Дорога домой (гет)

За окном мелькали фонари и огни вывесок, сворачивались в цветную кашу с густыми масляно-сумеречными разводами. Нермин вцепилась в переднее сидение, чтобы не болтаться как мешок с яблоками, но это мало чем помогло: машину подбрасывало на каждом ухабе, будто рассерженный Неджет нарочно собирал их под колеса.

— Тебе подвеску не жалко? — хотела Нермин спросить издевательски-сочувственно, но получилось хнычуще. Слишком уж недвусмысленно ее мутило. Неджет метнул в зеркало сердитый взгляд и снова уставился на дорогу.

— Ау! Ты там вконец долбанулся? — не выдержала Нермин снова, когда они пролетели мимо мелькавшего желтым светофора и, заложив вираж, свернули на нужную улицу. Выпитое вперемешку со съеденным подступило к горлу и тут же провалилось обратно в саднящий желудок.

— Я яму объезжал. Молчала бы ты, а? Несет как от запойного алкаша, аж голова кружится, — буркнул Неджет, выкрутив руль. Тени мельтешили на его лице, мешая Нермин рассмотреть выражение, но она не сомневалась, что оно сейчас самое презрительное и осуждающее из возможных — таким легко и без усилий можно сквасить пару литров молока.

— А ты много, значит, запойных алкашей видел? — запоздало и банально ответила Нермин, убедившись, что точно видит угол родного дома среди качавшихся будто в пляске кустов. — У вас, наверное, дружная компания? Ты случайно не с теми тусуешь, которые возле парка вечно на опохмел выпрашивают?

— Выговорилась? — скучающим тоном изрек Неджет, останавливаясь — наконец — у въезда в темный двор. Нермин мысленно чертыхнулась: ни тут ни одной лампочки не горит, ни в подъезде, конечно, тоже. То ли выкручивали их и меняли на еле живые, то ли такие они изначально на места вставлялись, факт оставался фактом — темно было, хоть глаз выколи. Давно пора было переехать отсюда подальше, и лучше бы сразу в город, но…

— Начну выговариваться, охренеешь, — назидательно сказала Нермин, открыла дверь и тут же скрутилась в три погибели от некстати подкатившего рвотного спазма. Неджет испуганно выругался, отстегнул ремень, выскочил из машины и почти тут же возник у двери, за которую цеплялась Нермин. Подхватив ее под локоть, он помог ей выбраться из салона. В лицо Нермин хлынул порыв свежего ночного ветра, и она с облегчением подставила ему горящие щеки.

— Полегчало? — зло поинтересовался Неджет, бросая ее руку и отступая на пару шагов назад. — Вот облюешь мне салон, и дети твои, и внуки твои до конца дней расплачиваться будут.

Нермин призадумалась. Спорить было не о чем — изгадить его авто она и сама бы не хотела, но…

— Сколько с меня за дорогу? — откинув назад плывущую голову и стараясь сохранять равновесие наперекор физиологии, спросила она. — Чтоб внуков того… Предупредить.

— Нарываешься, — скучающе ответил Неджет. Нермин оглядела его, с усилием сосредоточиваясь на деталях: белые, несмотря на целый вечер в саду, кроссовки, несомненно наглаженные заботливой мамочкой шмотки, кокетливо-небрежно сидевшие на костлявой фигуре, и неизменный серебрящийся браслет часов на запястье. Нермин задержала взгляд — ненадолго, всего на пару секунд, и, хотя Неджет не прервал молчания, она почувствовала, что этого хватило. Он не двинулся, только как-то нервно, дерганно повел плечом и снова застыл столбом на границе между синей темнотой и рассеянными потоками света, бившими из фар.

— Давай иди уже, — донеслось, наконец, до смутившейся Нермин. Она зачем-то обернулась, еще раз убедившись, что ей предстоит тащиться на каблуках в непроглядном мраке мимо четырех подъездов по асфальту, который помнил еще Брежнева.

— Ты не… — пробормотала она заискивающе. Нормальному человеку бы этого хватило — девушка, да еще и пребывающая в таком затруднительном положении, просит, но это, судя по всему, явно был не случай Неджета.

— Что — не? — переспросил он с раздражающе искренним недоумением в голосе. Нермин поежилась — тошнота улеглась, зато теперь от холода сводило мышцы.

— Ну, не проводишь меня хоть до подъезда, что ли? Темно там, да и я на каблуках, а там сам знаешь, какие ямы…

Неджет хмыкнул, завис на пару секунд, потом закрыл машину и, подсвечивая дорогу телефонным фонариком, подошел к Нермин. Она приняла протянутую ей руку и покорно зашагала вперед, с трудом подстраиваясь под широкий шаг Неджета. Выбоины в асфальте, полные сухой мягкой пыли, возникали в мечущемся свете и будто бы сами лезли под ноги. Нермин спотыкалась, заваливалась на Неджета, ударяясь виском о твердое плечо, и снова шла, пытаясь делать вид, что все в порядке, и ее не качает в разные стороны, как иву на весеннем ветру. Когда они свернули к нужному подъезду, Нермин все-таки потеряла равновесие и отправилась в свободный полет, который, к счастью для нее, оказался короток и оборвался в негостеприимных объятьях Неджета. Резкая перемена положения заставила и без того измученный мозг Нермин сделать кувырок и плашмя шлепнуться на свое законное место в черепной коробке. Нермин зажмурилась, тряхнула головой и застонала жалобно и протестующе: звезды вспыхнули перед глазами, поплыли в багрово-черных облаках, перемежавших обрывки мыслей. Неджет вдруг отпихнул ее, крутанул за локти и заставил наклониться вперед. Теперь она стояла, прижавшись задницей к его бедрам, а его руки давили на ее живот, мешая вдохнуть как следует. Юбка задралась и собралась складками где-то там же на животе, и ветер скользил по голой коже, обвиваясь вокруг ляжек.

— Нермин, учти, блеванешь на меня — я тебя убью и тут же прикопаю. Вон, прям под твоим балконом. Жаль, цветочки попередохнут от такого соседства, — изрек Неджет где-то в недосягаемой вышине над больно пульсирующей головой Нермин. Она молчала — дышала жадно и громко, успокаивая перебравший с отравой и теперь все больше осознающий это организм. Хотелось тепла — много тепла, а лучше жара, чтобы прижаться, пригреться, свернувшись клубком, зацепиться за что-нибудь твердое и неподвижное как за якорь и провалиться в сон без сновидений.

— Пошел ты знаешь куда? Конечно, меня, между прочим, от тебя и тошнит, ты мне всю дорогу мозг полоскал и ямы собирал нарочно.

— Самой не противно? От горшка два вершка, а все туда же. Еще и недовольная чем-то. Если б не я, тебя бы первый же патруль упаковал, учитывая твою одежду, которой толком нет, и то, что ты пьяная в дрова. А мне, кстати, если ты не в курсе, еще год слушать, как тебе знакомые знакомых кости перемывают, — снова донеслось сверху все тем же, до зуда под ногтями надоевшим поучающим тоном.

Нермин понимала, что Неджет, всегда славившийся изрядным ехидством, откровенно издевается. Старается отыграться за то, что его, единственного трезвого из дружной компании, заставили тащить через всю округу домой перестаравшуюся с выпивкой родственницу. Нермин все понимала. А вот Неджет не понимал, что попал по больному месту в самый неподходящий для этого момент.

— Так не возил бы меня, твоя какая забота, кто и куда меня упакует? — дрожащим от злости голосом начала она, одновременно выпрямляясь и вывертываясь из его рук, — знаешь, это меня радует не больше, чем тебя. Я к вам вообще не собиралась, другие планы были.

— А зачем тогда пришла? — переспросил Неджет, видимо, чисто инстинктивно. Нермин, пропустив мимо замерзших на ветру ушей его возглас, продолжала все громче:

— Да ты если хочешь знать, мне это на хрен не сдалось, понял? Лично мне плевать на ваши приглашения, на ваши сборища, на ваши…

— Поэтому ты и заявилась уже синяя и в таком виде, будто только что с пересечения сама знаешь каких улиц, да? Не хочешь приходить, не приходи, бегать за тобой никто не будет.

— Не будете бегать — и не надо, — ответила Нермин с самым высокомерным выражением в голосе, на которое была способна, учитывая ее состояние, грозившее вот-вот перейти в сладкий пьяный сон прямо на приступке подъезда. — Нужны вы мне триста лет, как собаке пятая нога. Мало мне мать нотаций читает, теперь еще тебя слушай. Дядя с тетей нормальные, а ты не пойми в кого такой уродился.

Она все больше распалялась, и Неджет, видимо, понял, что ничем хорошим разговор не закончится.

— Ладно, заканчивай, а? Мне делать больше нечего, как перегаром дышать и встревать с тобой в пьяные ссоры. Если у тебя ко мне какие-то претензии, ты проспись и тогда спокойно поговорим, а сейчас мне ехать надо. Меня отец ждет. Давай, отведу уже тебя домой, пока ты еще ноги переставляешь.

«Специально ведь ввернул про отца», — грустно подумала про себя Нермин. Все же видели и, конечно, не раз обсудили и то, что они были с матерью вдвоем, и то, что мать привез Адиль — младшенький братец Неджета, и то, что мать все застолье просидела с кислой рожей…

— Ну и вали себе, я тебя не держу. Деловой такой, ждут его, — невпопад выругалась она. Неджет обреченно вздохнул.

— Так я о том и говорю. Давай поднимемся уже. Не хочу остаться виноватым, если ты вдруг скатишься с лестницы и шею свернешь. Пошли уже, Нермин, а то я начну думать, что ты со мной расставаться не хочешь.

Нермин попробовала настоять на своем, чтобы сохранить остатки гордости, но Неджет пропустил ее сердитый монолог мимо ушей. Держа под руку, он повел ее в подъезд, а потом вверх по лестнице, заботливо предупреждая каждый раз, когда начинался очередной лестничный пролет. Мало-помалу Нермин успокоилась — все же идти вместе с ним было спокойно и нестрашно — и молча позволила Неджету довести себя до квартиры. Остановившись у двери, Неджет легонько толкнул Нермин в грудь, заставляя ее прислониться к стене.

— Ключи-то у тебя с собой, я надеюсь? Если у матери остались, назад я за ними не поеду.

— Ага, — пробормотала Нермин. — В сумке должны быть. Внутри смотри, на дне где-то валяются.

Он пробормотал какое-то неразборчивое ругательство и принялся копаться в ее сумке, одновременно поддерживая саму Нермин, которая норовила сползти вниз по стене.

— Что ты там копаешься, Неджет? Я устала, я спать хочу, — прохныкала она.

— Да у тебя тут черт ногу сломит. Банки какие-то, склянки, крошки, бумажки…

После нескольких минут совместных старательных поисков ключи все же обнаружились: лежали себе в наружном кармане. Неджет открыл дверь, щелкнул выключателем и втолкнул Нермин в осветившуюся прихожую. Демонстративно обвел взглядом всю, от подошв до растрепавшейся прически — концентрация праведного возмущения, родительского порицания и немого упрека в этом взгляде была такая, что Нермин окончательно поплохело.

— Сама справишься, или тебя до кровати дотащить? — спросил Неджет.

— Тащи лучше до сортира, — скривилась она. — Все-таки меня сейчас стошнит. Кстати, волосы не подержишь?

Неджет изобразил гримасу отвращения, бросил ключи на тумбочку у стены и захлопнул за собой дверь, оставив Нермин справляться с последствиями гулянки в полном одиночестве.

Утренняя тишина была прохладной и солнечной. Нермин чувствовала это болезненно-остро — в тяжести сонного еще тела, в гладкости простыни под спиной, в щекочущей горло свежести ветра из открытой форточки. В последнее время она научилась ценить тишину, потому что та слишком быстро рушилась. В кухне раздался телефонный звонок, потом послышались привычно режущие по ушам звуки — слово, визг, еще слово — дежурный разговор о том, как все плохо. Нермин вздохнула: смыться не удалось, значит, снова придется получать за двоих, за себя и за отца…

— Валяется до двенадцати дня, а я срач за ней выгребай! — долетела до нее «первая ласточка».

Нермин вспомнила, как по телеку недавно болтали о возросшей вероятности землетрясений. Вдруг тряханет, посыплется штукатурка, закачаются люстры, затрещат, лопаясь, окна, а потом пятиэтажка сложится карточным домиком. Рухнут перекрытия, переломятся балки, и никто не успеет встать под несущую стену. Нермин подумала, вот бы отец пришел, и все они втроем дружно умерли, чтобы вот раз — и все закончилось. Представить картину в красках ей не удалось. Дверь грохнула, распахнулась, и мать возникла на пороге, зареванная, растрепанная, до тошноты — или это вчерашнее давало о себе знать — мерзкая. Зависла на минуту, оглядела комнату, выцарапывая взглядом почти что видимые следы на солнечно-белых полотнищах стен. Нермин с привычной обреченностью сопровождала каждый взгляд, отмечая столбиком пунктов то, за что получит порцию упреков.

— Блестяшки свои раскидала по столу опять. Когда ты к порядку приучишься, а?

Раз.

— А это что за куча лежит? Я стараюсь, тряпки твои стираю, глажу, а ты их вперемешку с грязными носками в пыли валяешь? Когда последний раз под кроватью мыла? Я тебе вчера…

Два. Горечь, скопившаяся на сухом языке, стала еще ощутимей и приобрела привкус слез. Надо было вчера развешать вещи или хотя бы засунуть в шкаф. А лучше самой туда засунуться, залезть с ногами, уменьшиться до размеров космической пылинки и так навсегда и потеряться среди зимних штанов, обуви, оставленной на потом, и кучи воняющих пижмой пакетов, в которые уже лет десять никто не заглядывал.

— Вся в своего папашу, такая же бесстыжая, в гроб меня загоняете, нарочно все… С тех пор, как ты родилась…

Нермин поморщилась. Из-за чего она там разоряется? А, да, цветы не политы. Пункт три в бесконечный список настоящих и мнимых косяков, которых, будь мать в хорошем настроении, даже, наверное, и не заметила бы. Комната меркла, крик звенел на ультразвуковых нотах, Нермин мечтала провалиться, пролететь сквозь треснувший пол, через все нижние этажи, мимо подвальных труб, облюбованных блохастыми кошками, прямо в черную огромную дыру в земле, где было темно и тихо.

— А знаешь что? Катись отсюда на хрен к отцу, чтоб я тебя не видела! Пусть он за тобой сам убирает!

Нермин торопливо вылезла из-под одеяла — взгляд матери окатил голое тело будто ведром ледяной воды. Вытащив из шкафа попавшиеся под руку водолазку и джинсы, она сбежала в туалет, напялила кое-как одежду, выскочила в коридор, схватила сумку и, сунув ноги в кроссовки, помчалась по лестнице вниз. В конце концов, решила она, так даже и лучше, что удалось легко смыться. Целый день вдали от матери, немытых полов и домашних проблем, а там кто его знает — может, и вправду лучше попроситься к отцу.

* * *

Раньше, до всей этой истории с отцом, Нермин любила мать — по-своему, капризно и требовательно, но все же любила. Нермин привыкла, что изо дня в день о ней заботятся, проверяют уроки, готовят еду — создают для нее спокойную и предсказуемую жизнь, которая ее вполне устраивала. А потом все понемногу развалилось. С год назад ее отец, который и так часто задерживался на работе, вообще перестал появляться дома. Врал, что срочные заказы, что заплатят много денег, и они бросят все и поедут в Турцию или в Тай — врал неумело и неловко, явно стыдясь самого себя. Через пару месяцев ночных скандалов и непрекращающейся нервотрепки Нермин подслушала, что если кто и поедет в Тай, то точно не они с матерью, а какая-то левая тетка, потому что папа завел себе пассию на стороне. Нермин плакала, ругала и отца, и мать, удирала на целые дни из дома и отказалась поступать в техникум, куда ее определили единогласно за несколько лет до окончания школы. Отец, порядком оторопевший от ситуации в целом и от сыпавшихся на него обвинений, потихоньку собрал спортивную сумку и сбежал, пока Нермин с матерью не было. Тогда Нермин объявила ему бойкот, от которого сама же больше всех пострадала.

Сперва она была целиком и полностью на стороне матери — точнее, на стороне своей привычной благополучной жизни, которая взяла да и превратилась в ад. Детей разведенок, у которых «не было папы», не то что презирали, но смотрели на них свысока, как на априори неблагополучных и неполноценных, и Нермин, которая вполне разделяла это суеверие, вовсе не хотела оказаться в их числе. Потом в дополнение к остальным несчастьям их с матерью единство тоже разрушилось: убедившись, что блудный муж не торопится возвращаться, мать нашла себе новый объект для обвинений. Тогда Нермин узнала, что она всю свою жизнь, с самого рождения, пьет из матери кровь и загоняет в гроб, и что мать, уставшая горбатиться на двух тунеядцев, больше не позволит паразитке сидеть у себя на шее. Испуганная Нермин, которая никак не ожидала от матери таких откровений, стала пылесосить дома полы, начала аккуратно вешать свою одежду в шкаф и мыть за собой посуду, но стало только хуже. Мать находила новые и новые поводы для многочасовых скандалов, и вскоре Нермин пришлось горько пожалеть о том, что она не удрала из дома вместе с отцом.

