Эребор, Дракон и неудача  (гет)

Потерять любовь — это, в какой-то степени, потерять себя.

Совру, если скажу, что проявила хоть каплю благоразумия и осторожности. Душевная боль на удивление легко глушит инстинкт самосохранения. Первые дни я плакала, не переставая, и то шепотом, то криком пыталась позвать его…

Скажете безумие? И будете правы. Я не чувствовала себя живой, скорее мертвой. Мне было так больно, что стало все равно, что будет дальше. Хотя сперва меня всего лишь заперли в покоях. Вернувшему дом и престол королю было не до наглой девицы. Торин отстаивал самое важное, что у него было — и вовсе не Эребор, а сокровища. И все-таки ему пришлось поделиться ими ради мира с эльфами и людьми. Лесной Король получил свои звездные камни, а Бард — средства на восстановление города.

Со мной пытался беседовать Гэндальф, но без особого успеха. Кажется, я смотрела в одну точку, не отвечая на вопросы и, вообще, делая вид, что одна в комнате.

Внутри была выжженная пустыня. Пустота…

Я впадала в полную апатию. Заставить себя сделать глоток воды и оторвать голову от подушки с каждым днём становилось все сложнее. Не знаю, что бы со мной было, если бы старый маг оказался менее настойчивым. Гэндальф привел эльфийскую целительницу. В какой-то степени этот поступок объяснялся природной добротой истари — ведь он вовсе не был злым. Но также и большим желанием поговорить со мной о драконе.

Посланнику Запада хорошо было известно, кем являлся мой возлюбленный. И что он мог мне рассказать. На этом берегу почти не осталось существ, видевших противостояние Мелькора и нолдор. А еще меньше было тех, кто знал самого Черного Врага мира. Тем более, тех, кто был для него больше, чем слугой и рабом. Тех, кто был драконом, воплощением воли величайшего мятежника.

Я позволила себя осмотреть, всё так же безразличная к чужим словам и действиям. Но вдруг прекрасное лицо эльфийской девы изменилось — мелькнул испуг, удивление и благоговение. Она произнесла на синдарине фразу. Никто из них не знал, что Смауг успел обучить меня этому языку, так же, как и многому другому.

— Она носит во чреве дитя…

— Но как это возможно?

Серый маг выглядел настолько озадаченным, что мне стоило большого труда сдержать истерический смешок.

— Не знаю, — в синих безмятежных глазах появилось отвращение с жалостью. — Дракон осквернил её тело. Но её фэа слабеет от тоски. Бедняжка.

Мне было глубоко плевать на то, что думает обо мне эта остроухая ханжа, видно решившая, что змей надругался надо мной. Мир пошатнулся и сосредоточился на одном — у меня будет ребенок! Ребенок! Мой и Смауга… Наш… Сын или дочь… Я ощутила, как слезы побежали по щекам, и начала стирать их дрожащими пальцами. Нет, я не должна плакать, ведь больше я не одна. У меня забрали моего дракона, но теперь есть кто-то такой же ценный.

Появилось то, ради чего мне захотелось жить. Жить, чтобы жил маленький дракончик у меня в животе.

Почему-то не сомневалась, что малютка пойдет в папу. Руки сами опустились на живот, словно я могла коснуться частицы себя и любимого. Может, показалось, а может и нет, но ладони потеплели, словно я снова гладила золотую чешую.

— Ей нужно окрепнуть, но пока я не вижу ничего опасного для жизни и здоровья обоих, — эльфийская целительница повернулась ко мне такая воздушная в своих белых одеяниях. — Я знаю, что ты понимаешь наш язык, чужестранка, — в мелодичном голосе звенела печаль. — Эльф никогда не навредит жизни. Но если ты захочешь, я могу дать тебе нужные травы. Наши девы, оскверненные Тьмой, угасают, но ты человек, поэтому сможешь жить, избавившись от плода насилия. Память людская милосерднее, и ты сможешь забыть. Понадобится только время.

— Не знаю, что вы себе придумали, но я не нуждаюсь в травах, — от злости и возмущения мне удалось сесть. — Оставьте свои заботы тем, кто в них нуждается!

