дракон, я лишь иногда от безысходности позволяла себе редкий писк. Но в данный момент мое обозримое будущее таково, что взбешенная морда Смауга кажется едва ли не прелестной. Жаль, что сказать ему это не смогу.

Спросите, зачем я ему понадобилась, раз он с трудом меня выносит?

А для того, чтобы я рассказала очередную историю. Чувствую себя долбанутой Шахерезадой. Кто же мог предположить, что ящеру так понравится мой вольный пересказ книг, фильмов или просто историй о моем родном мире? Он вызывал меня в любое время дня и ночи и приказывал рассказывать. Причем из природного скотства характера, делал это в самые неожиданные и неудобные для меня моменты.

Я боялась заглядывать вперед и думать о том времени, когда у меня закончатся истории. Ведь, как я полагала, любопытство ящера и, в некоторой степени, скука его монотонного существования мешали ему меня убить. Мне повезло, что о второй причине сохранения мне жизни тогда я не догадывалась, иначе не поручусь за свою реакцию: от попытки побега до попытки убить дракона. До сих пор не знаю, что бы сделала.

В горе били горячие источники, а система канализации и водоснабжения трудолюбивыми гномами была сделана на века. Так что я, с некоторых пор, наслаждалась горячими ваннами перед сном. К сожалению, до душа местные умельцы не додумались.

Щеголять по Эребору в моем летнем наряде было опасно для здоровья. Только в сокровищнице была комфортная температура: Смауг грел, как маленькое солнышко или хороший обогреватель. А вот в остальной части Горы гуляли такие сквозняки, что оставалось зубами клацать от холода. Или переодеться во что-то более подходящее для местной погоды. Бежавшие гномы оставили все свои вещи, и почти все сохранилось. Конечно, я была немного выше гномок, но их в высшей степени пышные платья с корсетами меня не привлекали. Пришлось довольствоваться мужскими вещами. Случайно найденные, как я поняла, костюмы для охоты — штаны, рубашки и куртки на меху. Почти все было в пору, самую капельку коротковато, но я не жаловалась. И радовалась, что уродилась такой невысокой.

— Сколько можно копаться, человеческое отродье? — ласково спросил Смауг. Он сидел, сложив крылья за спиной и обернув хвост вокруг себя. — Я не люблю ждать. Но поскольку ты самка, а они вечно опаздывают и глупят, я прощаю тебе задержку.

— Что вы сегодня хотите услышать? — мой голос звучал так же ласково. Мысленно я расчленяла дракона вон тем золотым топориком, украшенным большими рубинами.

— Раз мы заговорили о самках… — Смауг впечатляюще оскалился, это он так улыбается. Но даже улыбка у него злорадная. — Расскажи мне, смертная, о женщине из твоего мира, которую ты могла бы назвать великой.

— А что ты, мудрейший Смауг, считаешь величием? — не удержалась я. Ну вот слишком был силен соблазн, так и хотелось сбить с него спесь. Нет, я понимала, насколько дракон умнее и коварнее меня, но мечтала, что однажды мне это удастся. Не говоря уже о нашей колоссальной разнице в возрасте: дракон прожил тысячи моих жизней.

— Вопрос с подвохом, смертная? — ящер снисходительно кивнул мне. В его золотых глазах таилась насмешка над моей робкой попыткой, тлела угроза, но я заметила неощутимое удивление моей дерзостью. — Власть, происхождение, богатство? Нет, все не так просто. Все названное мной мираж. Сколько обладающих этим остаются жалкими тенями? Без ума, силы воли и решимости это все ничто. Но эти три вещи помогают достичь величия. Легче остаться в истории, обладая этим. Быть великим — это значит стать над толпой и своей эпохой. Как тот гений и художник, о котором ты с таким восхищением говорила. Леонардо да Винчи. Его кости стали прахом, а весь мир дивится силе его гения. И помнить его будут дольше многих правителей. Есть ли женщины, достойные сравнения с ним? Здесь я могу назвать одно имя, ставшее бессмертным, несмотря на то, что носящая это имя избрала участь смертной — Лютиэн…

Дракон — существо, порожденное темнейшим мраком, дитя искажения, говорил так, словно… Словно обладает не только мудростью, но и чувствами. Ведь без них невозможно осознать и принять красоту и несовершенство мира. И то, как он рассуждал, еще раз убедило меня в том, что не бывает абсолютного добра и зла. Смауг был убийцей, чудовищем, разрушителем, но он знал и другое. На мгновения он стал "человечным", без той природной кровожадности, что жила в нем всегда. Не зверь, не человек, не эльф, не майя, не валар, а дракон…

Постепенно, сама того порой не замечая, я стала задумываться, какой же мой тюремщик настоящий? Без своей злобы и вечного недовольства. Каким он был до того, как стать Смаугом Ужасным?

Прочитавшие мой дневник, скорее всего, назовут эти рассуждения сопливыми и сентиментальными. А меня — наивной глупышкой потому, что оправдать его злодеяния нельзя, невозможно. Но разве я или он просили оправдания или суда? Нет. Я просто хотела, чтобы нашу историю узнали такой, какой она была для меня, а не такой, какой пожелают изобразить победители. Мне, скорее всего, суждено закончить свою жизнь во мраке и одиночестве — так знайте, я почти ни о чем не жалею!

— Ты назвала много имен, но рассказала мне именно об этой королеве-девственнице. Значит, ты ею восхищаешься? — Смауг давно улегся на золото и позволил себе прикрыть горящие глаза, слушая меня. — Должен признать, она была необычной женщиной и, наверное, великой королевой. Хорошая история, смертная. В следующий раз расскажешь мне другую. Но мне, свидетелю настоящего величия и мощи, твоя сказка кажется забавной, не более.

— Почему же? — за недолгий срок наших вечерних сказок у меня образовалось свое место в золотом море. Я обычно устраивалась на толстом плаще, который специально находился для этих целей в сокровищнице. Это дракон мог возлежать на золоте, но не я.

— Женщина не может править, это абсурд, — заявил ящер и зарылся в монеты с головой.

Замечательно, он еще и сторонник домостроя и патриархального права… Как мне не хватает амазонок. Монеты под моими ногами пришли в движение, от чего я, не удержав равновесие, упала.

— Вы, в большинстве своем, дуры, — заявил Смауг. — Ты вот не только дура, но и самое неуклюжее существо. Постоянно падаешь, спотыкаешься… — начал ворчать он.

Замечательный дракон мне достался, не правда ли?

Более или менее налаженный быт. Вечерние посиделки с драконом. И то, что я почти перестала его бояться. Нет, здравое опасение осталось, но Смауг больше не вызывал панического ужаса, как в первое время в этом мире. Просто потому, что я поняла — ящер не станет убивать меня без причины. И вред не причинит — по-своему дракон даже заботился обо мне. Несмотря на свой ужасный характер и постоянные оскорбления, запугивать ему меня уже не удавалось так легко.

Я скучала в Эреборе — дракон большую часть дня или спал, или купался в золоте. Он терпеть не мог, когда ему мешали.

Мне запрещалось покидать Гору, но Смауг ничего не сказал о запрете на прогулки внутри. Царство гномов потрясало колоссальным размахом и действовало на меня подавляюще — чувствовать себя незначительной песчинкой не так приятно. Еще и очень одинокой. Как ни крути, я потеряла всё, что было для меня дорогим и родным. И за две недели невозможно забыть о утрате.

Сказочное Средиземье было когда-то для меня мечтой, невероятной и далекой. Но чужой. Я чувствовала себя лишним элементом и крайне смутно представляла свою жизнь здесь. В моем мире у меня была семья, планы на будущее, профессия и друзья. Я знала, как поступать в той или иной ситуации. Здесь же все мои знания и умения были бесполезны. Я терялась в относительной, но все же безопасности Одинокой Горы и даже не могла представить, что делать, если окажусь на просторах Средиземья. Я ничуть не была фанаткой отдыха на лоне дикой природы. Истинное дитя города, все мои столкновения с природой — это поездки за город на шашлыки, дача и отдых на море.

Честно оценивая свои силы, я понимала, что не смогу выжить — стойкой героиней мне не бывать.

Я ценила комфорт, упорядоченную жизнь… Нужно ли говорить, что произошедшая катастрофа здорово выбила меня из колеи?

Я даже не знала, сколько времени осталось до прихода незваных гостей — Короля-Под-Горой и его банды. Смотря фильм и читая книгу, я целиком и полностью поддерживала Торина Дубощита. Но теперь его приход был для меня концом спокойной жизни. Так что я заочно не любила всю их компанию. Смауг был злом уже знакомым и близким. А чего ждать от гномов, я не представляла и дрожала от мыслей о войне, которую они принесут за собой. Очень эгоистично, не правда ли? Победившие гномы, скорее всего, не разрешат человечке остаться в своем царстве. А я не представляла, куда мне идти.

Я рассказала дракону о будущем, пусть и с некоторыми правками, но Смауг не спешил что-то делать. Словно, вытащив из меня всю историю, решил пустить все на самотек.

Что совсем не в его характере, это я понимала уже тогда. Так почему он ничего не делает? Я мучительно размышляла. Не то, что бы я желала, чтобы дракон навестил Синие Горы и Шир и выжег все там дотла. Но бездействие ящера, чем дальше, тем больше меня тревожило.

Смауг Ужасный, на самом-то деле, был ужасным лентяем. Любимое занятие после купания в золоте — сон. Дракон дрых большую часть времени. Оживлялся только тогда, когда мы говорили, или тогда, когда орал на меня. Похоже, я чуть разбавляла монотонность его существования и, хоть он и не любил перемены, не мог отказаться от разнообразия. Еще и эльфов обзывал ледяными статуями. Судьба столкнула меня с величайшим лодырем Средиземья. И этим титулом Смауг очень дорожил. Я удивлялась ему: захватив Гору и сокровища, он как будто потерял всякий интерес к жизни за пределами сокровищницы. Его ничего не трогало, а прочие существа вызывали только скуку. До тех пор, пока не пытались обворовать дракона…

Смауг как-то признался, что отлично чует то, что эльфы, люди и гномы называли Тьмой. Дракон знал о возрождении Саурона до того, как Белый Совет проявил вялое беспокойство собирающимся мраком. И этот тысячелетний негодяй собирался славно повеселиться, наблюдая за их возней. Чью-либо сторону он принимать не собирался.

Белый Совет он метко обозвал союзом юбки — из-за Галадриэль. А бывший ручной пес Моргота у дракона трепета не вызывал.

Леди Галадриэль беспокоилась зря о драконе, он собирался оставаться нейтральным, наплевав на все назревающие войны. Ему дела не было до судьбы остальных. Эгоизм Смауга был его отличительной чертой, как и нездоровый пофигизм.

Неудивительно, что я заскучала. И, однажды, прихватив лампу и флягу с водой, отправилась на поиски приключений. Желание исследовать Эребор было сильнее любых страхов. Да и здравый смысл говорил, что единственная опасность здесь — в очередной раз спящий дракон. Кроме того, уходить слишком далеко и глубоко я не собиралась. И надеялась, если что, ящер меня найдет.

Первым делом я решилась проверить кладовые на первом уровне, куда привел меня Смауг. До этого я была всего в трех комнатах. И, наконец, забраться на зависшие над пропастью воздушные мосты из зеленоватого, словно светящегося изнутри, камня. Они влекли меня давно: оттуда можно будет охватить взглядом панораму Эребора почти целиком. К выходу из Горы я не собиралась даже приближаться — предупреждение дракона намертво отпечаталось в сознании.

Одна из комнат, которую я считала кладовой, оказалась жилой — большой камин, кровать, шкафы с бумагами и низкий рабочий стол с толстыми книгами. Десяток перьев и золотая чернильница. Сдув пыль со страниц раскрытой книги, я увидела столбцы с незаконченными записями. Языка я не знала, но не нужно иметь семи пядей во лбу, чтобы понять, что это какая-то учетная книга. Значит, здесь жил смотритель кладовых, или как это называлось здесь?

В покоях была еще одна дверь, богато украшенная голубыми камушками и, стоило свету моей лампы упасть на них, они заискрились, как маленькие кусочки неба. Дверь была не заперта, и я вошла, попав в женские покои, кардинально отличающиеся своим уютом от первой комнаты. Здесь все, начиная от мебели и заканчивая толстым ковром с очень яркими узорами, было призвано обеспечить своей хозяйке беззаботное существование.

Любование комнатой прервала неприятная находка — истлевшее тело в богатом платье. Гномка сжимала в руках узелок. Наверное, она собиралась бежать, но не успела…

Я не могла даже похоронить ее… В случившемся с ней не было моей вины, но я чувствовала себя виноватой. Может за то, что привязывалась к ее убийце?

Сглотнув сухость в горле, я сердито вытерла слезы. Я приучила себя не смотреть на тела, идя по своим делам. Но лучше мне от этого не стало. По ночам мне казалось, что было слышно, как плачут мертвые, лежавшие вот так, без прощания и похорон. Взгляд упал на стену, где на меня смотрел чуть потускневший портрет. Черные косы, венец, длинная белоснежная вуаль и теплые голубые глаза. В уголке красиво выведенная надпись на языке гномов. Прочесть ее я не могла, но и так было понятно, кто изображен на картине — мертвая хозяйка так понравившейся мне комнаты. Она была очень молодой и полной жизни и надежд…

Я сдернула с кровати покрывало и, чувствуя тошноту, попыталась аккуратно переложить тело на него. Я собиралась ее похоронить, единственное, что могла сделать. И дала себе слово — пока нахожусь здесь, захоронить всех, кого смогу. Пусть я ничего не знаю о похоронных обрядах гномов. Но это меньшее из того, что я должна сделать.

Подходящее место я обнаружила случайно. Из кухни, где я готовила, шли десятки коридоров — по ним доставляли еду во все уголки Эребора. Один из этих коридоров вел прямо вниз, никуда не сворачивая, в громадную пещеру, полную битых камней. Побывав там, я так и не поняла, что гномы там делали, и для чего столько кирпича.

Я тряслась, как осиновый лист, неся на руках практически ничего не весившие кости, завернутые в покрывало, как в саван. В пещере я забрела подальше от входа и принялась за работу: очистить пространство и сложить из камня могильный холмик. Работа была тяжелой больше в моральном смысле, я справилась быстро. Но еще долго стояла рядом, не думая ни о чем.

Именно в таком состоянии меня застал ощутимый толчок — Смауг проснулся и чем-то очень недоволен. Скорее всего, моим отсутствием. Как скоро он меня найдет? Проверять границы терпения дракона было последним, чего я хотела.

— Спи с миром, и пусть Золотые Чертоги Махала откроют для тебя свои двери, — поклонившись, я поспешила выбраться. Уже предвкушая выволочку, которую устроит мне ящер.

Именно потому, что я так спешила, оступилась и неудачно упала. В ноге что-то хрустнуло, и я взвыла от боли. Моя лампа выпала из рук прямо на камни и погасла. Я не могла встать, села с большим трудом в кромешной темноте. Куда идти не представляла, а нога горела болью.

* * *

Рассказ от лица Смауга Ужасного

Бестолковая человечка. В очередной раз, он уже устал считать в какой, попала в передрягу…

А ведь Смауг раньше, до встречи с ней, считал себя терпеливым существом. Создатель и Властелин учил своих драконов контролю не самыми гуманными методами. Им разрешалось все, кроме одного: нарушить приказ Хозяина.

Дракон ударил хвостом, оставив на прочной колонне хорошую вмятину. Он уже успел подзабыть, каково это — злиться и почти переживать за другое существо. Смертное и удивительно хрупкое. Бестолковое и любопытное, как и все люди. Дракон за свою долгую жизнь не раз сталкивался с Пришедшими Следом: иногда это были великие герои древности, чаще пленники Черной Твердыни, реже Смертные Рыцари, присягнувшие на верность Властелину. Змея, скажем честно, не заинтересовали эти букашки с такой короткой жизнью. Зачем узнавать тех, кто умрет через ничтожно короткий для него срок?

Его удивлял замысел Эру: среди живущих бесконечно долго существ, населявших Эдоре, люди не должны были ничем выделяться. Он еще помнил первых из них: слабых, беспомощных и глупых, только что пришедших в мир. Но вопреки всем насмешкам молодая поросль, человеческий род креп, набирал силу и знания. Пройдут века, и с ушедшей Первой эпохой ослабнет мощь Перворожденных. Эльфы все больше будут гаснуть в своей извечной тоске, а люди засияют ярче.

Смауг видел, чем это обернется, и почти сожалел — конец этой эпохи близок, а следующая будет принадлежать людям. Он предчувствовал только скуку. Тех, с кем он мог поговорить на равных, не осталось, не то, чтобы он сильно скучал по своим крылатым собратьям. Оставшись последним великим драконом Средиземья, он не спешил покорять и испепелять. Войны наскучили ему еще в Первую Эпоху.

Он желал покоя, именно для этой цели взял по праву сильного Эребор. Хозяин, в свое время, вложил в драконов жажду сокровищ, такую сильную, что противостоять ей было невозможно.

Он спал на золоте, в покое, которого так хотел. Пока однажды не появилась эта девица.

Смауг, в отличие от наивной Яны, давно не верил в случайности. Если она пришла в Арду, значит на то воля Высшей Силы. Дракон видел, как постепенно девочка вплетается, становится частью реальности, где ей изначально не было места, и мир едва уловимо, но меняется. Такое было под силу только одному…

Владыка тоже менял мир, «пресветлые» назовут это Искажением. Смауг прикрыл глаза — его появление, вообще появление драконов — и есть искажение. Искажение, с которым ничего не могли поделать силы Запада, только отгородиться от него. Потому что принять то, что мир Искажен безвозвратно, Валар не могли, не желали. И это искажение будет всегда, до самого конца мира.

Смауг не надеялся увидеть Арду Возрожденную, ему, как и всему созданному Мелькором, предстояло сгинуть в очистительном огне. Пусть будет так.

Он еще не решил, что будет делать с самонадеянным Торином Дубощитом и его отрядом глупцов. Чему он и научился у Владыки, так это не всегда выбирать очевидные пути. Его насторожило имя Гэндальфа в рассказе Яны.

Дракон знал, кто на самом деле скрывается за маской вечно сующего нос в чужие дела мага. И предпочел не иметь никаких дел с посланником Валинора и его Владык. От одной мысли об этом у него начинали свербеть крылья и чесаться клыки. Не то, чтобы он отказался поджарить одного из истари, но вмешательство майяр не сулило ничего хорошего. Он это еще по Саурону помнил.

Смауг принюхался и пошел на запах девчонки. У драконов самое острое зрение и нюх из всех созданий Средиземья.

Вопреки убеждению человеческого отродья, Гору он знал прекрасно. И поэтому без труда нашел зареванную пропажу, которая обрадовалась ему, как родному.

— Кому я говорил сидеть на месте? — рявкнул Смауг. — Дурра… Хватит реветь! Встать можешь? — он подцепил лапой несчастье и спокойно пошел к выходу.

Дракон старался держать девочку как можно нежнее, хотя искушение сжать лапу было сильно — раз и навсегда избавиться от беспокойной и бестолковой человечки. Она раз за разом испытывала его терпение, но пока он держал свой нрав в узде. Она развлекала его своей наивной болтовней, но раздражала без меры неприспособленностью к жизни. В какой-то мере он чувствовал себя ответственным за нее.

Девчонка спала, усыпленная чарами его голоса. Но нога… Если не вправить вывих, дело будет плохо. Дракон вздохнул и решился… Все равно придется это сделать, человечка замучает его своим плачем и стенаниями.

Если бы кто-то в тот момент оказался в самом сердце Эребора, в сокровищнице, то стал свидетелем зрелища, которого не было уже больше тысячелетия — огромный, багряно-золотой дракон взмахнул крыльями, поднимая бурю, и через мгновение на осыпавшихся монетах стоял, вроде бы, как эльф, с ног до головы закованный в золотые доспехи покрытые по краям изменчивым огненным узором. У эльфа было благородное лицо, которое не назвать прекрасным: на нем не было света перворожденных, но видна была порода и темная гордость. Собранные в толстую косу пшенично желтые волосы вспыхивали огненными искрами. У эльдар не бывает таких глаз с вертикальным зрачком и мрачной насмешкой, видимо, над самим собой. Единственное сходство — это уши, точь-в-точь, как у настоящих эльфов. Эдакая изощренная насмешка создавшего это существо над перворожденными.

Кроме того, эльфы также высоки, но они легки и изящны. А неуверенно стоящий змееглазый мужчина был высок и массивен. Он не был элегантным эльфийским клинком, а напоминал тяжелый двуручный меч.

— Непривычно, барлог меня задери… — пробурчал он удивительно знакомым голосом. — Ладно, осмотрим ногу дуррочки… И обратно, в любимый облик. Хорошо, что она спит, иначе воображаю ее визг, — чуть улыбнулся Смауг, что придало его лицу толику мягкости.

После того, как я упала, и без того неблагодушный дракон впал в совсем мерзкое настроение. Несмотря на то, что нога на следующее утро была почти в порядке, я получила от Смауга целый поток угроз, упреков, наставлений и запретов. Будь я чуть наивней, заподозрила бы ящера в заботе обо мне.

Но эта робкая мысль растворилась без следа уже на следующий день. Дракон-таки был отборнейшей сволочью и садистом.

Он решил тренировать меня, чтобы я больше не запутывалась в своих двух ногах и не падала на ровном месте. Дракон, видимо, решил, что если выматывать меня до дрожащих ног, то сил искать себе приключения у меня не останется. Ну что же, Смауг оказался прав, как и практически всегда. Позже я буду очень благодарна ему за обучение.

В прошлой жизни я любила гулять, но особо спортивной не была. Более того, мои попытки заняться спортом заканчивались ничем — в основном из-за моей же лени и жалости к себе, это если говорить откровенно. Но тут филонить не получалось: ящер считал, что результат достигается кровью и потом, и никак иначе. Он безжалостно гонял меня по несколько часов, не забывая словесно издеваться. Слова одобрения я слышала от него очень редко, да и то в виде насмешки.

— Еще раз, — Смауг лежал на полу и легонько махал хвостом, заставляя меня прыгать и уворачиваться.

Я всерьез опасалась того, что ящер зашибет меня насмерть — хвост дракона украшали острейшие шипы, больше похожие на горные пики. Но реакция Смауга была не чета моей, он всегда успевал остановить удар и не причинить мне серьезного вреда. Еще одно любимое развлечение ящера: ловля меня — я бегу из-за всех сил по огромным залам, а дракон неторопливо ползет сзади и время от времени подгоняет крошечными сгустками огня.

Экзекуция прекращается после того, как меня совсем оставляют силы. И я еще жаловалась на лень Смауга? Точно дура!

Ленивым гад был только, если дело не касалось помучить ближнего своего.

Еще мы говорили, теперь он не только слушал, но и рассказывал сам. Дракон знал так много и столько всего разного. Нет, он по-прежнему обзывался, но иногда мог сказать доброе слово.

— Ты столько рассказала мне о своем мире, смертная…

Смауг положил голову на лапы, крылья раскинуты вширь, закрывая собой сокровищницу от края до края. Я сижу и бездумно смотрю в золотые глаза — дракон спокоен и добродушен, насколько это вообще возможно. От него исходит тепло и ровный свет, который причудливо преломляется в окружающих нас драгоценностях, от чего на нас пляшут разноцветные огни. Я сижу прямо перед его мордой и вожу рукой по монетам, просто механически слушая их едва слышный звон.

— Ты скучаешь по нему?

— Да, — я говорю честно, зная, что Смауг обязательно почует ложь. Да и зачем мне врать?

— Хотела бы вернуться? — в его глазах странное напряжение, как будто ответ для него действительно важен.

— Да, — эхом откликаюсь я. Но прекрасно знаю, что не смогу, ведь там я мертва. — Но больше я хочу жить, пусть и так, — еще один правдивый ответ.

— В Арде есть силы, которые, наверное, способны тебе помочь… Ты ведь знаешь об истари?

— Скорее всего, им это не по силам, да и зачем им помогать мне? — дракон согласно прикрывает веки.

— Мне нечего ждать хорошего от сил Запада, но ты не несешь зла, — Смауг хитро прищурился. — Неужели ты, знающая историю, не веришь в правосудие Валар?

— Мне известно одно: Великим давно нет дела до бед Средиземья, — говорю я с горечью. — И они не склонны помогать тем, кто не вписывается в их картину мира. Я уж точно лишний элемент…

— Хулишь Валар? — насмешничает Смауг. — Или не веришь в их могущество? — в его колдовском взоре я на мгновение увидела страшную картину — содрогающаяся земля, повсюду бой — и внизу и наверху. В небесах сражаются драконы и великие орлы. Летящий корабль, сияющий необыкновенным светом… — Мало кто способен читать в глазах дракона… Да, это мое воспоминание, и ты догадалась о чем оно: Война Гнева. С тех пор я возненавидел войну…

— Каким он был? — задала я вопрос, который мучал меня все это время. Я уже поняла, что прочитанное мной в книгах не всегда есть истина.

— Он? — дракон улыбнулся с болью, гневом и тоской. — Беспощадным, сильнейшим, великим, темным… Одиноким… Я прожил долгую жизнь, но уверен, что подобных ему не было и не будет. Он был величайшим бунтовщиком и моим Владыкой.

Он говорил о своем создателе с причудливой смесью чувств — боль, восхищение, преклонение, ненависть, любовь, скорбь? Это было больше, чем я могла понять и принять.

— Ты скучаешь? — Осмелилась я, чувствуя себя не в своей тарелке. Какое право я имею лезть к нему в душу?

— По рекам крови, убийствам и уюту Твердыни? Конечно, — саркастично произнес Смауг. — По сожранным эльфам, людям и гномам.

Я так и не поняла, шутит он или говорит серьезно. Простым характер Смауга не назвать, он может быть совершенно серьезным, но при этом в глубине души насмехаться над вами.

В тот вечер мы говорили откровенно, и он стал мне еще ближе. Чувство парадоксальной привязанности к нему во мне только крепло. Я была упрямой, в том числе в выборе тех, кем буду дорожить, и, в большинстве случаев, плевала на мнение остальных по поводу этого человека. Змей из фильма казался мне лишь карикатурой, подделкой с настоящего дракона. При этом иногда я настолько увлекалась, что переставала видеть в нем жестокость, жажду золота, мерзкий нрав и общую злобность. Но обычно это помрачение рассудка обрывал сам Смауг, и я снова видела в нем желчного ящера. А не героя трагической пьесы.

На рыцаря печального образа он походил меньше всего. Даже добродушный ящер оставался собой — хитрым, изворотливым гадом.

— Знаешь, человечка, что от хирда проглоченных коротышек у порядочного дракона может быть изжога? — начал жаловаться дракон. — А уж воняют они… — Смауг закатил глаза. — Поверь существу с абсолютным нюхом, вовсе не фиалками. А эльфы портят аппетит своими постными рожами и…

— Даже знать не хочу, — я закрыла уши руками.

Смауг захохотал, от чего мне показалось, что начался камнепад.

— Нельзя же быть такой впечатлительной, человеческое отродье, — фыркнул дракон. — Ты же лопаешь подгоревшие каши собственного приготовления и не морщишься?

Я вздохнула: уровень моих кулинарных способностей можно назвать «два с минусом». Да и готовить на здешней плите уметь нужно. Смауг высмеивал меня еще и по этому поводу.

— Сейчас на поверхности ночь, — внезапно произнес ящер и встал, складывая крылья. — Яна, хочешь увидеть звезды?

Еще бы не хотеть! Я мечтала о дуновении ветерка, о небе и траве.

— Садись, — Смауг подставил мне лапу, а не схватил по-обыкновенному, без предупреждения. — Так быстрее будет.

И действительно: мы быстро дошли до разбитых ворот в царство гномов. Дракон легко скользил по большим глыбам. И вскоре поставил меня на оплавленные плиты прямо перед входом. Сам же остался в тени главного входа. Дуновение осеннего ветра пробрало меня до костей, но я улыбалась, любуясь бесконечной звездной бездной над своей головой. В такие моменты я и дома остро жалела, что людям не даны крылья, и мне не взлететь в вышину, куда меня всегда манило.

Но стоило опустить взгляд, перед мной предстала Пустошь Смауга во всей своей красе. И это было действительно страшно…

Обгоревшие деревья, серая спекшаяся земля и летавший по воздуху запах гари. Мой взгляд выхватил остатки того, что когда-то было большим торговым городом Дейлом. «Без счета жизней забрал он в тот день…» Всплыли в голове слова Бильбо из Шира.

— Нравится, смертная? — прозвучал громовой голос дракона. — Вот почему меня прозвали Ужасным…

Если я чему и научилась за время пребывания в Арде, так это — идти до конца. Я и раньше была упряма, но ящер испортил меня окончательно.

Если Смауг надеялся на то, что сможет оттолкнуть меня, то он ошибся. Знания о его разрушительных свершениях всегда были со мной. Я никогда не забывала, кто передо мной — Змей Севера, Смауг Ужасный, Дракон Моргота…

Но я была человеком… Я была женщиной, поэтому больше полагалась на чувства, чем на разум. Может не так уж и зря дракон постоянно называл меня «дуррой»?