Удирать все же пришлось — к бабушке с материнской стороны. Нермин была к ней привязана, хоть старушка упорно придерживалась драконовских правил в воспитании. Никаких мальчиков и прогулок: со свободой Нермин пришлось попрощаться, но поначалу она радостно мирилась с ограничениями. Главное, что никто попусту не орал. Она даже пыталась подружиться с двоюродными сестрами, но те, воспитанные в свято хранимых семейных традициях, оказались жуткими занудами, любящими задирать не к месту курносые конопатые носы, так что дружеские порывы Нермин быстро затухли. Она не скучала — болтала с бабушкой, бегала по мелким поручениям, возилась в огороде и снова чувствовала себя хорошей девочкой…

…До тех пор, пока старшие бабушкины дети не завели привычку ездить к матери и устраивать многочасовые посиделки за чаем. «Гвоздями программы» были Нермин и ее непутевый отец. Сперва Нермин терпела оскорбления в адрес отца, потому что и сама была на него изрядно сердита, потом стала принимать их на свой счет, тем более что ораторы в выражениях не стеснялись и мало-помалу сами начали приплетать ее к отцовским подвигам. Однажды Нермин не выдержала и высказала все, что думает о бессовестных родственничках, а те заявили, что мать их больше на пороге не увидит, пока в доме обитает неблагодарное отродье. Бабушка утешала Нермин как могла, но она-то знала, что хозяйство загнется без помощи дядь и теть. Кто будет заготавливать дрова, копать и полоть огород, носить с колонки воду, если ее в очередной раз отключат, кто съездит в город за лекарствами и продуктами? Пришлось Нермин потихоньку собрать вещи и уйти, и тогда она в первый раз осознала, что это значит — остаться в полном одиночестве.

Сперва она надеялась на подруг и друзей, но у тех были свои вечные проблемы и огорчения. Навязываться иждивенкой было особенно не к кому. У кого-то отец выпивал, а кто-то жил с родителями и больной бабушкой в маленькой квартире. Друзья помогали чем могли: подбрасывали деньги, сигареты, кормили и разрешали переночевать, если было место — Нермин была благодарна, но понимала, что долго так не протянет. Она попыталась устроиться на работу, но в хорошие места ее не брали, а стоять в жару и холод за прилавком на рынке или мыть полы она не хотела. Делать было нечего — Нермин позвонила матери, поунижалась и выпросила позволение вернуться. Мать, впрочем, вроде как обрадовалась ее возвращению и орать стала реже, так что Нермин просто старалась как можно меньше бывать дома. Она горько жалела, что отказалась поступать в техникум назло отцу, и решила, что обязательно подаст документы на следующий год и сбежит в город в общежитие.

Мало-помалу усталость и надоедливое тянущее чувство, что все плохо и лучше уже не будет, сделались для Нермин привычными — как раньше были пироги с яблоками по воскресеньям и ежемесячные поездки с отцом в город за обновками. Однако в тот раз ей повезло. Отец вернулся, долго просил прощения и у матери, и у самой Нермин, и на целых девять месяцев все стало как прежде — почти. Родители больше не ссорились, изо всех сил изображали дружную семью, и даже братьям и сестрам матери пришлось заткнуться и смириться с тем, что блудный родственник и его языкастая дочка снова в числе приличных людей. Нермин запрятала подальше и обиду, и горечь от пусть временной, но все же потери, и щемяще-жуткое чувство пустоты, когда знаешь, что никто не придет и не поможет. Она даже заставила себя поверить, что теперь все будет нормально. Это было что-то вроде испытания, которое нужно просто пройти, перетерпеть, и все, можно выдохнуть и жить дальше. Желать доброго утра, спрашивать, как дела на работе и починили ли ту упрямую немецкую развалюху, ныть, что Мадинке купили новый смартфон, а Верку отпустили в кино на ночной нон-стоп…

А потом все повторилось. Снова. Нермин встретила происходящее с мрачным спокойствием обреченности, но в этот раз тоска мучила ее куда сильнее, как и страх, что теперь это точно кончится плохо — или не кончится вовсе и будет повторяться из раза в раз. Из дома Нермин теперь не уходила, но убегала, стараясь убраться рано утром и не возвращаться до ночи, благо, с приходом весны стало тепло и можно было торчать хоть на улице, хоть у бабушки в огороде. Впрочем, к бабушке Нермин не спешила, догадываясь, что в этот раз родня налетит на нее с новой силой, поэтому приходилось обходиться друзьями.

* * *

Нермин шла в старый запущенный парк, начинавшийся за зданием администрации, которой не было до этого самого парка никакого дела. Среди елей с почти черной хвоей и дубов с вывороченными из земли змеями-корнями, на остовах бывших скамеек находили себе прибежище все те, кого обобщенно именовали неблагополучными элементами. Нермин себя к «элементам» не относила и думала о них со снисходительной гордостью, но парка не чуралась, а с тех пор, как дома стало тошно и уныло, появлялась там часто. Элементы выказывали ей поистине джентльменское уважение, так что у нее было даже негласно закрепленное за ней место — в углублении у подножья старого раскидистого дуба, с которого в ветреную погоду градом сыпались толстые как бочонки желуди.

Нермин не могла не догадываться о причинах такого расположения, но вслух не протестовала. На нее пялились все и постоянно — прохожие, водители спешащих в город машин, друзья и даже парни подружек. Она принимала это как должное, хоть и злилась, если восхищение становилось слишком настойчивым. Сказывались отложившиеся в подкорке многолетние нравоучения по поводу «мужикам только одно подавай» и «а ну попробуй принести в подоле». Впрочем, когда Нермин стукнуло шестнадцать, эти разговоры разбавились новыми: уже взрослая, пора искать парня и собираться замуж. Мать про это каждый раз поминала, когда тыкала ее носом в очередную невымытую кастрюлю или гипотетический обед, который можно было бы и приготовить. Нермин не хотела выходить замуж для того, чтобы торчать у плиты с поварешкой или с тряпкой у раковины, но, раз выхода не было, она решила, что поживет в свое удовольствие, пока может. Все из-за тех же наставлений: «вот выйдешь замуж, сядешь дома, отрежешь свои космы, а муж все твои проститутские наряды в печи сожжет или повыкидывает».

Перекинувшись парой слов с гревшими на солнце спины завсегдатаями парка, Нермин прошлепала по траве к своему дубу, уселась наземь и прислонилась к теплому стволу. Здесь был практически рай на земле — тишина, которую только подчеркивали редкие взрывы дурашливого смеха, угол синего июньского неба и шелестящая на ветру густая крона, казалось, способная заслонить собой целый мир. Нермин какое-то время просидела, прикрыв глаза. Ей было жарко, хотелось пить, а голова то и дело начинала кружиться. Нермин принялась обшаривать сумку в поисках денег. После долгих и старательных поисков нашлось несколько монет и помятая сигаретная пачка с заботливо засунутой внутрь зажигалкой. А вот телефон не нашелся.

Нермин закурила, подавилась горечью и задумалась, куда запропастился телефон. Неужели умудрилась вытащить и оставить в комнате? Если мать сообразит, что сделать, чтоб снять блокировку, и пошарится в переписках, на уши будет поднята вся округа, а блудный отец, чего доброго, найдется и будет ждать на пороге с ремнем, как в старые добрые времена. Нермин усмехнулась, вспомнив, как попадало ей когда-то за поздние прогулки и выпачканные в уличной грязи вещи, и грусть накатила на нее вместе со слезливо-горькой обидой. Впрочем, проблема с исчезнувшим телефоном была куда более насущной. До подруг без него никак не достучишься: одна жила почти на дачах, вторая на противоположной окраине, а они, между прочим, договорились снова собраться и свалить в кафе, чтобы закончить так хорошо начавшиеся вчерашние посиделки. Нермин с тоской вспомнила запотевшую бутылку вина на застеленном бамбуковыми циновками столике, и пить захотелось еще сильнее. Может, и телефон там остался…

Нермин потерла ноющие виски и принялась соображать. Так, вчера в кафе она доставала мобильник, чтобы ответить на сообщение очередному знакомому знакомых, который ненавязчиво, но решительно набивался в ухажеры. Потом они с девчонками выпили за то, чтобы Нермин наконец нашла себе нормального парня. Потом позвонила мать в истерике и пять минут орала в трубку, чтоб Нермин катилась домой и не смела опаздывать на праздник. Нермин просидела с подружками еще с полчаса, влив в себя пару бокалов, потом вызвала такси и поехала в гости.

Дядя, у которого был юбилей, и тетя приходились ей двоюродными бабушкой и дедушкой, а двое их сыновей и дочь — настоящими дядями и тетей, но разница в возрасте была совсем небольшая, и Нермин игнорировала субординацию. Адиль и вовсе был старше нее всего на три года — какой он там дядя, смешить людей только. В общем и целом общались они неплохо, хоть и нечасто. Когда-то давно Неджет даже снисходил до того, что играл с Нермин в куклы и дарил красивые безделушки, привезенные дядей из очередного рейса в Китай. Потом дядя стал ездить в Германию, вместо раздолбанного доставшегося от предков сарая купил себе большой и добротный дом в новом районе, завел традицию устраивать большие застолья на праздники, а Неджет и Адиль как-то незаметно, но бесповоротно отдалились и завели себе совсем другую компанию. Какое-то время Нермин водили к ним в гости, потом была пара случайно услышанных разговоров про денег куры не клюют и нечего у них там болтаться, и визиты сократились до все тех же традиционных сборищ, которые Нермин не слишком интересовали. К родственникам она относилась хорошо, но среди многочисленных и не всегда знакомых гостей чувствовала себя не в своей тарелке.

Тряхнув головой, Нермин потушила о подошву надоевшую сигарету и сосредоточилась на мысленных поисках телефона. Они мило поболтали по дороге с таксистом. Мужик был немолодой, но симпатичный, скромно косился на ее голые коленки и под конец, кажется, готов был попросить номерок, пока Нермин рылась в сумке в поисках рассыпавшихся купюр, но со двора некстати вывернул уже явно поддатый Адиль и распахнул пассажирскую дверь. Таксист сделал скидку и убрался, а Нермин, слегка сожалея, что охота не удалась, последовала за Адилем в сад, где за накрытыми столами хохотали и звонко чокались. Она еще была относительно трезва и даже пожалела о том, что не заехала домой переодеться — все женщины были при параде и с прическами. Дядя поприветствовал ее, будто вправду был рад видеть, и усадил за стол возле какой-то соседки, прямо напротив Неджета.

Потом был ужин, домашнее вино, которое подливал еще один гость, незнакомый молодой мужчина с обручальным кольцом на пальце. Телефон тогда еще был при Нермин — она читала сообщения, которые писал тот самый ухажер-под-вопросом. Когда садовые фонарики в глазах Нермин мягко дернулись с места и поплыли, она поняла, что с вином пора завязывать и, воспользовавшись тем, что все отвлеклись на жарившиеся шашлыки, сбежала из-за стола в дальний угол сада. Там, спрятавшись среди любимых хозяйкиных пионов, Нермин отдышалась, убедилась, что, по крайней мере, довольно твердо держится на ногах, и принялась отвечать на короткие, но недвусмысленно передававшие заинтересованность сообщения поклонника.

Пококетничав в вотсапе, Нермин собралась было вернуться, но передумала: испугалась, что мать выцепит ее и устроит очередной сеанс промывания мозгов. Пока она мучилась нерешительностью, на дорожке послышались шаги, и из-за мимоз в рост человека показался тот самый окольцованный гость. Слово за слово, и Нермин, сперва не чувствовавшая особого интереса, невольно прислушалась к обволакивающе-вкрадчивой болтовне. Что-что, а спаивать и засыпать комплиментами он явно умел и делал это с удовольствием. Женатые Нермин не привлекали, но ей было интересно послушать о том, какая она удивительная и как он ни разу таких не встречал, хотя объездил кучу стран и даже бывал в Америке. В саду неуклонно темнело, синие тучи заволакивали горизонт, а гость подходил все ближе и ближе. В какой-то момент Нермин это стало напрягать, так что она была даже благодарна внезапно вывернувшему из-за мимоз Неджету. Тот оглядел ее неодобрительно, потом сухо сказал гостю несколько слов, которые Нермин не разобрала: отцовский родной язык она знала из рук вон плохо. Гость покивал, кинул на Нермин взгляд, из которого внезапно пропал интерес, и быстро зашагал к дому. Неджет остался стоять столбом посреди дорожки, засунув руки в карманы джинсов и перекатываясь с пяток на носки кроссовок.

— Что ты ему сказал? — поинтересовалась Нермин, сочтя, что имеет право знать, куда и зачем так внезапно услали ее собеседника. Неджет хмыкнул.

— Что тебе лет меньше, чем ему потом дадут.

Нермин почему-то показалось, что он шутит. Она расхохоталась, но Неджет осуждающе покачал головой.

— Не понял, а по какому поводу веселье?

— А что такого? — переспросила она недоуменно, протерла густо накрашенные глаза бумажным платочком — от смеха выступили слезы.

— Ну нет, — скривив губы, проговорил Неджет, — я, конечно, все понимаю, что у тебя это в порядке вещей, но ты б хоть из уважения к отцу постеснялась, что ли. А у мужика этого жена второго скоро родит, ты в курсе?

Дальше они поссорились — несильно, но громко, остросюжетно и с переходом на личности. Потом их нашла тетя, которая, видимо, расслышала сквозь грохот музыки скандал. Неджет, к облегчению Нермин, повел себя как разумный человек и больше лишнего не болтал. Тем не менее, она решила, что обиделась на него окончательно и бесповоротно, а раз так, то можно с чистой совестью распрощаться и свалить с чужого праздника жизни по своим делам. Она пожаловалась тете на усталость и головную боль — такой был трудный день, тетя Роза, маме помогала, устала. Тетя согласилась, но тут же решила, что Неджет, как единственный трезвый, должен непременно довезти Нермин до дома, потому что «ну какое такси, это опасно, и вообще уже темно». Так Нермин и оказалась на заднем сидении Неджетовской Ауди — когда она попыталась открыть переднюю дверь, он зыркнул на нее так, что у нее рука сама собой опустилась.

Заднее сиденье… Сумка, вибрирующий телефон… Сообщение, что на счете осталось три копейки. Неудачный звонок отцу. Отброшенный в сторону телефон…

— Твою мать.

Нермин кляла себя на все лады. Это же надо так упиться, чтобы забыть мобильник в чужой машине и кое-как вспомнить об этом, перебрав все события вчерашнего дня. И что теперь делать? До встречи с девчонками осталось три-четыре часа, как договорятся, а если еще позже решат собираться, где тогда их искать? Не сидеть же остаток дня в кафе, тем более что они могли передумать ехать в город. Нермин лихорадочно думала, как вернуть обратно мобильник. Неджет его если и найдет, то вряд ли заморочится с возвратом — не в таких они отношениях, чтобы он стал развозить по поселку ее вещи. Значит, надо искать самого Неджета или хотя бы Адиля, который может позвонить братцу и вызволить телефон. Но Адиль мог быть где угодно — в разъездах по работе или у кого-нибудь из друзей, а номера его телефона Нермин на память не знала, как и номеров подруг, так что, даже если бы и нашелся кто-то, кто дал бы позвонить… Нет, все сходилось к тому, что придется искать Неджета. Дом дяди и тети, квартира или кто его, непьющего, знает, автосервис — три варианта, и все потенциальные места пребывания у черта на куличках. Нермин жалобно выругалась себе под нос.

Солнце жарило все сильнее, но о том, чтобы тащиться домой переодеваться, не могло быть и речи — наверняка мать будет разоряться, пока не охрипнет. Денег после вчерашних посиделок и поездки на такси оставалось всего-ничего, и то благодаря заслуженной у таксиста скидке. Выхода не было — только идти пешком. Пары соток как раз должно было хватить на то, чтобы купить попить. Например, большую ледяную бутылку минералки, которую можно будет приложить к мокрому лбу и так и идти по обочине в надежде, что Неджет найдется быстро.

К родителям Неджета было ближе всего, но Нермин не могла себя заставить пойти туда после вчерашнего. Мало того, что вид такой, что опять все пялятся, но на этот раз с ужасом, так еще и немного стыдно и не хочется ни с кем разговаривать, а разговаривать придется. Нермин успокоила себя тем, что навряд ли Неджет остался бы у родителей. Значит, автосервис или своя-собственная хата. В автосервис идти было дальше, и все по раскаленной до марева четырехполосной дороге, с которой проезжавшие машины поднимали столбы сухой белой пыли. Нермин побрела к Неджету на квартиру, мрачно подумав, что, даже если его и нет дома, можно поспать в подъезде на ступеньках, дожидаясь его прихода в тени и относительной прохладе.