Меня мутило от одной мысли о подобном — избавиться от малыша… Да как они могут?! Была бы драконом — сожгла бы… Наговорив опешившей целительнице малоприятных для эльфийской гордости вещей, выгнала ее из комнаты. И все равно чувствовала себя облитой помоями от её жалостливых вздохов — видимо, она считала, что я помешалась от совершенного надо мной насилия. Гэндальф ушел сам, хотя и старался вызвать меня на разговор. Но я лишь огрызалась, больше всего желая остаться одной и как-то переварить свалившееся на меня откровение.

Мне принесли ужин, на который я набросилась с жадностью. Теперь хочу — не хочу, но есть нужно. И все равно, осилив тарелку супа и съев немного мяса, почувствовала себя сытой. Да и хорошо понимала, что после нескольких дней голодовки лучше не налегать сразу на еду. Как бы плохо не стало.

Я лежала, поглаживая живот, и мысленно клялась, что сделаю всё, чтобы сберечь своё самое главное сокровище. Несмотря на всю тоску по его отцу… И несмотря на то, что и малыш, и я в опасности.

Совсем не уверена, что целительница не разболтает о моем положении эльфам, а того хуже гномам. Реакцию их короля я могу предсказать с почти стопроцентной достоверностью — Дубощит сделает все, чтобы я и кроха погибли. Он ненавидел Смауга и ненавидит меня. И к нерожденному малышу не стоит ждать милосердия. Для них мой ребенок — отродье Тьмы.

Я понимала, насколько мало у нас шансов. Но страшно мне не было. Почему-то была уверена — нужно потерпеть, и все будет хорошо. Чего я не ожидала, так это того, что правда откроется настолько быстро. Когда ко мне вошел новый Король-Под-Горой в сопровождении стражников, нетрудно было догадаться, что гному всё известно.

— Я надеялся, что ты не настолько испорченная, чтобы лечь под чудовище, — выплюнул Торин. — Эльфы наивно считают, что дракон тебя принудил. Но они не видели того, что видел я, — он посмотрел на мой живот с ненавистью и гневом. — Я бы казнил тебя сейчас же, но я клялся Махалом, что позабочусь о тебе.

— Может отпустишь меня? — предложила я, не особо надеясь на успех. Мне было невыносимо страшно за малыша.

— Чтобы монстр, которого ты родишь, вернулся через несколько десятилетий и снова разрушил наш дом?! — Дубощит подошел к постели и, схватив меня за руку, стащил на пол. — Не думаю. Ты будешь замкнута в самой надежной темнице Эребора, а когда родится выродок, я лично оборву его жизнь.

— Ты клялся, — напомнила я, вставая. Его страшное обещание отпечаталось во мне приговором.

— Что не дам тебе погибнуть, — Торин кивнул, вытирая правую руку о плащ, как будто запачкался, коснувшись меня. — Я не нарушу клятву, не навлеку на свой род проклятие Создателя. Но о потомстве там не было и слова. Ты проживешь остаток дней в безопасности, надежно запертая.

Как я жалела, что у меня отобрали кинжал. Будь он у меня, я бы воткнула его в горло Торина Дубощита. В эту минуту этот гном стал для меня воплощением всех несчастий и потерь.

— Я спасала твою жалкую жизнь и жизнь каждого из твоего отряда, — напомнила я, стараясь не выдавать своего ужаса. — И это твоя благодарность, гномий король?

— Темница будет комфортной, — усмехнулся издевательски Торин. — Тебя будут содержать как ценную заложницу, а не как шлюху дракона. И до родов будут осматривать целители.

— Я его жена, ублюдок, — произнесла я и показала кольцо. — Провались в пустоту вместе со своим царством.

Меня увели, взяв в кольцо и наставив пики. Ну, хоть кандалы не надели. Каждый идущий мимо гном считал своим долгом одарить меня презрительным взглядом, а то и выкрикнуть оскорбления, что меня совсем не трогало. Какая, к чертовой бабушке, гордость, если через восемь месяцев моего ребенка собираются убить, едва он сделает первый вздох?

Так я усвоила ещё один урок: благодарность — не добродетель королей.

Торин не обманул — в камере, где мне предстояло провести остаток жизни, было уютно — ковер на полу, ложе с меховым покрывалом, столик и даже зеркало на стене. А главное — толстая решетка и стража с арбалетами на случай попытки побега…