Кем я не была, так это лицемеркой. Увиденное напугало, ошеломило меня, причинило острую боль. Я долго справлялась с этим — Смауг знал, что я привязываюсь к нему, и выверено нанес жестокий удар. По сей день не понимаю, чего он желал, чего добивался от меня: страха или же ненависти? Я не собиралась больше бояться и не хотела, не могла ненавидеть. Растущее чувство, которому я не умела, не могла дать определение, подчас оказалось сильнее жесткой, но правды. Как бы не хорохорился Смауг, для нас обоих это было испытанием.

Он умел быть заботливым, пусть и на свой лад.

Смауг был утомленным жизнью. Любимая тактика — маскировать истинные мотивы под пологом сарказма, едкого юмора и ругательств. Он бы сожрал меня, если бы узнал, что напоминает мне ежа… Да-да, ежа! Который фырчит и прячет под колючками слабое нутро. Но это я ему сказать не осмелилась. Хотя даже мечтала лицезреть его физиономию после такого признания. Дракон бесился, замечая смешинки у меня в глазах, и допытывался о причине моего периодического хихиканья. Ничего не добившись, он обычно ворчал на тему «легкомысленных самок»…

Дракон, оказывается, был ценителем искусства и разбирался в нем прекрасно. Вообразите, он знал бесконечное множество стихов и песен, от некоторых у меня душа уходила в пятки. Однажды, когда я уже буду знать его «тайну», Смауг споет мне те, что сочинил его Владыка. Эта музыка поразит меня своей красотой и созвучностью миру. Долго не буду верить, что совершенные строки написал тот, кого нолдор называли Черный Враг Мира.

Чем дольше я жила в Арде, тем больше влюблялась в этот удивительный, сказочный мир.

Едкие сентенции Смауга обычно не давали мне расплыться розовой лужицей умиления. Дракон, нужно отдать ему должное, никогда не преуменьшал ни своих поступков, ни чужих. Он говорил правду почти всегда, жестокую, неприятную, но правду.

Меня и по сей день поражают пейзажи Средиземья, нереальные по своему природному совершенству. Я видела Золотой Лес с высоты птичьего полета, гостила в Имладрисе, считала домом Эребор, была очарована столицей Гондора, но только одно место смогла назвать домом. Самое неожиданное. Скажу одно, Смауг любил поражать и не замахивался на ничтожные цели.

После всех испытаний в относительно спокойной и мирной жизни мы с ним забирались далеко на восток. Встречали много людей, совсем не похожих на рохонцев, гондорцев, эстраготцев. И не все встречи были приятны. Скажу только одно: дракон почти исполнил свою мечту — поджечь истари. Рядом со мной он чувствовал себя почти молодым, как признался Смауг. Я так радовалась, что моего дракона никогда не затронет эльфийская тоска, не смотря на его второй облик. Но это будет спустя много лет…

Пока же я ничего не знала… И скажу, что когда открылась правда, моим единственным желанием было расцарапать смазливую мордашку этого лжеца. А вторым — поцеловать эти ядовито усмехающиеся губы. Нужно сказать, дракона очень позабавила моя воинственная злость.

Я свободно говорила на весторне, но ни читать, ни писать не умела. И Смауг вызвался научить. Учителем он, признаться, был прекрасным, но таким же придирчивым, как тренером. Ящер проводил меня в библиотеку Эребора — она ничуть не пострадала. Честно сказать, огромный зал с книгами привел меня в уныние — почти все были на языке гномов. Да и дракон, знавший все наречия, языки и диалекты пояснил, что множество книг посвящены техническим наукам — обработке драгоценностей, созданию оружия и механизмов, строительству и фортификации, горному делу. Был шкаф, забитый эльфийскими трудами по истории на сидарине и, вот сюрприз, на квенья! Художественная литература опять же писалась для гномов. Чей тайный язык я не надеялась когда-либо выучить. Но были и книги, написанные людьми — описание военных походов, осад и битв, история Нуменора, Гондора и Анора, и сборники стихов.

Через несколько месяцев я найду лирику, стихи, песни на синдарине в покоях, некогда принадлежавших Торину Дубощиту. Пара книг была с дарственной надписью от владыки эльфов Лихолесья. Упорный эльфоненавистник переводил все это на свой язык, а некоторые стихи положил на музыку.

Не подумайте, я не люблю рыться в чужих вещах. Просто, только подумать: Дубощит, судя по книгам, когда-то считал, что от эльфов исходит вовсе не вред.

Я набралась смелости и спросила у Смауга, что случилось в тот день — ужасные и кровавые подробности я предпочла бы не знать. Но мне было интересно, неужели Трандуил не помог? Просто развернулся и ушел, как было показано в фильмах?

И оказалось, да. Он был, прежде всего, королем и не стал понапрасну отправлять на верную гибель свой народ. В легких кольчугах эльфы не смогли бы противостоять Смаугу, только погибли бы зря. И дракон бы не поручился, что после атаки эльфов не полетел и не выжег бы Лихолесье к чертям! Их луки и стрелы ни за что бы не пробили шкуру дракона. В общем, предприятие было безнадежным с самого начала, Трандуил это понял и поступил, как должен был.

Торин его возненавидел, как и всех перворожденных…

— Бегать ты стала лучше, — довольно заключил Смауг. — Мы выучили алфавит, и ты начала читать. Пишешь по-прежнему ужасно, но это дело практики. Так, смертная, я решил, что тебе пора освоить оружие, чтобы в случае чего ты могла постоять за себя, — дракон лучился самодовольством.

Я же сохраняла умеренный оптимизм: а вы попробуйте одновременно бежать, уворачиваться и твердить алфавит в правильном порядке. И только после того сможете указывать мне на то, что я должна в ножки дракону падать за то, что он возится со мной! Благодарной я, конечно, была, но умеренно. Потому, что была регулярно осмеяна, бита и унижена.

Самой передовой и надежной системой обучения дракон считал много кнута и крошечный пряник.

И это, нужно отдать ему должное, действовало — а ты попробуй сдайся и упади, когда тебе угрожают поджечь волосы и задницу.

Как учитель, Смауг был этакой помесью сволочного ящера и не менее сволочного ситха. О могуществе Темной стороны Силы не вещал, но негуманными приемами обучения пользовался вовсю.

— Иди, отдохни, и я жду вечернюю историю, — приказал Смауг, прикрывая глаза, подремать собирался, гад.

Ох, как мне хотелось показать дракону международный неприличный жест… Но моя болтливость, не подумав, рассказала ящеру и о таких способах выразить свое отношение к происходящему людей моего мира. Смауг, конечно, прошелся в своей отточенной манере по людскому скудоумию и вырождению в обоих мирах в Арде и в моем — но запомнил, гад…

Я оттирала себя в ванной больше часа от пыли, пота, грязи и паутины — дракон сегодня знатно повозил мной по полу, который за столько лет без уборки и с огромной натяжкой чистым не назовешь.

Стирку я мужественно отложила на завтра, а может и на послезавтра. Завернувшись в широкий, но коротковатый халат, потопала вниз. Как же я намучалась с обычными женскими делами — такими, как бритье ног и других частей тела. Но голь на выдумки хитра, и на что женщина не пойдет, чтобы быть красивой — пусть и перед драконом.

— Закончи вчерашнюю историю о фараоне Тутмосе.

Кто бы мог подумать, что Смауг подсядет на реальную историю моего мира. В пору радоваться, что этот предмет я всегда нежно обожала.

— Для человека ты не обделена даром красноречия, — нехотя признал дракон. — Теперь можешь спрашивать у меня…

— Расскажи о Сауроне, — ляпнула я.

Дракон поперхнулся, смерил меня взглядом и насмешливо фыркнул.

— Умеешь же ты, человеческое отродье, выбирать гадости на сон грядущий…

Отчего-то правую руку своего Владыки ящер терпеть не мог, почти как эльфов. И, кто бы сомневался, он начал рассказ с наказания Саурона за потерю крепости, отвоеванной девой Лютиэн.

И как меня не вырвало?

Смауг сказал, что я обладаю красноречием, но сам меня переплюнул в этом во много раз. Во всяком случае, описание наказания для провинившегося Гортхаура Жестокого от Владыки заставило меня позеленеть. Мелькор был жесток, как жесток может быть только фактически полностью бессмертное существо, стоящее неизмеримо выше других.

Дракон ценил свою свободу. Падение Моргота сняло с него оковы… Но даже при всей жестокости, от которой трепетали не только противники Вала, но и его сторонники, ящер все равно не мог спокойно вспоминать окончательное падение своего Владыки. И за предательство в Войне Гнева он так ненавидел темного майя Саурона.

Ящер не хотел мстить ему, но на его сторону не встал бы ни за что. Смауг покорился бы только одному. Но Мелькор будет пребывать за Стенами Ночи до Последней Битвы.

Он безмерно устал от войн, но жил с неизменной тоской по тому, кем был, когда непоколебимо стояла Черная Твердыня.

Хотя тоска не мешала ему давать не самые лестные отзывы противникам, а уж своих бывших соратников дракон и вовсе не щадил. Единственный, о ком дракон отзывался с благоговением, был Мелькор. Он преклонялся перед своим Создателем несмотря на то, что тот в конце проиграл. Смауг был уверен, что Он знал, каким страшным будет конец с самого начала.

Смешно будет сказать, что плод Искажения почитал Эру. Хотя вслух произносил его имя в моменты самых больших душевных тревог.

Я полюбила сидеть в тронном зале, не знаю почему, но мне там легче думалось. Я садилась на ступеньки около поврежденного драконом трона Королей-Под-Горой и смотрела в пустоту. Чтобы не сидеть на холодной и твердой поверхности, приволокла подушку. Предки Торина, наверное, в своих гробницах перевернулись — человечка оскверняет своим присутствием место славы и власти правителей гномов. Там, в своем мире, который мне казался почти нереальным теперь, я часто читала фанфики по Хоббиту. Торин/ОЖП — самый многочисленный, в кого только бравый гном не влюблялся. В реальности, как водится, все было иначе — гномы были очень горды и еще раз горды. Они высокомерно относились ко всем другим народам. Брак с человеком считался делом неслыханным и невозможным.

Гордыня ни за что бы не позволила народу Торина признать своей королевой неизвестную человеческую женщину. И я это не о себе говорю, слава Валар, король-изгнанник меня не привлекал. Объективно я видела Торина в фильме и на детском портрете в его покоях. Но из мальчика, смотревшего на меня с полотна, должен вырасти красивый мужчина. На мой скромный взгляд, чтобы полюбить Дубощита, нужно принять его «прекрасный» характер. Что в книге, что фильме этот характер вызывал во мне зубовный скрежет. И что-то мне подсказывало, что и в здешней реальности мы с ним во мнениях не сойдемся. Как покажут дальнейшие события, предчувствие меня не обмануло.

Если говорить правду, созданный Аулэ народ гномов не растерял ни трудолюбия, ни умений, ни силы, которые даровал им их создатель. Но гномы приобрели совершенно самостоятельно жадность, неуживчивость, гордыню и подозрительность ко всем, кто не гном. Подаренные няшкой Сауроном владыкам гномов кольца лишь усилили все это на энную степень.

Видевший своими глазами праотцов нынешних семи кланов и самого Дарина Бессмертного Смауг считал, что гномы в погоне за богатствами утеряли значительную часть самих себя. Раньше о них шла слава, как о великих мастерах, уступавших только мастерству эльфов-нолдор. Теперь о них судачили, как о жадных коротышках.

Дракона и самого ослепила жажда золота, но он и не отрицал этого. Он не мог преодолеть этого влечения, да и не желал, если быть с вами честной. Смауг не жалел ни о чем из совершенного. И мук совести у него в помине не было. Он откровенно издевался над моим желанием захоронить останки гномов, но не мешал.

Превыше всех и всего дракон ценил свои несметные сокровища и не собирался с ними расставаться.

Именно поэтому однажды утром Смауг покинул Гору… Он приказал мне не выходить за пределы сокровищницы и обещал быстро вернуться. А чтобы не было соблазна нарушить приказ, эта крылатая сволочь перевернула один из больших сундуков с серебром и заставила меня выбирать его из золота и складывать обратно.

Вернулся ящер настолько благодушным, что мне опять стало дурно. Мысли были самыми скверными: куда его могло понести? Я по опыту знала: таким благостным дракон бывал в одном случае — если сделал кому-то другому очень плохо.

— Где ты был?

— Спроси лучше, что я принес, — хохотнул Смауг, от чего по сокровищнице пронесся рокот. Он передней лапой положил к моим ногам большой тюк из материи. — Развязывай… Нет, ты долго провозишься, а если дать нож, отрежешь себе пальцы, — дракон когтем вспорол ткань, и мне под ноги высыпался целый ворох разноцветных тряпок. — Это все тебе…

Я присела и наугад вытащила из кучи темно-зеленое, сплошь расшитое золотой нитью, платье. Из нежнейшей шерсти, с длинными рукавами и точь-в-точь на меня. Белый, шитый серебром, плащ, черный, серый, тяжелое платье из красного бархата, нижние юбки с кружевами, сорочки, и много других вещей. Все было достойным дочери короля и абсолютно новым.

— Там еще еда уложена и книги, — небрежно бросил дракон. — Переноси к себе все это в комнату, я отнесу продукты на кухню, потом разложишь. И Яна, чтобы я больше не видел на тебе этих гномьих обносков. Чего застыла? — закатил глаза Смауг. — Потом скажешь спасибо, а сейчас марш переодеваться.

Мне понравились вещи, не вижу смысла скрывать. Но меня все больше тревожил вопрос: где ящер их взял? И как сильно пострадало невинное население? Логично было предположить, что он слетал в Эсгарот, в ближайшее поселение людей к нам. Зачем? Представления пока не имею. Ну не за покупками же для меня.

Приказы Смауга я все еще выполняла беспрекословно, поэтому сгребла часть вещей и поспешила наверх. За две ходки по ступенькам перенесла все подарки в комнату, где просто свалила общей кучей на кровать.

Переодеваться ужасно не хотелось… Просто потому, что я боялась, что из-за всей этой красоты пострадали, а то и погибли невинные люди. Смауг, если ему хоть что-то не нравилось, был скор на расправу. Дракон уже успел вернуться в сокровищницу и, видимо, ждал меня…

Я стащила с себя куртку, расшнуровала корсет, а потом сняла рубашку. В общую кучу на полу последовали штаны… Кстати, из белья у меня были только трусики, в которых я попала в этот мир. Представляете себе, как это приятно? Гномки были намного шире и больше меня в этом месте. Да и брезговала я, если честно, брать чужие вещи для таких деликатных нужд. Но брезгливость брезгливостью, а нижняя часть туалета быстро приходит в негодность, если носить не снимая, пусть и стирая каждый вечер. На мое счастье я обнаружила что-то вроде мастерской швеи и где со своими навыками смогла сшить перемену с третьей попытки. Свободное время у меня было: пока дракон спал, я шила, так что запас теперь был.

Мое внимание привлекла коробка, перевязанная кокетливым розовым бантиком и, открыв ее, я присвистнула — местные красотки хоть и вынуждены были отказаться от коротких юбок и платьев, но в белье знали толк.

— Человечка, ты что там, от счастья скончалась? — позвал Смауг с немалой язвительностью. Но, к его счастью, не стал заглядывать в такие огромные окна комнаты.

— Сейчас буду!

То самое зеленое платье село, как влитое, и шнуровка была спереди. Нашлись и замечательные чулочки, и туфли без каблука, напоминающие лодочки из моего родного мира. Только на лодочках, что я носила не было жемчуга, нашитого на украшающий носок бант. Вытаскивая туфельки, разноцветная масса тряпок сдвинулась и открыла еще одну коробку поменьше. Подняв ее крышку, я нашла гребни, расчески, зеркало и ленты.

Я распустила практичную косичку, положила свою резинку с мишками — все вещи из своего мира я очень ценила, пусть их было не так уж и много. И принялась расчесываться настоящей расческой! Блин, какое же это счастье, иметь такую простую вещь, а не обходиться пальцами. Сразу себя человеком чувствуешь, нет, даже больше, женщиной!

Посмотреть на себя в зеркало полностью я не могла, но внутренний голос твердил, что я прекрасна. Так что по лестнице в сокровищницу я спускалась не как на казнь или не сбегала, путаясь в ногах, в зависимости от настроения Смауга. Нет, я шла медленно, как королевна и чувствовала себя ею…

Золотые глаза Смауга смотрели на меня с доселе незнакомым мне выражением. Хотя казалось, в каком только настроении я его не видела. Позже я узнаю, что так драконы смотрят на добычу, которую хотят вовсе не съесть…

Смауг не любил и не умел себе отказывать ни в чем… По крайней мере, с тех пор, как сам стал себе хозяином. Он был гадом, сволочью и жестоким убийцей и совершенно не собирался скрывать неприглядные стороны своего характера, а уж тем более меняться. Но Яна, человечка, находила в нем что-то другое, то, о чем он и сам давно позабыл.

Он был драконом… Последним из Великих Змеев Севера…

Смауг выпустил струю дыма из ноздрей. На самом деле быть последним из кого-то грустно и немного страшно. Потому, что после тебя не останется никого.

Яна, его невольная то ли гостья, то ли пленница, Смауг еще не определился, была возмутительно молода по меркам бессмертных. И так же возмутительно наивна и добра. И глупа… Чего стоила ее затея в погребении гномов? На взгляд дракона затея бесполезная, напрасная и просто-напросто идиотская. Но препятствовать он ей не стал. Во-первых, потому, что от этого большого вреда не будет, человечка будет занята и не сможет искать приключения. Приглядывать за ней, чтобы Яна не свернула свою хрупкую шею, было утомительно.

Ему не была свойственна скорбь. Дракон не умел сожалеть… Его природа такова, что он делал необходимое без раздумий. Убивал он без всяких эмоций по этому поводу.

Он и все его собратья изначально были свирепыми убийцами. Такова их природа и желание создавшего их. Почему он должен стыдиться своей природы? Убивать для него было так же естественно, как спать или лететь в небе. Как дышать огнем. Но, в отличие от животных, Владыка вложил в них разум. Долгая жизнь отточила его до предела.

Яна испытывала к нему явную и крепнувшую с каждым днем симпатию и при этом сожалела об убитых им. Смауг разрывался между насмешливым пренебрежением за ее слабость и восхищением силой духа. Разве он не видел, насколько девочку на самом деле страшат эти истлевшие трупы? Но она все равно с упорством находит их и хоронит в заброшенной шахте. Определенно, девчонка не ищет легких путей. Еще одно противоречие, из которых состоит их мир — слабое тело и почти стальная воля в таком юном существе. Почти полное отсутствие опыта, но верная интуиция. Мало кто из великих храбрецов этого мира осмелился заснуть рядом с ним. А эта беспечная девочка делает это каждый день…

И в ее карих глазках нет больше ужаса. Она просто не ждет подвоха.

Можно просто умилиться или взбеситься. Девчонка была слишком доверчивой для их мира. Смауг боялся даже представить, что бы случилось с ней, окажись она не у него…

И главной опасностью были бы, как раз, не дикие звери, не орки или гоблины, а люди. Ее соплеменники. Яна не смогла, не сумела бы в случае чего себя защитить. А законы служат защитой только своим, никак не чужакам. Если бы что-то случилось, то никто бы не вступился. Благородства в людских сердцах все меньше, а вот злости и жадности все больше.

Смауг знал людей, которые силой, благородством духа превосходили многих и многих, кто бессмертен. Один такой человек дерзнул ограбить Владыку и пережить это. Но Берена, сына Барахира, вел Рок, перед лицом которого и первый из Валар — песчинка. Потомкам Берена дракон был изрядно признателен за эпическое развоплощение двоедушника Саурона. Презренный предатель осмелился примерить титул, принадлежавший не ему. Смауг посчитал, что шатание в бестелесном облике тысячелетие — достаточное наказание само по себе. А ведь Владыка когда-то же недооценил человека. И такой умный ученик повторил ошибку учителя. А грандиознейший провал с Нуменором он вспоминал, едва не мурлыча. За последние три тысячелетия не было ни одного раза, чтобы Саурон не обломался.

И не лажанул… Великого чародея и темного майя в Ангбанде любил только сам Владыка, волки, созданные Сауроном, и эта кровососущая стерва Тхурингвэтиль. Между первым помощником Мелькора и его зверюшками-драконами существовала давняя нелюбовь. Возможно потому, что Гортхаур был, по своей сути, предателем, а драконы все, как один, были преданы Владыке? Драки между высшими чинами были запрещены, иначе еще тогда кто-нибудь поправил бы Саурону его смазливую мордашку, которую он так любил.

Просьба Яны рассказать о Сауроне только всколыхнула в нем застаревшую ненависть. Поэтому он рассказал ей то, чему сам был свидетелем. Владыка никому никогда не прощал неудач. Тем более, как можно было распустить гарнизон Минас-Тирита мелкими группами на разведку, а самим остаться в крепости с волками и пленниками? И это боясь ненормальных Феанорингов и Фингона. Маэндросу Высокому вполне бы хватило дерзости и отваги, чтобы попытаться взять крепость. Или его братьям. Но эта эльфийская дева успела раньше. Как Саурон бежал от нее и пса Валинора, по ставке ходили самые неприличные слухи. А в каком он явился виде? Неудивительно, что Владыка взъярился.

Все они воевали в войнах Владыки с эльфами-нолдор, но, в отличие от первого из них — Глаурунга, имели второй облик. И могли летать. В эльфийских преданиях, относящихся к Первой Эпохе, сохранились скудные сведения о чудовищно сильных воинах в золотых доспехах со змеиными зрачками. Но нолдор не знали, с кем они сражаются на самом деле.

В Войну Гнева их удар был таким могучим, что силы Валар были отброшены от врат Ангбанда на покрытую пеплом равнину Анфауглит. Если бы Саурон не предал их, они бы победили. Из-за этого предательства с Запада примчал Эарендиль на Вингилоте и великие Орлы Манве во главе с Торондором. Все его собратья пали, а он выжил лишь благодаря тому, что сумел обернуться и уйти. Все равно уже было ничего не изменить.

Вопрос о предателе невольно разбередил его разум и заставил действовать. Смауг решил, что пора бы нанести визит жителям воняющего гнилью и рыбой Эсгарота, которых он милостиво терпел рядом с собой. И напомнить, что их жалкие жизни при них до сих пор только потому, что они сидят тихо.

Кроме того, он рассудил совместить приятное с полезным — было больно смотреть, как Яна носит обноски гномов. Они ей были коротки и безбожно широки.

Смауг не планировал жечь этот городишко, только напомнить жителям, что не стоит помогать тем, кто возжелал его золота. Теперь Дубощиту будет нечего рассчитывать на помощь и гостеприимство эсгаротцев. Он их напугал до мокрых штанов… Дракон сморщил морду: коротышку бургомистра уж точно. А для этого всего лишь стоило приземлиться недалеко от ворот и одним ударом хвоста снести их. Он даже ничего не подпалил. Лицезрения его особы этим трусам хватило за глаза.

Заказанные вещи и продукты ему принесли почти тотчас. И Смауг, веселясь, отобрал самое лучшее. Несмотря на удручающую бедность всего населения, бургомистр ни в чем себе не отказывал. В его доме нашлись устроившие его платья и прочие мелочи. Все, естественно, было новым и самым лучшим, что могло найтись в городе.

Смауг забрал тюк и обещал наведаться в будущем, чем довел население до ужаса.

Людишки настолько испугались, что попытались всучить ему какую-то обморочную девицу. Видимо решили, что раз он потребовал женские вещи, то нужно еще и дать ту, что все это богатство будет носить. Потеющий и воняющий мочой, для тонкого нюха дракона — невыносимо, бургомистр утверждал, что сия девица первая красавица всея Эсгарота, да еще и девственница.

Смауг на секунду представил себе реакцию Яны на такой трофей и отказался. Пусть он и практически неуязвимый дракон, но стоит поберечься: он уже не так молод. А женщина в гневе страшна и разрушительна.

В зеленом платье с распущенными темными волосами Яна была красива. По человеческим меркам.

Но его никогда не привлекали в этом смысле эльфийки — умирали быстро, тосковали много и были костлявы, как будто вообще не ели. А воительницы из нолдор еще и норовили сбежать или перерезать глотку. Обычно они предпочитали смерть в пыточных позору. И сломить такую было практически невозможно. Смауг в золотые деньки юности предпочитал людских дев, те были умнее и не злили.

Во втором облике, кроме минуса уязвимости, был один огромный плюс. Познавший радости плоти больше всех вместе взятых, Валар Мелькор не обделил в этом своих созданий. В Ангбанде знали толк не только в пытках, войнах, пирах или попросту пьянках, но и радостях плоти.

Яна, хрупко-уязвимая, вызвала в нем знакомый жар желания сделать своей. И Смауг не собирался себе отказывать, как и принуждать ее. Ненависти в его жизни и так было более чем достаточно!

Когда ящер рассказал о своем вояже в Эсгарот, я смеялась. Сама по себе история была веселой, но все же перевешивало то, что Смауг никого не убил и не разрушил город. То есть, по меркам драконов, вел себя кротко, аки агнец.

Меня во всем этом смущало одно: после прилета змей вел себя подозрительно и смотрел на меня странно. Будь он мужиком, я бы сказала — слюнями капал. Но от такой нелепой мысли я беспечно отмахнулась. Смауг, конечно, зло, но не конченый извращенец, чтобы желать человека, когда сам он дракон. Меня одна мысль о желании дракона позабавила. Ох, если бы я знала…

До сих пор, спустя столько времени, простить себе не могу беспечности, пусть для меня все закончилось и более, чем хорошо.

Но от странного поведения меня отвлекло пугающее происшествие. Дело было так: я, верная данному себе слову, потихоньку хоронила останки гномов. Я как раз вышла из бокового коридора в один из больших залов, это происходило почти у входа. На руках у меня были кости, завернутые в покрывало. Замечу, что я уже успела привыкнуть к тишине и пустоте Эребора. Живых здесь было всего двое: Смауг и я. Сейчас дракон дрых в сокровищнице.

Я услышала шаркающие шаги и замерла, как статуя… Когда идет дракон, звук совсем другой. А тут — как будто кто-то дряхлый еле переставляет ноги прямо у меня за спиной.

Как в низкопробном фильме ужасов, я медленно поворачиваюсь назад, чтобы заорать. Буквально в метре от меня стоит нелепая и страшная фигура. Судя по роже — орк, точно такой, каких я видела в фильме. И эта морда пялится на меня и тянет скрюченные лапы. Это потом до меня дойдет, что даже орки не могут выглядеть наполовину разложившимися. У этой твари ребра проглядывали через плоть. Я, пиздец, как испугалась, и крик перешел в визг.

Как только тварь сделала крошечный шаг, в нее полетело то, что было у меня на руках — автоматическая реакция. Защищаться всем, чем можно. Кости ударились об уродливую морду, и я дала стрекача, не прекращая орать.

Смауг, разбуженный моим визгом, спешил узнать, что случилось. И куда я опять встряла? Я почти добежала до сокровищницы, как меня перехватила его лапа и подняла на уровень морды дракона. Смауг выглядел злым, еще бы, помешала лентяю спать. Но вместо того, чтобы испугаться, я вцепилась туда, куда смогла дотянуться руками: в шипы возле ноздрей дракона.

Спокойный взгляд знакомых золотых глаз дракона мигом меня успокоил, я почувствовала себя в безопасности.

— Кто тебя испугал, — рыкнул дракон. — Яна?

— Там, — ткнула рукой в сторону, где встретила орка. — Там какая-то тварь вроде орка, но он дохлый.

Смауг скептически меня осмотрел, но потом опустил на пол.

— Пойдем, взгляну на твоего орка, — ящер оскалился, из его ноздрей вырвалось по струе голубого пламени. — Держись позади…

Но далеко уйти мы не успели, неизвестная тварь шаркала к нам. Я пискнула и забежала за лапу дракона. Сам Смауг наклонил голову и выглядел, прямо скажем, озадаченным.

— Не подходи ближе, иначе, — Дракон выдохнул тонкую струю огня. И сгреб меня лапой, чтобы поднять повыше. — Ты ведь не просто дохлый орк? — в голосе Смауга появилась сила. — Говори, я приказываю…

Странная тварь зашипела, это, видимо, был смех, и остановилась. Так я смогла рассмотреть его получше. И увериться, что это нечто когда-то точно было орком.

— С каких пор ты держишь при себе человечек? — проговорило это существо странно низким голосом. — Помнится, ты всегда был к ним неравнодушен.

— Что ты такое? — властно спросил дракон. — Вернее, кто такой… Хотя, я догадываюсь.

— Не спеши жечь, змей… Я всего лишь голос…

— Сколь жалок ты стал, что используешь как посланника такое, — презрительно процедил Смауг.