Дорога к дому Неджета оказалась неслабым квестом. Спасительная минералка кончилась до обидного быстро, и, если желудок благодаря ее содержимому подуспокоился, то больной голове, наоборот, стало ощутимо хуже. А может, дело было в жаре, которая казалась Нермин невыносимо липкой и удушливой. Вообще-то она любила лето, но сейчас солнце, сияющее на жизнерадостно-голубом небе, казалось ей чем-то вроде линзы, выжигающей узоры прямо на сетчатке ее слезящихся от пыли глаз. Нермин уныло тащилась по обочине, цепляясь подошвами за каждый выступ на потрескавшейся земле, а бесконечная дорога, кое-где затененная редкими деревьями, плыла и змеилась мелкими асфальтовыми волнами. Иногда Нермин останавливалась отдохнуть, закрывала глаза и позволяла голове кружиться в свое удовольствие, но становилось только хуже: она едва не уснула на одинокой лавочке у продуктового магазина. Не раз и не два Нермин прокляла свою выдумку тащиться в такую даль по самой жаре, но делать было нечего. Без телефона как без рук, да и если не идти за ним, то куда идти? Не возвращаться же домой за новой порцией претензий. Наконец, в конце улицы, на которую Нермин свернула, несколько раз перепроверив указатели, обнаружилось искомое: кирпичная пятиэтажка с ровными рядами украшенных орнаментом балконов.

Кое-как доковыляв до двора, Нермин побрела к нужному подъезду, молясь, чтоб Неджет был дома, а телефон все еще у него, и ее молитвы были услышаны. Между ржавым гаражом с матерной надписью и мохнатым кустом сирени стояла Ауди Неджета, а сам он, согнувшись, копался под капотом. Нермин остановилась и пару минут наблюдала за тем, как он пытается то ли отвинтить, то ли прикрутить обратно какую-то деталь. Вот так просто взять, подойти и заговорить не получалось: все же от их вчерашнего общения у нее остался не самый приятный осадок. А если точнее, то не то что не самый, а совсем неприятный, пахнущий обоссаными ступеньками и отдающий тошнотворным похмельным привкусом. Помявшись пару минут, Нермин все-таки зашагала вперед. Что бы там вчера ни было, телефон забрать надо — не зря же она тащилась сюда по солнцепеку. А ну как у Неджета и вовсе не окажется ее мобильника? Тогда дело плохо, но об этом надо хотя бы знать.

— Привет, — проговорила Нермин себе под нос, когда до Неджета осталась пара-тройка шагов. Тот дернулся, резко выпрямился и приложился макушкой о поднятый капот.

— Твою мать!

Физиономия Неджета, которую украшало пятно не то сажи, не то масла, ничего, похожего на дружелюбие, не выражала. Мазнув взглядом по синякам под глазами и бледным щекам, Нермин поняла, что чувствует он себя вряд ли лучше, чем она сама, и ощутила прилив любопытства — неужели тоже пил вчера после того, как оттащил ее домой?

— Неджет, такая фигня, я у тебя…

— Ты какого хрена так подкрадываешься? И…

Он прервался, оглядел ее и покачал головой.

— И какого хрена вообще сюда заявилась?

Нермин вздохнула, собирая в кучу жалкие остатки съеденного матерью терпения.

— Слушай, я у тебя вчера телефон по ходу забыла. Посмотри там на сидении, а? Ну или под.

— А зачем ты пришла-то сюда? — недоуменно спросил Неджет, все еще не сводя с нее глаз. — Позвонила бы с другого какого-нибудь, я бы привез. Наверное.

— А к тебе что, обязательно на прием записываться надо? Давай телефон, мне он нужен, у меня срочные дела…

Неджет хмыкнул.

— Ну да, по тебе видно…

Вытерев руки висевшей на капоте тряпкой, он полез в салон, пошарил на заднем сидении, отыскал телефон и сунул его Нермин в руки. Она счастливо улыбнулась — камень с души, хоть вечер не пойдет насмарку…

— Все? Свободна.

Отвернувшись, Неджет снова принялся копаться во внутренностях машины, а Нермин поспешила уйти куда подальше. Неджета, конечно, никто не обязывал с ней любезничать, и все же она чувствовала надоевшую, ежедневную, дежурную злость — с чего они все взяли, что могут разговаривать с ней вот так, пинать ее из угла в угол, как нашкодившего кота? Впрочем, расстраивалась Нермин недолго: утешила себя тем, что потеря нашлась, и в ближайшее десятилетие никто не заставит ее снова лицезреть Неджета — ни за какие коврижки.

Дотащившись до пустой остановки, она уселась на скамью и с облегчением вытянула ноги. Проверила наполовину разрядившийся телефон — пара смайликов от того самого, многословная болтовня подружек в беседе и, черт их дери, решение перенести поездку в город на завтра, раз Нермин никак не отзывается и — зачем тебе тогда телефон, а, дубина? — сообщения не читает. Больше ничего не было, хотя отец должен был увидеть пропущенный. Горло сжало внезапной злостью. Хорошо ему, захотел, смылся, захотел, обратно домой пришел, как будто так и надо. Нермин разблокировала телефон, собираясь напроситься к кому-нибудь из подружек — возвращаться в парк не хотелось, а больше идти было особенно некуда, но, не успела она решить, кому именно позвонит, как невдалеке послышались торопливые шаги. Нермин скривилась: наверняка какой-то полудурок опоздал на автобус и сейчас, конечно, начнет спрашивать, а кто, а чего, а когда ушел, а во сколько следующий. Она вскочила на ноги, забилась в угол и отвернулась, сделав вид, что набирает сообщение, чтобы совершенно нежелательный сейчас пришелец не вздумал домогаться к ней с разговорами, но, к ее удивлению, вместо разговоров ее хлопнули по плечу. Нермин развернулась, открыла было рот, чтобы послать наглеца куда подальше, и увидела перед собой Неджета. Он снова — в который раз за последние пятнадцать минут — воззрился на нее так, будто она стояла перед ним как минимум без штанов.

— Тебе что надо? — опомнилась Нермин после нескольких секунд идиотского молчания. Неджет вздохнул, махнул рукой как-то обреченно.

— Тебя куда понесло?

— Не поняла, а твое какое…

— Ты себя в зеркало видела? Нет? А зря.

— Ну ты тоже не Мерлин Монро, предположим, — нахмурилась Нермин, совершенно сбитая с толку его вопросами.

— Да я не про то. Будешь шататься дальше по жаре, удар какой-нибудь заработаешь. Солнечный или тепловой. Если уже не заработала, — проговорил он тоном доктора Айболита и слегка склонил голову, пристально изучая ее лицо. — Вон красная вся как помидор и под глазами фингалы.

— Я просто после вчерашнего себя еще хреново чувствую, — промямлила сбитая с толку Нермин. — А фингалы это тушь размазалась, наверное.

Он изобразил гримасу отвращения.

— Ага, заметно, что ты после вчерашнего. Давай жвачку дам?

Нермин захлебнулась возмущением, но вслух смогла произнести только невнятное: «Да пошел ты». Неджет предпочел сделать вид, что пропустил сказанное мимо ушей.

— Давай так. Пошли со мной, нечего в таком виде по улицам шататься. Ты что, вчера ночью из дома еще куда-то усвистеть умудрилась? Такая жара, а ты при полном параде, ладно хоть не в шапке и не в рукавицах.

— Никуда я с тобой не пойду, — замотала головой Нермин, отступая на всякий случай на шаг назад. — А куда я хожу и в чем, не твое дело. Чего ты вообще до меня докопался?

— Слушай, бросай это свое назло папе отморожу уши, а? Не съем же я тебя, в конце концов. Или боишься?

— Чего мне тебя бояться?

— А у меня минералка есть, — досыпал он аргументов уже другим, вкрадчиво-ласковым тоном, будто разговаривал с капризным ребенком. — Холодная, с пузырьками. И таблетка от головы. И даже мороженка.

— Надо же, какие ценные стратегические запасы, — фыркнула Нермин, не сдержавшись. Таким — заботливым и уговаривающим — он нравился ей гораздо больше, хотя она упорно не могла взять в толк, зачем ему это вообще может быть надо. — Ты, похоже, и сам того, судя по твоему виду… После вчерашнего?

— От тебя надышался, — усмехнулся Неджет. — Не пью я. Совсем. Спал просто плохо.

— Трезвенник-язвенник?

— Убежденный противник. Так ты идешь?

— Всегда знала, что ты зануда, — сказала Нермин. При мысли о минералке со спасительной таблеткой она готова была идти за ним хоть на край света, но просто так сдаваться не желала, тем более что так и не понимала, почему он вдруг переметнулся от «все, свободна» до «а пошли-ка ко мне, пока тебе дурно не стало на солнышке». — Спасибо, конечно, но я пойду, ладно? Меня ждут.

— Кто ждет? — по-инквизиторски спокойно и непринужденно поинтересовался Неджет. Нермин сочла, что имеет право разозлиться.

— Тебе-то какая разница? Ты их не знаешь. Что вообще за допрос?

— Да я не допрашиваю, о чем вообще речь? — прилетело с праведным возмущением в ответ. — Просто забочусь о родственнице.

— И с чего вдруг, позволь спросить, такая забота? Мы с тобой видимся только на семейных сборищах, и то не каждый раз.

— Обыкновенная вежливость. Не слышала? Тебе погуглить, что это такое, или сама догадаешься? — с ехидной ухмылкой ответил Неджет. Он, конечно, знал, что никто ее не ждет, и что ей с каждой минутой все трудней и трудней выносить жару, и что настроение ни к черту, и вообще… Нермин обреченно вздохнула, уперлась взглядом в змеившиеся по асфальту трещины у носков Неджетовых кроссовок — грязных, стоптанных и явно купленных на ближайшей барахолке на этот раз.

— Ну раз ты никуда не торопишься, значит, можем нарушить традицию и пообщаться вне семейных сборищ. Тем более что ты вчера говорила, что больше мы тебя там не увидим. Видишь, как все удачно складывается? Пошли уже, стою здесь полчаса весь в масле и бензе и как маленькую тебя уговариваю.

Его пальцы сомкнулись на локте Нермин — аккуратно, но решительно. Она демонстративно вздохнула и, опустив голову, покорно прошагала за ним через двор, поднялась по лестнице, усыпанной частицами облупившейся краски. Неджет остановился у своей двери, щелкнул замком и легонько толкнул Нермин в квартиру. Она замерла почти у самого порога, настороженно оглядывая погруженную в полумрак прихожую, в противоположной стене которой были две двери. Одна из них была закрыта, и на нее Нермин уставилась с любопытством, к которому примешивался легкий испуг.

— Ты чего в дверях-то застыла? — недоуменно спросил Неджет, уже успевший скинуть кроссовки. Нермин подавила тяжелый вздох — все же ей было изрядно не по себе — и отшутилась.

— Ноги грязные. Тапки дырявые, носки не надела…

— Жуть какая, — усмехнулся Неджет. — Ты же девочка. Ну натопчешь, заставлю полы мыть — во всей хате. А вообще знаешь, тебе бы не мешало вымыться и самой. Не в обиду.

Нермин закусила губу от злости — кто виноват, что пришлось так вырядиться?

— Да не бесись, — сказал он с чем-то, подозрительно похожим на сочувствие. — Сейчас я умоюсь и иди, у меня бойлер, с утра включил, тебе поди хватит.

— Ты больной? С чего я буду у тебя мыться? — вскинулась Нермин, у которой от этого совершенно неделикатного предложения огнем загорелись щеки. И все же фантомное ощущение потоков теплой воды — из крана, как положено, а не из гремящего тазика, потому что дома воду отключали с мая и почти по август — захлестнуло спину и поползло по позвоночнику приятной дрожью. Неджет вдруг помрачнел.

— Что ты так все воспринимаешь, будто я что-то из ряда вон выходящее предлагаю? Серьезно, Нермин, я тебе что-то плохое сделал или обидел чем? Мы же когда-то нормально общались, а сейчас что изменилось?

— Да ничего не изменилось, — тщетно пытаясь выдумать подходящий повод для отказа, пробормотала Нермин. — Просто… Ну неудобно мне.

— Неудобно спать на потолке.

— А полотенце я где возьму? И шмотки вместо этих? Если я их сниму, то добровольно обратно уже не надену, — проговорила она обреченно.

— Найдем что-нибудь. На крайняк выделю тебе какую-нибудь свою футболку. Или… У меня от жены кое-какие вещи остались.

— А по улице я потом тоже попрусь в твоей футболке или в шмотках жены, которая мне за них голову оторвет? — нервно усмехнулась Нермин. Ей показалось, что воздух вокруг сгущается, окутывая ее душной пеленой неловкости. Которая смешивалась с непреодолимым желанием раздеться догола вот прямо сейчас и влезть под обещанный душ, наплевав на все.

— Никто тебе ничего отрывать не будет, иначе я бы не предлагал. А чтоб по улице не переться, я тебя отвезу, — отозвался Неджет.

Нермин, все еще не совсем веря, что согласилась, стянула липнущую к коже одежду и брезгливо сунула в стоящую тут же стиральную машинку — дорогую и блатную, с кучей разных кнопок и английскими надписями. Холодный кафель приятно остужал ноющие подошвы. Взглянув в зеркало, Нермин едва не охнула от ужаса и мысленно поблагодарила Неджета за его настойчивость. Отражение безжалостно обозначило окончательный и бесповоротный звездец. Бледная панда с черными кругами под запавшими глазенками — увидел бы мальчик из вотсапа свою недосягаемую красотку, перекрестился бы левой пяткой.

Душ пришелся как нельзя кстати. Блаженство захлестнуло Нермин от кончиков пальцев на ногах до самой макушки, смывая и пыль, и пот, и дурное настроение. Ситуация уже даже почти не казалась ей бредовой — торчать голышом в ванной у постороннего мужика, будь он хоть десять раз дядя. Слишком мало они общались, чтобы без стеснения заваливаться к нему, как к себе домой. Впрочем, Нермин не могла не признаться самой себе, что здесь ее приняли куда радушнее, чем дома. Может, Неджет просто… Нормальный?

На слегка заржавевшей полочке, помимо мужских тюбиков из орифлеймовского каталога, оказался женский шампунь, бальзам для волос и клубничный гель для душа. Нермин подавила неприятное чувство, возникшее при мысли о том, откуда они тут взялись и кто их до этого трогал: шут его знает, может, Неджет держал это все для случайных любовниц, ведь постоянной девицы у него, по слухам, так и не возникло. Выбирать, однако, не приходилось, так что Нермин воспользовалась тем, что было под рукой. Как следует вымывшись и убедившись, что от нее точно больше не разит потом, она обмоталась полотенцем и вылезла из ванны, запоздало ругая себя за то, что не попросила у Неджета, чем прикрыться, а сразу сбежала мыться, чтоб он не ляпнул еще что-нибудь по поводу ее красных щек. Делать было нечего: пришлось открыть дверь, выпустив в коридорчик густой водяной пар, и окликнуть Неджета. Тот появился практически тут же, вышел из той самой закрытой комнаты со свертком в руках. Подошел ближе, остановился шагах в трех, старательно отводя взгляд — Нермин злорадно подумала, что не только ей как-то не по себе.

— Я тут нашел вещи, — сказал Неджет с трогательной нерешительностью в обычно раздражающе-самоуверенном голосе. — Ты не думай, если что, они нормальные, чистые и новые почти.

Нермин вдруг ощутила болезненный спазм в горле. Это же и правда ее, Аселькины, шмотки. Так и хранит их тут, в закрытой комнате. Которая — кто его знает — может оказаться оклеена от пола до потолка Аселькиными портретами. Сразу вспомнились, полезли в голову обрывками кадры из фильмов про помешанных и маньяков, и на пару секунд Нермин стало по-настоящему жутко. Никто не знает, что ее понесло к Неджету, а тут на тебе внезапный приступ гостеприимства, мытье, бабские причиндалы для душа, еще и одежка чужая — обожаемой бывшей жены… Впрочем, у Неджета был такой смущенный вид, что Нермин попеняла себе за дурость и аккуратно, чтобы не размоталось полотенце, протянула руку за одеждой. В свертке оказался вполне новый на вид пушистый сиреневый халат с заячьими ушками, явно купленный в городском бутике и стоивший не одну тысячу, и к нему хорошенькие носочки с кошками. Нермин завистливо присвистнула про себя — везло же этой козе, что ее так баловали.