— Не тебе мне говорить об этом, забившемуся в щель, как червь… Даже не поверил, когда дошла молва, что Смауг Ужасный решил размять крылья. У меня к тебе предложение, — существо мерзко улыбнулось. — Мы ведь, помнится, были на одной стороне.

Смауг зарычал и полыхнул огнем… Но почему-то сдержался и не спалил тварь дотла. Я уже догадывалась, кто прислал в Эребор это умертвие. Некромант из Дол Гулдура, он же Саурон, болтающийся в бестелесном облике, поскольку колечко «тю-тю». Здесь, недалеко, в Чернолесье. И, судя по всему, Темный Властелин снова собирает силы и пытается вербовать союзников.

Я бы могла испугаться, что ящер может присоединиться к Саурону, но знала, что Смауг так не поступит. Не из благородных побуждений, а просто потому, что он ненавидит Саурона. И лучше укусит себя за хвост, чем будет служить ему.

— Говори за себя, предатель, — с невыразимым отвращением произнес Смауг. — Зачем явился?

— Предложить союз последнему великому змею… Неужели ты не хочешь больше золота, власти, славы? Присоединяйся, и к нашим ногам падут целые народы, — щедро посулил орк.

— Мне это не интересно, — напоказ зевнул Смауг. — Если ты все, то прощай, — дракон раскрыл пасть и дыхнул столбом огня.

Я ослепла от жара, от вспышки, не видела, как тварь горела живьем. Слышала только ужасный вой.

— Смертная, — дракон легонько тряхнул лапой. — Ты что, сознание потеряла? — золотые глаза осмотрели меня с некоторой долей напряжения. — Яна, слушай внимательно и запоминай: с этого дня тебе запрещается покидать сокровищницу, не предупредив меня… — он немного помолчал. — Ты ведь догадалась, кто это был?

— Саурон… Но почему в таком теле? — задала я тревожащий меня вопрос.

— Мы давно знакомы, и этот хитрец предвидел конец переговоров. Посылать живых не было никакого смысла, я бы все равно не отпустил их. Кроме того, Гортхаур хотел поговорить сам, поэтому сделал мертвеца своими устами, — Дракон нервно хлестал хвостом. — С этого дня Гора переходит на осадное положение. Он видел тебя и подумал, что ты моя… — тут Смауг почти смутился.

— Ценная пленница, — нашла я выход. Еще даже не представляя насколько «ценная».

— Мне он сделать ничего не сможет, а вот тебе… Саурон всегда любил бить подло, в спину.

Честно говоря, мне почти стало не по себе, но я быстро успокоилась. Пока я в Эреборе, я в безопасности. Просто потому, что Смауг рядом. И мне нужно, чтобы так было как можно дольше, поэтому я рассказала дракону о слабом месте в его непробиваемом доспехе. Не хватало, чтобы он черную стрелу схватил, вылетая по делам. Уж в подлости и мстительности такого персонажа, как Саурон, я не сомневалась. Как и в том, что он попытается сполна отомстить дракону за отказ становиться рабом.

Конечно, предложение темного майя выглядело красиво на словах. Но девяти великим королям людей он тоже сулил власть, богатство, славу, и они взяли кольца. И все помнят, что это им принесло, и кто такие назгулы?

Смауг понимал это не хуже меня. И не собирался больше служить никому.

Саурону нельзя было ни верить, ни доверять. Думаю, после стольких-то лет в призрачном подобии он еще больше озлобился на всех, кто стал причиной его падения. И сейчас всеми силами жаждет отмщения и реванша за прошлые поражения. Только пока силенок маловато, чтобы поставить Средиземье на колени.

Ему не хватает кольца Власти… И, к моему несчастью, я знаю у кого оно. Радует только одно: Саурон не догадался, кто перед ним. Он не знает о том, что знаю я. Иначе и защита Смауга была слабым препятствием.

Если он доберется до кольца, тому Средиземью, что я успела полюбить всей душой, придет конец. Как и большинству живущих в этих землях. Жить под тиранией Саурона не хотелось. Хоть искать кольцо самой и упрашивать Смауга подбросить меня до Роковой Горы? Миссия невыполнимая, потому что я не была отважной героиней, а Смауг не шевельнет и крылом ради всех остальных. И главное препятствие: он никогда не оставит свои сокровища…

Торин так и не смог принять Синие Горы. Для него это место было никак не домом, временным пристанищем, да и только.

Одинокая Гора, Эребор — вот его дом и его народа. Он с тоской и болью вспоминал величественные залы Эребора. Теперь их дом захвачен драконом, а он — король без королевства. После всех пережитых несчастий все, что он смог дать своему народу — это спокойную жизнь далеко от дома. Сытую жизнь после всех скитаний и испытаний. Но сам он никогда не забывал о том, что все они потеряли. Он не забыл и не простил.

Все эти годы, полные страданий, он верил, что гномы вернут себе свое царство. Что если не он, то один из его племянников сядет на трон их предков, как законный Король-Под-Горой. И их род снова восстанет в богатстве и славе. Как и положено прямым потомкам Дурина Бессмертного.

Торин принял корону в самый нелегкий час. Его короновали на поле битвы при Азанулбизаре, после того, как его дед, король Трор, пал, а отец потерял разум. Тогда же он и стал Дубощитом. Тогда же похоронил брата и мужа сестры.

Его прекрасная, гордая Дис и ее сыновья, вот все, что у него осталось. Торин ценил слово сестры и любил ее превыше всех женщин мира. А племянники были ему все равно, что сыновья.

Он поклялся положить жизнь, но вернуть своему народу дом. Торин думал об этом не переставая все эти долгие годы вынужденного изгнания. Он искал способ убить змея. К сожалению, у гномов было не так уж много сведений о драконах. Сохранились древние предания о крылатой смерти, но их было мало. И там не было ничего о слабостях этих тварей. Он не был настолько наивен и безрассуден, чтобы идти на дракона без подготовки. Торин был уверен, что высокомерные зазнайки эльфы ведали больше, но он скорее бы умер, чем снова попросил помощи у эльфов. Его уже один раз предал тот, кого он считал другом.

С тех пор он ненавидел остроухих, будь то нолдор, авари или синда, все они одинаковы. И никому из них нельзя довериться.

Трандуил преподал ему хороший урок, который гном запомнил на всю жизнь. Эльфы слишком ценят свои бессмертные жизни, чтобы рисковать ими ради смертных. Подумать, когда-то он зачитывался эльфийскими историями и искреннее восхищался героями древности. Даже выучил синдарин. Юношеская глупость, не более того…

Но эльфы хранили память о тех временах, когда драконов было куда больше. Они сражались с ними. Значит у ящеров были слабые места. Трандуил не раз предостерегал деда Трора о его страсти к сокровищам, предупреждая, что такое несметное богатство может привлечь зло. Дед только смеялся, утверждая, что стены и врата Эребора удержат армию. Но не дракона…

Торин же не игнорировал предупреждения и даже расспрашивал тогда еще друга о Змеях Севера. Синда говорил о них не слишком охотно, но все же кое-что рассказал. Ящеров создал Моргот Бауглир, и он же вложил в них всепожирающее пламя и жажду золота. Смауг был единственной тварью, что пережила Войну Гнева. И именно поэтому он был так опасен.

— О чем думаешь, брат? — тихие шаги, черное платье и перевитые золотом косы Дис.

— О том же, что и всегда, — Торин усмехнулся. — Где мальчишки?

— Сбежали на охоту, — чуть нахмурилась Дис: шалости братьев, в самом деле, доставляли ей много хлопот. Особенно, когда неразлучная парочка была маленькой, двух таких озорников свет не видывал. — Но мне думается, опять шалят, — губы принцессы изогнула мягкая улыбка.

Нет, его сестра не была слабой. Дис была горда, своенравна и вспыльчива, но она была прежде всего матерью, и сыновья были ее единственной и главной радостью. После смерти мужа она оделась в траур, который не снимала и спустя столько лет. Его сестре была свойственна забота и особая мудрость, которой он не встречал ни в ком, кроме нее. Хотя в их общем детстве малышка Дис была сорванцом, бесценной внучкой, дочкой, сестрой. На любые проступки которой закрывал глаза не только отец, но подчас суровый дед. Все они обожали ее.

Дис с юности отличалась острым язычком и попадать на него не желал никто. Пользуясь своим положением принцессы, она всегда говорила то, что думает, мало заботясь о впечатлении, которые производят ее слова. Впрочем, способность едко и емко говорить осталась при ней.

— Ты выглядишь усталым, — Дис коснулась его руки. — Прошу тебя, Торин, оставь свои тяжелые думы, хоть ненадолго, и отдохни.

— Я поклялся отцу вернуть наш дом…

В синих, как у него, глазах сестры блеснула слеза. Тут же сердито стертая.

— Отец не знал, о чем просит тебя, — яростно возразила принцесса. — Эта клятва невыполнима и может свести тебя в могилу, брат. Я не перенесу еще одной потери, — печально произнесла она.

— Я не собираюсь умирать, — серьезно произнес Торин. — И ты ведь сильная, сестрица.

— Сильная, — красивое лицо Дис сделалось очень несчастным. — Но не каменная, чтобы не чувствовать боли.

Она бы многое могла сказать брату. Как выла по ночам, кусая подушку, чтобы не напугать сыновей. Как сердце чуть не разорвалось, когда увидела тело мужа. Как сидела и не могла даже заплакать, словно замерзло все внутри, а душа закаменела от боли. Но выдержала, не сломалась. Смогла стать опорой брату. Хозяйкой в его доме и в Синих горах.

Каждый день их народ видел одетую в черное, спокойно отдающую распоряжения принцессу из рода Дурина Бессмертного. Дочь королей.

Да, Махал, она научилась улыбаться и смеяться. Но иногда накатывало, и ей казалось, мгновение — и маска достоинства треснет на куски и осыплется, открывая лицо раздавленной горем старухи, а вовсе не величавой принцессы, которой ее знали брат, сыновья и их люди. Она боялась таких минут слабости, когда щемящая, непроходящая боль в сердце становилась слишком сильной, чтобы выносить ее. Но видя лица сыновей, Торина, ей становилось опять терпимо. В конце концов, Дис Эреборской есть, ради кого жить и бороться.

— Не грусти, сестра, я не сегодня ухожу в поход, — попытался пошутить Торин, за что его ожгли злым взглядом.

Торин поежился. Король он или не король, а сестренка Дис с легкостью стучала ему по лбу, как и своим сыновьям. Дис временами пугающе походила на его матушку, которая за слово поперек могла запустить в отца топориком поострей. Гномки были прелестными и нежными созданиями ровно до того момента, как разозлятся.

От расправы его спасли непутевые племянники, которые притащились с «охоты» почему-то без добычи и со связанными разноцветными лентами руками. Шалопаев вели под конвоем несколько совсем юных девушек-гномок. Но пленники выглядели до неприличия довольными своим конвоем. Ровно до того момента, когда заметили Короля-Под-Горой и свою добрую матушку, стоящих в галерее. Герои тут же поникли и сжались…

— Кили, Фили, что вы натворили в этот раз? — спросил Торин, предчувствуя еще одну нелепую историю из тех, в которые обожали влипать эти два балбеса. — Я поговорю с ними…

— Будь добр, — неласково произнесла Дис и удалилась, шурша юбками.

— Дядя, мы не виноваты… — хором, хитро блестя глазами.

Кто бы сомневался? Торин тяжело вздохнул: с ними всегда так, они не виноваты, оно само, они только хотели глянуть, что будет и так до бесконечности… Молоденькие гномки хихикали, но уходить не спешили. Зная, что от племянников правды не добиться, он решил расспросить леди. Самая смелая ответила, и Торин еле подавил желание выдрать обалдуев ремнем.

— И чем вы думали, когда пугали их? — Торин отчитывал стоящих на вытяжку племянников. Девушки, освободив руки идиотов от связных хитрым узлом лент, ушли. — И скажите на милость, где вы взяли шкуру варга? И чья идея была напялить ее на себя и напасть на дам?

— Моя, — Фили шагнул вперед с раскаянием на лице. Торин скептически хмыкнул: таким его давно не пробрать.

— Нет, моя, — Кили толкнул брата. — Это я придумал, честное слово, дядя!

— Вы раскаиваетесь? — кивнул Торин. — Не сомневаюсь, что да. Но наказание вам назначит матушка.

Мальчишки застонали и попытались разжалобить его. Торин улыбнулся и наградил обоих подзатыльниками.

— Марш к Дис, и чтобы до ужина я вас не видел, — приказал он. — И не слышал.

После произошедшего встревоженный Смауг совершенно не выносил моего долгого отсутствия. Величайший лентяй дошел до того, что отказывал себе в любимом занятии — сне. Дракон, видимо, куда лучше знал натуру своего подлого дружка и не сомневался, что тот захочет отплатить сторицей. Как покажут дальнейшие события, ящер был прав — только ему стоило волноваться не за человечку, а за себя.

Я тоже далеко не была так спокойна, как хотела показать. С самого момента попадания в Арду я спала, как младенец. После злополучного визита меня внезапно начали мучить на редкость реалистичные кошмары. Я просыпалась в холодном поту и с криком.

Что снилось? Хоть убейте, не вспомню точно, но что-то страшное…

Бурчащий про слабонервных девчонок Смауг приволок в сокровищницу ложе и приказал спать рядом. И, действительно, это помогло — больше кошмаров я не видела. Дракон одним своим присутствием отгонял дурные сны. Зато, будто сквозь сон, я стала чувствовать прикосновения чужих рук — осторожные и ласковые. Неизвестный в моем сне гладил мое лицо, касался волос, а напоследок целовал. Просыпалась я после таких снов с подозрениями. Но, увидев привычную ехидную морду Смауга, успокаивалась. И поздравляла себя с паранойей. До чего дошла: во сне чудятся мужские руки. А мужская особь на всю Одинокую Гору одна, и то дракон.

Дракон, который взялся за меня с удвоенной силой: к урокам языков и физической подготовки добавились тренировки с оружием… Ну, как с оружием, дракон выдал мне красивый, но абсолютно тупой кинжал. И поминутно закатывая глаза и рыча объяснял основные защитные движения. Естественно, у меня ничего не получалось. Обозленная постоянными словесными издевательствами я объяснила, что не такая тупая, как ящер думает. Просто тяжело встать в правильную стойку или сделать движения, если никогда не видел, как это.

Тут Смауг призадумался, да так, что велел мне убрать зубочистку и идти куда-нибудь погулять. Ему нужно подумать.

Я была так рада концу занятия, что даже не задала себе вопрос — о чем?

После почти добровольного дара жителей славного города Эсгарота мой рацион сильно расширился. Питаться одной кашей быстро надоедает. Получив вполне приличный запас разных продуктов, я с энтузиазмом взялась готовить. Из всей огромной кухни Эребора выбрала маленький закуток поближе к входу. Просто я, избалованное дитя современного мира, не представляла, что делать с огромными печами. Поэтому предпочла маленькую печь, на которую уходило мало дров и она была намного удобней.

— Яна! Смертная, — тяжело не услышать дракона.

Я как раз закончила варить суп и собиралась поджарить немного мяса. Хотя убила бы того, кто засунул непорезанную курицу, ненавижу разделывать. Дома всегда покупала уже готовые к употреблению продукты. Пришлось откладывать нож, мыть руки и спешить на зов. Смауг, если его заставить подождать, становился еще более невыносимым, чем обычно.

Дракон сидел прямо перед входом в кухни и бил хвостом, как недовольный кот. Я тоже не была слишком-то довольной: все свежее мясо, что притащил ящер, нужно было поскорее приготовить, а то пропадет. Холодильника в Эреборе я так и не обнаружила.

Ящер положил голову на лапы и молча рассматривал меня. Тем самым странным взглядом, который так меня пугал.

— Ты много спрашиваешь о Древних Днях, — задумчиво проговорил он. Но что-то не давало мне расслабиться, может быть пакостный огонек на дне золотого моря его глаз. — Твой интерес похож на любопытство детеныша, только начавшего познавать мир… Но ты будто боишься проявить интерес к сегодняшнему дню. Яна, хотела бы увидеть Средиземье, как видят его только драконы?

— Да… — сказала я с уверенностью, которой совсем не чувствовала. Просто что-то во мне кричало, что если сейчас откажусь, то больше такого предложения не получу и буду жалеть об этом до самого конца моего короткого человеческого века.

— Оденься теплее и иди к воротам, — дракон одним слитным стремительно-плавным движением встал. — Иди же, я жду…

Я никогда не собиралась так быстро. У меня тряслись руки, колотилось сердце… Слова Смауга значат, что я выполню свою мечту — обрету крылья пусть и ненадолго. Пусть и чужие. Но я увижу небо и землю с высоты доступной только птицам и драконам.

Смауг взял меня лапой и прижал к своему теплому бронированному боку. Он распахнул огромные алые крылья и пугающе легко оторвался от земли. У меня будто сердце остановилось, когда мы начали подниматься выше и выше. Дракон летел, мерно наращивая высоту. А я, с широко раскрытыми глазами, пыталась заставить себя сделать вдох. Мой восторг и страх от первого полета…

Их нельзя описать словами, ибо я не нашла слов, чтобы пересказать то, что я чувствовала в то прекрасное мгновение, ни в одном языке.

Мир лежал у моих ног… Я была ветром, я была воздухом, я была птицей… Я была свободна ото всех оков. Мне стало понятно извечное стремление человека к невозможному. Что бы ни было дальше, я пронесу это чувство свободы до самого конца, поклялась я себе…

Смауг сделал круг и сел на берегу Долгого Озера. Ящер не торопился отпускать меня, не торопился спрашивать. Он будто понимал, что я чувствую сейчас. А кто, как не он?

Невыразимые прекрасные глаза древнего существа смеялись с меня, но это был ласковый смех. Рожденный для полета наслаждался моим восторгом. И принимал безмолвную благодарность, как должное. Ведь я никогда и ни за что не забуду, кто подарил мне настоящее чудо. Первое из чудес, встретившихся мне в Арде.

— Это ли не счастье? — негромко спросил он и осторожно поставил меня на землю.

— Спасибо, — я прижалась щекой к шершавой чешуе.

— Не плачь, дуррочка…

И даже обидное обычно прозвище звучало нежно и ласково. Дракон царственно улегся и, сложив крылья, посмотрел на спокойную воду.

— Эпохи прошли, а полет — единственное, что не может наскучить, — Смауг поднял голову к небу. — Владыка дал нам крылья, а с ними свободу. Мелькор, принявший оковы плоти Айнур, лучше многих мудрых знал, как важна свобода. Пусть он и был Ба́углиром… Душителем свободных народов.

— Ты тоскуешь? — я села так, чтобы видеть глаза дракона.

— Да, и так будет всегда, — честно признался Смауг. — Его боялись, ненавидели, проклинали, — в глазах дракона горечь мешалась с усталостью. Усталостью тяжелой и невыносимой. — Но мы, созданные им, всегда любили Его. Пусть я и последний, но драконов будут помнить. Мы — воплощение его замысла. Но я принес сюда тебя не только для серьезных разговоров. Думала, я не вижу, Яна, что ты тоскуешь в горе?

— Спасибо, — не стала отрицать очевидное я, а лишь поблагодарила за заботу, казалось бы, несвойственную этому невозможному существу. — Я должна сказать, должна предупредить, — мучительно краснея начала я.

— О чем же? — мягко произнес Смауг.

— У тебя брешь в доспехах, — выпалила, наплевав на все остальное Средиземье. Я не могла, не хотела терять этого ящера. И это было большим, чем человеческий эгоизм, не он двигал мной, а страх за дорогое сердцу существо.

— Знаю, — спокойно кивнул головой дракон. — Все собираюсь починить, но руки не доходят.

— Что не доходит? — не поняла я и уставилась на ящера.

— Лапы, — поспешно исправился Смауг. — Оговорился, с кем не бывает. Лучше посмотри, как красиво! — острейший коготь указал на пламенеющую в лучах закатного солнца воду. — И ты не замерзла, смертная?

Я чувствовала все что угодно, только не холод. Мне скорее даже было жарко. Ножки, ручки тряслись, а мысли в голове скакали, как бешеные белки. Мысленно я все еще летела. И допускала, что душевное равновесие обрету не скоро, слишком сильным было впечатление, чтобы успокоиться вот так сразу. Я была счастлива…

Случайно проплывающие мимо рыбаки увидели невозможную картину — ало-золотой гигантский змей и на его фоне хрупкая и маленькая фигурка человеческой девушки. Эти двое беседовали, не замечая ничего вокруг. А девушка еще и смеялась. Неудивительно, что свидетелям такого чуда никто не поверил. Жители Эсгарота посоветовали рыбакам пойти проспаться и не морочить честным людям голову небылицами.

Задумался лишь один человек… Его звали Бард, он был потомком Гириона. В будущем молва должна была прославить его под именем Барда Лучника за небывалый подвиг, что он совершил.

Смауг был невероятно силен. Дракона вполне можно было сравнить по мощи с всесокрушающей природной стихией. Он был чуточку огнем, чуточку воздухом. Словно насмехаясь над всеблагими, Валар Мелькор вложил в своих лучших творений не темное пламя Удуна, а то, что было отблеском Анора. Искаженного на его лад, но все же.

Великие змеи создавались не только как оружие последнего шанса против ратей Валинора, но как те, кто в случае победы Черного Врага должны были сжечь старый мир дотла.

Смауг тосковал по Древним Дням, потому как он сам и мир вокруг был юн. Он помнил все и пронес эту память через эпохи. Он был мудр, но прятал эту мудрость, считая более верным оружием коварство, и в то же время Змей был верен своему слову. Вечный насмешник иногда очень уважительно отзывался о некоторых из своих противников. Кипучие битвы Бередианда не оставили на его золотой чешуе следов, не стертых временем, но временами Смауг вспоминал поглощенные водой земли с горечью.

Кто бы мог подумать, что созданный Величайшим Врагом эльфов дракон будет с нескрываемым уважением отзываться о некоторых князьях нолдор и почти скорбеть об их судьбе? И при этом оставаясь твердым в преданности своему Владыке.

Но это так. Мои воспоминания, почти истертые тем шоком, что я пережила. Правда, это прекрасно, но часто слишком жестоко для слабых сердец. Я себя слабой отнюдь не считала. Во мне не было героизма или огромного благородства. Но я была способна при необходимости стоять на своем до самого конца, до последней возможности. Я была обычным человеком, и жизнь совсем не готовила меня к великим свершениям. Во мне даже особых задатков не было, разве кроме того, что я всегда старалась верить в хорошее, что бы там ни было.

Ох, как я разозлилась, когда поняла какой дурой была! И как, должно быть, веселился один саркастичный ящер над моей наивностью.

А началось все, как водится, с самой обычной для человека вещи — простуды…

Стремительно приближалась зима, в Эреборе становилось все холоднее. Я же часто после тренировок с драконом тащилась по коридорам вся мокрая. А Смауг, похоже, до этого момента не подозревал, насколько человек хрупок.

Очередное утро для меня началось с боли во всем теле, дикого озноба и кашля. Встать я не могла. Так мне было плохо. Дракон, не увидев меня с утра, нисколько не встревожился, решил, что я отсыпаюсь после вчерашней изнурительной пробежки с препятствиями.

Неладное эта мудрая ящерица заподозрила через пару часов, когда я просто отключилась от температуры. Вообразите морду Смауга, когда он, заглянув в окно, увидел скрюченное тельце, мокрые волосы и треснувшие губы? Вот и я вообразить не смогла. Зато много чего выслушала от дракона. Он заявил, что это я все специально ему назло: сначала заболела, а потом, дурра, не позвала на помощь. Но это будет потом…

Сейчас же я открыла глаза не на том свете и не в палатах Мандоса, куда уже, думала, отправлюсь. Даже речь заготовила для владыки Намо, по большей части обвинительную. Ну, а что вы хотите от больной с высокой температурой?

Нет, очнулась я в своей комнате в Эреборе — закутанная в два одеяла, в камине пылал огонь. На лбу тряпка с завернутыми травами. Сама я, переодетая, с убранными в косу волосами, полулежу на двух подушках.

А возле камина сидит некто, весь с головы до пят закованный в золотой доспех. Мне видно лишь пшеничную косу да кончик острого уха, явно эльфийского. Паниковать и орать я почему-то не спешила. Спросите, почему? Да потому, что Смауг не пустил бы ни ко мне, ни, что главнее, в сокровищницу враждебно настроенное существо. Первое, о чем я подумала, что душка-дракон слетал в Лихолесье, что-то там подпалил или разгромил — без разницы — и достал для меня настоящего эльфийского целителя. Иначе свое почти сносное самочувствие я объяснить не могу.

Первое, что мне захотелось — расцеловать морду Смауга, а второе, извините, пить.

— Давно очнулась? У тебя ритм сердца изменился, — произнес эльф таким знакомым глубоким голосом и повернулся.

Я дернулась было и застыла, как парализованная… У этого типа были такие родные золотые глаза с вертикальным зрачком. Смутное узнавание разбилось об веское: такого не может быть! Профессор не писал, значит я до сих пор брежу от жара.

— Это что, бред?

— Не бойся меня, Яна. Это я, Смауг, — этот произнес мягко и, вместе с этим, по-Смауговски насмешливо.

— Нет, — пропищала я, нащупывая засунутый накануне под подушку кинжал. Смауг учил меня бить тогда, когда от меня меньше всего ждут сопротивления, не то что нападения. — Где Смауг?

— Присмотрись, дуррочка, — предположительно эльф плавно встал и указал рукой на столик у огня с таким необходимым оружием. — Не это ли ищешь, смертная?

Меня окончательно убедил ощутимый рокот в последнем слове. Так, словно где-то совсем рядом смеялся мой родной дракон.

— И давно ты можешь так? — мне было очень и очень любопытно. У профессора ничего такого не было. Но и еще я начинала злиться. И в основном потому, что до меня медленно, но верно доходило, что все эти ночные прикосновения мне не почудились.

— С момента создания, — просто ответил Смауг Золотой и сжал обнаженную ладонь. Единственное место, не скрытое блестящим металлом. — Непрошеный дар Владыки. Он пожелал, чтобы мы все, кроме первого, могли иметь второй облик.

— Ты обернулся потому…

— Потому, что ты умирала, идиотка, — рыкнул Смауг, и его глаза вдруг загорелись тем самым пламенем. — Эпоха минула с тех пор, как я принимал этот облик в последний раз. Но по-другому тебя было не спасти.

Что было дальше? Меня напоили какой-то горькой настойкой, поменяли компресс на лбу, дракон угрозами и уговорами влил в меня тарелку супа и усыпил чарами своего голоса. Перед тем, как наведенный магией сон сломил мою волю, я почувствовала крепкое объятие и легкий поцелуй.

Второе мое пробуждение было лучше первого хотя бы тем, что я больше не чувствовала себя амебой и тем, что дракона или не знаю, как теперь его называть, в комнате не было. На подушке я обнаружила флакон со знакомым мне горьким лекарством и записку, написанную размашистым почерком. Я уже читала, но медленно. Приказ выпить лекарство и оставаться в постели. Смауг обещал скоро вернуться.

А вот вторая часть была на эльфийском. Я сразу узнала буквы. Но это был не синдарин, которому меня начали потихоньку учить. Тенгвы были совершенно другими, я бы сказала более сложными, но вместе с тем благородными. Квенья, язык Изгнанников нолдор.

— Ты не переведешь, и не старайся, — Смауг стоял в дверях, держа в руках поднос с вкусно пахнущим содержимым. — Это квенья, эти строки написал Маглор Златокователь в дни Долгого Мира для своей утерянной возлюбленной, что осталась на том берегу Моря Разлуки.

— И зачем? — я коснулась строк давно позабытого на этих землях языка.

— Потому, что я так захотел, — пожал плечами Смауг. Он поставил поднос на стол и сел на край моей кровати. — Ты ведь восхищаешься ими? Первый дом всегда снискивал и величайшую ненависть, и такую же любовь. Я слышал, как часто ты напеваешь песни своего родного мира об Арде.

О, дева ветра и морей,

Твои глаза рассветных дней,

Твои прекрасные черты не тронуты огнем и тьмой,

И память о тебе светла в сердце мятежного певца

Не ступить больше на светлый брег,

Кровью запятнавшего себя.

Надежда умерла,

Прощенья нет, забвения не жди,

И больше не ищи любви,

Здесь для нас есть лишь полные чаши крови и слез,

Но память жива.

Смауг закончил песню, а потом вмиг все испортил… Я сидела, зачарованная красотой песни, красотой голоса. И неясной надеждой в конце.

— Как раз для восторженных девиц, — едко припечатал дракон. — История похождений этого благородного менестреля общеизвестна. Хочешь расскажу?

— Нет уж, обойдусь, — я поплотнее закуталась в одеяло и не менее едко потребовала. — Лучше скажи, кто это, когда я спала, распускал руки? Судя по твоему собственному рассказу об обычаях и законах Средиземья, этот некто должен на мне жениться.

— Не наглей, смертная, — усмехнулся Смауг. — И, кроме того, для нас, темных, нет таких суровых правил. О свадьбе поговорим, когда ты, невеста, перестанешь напоминать цветом и красой первых орков.

Меня снова накормили, дали лекарство, сопроводили до туалета. И знаете, что? Дракон определенно готовит лучше, чем я. Смауг, уложив меня в постель, не спешил уходить, вместо этого подтащил кресло ближе к моей постели и устроился в нём с какой-то книжкой на гномьем.

Хоть мне и приказано было засыпать, я больше рассматривала самого Смауга. Часто задерживаясь на породистом, но начисто лишенном приветливости лице, на широких плечах, закованных в золото. И сколько не присматривалась, не смогла найти на его доспехах ни одного шва или крепления.

— Я могу его снять в любой момент, — буркнул ящер. — Смотри, — он вытянул вперед правую руку. Неяркая вспышка красного огня и вот ладонь до локтя без своей защиты. — Спи, Яна. Поговорим, когда окрепнешь.

Ага, поговорим… Нет, я была вовсе не идиоткой, чтобы злить дракона по-настоящему. Но все-таки моя злость и вопросы никуда не делись. Было бы намного легче, если бы я могла высказать все Смаугу в лицо, но для этого нужно забыть страх перед ним полностью. А я, несмотря на всю его заботу, не обольщалась: имея дела с таким существом ни за что не забывай об осторожности и здравом смысле, потому, что это единственное, что тебя спасет. Я ни на миг не позволяла себе забыть, кто передо мной и на что он способен. Пусть пока дракон не причинил мне ни малейшего вреда и вообще вел себя на редкость благородно…

А что, скажете, не так? Он дал мне кров, еду, защиту. Он учил меня, заботился. И ничего не потребовал в замен. Скольких людей в моем, нашем мире, способных на такое, знаете лично вы?

Пусть я давно не верю, что мне будет дано еще раз увидеть Землю, или в то, что я выберусь из темницы иначе, чем на плаху, пусть этот дневник не прочитают, но написанное пером не вырубишь и топором. Пусть наша история живет не только в лживых летописях и в обманчивой молве, но и на этих страницах. Для меня это важно. Несмотря ни на что.

Этому я научилась у дракона — помнить и мириться с правдой, какой горькой бы она ни была. Смауг подарил мне много чудес. Он дал мне дом в совершенно чужом мире. Он дал мне надежду, что когда-то Арда станет мне родной. В результате надежда обманула, а сердце разбилось, пусть будет так. За все нужно платить, а за любовь, если она настоящая, тем более.

Все время, пока я болела, Смауг оставался в своем втором облике. Так что вскоре я перестала от него шарахаться и привыкла к разительному отличию. Пусть ящер и стал мужчиной, он все же остался тем же драконом — вредным, саркастичным, ехидным и циничным. Проблемой стало то, что я часто ловила себя на том, что откровенно засматриваюсь…

Мне нравилось волевое лицо с такими необыкновенными глазами. А его волосы с пляшущими язычками пламени вовсе приводили в какой-то детский восторг. Хотелось коснуться и проверить, обжигают ли эти так похожие на светлячков огоньки.

Я понимала, что Смауг был красив мужественной, необычной красотой. И тем, что был одновременно похож на эльфа и не похож. Он не напоминал карикатуру, просто был другим. Позже, увидев настоящих перворожденных, я решу, что дракон был не извращением их сути — такими были орки. Он был просто напросто лишен того, с чем каждый эльф приходил в этот мир — света. И это не делало его ни плохим, ни злым. В сущности он был самим собой и резким контрастом с остальным миром. Смауг воплотил в себе виденье почти всемогущей сущности. Он был искажением и нес в себе то, что прочим народам недоступно — свободу от оков Арды и залов Мандоса. Смерть дракона — это окончательная гибель, пустота…

Не дорога за пределы, как у людей, не палаты Исцеления, как у эльдар и Валинор. Дракон уходит безвозвратно, в никуда.

Как-то я спросила у него, боится ли он? В ответ получила долю привычной насмешки и полное равнодушие. Смаугу было плевать на Арду Возрожденную и на то, что после гибели его ничего не ждет. Дракон давным-давно принял то, что для сотворенных Владыкой Мелькором существ нет простых и понятных путей. И пусть они были созданы искажением, но на путь служения встали сами. Преданность Морготу в них вытекала вовсе не из страха, а из любви к нему.

Видевшие Смауга не поверят, что такой, как он, способен любить. А иные вовсе проклянут меня за эти строки. Но что они знают о любви дракона? Ничего.

Было ли это волей Эру или сам Моргот не стал лишать своих творений этого дара, но драконы понимали любовь и умели любить. Так же, как и были наделены чувствами, пусть и, зачастую, не самыми светлыми и благородными. Мой дракон знал страсть, но любви остерегался. Считая ее разрушительной силой. А любивших угадайте кем? Правильно, глупцами.

Удивительные перемены: совсем недавно боялась ящера до потери внятной речи, а теперь считаю его своим. Ваше мнение о моем интеллекте оставьте, пожалуйста, при себе. Мои чувства к Смаугу вытекали из его ко мне отношения. И будет справедливо сказать, что до сих пор он обо мне заботился, пусть и по-своему.

Выздоравливала я медленно, но верно. С каждым днем становилось лучше. Тем более дракон оказался великолепной сиделкой. А его зелья, пусть и отвратительные на вкус, помогали лучше, чем все «чудо-таблетки» аптек моего родного мира. Смауг умел готовить, пусть все его блюда были обязательно мясными и с необычным вкусом из-за специй, которые он туда добавлял. Овощи, фрукты он презирал, пусть и признавал их полезность для слабого человеческого организма. Он принципиально не ел траву. Зато потреблял чуть обжаренное мясо в огромных количествах.

Мне посчастливилось увидеть, как ест дракон в своем втором облике — много и с удовольствием.

Смауг несколько раз посещал несчастных жителей Эсгарота, пока я спала, и так же летал на охоту и на сбор трав, из которых делал лекарства для меня. Пусть он и ворчал, что слишком стар, чтобы десять раз на дню менять облик из-за капризов несносной девчонки, но я-то видела, что Смауг доволен и собой, и своей активностью. В змеях изначально не было ничего от эльфийского покоя, но они не были так суетливы, как люди.

Драконы не страдали тягой к постоянной перемене мест, но при этом были очень любопытны. У ящера обязательно должно быть логово. Место, которое он мог бы назвать домом. После громадного Ангбанда его привлекали огромные пещеры. Эльфийскую архитектуру Второй и Третьей Эпохи змей считал слишком хлипкой, слишком изящной — на счастье эльфов. А вот основательность гномов привлекала Смауга куда больше.

Король Трор сам обрек своей народ на несчастья: столько сокровищ обязательно должны были привлечь алчный взгляд, и привлекли…

Кроме Великих Змеев Севера были и те, кого Смауг презрительно называл «червяками». Местом их обитания были Северные Пустоши, расположенные к северу от Эред Митрин. Не наделенные, в отличие от Смауга и его собратьев, разумом, речью и вторым обликом, они были жалкой подделкой. Но отличались злобностью и привычкой убивать и разрушать все на своем пути.

— К счастью для Средиземья, эти недоделки не слишком сильны, — наставительно произнес Смауг Золотой. — Кроме того, их огонь очень слаб в сравнении с моим.

— Они такие же большие, как и ты?

— Нет, конечно, — чуть обиженно, как мне показалось, хмыкнул Смауг. — Я такого «дракона» лапой пришибу. Хуже этих жалких ящериц только те крылатые уроды, которых создал Саурон… — лицо дракона стало замкнутым и холодным. — Ни один уважающий себя змей не согласится нести на своей спине умертвие, бывшее когда-то к тому же смертным корольком.

— Смауг, ты ведь говоришь о назгулах?

— Не дрожи, — насмешливо бросил он. — Сюда они не явятся… И мы же договорились, Яна, — дракон прищурился. — Я рассказываю, а ты доедаешь суп. Или мне залить его силой?

Он встал со вполне очевидным намерением выполнить свою угрозу, но я тут же схватила ложку, показывая, что я кушаю. Смауг довольно кивнул и вернулся в кресло.

— Кожа да кости, — буркнул он. — Посмотреть не на что. Одни глазенки любопытные и остались, — вдруг мягко произнес дракон.

— Хотела спросить, твой огонь сможет сжечь кольцо власти?

— Все, кроме того, что Саурон выковал в огне Роковой Горы, — Смауг внимательно посмотрел на меня. — Бледная, больная и все рвется спасти мир. Я раскрою тебе один секрет, Яна… — ящер замер, а потом принюхался. — Сиди здесь, у нас кажется незваный гость.

Не успела я толком спросить, что случилось, Смауг вылетел из комнаты, на ходу перевоплощаясь в дракона. И от его рыка содрогнулись своды Одинокой Горы. Я сидела некоторое время в ступоре — испуганная, оглушенная. Дракон покинул сокровищницу и, судя по всему, ловил гостя на верхних уровнях. Доев сваренный Смаугом укрепляющий силы суп, я бросила ложку и встала. Если честно, было жутко любопытно, кто там такой наглый и отважный (читайте — тупой), чтобы потревожить дракона в его же логове.

Накинув на плечи плед, я закуталась в него, пряча халат и ночную рубашку. Смауг все еще настаивал, как умел он один, на постельном режиме.

Я как раз добралась до выхода из сокровищницы, когда вернулся злющий Смауг. Из его пасти вырывались язычки пламени, а хвост бил по стенам, полу и колоннам. Узрев меня, он с силой долбанул лапой по полу, от чего случилось локальное землетрясение и я, не устояв на ногах, шлепнулась на попу.

— Кому я сказал быть в комнате?! — рявкнул змей. — Зачем вышла, дурра?

Разозленная до крайности морда дракона и возле нее бледная и перепуганная девица. Зрелище не для слабонервных. В глазах дракона поутихло пламя ярости, когда он увидел, как я сжалась в комок. Я отсчитывала про себя вдохи и выдохи, чтобы не зареветь и не попытаться бежать. Смауг был таким же ужасающим, как в тот первый несчастный день, когда я появилась в Средиземье.

Наконец глухой рокот дракона стих, а моего лица коснулись горячие пальцы. Я рискнула открыть глаза, чтобы увидеть стоящего прямо передо мной на одном колене Смауга. Его лицо было каким-то виноватым, а в непостижимых глазах я увидела… сожаление?

— Прости, смертная, я не хотел срываться на тебе, — сказал он просто, но вместе с тем искренне. — Не сиди на полу.

Меня легко подхватили на руки. Смауг вздохнул и начал подниматься по ступеням ко мне в комнату.

— Безответственная девчонка, — выговаривал он. — Снова заболеть хочешь, именно поэтому бегаешь по Эребору полуголая?

Но держал он меня аккуратно, позволив обнять руками за шею. И украдкой касалась пальцами перекинутой через плечо косы. И балдела: волосы были очень гладкими и мягкими. А от самого Смауга пахло немного дымом и огнем, морозной свежестью и горечью незнакомых мне трав.

— Ты нашел кого-то? — осторожно спросила я.

— Тревога была ложной, — нахмурился змей. Но что-то мне подсказывало, что он и сам не верит в то, что мог ошибиться. — Яна, я тебя прошу, до выздоровления никаких прогулок, иначе сменишь комнату на гномьи темницы, — приказал он с угрозой во взгляде. — И если тебе так нравятся мои волосы, могу дать расчесать, если хорошо попросишь, — ухмыльнулся дракон, от чего стал напоминать законченную самовлюбленную скотину.

И как это я должна попросить? Нет… Это не то, что я подумала. Ведь не мог же он предложить…

Яну оказалось поразительно легко обмануть. Было ли дело в природной наивности или в том, что она ему доверяла? Смауг был бы не прочь разобраться, какими невероятными путями идут мысли в этой, надо сказать, отнюдь не глупенькой головке.

Девочка совсем недавно сильно напугала его. Непривычно было переживать за другое существо. Уязвимое и пугающе смертное. Он сам никогда не болел, просто не знал, что это такое. Мелькор создал их неуязвимыми для самых разных хворей, которые так часто убивают смертных. Самые страшные раны заживали на нем с потрясающей быстротой. Дракона нелегко убить, и чем старше он становился, тем сложнее было это сделать. А люди, хотя были и многочисленны и стойки ко всяким напастям, но часто умирали из-за всякой глупости. Они жили и угасали, как мотыльки. На них вовсе можно было не обращать внимания, если бы не то, что именно человеческий род унаследует Средиземье, когда из него уйдут последние крупицы волшебства. И, можно сказать, он заранее тосковал по этому поводу… Пусть эльфы были высокомерными лицемерами, а гномы и вовсе…

Драконы были созданы для войны, и они веками жили войной. Не было бы битвы, в которой его собратья не участвовали во славу Владыки. Все они упивались битвой. Но это вовсе не значит, что они не знали и не умели ничего другого.

Смауг был одним из искуснейших кузнецов Средиземья и научили его этому пленные рабы Твердыни. Нолдор были народом мастеров и воинов. И война, и созидание удавались им одинаково хорошо, это даже Владыка признавал.

Его восхищали практически неприступные крепости нолдор — созданные для долгой обороны, но вместе с тем выверенно прекрасные. Их гордые башни и стены бросали вызов мощи Тангородрима. В дни Осады он часто летал над ними так высоко, что даже острый эльфийский взор принимал его за большую птицу. И это была не только разведка, но и любопытство. Предел Маэдроса, Врага Маглора, Таргалион, Хитлум — пусть он и создание тьмы, эти названия все еще бередят память.

Пламя было его стихией, как и воздух…

Он давненько не брал в руки молот кузнеца — просто в этом не было необходимости и не возникало желание творить. С приходом Яны изменилось и то, и другое. Смауг чувствовал себя живым и энергичным. Не то, что последние десятилетия до этого — скучающей развалиной, без меры раздраженной на внешний мир. Он ценил свое одиночество, свою размеренную жизнь отшельника, но предвечный непокой был в нем заложен так же, как в некоторых из эльфов.

Девочка встряхнула его, появился вкус к жизни. До ее прихода Смауг бы и не поручился, что стал бы предпринимать какие-то меры, чтобы обезопасить Гору от незваных гостей. Теперь же он сделает все, чтобы в Эребор, его королевство, можно было войти только через центральный вход.

В чем не откажешь коротышкам гномам, так это в предусмотрительности и умении строить. Кроме величественных главных ворот были и другие — тайные ходы. Спрятанные так, как умели прятать только гномы. Но они не очень помогли тем бедолагам, которые не успели сбежать после того, как он напал…

Как раз сейчас он заклинил двери, ведущие снаружи Горы прямо в ее сердце — сокровищницу. Яна подсказала, где искать тайный ход, на который этот самозванец Торин Дубощит положил столько надежд. Теперь же механизм сломан и его можно починить только изнутри. Карта и ключ Дубощита стали полностью бесполезны. Он мог бы полностью завалить дверь снаружи глыбами, но после короткого размышления не стал этого делать. Если случится что-то ужасное, эти двери помогут девчонке уйти, нужно только показать ей, как быстро исправить поломку.

Чувствуя себя хитрой сволочью, дракон не собирался закладывать Главные ворота — пусть глупые мышки, чувствующие себя охотниками, войдут и тут же станут добычей.

Он задумал отковать решетки, закрывающие все двери из большого зала перед воротами. И таким образом превратить вход в большую мышеловку.

По ночам, когда Яна посапывала у себя в постели, Смауг уходил. Подальше от искушения сделать глупость, которую она ему не простит. Девчонка была наивна, как ребенок, и не понимала, что делает с ним своими взглядами, улыбками, прикосновениями. Смешно: грозный змей Севера бежал от того, чего хотел…

Он спускался в самый низ, в огромные кузницы Эребора. Туда, где подземный огонь вырывался наружу.

Там он с помощью своего пламени дракона починил свой доспех. Потрясающая небрежность для него прежнего оставить без внимания слабое место, уязвимость. Дать врагам шанс. Было очень правильно взять в руку молот кузнеца. Слушать, как гудит, поет огонь, но смиряется с его волей. Он касался раскаленного металла пальцами, ибо нет того жара, что может повредить дракону.

Стоило увидеть сияющие глаза Яны, когда она поняла, что доспехи целы. Это приятно грело то, что у светлых принято называть душой: переживала, волновалась, значит ей не все равно. Смауг фыркнул: трудно было не заметить те взгляды, которые она на него бросала, когда думала, что он не замечает. Но стоило ему посмотреть на нее, прятала глаза, совсем как нашкодивший ребенок.

А таких наклонностей у него отродясь не было. И что с ней делать? Лапы, в прямом смысле, опускались.

Дракон после того, как девочка стала на ноги после болезни, предпочитал свой первый облик. Во-первых, отсыпался за все бессонные ночи, а во-вторых, опасался не сдержаться. Даже золото не дарило привычного чувства удовлетворения от созерцания, а это для Змея Севера весомый симптом. Неудивительно, что он злился в основном на себя. Нельзя же, в самом деле, быть таким идиотом? Жалким идиотом…

Одно утешало и не давало впасть в черную меланхолию: Яна ничего не замечала. Или не могла понять, что с ним происходит.

Смауг уже решил для себя, что эта вспышка чувств пройдет. Как и все проходит. И скоро он станет самим собой. Нельзя же в самом деле думать, что это навсегда? И как остальные с этой гадостью в груди живут? Хотел бы он знать. И сожрать того, кто придумал это премерзкое чувство. Жили без него столько эпох и замечательно было. Нет, нужно было вляпаться. И чего ему не хватало, острых ощущений? Ну что же, эта маленькая, суетливая заноза ему их обеспечит.

Дракон ворчал на самого себя. И, не выдерживая, орал на Яну, ибо нечего быть такой, такой… Дуррой!

И самое отвратительное под конец — девица его совершенно не боялась. Да, вы не ослышались. Смауг чувствовал себя то ли уязвленным, то ли оскорбленным до глубины души. Потом примирился с этим фактом, как существо весьма умное, решил, что если ничего не может с этим поделать, то стоит смириться и извлечь пользу. Если ничего больше не осталось?

— Яна, вставай, — ехидно прошипел Смауг. — Не встанешь, вытащу с постели за ногу, — весело посулил он ей.

Но менять облик не спешил. Был уверен, что несчастная, обругав его в подушку, встанет и начнет собираться. Тренировки никто не отменял. А он заметил, что Яна лучше соображает, если ее хорошенько погонять. Смауг решил совместить приятное с… приятным. Все-таки ее несчастная мордашка вдохновляла его на подвиги. И сразу поднимала настроение на несколько планок выше.

— Что на этот раз — бег или новая гадость? — Яна скручивала волосы в узел и очень старалась не зевать.

— Поздравляю, смертная, сегодня ты собралась меньше, чем за час, — дракон закатил глаза и выверенно насмешливо продолжил. — В честь такого знаменательного, не побоюсь такого слова, события, ты, моя неуклюжая дуррочка, будешь бежать и повторять выученные тобой слова на синдарине.

— И?

Девочка скептически на него уставилась — все-таки она его хорошо успела изучить. Смауг даже умилился, но гадом решил остаться до конца.

— За неправильное произношение штраф: лишний круг, — произнес он с весельем. — Ну что, готова?

Зиму мы пережили тихо и спокойно. Смауг часто отлучался на долгое время по своим загадочным делам. Но страх перед драконом был так велик, что Одинокую Гору не тревожили незваные гости. Я же совершенствовала свои навыки владения языком и кинжалом. К весне освоила чтение и письмо на синдарине. Почти свободно говорила на нем, хотя и с ужасающим акцентом. Дракон сравнивал мое произношение с произношением орков — сразу понятно, какая он душка.

Призывал смело говорить с эльфами на их языке — если меня не убьют, то сами убьются, чтобы не слышать этого ужаса.

И еще Смауг повадился произносить длинные ругательные речи на квенья Первой Эпохи. Видите ли, ему совесть при ребенке ругаться не позволяет. А так я вроде все равно ничего не пойму, и выгляжу забавно, слушая его с открытым ртом. Если дракон не спал, то дневал в кузнице, что работала почти на полную мощность… Смауг решил: если потеряет Одинокую гору, то грязные коротышки гномы не досчитаются своих сокровищ. Дракон переплавлял золото в огромные слитки, которые можно было перенести по воздуху в новое убежище. Он был уверен, в то место, куда он упрячет сокровища, не сунется никто. Оно абсолютно надежно.

Спрашивать, куда он летает, было бесполезно, в ответ только загадочное молчание и каменная рожа.

Смауг обещал мне, что даже если нам придется покинуть Эребор, у нас будет дом. Таким образом я была причислена змеем к ценному имуществу, которое стоит спасать. К этому факту отнеслась спокойно — не в моих силах переупрямить дракона. К тому же бежать за тридевять земель от Смауга я не собиралась. Чувствуя себя попеременно то глупой, то наивной я… Даже страшно признаться в этом, пусть и на страницах дневника, влюблялась. И в кого, в одного из Великих Змеев Моргота!

Это чувство пришло, как всегда бывает, непрошенным. Любить обычного-то мужчину не просто, а что же говорить о том, кто самый настоящий дракон?

Сколько могла, я сопротивлялась этому чувству. Понимая, что оно не принесет мне ничего хорошего. Хоть Смауг постоянно величал меня «дуррой», но несмотря на это я знала, что любить его не имею права. Прежде всего это принесет горе лично мне. Тогда я еще не верила, что такие, как Смауг, могут любить. Я не хотела, не желала напрасно страдать. А ведь мне казалось, что иначе быть не могло. Разве можно предположить, что первосортный гад и сволочь может ответить на чувство другого? Смауг будто нарочно убеждал меня, что бессердечен.

И при этом часто делал то, чего я от него не ожидала. Замечая мою грусть, старался развеселить, вызвать улыбку. Как будто ему было не все равно…

Он почти перестал орать на меня, но обзывать не перестал. Просто прозвища стал давать ласковые, что ли. Смауг забавлялся, видя, как я злюсь. А ведь злил он меня постоянно, словно специально. Его ехидство и самое терпеливое существо довело бы до бешенства. Что же говорить об обычной смертной девчонке, вроде меня? Но теперь я редко молчала в ответ. Обидно другое: дракон всегда выходил победителем из наших словесных поединков. Удивляться было тут нечему: стоило только сравнить, сколько успел прожить и пережить он, а сколько я.

Иногда, ни с того ни с сего, Смауг становился угрюмым и злобным. В такие моменты он запирался в кузнице, от дверей которой шел невыносимый жар, и приказывал мне его не беспокоить. После таких вот приступов плохого настроения он днями лежал без дела, зарывшись в золото, и молчал. Потом извинялся за свое отвратительное поведение, и все шло по-старому.

Мое появление расшевелило дракона, но нисколько не убавило в нем ни пренебрежения, ни равнодушия ко всем остальным народам. Дракон не желал, чтобы его беспокоили, но и не мог вечно отгораживаться от мира. Смауг предчувствовал перемены, с которыми он не мог ничего поделать и ярился по этому поводу. Больше воров, эльфов, гномов, орков и майр змей ненавидел чувство собственной беспомощности.

Смауг был беспощаден не только к другим, но и к себе. И спустя Две Эпохи дракон не смог простить себе того, что не защитил своего Создателя. Единственного, к кому был привязан по-настоящему. Абсурдно, странно звучат эти слова по отношению к дракону Моргота, но, тем не менее, это так — Смауг жил с виной. Я точно знаю это, как и то, что я его любила. И буду любить.

Был поздний вечер, Смауг в своем эльфийском облике перебирал драгоценные камни. Я лежала на своём ложе с книгой. Но больше наблюдала за драконом, чем читала. Или, будем говорить откровенно, любовалась.

— Вот скажи мне, смертная, как можно быть такой бестолковой? — трагическим голосом спросил дракон.

Я лишь хмыкнула и демонстративно уставилась в книгу. Все равно сейчас услышу о себе множество неприятных вещей. Ну вот скажите мне, откуда я могла знать, что у дверей гномов такие нежные механизмы, что неправильный поворот ручки может заклинить замок и выбраться мне поможет только Смауг, выбивший дверь ударом лапы. А ведь я совершенно не искала приключений на свою пятую точку, они сами меня находили, точно специально. За эти месяцы я попала в десяток самых идиотских и курьезных ситуаций, которые только можно вообразить. На очередную неприятность со мной дракон уже реагировал тяжелым вздохом.

— Умудриться сломать гномью дверь, она ведь удар ручного тарана выдерживает, — выразительное лицо дракона было злорадно-изумленным, но в глазах была усталая насмешка. — А ведь и не скажешь, что это сделала такая тщедушная особа…

— Я уже объяснила, я не хотела, — произнесла я как можно ласковее. Потому что, будь Смауг в своем истинном облике, он бы уже хвостом по колоннам хлестал и огнем плевался.

— У тебя всегда все не специально, Яна, — дракон отбросил в общую кучу очередной алмаз и сел рядом. С недоброй улыбкой поставив руки с двух сторон напротив моей головы. — Все-то ты не хотела…

Красивое лицо склонилось к моему так близко, что я чувствовала его дыхание. Смауг смотрел на меня с новым интересом, но каким именно, разобрать не могла. Слишком боялась себя выдать, и так сердце билось, как сумасшедшее, а лицу краснеть казалось уже больше просто некуда.

— Сначала я списывал все на твою несомненную удачливость, — медовым голосом, тем временем, продолжил дракон. — Но потом задумался: даже самая бестолковая девица не может столько раз попадать в беду на ровном месте, — большая теплая, даже горячая ладонь коснулась моей щеки. Смауг усмехнулся. — И знаешь, к какому выводу я пришел, Яна? — мое имя он произнес с особой интонацией.

— И к какому же? — с немалой дерзостью спросила я, внезапно справившись с собой. В этом мне помогла злость на этого поганца, который ведет себя так, словно мы… Словно мы… — Будет очень интересно послушать, о Смауг Мудрейший…

— Насмехаемся? — ящер выглядел довольным вместо того, чтобы разозлиться. — Но с этим я разберусь позже… Сначала, моя бесценная Яна, тебе придется сказать мне честно, и предупреждаю, смертная, я почувствую ложь, — он нахально положил свою руку на мою левую грудь. — По биению твоего маленького сердечка.

Я вспыхнула до корней волос — рука дракона будто прожгла ткань моего темно-фиолетового платья и напрямую касалась кожи.

— Ты ведь попадаешь в беду специально, чтобы я тебя спасал? — прошептал он, касаясь губами моего уха, пока рука поглаживала грудь, пусть и сквозь платье.

Не скрою, было чертовски волнующе и приятно. Но я чувствовала себя в капкане, в ловушке и одновременно хотела и сбежать, и остаться. Я была в совершенном замешательстве — мысли в голове скакали радиоактивными кроликами.

Самой четкой из них было — " Если не отпустит… То пусть не жалуется потом, сволочь… Мамочки, я же его сейчас… Изнасилую… Блин, кому сказать, не поверят — изнасиловать дракона…»

Разница в нашей физиологии меня совершенно не пугала. Оптимистично думалось, чего я там не видела? Кроме того, меня нахально провоцировали на непотребство. Можно сказать, руки выкручивали. Это все равно, что перед женщиной на второй неделе диеты торт поставить — ощущения почти такие же. Адское искушение…

Целоваться с драконом…

Ммм… Это оказалось увлекательно, приятно и до чертиков возбуждающе. Тем более, эта огнедышащая падлюка за Три Эпохи научилась это делать ну очень прилично. По правде сказать, от поцелуев Смауга у меня ни одной здравой и нездравой мысли в голове не осталось. Он был напористым и властным, но при этом очень нежным для дракона. В его руках я совсем не чувствовала себя пленницей и жертвой. Тем более, что Смауг оказался на удивление более порядочным, чем можно ожидать от любого мужчины.

Этот осел… Благородный остановился на самом интересном месте, когда я уже ничего не соображала. И была совсем не против грехопадения прямо посреди сокровищницы.

Смауг легонько поцеловал мои пальцы и отошел подальше, словно боясь не удержаться. Блин, вас когда-нибудь бросали, хорошо так распалив? Нет? А меня — да, и, скажу вам, это не очень приятно для самооценки и физического самочувствия. Я была готова прибить его на месте. Но, как только первый запал спал, поняла, что искренне ему благодарна за это. За то, что не позволил нам обоим зайти слишком далеко. Потому, что я бы скорее всего об этом потом жалела. И дракон это понял…

Я не была ханжой, но такое стремительное развитие событий не по мне. Просто потому, что «секс не повод для знакомства» — это не про меня. Я совсем не была уверена, что желаю продолжения без чувств с его стороны. Если это всего лишь мимолетная прихоть Смауга, пусть ищет себе другую. Насилия в этом плане со стороны дракона я совершенно не боялась. Он был брезглив и слишком горд, чтобы принуждать женщину к близости.

— Прости, я не должен был так на тебя набрасываться, — произнес он хрипло и указал глазами на расшнурованное платье, припухшие от поцелуев губы и полностью растрепанные волосы.

Он отвернулся, чтобы меня не смущать и дать время, чтобы исправить беспорядок в одежде.