Через несколько минут она сидела у накрытого стола, накинув на мокрую голову капюшон, тянула прямо из горлышка обещанную минералку и исподтишка следила за Неджетом. Он закончил возиться с тарелками и блюдцами — тетя явно упаковала ему чуть не половину праздничных блюд — и теперь разливал из блестящего железного чайничка чай по чашкам.

— Голодная? — спросил он, перехватив взгляд Нермин. Она кивнула, подавляя приступ тоски. Ее последние несколько месяцев никто не спрашивал, хочет она есть или нет — матери было то ли не до этого, то ли наплевать. Нермин, конечно, сама была в состоянии сунуть нос в холодильник — или вовсе обойтись без еды — но, как она ни гнала прочь мысли о прошлом, все же ей не хватало многих обыденных и привычных вещей. Неджет наконец закончил возиться с чашками и сел напротив, у открытого окна.

— Я не голодный, чаю просто попью, а ты ешь, не стесняйся. Мама набила полный холодильник, за неделю, наверное, не управлюсь.

Нермин пожала плечами — говорить не хотелось, хотелось есть, и как можно скорее и больше, но она боялась, что раздраженный спиртным желудок может преподнести какой-нибудь неприятный сюрприз. Пришлось ограничиться чаем и кусочком пирога. Неджет, который несколько минут изучал что-то на экране телефона, поднял голову и обернулся к ней.

— А ты чего сидишь? Если ты из-за вчерашнего, что я сказал, что бегать за тобой никто не будет, так это ты не обижайся, я…

— Да не обиделась я, — нехотя проговорила Нермин. От горячего чая и сладкого теста в животе разливалось приятное чувство сытости, смешанное с назойливой тошнотой. — Неудобно мне, Неджет. Я тебе тоже вчера… В общем, много чего сделала и сказала.

Он понимающе усмехнулся.

— Отец и мать всегда тебя рады видеть, так что… В общем, зря ты так. Подожди, не перебивай. Я не дурак, да и они тоже…

— Неужели сам не соображаешь? Все радостные, веселятся, подарки принесли, а у нас… В общем, давай не будем, а?

Говорить об этом категорически не хотелось, но и молчать было нельзя. Выругав про себя Неджета, что за каким-то хреном свернул разговор на такую тему прямо за столом, Нермин потянулась за конфетой, лежавшей в россыпи из орехов в шоколаде.

— Я тебя понимаю, но вас же не за подарками зовут. Мы же не чужие люди. Я тебя еще с тех пор помню, как ты в пеленках лежала.

Нермин скривилась, надкусила конфету и пробормотала сквозь зубы:

— Хоть слово про пеленки и твои воспоминания…

Неджет улыбнулся и тут же снова помрачнел.

— Отца твоего я видел недавно.

Нермин почувствовала, как по коже поползло, извиваясь, предчувствие чего-то крайне отвратительного.

— Не говори, а? Не надо. Думаешь, я не знаю?

— Да знаю я, что ты знаешь, — сказал он с нажимом. — Просто… Неправильно это все как-то. Другая ты стала. Не, понятно, что возраст, молодость-шмолодость, вся фигня, но…

— Ты из-за того мудака в саду, что ли? — вскинулась Нермин. — Я просто поболтала с ним, вот и все. Чего из-за фигни кашу эту опять разводить? Если ты за тем, чтоб жизни поучить, меня сюда притащил, давай я прямо сейчас пойду и забудем про этот разговор, ладно? Или ты меня тупо жалеешь, а?

— И из-за мудака, и из-за всего остального. Думаешь, я ваши фотки в Одноклассниках не видел? Из-за компашки вашей, на которую бабки ментам накапали… — продолжал Неджет, игнорируя ее возмущение.

— Тебе брат доложил, или бабки в Одноклассниках статус написали? — выпалила Нермин, скинув с головы капюшон. Стало жарко — и от чая, и от злости. Неджет замолчал, подумал с минуту.

— Все, понял-отстал. Лезть в твою жизнь и указывать я не собираюсь, но…

— Но лезешь и указываешь.

— Я только хочу сказать, ты думай башкой перед тем как что-то сделать. Тут сплетни знаешь, как расходятся? Знаешь, не надо так на меня смотреть. Все всё знают. И про меня, и про тебя знают, и пофиг, что половины из этого никогда не было.

— Спасибо, конечно, Неджет, за чай, за душ, за минералку и за советы, но…

— Но пошел ты на хрен, — закончил он с усмешкой и стянул с подоконника пачку «Мальборо». — Все, давай покурим и успокоимся.

Нермин ответила ему благодарным взглядом — он, оказывается, умел не только взбесить, но и вовремя остановиться. Какое-то время они курили и болтали о всякой ерунде, пока Неджет вдруг не прервался на полуслове:

— По-моему, кого-то сейчас прямо здесь срубит.

Нермин, будто в доказательство его слов, подавила очередной назойливый зевок:

— А тебе жалко что ли? Раз ты сегодня чудеса гостеприимства демонстрируешь…

Неджет встал из-за стола и галантно подал руку:

— Я тебя волоком отсюда тащить не собираюсь. Так что давай, двигай, пока еще в состоянии перемещаться на своих двоих. Ту комнату не предлагаю, там не убирались сто лет, так что займешь диван…

Он прервался и торопливо добавил:

— Но если хочешь, давай я там порядок по-быстрому наведу, и…

Нермин, отогнав накатывающую сонливость, взглянула ему в лицо, старательно всмотрелась, ища отблески эмоций. Ну вот зачем ему это? За-чем? Жалость, что ли, или, упаси Боже, желание продолжить промывание мозгов на правах гостеприимного хозяина, или еще что-то, о чем она даже не догадывалась?

— Слушай, я пойду, ладно? Спасибо за чай и все такое, но…

На его лице вдруг отобразилось что-то, подозрительно напоминающее искреннее огорчение, и Нермин испуганно замолчала.

— Но что? Я что-то не так сделал?

— Да нет, конечно, — поспешила оправдаться она. — Просто я понимаю, ты жалеешь меня, переживаешь там, но не надо из-за этого мучиться и терпеть, ладно? Меня мать-то дольше получаса не выносит, а я тут сижу, ем, болтаю, моюсь и все такое. Пойду я, короче.

— Я не терплю и не мучаюсь. С чего ты взяла? Я тебя не заставляю. Хочешь, давай прямо сейчас отвезу, куда скажешь, или такси вызову, — сказал он горько. Повисло молчание: Нермин судорожно металась между страстным желанием согласиться на щедрое предложение вызвать такси и чувством тоскливой неловкости, которое не давало ей просто так взять и свалить куда подальше, наплевав на внезапные перемены настроения Неджета.

— Ладно, — наконец, с преувеличенной бодростью сказала она, сдаваясь в очередной раз. — Если что, никаких предъяв потом по поводу навязчивых гостей, ты сам напросился. Где там твой диван?

Проснувшись, Нермин долго лежала без движения. Собственное тело казалось ей неимоверно тяжелым, как будто уставшие руки и ноги налились свинцом. Впрочем, это было даже приятно — вот так изображать довольного жизнью перегревшегося тюленя. И плевать, что все вокруг чужое. Чужой запах каких-то щекочущих нос духов и табака от чужой расплющившейся подушки, чужая одежда, которая до странности сильно ощущалась на голой коже, чужая полутемная тихая квартира — Неджет не то притаился где-нибудь в соседней комнате, не то вообще куда-то ушел. Нермин скинула ногой плед, перевернулась на спину и оглядела комнату. Оранжево-красные лучи тянулись с открытого балкона вместе с прохладным ветерком, колыхались на стенах пойманными бабочками, ломко расчеркивали воздух. Здесь было хорошо — очень хорошо. Настолько, что Нермин с завистью подумала: она оденется, выпьет на дорожку чаю с конфеткой и уйдет домой, туда, где уныло и тошно до такой степени, что хочется выскочить из окна, и плевать, что третий этаж. А Неджет останется. Проводит ее, вздохнет с облегчением, сядет в кресло перед висящим на стене телеком со здоровенным экраном и будет смотреть футбол или какой-нибудь боевик из тех, что любят мужики, и никто на него не наорет и не вынесет мозг.

Настроение Нермин моментально рухнуло до арктически-низкой отметки. «Хорошего понемногу — и так загостилась», — подумала она, приподнялась на локте, села и принялась раздирать пальцами намертво спутавшиеся волосы. На балконе вдруг послышалось движение, занавеска мотнулась в сторону, и в комнату вошел заспанный и непривычно растрепанный Неджет. Футболки на нем не было, только затянутые шнурком шорты. Нермин охнула про себя, торопливо отвела глаза, наткнулась взглядом на собственные голые колени: халат сполз на ляжки, а она и не подумала поправить подол. Неджет, который, видимо, заметил ее запоздалое судорожное движение, круто сменил траекторию, отвернулся, пошарил на заваленной бельем гладильной доске и поспешно натянул вытащенную со дна кучи футболку.

— Жарко было, — сказал он преувеличенно беспечно. — Ты когда уснула, я балкон открыл, пошел в ту комнату и тоже отрубился, а как встал, душно стало, вот и вышел покурить. В квартире этим плохо, всегда духота, что зимой, что летом.

Нермин проговорила в тон ему, осторожно выпутываясь из пледа:

— Зато тебе с отоплением и водой париться не надо. И за огородом следить. Бабушка со своим знаешь как задолбалась? Каждый год говорит, брошу, пусть стоит, а весной все равно картошку надо посадить, моркошку…

— Бабушка это мамина которая? — дипломатично подхватил тему Неджет, который старательно оглядывал углы комнаты, избегая смотреть на Нермин.

— Ага, мамина. Батины переехали же, я у них не была уже полгода, а может, и больше. Отец все собирался съездить, да…

Да нашлись у него дела поважнее. Нермин замолчала, мысленно поблагодарив Неджета, что не стал обращать внимания на ее оговорку, слезла, наконец, с дивана и ушла умываться. Когда он вернулась, Неджет кивнул на стол, где лежал ее телефон:

— Тебе там кто-то усиленно дозванивается.

Нермин щелкнула кнопкой разблокировки. Звонила Дина, одна из ее подруг, жившая в поселке. Нермин набрала номер и вышла в прихожую, заметив краем глаза, что Неджет прошел мимо и скрылся в кухне.

— Тебя что, под домашний арест без телефона посадили? — раздалось из динамика так громко, что у Нермин зазвенело в ухе.

— Ты чего орешь, долбанутая? Телефон не у меня был, что непонятного?

— Реально, что ли, дома закрыли?

— Да нет, конечно. Я в гостях просто…

— В каких еще гостях? Кому ты такая нужна, кроме меня?

— Потом расскажу, — смущенно сказала Нермин, заглядывая в кухню, откуда донесся шум греющегося чайника.

— Пока ты там шатаешься неизвестно где, мы поменяли планы. Видела в вотсапе?

— Ну еще бы. Я вашу истерику на миллион строчек замучилась читать. Так что с планами?

— Верка завтра не может, послезавтра тоже. Потом передоговоримся, ладно?

— Ладно. А вечером сегодня что? Не будем же по домам сидеть? — спросила Нермин с надеждой.

— Нет, конечно, — бодро прощебетала Дина. — Там пацаны с Мирного приехали, Славка, естественно, с ними тут же скентовался.

— Опять на бетонке пиво пить будем? — усмехнулась Нермин. — Поехали лучше в город, а? Хоть ненадолго.

— У Славика бенз на нуле, мы бомжуем, так что терпи, на той неделе ему деньги выдадут, свозим мы тебя.

— Ладно, ничего страшного. Давай я через часок буду на бетонке. Или чуть позже, — сказала Нермин, готовясь закончить разговор. Неджет и так услышал слишком много того, что было совсем не для его ушей.

— А что ты так разговариваешь? Ты точно в гостях или у мужика? — ехидно уточнила подруга, и Нермин сбросила вызов.

В кухне Неджет встретил ее многозначительной улыбкой.

— Кто-то, я смотрю, на гулянку собрался?

Нермин отмахнулась.

— Не начинай, а? Это просто дружеская встреча, посидим, поболтаем… У нас, между прочим, кафе на сегодня было запланировано и обломалось из-за того, что я телефон у тебя забыла.

Помявшись немного, она добавила:

— Неджет, а у тебя нет пары соток взаймы?

— Тебе зачем? — насторожился он. — Нет, я дам, конечно, но…

— Не но. Мне до подруги доехать надо — ее Дина зовут, может, видел у меня на профиле в Одноклассниках. Автобуса я уже не дождусь, на такси придется. Да еще и сигареты у меня кончаются.

Неджет призадумался, потом предложил:

— Я тебя могу увезти, куда надо. Мне все равно к родителям ехать. И сигарет дам, у меня блок начатый. Кстати, если ты уже собираешься, давай посмотрю, что там есть в шкафах, а то я твои вещи постирал и на балкон повесил, но джинсы мокрые еще.

Нермин открыла было рот, чтоб ответить, и тут же закрыла, подавленная внезапным неприятным чувством. Не хотелось ей надевать чужие вещи — даже если они были дорогущие, купленные в городском магазине, почти не ношенные и не нужные больше бывшей хозяйке. Снова стало жутко, и тишина квартиры казалась теперь не уютной, а какой-то густой, как бывает в домах, где долго никого нет, душной… Замогильной. Нермин сухо сглотнула, покачала головой.

— Неудобно мне тебя напрягать, да и Асель вдруг узнает… Давай я в свое оденусь, по дороге штаны высохнут.

— Шататься по улице в мокрых джинсах это как-то странно, тебе не кажется? Да и как она узнает? — вполне обыденно и обычно-человечески пожал плечами Неджет. — У вас не так много общих друзей и знакомых, да она и не общается почти ни с кем. Плюс это просто одежда, на ней же не написано, чья она там была.

«Всех-то ты друзей и знакомых ее знаешь, сталкер хренов», — подумала Нермин.

— Ты не парься, шмотки эти ей уже без надобности. Других накупили, — закончил Неджет с неожиданной мрачностью в голосе. Нермин решила, что не стоит углубляться в эту явную психиатрию, и лучше свалить как можно скорее — в каком-нибудь дорогом платьице, если повезет. Не запрет же он ее в квартире и не начнет наряжать как куклу в наряды бывшей…

— Ну давай посмотрим, вдруг что налезет. Я тебе завтра же все верну, как постираю…

— Себе оставь, — отмахнулся Неджет.

В комнате Асель Нермин стало еще больше не по себе. Расческа, забытая на туалетном столике с большим трехстворчатым зеркалом, заколки и резинка для волос, валявшиеся на подоконнике, раскрытая книга на тумбочке — будто хозяйка вышла на полчаса в магазин и вот-вот должна была вернуться. Стены, к счастью, были оклеены нормальными обоями в цветочек, а не фотками Асель в разных ракурсах, как представлялось Нермин. И все равно ей было до дрожи неуютно и странно. Такой нормальный и даже прикольный, Неджет при виде этой комнаты начинал ассоциироваться у Нермин с маньяками, звонящими по ночам и пыхтящими в трубку. Она сидела на стуле у зеркала, нервно поглядывая на приоткрытую дверь, а Неджет возился в шкафу.

— Вот, глянь. И еще вот это.

Вешалки с вещами полетели на кровать. Нермин встала и подошла, стараясь скрыть волнение. Неджет, наблюдавший за ней, вдруг усмехнулся:

— Нермин, не дергайся ты так, а то мне самому страшно делается. Ты, конечно, думаешь, вот поехавший, да? Не воображай себе там лишнего, я просто всегда и жене, и сестре помогал, когда они с нарядами не могли определиться. Айша моя так вообще по часу могла торчать в примерочной в магазине, и меня родители под конец спецом начали с ней отправлять, чтоб она там от старости не померла.

— Так ты у своих девчонок типа личный стилист? — спросила Нермин, отвечая ему вымученно-вежливой улыбкой.

— Станешь с вами и стилистом, и парикмахером, если каждый раз в гости на час минимум опаздывали, — шутливо проворчал Неджет.

Нермин, которой после его объяснения немного полегчало, рассмотрела то, что он предложил, и решила, что черное платье с рядом блестящих пуговок на груди ее вполне устроит. Красивое, закрытое, но достаточно короткое для того, чтобы приехавшие парни не заскучали. Неджет тактично вышел из комнаты и прикрыл дверь. Нермин сняла халат, задумчиво оглядела свое отражение в чужом зеркале, посомневалась еще минуту, потом все же оделась и долго, старательно причесывалась, стараясь оттянуть момент встречи с Неджетом. Когда она все же вышла, он курил на кухне, по своей привычке сидя у открытого окна. Нермин остановилась в дверях, не зная, какой ждать реакции. Неджет повернул голову, несколько секунд всматривался, а потом улыбнулся — непривычно мягко и без тени насмешки.

— А ты ведь и правда симпатичная. Правильно тебе комменты под фотками пишут.