— Почему? — задала я самый тупой и наивный вопрос.

Но по-другому не могла, наверное. Мне хотелось знать, что стояло за действиями Смауга: банальная похоть или нечто большее. Если второе, то я буду самой счастливой девушкой в Средиземье. А о первом думать не хотелось просто потому, что если это так, то это разобьет мне сердце.

— Потому, что желал этого, — Смауг улыбнулся. — Или потому, что ты мне… Дорога, глупая ты девчонка. Я не менестрель, чтобы петь любовные баллады и не юнец, чтобы слагать в честь твоих прекрасных глаз вирши. Я дракон, поэтому говорю прямо: ты мне нравишься, и я тебя желаю.

— Не очень-то романтично, — чуточку обиженно буркнула я, но затем рассмеялась от счастья и облегчения, от всего разом. — Но пойдет.

— Я и не сомневался, — уже очень самодовольно произнес дракон.

Я прищурилась. Ну ничего, голубчик, не знаю еще, как и когда, но я вам за это сполна отплачу. Не стоит злить женщину, даже если она влюблена по уши. От любовных переживаний у нас характер как правило не улучшается, а только портится.

Сейчас пишу эти строки и тихонько глотаю слезы. Ведь злись — не злись, а истина в том, что любовь я потеряла. Осталась только память и еще кое-что, еще более ценное для меня лично.

— Смауг, знаешь, но часто размер эго не соответствует размеру тела, — я лукаво улыбнулась. — Но у тебя все наоборот.

— Колючка, — произнес он ласково. — Я тоже тебе часто удивляюсь: такая любознательная, умная, но сколько глупостей умудряешься делать. А все почему? — Смауг сел у меня в ногах. — Да потому, что не применяешь очаровательную головку по прямому назначению: не болтать глупости, а думать.

Я вспыхнула от иронии в его голосе. От того, как он смотрел на меня. И Смауг это заметил, судя по довольному взгляду: кто бы сомневался.

— Я, по крайней мере, не ворчу постоянно, как старый-престарый пень, — ляпнула и ткнула пальцем в дракона.

Смауг расхохотался и сильной рукой приподнял мою ногу, не укрытую юбкой. Он с коварной улыбкой ловко снял туфельку и начал щекотать пятку. Скоро я, захлебываясь смехом, молила о пощаде. А несносный дракон притворно грозно рычал.

— Ну и кто теперь старый-престарый, а, смертная?

— Ты… — сквозь смех таки сумела выкрикнуть я.

— Ах так, несносная девочка, — Смауг стремительно встал и легко, как пушинку, закинул себе на плечо. — Ну сейчас кто-то вредный у меня получит, — пригрозил он.

Плечо дракона было широким и сильным, но мне все равно было не слишком удобно болтаться вниз головой. Тем более, золотой доспех на плече впивался мне в живот и довольно ощутимо.

— Пусти, — пищала я, болтая ногами.

— Извинишься — пущу, — ласково сказал Смауг, одновременно придерживая меня за ноги. — Ну что, Яна, согласна?

— А что будет считаться извинениями? — уточнила я осторожно.

Все же ящера я знала достаточно хорошо, чтобы не соглашаться вот так сразу. Слышите, никогда не идите на поводу у драконов, иначе за последствия никто не ответит. Смауг был достаточно коварен, чтобы кого угодно надуть. Не говоря уже обо мне. И предчувствие меня не обмануло: все-таки бескорыстным дракона назовет только полный безумец.

— Ну… — демонстративно задумался Смауг. — Сколько интересных мыслей… Прям не знаю, что выбрать.

— Не смешно, — я как раз царапала ногтем броню на спине. — Так чего ты хочешь? Предупреждаю, в разумных пределах.

— Я бы мог попросить поцелуй, но зачем? Я ведь его и так получу…

Чья-то наглая рука чуть приподняла подол моего платья и коснулась лодыжки. Чья и гадать не нужно. Я возмущенно зашипела и попыталась пнуть эту золотую гору. Чем вызвала только рокочущий смех дракона.

— Цена растет, Яна.

Меня аккуратно поставили перед драконом, но рук с моей талии он так и не убрал. Смауг выглядел счастливым и беззаботным, таким я еще никогда его не видела. Что-то такое было в его глазах, что я едва не расплакалась. Непонятно почему.

— Я хочу, чтобы ты сама меня поцеловала, — в глазах дракона мелькнул вызов. — Сможешь?

— Смогу, — дерзко бросила я и положила руки на теплую броню на груди. Коснулась пальцами подбородка и твердых губ. И тут же вскрикнула, скорее от неожиданности, чем от боли: Смауг прикусил мой палец. — Надеюсь, меня не съедят?

— Как я могу! — театрально возмутился змееглазый воин. — Для тебя есть лучшее применение. Не дуйся, хотя, это даже забавно.

Я встала на носочки, проклиная свой небольшой рост, а дракон наклонился. Наши губы встретились. В отличие от первого раза, Смауг не спешил перехватывать инициативу, давая мне свободу и время. Мы неспешно целовались, его руки нежно гладили меня по спине, а я запустила пальцы в золотую косу.

Это было сладко до боли, до дрожащих колен. Управлять, удерживать в своей власти кого-то такого сильного. Судя по тому, как напряглось тело Смауга, как тяжело он дышал, я имела над ним власть.

В конце концов меня подхватили на руки и дракон углубил поцелуй. Перехватывая контроль, заставляя задыхаться уже меня.

— Балрог, как от тебя пахнет, — он прошелся носом по моей шее. — Цветы, мед…

Меня сжали уже с ощутимой силой, будто дракон на мгновение забылся и потерял над своей силой контроль.

— Прости, — выговорил Смауг с трудом, его глаза пылали огнем. — Все время забываю, насколько ты хрупкая, Яна.

— Мне не больно, — качнула я головой. — Может отпустишь уже?

— Не хочу, — улыбнулся Смауг, снова став привычным собой. — Женщина, ты почти ничего не весишь.

Я позорно завизжала, когда дьявольски усмехающийся дракон подбросил меня вверх и тут же поймал.

— Будем откармливать, — категорично произнес Смауг.

Мне показалось, или это звучит зловеще?

Когда ты счастлив, время бежит иначе — быстрее…

Я убедилась в этом на собственном опыте. Мы были счастливы. Несмотря на то, что часто спорили и нередко ссорились. Смауг теперь обрывал мои возражения не рыком, а поцелуем. Еще потом и ухмылялся, мерзавец. И еще он будто задался целью осложнить мне жизнь, навешивая на меня целые горы украшений. Что скажешь, дракон.

Долго злиться у меня на него просто не получалось. Смауг любил дарить подарки, но настаивал, чтобы я надевала их все разом. И все равно, что за всем этим золотом, драгоценными камнями, жемчугом, всем блеском, не видно настоящую меня. Когда мое терпение истощалось, я просто швыряла в дракона очередным подношением. И после ссоры просила чего-то простого: цветы, песню или рассказ. Этого мне не заменят и все сокровища Эребора.

Смауг откровенно не понимал, как можно быть такой равнодушной к сокровищам. Но цветы мне преподнес — выковал в кузнице букет из золотых роз, серебряных лилий усыпал лепестки, как росой алмазами и был таков. Подарок я приняла, тем более, что этот хвостатый прохвост в точности воссоздал живую красоту цветка в металле. С тех пор этот букет занимал почетное место на столе в простом глиняном горшке. От многочисленных роскошных ваз я наотрез отказалась. На фоне коричневой глины драгоценные цветы сияли ярче.

— У тебя своеобразное виденье красоты, — задумчиво произнес Смауг, смотря на вазу. — Я же вижу ее в другом и по-другому.

Драконы способны понять и восхититься красотой природы, красотой женщины. Но истинная красота для них в блеске камней и в мерцании залежей драгоценных руд. Их не удивит цветущий луг под сенью солнца, но извержение вулкана или ураган привлечет внимание. Драконы ценили размах, любили бросать вызов мощи природы. Может потому, что и сами были стихией и вызовом замыслам Эру? Их не было в Песне Сотворения, но они пришли в Арду по воле ее Величайшего Сотрясателя.

Смауг презирал эльфов за их созерцательность и любование, но и сам вел себя не лучше, когда дело касалось золота. Пусть у эльдар это были звезды.

Носитель бесконечной памяти, он был в такой же ловушке, как Перворожденные. Только мир не был так безжалостен к созданию Искажения, как к первым детям Эру. В драконах никогда не тух огонь и не умирала жажда жизни. Змеи Севера воплощали пламя, мощь и непокой своего Владыки.

— Время остроухих неумолимо приближается. Да сбудется то, что было предначертано: они уйдут в Валинор. А с их уходом угаснет магия, пусть притворно светлая, и Средиземье станет совсем серым. Я не буду скучать по эльфам, в основном они все заносчивые нытики, — едко сказал Смауг. — Тем более, те, с кем можно было действительно повеселиться, отдыхают до Последней Битвы в Залах Мандоса. Пусть нолдор — громадная заноза, но, в общем, боевые ребята.

— Такое ощущение, что ты по ним скучаешь, — я отложила гребень и пересела к дракону на колени.

Смауг довольно вздохнул, поцеловал меня и только потом продолжил. И выражение его глаз было такое, словно он собирался снова меня шокировать. Я быстро привыкла к змеиным зрачкам, и они совсем меня не пугали.

— Не скажу, что это так… Большинство дырок на моей шкуре от мечей, копий нолдор. Ты знала, что клинки, откованные в Валиноре, способны пробить мои доспехи?

— И зачем ты мне это говоришь? — я как раз гладила затылок дракона пальцами. — Предлагаешь смотаться в Аман, постучаться в ворота Тириона и выпросить у кого-то кинжал, чтобы потом тебя во сне прирезать?

— Буйная у тебя фантазия, — рассмеялся дракон. — Но ты можешь попытаться придушить меня подушкой.

Невыносимый тип! О чем я и сообщила дракону, чем его еще больше развеселила. Мы смеялись, целовались, ругались, гуляли, готовили вместе, спали в одной постели и не осознавали, насколько наше счастье хрупкое. И как мало нам осталось. Как быстро летит время для влюбленных: дни кажутся часами, месяцы днями… Если они, конечно, вместе.

«Люблю» — я сказала первой и ничуть не обиделась на промолчавшего дракона. Как и любая, я хотела бы, желала бы больше всего услышать ответное признание. Но Смауг никогда мне такого не скажет.

Пусть я была одурманена первым сильным чувством в моей жизни, но не забывала, кто он, а кто я. Смертная женщина и бессмертный дракон. Знала, что век в его бесконечно долгой жизни — всего лишь миг. И навсегда, до конца у нас не выйдет. Просто потому, что я умру, а он нет. И даже там, за пределом мы не увидимся — я, как атани, уйду туда, куда всем другим дорога закрыта. А мой дракон увидит своими глазами закат Арды и ее гибель. Горечь смертной жизни. Но я не желала размышлять об этом долго: было больно до крика от обреченности. Решила наслаждаться мгновениями любви, пока есть еще время и не заглядывать в будущее. Не травить душу.

— Вы счастливы, люди, — как-то сказал Смауг, глядя на Озерный город. — Вас миновали оковы вечности, и вы по-настоящему свободны. Вы уходите к Эру. А нам уготовано ждать конца Арды и гореть вместе с ней.

— Но ведь ты… — не решилась продолжить я. Смауг качнул головой и поцеловал мою ладонь.

— Нет, я не буду до Дагор Дагорат слушать упреки и увещевания от Намо… Слава Владыке, он избавил нас от этого. Но, умерев, я не увижу ни палат Мандоса, ни Валинора, ни Стен Ночи, только пустоту за ними. Одна радость — вновь лицезреть Мелькора…

— А что будет со мной?

— Ты теперь часть Арды, Яна, и, как человека, тебя ждет свобода… Но до этого еще очень далеко.

По меркам людей десять лет — это долго, а по твоим, Смауг? Хотела спросить я. Но не спросила, не отважилась. Зачем делать больно ему и себе напрасно? Ведь все уже предрешено. Впервые пожелала стать кем-то другим. Раньше никогда об этом не задумывалась, а теперь хоть криком кричи — почему человек? Несправедливо!

Лет через двадцать я буду совсем старой теткой. И сможет ли тогда любить меня вечно молодой дракон?

А что будет дальше? Представила себя сморщенной старухой и рядом статного, красивого золотого воина. Зажмурилась и стукнула ладонями по воде — не хочу! Не позволю ему увидеть себя такой. Уйду сама, лучше доживу где-нибудь подальше, чем видеть отвращение и жалость в глазах Смауга. Просто не вынесу этого.

Тогда, сидя в ванне, совершенно не задумывалась над тем, что до старости еще и дожить нужно. Не могла даже представить, что увижу смерть Смауга, а не сама угасну рядом с ним.

Знала, что гномы, будь они неладны, скоро отправятся в свой судьбоносный поход, что скоро начнется война. Что покой временный, и нас ждут испытания. В наших безлюдных краях становилось неспокойно, это, конечно, не касалось самого Эребора: наличие дракона отпугивало всех. Но люди Озерного города жили в страхе не только перед Смаугом, но и перед тьмой, что наползала из Дол-Гулдура. Все чаще в окрестностях города видели орков. Напуганные эсгаротцы шептались о безымянном Ужасе из Великой Зеленой Пущи. Лихолесье все больше окутывала Тьма. Смауг, летавший над некогда великим Зеленолесьем, мрачно сообщал, что сила и власть Саурона растет. Подданные Лесного Короля едва сдерживают натиск зла из заброшенной крепости. Эльфы с каждым годом теряли власть над своим лесом.

В сгоревшем Дейле поселились тени. Ночи становились холодней и опасней. Покой Одинокой Горы зло не тревожило. Но Смауг чувствовал, что Саурон не забыл их разговора.

Он попробует отомстить, и дракон от меня этого не скрывал. Я и сама понимала, что Некромант не оставит нас в покое. Его Черная Длань желает захватить Гору. А для этого нужно убить моего дракона… Гортхаур Жестокий не прощал обид. Кроме того, у них со Смаугом были старые счеты. И они оба были до чертиков злопамятны.

Дракон контролировал Эребор, здесь я была в безопасности, как в резной шкатулке. За его пределами только рядом со Смаугом. Попади я в лапы Саурона, думаю, моей участи бы не позавидовал никто.

Перемены всегда приходят неожиданно и незваными…

Я любила своего дракона и была счастливой, как никогда. Пусть это счастье было чуточку омрачено предчувствием обреченности. Мы слишком разные, чтобы быть вместе до конца. Я надеялась прожить сколько мне дано рядом со Смаугом, а потом коротать остаток дней вдали. Была достаточно горда, чтобы не позволить увидеть своему бессмертному возлюбленному мою человеческую старость.

Правда, грустные и горькие размышления не занимали меня в ту пору надолго — взаимная любовь делала мир в сто крат краше.

Любить — это такое счастье и чудо, что невольно забывается все плохое, а вокруг остается только свет и радость. Влюбленные — самые наивные люди на свете. Я предполагала, что у нас будет больше времени, что я успею больше…

Смауг много говорил о нас, о себе. Он вовсе не думал о расставании. В нем жила надежда. Крылатый дракон верил, что у нас есть будущее. Ему не привыкать было бросать вызов миру и его законам. Он позволил себе полюбить смертную и обрел вечную тревогу за мою хрупкую, как былинка, жизнь. Ему ли было не знать, насколько скоротечно и безжалостно время к человеческому роду? Я была пусть и пришедшей извне в Арду, но все же оставалась смертной. Мы оба знали, каков будет итог, но не говорили об этом. Я не могла найти утешения, а Смауг просто искал способ преодолеть жребий. Вся его память, весь его опыт не могли помочь в этом.

Переписать судьбу, дать другую мог только Эру… Но взывать к нему…

Дракон не делился своими тревогами. А у него их было немало. Смауг ощущал приближение судьбы. Шквала, который изменит устоявшийся уклад.

Меня же тревожили смутные образы его гибели во снах. Больше всего я боялась потерять его. Те, кто любил и любит, поймут мой страх. Мне казалось, стоит закрыть глаза и снова увижу падение моего дракона. Что может быть ужасней? Было ли это знаком судьбы? И да, и нет. Я предполагала, что кошмары снятся мне и от соседства с Чернолесьем. Тьма Саурона тянулась к Эребору. Падший майя искал мести и возмездия. А также абсолютной власти.

Судьба пришла к Горе в облике изгнанного Короля-под-Горой, его отряда гномов, а также маленького хоббита. И того зла, что он нес в кармане.

Смауг почуял гномов еще тогда, когда они тащились по Пустоши. Дракон не спешил вылетать и сжигать несчастных.

— От судьбы бесполезно бежать, Яна, — золотые глаза подозрительно сверкают азартом. — У всех и каждого в Арде есть свой Рок. Мой час пробил…

Эти слова ножом воткнулись прямиком в сердце, разбивая его. Я и не предполагала, насколько все плохо. Мой дракон был спокоен и странно беззаботен. Я же злилась, как можно быть таким?! Ведь это… Его жизнь.

— Я не собираюсь умирать, моя смертная девочка. Но и бежать не буду.

Драконье упрямство, и спорить бесполезно. Не скрою, я просила его закончить все это. И, можете назвать меня жестокой, я понимала, о чем умоляю. И была совсем не против того, чтобы Смауг сжег, растоптал, сожрал гномов. И плевать, что они в своем праве. Была бы возможность, я бы остановила их любой ценой, любым способом. Но дракон ничего не желал слышать об этом. Гномы стали лагерем и начали искать тайный ход, который ящер давным-давно сломал.

— К Мелькору Рок пришел в облике певчей девы и смертного воина, — Смауг был в своем втором облике. Он лежал рядом со мной, время от времени целуя мои пальцы. — Знаешь, Яна, а ведь Владыка знал, что этот миг придет. Я долго размышлял над этим… — он улыбнулся. — Владыка отпустил их… — Смауг взмахнул руками. — Любой из моих братьев и я могли догнать великого орла и вернуть Сильмарилл.

— Почему?

— Почему отпустил? А ты думала над тем, что эта любовь изменила многое, если не все? Или то, что Камень и Клятва стали причиной войны между нолдор и синдар? Две резни. Дориат и Гавани. Эльфы убивали друг друга. Владыка разом избавился от головной боли в лице сыновей Феанора. Трое пали от рук этого Диора… Двое слегли в Гаванях. Остались лишь Маэдрос и Маглор. Я могу признать одно, хоть и презираю эльфов, сыновья Феанора никогда не боялись лить кровь. И, может, если бы корона осталась у их рода, итог войны мог быть другим.

Воспоминания о давно минувших днях. Для меня это были лишь имена забытых и проклятых героев. А для Смауга живая память о жизни, полной борьбы и великих свершений.

— Ты всегда любила слушать мои сказки… Я вижу, как ты восхищаешься Первым домом. Кто бы мог подумать, такая тихоня и вечные мятежники. Убийцы…

— Я ведь полюбила дракона, — чуть грустно улыбнулась я. — Может я уже и не такая тихоня?

Любовь меняет, и не всегда в лучшую сторону. Ведь я не могла даже предположить, что ради этой любви буду готова обрекать на смерть. Я отвечала на его поцелуи и целовала сама. Гладила ладонями лицо, плечи… Совсем не противилась, когда с меня стягивали платье, а затем спускали рубашку. «Все правильно, так и должно быть» — крутилось у меня в голове. До тех пор, пока я была способна думать. Смауг был аккуратен со мной, ни на секунду не забывая, насколько его добыча хрупка, но вовсе не нежен.

Нежность осталась где-то там, в прошлом. Когда мы не позволяли себе ничего, кроме объятий и томительных поцелуев. Глупые, сколько времени потеряли…

Сейчас это было не пленительное томление от соприкосновения рук, губ. Это был жар, практически болезненный. Жажда, которую не утолить. Потребность, от которой я почти плакала, а он рычал. Первый толчок вызвал у меня крик. Не от боли… Нет, мне было хорошо. Я чувствовала, что горю, сгораю. А его поцелуи только разжигают этот медленный огонь. Ногти впились в стальные плечи. Смауг накрыл мой рот поцелуем, гася очередной то ли крик, то ли стон. Он играл со мной… Не давая разрядки, такой необходимой сейчас. Доводил до сладкого забытья и отступал. Делал почти больно.

И это несмотря на то, что сам был багровым пламенем. Я никогда не видела столько страсти в его колдовских глазах. Страсти, мало похожей на то, что способен испытать любой человек.

У нас не было единения душ, только животная страсть. Высокие слова придут много позже. Когда я зацелованная буду лежать у него на груди. Тогда, после кульминации, полностью вымотанная, до донышка опустошенная, почувствую небывалое умиротворение и единение. Были двое, стало одно целое. И несмотря на синяки, следы поцелуев, боль в натруженном теле, все следы драконьей страсти, я буду чувствовать себя по-настоящему живой и целой.

— Я измучил тебя, — Смауг провел пальцами по моей все еще очень чувствительной спине. А потом натянул покрывало, укрывая. — Но извиняться не буду, смертная.

Кто бы сомневался? Я фыркнула и шутливо укусила чужую ключицу. Ленивая нега.

— А кто просит тебя извиняться? — спросила я, зевая в ладошку. — Наоборот, я не прочь повторить… — снова зеваю и тру слипающиеся глаза. — Только немного посплю…

Я быстро уснула, как упала в пропасть. Не слыша, что сказал мой дракон. Хотя, что тут сомневаться, Смауг не мог бы удержать свой замечательный нрав даже в таком случае. Некоторые вещи остаются неизменными, что бы ни произошло. Одна из этих вещей — драконий характер.

Мне снились чудные радостные сны. Словно одно присутствие Смауга разгоняло всех зловещих призраков. Кошмары не тревожили мой покой.

Незнающие блаженны и спокойны. Иногда знание несет в себе не только ответ, но и боль, крах. Мы стояли в преддверии потери. Потери друг друга. Потери любви. Между тем и другим была волшебница-ночь и узкая полоска рассвета. Новый день приносит не только свет и надежду, но и разочарование. Мой дракон в эту ночь оставил, подарил мне не только единство тел и душ. Но и куда более ценный дар.

Я проснулась от тихой, но берущей за душу песни. Смауг пел для меня.

— Перевод к тебе ни к чему, — прервался он на секунду. — Просто слушай, любовь моя…

Слушай сердцем. Лишь так дано понять музыку. Лишь так дано услышать Арду. Уловить обрывки той величайшей мелодии, что сотворила бытие. Я слушала и тосковала. Хотя магия его голоса открывала для меня завесу ушедшего прошлого, показывала земли, которые ныне покоятся под толщей моря. Я сразу узнала эти залы, хоть никогда не видела их. Меня ласково обнимал мрак. Его дом… Дом моего дракона… А затем я увидела лицо… Лицо, которое было прекрасным, но было выше любого понятия о красоте. И глаза… И свет, обжигающий и бесконечно далекий. Свет незапятнанный, вечный. В голос Смауга вплелся еще один — более сильный, более могучий. Блеснула синь небес, разрезанных десятками крылатых драконов. Засмеялся всемогущий Валар. Мелькнули рыжие, как огонь, пряди высокого однорукого воина. Взлетала в небеса песня над морем потерянного принца и падала в пропасть. Уходили на Запад белые корабли под крики чаек… А потом было пламя.

И прекрасный берег с алмазным песком…

— То, что не суждено ни тебе, ни мне, — дракон бережно поцеловал меня в лоб. — Наши незваные гости не в меру обнаглели, мне пора.

Смауг стремительно встал, на ходу облачаясь из пламени в золотые доспехи. Его лицо несло только сосредоточенность и недобрую решимость. Он ушел, а я не успела остановить.

Даже сейчас я чувствую его вкус на языке… Слышу голос.

И это согревает лучше огня в моей подземной темнице. Можно выжить, потеряв свободу, но возможно ли жить, потеряв любовь? Я думала, что знаю о боли. Как же я ошибалась до того страшного мгновения, как погиб мой дракон на моих глазах, а я не могла ничего изменить. Что может быть горше безысходности, неизменности прошлого?

Моя человеческая память милосердна ко мне, я не помню всех подробностей после… На меня нашло какое-то затмение. Равнодушие к своей судьбе. Я была оглушена. Буквально раздавлена потерей. И тем, что нам не суждена встреча. У Смауга своя дорога, у смертной своя. Наше расставание было окончательным. Но разве любовь заканчивается с потерей? Нет! Я продолжала любить. Любить разбитым сердцем. И мучительно тосковать.

Признаюсь честно, в первые часы я ждала предполагаемый приговор почти с радостью. И не понимала, почему так ненавидящий драконью подстилку новоявленный Король-под-Горой тянет время? Как будто он не мечтал сломать мою шею своими же руками. В одном я была права с самого начала — с Торином мы не поладили. Хотя я спасла жизнь всему его отряду. Но благодарность отнюдь не добродетель королей.

Я быстро пишу, выплескивая свои переживания на бумагу…

События развивались так стремительно, что я едва успевала за ними. После того, как Смауг ушел, я пребывала в страшной тревоге. Страх мешался с волнением. Неудивительно, что я не усидела на месте, в безопасности сокровищницы. Быстро застегивая крючки на платье, я устремилась к выходу. Понимала, что не выдержу в одиночестве долго. Я должна видеть, знать, что происходит там, или рехнусь от ужаса. Уже на пороге комнаты обернулась, повинуясь безотчетному порыву, и посмотрела на кровать, порядком развороченную, но хранящую наше общее тепло. Против воли улыбнулась, вспомнив произошедшее между нами. Я ничуть не кривила душой, когда говорила дракону, что не прочь повторить наши безумства и изобрести новые.

Но знакомое дрожание Горы заставило меня чертыхнуться и, подняв юбку до колен, побежать наверх. Где, судя по всему, Смауг гонял гномов, которые еще не знают, что несколько больших залов превратились в ловушку усилиями дракона-кузнеца.

Мне в тот момент было абсолютно все равно на то, что там опасно. Переживания подстегивали мое желание быть рядом с ним. Я совсем не думала, что могу помешать моему дракону… И дать козырь гномам.

Мне нереально повезло влететь прямо в руки Торина Дубощита в дымящемся плаще. Где-то на заднем фоне орали от ужаса другие гномы. И вальяжно скользил мой дракон. Я успела увидеть, какой яростью загорелись его глаза при виде моего непослушания и глупости.

Торин, сначала в высшей степени удивленный наличием неучтенной девицы в захваченном Эреборе, попробовал поступить как рыцарь — настойчиво пихал меня себе за спину, чтобы прикрыть от взревевшего Смауга.

Я же благих порывов гнома не оценила, поэтому поступила, как учил меня мой змей — вывернулась из чужих рук и в порыве вдохновения пнула Дубощита по голени.

— Куда, дура! — рявкнул выведенный моим упорством гном и весьма ловко поймал меня за подол ярко-красного платья, чтобы дернуть на себя. — Прячься!

— Пусти… — я вновь рванулась, но услышав угрожающий треск ткани юбки благоразумно остановилась. Не думаю, что мой дракон оценит мое голое дефиле перед толпой гномов.

— Кто тебя так учил обращаться с женщинами, твое бывшее Величество? — цокнул языком Смауг. — Отпусти, если дама просит, целее будешь…

— Чтобы ты сожрал эту ненормальную? — Торин сжал тонкую руку.

Я вскрикнула от боли. И тут же затихла, зажимая рот себе рукой. Смауг молниеносным ударом лапы отправил гнома в полет, я освободилась от непрошенного спасителя, ни мало не беспокоясь о состоянии Дубощита, и подбежала еще ближе к дракону.

— И зачем вышла? — Смауг опустил морду вниз и дыхнул на меня горячим воздухом. — Яна, здесь опасно. Несмотря на то, что я переловил большинство нарушителей… Торин, брось зубочистку, — ласково попросил он гнома. — Неплохой клинок, но им мою броню не пробить.

Торин, содрав с себя плащ, выставил меч в нашу сторону. Глаза у короля были дикие. И в чем-то я его понимала. Не каждый день увидишь огромную смертоносную рептилию, говорящую с маленькой девушкой, которая к тому же совершенно не боится дракона. Цепляется руками за шипы на морде и целует золотую чешую.

— Я лучше умру… — гордо заявил король. — Что ты сделал с девушкой, грязный червяк?

Ой-ой… Мой дракон сузил золотые глаза и едва уловимо подобрался, как перед прыжком. Видимо слова гнома все-таки задели его.

— За этим дело не станет, — опасно тихо произнес дракон. — А что случилось с леди не твоего ума дело, бывший Король-под-Горой. Так хочешь умереть?

— Сперва сдохнешь ты!

Нет, я не могла не признать отваги Торина Дубощита — он был храбрецом. Но и дураком… Кто в здравом уме побежит на дракона с эльфийской ковырялкой в руках? Пойдет на смерть осознанно. Гордому гному повезло просто потому, что мой дракон не собирался его убивать.