— А ты только заметил? — машинально поинтересовалась Нермин, сбитая с толку и этой улыбкой, и непривычно жизнерадостным выражением его обычно не слишком-то веселого лица, и — особенно — тем, что он читал то, что было понаписано под ее фотографиями.

— Да нет. Просто удивляюсь, как летит время — еще недавно играла в куклы, а теперь вдруг выросла, и целая очередь из женихов.

— Какие там женихи, — отмахнулась она. — Не думала я еще о женихах и свадьбах.

Разговор начинал напоминать ей обычные семейные посиделки, где старшие будто задавались целью вывести молодежь из терпения назойливыми вопросами. Неджет рассмеялся:

— Не надо на меня так смотреть. Я не буду тебя запаривать чем-нибудь в духе «когда на твоей свадьбе погуляем и внучат понянчим». Самого бесит. Но шутки шутками, а будь осторожна, как бы не спер тебя какой-нибудь джигит на белом… Осле. А то Адильке придется все свои сомнительные связи поднимать.

— Тьфу на тебя, — улыбнулась Нермин. — Так ты меня отвезешь или…

— Отвезу, я же обещал, — сказал он. — Только давай сперва поужинаем все-таки, а то у меня давление низкое, мне обязательно надо что-нибудь съесть и горячий чай. Потом подождешь немного, пока я соберусь, ладно?

За столом они болтали о пустяках, усиленно стараясь поддеть друг друга. Нермин хохотала над едкими замечаниями Неджета и беззлобно ругалась в ответ, жалея, что явно отстает от него по части ведения споров. Она понемногу забыла о своих страхах, а когда Неджет высыпал в ее сумку несколько пачек дорогих сигарет и добавил к ним пару крупных купюр, ее поутихшая было симпатия к нему вспыхнула с новой силой. Правда, собирался он, как выяснилось, чуть не в два раза дольше самой Нермин. Она замучилась курить на балконе, пока Неджет копался в шкафу в поисках одежды, переодевался и причесывал непослушные волосы. Зато результат был вполне себе ничего — Нермин почувствовала в груди приятное тепло гордости, исподтишка ощупав взглядом каждую деталь его облика. «Девчонки точно охренеют, когда его увидят, — подумала она, спускаясь за Неджетом по лестнице. — Жалко, что он все время дома да на работе. Давно б нашел себе кого-нибудь нормального. Может, и городскую даже».

Нермин вышла из машины, опираясь на подставленную руку Неджета, и скосила глаза на застывшую невдалеке компанию, наслаждаясь произведенным эффектом. Все-таки что бы там про Неджета ни болтали, а впечатлить и ненавязчиво ткнуть носом в собственную исключительность он умел и, видимо, любил. Специально ведь так подъехал, эффектно вписавшись в поворот на скорости, и вроде бы совсем не выпендривался — просто вот такая красивая и блестящая машина, ни пятна ржавчины, затонированные стекла и, конечно, крутые номера. Не такие, как у городских, но все же. Просто дорогие шмотки, купленные во всем известных, но мало кому из поселковых доступных магазинах. Просто подчеркнуто-джентльменские манеры, которыми никто из знакомых Нермин не страдал: не было принято, зачем, все свои, знают друг друга с детства, все учились в одной школе и вместе шатались по чужим огородам после уроков… И все же ей было до жара в груди приятно: не вылезать из салона, согнувшись в три погибели, а выйти, как тетки из рекламы, с ненужной в общем-то тщательностью поправить платье (плевать, что оно с чужого плеча), а потом коротко — немного нехотя — попрощаться с Неджетом и торжественно-медленно прошагать по выложенной битыми кирпичами тропинке, молясь о том, чтобы не запнуться и не свалиться.

— Привет, Нермин! Ты где пропала? Сто лет не видел, — подбежал Серега — старый друг и вечный тайный воздыхатель. Нермин снисходительно улыбнулась, позволила приобнять себя и легонько чмокнула подставленную загорелую щеку.

Серега ей нравился. Он был веселый, спокойный и с неизменно-ровным хорошим настроением, а еще он лет с тринадцати подрабатывал у родни в городе, и у него водились деньги, которыми он никогда не жадничал делиться. Однако отвечать согласием на ненавязчиво, но регулярно поступавшие предложения начать встречаться Нермин не спешила. Парень был хоть хороший, но простой как три копейки и совсем не походил на того «идеального мужчину», которого она представляла себе, мечтая о будущем. Серега не злился и не обижался, когда Нермин начинала общаться с кем-то другим: не то надеялся, что однажды и ему что-то перепадет, не то его всем известная безответная любовь стала чем-то вроде привычки. Нермин до этого не было особого дела — лишь бы продолжал встречать радостной улыбкой и угощать сигаретами, когда у нее самой кончались карманные деньги, а остальное его личные проблемы.

— А че это за кадр, с которым ты прикатила? — донеслось до Нермин с бетонной трубы, на которой сидели та самая Дина со своим Славой и еще несколько парней. С ними Нермин почти не общалась, они жили в соседнем поселке и иногда приезжали в гости к кому-то из родственников. В их числе был один из бывших Нермин, Саша. Они повстречались пару месяцев, а потом Нермин безжалостно распрощалась с кавалером. Правда, до него долго не доходило, что она не шутит, и их короткая неуклюжая история действительно закончена.

Нермин сощурилась, ища, кто задал вопрос, и Слава молча указал на Сашу.

— Ты что ли там не в свои дела нос суешь? — поинтересовалась она, посылая бывшему самый презрительный взгляд, который только смогла изобразить. Парень выпрямил согнутую спину, растрепал пятерней тусклую блондинистую шевелюру, которая и без того вечно стояла дыбом так, что Нермин хотелось пшикнуть на нее лаком для волос.

— А что тебе, впадлу на вопрос ответить? Мы ж с тобой друзья, вроде как.

— И что с того, что друзья? Еще раз для не особо одаренных: твое какое дело, с кем я приезжаю?

— Познакомиться хочу с парнем твоим. Из городских, видно, раз понтов столько?

Нермин снисходительно усмехнулась.

— Ну как заведу городского, тебя первого познакомлю. Прям на первое же свидание со мной пойдешь.

— Так это кто такой, Нермин? — встрял в разговор Слава. Нермин не очень-то его любила, но терпела ради подруги, беззастенчиво кокетничая с ним при каждом удобном случае, чтобы отомстить ему за манеру нести все, что было на уме, и не считаться с чужим мнением.

— Дядя это мой, придурки, — объяснила она, подошла к трубе и, отпихнув Славу от Дины, плюхнулась рядом с ней на нагретое место. — Неджет, сын тети Розы и дяди Мурата, которые за старым элеватором живут.

— А, так это тот, — протянул Серега и, спохватившись, добавил, — тот, у которого младший братишка еще в полиции работает?

— Ага, тот, — кивнула Нермин, решив не замечать Серегиной оговорки. — Мы на празднике были, у дяди Мурата днюха, юбилей, и Неджет нас домой развозил, а я телефон у него в машине забыла. Поэтому и не отвечала вам, а вы, курицы, меня уже со счетов списали, — сказала она с шутливой обидой, толкнув Дину локтем.

— А я вспомнил, Неджет и его пацаны мне машину в том году делали, — вступил в разговор один из молча куривших парней. — Нормально сделали, до сих пор катаюсь, хотя машина под такси. Руки у него откуда надо растут. Я еще запомнил, что имя такое… Ну, не наше. Он еще тогда не на этой Ауди ездил, а на серой Камрюхе, поэтому не узнал его.

— А что у тебя там было? — спросил Саша, и на несколько минут разговор утек в сторону автосервисов, стоимости ремонта, подержанных и новых машин — самых любимых тем для разговора у парней, которые девушки стойко выдерживали, зевая и обмениваясь тоскливыми взглядами. Дина, воспользовавшись тем, что Слава отвлекся, прошептала Нермин на ухо:

— Слушай, а нормальный у тебя такой дядя… Давай махнемся, я тебе Славку, а ты меня с ним поближе познакомишь.

Нермин прыснула со смеху, ощутив приятный прилив самодовольства.

— Да я с твоим Славой на одном километре в степи ссать не сяду, сама же знаешь. А Неджет, он… Ну…

— Да помню я, ты ж нам рассказывала, — отмахнулась Дина. — Жалко парня, лапочка такой, прям картинка. Я б такого не кинула ни за какие коврижки. А этот новый у бывшей его страшный как обезьяна, я в Одноклассниках видела, пока они профиль не закрыли и все фоточки не попрятали. А еще нищееб. Днем на заводе работает, а ночью на ведре с гайками таксует. Слава говорил, он и в городе у вокзала торчит, когда выходные у него.

— Да, бывшая дядькина точно дура, раз такое сделала. Еще и так по-подлому, — кивнула Нермин и, почувствовав смутное желание возразить своим же недавним мыслям, добавила: — Но он сейчас уже все, спокойный-ровный. Мы раньше хорошо общались, пока я мелкая была, потом перестали, а теперь вот опять. Не очень близко, конечно, но родня все-таки.

Дина кивнула, достала из сумочки пачку оранжевых Kiss.

— Будешь? У тебя поди опять нет? Куришь ты как паровоз, Нермин.

— Нервы, — усмехнулась Нермин, вытягивая сигарету из предложенной пачки. Того, что дал Неджет, должно было хватить надолго, но она приучила себя экономить — мало ли, вдруг мать совсем урежет ей карманные. — А этот бомжара из соседнего села что тут забыл? Дискотеку ждет?

— Тебя по ходу и забыл бомжара твой, — улыбнулась Дина, выпуская облако дыма. — Как притащились, все про тебя спрашивал, где, когда придешь, как живешь, с кем общаешься.

— Пошел он, — возмутилась Нермин. — И чего вдруг опять понадобилось? В тот раз и так еле отвязалась от него.

— Ты подвеску-то ту ему не вернула?

Нермин поморщилась: на одном из скучно-заунывных свиданий в местной забегаловке Саша действительно подарил ей красивую золотую цепочку с ключиком, купленную в городском ювелирном, и она, не сдержавшись, взяла, хотя и ругала себя, что вещь дорогая и ухажер, разумеется, рассчитывает на кое-какие уступки взамен. Саша ей, впрочем, ни на что не намекал и не стал требовать подарок обратно, когда Нермин послала его подальше, однако мириться с ее отказом долго не желал и таскался за ней до тех пор, пока с ним не поговорили Серега и вредный, но слушавшийся Дину Слава. Теперь история грозила повториться, и Нермин подумала, что не стоит затягивать переписку с нынешним поклонником. Надо бы встретиться, подумала она, чтоб до Саши дошли слухи, что она занята, а там будь что будет. Может, и вправду нормальный окажется парень.

Когда окончательно стемнело, к компании присоединилась вторая подруга Нермин — Вера, которую привез из города ее приятель, а потом пришли еще несколько ребят и принесли с собой вино из круглосуточного магазина и набор пластиковых стаканчиков. Нермин снова выпила, радуясь тому, что, в отличие от подруг, которые при своих парнях изображали паинек, может делать то, что хочет, в свое удовольствие. Она сидела, притулившись к молча курившему Сереге, тянула выпивку и смотрела, как в почерневшем небе одна за другой рассыпаются крупные звезды, складываясь в причудливые рисунки. Ей было хорошо — здесь и сейчас. Среди облаков сигаретного дыма, мешавшегося с резким запахом дешевых одеколонов, купленных в том же круглосуточном. Среди громких, прерывающих друг друга голосов и полупьяного смеха. Среди друзей, среди своих.

Кто-то предложил спеть, и все наперебой заспорили, предлагая любимую песню. Гитары не было, а если бы была, все равно никто не умел играть, только изображали, дергая струны, но после выпитого и так пелось душевно и громко. Так громко, что после очередного куплета «Королевы снежной» из-за ограды стоявшего неподалеку дома возник дед и заорал, чтобы компания заткнулась и не мешала спать или убиралась куда подальше в степь и горланила свои неприличные песни там.

— А тебе чего, старый? — крикнул кто-то из парней. — Окна поплотнее закрой и иди себе спать.

— Да он просто завидует! — поддакнула Нермин, приложив руки ко рту рупором. Ей было весело, а праведный гнев вредного старикана смешил ее еще больше. Серега, впрочем, веселья не разделил и неласково пихнул ее плечом.

— Зачем встреваешь? И вы тоже, пацаны, завязывайте. Человек старый, пусть спит. Пошли правда куда еще или давайте потише с песнями.

— Да ну тебя, Сереж, мы далеко сидим, не так уж мешаем. Он просто докапывается, потому что мы его бесим. Чего он вообще нами командует? — сказала Нермин. Веселье понемногу переходило во что-то, больше всего напоминающее гнев.

— Бесстыжие девки какие пошли, — крикнул дед, расслышавший ее слова. — В наше время…

— Прошло оно, ваше время. Так что иди на фиг и не мешай веселиться! Ты мне не отец, чтобы указывать! — прокричала Нермин в ответ, и последние слова ее потонули в одобрительном смехе. Она ощутила укол совести: в конце концов, дед-то не виноват, что его дом стоит возле их любимого пятачка, и, уж тем более, в том, что с утра на нее наорала мать, но все же… Нечего приставать с глупыми замечаниями, когда можно просто закрыть окно.

Пение продолжилось, но его все чаще прерывал хохот. Нермин, соскочив с места и игнорируя попытки Сереги усадить ее обратно, кружилась в танце то с одним, то с другим, позволяя трогать себя, сжимать в объятьях. Да, она опять пьяная и ведет себя непонятно как, да, завтра будет очень стыдно. Зато сейчас жарко и головокружительно-весело, и голова такая пустая и легкая, что, кажется, можно встать на цыпочки и взлететь прямиком к звездам, схватиться за длинные бурые облака и навсегда остаться там, далеко-далеко от земли. Наконец, очередной круг закончился в подозрительно знакомых руках, которые вцепились в плечи Нермин до боли сильно.

— Какая же ты все-таки…

— Какая? — машинально спросила она, пытаясь вывернуться.

— Красавица… — выдохнули ей в ухо взволнованно — чуть не со слезами — и совершенно пьяно. Нермин криво усмехнулась. Так его и не отпустило, придурка.

— Забудь уже про меня, а? У меня другой есть.

— Кто другой? Я у всех спрашивал, одна ты, никого нет у тебя.

— Не знакомила еще потому что.

— Нермин, ну что не так? — спросил Саша тоскливо, начиная шарить руками по ее спине, цепляясь пальцами за застежку лифчика. — Кончай выебываться. Я же все для тебя… И кафе, и подарки…

— Да забери ты свой подарок, — прокричала она, толкая Сашу в грудь. Вокруг тут же воцарилась мертвая тишина. — Думаешь, я тебе за блестяшку ноги буду раздвигать? Пацаны, вызовите такси кто-нибудь, деньги завтра отдам. Поехали, вынесу тебе твой подарочек и катись на хрен!

— Да ты сдурела что ли? — заорал Саша в ответ. — Какие блестяшки, кого вернуть? Я с тебя требовал что-то? Отвечай, твою мать! Требовал?

— А сейчас ты что делаешь? — спросила Нермин спокойнее, испуганная его вспышкой.

— Подкатить к тебе пытаюсь и не знаю уже как! Что ты нервы треплешь? С одним походишь, с другим и валишь, третьего ищешь. Чего тебе надо? Что ты найти пытаешься? Городского ждешь? Там знаешь таких сколько, на каблуках и с юбками до жопы?

— Отвали! — взвизгнула Нермин, развернулась, оттолкнув метнувшуюся к ней Веру, и зашагала было прочь, но тут в паре сотен метров вдруг вспыхнули фары.

— Это еще кто едет? — недовольно пробурчал Слава и вдруг громко выдохнул. — Подождите… Менты по ходу, ребят, доорались.

— Ах ты, старый хрен! — выругалась Нермин и шагнула обратно в круг, привычно спрятавшись за Серегу.

— Говорил вам, придуркам, заткните рты или уйдем, но кто меня будет слушать? — пробубнил тот, прикуривая очередную сигарету.

Это и вправду оказались полицейские. Из патрульной машины выпрыгнули двое и, светя себе под ноги фонариками, направились к тесно сгрудившейся компании.

— Что, молодежь, местное законодательство нарушаем? — нарочито громко сказал один, невысокий плотный мужчина без фуражки.

— Никак нет, гражданин полицейский, просто стоим, свежим воздухом дышим, — прокашлявшись, отчеканил Слава. Неподалеку от Нермин кто-то рассмеялся и тут же замолчал.

— На вас жалоба поступила, — добавил второй, стоявший в тени. Нермин напряглась, узнавая в строгом голосе привычные нотки.

— Адилька, это ты что ли? — спросила она прежде, чем успела как следует задуматься.

— Какой я тебе Адилька? — ответил тот сердито. — Кто такая? А ну иди сюда.