— Жив, не волнуйся, — ответил на незаданный мной вопрос Смауг, и за один взмах крыльев передо мной стоит мужчина в золотом доспехе. — Очухается через пару часов. Нужно отволочь его к остальным… — змей осторожно поднял Оркрист. — Хорошая работа, — он на пробу взмахнул клинком. — Но для меня коротковат и легок.

Я лишь закатила глаза — мужчины всегда остаются мальчишками, независимо от того, сколько им лет. Но потом мне пришлось серьезно пересмотреть свою мысль о мальчишестве Смауга. Я уже говорила, что он предусмотрительный и хитрый змей? Говорила, и в очередной раз убедилась в этом — дракон тайком от меня выковал большую прочную клетку и даже украсил на вид очень прочные прутья цветочными завитушками. В этой клетке в одном из залов сидела мрачная компания гномов. Я их сразу узнала.

Ведь невозможно перепутать Кили и Фили ни с кем другим. Балин, Двалин, Ори, Нори…

Не хватало только предводителя и одного маленького, но пронырливого взломщика. Хотя я была уверена, что Бильбо Бэггинс где-то неподалеку. Хоббит не таков, чтобы бросить друзей в беде. Даже если друзья — шумные, невоспитанные гномы.

Смауг учел мой рассказ о побеге гномов из темниц Лесного короля, поэтому клетка открывалась только сверху, и крышка ее была так тяжела, что поднять ее мог лишь дракон. Никак не хоббит, пусть и с кольцом Всевластия на пальце. Смауг снова обернулся драконом, и в таком облике небрежно забросил Торина в клетку прямиком на руки племянникам. Нужно отдать гномам должное: они хоть смотрели на дракона с ужасом, но мужества не теряли. И очень обеспокоились за жизнь своего предводителя. Честно сказать, я почти разделяла их тревогу, ведь Смауг, прежде чем вырвать у Дубощита меч и вырубить его, славно повозил того о пол и стены. Будь Торин человеком, а не гномом, у него бы все кости были сломаны. Но дети Аулэ подобны тем скалам, из которых их создал Великий Кузнец.

— Яна, если хочешь, можешь принести им воды, — Смауг провел по прутьям клетки когтем, вышибая сноп искр. — А потом возвращайся в сокровищницу, я вскоре приду.

— Куда ты? — я была готова вцепиться в хвост дракона и никуда его не отпустить.

— Нужно закрыть главные ворота, — мурлыкнул Смауг. — Не желаю видеть больше незваных гостей.

Я сбегала на кухню и, выбрав самый вместительный кувшин, набрала воды. Также завернула в чистую тряпицу пару караваев хлеба. Осталось набраться храбрости, чтобы отнести это все пленникам. Насчет дальнейшей участи гномов я не обольщалась, знала, насколько суровым и скорым на гнев может быть мой любимый дракон. По правде говоря, я недоумевала, почему они все еще живы?

В милосердие к посягнувшим на сокровища дракона со стороны последнего я не верила абсолютно. Смауг никогда не делает ничего без причины. Я уже знала его достаточно хорошо, чтобы понять: гномы зачем-то нужны ему. Иначе они бы все погибли еще на подступах к Одинокой Горе.

Зло может менять обличья, и некоторые из них чудесны, как лица светлейших душ. Добро и зло, красота и уродство, жизнь и смерть, свет и тьма — в Средиземье эти вещи мешались и разделялись так ярко, как никогда в моем родном мире.

Здесь зло было не абстрактным понятием, а имело облик и имя — Саурон…

Первый из майя. Дух, спевший огонь в Час Творения. Совращенный и обращенный ко злу Мелькором. Черный враг мира, как назвал его впервые в час гибели Древ Феанор. А было это так? Или в эльфийские рукописи Первой Эпохи и в память бессмертных эльдар попала только часть правды?

Во всех рожденных в этом мире была крохотная часть Изначального Пламени. Арда давно была искалечена, искорежена, искажена. И этого уже не исправить, покуда существует мир.

Мой дракон был создан искажением. Создан величайшим злом. Врагом, страшнее которого не было и не будет до конца. Сила Моргота такова, что, даже заключенный за Стенами Ночи, он оставил свою силу в каждой частице Арды. Смауг был огнем, ветром и погибелью. Он был сотворен для разрушения, но я-то знала, что и чудовища умеют любить.

Любовь лишь однажды превозмогла неизбежность — смертный мужчина и эльфийка. Берен и Лютиэн…

Эта история и раньше вызывала во мне трепет, еще там, в моем родном мире. Сидя с книгой на коленях, я часто размышляла — каково это — любить, зная, что не быть вместе? Зная, что вы не равны и никогда не будете? Что одному угаснуть, а другой гореть вечность. Горькую, одинокую вечность.

Это ведь страшно — потерять любимого навсегда. Теперь же я очень хорошо понимала, почему Лютиэн отказалась от своего бессмертия ради короткой жизни рядом с возлюбленным. Я вовсе не хотела, чтобы мой дракон шел на такую жертву ради меня, даже если бы это было возможно. Просто потому, что он перестанет быть собой, став человеком. Для него это будет хуже, чем смерть. Когда любишь по настоящему — ничего не ждешь. А я отчаянно любила и была готова отпустить своего дракона, когда придет время.

В уголке моего сердца поселилась острая игла грусти, чтобы колоть меня время от времени.

Смауг говорил, что его Владыка умел убеждать, умел обольщать, но он никогда не лгал. Просто умел преподнести вещи так, что черное казалось белым. Мелькор был беспощаден прежде всего к себе. Превыше всего он жаждал власти над миром. Но не для того, чтобы разрушать, а создавать. Крылатые драконы были великолепным воплощением его замысла — вселяющие ужас, но поразительно прекрасные.

Саурон же всегда лгал. В умении плести интриги ему не было равных. Как и в злобе…

Еще бы! Проболтаться не одно тысячелетие бестелесным духом и все из-за потомка Берена и Лютиэн. Было от чего злиться. Он ненавидел людской род и тех древних эльфов, что остались на этих землях. И еще он опасался последнего из Великих Змеев. Ему ли не знать какую мощь Мелькор вложил в лучшие из своих творений?

Ему не хватало Кольца… Кольца, которое носил на пальце Бильбо из Шира.

Подумать страшно, сколько раз хоббит был на грани того, чтобы попасться в лапы орков. И что тогда? Одна ошибка, и нас ждал бы нескончаемый мрак. Мир до странного хрупок, просто мы этого не замечаем. Смауг хотел спокойной жизни. В его жизни было более чем достаточно битв.

Это не значит, что он хоть сколько-то раскаивался в совершенном ранее. Раскаяние вообще не в характере драконов. Дракон не жалел о совершенном и не забывал произошедшего. В те дни Смауг много говорил о пережитом лично им. О первом полете, о том, как в толще подземных ходов в огромной пещере учился ремеслу кузнеца. О том, что его учитель был пленником из нолдор и сгинул в Твердыне. О красоте ушедших в воду земель. О своих собратьях. О первом бое.

Дракон давно потерял счет отобранным им жизням. В общем-то, он не видел в убийстве ничего зазорного, это было частью его природы.

Но при этом Смауг, равнодушный к гибели тысяч, дрожал над моей жизнью. Его пугало, как легко можно оборвать мою человеческую жизнь. По меркам дракона я была беззащитнее младенца, что Смаугу совсем не нравилось.

Я добровольно приглядывала за пленниками — приносила еду и воду. Уговорила дракона выпускать гномов в туалет, хотя Смауг считал, что мое чистоплюйство просто смехотворно. По его утверждению гномы благоухали отнюдь не фиалками, и хуже бы не стало. Что удивительно, гномы не пытались бежать, да и куда? Дракон наглядно продемонстрировал, что сделает с тем, кто попытается дернуться.

Нужно отдать должное гномам — они старались не докучать мне просьбами их освободить. Хотя не понимали, что я делаю подле страшного дракона и кто я такая? Дубощит же считал меня по меньшей мере темной тварью. По мнению венценосного барана нормальное существо не выжило бы рядом с ящером. Я и не спорила. Заботилась, чтобы гномы не голодали, и старалась их ободрить как могла.

Не скрою, в этом был и тайный умысел. Надеялась, что Бильбо, видя мое хорошее отношение к своим друзьям, решится появиться передо мной.

Смауг чуял постороннего, но найти его не мог. Дракон распознал, чьи чары скрывают невидимку от его взора. И в самом деле, в Горе будто поселилась давящая сила. Даже я чувствовала.

— Мистер Балин, я принесла чай, — я аккуратно передала гномам укутанный в полотенце кувшин и кружки. В Эреборе было довольно свежо.

— Спасибо, Яна.

Старый гном был неизменно вежлив и приветлив, чего не скажешь об остальных. Заключение сказалось на гномах не лучшим образом. А Торин и Двалин едва не бросались на решетки, что было абсолютно бесполезно — закаленные в пламени дракона, их мог разрушить огонь не меньшей силы.

— Позже я зажгу свечи, — я куталась в плащ и старалась не смотреть на короля.

Несколько трусливо, но Торин буквально прожигал меня глазами. За несколько дней гордый гном возненавидел меня едва не больше, чем самого Смауга. И первое время отказывался от еды из моих рук, будто я собираюсь их отравить. На мое справедливое замечание — зачем мне все эти сложности, если можно просто позвать Смауга? Буркнул что-то нелестное на языке гномов и больше не сказал мне не слова.

— Спасибо вам леди, — Бофур шумно отпил из своей кружки. — И за покрывала тоже. И за мазь для Фили.

— Мне пора…

Я не хотела смерти гномам. В сущности они неплохие ребята. Но если на одной чаше весов будут они, а на другой мой дракон, то я не задумаюсь. Но пока я помогала, чем могла. Фили после моргульской стрелы еще не оправился полностью, несмотря на все эльфийские чары. Эту рану до конца не залечить, так что с молодым гномом она до конца жизни, какой короткой или длинной она бы не была.

— Опять проведывала несчастных, — Смауг упражнялся с отнятым Оркристом. — Нельзя быть такой добросердечной, Яна. Гномы вовсе не безобидны.

— Я понимаю, — мягко произнесла я, обнимая дракона со спины. Спорить с ним мне вовсе не хотелось. — Зачем они тебе?

— Ты имеешь ввиду живые? — ухмыльнулся как мерзавец дракон. — Дурочка моя, ты думаешь, гномы единственные, кто облизывается на сокровища Эребора? То, что Торин и его банда живы, мне на руку. Гномов легко стравить со всеми остальными желающими захватить Одинокую Гору. Кроме того, этот мальчишка все-таки законный наследник. Право крови. Гора моя только по праву завоевания и силы.

Драконы не признавали никаких законов, кроме своих собственных и воли Владыки. Но были некоторые исключения — чтобы окончательно захватить земли нужно было истребить законных владельцев. Ведь король — это больше, чем пафосное название.

Смауг терпеть не мог гномов и убил бы их, если бы жизнь Торина и его наследников не была бы ему сейчас выгодна.

— Думаешь жадный Лесной король не попытается покуситься на эти богатства? — Смауг, легко ступая, открыл небольшой ларец, стоящий отдельно на массивном сундуке. — Звездные камни Ласгалена… Трандуил пришел из того же утерянного мира, как и я. Он знает, на что способен змей. Но желание вернуть утерянное сокровище ему дороже.

— Его лицо — кто это сделал? — мне было и правда любопытно.

— Один из моих собратьев, — Смауг перебирал камни, искрящиеся светом. — Видишь ли, Яна, мой род не очень любил самонадеянных эльфийских мальчишек. Пламя, что опалило его, оставило напоминание — как опасно бросать вызов темным. Но зло этот эльф впустил в свою душу сам. Он подозрителен, неприветлив и завистлив. Видишь ли, эльфы, не смотря на весь свой пресловутый свет, все же живые. Наследники Дориата давно утратили всю мудрость, зато вполне сохранили подозрительность и нелюбовь к внешнему миру. — Дракон поцеловал мне волосы. — Тьма наступает на Лесное королевство, и Трандуил постепенно теряет свою власть над лесом. Но на помощь не зовет. Эльфы давно разобщены. В памяти бессмертных старые обиды важней сегодняшней опасности. Они слабы, но в Средиземье достаточно тех, кого Саурон вынужден опасаться, потому что помнит, на что способны люди и эльфы, сражавшиеся за свою свободу…

Мой дракон был одним из тех, с кем Властелин Колец был вынужден считаться. Они взаимно ненавидели друг друга. Но были и другие — Галадриэль, Митрандир и Элронд. И совсем еще неизвестный Следопыт.

Я была лишена возможности выходить за пределы Горы. Да и в самом Эреборе существенно ограничена в свободе передвижений — Смауг очень переживал за мою безопасность. Протесты помогали мало, только накаляли и без того тревожную обстановку. Единственные места, где дракон оставлял меня надолго и без проблем, были сокровищница, кухня и библиотека.

— Если вдруг что-то пойдет не так, я хочу, чтобы ты была рядом.

Вот и все, что он говорил мне. Из этого выходило, что все спокойствие моего дракона напускное. Ведь, несмотря на всю свою смертоносность, он был живым, а значит, знал, что такое страх.

Крайне тяжело жить с душевной болью от потери. Но еще горше понимать, как мало вы все-таки успели.

Бильбо пришел ко мне сам. Просто в один момент появился рядом с моим креслом в библиотеке, где я трудилась над переводом эльфийского текста. Смауг, крылатый садюга, был верен себе — осадное положение не повод отлынивать от учебы.

Я едва не огрела хоббита увесистой книжкой по горному делу, так неожиданно он появился. Но вовремя остановилась.

— Бильбо Бэггинс, я полагаю?

Эльфийская армия подошла к Эребору буднично, как будто это случалось через день. Зрелище было величественным и красивым.

Но до чего же страшным. Я куталась в плащ, наблюдая, как строятся эльфы. В их лицах, обращенных к Эребору, были свет и решимость. Я не видела в наступающих сумерках, но интуитивно знала это. Знала, что острия копий, горевшие серебром, несут гибель злу.

Тому злу, к которому относился мой дракон. Тому злу, которое первые дети Эру ненавидели и презирали превыше всего. Надежда на лучший исход во мне еще жила, но я с трудом справлялась с горьким комком в горле. Предчувствие шептало, что впереди лишь беда. Даже если Смауг решит уничтожить эльфийскую армию огнем, это ничего не изменит.

По пеплу Пустоши шагали не только легконогие эльфы, но и ступал Рок. Общий для всех живущих в Арде.

Дракона мало озаботил приход эльфов под стены Эребора. Смауг лишь хмыкнул и удалился в сокровищницу, разрешив мне наблюдать, притаившись в тени колонны. Он сомневался, что эльфы будут стрелять по девушке, но показываться им запретил. Я бы могла разозлиться на такую беспечность, но была слишком истощена ночным кошмаром. Не знаю, кто постарался — Саурон или мое собственное подсознание.

— Что же будет? — Бильбо появился внезапно, пряча кольцо в карман. — Нужно выпустить Торина и остальных.

— Поверь, им лучше будет в клетке, — равнодушно возразила я. — Дубощит ненавидит эльфийского короля. Ты же не хочешь, чтобы он бесславно погиб?

Судьба гномов не очень-то меня заботила в те дни. Больше волновали армии орков, марширующие к Одинокой Горе. И то, что сейчас должно было происходить в Дол-Гулдуре. Интересно, крепость уже взял Белый Совет? И Саурон, он же Некромант, перенесся в Мордор?

Почему-то меня беспокоил именно он. Хотя, кого я обманываю, по рассказам Смауга я в достаточной степени представляла характер любимого ученика Моргота. Думаю, шатание в бестелесном состоянии ничуть его не улучшило. Темный Властелин захочет отомстить. Обязательно выкинет подлость.

Как жаль, что упертый ящер не воспринимал всерьез мои страхи. Со свойственной сильным самоуверенностью считал, что может справиться со всем.

Наконец сумерки полностью укутали тьмой Пустошь. И мне надоело любоваться эльфийским лагерем и задаваться вопросом — почему лесной владыка решил расположить войска на открытом месте. Неужели забыл, насколько страшен огонь драконов? Ведь Смауг, пожелав, сжег бы здесь все и смел эльфов.

Я поторопилась в сокровищницу, отправив Бильбо на кухню, где он прятался от почуявшего его Смауга. Дракон не стремился поймать полурослика, но тот все равно опасался. Хотя и не понимал, как дракон находит его невидимого? Ну не просвещать же беднягу Бильбо о том, насколько опасно Кольцо, которым он так беспечно пользуется.

Я опасалась проболтаться и тем самым изменить будущее безвозвратно. Успокаивала себя тем, что Бильбо выйдет из этой истории относительно целым и проживет долгую жизнь. Пусть путь полурослика из Шира в конце и приведет его на пристань в Серой Гавани к белому эльфийскому кораблю, который унесет их с Фродо на Запад, где нет ни печалей, ни тревог.

Смауг подхватил меня на руки, стоило мне только ступить на нижнюю ступень лестницы, и легко закружил, целуя.

— У меня для тебя подарок.

На ноги меня поставили только в спальне, где на красном покрывале кровати лежало воздушное белое платье, казалось, состоящее из кружев и цветов. Дракон поцеловал мою руку и, отступив на шаг, опустился на одно колено. Я задохнулась от догадки.

— Яна, моя любовь, мой свет, — голос Смауга отдавался во мне болью и радостью. Я сморгнула первую слезу. — Ты выйдешь за меня? — на протянутой ладони лежал тонкий золотой ободок с одним единственным, прозрачным как небеса, сапфиром. — Хватить плакать, просто кивни, — сжалился дракон.

— Да… — выговорила я, без сил падая к нему в объятия. — Люблю тебя.

Дракон, улыбаясь краешком губ, помог мне переодеться, напевая, расчесал волосы, не забывая целовать открытые плечи. И потом, не дав примерить белые туфельки на лентах, подхватил на руки босую, чтобы спуститься в самую большую кузню Эребора. Там бушевал драконий огонь, не опаливший меня, а лишь приятно согревший.

— Дай мне свою руку, любимая, и ничего не бойся, — золотые доспехи истаяли, оставив расстегнутую у ворота белую рубашку. — Я, Смауг Золотой, последний из Великих Драконов, перед лицом твоим, Эру, и, склоняясь перед волей твоей, мой Владыка Мелькор, пред Тьмой и Светом, пред огнем, который есть я, беру эту женщину в жены, пока мир не изменится, и Стены Ночи не падут. Чтобы любить и оберегать ее до конца Арды. Да будет так! — зрачки дракона вытянулись, и он положил мою ладонь в ревущий огонь. — Прошу твоего благословения, Отец мой. Знаю, там, в пустоте ты слышишь последнего из твоих крылатых детей.

Я не почувствовала ни боли, ни жара, только легкое касание и противоестественный холод. Всего на мгновение мир дрогнул, и я почувствовала, что стою не перед пламенем, а перед кем-то настолько непостижимым, что мне больно от одного его присутствия. Хотя он не желал мне зла. Секунда, и все исчезло, на пальце блестит кольцо, а я замерла в объятьях своего дракона.

— Теперь твоя очередь, Яна, — Смауг улыбнулся. — Хорошенько подумай, прежде чем сказать.

— Клянусь любить тебя, клянусь быть твоей, клянусь разделить твою судьбу, — шептала я онемевшими губами. — Я, Яна из другого мира, принимаю тебя, как своего мужа, и теперь мы одно. Пока смерть не разлучит нас.

Поцелуй был сладким и соленым из-за моих слез, которые все также текли. Я обхватила голову Смауга руками, стараясь унять плач. Зареванная невеста это глупо.

— Ты понравилась Владыке, — зачем-то сказал дракон, выпуская когти и разрезая шнуровку на моей спине. — Настала пора тебе увидеть, как могут любить драконы.

И он обнаженный шагнул прямо в огонь, протягивая мне руку. А на дне глаз поблескивала добрая насмешка.

— Ну же, Яна, теперь пламя не причинит тебя вреда, — Смауг потянулся, играя мышцами. — Иди ко мне.

Нашу первую брачную ночь точно не назовешь обычной и скучной. Кто, кроме дракона, мог заниматься любовью в огне, а не в постели? И я шагнула за ним, ничуть не боясь. Уверенная, что не почувствую ни боли, ни неудобства. Мой теперь уже муж будто сошел с ума, ни разу он не был так требователен и пылок, совсем не щадя меня. Все тело ломило, и, казалось, веки стали настолько тяжелыми, что их мне уже не открыть.

Очнулась я уже вымытая и переодетая в сорочку. Смауг, обернув вокруг бедер простыню, наливал вино в золотые кубки.

— Настал новый день, — сказал он, прежде чем я задала вопрос. — Я тебя измучил, — не слишком правдоподобно покаялся он.

Можно было бы поверить в покаяние, если бы от него не перло типичным самодовольством. Я села, чувствуя как немного кружится голова, и с удовольствием сделала глоток вина.

— М-м-м… — промычала я, облизываясь. — Мое любимое. А это ничего, что там толпа эльфов?

— В Гору они не полезут, пока я внутри, — дракон сел на край постели и, склонившись, поцеловал меня. — Гномов я покормил, твой невидимый дружок сейчас на кухне. Он, кстати, вчера подглядывал за нами, — подмигнул он мне. Но, видя, как я залилась румянцем, вспомнив, что мы вытворяли и что мог увидеть Бильбо, Смауг засмеялся и сжалился надо мной. — Он видел только саму свадьбу, а в дальнейшем благоразумно удалился. Иначе я бы не поленился и сожрал маленького проныру с кольцом.

— Боюсь, это кольцо даже твоему желудку не переварить, — я чуть загрустила.

— А теперь, женушка, — Смауг стал серьезным, — слушай внимательно. Кольцо, Саурон и та бойня, которая скоро начнется, — не твои заботы. Твоя задача — не вмешиваться, чтобы ни произошло. И, главное, не бойся. Я сильный, и чтобы ни случилось, не оставлю тебя.

Он сжал мои пальцы, смотря своими невозможными глазами прямо в душу. Я высвободила руку и накрутила на палец одну из золотых прядей его волос, любуясь, как вспыхивают огненные искорки.

— У нас мало времени, тебе лучше поесть и одеться, — Смауг встал, на ходу облачаясь в свои доспехи. — Я буду на стене.

Неприметное короткое черное платье, штаны, сапожки и кинжал. Я стянула изрядно отросшие волосы в хвост и наскоро сжевала немного хлеба с сыром. Если он ушел, значит снаружи что-то происходит. В последнею минуту я, прежде чем выбежать из спальни, натянула тонкую кольчугу, которую дракон выковал для меня недавно. Очень легкая и сверхпрочная.

— Яна, там… — у Бильбо было такое лицо, что сразу стало понятно — все плохо. — Там орки, много… и гномы подошли. Я отправил весточку кузену Торина по его просьбе.

— Это не все? — спросила я, останавливаясь.

— Нет, — хоббит сглотнул. — В небе дракон еще один…

Не помню, как я добежала до врат, не помню, как преодолела ступени. Мое внимание привлекли не грязные потоки орков, которые надвигались на Эребор, и не строй гномов, прикрытых щитами, и не эльфы, что с холодной ненавистью целились из луков во врагов. О, нет…

Там, в вышине, был слышен двойной рев и небо горело огнем. Сцепившись лапами, к земле неслись два огромных крылатых дракона — один ало-золотой, другой буро-черный. А на высотах едва различимые точки-орки бегали вокруг приспособлений, назначение которых не вызвало сомнений — отправлять стрелы, которые могут пробить даже чешую последнего дракона Арды.

— Уведи ее, — бросил Торин Дубощит.

И как он здесь оказался? Если только Смауг сам не выпустил гномов.

— Я обещал дракону, что она не пострадает…

Меня попытались втянуть под защиту Горы. Проще было удержать ветер в руках, чем увести меня. Я не отрывала взгляд от неба, где шла страшная битва. И в ту минуту мне было плевать, что внизу орки схлестнулись с эльфами и гномами. Я не слышала ничего и не видела, кроме Смауга и его противника.

Небо озарил торжествующий рев — золотой дракон перекусил и разорвал крыло черного. Я вскрикнула, ликуя, — кем бы ни был второй, моему Смаугу он не противник! Взметнулось пламя из двух пастей, окутывая сражающихся драконов. Смауг увернулся и хвостом ударил своего противника в морду. Черный накренился и начал быстро-быстро падать туда, где был расположен Озерный город. Мой дракон резко спикировал вниз и одним резким движением вцепился в горло, ломая шею врагу. А после оттолкнулся уже от мертвой туши и воспарил выше.

Поверженный дракон упал на город, подняв огромную волну и заставив землю дрожать. От чего сражение внизу прекратилось…

Я тянула руки в сторону летевшего к Одинокой Горе Смаугу счастливая, что все закончилось. Он победил!

Но… Внезапно наступила тишина, болью отдаваясь в ушах. А потом пришел голос — озлобленный и громогласный. Он заполнил землю, воздух, небо и от него наползла тьма и огонь. Я узнала слова Черного наречия и язык Валар и Маяйр. Мой дракон внезапно забился в невидимых путах, и первая стрела стремительной тенью вонзилась в золотое крыло. Мой крик был неслышен никому, кроме меня. Еще одна стрела, глубоко засевшая в животе, еще одна, на этот раз в груди, еще одна, которую мой дракон поймал и сломал зубами…

Я хотела закрыть глаза и не видеть… Но не могла…

Четвертая прямо в шею… Нет… Пожалуйста, нет… Ты же такой сильный… Ты же обещал… Не хочу…

Больно… Как же… Больно… Родной, любимый, борись… Не умирай… Я не смогу…

Ярчайшая вспышка, и дракон исчез… Маленькая с такого расстояния фигурка стремительно падает в ряды армии Тьмы.

Я сорвала голос, ничего не видела из-за слез, укусила Торина, который пытался скрутить меня и увести. В конце концов борьба и боль настолько меня ослабили, что я просто закрыла глаза и отключилась. Надеясь, что там на другой стороне, станет чуточку легче. Я не хотела возвращаться, потому что мне было не зачем…

Умирать больно… И страшно.

Даже если ты прожил многие тысячелетия под небесами Арды. Ни мудрость, ни сила, ни опыт не избавят тебя от горечи страха. Ни понимание того, что конец приходит всем. Даже тем, кому было отпущено бессмертие. Что значат прожитые Эпохи перед лицом неизбежности?

В сущности, ничего… Смауг Золотой, последний из Великих драконов Севера, желал забрать с собой всего несколько воспоминаний. Не более, чем мгновений в его бесконечно долгой жизни. Но это недолгое время было окрашено настоящим чувством. Любовью к смертной.

Многие его собратья на Той Стороне посмеются над ним. Пред троном Владыки любое чувство кажется ничтожным. Тем более чувство, что обречено само по себе. Им было предначертано расстаться. И он знал это всегда.

Люди жили и угасали, как огоньки. Он же — должен был пылать до конца Арды.

В ней не было ничего особенного. Знавший величайших, видевший прекраснейших он должен был пройти мимо. Ведь его в свое время не тронули взгляды самых нежных пленниц. Но разве мы выбираем кого и почему любить? О нет! Чувство приходит, и мы не властны этого изменить. Смауг видел в своей смертной возлюбленной то, что было изначально недоступно ему — чистоту, невинность и доброту. Яна была живой и яркой. Молодой и наивной. Но за всем этим скрывалось сильное и чистое сердце.

Когда это уважающий себя дракон мог пройти мимо сокровища? А для него Яна из другого мира стала своего рода сокровищем. Живым, непоседливым и вечно влипающим в неприятности.

С ней он забывал, насколько мир изменился. Забывал о том, что потерял. Забывал об усталости и злобе. А также и о скуке. Жизнь снова обретала позабытые краски…

Бой в небе должен быть тяжелым — ведь он уже забыл, как это — сразиться с собратом, крылатым драконом. Выйдя на стену и увидев стремительный силуэт, Смауг почувствовал удивление и азарт. Было упоительно снова наблюдать за полетом властелина неба и пламени — дракона. Он был уверен, что остался последним…

За столетия в нем угасла надежда встретить кого-то из собратьев. А ведь Смауг надеялся, что в Войне Гнева мог выжить еще кто-то. Но летели годы, и молва не доносила ни шепота о другом Великом Змее. Он остался один.

Смауг и не думал, что тоска по вечно спорящим между собой задирами будет так его донимать. Нрав у всех крылатых детей был истинно драконовский. И Владыке часто приходилось усмирять не в меру расшалившихся детей. Когда-то, летая над ныне скрытыми под волной землями, он позволял себе мечтать о свободе. И не знал, что будет так хреново обрести ее такой страшной ценой.

В памяти Эльдар они останутся чудовищно жестокими монстрами, крылатой местью Моргота, осмелившимися восстать против него. Пламенем с небес. И это — правда, часть её.

Во мраке величайшей твердыни тьмы они были семьёй. И превыше всего почитали создавшего их вопреки замыслу. Потерять братьев и Владыку было всё равно, что потерять большую часть себя. Он не умер, но был очень близок тогда к этому.