Нермин нехотя прошла вперед мимо расступившихся друзей, встала в свете направленного на нее фонаря, поморщилась, загораживаясь ладонью.

— Ого, какие люди в нашем Голливуде. А ты какого лешего тут делаешь, мелкая? Ты на часы смотрела? — спросил он уже совсем по-другому — буднично и привычно — и опустил фонарь. Нермин счастливо улыбнулась и кинулась ему на шею.

— Привет, дорогой! Я уж думала, что не ты. Даже испугалась. Мы тут пошумели немного, но уже все.

— Отпусти, дурная, задушишь, — рассмеялся Адиль, шутливо шлепнув ее по спине. — Нам тут сказали, бандиты сходку устроили, на имущество посягают… Надо было мне догадаться, что я тебя тут найду. Ты опять пьяная что ли?

— Адиль, так это твоя сестра или кто? — удивился второй полицейский.

— Тьфу на тебя, Нурик, моя сестра дома с детьми десятый сон видит. Это Ахмета дочка, который на автокомбинате работает. Племянница моя, Нермин зовут.

— А, вот оно что. Нурлан, — представился тот, протягивая Нермин руку. — Значит, главная нарушительница на районе?

— Главнее некуда, — усмехнулась Нермин и вложила пальцы в твердую ладонь.

— Ребят, расходитесь по-хорошему, поздно ведь уже, а старичок ветеран труда, ему отдыхать надо, — сказал Адиль, повысив голос, и компания одобрительно загудела, рассыпаясь по сторонам. — Повезло вам, что мы приехали, а то б погрузили вас и до утра закрыли. До выяснения.

— Да мы и так собирались уже, — отозвался Серега. — Больше так не будем. Честное пионерское.

— Лады, пионер, — усмехнулся Нурлан. — Мы вас не видели, вы нас. Дуйте по домам. Двоих подвезти можем, мы сегодня добрые. Ну, то есть одного. Адиль, ты же девочку забираешь?

— А то как же, — сказал Адиль и подтолкнул Нермин в сторону машины. — Давай чеши, домой тебя увезу. Куда родители-то смотрят?

— В телек, куда же еще, — хихикнула Нермин. — Адилька, мы же моего друга тоже подкинем, а?

— Я тебе полицейский при исполнении, а не такси с бордюра.

— Ну не вредничай.

— Ладно, где там твой друг, — с шутливым недовольством сказал Адиль, и Нермин подозвала Серегу.

Домой ее везли через весь поселок и привезли только под утро — напросилась покататься. Нермин и оказавшийся немолодым, но простым и жизнерадостным Нурлан горланили песни, и «Королеву снежную» в том числе, пока Адиль, сидевший за рулем, матерился, клял судьбу и умолял голосить потише.

Проснулась Нермин, разумеется, позже некуда: будильник, назойливо тикавший на столе, показывал полтретьего. Она поморщилась, подняв с подушки взорвавшуюся болью голову, и потерла опухшие глаза. Почему-то было непривычно видеть собственную комнату: будто уснула в одном измерении, шумном, веселом и жизнерадостном, а проснулась в безысходно-тихом и слегка запыленном нечто, которое больше всего напоминало аквариум. Или террариум. Так, наверное, чувствует себя попавшая с улицы в квартиру муха: бьется в стены и стекла, шарахается из угла в угол, обжигается об лампу и не находит выхода, пока не прихлопнут тапком. Нермин боязливо — привыкла уже прислушиваться и вжимать голову в плечи — осмотрелась, выбралась из постели. Мать не орала в телефон и не орала на нее, и это было странно. Можно было ожидать чего угодно: от внезапного приступа хорошего настроения, что, впрочем, последнее время случалось редко, до… До того, о чем Нермин не слишком-то хотела задумываться, но задумывалась, вспоминая редкие, но меткие случаи самоубийств среди поселковых жителей: тетку, приехавшую на джипе на мост и спрыгнувшую в реку вниз головой, мужика, который вздернулся прямо в парке неподалеку от протоптанной в траве тропинки. Ну и, конечно, Неджета, хотя у его истории случился хэппи-энд в виде внимательного брата.

Нермин прошлась по комнате, торопливо затолкала в сумку зарядку и телефон, натянула футболку и шорты. Подготовив все на случай, если понадобится срочно смыться, она вышла, оглядела пустой зал, где раньше вечерами лежал перед телеком отец, и прошла на кухню. Там Нермин обнаружила мать, которая сидела за столом и задумчиво купала ложку в кружке с чаем. На противоположном краю стола сиротливо стояла тарелка с нетронутым борщом. При виде Нермин мать вздрогнула, будто проснувшись, и недовольно нахмурила бесцветные брови. Раньше она ходила в парикмахерскую на первом этаже их дома, раз в месяц, как по расписанию, чтобы «привести себя в порядок». Отец, дежурно ворча, что мог бы за три месяца скопить себе на фирменную зимнюю резину, выдавал ей деньги — всегда одинаково, потому что парикмахерши делали скидку по знакомству. Теперь походы прекратились, и Нермин при мысли об этом снова стало тошно.

— Догулялась? — спросила мать глухо. Нермин недовольно покачала головой, рассмотрев ее опухшее и бледное лицо: кажется, уже успела как следует обдумать и заодно оплакать свою неудавшуюся жизнь. Вслух она, конечно, ничего не произнесла. Сделала осторожный коротенький шаг назад и с деланной бодростью ответила вопросом на вопрос:

— Ты про что, мам?

— Про то самое, — вздохнула та, отставляя кружку. — Да что за ерунда? Ничего в горло не лезет, тошнит даже от чая… К врачу мне надо, наверное. С утра мне Райка сказала, что полиция под утро тебя привезла и у подъезда выгрузила.

Нермин прокляла про себя болтливую соседку, решив, что затолкает спичку ей в дверной замок или, еще лучше, потихоньку нассыт под дверью, как иногда делала в школе, когда соседка ловила ее с сигаретой в зубах и докладывала об этом отцу. И ведь из года в год, несмотря ни на что, приходится здороваться со старой сукой — а то, чего доброго, обнаружишь вонючую лужу на собственном придверном коврике. А все потому, что Санта-Барбара с Клоном закончились…

— Что, скажешь опять, что врет Раиса?

Нермин помолчала, потом, безразлично пожав плечами, ответила:

— Ну привезла и привезла. Что дальше?

Мать вздохнула и сказала предупреждающе:

— Ты к двери-то не мостись, Нермин, и сумочку поставь. Посмотреть, может, что там у тебя?

Нермин швырнула сумку на пол и подтолкнула ногой к матери, прикрывая наглостью испуг.

— Ну на, смотри. Сигареты, водка, гондоны. Наркоты не держу, я приличная.

И мать, и отец, и даже бабушка давно знали, что она курит и выпивает, но до сих пор закрывали на это глаза, так что Нермин отделывалась редкими замечаниями и разговорами в духе «и куда же она катится и как вот такое из нее выросло, ведь была же отличница в третьем классе». Однако сейчас от матери можно было ожидать чего угодно. Нермин выругала себя, что не придумала более подходящего места для хранения денег и сигарет, выпрошенных у Неджета. Мать, впрочем, ее удивила.

— Да не буду я смотреть, — сказала она с очередным трагическим вздохом. — Знаю же, что ничего хорошего не найду. Да и взрослая ты уже, да? Раз гондоны даже есть. Как вам продают-то все это? Ведешь ты себя… С утра удрала, явилась под утро, шляешься непонятно с кем…

— И что дальше? — спросила Нермин, которой очень хотелось напомнить, что удрала она как раз после настойчивой материнской просьбы.

— Да ничего, — пожала та плечами. — Совсем я тебя от дома отвадила, да, дочка? Смотрю вот на то, как мы с тобой жить стали, и самой противно делается, а что делать, не знаю. Плохо все, а будет еще хуже.

Нермин застыла, вжавшись в стену и глядя перед собой невидящими глазами. К горлу подкатил вязкий комок, а сердце заколотилось нехорошо и тревожно. От слов матери и ее виновато-обреченного тона было гораздо хуже, чем от крика. Крик можно пропустить мимо ушей, представить, что не на тебя, что это болгарка, бормашина, перфоратор или пилорама — что-то очень противное, но терпимое. А с таким она справляться не умела. Удар ниже пояса, как любил говорить Слава, когда Дина выносила ему мозг. Нермин беспомощно поглядела на дверь, от которой ее отделяло несколько шагов, но не смогла сдвинуться с места, будто мать накинула на нее невидимую, но очень липкую сеть. Раз, два, три, успокоиться, четыре, пять, вышел зайчик погулять, шесть, надо скорее сваливать хоть в парк, хоть к Сереге, если он дома…

— Бедная моя доченька. Отца у тебя нет больше, а мать… Я, может, к бабушке жить перееду, Нермин. Устаю я что-то, даже суп сварить обычный сил нет, а варю, каша какая-то получается или пустой наоборот. Поживешь одна, а хочешь, со мной поехали. Дома плохо, не убираемся мы с тобой, и ковры некому вытрясти…

Нермин прокляла весь свет разом. Не могла она теперь уйти. Очень хотела, до нытья в коленях, но не могла. Вместо того чтобы быстро сцапать сумку, запрыгнуть в кроссовки, открыть дверь и умчаться вниз по лестнице, она осторожно — шаг за шагом — дошла до стола, села напротив матери, зачем-то помешала остывший чай в ее кружке.

— Не надо тебе к бабушке, мама. Сама же знаешь, дядя Петя тут же притащится с курицей своей, или сестренки твои придут и весь мозг выполощут. Проще бабушку сюда перевезти. Или вон к отцовским родителям уехать. Они же хорошие и тебя любят. Бабушка сама готовить будет, никому плиту свою драгоценную не доверит.

— Да уж, точно, — криво усмехнулась мать. Нермин поморщилась, будто на язык сыпанули лимонной кислоты или соды. Или и того, и другого — так было тошно, противно и странно. А мать продолжала, не обращая внимания на ее гримасы:

— Петькина жена ведь и правда курица. Только мне духу не хватает это так вслух сказать, как ты говоришь. И мама, бедная, терпит эту тварь и выводок ее. Сколько лет я с ней подружиться пыталась, подарки дарила, детям ее свитера и шарфы вязала, хоть бы доброе слово… И на отца твоего фыркали все время, мол, нерусский, не наш, а как машина сломается, в шесть утра звонят, Ахмет, отвези, Ахмет, прикури… А он ничего, встает и мчится. Добрый он был у меня, безответный, если к нему поласковей подмазаться. Со школы еще такой, последнее отдаст. Наверное, надоело ему, и я надоела, и ерунда вся эта…

Нермин показалось, что она хотела добавить что-то вроде «и ты, Нермин, тупорылая малолетняя потаскуха, со своими вечными гулянками ему тоже жутко надоела», но мать замолчала и через минуту заговорила о другом:

— Ты бы покушала, что ли. Где ты вообще ешь? Опять у бабушки или у подружек? Я бабушке хочу позвонить, но она же опять успокаивать начнет, да все нервы вымотает со своими утешениями. Знаешь, я иногда думаю, лучше бы твой папка умер. Я бы поплакала год-другой да забыла его, может, и замуж еще вышла, и ребенка родила. Сына я всегда хотела.

— Мама… — пробормотала окончательно потерявшая терпение Нермин, но та отмахнулась.

— Знаю я, знаю. Ты-то любишь его, вечно была папина дочка. И похожа на него, моего совсем ничего нет. А он наплевал и на тебя, и на меня. Он тебе звонил хоть раз? Нет? И мне не звонил, а когда звоню, трубку не берет. Денег посылает только на карточку, да что его деньги — всю зарплату теперь не отдает, там-то у той тоже ребенок, мальчик… Вот и ушел, что мальчик. Я-то после тебя родить больше не могла. Тошно смотреть на тебя, Нермин. Вечно ждешь его, как собака. Только зайдешь и уже смотришь, стоят его ботинки или нет. А потом ревешь в комнате, сил нет слушать. Я же все слышу. А ему плевать, он живет себе и радуется. Так ты почему не кушаешь? Я вчера котлеток нажарила, из того фарша, что в городе брали.

— Что-то я не голодная, мам, — выдавила из себя Нермин. — С желудком, наверное, что-то. Может, от воды? Грязная она в реке, говорят, муть опять пошла по трубам.

— Наверное, — пожала плечами мать, потом вдруг сорвалась со стула и полезла в шкаф. — Бутерброд будешь? Сыр доедать надо, а то заплесневеет. И так половину заморозила.

— Ты садись, мам. Я сама сделаю, — осторожно сказала Нермин, забирая у матери заветрившийся кусок сыра. — Ты будешь?

— Нет, я потом поем.

— Ты, мама, не переживай, — продолжала Нермин, вернувшись за стол с бутербродом, который упорно не желал лезть ей в горло. — Я тебе больше буду помогать. Правильно ты говоришь, нечего так часто с друзьями шариться. Сейчас давай поесть приготовлю, потом в квартире уберусь. А за полицию не переживай. Это Адиль меня добросил до дома. Мы вечером встретились, я попросила покататься по поселку, пока они территорию объезжали. Весело же — ночью, дороги пустые…

— Адиль хороший мальчик, — кивнула мать. — Соседке так и скажу, дядя у нас в полиции, молодой такой, а уже и звание, и уважают его все. Меньше пусть из окон пялится. Вот только… Не пойдем к ним больше, Нермин. Глупо это. Будто у нас дома есть нечего, и мы побираться к ним ходим, вроде как бедные родственники. Мурату что только не подарили, а я одна с духами дешевыми как дурочка. Адилька звонил отцу твоему, звонил, все без толку… — она запнулась, вытерла нос платком, который вытащила из кармана, и повторила: — Адиль хороший у Розы мальчик, не то что старший их. Он тебя вчера до дома-то довез или за воротами выкинул? Мы на такси приехали, вместе с какой-то их дальней родственницей меня довезли, я к тебе зашла, а ты спишь уже, и унитаз весь опять облеван…

— Извини, мам, я больше не буду. Да, довез. А что не так с Неджетом? — стараясь сохранить равнодушный вид, поинтересовалась Нермин, которая почувствовала прилив жгучего любопытства: мать никогда прежде ни словом, ни делом не проявляла неприязни к Неджету. В ответ ее кольнули осуждающим взглядом.

— А ты, значит, на дорогой машине прокатилась и все, растаяла? Ты не вздумай с ним общаться, Нермин. Я вчера еще с тобой поговорить хотела, да не получилось. Нам теперь ни к чему притворяться и хорошие отношения с отцовыми родственниками наводить. Они нам не родня. Мама моя родня, Петя с женой, какая бы она ни была, и сестры мои тоже родня. А эти нет. Неджета ихнего я всю жизнь терпеть не могу, да разве скажешь им такое?

— Так что с ним не так?

— А ты не знаешь, что?

— Там не он виноват, а жена его бывшая, — сказала Нермин. Ей было интересно, но неприятно и стыдно так, будто она сама обижает Неджета тем, что слушает про него гадости.

— А как думаешь, почему жена от него сбежала, теряя тапки? Наглый он, вечно смотрит на всех, как не пойми на кого. Через губу цедит да пальчиком показывает, а все бегают по каждому его чиху. Роза его избаловала вконец, все ей говорили, что наплачется она с ним, да так и вышло в итоге. Айша-то у них с детства к труду приучена и никогда лишнего не попросит и не скажет, а этот… Долгожданный сын, как же. Девочку свою замучил, только подросла немножко, высмотрел и сцапал, никуда она, бедная, без него выйти не могла. Все с подружками, а она с ним, куда скажет, туда и идет. Тихая такая была, спокойная. Видать, дома ей руки выкрутили, чтоб замуж пошла за него, денег-то у папаши еще с Германии куры не клюют. Моя подружка, с которой в фармачку идти хотели, соседкой у них была, хорошо их семью знала… Повезло Асель от него избавиться, так бы и замучил ее, наверное. Как твой отец меня. Хоть бы к дяде уважение поимел, столько добра Мурат ему в свое время сделал, не то что его же собственные родители… На автокомбинат и то он его устроил, поговорил с друзьями со своими. В дальнобойщики звали, когда начиналось у них это все, так отец отказался. Куда я от дома поеду, как тебя с маленьким ребенком оставлю… Придурок. Теперь они богатые, а мы… Позориться только.

— Мама, ну что ты так все воспринимаешь? Они нас от чистого сердца зовут, и никто подарками не попрекал, — вставила Нермин. Услышанное про Неджета она решила обдумать позже — наедине с собой.

— Показушничают они, Нермин, что ты как маленькая? — раздраженно сказала мать. Нермин замерла, боясь дышать. Крошки с недоеденного бутерброда, зажатого в руке, сыпались на пол.

— Что ты крошишь? Засохнут, будут в пятки впиваться. Подметешь потом за собой.