Смауг в самом деле хотел немного покоя и тишины. Спать и видеть сны о былом, пока мир не изменится и не придет время Дагор Дагорат. Именно поэтому он выбрал Эребор. Забиться в пещеру в какой-то глуши, как мышь, было не в характере Змея Севера. Почивать на бесчисленных сокровищах куда приятнее.

Он разрушил Дейл, выжег Пустошь и взял Одинокую Гору по праву сильнейшего. И надеялся, что не найдется в Средиземье безумцев, способных его побеспокоить. Нужно признать, недооценил твердолобость потомков Дурина и хитрость одного Серого мага. А также подлость судьбы.

Что еще хуже — не воспринял достаточно серьезно Саурона. Майрон всегда был на редкость подлой тварью — не зря же ни один из драконов не ладил с любимчиком Отца. Их противостояние тянулось еще с залов А́нгбанда. Преданность в те дни Владыке Саурона не вызывала сомнений — благодарный ученик делал всё, чтобы учитель победил. Но они стояли неизмеримо ближе к Мелькору и были воплощением его мысли.

Все-таки Майрон умел удивлять. Последнее, что Смауг мог ожидать — так это увидеть дракона в небе над Эребором. Но радость быстро сменилась слепящей яростью. Яростью, выжигающей огнем все вокруг на лиги.

Потому что… — Смауг обернулся, взлетая — Потому что в том, что он принял за собрата, не было разума, и почти не было жизни. Мелькор развеял бы пеплом предателя за то, что тот осмелился использовать одного из них таким мерзким образом. Обернуть триумф Владыки, создавшего новую расу, в эту жалкую тварь. Сейчас он уничтожит эту пародию на дракона, а потом полетит в Дол-Гулдур. Саурон задолжал ему ответы.

Каждый великий дракон нес в себе пламя и разум, отделяющий их от животных. Этот, которого он, развлекаясь, полосовал когтями, не был в полном смысле живым и разумным. Просто оболочка. Смауг узнал его — один из младших, пришедших за столетие до начала Войны Гнева. Он пытался до него дозваться, но встречал лишь пустоту и искру которая управляла им — Майрон. Некромантия…

Он не был ему ровней. И на что надеялся Гортхаур? На то, что он за Эпохи покоя растерял навыки?

Сбросив труп в воду, ни мало не заботясь, куда именно он упадет, Смауг повернул к Горе. Яна там с ума сходит от страха. И тут до него наконец дошло, зачем Саурону нужно было это жалкое подобие — чтобы выманить его. Он бился в невидимых путах и понимал, что не может разорвать их быстро.

Понимая, что еще одна стрела его убьет, дракон решил обернуться — один раз это уже спасло его. И в маленькую мишень труднее попасть и еще сложнее удержать в ловушке. Он падал на землю, захлебываясь кровью, и падал неудачно — прямо в ряды орков. Дышать было невозможно, холод металла выворачивал внутренности. Копье в груди не идет на пользу даже дракону.

Наконец, чужая магия оставила его в покое. Майрон надеялся, что даже если он не сдохнет от ран, то орки его добьют. Но разве так легко убить дракона Моргота?

Никто из созданий искажения не решится приблизиться к нему на расстояние, достаточное для удара. Причиной тому страх пред змееглазыми воинами, который орки несут в своих тупых башках от первых из них до сего дня. Смауг был одним из генералов Владыки Мелькора, орки помнят Первого Хозяина. Он был создан, он в некотором роде продолжение Отца, в нем его сила. Ни одна тьма не коснется рожденного в ней.

Смауг был ослаблен, почти мертв. А удар об землю был такой силы, что сломал торчавшее в груди копье. Выплюнув кровь, он чуть повернул голову, ощущая, как сила утекает из него вместе с кровью, которая уже пропитала землю. Он не мог обернуться драконом, зная, что это верная смерть. Но и оставаться посреди битвы не мог. Орков уже теснили, а любой из эльфов или гномов перережет ему глотку без лишних сомнений.

Нужно было убираться отсюда и скорее. Смауг понимал это, но не мог сделать — там, в Эреборе, осталась Яна. Один на один с гномами. Но сейчас он ей ничем не поможет. Она, наверное, думает, что он умер.

Дракон на мгновение прикрыл глаза, а потом ухмыльнулся. Второй раз чуть не сдох, и снова в небе. Он, с трудом ворочая языком, произнес длинную фразу на рычащем языке, и его тело окутал огонь. Чтобы через секунду в яркой вспышке оставить лишь пепел за собой.

Перемещение на огромное расстояние едва не убило его окончательно. Даже у Великих Змеев есть лимит запаса прочности. Смауг почти достиг Врат Ночи, когда его выдернуло обратно.

— Вы, крылатые, всегда были неуемными идиотами…

Смауг пару раз моргнул — всё плывет перед глазами. Но потом острота зрения вернулась, и он рассмотрел скуластое недовольное лицо и короткие рыжие волосы, торчавшие во все стороны. Он заметил щетину и булькнул, чтобы тут же выгнуться от боли — смех ему явно пока противопоказан.

— Лежи, — рявкнул рыжий, суетливо поправляя подушку. — Я почти все пламя в тебя перелил, чтобы хоть как-то залатать. Ты же знаешь, лечение — не мой профиль. Так что, думаю, внутренности если и зажили, то не сильно.

— Как давно я здесь? — он говорил тихо и через боль.

— Второй день, — хмыкнул рыжий, почесывая щеку. — Я был, знаешь ли, очень рад, когда на мою голову свалился старый друг, весь в крови и с обломками копья в легких, с переломанными ребрами и костями. Какого драного орка случилось, Смауг, что тебя так потрепало?

— Майрон и дракон, — Смауг прикрыл глаза, спасаясь от того, что потолок кружится, вызывая тошноту.

— Ничего у тебя не меняется, — буркнул обреченно рыжий, и его глаза полыхнули пламенем. — Ты едва не увидел Хозяина. Не думаю, что он был бы доволен, встретив тебя так рано, Золотой. А теперь спи… Очухаешься, тогда и поговорим…

Дракон провалился в сон, а рыжий не спешил уходить. Было опасно его оставлять, и так едва удалось вытащить. И, как он думал, не обошлось без помощи Хозяина. Всем были известны привязанность Господина к крылатым балбесам. Он не хотел потерять еще одну нить, связывающую с ушедшим. Без драконов Арда будет уже не та.

У них было нечто общее, кроме верности — пламя. Суть драконов и его.

Жаль будет остаться по-настоящему одиноким. Рыжий любил пребывать в этом облике. Из всех возможных он предпочитал бывать человеком. Эльф с его окрасом напоминал бы Господину и всем прочим одного эльфийского принца, который доставил столько проблем. А это было чревато — рука у Хозяина была очень тяжелой. А он был всего лишь одним из слуг, далеко не самым сильным и умным. Не драконом, которым Владыка прощал практически все. И все же он никогда не завидовал им. И был рад снова увидеть Смауга и приютить его и его возлюбленную. Вечность в одиночестве порядком его утомила.

Потерять любовь — это, в какой-то степени, потерять себя.

Совру, если скажу, что проявила хоть каплю благоразумия и осторожности. Душевная боль на удивление легко глушит инстинкт самосохранения. Первые дни я плакала, не переставая, и то шепотом, то криком пыталась позвать его…

Скажете безумие? И будете правы. Я не чувствовала себя живой, скорее мертвой. Мне было так больно, что стало все равно, что будет дальше. Хотя сперва меня всего лишь заперли в покоях. Вернувшему дом и престол королю было не до наглой девицы. Торин отстаивал самое важное, что у него было — и вовсе не Эребор, а сокровища. И все-таки ему пришлось поделиться ими ради мира с эльфами и людьми. Лесной Король получил свои звездные камни, а Бард — средства на восстановление города.

Со мной пытался беседовать Гэндальф, но без особого успеха. Кажется, я смотрела в одну точку, не отвечая на вопросы и, вообще, делая вид, что одна в комнате.

Внутри была выжженная пустыня. Пустота…

Я впадала в полную апатию. Заставить себя сделать глоток воды и оторвать голову от подушки с каждым днём становилось все сложнее. Не знаю, что бы со мной было, если бы старый маг оказался менее настойчивым. Гэндальф привел эльфийскую целительницу. В какой-то степени этот поступок объяснялся природной добротой истари — ведь он вовсе не был злым. Но также и большим желанием поговорить со мной о драконе.

Посланнику Запада хорошо было известно, кем являлся мой возлюбленный. И что он мог мне рассказать. На этом берегу почти не осталось существ, видевших противостояние Мелькора и нолдор. А еще меньше было тех, кто знал самого Черного Врага мира. Тем более, тех, кто был для него больше, чем слугой и рабом. Тех, кто был драконом, воплощением воли величайшего мятежника.

Я позволила себя осмотреть, всё так же безразличная к чужим словам и действиям. Но вдруг прекрасное лицо эльфийской девы изменилось — мелькнул испуг, удивление и благоговение. Она произнесла на синдарине фразу. Никто из них не знал, что Смауг успел обучить меня этому языку, так же, как и многому другому.

— Она носит во чреве дитя…

— Но как это возможно?

Серый маг выглядел настолько озадаченным, что мне стоило большого труда сдержать истерический смешок.

— Не знаю, — в синих безмятежных глазах появилось отвращение с жалостью. — Дракон осквернил её тело. Но её фэа слабеет от тоски. Бедняжка.

Мне было глубоко плевать на то, что думает обо мне эта остроухая ханжа, видно решившая, что змей надругался надо мной. Мир пошатнулся и сосредоточился на одном — у меня будет ребенок! Ребенок! Мой и Смауга… Наш… Сын или дочь… Я ощутила, как слезы побежали по щекам, и начала стирать их дрожащими пальцами. Нет, я не должна плакать, ведь больше я не одна. У меня забрали моего дракона, но теперь есть кто-то такой же ценный.

Появилось то, ради чего мне захотелось жить. Жить, чтобы жил маленький дракончик у меня в животе.

Почему-то не сомневалась, что малютка пойдет в папу. Руки сами опустились на живот, словно я могла коснуться частицы себя и любимого. Может, показалось, а может и нет, но ладони потеплели, словно я снова гладила золотую чешую.

— Ей нужно окрепнуть, но пока я не вижу ничего опасного для жизни и здоровья обоих, — эльфийская целительница повернулась ко мне такая воздушная в своих белых одеяниях. — Я знаю, что ты понимаешь наш язык, чужестранка, — в мелодичном голосе звенела печаль. — Эльф никогда не навредит жизни. Но если ты захочешь, я могу дать тебе нужные травы. Наши девы, оскверненные Тьмой, угасают, но ты человек, поэтому сможешь жить, избавившись от плода насилия. Память людская милосерднее, и ты сможешь забыть. Понадобится только время.

— Не знаю, что вы себе придумали, но я не нуждаюсь в травах, — от злости и возмущения мне удалось сесть. — Оставьте свои заботы тем, кто в них нуждается!

Меня мутило от одной мысли о подобном — избавиться от малыша… Да как они могут?! Была бы драконом — сожгла бы… Наговорив опешившей целительнице малоприятных для эльфийской гордости вещей, выгнала ее из комнаты. И все равно чувствовала себя облитой помоями от её жалостливых вздохов — видимо, она считала, что я помешалась от совершенного надо мной насилия. Гэндальф ушел сам, хотя и старался вызвать меня на разговор. Но я лишь огрызалась, больше всего желая остаться одной и как-то переварить свалившееся на меня откровение.

Мне принесли ужин, на который я набросилась с жадностью. Теперь хочу — не хочу, но есть нужно. И все равно, осилив тарелку супа и съев немного мяса, почувствовала себя сытой. Да и хорошо понимала, что после нескольких дней голодовки лучше не налегать сразу на еду. Как бы плохо не стало.

Я лежала, поглаживая живот, и мысленно клялась, что сделаю всё, чтобы сберечь своё самое главное сокровище. Несмотря на всю тоску по его отцу… И несмотря на то, что и малыш, и я в опасности.

Совсем не уверена, что целительница не разболтает о моем положении эльфам, а того хуже гномам. Реакцию их короля я могу предсказать с почти стопроцентной достоверностью — Дубощит сделает все, чтобы я и кроха погибли. Он ненавидел Смауга и ненавидит меня. И к нерожденному малышу не стоит ждать милосердия. Для них мой ребенок — отродье Тьмы.

Я понимала, насколько мало у нас шансов. Но страшно мне не было. Почему-то была уверена — нужно потерпеть, и все будет хорошо. Чего я не ожидала, так это того, что правда откроется настолько быстро. Когда ко мне вошел новый Король-Под-Горой в сопровождении стражников, нетрудно было догадаться, что гному всё известно.

— Я надеялся, что ты не настолько испорченная, чтобы лечь под чудовище, — выплюнул Торин. — Эльфы наивно считают, что дракон тебя принудил. Но они не видели того, что видел я, — он посмотрел на мой живот с ненавистью и гневом. — Я бы казнил тебя сейчас же, но я клялся Махалом, что позабочусь о тебе.

— Может отпустишь меня? — предложила я, не особо надеясь на успех. Мне было невыносимо страшно за малыша.

— Чтобы монстр, которого ты родишь, вернулся через несколько десятилетий и снова разрушил наш дом?! — Дубощит подошел к постели и, схватив меня за руку, стащил на пол. — Не думаю. Ты будешь замкнута в самой надежной темнице Эребора, а когда родится выродок, я лично оборву его жизнь.

— Ты клялся, — напомнила я, вставая. Его страшное обещание отпечаталось во мне приговором.

— Что не дам тебе погибнуть, — Торин кивнул, вытирая правую руку о плащ, как будто запачкался, коснувшись меня. — Я не нарушу клятву, не навлеку на свой род проклятие Создателя. Но о потомстве там не было и слова. Ты проживешь остаток дней в безопасности, надежно запертая.

Как я жалела, что у меня отобрали кинжал. Будь он у меня, я бы воткнула его в горло Торина Дубощита. В эту минуту этот гном стал для меня воплощением всех несчастий и потерь.

— Я спасала твою жалкую жизнь и жизнь каждого из твоего отряда, — напомнила я, стараясь не выдавать своего ужаса. — И это твоя благодарность, гномий король?

— Темница будет комфортной, — усмехнулся издевательски Торин. — Тебя будут содержать как ценную заложницу, а не как шлюху дракона. И до родов будут осматривать целители.

— Я его жена, ублюдок, — произнесла я и показала кольцо. — Провались в пустоту вместе со своим царством.

Меня увели, взяв в кольцо и наставив пики. Ну, хоть кандалы не надели. Каждый идущий мимо гном считал своим долгом одарить меня презрительным взглядом, а то и выкрикнуть оскорбления, что меня совсем не трогало. Какая, к чертовой бабушке, гордость, если через восемь месяцев моего ребенка собираются убить, едва он сделает первый вздох?

Так я усвоила ещё один урок: благодарность — не добродетель королей.

Торин не обманул — в камере, где мне предстояло провести остаток жизни, было уютно — ковер на полу, ложе с меховым покрывалом, столик и даже зеркало на стене. А главное — толстая решетка и стража с арбалетами на случай попытки побега…

Переход от надежды к отчаянью — долгий и мучительный процесс. Горят свечи в канделябре, я веду пером по бумаге, стараясь отрешиться от действительности. По-настоящему свободу начинаешь ценить, лишь потеряв её. Ещё один нелёгкий жизненный урок, который я выучила в заключении.

Сомневаюсь, что моя летопись войдёт в историю Средиземья. Но если кто-то, прочитав эти строки, поймёт, что любовь меняет всё, по-настоящему всё и для всех, то я буду рада.

Разве кто-нибудь из нас выбирает, кого любить? Разве отсутствие Света означает бесчувственность? Разве во Тьме есть только злоба?

На эти вопросы можно ответить по-разному, и для каждого ответ будет правдив. Для меня же — от создания Тьмы я видела больше доброты и милосердия, чем от любого из живущих под светилами Средиземья. Многие скажут — ничто не оправдывает злодеяний, свершенных ранее, один добрый поступок не изменит чудовище. Что же, я не искала оправдания ни для Смауга, ни для себя. Всегда верила, что любовь — не преступление.

И готова плюнуть в лицо тому, кто назовет короля, собирающегося убить новорожденного младенца только за то, кем был его отец, хорошим.

Наверное, Торин ждал, что я сломаюсь. Что неминуемое ожидание убийства моего ребенка убьёт меня раньше, чем ему придётся замарать свои руки. Со злорадством сообщаю — не дождётся! Мы будем жить. Обязательно…

Каждый день, открывая глаза, я твержу себе это. С Битвы Пяти Армий прошло два месяца — одиноких и безрадостных. Часто я просыпаюсь от кошмаров в холодном поту. Вижу, как любимый гибнет, а я не могу ничего поделать.

Но любовь к нашему ребенку и гордость не позволяют мне плакать…

Король-Под-Горой не оставил мне даже этого уединения, чтобы оплакать Смауга. Через решетку за мной постоянно наблюдает стража. Видимо, только по милости архитектора, построившего темницы, гномы не могут видеть, как я справляю естественные потребности. Унизительно чувствовать себя зверьком в клетке. Тем более, что моя стража испытывает ко мне искреннее презрение и желание удушить.

У них есть право на это. Мой дракон отобрал их дом и убил их близких. Но я спасла их короля, его племянников, наследников, первого министра Балина, его брата, командующего армией Эребора и всех остальных. Я заботилась о них, когда они были пленниками. Хотя и тогда Дубощит был мне крайне неприятен.

Неужели в глазах гномов это так мало, чтобы проявить каплю великодушия к женщине?

Хотя нужно признать, Торин не соврал, когда обещал мне, что тюрьма будет почти королевской. Ох, с каким бы я удовольствием уронила Его Величество в бездонный провал в глубине Горы. И поверьте, была бы возможность — совершила это не единожды.

Одна мысль, что этот гномий ублюдок может коснуться моего малыша… Матери меня поймут!

Живот растет понемногу. У ребенка чудный характер, он практически не досаждает. Я не чувствую недомоганий, обычных для беременных. И целительница, та самая, осматривающая меня раз в неделю, находит, что беременность протекает прекрасно.

Только недостаток движения и свежего воздуха сказывается на мне. Но о том, чтобы покинуть камеру и думать нельзя.

— Яна, я принес тебе печенья и новую книгу, — возле решетки, переминаясь с ноги на ногу, стоял Бильбо Бэггинс в своем бордовом сюртуке с неизменной виноватой улыбкой. — Как ты сегодня?

Единственный друг, что у меня здесь был. И единственный, кто был возмущен решением Торина. И тот, кто посмел ему возражать открыто. И кто после этого назовет хоббитов трусливыми обывателями? У Бильбо было большое и чистое сердце.

Каждый раз, видя хоббита, я порывалась сказать ему о Кольце. Предупредить об опасности. Но всякий раз не решалась. Боялась, что Бильбо не сможет с ним расстаться и совершит глупость, которая может стать роковой для всех. Меньше всего в довершение всех бед и несчастий я желала воцарения Саурона.

Бильбо стал моей поддержкой. Именно поэтому он остался в Эреборе, а не уехал, как мечтал, домой в Шир. Отважный хоббит верил, что со временем сможет переубедить своего царственного друга передумать насчет меня и моего ребенка, поскольку помочь бежать мне не мог. Кольцо не укроет двоих. А нам обоим не справиться с десятком стражников, которые не спускали с меня глаз. Даже если случится чудо, и мы сможем выйти из подземелий, то будем заперты в Горе. Король предусмотрительно перекрыл все тайные ходы.

— Спасибо, — я выдавила улыбку, наверное, тусклую, как здешний камень. — Эльфийские сказания? Откуда она у тебя?

— В здешней библиотеке чего только нет, — улыбнулся на этот раз с хитринкой хоббит. — Нужно только знать, где искать. На самом деле этой книгой кто-то подпирал ножку стола, я случайно её спас.

Бильбо старался заходить каждый день, но долго находиться рядом не мог из-за высочайшего повеления. Видимо, Король-Под-Горой опасался то ли того, что мы сговоримся, то ли того, что я соблазню его Взломщика. Твердолобый гном! Хоббит был не единственным моим посетителем, но остальных я встречала не так радушно.

Например, Серый маг, который не терял надежды выведать секреты некогда Последнего Великого Дракона и его Господина. Старый, любопытный, настойчивый хрыч!

Иногда появлялся Балин… Но ясно было, что старому гному было неловко показываться мне на глаза. Он действительно был мне признателен и за жизнь, и за заботу. Но пойти против своего короля не хотел и не мог. Я не злилась на старика и всегда старалась найти доброе слово для него. В глубине души надеясь, что самый близкий, доверенный советник сможет переубедить Торина.

Наверное, самым неприятным визитером, за исключением самого короля, была его сестра, Принцесса Дис. Я спасла ее сыновей и была женой дракона. В гномке боролась толика благодарности с океаном ненависти, презрения и горячего желания убить меня. Она потеряла горячо любимого мужа и, наверное, понимала меня. И за это ненавидела сильнее.

В первый ее визит, увидев благородство и доброту, я попыталась попросить. Наивно не заметив прискорбного сходства с братом. Надеялась, что она, как мать двоих детей, поймет меня. И спасет моего…

Женщины намного опаснее мужчин. И так же они могут быть более жестокими. Это не в нашей природе, но страдания и потери оставляют свой след в душе. Принцесса, не знаю какой она была, до того как потеряла дом, брата, деда, отца, мужа, превратилась в одно из каменных изваяний, которых так много в Эреборе. Непреклонность и лед. Но только если дело не касалось ее семьи. Им Дис была готова простить что угодно.

Я опасалась, что по приказу короля или его сестры, мне что-то подсыпят в еду, чтобы избавиться от ребенка.

Вы хоть представляете, каково это — жить в постоянном страхе, на грани жизни и смерти? Я жила так. И каждая секунда была пыткой. Выдерживать все это помогал только малыш. Еще не родившись, он уже спасал и защищал маму. Если бы не его жизнь, связанная с моей, я бы долго не протянула. Не из-за слабоволия, нет, бесхарактерной я никогда не была, а просто потому, что зачем жить в таких условиях? Особенно зная, что свободы не будет. Как и нормальной жизни.

Чувствовать, как в тебе растет новая жизнь. Знать, что в тебе продолжение любимого и тебя самой.

Это меняет все — и восприятие жизни, и отношение к миру. Нет ничего ценнее крохи у тебя в животе. И чтобы защитить его, ты сделаешь все.

Я не знала как, но была тверда — никто и никогда не убьет моего ребенка…

Найду способ помешать! Просто не позволяла себе думать по другому. Не могла позволить, иначе это был бы конец для нас обоих. По ночам представляла, что бы сказал Смауг, узнав о ребенке. И почти чувствовала его руки — сладкая иллюзия для разбитого вдребезги сердца. Беззвучно рассказывала ребенку, каким был его папа…

То утро не задалось с самого начала — мой сон прервал громкий разговор стражи. Почему-то подташнивало и хотелось удушить всех и каждого. Едва не рыча от злости, я расчесывала волосы, стремясь успокоиться. Малышу не пойдет на пользу бешенство мамы.

Я уговаривала себя, что запустить в голову стражникам кувшин с водой будет опрометчивым шагом и глупым, когда вбежал Бильбо…

— Яна, к Горе… — он закашлялся, а потом продолжил, на его круглом лице было величайшее изумление, переходящее в шок. — Там летит золотой дракон!

Я схватилась за край ложа, потому что стены комнаты внезапно покачнулись. И осела на пол… Не может быть! Я… Ведь он… Я видела своими глазами… Смауг… Нет… Это очередной сон… Не хочу просыпаться…

— Что вы делаете, — в ярости воскликнул Бильбо, пиная ближайшего стражника.

— Приказ короля — заключенная должна умереть, — и незнакомый мне гном вытащил меч.

Я не чувствовала в себе силы к сопротивлению, пошевелиться не могла, оглушённая новостью. Просто сидела и наблюдала, как он идет ко мне. А еще трое закрыли собой выход из камеры, и только слышны были крики хоббита, который пытался прорваться ко мне. Таков мой конец?

Меня почти прирезали…

Не вдохновляюще звучит. Но тем не менее это так.

Я смотрела, как стражник медленно приближается, и отсчитывала последние секунды своей жизни. Страх буквально пригвоздил меня к полу, а только что испытанное потрясение парализовало. Четко помню отчаянное лицо хоббита, когда гном занес меч для первого и единственного рубящего удара. Я должна была погибнуть зарубленная в камере.

Но у моего дракона были друзья. Точнее друг, который прошел в Эребор с заднего входа через подземные лавовые потоки, чтобы спасти меня, пока Смауг отвлекал гномов.

Когда грудь гнома пробила чернеющая рука, и он булькнул кровью прежде, чем упасть совсем рядом со мной, я почти отключилась. Простительно для беременной, которую только что чудом спасли. Чернота в глазах немного рассеялась, и я почувствовала, как кто-то крайне деликатно колотит меня по щекам.

Как вы представляете себе встречу с барлогом? Тьма, багровый огонь, свод колоссальной пещеры, бездонный провал под ногами и старик с посохом? Или обрыв, эльф, пылающий город вдали, так похожий на Тирион, и демон Моргота?

Для меня это было совсем не так — барлог предстал во вполне человеческом облике. Единственное, что выдавало его истинную природу — пламя в глазах и жар, исходивший от кожи. Он пытался объяснить, что пришел спасти меня. Вывести в безопасное место. Пытался представиться.

Но я не слушала. Все, что меня интересовало, это мой дракон. Жив или нет? Трясти искаженного духа Арды за плечи, как котенка? Можем, практикуем. Встать и последовать за ним я смогла, только когда получила сотое заверение, что Смауг жив, и с ним все хорошо. От облегчения мне казалось, что еще немного — и я смогу летать. Настолько стало спокойно и радостно на душе.

И это при том, что мы все еще были в Эреборе и проходили мимо выжженных пламенем Удуна коридоров. Много где были тела, подгорная стража исполняла самоубийственный приказ своего короля и пыталась сдержать силу, непосильную никому из них.

Не скажу что, переступая через тела гномов, испытывала ужас или жалость. Плен и ужасающая перспектива увидеть смерть ребенка хорошо прочищают мозги. И избавляют от лишних сантиментов. На войне как на войне. Можете считать меня монстром за эти слова.

Только я рассказываю правду, какой бы неприглядной она ни была. И без меня хватает лживых сказок.

Если кто и ужасался, так это Бильбо. Хоббит вызвался проводить нас, чтобы убедиться, что я буду в безопасности. Судя по тому, как содрогалась Одинокая, в опасности были как раз все остальные. Дракон изливал свою ярость на великое царство гномов. Мстительная часть меня надеялась, что сейчас Торину Дубощиту очень, очень плохо.

За мой страх, за угрозы, за клетку, в которую нас с малышом заперли. За все слезы и ночные ужасы. Когда я, ложась спать, не знала — суждено ли открыть глаза утром?

Мы спускались все ниже, к самым корням Одинокой Горы. Туда, где непроглядный мрак не будет рассеян солнечным лучом. К счастью, думаю, для гномов, нас больше не пытались остановить.

За месяцы в небольшой камере я отвыкла от долгой ходьбы. Мне было очень тяжело, и в конце концов барлог взял меня на руки. Бильбо, несмотря на свой малый рост, поспевал за бежавшим демоном.

— Дальше мы сами, маленький храбрец, — остановился мой спаситель. — Я думаю, тебе безопасней всего будет не спускаться на низшие уровни.

— Дракон захватит Эребор? — спросил дрожащим голосом Бильбо, пряча руку в карман. Я была уверена, что он в любую секунду может надеть Кольцо и исчезнуть.

— Нет, — передернул плечами демон, аккуратно ставя меня на ноги. — Как только леди Яна окажется в безопасности, Золотой улетит. Можешь мне не верить, малорослик, но мы вовсе не так жестоки, как говорят. Просто никто не любит, когда у него отбирают любимых. А теперь беги и помни, что я тебе сказал.

— Будь осторожен и прощай, — я обняла хоббита, сдерживая слезы. — Я всегда буду рада тебя увидеть. Спасибо тебе, Бильбо Бэггинс, за все.

Если бы не огонь, который барлог возжег в ладони, я бы точно запнулась обо что-то и упала. Все-таки человеческое зрение мало приспособлено к такой темени. Дальше оранжевым светом светилось лавовое озеро, к которому мы и держали свой путь.

— Яна, вам придется возвращаться со мной тем путем, что я пришел, — демон указал рукой на лаву. — Не бойтесь, — он замялся, как мальчишка, подбирая слова. — Смауг говорил, что вы храбрая и не склонны к истерикам. Я буду крепко держать вас, минута — и мы дома.

— Дома — это Мория? — нервно спросила я, обхватывая себя руками за плечи.

Хотя огонь не приносил мне теперь ни малейшего дискомфорта, я не была морально готова шагнуть в магму. Одно дело — касаться ладонью пламени свечей, а другое… Откуда-то из-под свода послышался нарастающий грохот, да такой, что начали осыпаться камни. Я вскрикнула, когда один задел мое плечо по касательной, чтобы через мгновение быть накрытой черной рогатой горой.

— Нужно спешить, — прорычал барлог в своем истинном облике. — Крылатый слишком увлекся. Как бы нас не завалило.

И меня, как куклу, прихватили на руки, и демон прыгнул… Я зажмурилась, ощущая, что меня касается что-то плотное и теплое. Через секунду паника улеглась, и можно было порадоваться, что я догадалась задержать дыхание. Какое облегчение вместо давления ощутить невесомое касание воздуха.

— Вот и все, — демон поставил меня, чтобы вспыхнуть и стать человеком. — Смауг будет добираться своим ходом. И как бы ни был быстр крылатый, часик Вам придется подождать. Позвольте мне приветствовать Вас в Мории.

— Спасибо, — я улыбнулась, робко оглядываясь. — Как Вас зовут?

— Тимен. Наверное, это самое близкое на общем. И, прошу, давай на «ты»?

— Конечно, Тимен, — кивнула с готовностью я, осматривая лаву, заключенную в нечто похожее на каменный бассейн. — А что это за место?

— Моя ванная…

Готова была поклясться — страшный демон Моргота чуть покраснел и поспешил меня увести. Уже сидя в удобном кресле, закутанная в плед с кружкой чая, который заварил Тимен, я выдохнула — свободна! От нахлынувшего облегчения полились слезы, всерьез обеспокоившие Тимена, который, казалось, не имел ни малейшего представления, что делать с ревущими женщинами. Я постепенно успокоилась сама и принялась задавать вопросы. О единственном, что меня сейчас тревожило — о драконе.

— Как он выжил? — сжала непослушными пальцами край пледа. — Я же видела, как он упал.

— Драконы живучи. Он перенесся ко мне почти мертвый, — Тимен тоскливо вздохнул. — Я не целитель. Повезло, что у нас общая суть. Смог залатать его немного, поделившись огнем. По правде, Смауг почти выжрал меня до дна. Он был слаб очень долго. Превратиться не мог и все время рвался к тебе. Большого труда стоило удерживать его, пока не придет в себя. Он очень боялся, что гномы отыграются на тебе. Или вас? Я слышал, как говорили эти горные коротышки. В тебе ребенок?

— Да, — я положила ладонь на живот, чувствуя в ответ тепло.

— Такого еще не было, — демон посмотрел на меня почти с благоговением. — Видимо, дар Хозяина, раз смертная смогла понести от дракона. Тебе лучше прилечь, — Тимен усмехнулся. — Если что случится, Золотой спалит пол-Средиземья в отместку. Так что вы теперь бесценны.

Видимо, в чае были какие-то травы, потому что меня начало клонить в сон. Барлог, и раньше предельно нежный, переложил меня на кровать, словно хрустальную. Снял башмаки и укрыл покрывалом, поправил подушки и, прежде чем закрыть глаза, я увидела, как он взмахом ладони притушил свечи.

Из вязкой дремы я выплывала с трудом. Голова немного гудела… Было такое ощущение, что я забыла что-то важное. Зевнув в очередной раз, я открыла глаза, чтобы утонуть в других — непостижимых и влюбленных. В глазах моего дракона.

Вечность… Это много или мало?

За расставанием следует встреча. За ночью день. Это неизбежно. Неразрывный круг. Прожив тысячи лет, невольно перестаешь замечать время. Ты здесь, а оно где-то там. Идет мимо, не задевая бессмертного.

Твоя память вмещает Эпохи. Ты помнишь, как рождались теперь забытые предания. Ты видел, как мир менялся, не задевая тебя. За абсолютной памятью приходит равнодушие. И усталость.

Но внезапно ты, вечный скептик, понимаешь, что мир стал невыносимо пресен и скучен. Больше ничто не привлекает тебя. И хочется одного — покоя…

Покоя, которого не знал столько веков. В благословенном одиночестве постепенно ты превращаешься в молчаливый камень, как горы вокруг. И даже огонь — суть твоя — горит не так ярко, как прежде.

Подожди гномы еще столетие, два, и не приди Яна, может я бы и сдох посреди золота. Просто потому, что даже бессмертному нужно то, ради чего жить. Помню ли я, какой увидел ее впервые? Да, конечно — встрепанный перепуганный воробушек. Но безумно раздражающий своей непохожестью. Пришедшая из другого мира…

И мне, старому змею, стало любопытно. Тем более, что девочка, которую я так упорно оскорблял, оказалась вовсе не глупа. Наивна, но не глупа.

Интерес, злость, тревога. Как давно я испытывал что-то подобное? И кто пробудил меня, Смауга, последнего из Великих драконов? Человеческая девушка. И за это я, хоть и не признаюсь, благодарен ей. И зол прежде всего на себя.

Все мы совершаем глупости, и обретенная с прожитым временем мудрость не спасает от этой простой истины.

Я всегда был изрядным гордецом. И первое время меня оскорбляла сама мысль, что такое никчемное создание, как человек, может что-то для меня значить. Как удобно прятать собственные сомнения и неуверенность за цинизмом, сарказмом и обидными словами. Признаю, что вел себя как последний дурак.

И продолжаю вести. Иначе чем объяснить то, что я взял дневник спящей жены и украдкой пишу эти строчки? Ведь не справедливо, что нашу общую историю будут знать только с одной стороны.

За прожитые столетия я не знал и тени того чувства, что сегодня, сейчас испытываю к своей хрупкой, глубоко беременной жене. Впервые ощутив это… Я испугался.

Да, Эру, мне показалось, что на меня обрушился свод сокровищницы. Позорный страх для сильного, коим я себя считал. Хорошо, что Яна оказалась мудрее и разглядела во мне что-то помимо злобы и привычки говорить гадости. Все-таки женское сердце — непостижимая загадка.

Любить — это на самом деле чудесно до боли. Это словно лететь к далекой звезде в тщетной надежде коснуться. И сила того, что ты испытываешь, превосходит все, что ты когда-либо ощущал.

Драконы не ищут легких путей. Я вспоминаю свои первые шаги в этом мире и своих собратьев, и каждый из нас был неимоверно упрям. Владыка вложил в нас многое, но кое-что было изначально. Тьма и огонь, алчность и злоба, гордыня и бунтарство, но также и возможность любить. Всё это драконы.

Я люблю её… И знаю, что потеряю. Неизбежность в том, что у нас разные пути.

Яна никогда не говорит об этом. Но я уже научился читать её так же верно, как собственные чувства.

Я поклялся любить её до конца мира… И да будет так!

Чудеса иногда случаются. Например, наш малыш. Смертная, которая зачала и вынашивает от дракона… Трудно описать мою радость, мое ликование от вести, что у нас будет ребенок. И мой ужас. Ведь дитя может убить свою мать. Достаточно ли она сильна, чтобы пережить роды? Бесконечный круг терзаний и страха. И тупого бессилия, ведь я не могу помочь ничем. Вся моя мощь бесполезна.

Уже сейчас чувствуется, что ребенок унаследовал изрядную часть моей природы. Но чист от того, что обрекает меня на уничтожение и забвение. В малыше нет Искажения. Значит, когда грянет конец этому миру, мой ребенок увидит новый — без старых ран и проклятий. Уверен, эта чистота у малыша от матери.

Если я паниковал, то Яна же — спокойна. Казалось, необычная беременность ничуть не тревожит ее. Она всегда была полна смеха и радости. А еще верила, что с ней и с ребенком все будет хорошо. И каким-то образом успокаивала и меня…

Смешно сказать — грозный дракон ищет утешения у беременной женщины. Однако я успокаивался, стоило увидеть ее глаза, полные такого света, что звезды меркли.

Я бы с легкостью обменял свои крылья, свою вечность, свою жизнь за уверенность в том, что Яна и малыш будут в порядке. Одна мысль о потере убивает меня.

У Яны растёт живот, и с ним и она меняется. Едва заметно, почти не вызывая опасений. Сердце бьется чуть быстрее, кожа теплее, зрение лучше, больше энергии и силы. Словно с ростом ребенка в животе она не просто меняется внешне, но и полностью перерождается.

Сейчас, на седьмом месяце, она очаровательна. Хотя признаю, что иногда чувствую себя полным болваном, не понимая ее желаний. Но даже эти капризы, а иногда и крики, мне милы. Яна ворчит, что болит спина, что я ее раздражаю, а мне хочется расцеловать недовольное личико. Ребенок все чаще дает о себе знать. Я слушаю, как бьются два сердца. Как он шевелится и, расшалившись, бьет маму изнутри…

Перечитал написанное, и самого чуть не стошнило. Такое ощущение, что меня подменили. Честное слово, почувствовал себя самым настоящим эльфом. Мерзкое ощущение…

Вот что делает с нормальным драконом любовь и брак. Больше никаких войн, сожженных городов и разрушений.

Да на кой мне это нужно? И без Змея Севера в Средиземье есть злодеи. Пусть Майрон сублимирует, раз он никому не нужен. У меня есть дела поважнее власти над миром.

Увидев ее впервые, ощутил, как мир меняется, и теперь происходит то же. Едва уловимо, но все же.

Вся моя надежда держится на том, что Эру позволил Яне прийти. Подарил нам встречу. А, значит, наш ребенок вовсе не случайность. Я не знаю будущего, но есть надежда.

Надежда на то, что, соединив на свадьбе две судьбы в одну, я смог передать любимой часть своего огня, подарив ей, пусть, не бессмертие, но больше, чем короткий человеческий век. Уверен, нам суждено быть вместе долго, даже по меркам дракона.

И когда придет время, я не буду сожалеть. Если чему стоит поучиться у темных, так это рисковать всем ради призрачного шанса. Иначе стоит ли вообще жить?

— Смауг… — Яна подняла голову с подушки. — Ты почему не спишь?

— Малыш снова пинается?

Я захлопываю и дневник, и своеобразную летопись. И иду в постель укачивать жену и уговаривать еще не рожденного дракончика пожалеть маму и быть хорошим, дать Яне поспать. Она сладко зевает, стоит мне обнять ее и положить руку на живот. Тихая песня сама рождается на губах. Чуть поерзав, Яна укладывает голову мне на грудь и начинает засыпать.

Я пою о рождении светил, о снеге в сумерках, о шуме давно не существующих лесов. Вплетая в мелодию радость полета среди облаков, когда солнце играет на чешуе, и впереди только свобода.

Навеваю маме и малышу сны дракона. Без боли, крови и смерти. Только лучшие из того, что сохранила моя безграничная память. Целую пахнущую цветами макушку и осторожно поправляю одеяло.

Готов сидеть так всегда. Оказывается, для счастья мне вовсе не нужны сокровища. Все богатства земных недр не заменят любовь и ребенка.

Понял это, хотя поздновато. Ну что же, всегда был тугодумом.

Сейчас для меня нет ничего, кроме нас троих. И я готов хранить наш мир ото всех. Надеюсь, в Арде не осталось глупцов, способных разозлить дракона, покусившись на его главные сокровища?

Тихо потрескивает камин. Но все заглушает стук сердец Яны и малыша.

Я чудовище. Может быть, одно из худших. Но пока есть они, мои родные — мир в безопасности.

Наблюдать второй раз, как на твой дом устремляется гибель… Выдержать это почти невозможно…

И сегодняшняя ярость и беспомощность сильнее, чем тогда. Ведь этого не должно было случиться.

Он своими глазами видел, как подох дракон. Месть свершилась, пусть и не руками гномов. В Золотой Чертог Махала Торин хотел войти с гордо поднятой головой, как король, вернувший отчизну своему народу, родной дом…

Гном не сомневался, что дракон вернулся, чтобы снова забрать Одинокую Гору себе и убить всех гномов. Весь его клан. Сестра, племянники, друзья — все умрут еще до заката. И Торин отдал приказ, который посчитал единственно правильным — пусть драконья шлюха умрет вместе со своим богопротивным отродьем. Балин призывал начать переговоры, ведь им есть что предложить ящеру.

Но Торин отмахнулся от своего самого мудрого советника.

Дракону нельзя верить, для них любая клятва, любой договор, закон — пустой звук. Они — чудовища, не знающие ничего, кроме злобы. Он уже дал слово один раз, и до сих пор жалеет об этом. Нужно было перерезать горло девчонке, как только узнал, что тяжела от ящера.

Торину было противно, что такая мерзость пачкает его чертоги. Оскверняет дом предков.

Людские женщины, он слышал, взятые орками в набегах, убивали себя, чтобы не быть обесчещенными. А те, кому не повезло, все равно умирали. Но эта гадина…

Он не поднимал руку на женщину, но смотреть на пленницу было выше его сил. Если бы не клятва, ей бы привязали камень к шее и бросили в Долгое озеро. Позорная смерть, достойная ее преступления.

Торин был уверен, что Великий Кузнец и предки простят ему нарушение клятвы.

Дракон может сжечь Эребор, убить каждого гнома, но найдет только труп.

— Дядя, нужно уводить людей на нижние уровни, — кричал Фили. — Ворота вот-вот рухнут. Нам не сдержать его долго.

— Уходите и заберите, кого сможете, — приказал Торин, отворачиваясь, чтобы не произнести страшную правду.

Дракон найдет всех, кто спрятался, рано или поздно. Так было в прошлый раз… Он помнил каждую комнатку с телами гномов, которые надеялись пересидеть в укрытии, а потом спастись. Но каждому пришла смерть от огня. Десятилетия их оскверненные, непогребенные кости ждали тризны и отмщения. Они находили кости каждый день и хоронили со всеми почестями. Хотя верхние уровни были практически очищены — кто-то начал хоронить еще до их прихода. Торин сам молился у маленького кладбища в пещере.

Что было камнем, отойдет в камень… Махал, прими нас!

Гора содрогалась. Ворота пали, но змей не спешил залетать внутрь, бушуя снаружи.

Торин передал в руки сестре корону Королей-Под-Горой и Аркенстон: две величайшие реликвии их рода. Поцеловал напоследок и проследил, чтобы племянники увели ее как можно глубже и дальше.

Ничего, сестренка… Моя синеглазая Дис, мы увидимся с тобой на той стороне. Увидим матушку, отца, деда, брата, а ты еще и мужа, по которому до сих пор плачешь. Ты сильная, Дис, не стоит плакать. Расставание не будет долгим. Торин вытащил меч и сжал его в руке. Я буду ждать вас всех, моя семья.

Он намеревался умереть, как король. До последнего сражаясь за свой народ. Умереть в бою.

Чем не славный конец для гнома?

Торин понимал: им не победить, и помощи ждать неоткуда. Ничего не меняется со временем.

— Я не хочу убивать вас всех, коротышки, — пророкотал властный голос. — Мне нужен ты, Дубощит. Выходи, и твоя жалкая армия останется жить. Может быть, — прошипел Смауг Золотой, Великий Змей Севера.

Двалин пытался его сдержать, образумить. Но что бы изменилось, если бы он остался? Все равно смерть. Только у дракона будет повод называть его трусом. И Торин хотел лично сообщить мерзкому червю, что его подстилка и отродье мертвы.

Даже если это будет последнее, что он сделает…

Смауг не собирался разрушать и сжигать Эребор дотла. Все-таки какое-то время это было его королевство. И он мог забрать его снова…

Но Яна. Не хотелось расстраивать девочку массовым убийством. И планы на Морию у него были впечатляющие. Например, выковать ворота из мифрила, чтобы закрыть вход, ведущий в царство со стороны Лориена. Смауг как раз оттуда не ждал нападения. Та, что правит там — сильна, бессмертна и светла. Но она пришла из той же древности, что и он.

Король-Под-Горой не был трусом, и поэтому вышел к спокойно лежавшему среди гигантских обломков Смаугу. Торин был идиотом во всем.

Когда он, издевательски улыбаясь, рассказал о Яне и ребенке… И о приказе, что отдал…

Наверное, рассчитывал, что сгорит сразу. Дракону удалось сдержать бешеную клокотавшую ярость и страх. Барлог спасет ее.

Рыжий друг мог сколько угодно прикидываться безобидным дурачком. Правды это не изменит. Они помнят, на что способен каждый. Среди стражи гномов вряд ли найдется эльфийский принц, способный раскидать троих огненных демонов. Или сломать руку и челюсть дракону. Кто бы ни охранял Яну, обречен. Тимен должен успеть.

А Торин за то, что держал ее в плену, угрожал поплатиться прямо сейчас.

Есть много способов сделать больно. Смауг умел пытать, хотя не мог этим наслаждаться, как боем.

Он не стал превращаться, а просто откусил гному правую руку… Выплюнул вместе с рукой Оркрист, который собирался забрать, как подарок ребенку. Потом прижег рану на живую.

— Больно? Ты мне клялся, Дубощит! — громыхнул он, выпуская огонь из пасти, чтобы отпугнуть сунувшихся было на выручку королю безумцев. — Ты станешь живым примером того, как опасно нарушать клятву, данную дракону.

Смауг вонзил коготь в спину, туда, где был позвоночник, и повернул его, ломая.

— Забирайте своего короля-калеку… — он устремил взгляд вверх, не обращая внимания на воющего и скребущего оставшейся рукой гнома. — Живи, обрубок.

Смауг больше не чувствовал ни Яны, ни барлога в Одинокой Горе. Значит, ему пора к новой жизни. Он взмыл в небо, напрягая крылья, чтобы как можно быстрее набрать высоту и скорость. Чтобы как можно быстрее увидеть любимую.

Он был быстр, но даже дракону не по силам пролететь половину Средиземья за несколько минут. Когда Смауг приземлился, солнце едва вошло в зенит. Он бежал ниже, к обжитым уровням. В безмолвии Мории поселился новый звук: стук самого дорогого сердца, дыхание Яны.

Она спала, сжав пальцами подушку. Дракон рухнул на колени возле постели, не решаясь коснуться, чтобы не нарушить их сон. Но вот, её ресницы дрогнули, и, встретив сонный взгляд любимой, Смауг замер от нежности и любви. Они едва не потеряли друг друга. Но теперь он знал, что готов на всё, что угодно, чтобы его семья была с ним.

Через всю нашу жизнь соединяющей нитью протянулась любовь.

Меня называют Морийской королевой. Но для себя я осталась все той же Яной.

Время не коснулось моих волос и лица, хотя прошло уже больше тридцати лет с момента, когда я очутилась в Арде. Мория, бывшая когда-то царством гномов, стала царством дракона, барлога и моим.

Когда родилась Даяра, я окончательно отпустила ту, прошлую, жизнь и тот мир. До этого вольно или невольно тосковала по родным, которых потеряла.

И сам папаша, и его дружок были уверены, что я ношу сына, а никак не крошку-дочку.

Взяв впервые на руки теплое тельце, увидев маленькое личико, я была так счастлива! Смаугу пришлось хуже: он выжрал почти бочку амборского в попытках успокоиться и не вломиться к нам. Сначала отважный дракон присутствовал на родах. И я была рада, что он здесь, со мной. Но потом смотреть на его стремительно бледнеющую рожу и трясущиеся руки стало невозможно, и хрупкая эльфийка-целительница из Лотлориена выставила будущего папашу за дверь.

Я стискивала зубы, чтобы не орать и своими криками не доконать бессмертное создание. Было полное ощущение, что еще немного, и мой муж сбежит, обернувшись, чтобы не слышать и не видеть, как я мучаюсь.

Мужчины иногда такие идиоты… Например, боясь даже прикоснуться к долгожданному ребенку. Смауг одновременно боялся сделать что-то не так и навредить дочери, хотя больше всего хотел быть рядом.

Даяра раз и навсегда стала папиной любимицей. Именно я отчитывала и призывала этих двоих к порядку. Дракон же поощрял любые проказы дочери и даже участвовал в большинстве из них.

Не скажу, что эти годы были легкими, но определенно счастливыми. Меня тревожили темнота, холод и пустота Мории. Казалось, нет более неподходящего места для ребенка, чем эти бесконечные провалы, коридоры, комнаты, залы, трещины, шахты. Но, как показала практика, ребёнку человека и дракона они как раз подошли.

Даяра во многом пошла в папу. Болезни ее не трогали. Она была необычайно сильна для ребенка и обожала огонь. Наша девочка росла медленно, подобно эльфийским детям, но была необычно яркой и живой. Это у нее от меня, человека.

Ворота нашего дома оставались закрытыми долгие десять лет. Мир не тревожил нас незваными гостями, и я думала, что так будет всегда. Впрочем, иногда у нас бывали эльфы, которых мы привечали из благодарности к леди Галадриэль и целительнице, что помогла появиться на свет дочурке.

Даяра часто каталась у отца на спине. Так он показывал ей мир. И я, когда не могла сопровождать их, ничуть не тревожилась: рядом с ним дочь в безопасности.

Из одного такого полета Смауг принес раненую женщину и маленького мальчика — все, кто остались в живых после нападения орков на большой караван. Им некуда было идти, и мы их приютили, помогли залечить раны и дали кров.

Не проходило и года, чтобы новые люди не прибредали к вратам. Кто — в поисках наживы, кто — ища новый дом. Входили в Морию немногие. Только те, чьи сердца были открыты и полны доброты. Смауг ведь понимал, что нам с дочерью было бы слишком одиноко в совершенно пустой Мории.

Королевство изгоев… Царство последнего дракона. Так несла молва.

Даяра взрослела, и все меньше была похожа на человеческую девочку. Было в ней что-то от эльфов, как и в отце, что-то от меня. Но больше всего от драконов. Дочь самозабвенно любила свободу, полет, драгоценные камни и книги.

Я видела в ней свою доброту и, одновременно, высокомерие моего дракона. Она никогда не забывала, чья она дочь. Даяра легко находила язык с людьми и эльфами. Но также ярко ненавидела орков и гоблинов.

Чаще всего ее можно было найти в библиотеке и в кузнице с отцом. Или в одном из пустых залов, тренирующуюся с луком или мечом. Иногда мне бывало с ней очень тяжело: у дочери был характер маленького, но упрямого дракона.

Тимен, с которым я сдружилась, говорил, что иначе и быть не может. И Даяра не успокоится, пока не найдет свое «приключение». Это меня и тревожило. Дочь была необузданной, а иногда просто свирепой. И впервые убила в четырнадцать — проткнула насквозь гоблина, на которого набрела случайно в скалах снаружи. Мы вышли собирать цветы, уверенные, что возле стен Мории безопасно. Три женщины с корзинками и несколько детей. У меня на пояске платья был кинжал. Но дочь не стала звать на помощь — справилась сама. Я встревожилась, когда увидела дым там, где лазила по скалам дочь.

Вообразите мой испуг, когда я увидела, как моя малышка спокойно стирает черную кровь с отцовского подарка — миниатюрного кинжала, а у ее ног догорает труп. Даяра даже не испугалась и поспешила увести меня и всех остальных.

— Я поступила бы так еще раз, — отрезала она, когда мы укладывали ее спать. — Мама, тебе не надо было это видеть.

Чтобы отвлечь меня и порадовать, мы полетели всей семьей далеко-далеко. В Харад, где провели несколько месяцев, окруженные необычными людьми, диковинными животными и шумными городами. Даяра уговорила отца купить ей подарок — котенка дикой пустынной кошки, который должен вырасти в большую и злобную тварь. Здесь никто не удивлялся глазам и виду моего мужа. Больше внимания привлекала я, светлокожая. И Даяра, своими золотыми, как у отца волосами. К счастью для этих людей, дальше взглядов дело не зашло.

Время летит очень быстро. Вот Даяре уже двадцать, но она скорее угловатый, вечно огрызающийся подросток, который когда злится, поджигает предметы. Она впервые поругалась с отцом. И дулась на него целых три дня — небывалый срок. Причину ссоры этих двоих мне вытащить не удалось.

Тимен, не выдерживая темперамента нашей милой дочурки, окончательно перебрался на другой уровень, ближе к корням гор. И подальше от маленького урагана. Хотя, Даяра, давая маме и папе отдохнуть, частенько выбирается к дяде. А то и в Лориен. Мне потом приходится долго извиняться перед Келеборном и Галадриэль. И наказывать маленькую паршивку и ее папашу, который учит пакостям.

Все дела маленького царства свалились на мои хрупкие плечи. Смауг добывает мифрил и запирается в кузнице. У Тимена не хватает терпения на смертных. Даяра же, когда не капризничает, охотно помогает решать проблемы. Но это бывает редко, к моему сожалению.

Муженек, подлец этакий, выковал мифриловый венец и короновал меня перед всеми жителями Мории. И все, чтобы не работать самому. Что тут скажешь — мужчина, хоть и дракон…

Однажды, в одной из шахт случился обвал. Я едва не поседела, пока муж и Тимен его раскапывали, потому что в той шахте была Даяра. Повезло. Она отделалась лишь порванным платьем и десятком быстро заживающих царапин. Папина дочка смешала какую-то дрянь по случайно найденному рецепту гномов и использовала свой огонь. Бабахнуло так, что звон в ушах стоял. Дочь я заперла на две недели в комнате. И задумалась — неужели моей маме было так же трудно со мной?

Смауг долго меня потом успокаивал и даже не пытался заступиться за набедокурившую дочь.

Тридцать лет… Наша Даяра почти не изменилась. Но из подростковой нескладности ясно проглядывает красота юной девушки. Она немного успокоилась. Но все равно я каждый раз нервничаю, стоит ей пропасть на пару часов. Были случаи убедиться в том, что если дочь не слышно, то значит, жди беды. К счастью, с возрастом благоразумия понемногу прибавляется.

Женщина, которую давно спас мой дракон, умерла. Ее сын, уже взрослый мужчина, похоронил ее на холме. Время оказывает на обычных людей своё разрушительное действие…

Я смотрюсь в зеркало и с облегчением не вижу изменений — все та же.

Дочь решительно отказалась от платьев, и теперь везде и всегда в штанах. Не вижу в этом большой беды, с ее-то тягой находить приключения на ровном месте — так и правда удобнее. Смауг лишь ехидно усмехается, вспоминая все те нелепости, что произошли со мной в Эреборе. И многое пересказал дочери. Едва в сердцах не выставила его из спальни. Но разве устоишь перед этим невозможным змеем? Простила, конечно.

Дошли тревожные вести из Эребора: наследник Подгорного Короля собирает армию. Даяра подбивала отца прогуляться к Одинокой и заглянуть на огонек к гномам. К счастью, воевать гномы собрались с расплодившимися в Дол-Гулдуре орками.

Дочь, которая неоднократно слышала нашу историю, мечтает увидеть Эребор. И сказать пару «теплых» слов Торину и всем остальным. Поймала себя на том, что почти жаль гномов. Насколько знаю своего ребенка, она умеет воплощать свои мечты.

Настала пора прощаться. Я собираюсь передать этот дневник дочери, нашей любимой красавице Даяре. Пусть она продолжит традицию и впишет свою историю.

Хочу, чтобы вы знали — я счастлива и любима. Я мать и жена…

* * *

Что же написать?

Привет, я — Даяра, дочь Смауга Золотого и Яны Морийской. И начну я, пожалуй, свою историю с планов на будущее. С таким-то происхождением я просто обязана наделать шума и тряхнуть Средиземье, чтобы отец мог мной гордиться. Нет, он и так гордится мной, но… Мало мне. Типичная черта дракона — всегда мало. Хорошо, что мама считает, что здравомыслие я унаследовала от нее…

Маму нельзя расстраивать. Это я усвоила с раннего детства. Поэтому маме ни слова!

Вообще, я не злая. Просто иногда хотела, как лучше, а получилось, как всегда… Но не в этот раз. Я очень люблю маму. Она лучшая, хотя иногда мы и не понимаем друг друга. С отцом проще — он мои не слишком гуманные стремления как раз не осуждает.

Я очень хочу увидеть мир. Пройти дороги Средиземья. В одиночку, а не под защитой папы. Мория — мой дом, но рано или поздно тебя зовет дорога. И меня позвала…

Путешествовать так увлекательно. А постоять я за себя могу — дядя Тимен и отец учили меня с шести лет. Конечно, до них мне еще пару тысячелетий учиться, но я не унываю. Хочу испытать свои силы.

И хочу увидеть то место, где мои родители полюбили друг друга.

Ривенделл, где по словам Арвен, мне будут рады, Рохан, Гондор, Фангорн — лишь малая часть планов.

Я ухожу на рассвете, захватив выкованный отцом меч и кольчугу, лук и плащ — подарок леди Галадриэль. Со мной пойдет Кьяра, моя кошка.

Неугомонность у меня от папы. Так мне сказал голос, который я слышу во снах… В нем столько мощи, и, в то же время, слышится что-то родное. Он рассказывает мне истории о Древнейших Днях. Именно Он показал мне, почему родители так долго оберегали меня.

Для многих я — уже чудовище. Это ранило меня…

Пока я не поняла, что совсем не важно, что думают другие. Важно лишь то, кем ты ощущаешь себя. Я дочь смертной и дракона. И ничто этого не изменит.

На этих чуть пожелтевших страницах история жизни и любви родителей. Надеюсь то, что я напишу, будет достойно такого славного соседства.