— Да, мам, — машинально сказала Нермин, отложив на всякий случай бутерброд подальше. Все равно во рту он подозрительно напоминал глину.

— Принято так у них, понимаешь? — продолжала мать. — Традиция такая — много гостей звать. И нас с тобой, хотя мы вроде как уже и не родня им даже. А потом их гости все кости нам с тобой, доча, перемоют, все обсудят. Ты вот зачем так оделась опять? Кофточку такую узкую, да еще и с вырезом, и юбка совсем коротенькая… Ты у меня не худенькая девочка, Нермин, фигура у тебя и так заметная, а тут все только на тебя и смотрели.

— Мам, ну я же не виновата, что я такая, — умоляюще сказала Нермин. От слов матери ей стало гадко, будто ее застукали в общественном месте за каким-нибудь неприличным делом. — Мне тоже хочется модные вещи носить, ну что мне, мешок от картошки напялить или платье до пят? Если им не нравится, пусть просто не смотрят, и все. Они вот старые все, морщинистые и страшные, и зубы у них вставные, но я же не хожу и не говорю про это на каждом углу.

Мать невесело улыбнулась.

— Маленькая ты еще, хоть и вымахала почти с меня ростом. Маленькая… А ведь скоро раз и выйдешь замуж, детей нарожаешь, и все. Я вот за твоего отца в восемнадцать вышла, убежала, хоть папа покойный, Царство ему Небесное, так меня отговаривал… А потом тебя родила, а хотела ведь на фармацевта учиться, и пятерка у меня была по химии. Так и прошло полжизни, никто не помогал, никакие бабушки, у всех свои дела были. А как все соки из меня выпили, так все, не нужна я стала, получше нашел. Ищи себе и ты получше, Нермин. Может, за городского выйдешь, уедешь.

— Зачем мне вообще замуж, мам? — робко спросила Нермин, припомнив вчерашнее отвратное происшествие с Сашей. Не приведи Господь, если он все же существует, попасться в лапы к такому вот дебилу, чтоб бил, пил, орал и руки распускал. — Если там ничего хорошего… Да и не возьмет меня городской, своих хватает в городе-то.

— А куда тебе еще, доченька? — ласково, уговаривающе проговорила мать. — Ты у меня девочка хоть и красивая, но звезд с неба никогда не хватала, учиться не хочешь, а если б и хотела, платить мы не сможем теперь. И отец нам не поможет. Тебе бы поскромнее быть, Нермин, потише, вот и появился бы у тебя мальчик. Вон Верка твоя с Динкой хоть и страшненькие, а обе уже при парнях, подарки им дарят, на машинах возят, а ты что? Пить, курить, песни орать на углу да перед зеркалом вертеться, вот и весь сказ. Обходят тебя хорошие парни, видят, что хозяйка никакая, такую невестку домой не приведешь…

— Ну значит, так и будем вдвоем жить, — сердито сказала Нермин.

— Нет, ты прости меня, но я с тобой не хочу жить. С отцом ведь опять общаться начнешь, будет ходить сюда, как к себе домой.

— Но это и его квартира тоже.

— Его в ней только вон тот угол, где его вонючие носки стояли вечно. Мне папа на нее деньги дал, а твой папаша вложил три копейки, ему не хватило мозгов, как некоторым, в дальнобойщики заделаться, так и просидел всю жизнь в яме своей. И развод будет, ничего он не получит. Кредит возьму, выплачу ему его долю, и пусть катится. А ты запомни, тебе тут тоже не будет ничего. Я тебя не гоню, живи пока, как-нибудь устроишься… Я, может, квартиру продам и уеду отсюда. Все равно житья тут не будет с этими разговорами, опозорил меня твой отец на всю округу…

— Понятно, мам, — чужим голосом сказала Нермин. — Можно мне в туалет?

— Конечно, можно, — удивленно отозвалась мать, подняв на нее взгляд. — Почему ты спрашиваешь?

Запершись, Нермин прижалась лбом к стене и долго стояла, слушая, как журчит текущая из сломанного бачка вода. Впиваясь ногтями в ладони, успокаивала сама себя, насильно выравнивала дыхание, размазывала по горящему лицу злые слезы. И не наорешь ведь, не пошлешь куда подальше — не теперь, когда мать сидит с таким несчастным выражением лица и вроде бы не со зла говорит, а жалеет… Только от этой жалости хотелось взять и удавиться.

Когда Нермин вышла из туалета, мать уже взялась за свой телефон и старательно набирала кому-то сообщение.

— Тетя Галя тут пишет в Одноклассниках. Представляешь, Макс ей путевку в Турцию на день рождения подарил, в Анталью. А ты раз позавтракала уже, давай по-быстренькому мой посуду и начинай убираться, да шмотки свои в машинку засунь. Мы с подругами завтра думаем собраться, посидим, отзывы про Анталью почитаем. Завтра с утра готовить будем, так что не вздумай смыться, я тут одна корячиться не собираюсь.

— Да, мам, — обреченно сказала Нермин.

Остаток дня она провела за утомительной, нудной и крайне ненавистной ей уборкой. Не было времени даже сунуть нос в телефон — стоило ей затихнуть где-нибудь в уголке, и мать тут же шла проверять, чем она занята. Нермин перебирала вещи, протирала пыль на многоэтажной советской стенке в зале, переставляя дурацкие безделушки и перетряхивая ГДР-овский сервиз, терла кафель в ванной, чистила, сморщив нос, унитаз… Мысли лезли в голову, теснились, непрошеные и незваные, одна грустнее другой. Сперва Нермин бодрилась: подумаешь, просрет денек-другой, батрача на благо домашнего хозяйства, зато, глядишь, жить станет легче. Новость о том, что мать собралась принимать гостей, слегка сбила ее с толку, но она сочла, что это хороший признак: может, у матери хоть немного улучшится настроение. Раньше, еще до того, как отец устроил им всем «веселую жизнь», мать после таких встреч долго была довольная и все болтала про услышанные от подруг новости, на радостях спуская Нермин мелкие и не очень проступки. Теперь Нермин надеялась, что мать хотя бы на пару-тройку дней забудет про отца и перестанет психовать из-за пустяков, а там, может быть, все возьмет и само собой наладится… В конце концов, она ведь правда устает, делая в одиночку все домашние дела, а у самой Нермин не осталось отмазок вроде «устала в школе», «мне надо готовиться к экзаменам», «я читаю программу, чтоб знать, что сдавать в технарь».

Детство кончилось, впереди была тоскливо-блевотная взрослая жизнь, чтоб ее. Замуж, дети, кухня, старость со сплетнями и сериалами, смерть. Все. А если бы рвануть в город, где никто никого не знает и всем на всех плевать, как говорили в поселке, осуждая такое безразличие, что тогда? Вдруг повезет найти хорошую работу, стать моделью или телеведущей — чушь, конечно, кому она там нужна, но можно же устроиться хотя бы продавщицей в дорогой модный магазин духов, часов или шмоток. Или даже в супермаркет на худой конец. Снять квартиру, завести себе симпатичного парня, чтоб дарил дорогие красивые платья, как Неджет своей курице. И никаких замужей.

Нермин мечтала, рассеянно улыбаясь надбитой сервизной сахарнице, и мечты ее становились все радужнее и неприличнее. Вот будет у нее самый симпатичный мужик на хорошей машине, не чета Сереге или Славе, и будет она делать с ним все, что захочет. Ей хотелось настоящей-всамделишной взрослости и секса, и, не пугай ее слава доступной девицы со всеми вытекающими, она бы уже переспала с первым предложившим — просто для того, чтобы иметь возможность трахаться в свое удовольствие с кем угодно и когда угодно. Но, зная о болтливости парней и их идиотском пристрастии к тому, чтобы мериться членами и количеством трофеев — сколько уже девчонок пострадали от этого идиотизма и услышали гадость вроде «и че, я теперь должен на тебе жениться, что ли?», — Нермин сдерживалась, раз за разом обламывая претендентов.

Парней у нее было довольно много. С тех пор, как в восьмом классе она начала встречаться с мальчишкой с соседней улицы, новый заводился стабильно чуть не каждые полгода, но она упорно продолжала поддерживать статус «приличной девочки и до свадьбы ни-ни», хотя не так уж и хотелось этой самой свадьбы. То есть красивой и дорогущей — хотелось, а такой, как у большинства поселковых девчонок, с пьяными покатушками на Вечный огонь и фотками на фоне Администрации, нет. Поэтому максимум, что Нермин позволяла расстроенным влюбленным, это потрогать грудь и залезть под юбку, облапав бедра и задницу. Дальше поползновения решительно прекращались, и через какое-то время парень незаметно исчезал, а на его место тут же находились двое-трое претендентов, надеявшихся, что уж им-то точно перепадет. Поэтому к новому ухажеру из вотсапа Нермин относилась не слишком серьезно — парнем меньше, парнем больше.

Подруги, как и мать, твердили ей, что добром это не кончится, что давно надо выбрать кого потише и поскромнее, чтоб не посмел свалить, получив свое, и потихоньку готовиться к свадьбе. У них обеих уже были вот такие парни, по паре лет числившиеся в женихах, и, хотя все догадывались, что не просто так они уезжают за окраину поздними вечерами, вслух никто ничего не говорил. Или почти ничего: болтали иногда про тайные беременности и тайные же аборты в городской подпольной клинике. А Нермин так не хотела. Правило «бери, что попроще, и не высовывайся» ее не устраивало, и становиться чьей-то официальной невестой в восемнадцать она не собиралась, делая вид, что плюет на периодически возникавшие слухи с высокой колокольни. Про нее болтали — куда больше, чем про ее подруг. Другие девушки, их мамаши и тетки безбожно сплетничали, но Нермин это почти не волновало. Каждый следующий ее кавалер торжественно опровергал сплетни, чтобы не выглядеть лошком, связавшимся с уже кем-то попользованной девицей, а брошенные слишком болтать не решались, боясь получить по морде от новых. Так она и жила, с каждым днем все больше чувствуя тоскливую неотвратимость перемен. Все будет так же, как у ее бабушки, у матери, у теток, у подруг, у всех, кого она знала. Наверное, надо было учиться, стараться, чтобы поступить в университет, но каждый раз находилось какое-нибудь занятие поинтересней, а теперь уже ничего не попишешь.

Устало съехав спиной по кафельной стене, Нермин стянула с вспотевших рук перчатки. День кончился — экскурсия в будущее, после которой как никогда сильно захотелось сбежать в парк и завалиться с сигаретой под дуб, бездумно глядя в звездно-синее небо. Мать, оценив результат ее усилий, милостиво разрешила ей уйти в свою комнату, и Нермин, едва плюхнувшись на кровать, тут же взялась за телефон. Подруги спрашивали, как дела, болтали о своих мелких домашних проблемах — отец опять пьет, бабушка опять ворчит, что будем делать завтра, да ничего не будем, завтра дождь. Тот самый послал пару смайликов и спросил, почему Нермин не пишет. Она пожаловалась на усталость от домашней работы и задала пару дежурных вопросов, чтобы не отшить кавалера раньше времени, хотя изображать из себя романтичную прекрасную даму ей сейчас хотелось меньше всего.

Долгожданная возможность залезть в телефон принесла Нермин больше огорчения, чем радости, и, помаявшись немного, она созналась сама себе, что дело было не только в том, что день прошел из рук вон дерьмово, а завтрашний, послезавтрашний и все остальные ничего нового не обещали. Она пошарила в поиске и нашла страничку Неджета. Он был онлайн, но знать о себе никак не дал, хотя мог бы и написать после того, как… Как что? Пригрел ее у себя дома — бродячую собачонку — и забыл о ее существовании до следующего обязательного сборища родни? Нермин злилась, ругала себя и злилась еще больше, не желая признаваться себе самой, что больше всего на свете ей сейчас хотелось снова очухаться на чужом диване, пить чай на чужой кухне и смеяться до колик в животе над чужой болтовней. И не бояться, что ей опять ткнут в нос отцом или ее собственными выходками. А еще она до безумия завидовала Неджету — его взрослости, самостоятельности, его одиночеству и тому, что он уродился мужиком и может ходить до конца дней на работу и пить пиво, и никто не тычет его носом в то, что у него слишком короткая юбка и что ему надо не гайки крутить, а рожать детей. «Везет ему, придурку, — думала Нермин, засыпая. — Будь у меня хата и работа, ни за что бы не грузилась из-за бывшей. Таких миллион можно найти, а вот где деньги взять…»

На следующее утро Нермин застала мать в неожиданно хорошем настроении — настолько хорошем, что это ее даже напугало. Контраст с воплощением мировой скорби, сидевшим на кухне и толкавшим похоронно-апокалиптические речи, был такой, что Нермин заподозрила неладное и тайком проверила бутылку водки, припрятанную отцом на верхней полке шкафа-купе в родительской спальне. Однако та оказалась цела, невредима и покрыта нетронутым слоем пыли. Нермин ошалело наблюдала за тем, как мать мечется по квартире: убирает остатки воображаемого беспорядка, проверяет, не пыльные ли протертые вчера полки, зачем-то меняет чистые кухонные полотенца. Будто ждали не двух теток очень бальзаковского возраста, а какую-нибудь иностранную делегацию. «Может, она мужика левого притащить вздумала, — размышляла Нермин. — Ишь как мельтешит».

Поболтавшись по квартире, мать осела на кухне и принялась копаться в гугле в поисках каких-то заковыристых рецептов. Нермин сидела рядом, помалкивая в тряпочку, и по десятому разу натирала ложки и вилки.

— Ты как думаешь, пирог с меренгой подойдет? Если мороженую смородину на начинку пустить, — с нездоровым энтузиазмом поинтересовалась мать. Она улыбалась, но в сочетании с запавшими глазами и бледными щеками улыбочка получалась та еще.

— Не знаю, мам, — с опаской ответила Нермин. — Что такое меренга?

— А, ну это типа безе. Ничего-то мы с тобой не знаем, да?

— Слушай, а можно вопрос? На кого ты столько собралась готовить?

— Как на кого? Тетя Галя придет, тетя Катя… И вообще, знаешь, надоело мне.

— Что тебе надоело? — обреченно уточнила Нермин. Мать обвела кухню широким жестом.

— Да все это. Трагедия эта нескончаемая. Сколько он уже нервы нам треплет? Хватит с него, достаточно крови попил. Я решила, я больше страдать не буду. Смотрю на тебя и думаю, правильно ты делаешь, что друзья у тебя, что дома не засела. Я вот тоже буду жить и радоваться. В город смотаюсь, вещей куплю, покрашусь наконец. Как думаешь, если в рыжий? Вот скажи, я виновата, что он ушел?

— Нет, — ответила Нермин сразу на оба вопроса.

— Я готовила плохо? Я дом в порядке не содержала? Хоть раз он с работы у меня голодный остался? — загибала пальцы мать.

— Нет.

— А сама я что, сильно плохо выгляжу?

Нермин оглядела мать и с трудом заставила себя покачать головой. Взгляд бледно-голубых глаз с покрасневшими белками подозрительно уткнулся ей в лицо.

— Не врешь? Тебе я, конечно, кажусь старой коровой, но мне всего-то тридцать пять. То есть почти тридцать шесть, но это же ерунда, правда?

— Да, мама, ты еще совсем молодая. И у тебя там это…

— Что?

— Яйца кипят на плите.

Мать охнула, сорвалась с места.

— Точно, забыла совсем. Нермин, бросай ты эти вилки, до дыр дотрешь. Иди в киоск овощной, виноград надо, яблок, ну и еще что-нибудь возьми. Карточкой-то они начали рассчитывать?

Овощной киоск стоял напротив Администрации, в паре сотен метров от дома Нермин. Заведовал им пожилой армянин, с которым водил дружбу отец Славы. Слава иногда отирался в киоске в свой очередной плавающий выходной, делал вид, что помогает, но на самом деле подпирал стену и жрал подпортившийся товар, чтоб добро не пропадало. Нермин спешила в киоск, обрадованная возможностью выбраться из дома на свежий воздух: в небе толкались клочкастые облака, а порывистый ветер выдувал из головы гнетущее предчувствие чего-то очень и очень недоброго. Маразм крепчает, шиза косит наши ряды, тихо шифером шурша, крыша едет не спеша — вариантов много, суть одна. Что дальше, после нежданного приступа маниакального гостеприимства и поварского бреда? Танцы, песни, продажа имущества черным риелторам, уход в секту каких-нибудь там свидетелей?

К тому моменту, как Нермин дошла до киоска, ей стало настолько тошно, что она не выдержала и набрала отцовский номер. Вот просто так — не думая. Она была почти уверена, что он не ответит, но, к ее удивлению, трубку он взял почти тут же.

— Алло, — произнес знакомый-незнакомый голос.

— Папа? — выдавила из мгновенно пересохшего горла Нермин.

— Да, доча, привет. Как дела?

— Н-нормально. А у тебя как? — пробормотала она, подперев плечом оштукатуренную стену, к которой примыкал киоск. Ветер хлестнул по глазам колючей дорожной пылью, и под веками тут же вздулись горячие капли.

— Телефон только вот новый купил, на старом что-то сломалось. Ни сам позвонить, ни до меня никому не дозвониться, — голос звучал ровно, но Нермин слишком хорошо научилась различать виноватые нотки, чтобы не понять, что родитель бессовестно — или наоборот, очень совестливо — пытается ее обдурить.

— А я тебе набирала, но никто не брал, — сказала она преувеличенно бодро. — Ну ничего, теперь зато будем созваниваться. А какой ты взял?

— А я б еще понимал в них что-то. Какой-то в городе в магазине посоветовали. Дорогой, зараза, — пожаловался отец и тут же спохватился: — Но ты не переживай, деньги вовремя будут.

— Пап, я тебя про деньги не спрашивала, — проронила Нермин. Ветер врывался в грудь с каждым вздохом, и легкие наполнялись свистящим холодом. Из киоска, с трудом распахнув дверь, высунулся Слава, сделал приглашающий знак рукой. Нермин кивнула и указала на телефон, прижатый к уху.

— А ты чего звонишь-то? — спросил отец, видимо, потому, что надо было хоть что-то спросить. Нермин подумала немного и решилась:

— Да мама гостей ждет. Со вчера уборка, с утра готовка… Как-то это ну…

— А что такого? — хмыкнул отец. — Ты помогала бы побольше матери.

— Да я помогаю! — слегка повысив голос, перебила Нермин. Ей хотелось орать и ругаться, но, бесстрашно-наглая с другими, с отцом она юлила, пряталась, меняя интонации, безбожно перевирая то, что хотела вывалить ему на голову, сводя обвинения и требования — революционеры во главе с Че Геварой бы позеленели от зависти — до заискивания и оправданий. Из динамика послышался тяжелый вздох.

— Обижает она тебя? Ты скажи, если что, ко мне переедешь. Места мало, но койку тебе выделим. Готовиться будешь, на этот год опять пропустила все, а на тот поступишь, в город уедешь.

Вместо «в город уедешь» Нермин услышала нечто вроде «свалишь к херам собачьим». Вспыхнула, обиделась, открыла рот, чтоб послать отца подальше, испугалась…

— Да не, пап. Нормально все. Пойду я, мама просила фруктов купить.

— Долго не ходи, дождь собирается, — сказал отец с явным облегчением. Они распрощались — буднично и обыкновенными словами, какими прощались пару миллионов раз до того. Как будто ничего не изменилось. Нермин потрясла гудящей головой и, сунув телефон в карман, спряталась в киоске от первых крупных капель, ударивших по стеклянной витрине.

Хозяина не было. Слава, выставлявший в пирамиду краснобокие яблоки, объяснил, что у того в городе рожает не то дочь, не то племянница, и вся семья в полном составе дежурит под окнами роддома. Нермин притулилась в уголке, бездумно глядя на то, как на дороге вздуваются маленькие пыльные фонтанчики.

— А ты чего приперлась в самую грозу? — спросил Слава, ткнул ее в спину и протянул покрытый коричневыми пятнами банан. — Ешь давай, у него вид уже не товарный.

— Как тебя хозяин не прибил еще? — усмехнулась Нермин, подцепляя ногтями жесткий кончик. — Ты же половину товара ему уничтожаешь, одни убытки.

— Он моему бате по гроб жизни должен, — безмятежно ответил Слава. — И вообще ему со мной веселее. Я симпатичный, я клиентов привлекаю. А ты поработать не хочешь? Он про тебя спрашивал недавно. Какая красивая, мол, девушка, а мне как раз продавщица нужна.

Нермин покачала головой и надкусила банан, специально для этого повернувшись к Славе. Он окинул неприкрыто-оценивающим взглядом ее лицо, улыбнулся одними уголками губ, и, оставив яблоки в покое, вальяжно развалился в хозяйском кресле. Нермин почти физически ощущала, как ее мысленно ощупывают, лапают, а может, даже ставят на колени или опрокидывают на спину в подсобке среди ящиков с густо и сладко пахнущими грушами — и ей это нравилось. Перед Динкой, конечно, было немного стыдно, но они ведь ничего такого не делали. Смотрели только, переливая из одного взгляда в другой дымную черноту, демонстративно-напоказ прикусывали губы, обменивались полунамеками, ведя вроде как обыкновенный приличный разговор. Никто не подкопается, даже если подслушает, но слушать-то некому… Нермин представила, как Слава подходит к ней, стягивает с нее штаны вместе с трусами, а потом с размаху втыкает в нее член и трахает, намотав ее волосы на руку — и ничего, похожего на стыд, не почувствовала. Если бы он предложил сейчас, она бы, наверное, согласилась. Слишком тепло, душно и тесно было среди фруктовых нагромождений, слишком громко лил на улице дождь, швыряя потоки воды в стекло, слишком откровенно Слава таращился на ее обтянутые футболкой сиськи.

— Ты вечером придешь на бетонку, да же? — спросил он, откашлявшись.

— Если лить не будет, приду, куда я денусь, — кокетливо дернув плечом, сказала Нермин. — Слав, а ты меня в город свозишь?

— Не могу пока, — ответил он с таким искренним разочарованием в голосе, что Нермин стало даже смешно. — Хозяин денег заплатит за сегодня, но мне на завтра до работы доехать бенз нужен, еще и Дине надо че-то там было купить…

— Ладно, сама съезжу.

— Ты не мотайся никуда одна, а? Мало ли что случится.

— Переживаешь?

— За окружающих. У тебя же граната в башке, Нермин, — сказал Слава покровительственно.

Наваждение понемногу рассеивалось — вместе с дождевой темнотой за окном. Нермин украдкой бросила взгляд на склоненную Славину голову с вихрами темных, почти как у нее самой, волос, и улыбнулась. Дина бы ее убила, конечно, если б узнала. Но… Но ничего она не узнает. Ничего ведь и не было.

Попрощавшись со Славой, Нермин пошлепала по лужам в сторону дома. Руку оттягивал тяжелый пакет: Слава насыпал ей всего, что попалось под руку, так что она даже немного испугалась, но отказываться не стала. Материнские слова про грозящую им нехватку денег засели у нее в голове занозой и никак не желали выбрасываться прочь.

Мать времени даром не теряла. Она крошила салат, периодически помешивая что-то в кастрюле. На столе остывал пирог — ни безе, ни заморской меренги, но вполне себе симпатичный.

— Так, пока гости не придут, не вздумай ничего со стола сцапать, — тут же предупредила ее мать. — Не промокла ты? В киоске ливень пересидела, что ли?

— Да, там Слава Динкин работает сегодня за хозяина, разрешил переждать, — ответила Нермин, перекладывая купленное в раковину. — И скидку хорошую сделал. Мыть это все?

— Да, мой. Через часа полтора они приедут, Макс привезет.

— Он тоже будет? — спросила Нермин, чтобы не молчать.

— Нет, уедет и потом заберет их, как закончим. Ты же с нами останешься, Нермин?

— А можно…

— Полчаса посиди, а потом можно, — милостиво разрешила мать. — Только дождь, наверное, опять зарядит.

Оставшееся до прихода гостей время Нермин промаялась в своей комнате. Подруг матери она не то что не любила или не хотела видеть, они были, в общем-то, неплохими женщинами, но каждый раз говорили и делали практически одно и то же, как по протоколу.

— Как выросла!

— Какая красавица!

— Когда замуж?

И так битый час в различных вариациях, до тех пор, пока не приканчивали горячее и не доставали из-под стола бутылку вина. Тогда Нермин под каким-нибудь предлогом отправляли с кухни, давая понять, что ее роль мамкиной гордости закончена, как и официальная часть встречи. Нермин не хотелось проживать это в тысяча первый раз, и она лихорадочно искала пути отступления. К подругам хода не было: Дина была занята, а тащиться к Вере Нермин не хотела, тем более что в дождь на въезде в город всегда скапливалась пробка. Можно было напроситься к Сереге, но Нермин подозревала, что он, скорее всего, начнет читать ей морали из-за деда, пьянок и Саши.

Так, путаясь в собственных шитых белыми нитками хитростях, она наконец позволила себе добраться до мыслей о Неджете. Ей хотелось видеть его и хотелось говорить с ним, и чем дальше, тем сильнее. Ведь это же, мать его, было нормально. Нор-ма-льно. Нормально обнаружить, что родственник, с которым толком не знаешься, оказался не занудой, а вполне себе прикольным чуваком. Нормально скучать по тому, с кем было легко и весело общаться, и хотеть еще — так ведь люди и заводят дружбу, разве нет? Нормально написать или позвонить… Вот что ему стоило? Был же онлайн в Одноклассниках с час назад, как раз тогда, когда она давала волю буйной фантазии, сидя в киоске.

А может, ему не понравилось. Может, он только вид делал, что весь такой из себя общительный, гостеприимный и заботливый. Лицемерил, чтобы потом кости ей перемыть с Адилькой, с сестрой или, чего доброго, с бывшей. Нермин обиженно поджала губы, изучая экран телефона. Адилька вот после их ночных покатушек накидал ей целый столбик смайлов и спросил, как у нее дела и не прибили ли ее дома за то, что пришла рано, но завтра. «А возьму и позвоню ему. По морде за это не бьют. Вдруг он не на работе, кто его знает. Может, опять покатаемся…» — подумала Нермин, влезла в телефонную книгу, прокляв собственный идиотизм, пролистнула строчку с именем Адиля и набрала-таки номер Неджета, который записала когда-то по настоянию тети. В конце концов, у него ее шмотки остались. Мог бы и сам предложить вернуть.

Пошли гудки. Нермин задохнулась от волнения, но вызов не сбросила и дождалась ответа.

— Слушаю, — весело и бодро откликнулись на том конце. Голос был какой-то совсем не такой, как Нермин запомнила.

— Привет, Неджет, — проговорила она. Повисла долгая и абсолютно неожиданная пауза.

— Алло, ты где там? — беспокойно спросила Нермин. Голос смущенно ответил:

— Неджет тут занят маленько. Подожди минутку, сейчас я ему трубку подсуну под ухо.

— Да не надо, — спохватилась Нермин, прокляв свою глупую затею, но было поздно. Ее собеседник пробормотал что-то неразборчивое, а потом заговорил Неджет:

— Я тебя слушаю, моя красавица.

Нермин удивленно захлопала ресницами: приветствие было охренеть какое странное. Даже для любящего дяди.

— Привет, я тебя отвлекаю? — спросила она.

— Так, я не понял, — сказал Неджет уже совсем другим тоном. — Это кто?

— Это я, — пробормотала она.

— Кто я?

— Ну Нермин, кто.

Повисла блевотно-неловкая тишина, такая, что Нермин было слышно, как вокруг Неджета переговариваются мастера. Когда она уже собралась бросить трубку, он соизволил ответить:

— Так ты что хотела?

— Да ничего, — выплюнула она зло, чтобы скрыть смущение. — Извини за беспокойство. Пока.

— Ага.

В трубке что-то пискнуло, и вызов сбросился. Нермин швырнула телефон в стенку, пронаблюдала за тем, как он ударился о ковер и шлепнулся на кровать, тут же стрелой метнулась к нему, чтобы убедиться, что ничего не разбилось. «Ну и фиг с ним, с идиотом. Красавицу ему подавай. Вот тебе и одинокий страдалец… Не хватало еще из-за него и вправду расколотить мобилу», — подумала она, а потом взяла и кинула Неджета в черный список.

Подруги матери появились около пяти вечера. Тоскливая тишина квартиры моментально сменилась раздражающим шумом: стучали каблуки, шелестели пакеты, хлопали двери, а громкая болтовня прерывалась хихиканьем. Голос матери перекрывал остальные, будто она старалась нарочно. Нермин, одетая в закрытую блузку и строгие черные джинсы, нетерпеливо барабанила пальцами по столешнице: ждала, когда придет ее время «вставать на стульчик», чтобы мать могла похвалиться ею за неимением других успехов. Чем дальше, тем сильнее она бесилась, сама не понимая, почему так реагирует: хотела же, чтобы мать сменила заезженную пластинку с нытьем на что-нибудь поновее, а то, что та вела себя так, будто переборщила с насваем или еще какой-нибудь дрянью, так это разве проблема по сравнению с тем, что до этого творилось дома? И все же Нермин злилась, накручивала себя, изводилась ожиданием, не понимая, почему вообще должна быть здесь, сидеть послушной обезьянкой вроде тех, что фотографы приносят в парк на потеху детишкам — чтобы над ней поохали, повосхищались, посмеялись… А потом взяли и послали на хрен. Всегда вот так, всегда одно и то же. «Ни с чем пирог, одни корки», — любила приговаривать бабушка, когда Нермин начинала спорить с ней в ответ на какое-нибудь замечание. Ну да, конечно, она-то ни с чем, зато вокруг одни пироги с начинкой. Аж в три слоя, и все из дерьма и ржавых гвоздей.

Вспомнили о Нермин минут через сорок, как раз когда она сердито отписалась подругам, что не имеет представления, когда сможет свалить из дома, а убегать без разрешения не хочет, чтобы не получить лишний раз от матери. Дальше все пошло так, как Нермин того ждала: как же выросла, а волосы ты красишь, а почему не поступила, а есть ли мальчик, а посиди с нами за столом, куда тебе торопиться. Нермин, выдержав перекрестный допрос с фальшиво-жизнерадостной улыбкой, метнула в сторону матери многозначительный взгляд. Та нехотя кивнула, а потом с шутливым — или не очень — недовольством пояснила подругам, что молодежь желает развлекаться. Женщины тут же бурно и вразнобой выразили согласие — вино уже разлили по второму кругу — и принялись вспоминать собственные юные годы, торопливо перебирая общих знакомых. Нермин под шумок сбежала, пообещав себе, что не вернется домой раньше полуночи. Музей восковых фигур, как она окрестила теплую бабскую компанию, наводил на нее уныние.

Застегнув ветровку, Нермин натянула на голову капюшон и зашагала к Администрации, откуда ее должны были забрать Слава и Дина. Бетонка отменялась из-за дождя, так что друзья решили собраться в расположенном неподалеку кабаке. Вообще-то там было отвратно и уныло даже после пары кружек пива — может быть, потому что алкоголь бессовестно разбавляли водой из-под крана, и спасибо, что не из бочки на заднем дворе, — но выбирать не приходилось. В поселке было всего три забегаловки со столами и стульями, где продавали недорогое спиртное, и в две из них Нермин и ее приятелей не пускали после пары досадных происшествий, окончившихся побитой посудой и разломанной мебелью.

Слава оставил Нермин и Дину за столиком в дальнем углу, а сам поехал на остановку встречать приятелей, которые ехали из города. Вскоре появилась Вера — добралась на подвернувшейся попутке. Нермин едва заметила ее приход, потому что плавала в густой каше из грустных мыслей. Настроение окончательно опустилось ниже плинтуса, а вид обшарпанных стен, о которые завсегдатаи тушили бычки, оптимизма никак не прибавлял. Бесило все: плохая погода, дурацкая музыка из хрипящих колонок, перепады настроения у матери, ее старые страшные подружки, которые все еще воображали, что их мнение кого-то интересует…

— А ты, Нермин, что думаешь? — поинтересовалась вдруг Дина, размашисто пихнув Нермин под бок. Она дернулась, выронив дотлевшую почти до фильтра сигарету, выругалась шепотом и, наконец, посмотрела на подруг: обе сидели с недоуменными выражениями на лицах. Свет тусклой лампочки выхватывал каждую морщинку и каждую тень, делая их глубже, резче — будто накинули с десяток лет. Нермин поморщилась, отгоняя неприятные ассоциации с оставшимся на родной кухне сборищем, и принялась судорожно соображать, чего к ней пристали.

— Эй, Нермин, — подключилась Вера, чуть нахмурив подведенные черным карандашом тонкие брови. — Так ты что думаешь?

Нермин закурила новую сигарету и сделала нервную затяжку.

— Да ничего я особого не думаю. Наверное, классно было бы.

— Нда, — протянула Дина. — То есть ты реально считаешь, что въебаться по пьяни в столб и вдребезги расхерачить новую машину — это было бы классно?

— Ага. Крутой экшн, нечего сказать, — обиженно добавила Вера.

— Да пошли вы обе, — вскинулась Нермин, ткнула бычком в грязную белую пепельницу. — Не до вас мне.

— Ну надо же, какая цаца, — начала было Дина, но Вера предупреждающе махнула рукой.

— Послушай, ты если не хочешь тут торчать, поехали куда-нибудь еще. Только не капризничай. Можем в город, скинемся на такси. Или к тебе, Динка. У тебя батя дома?

— Нету бати, — протянула недовольно та. — Я, правда, еле как у матухи отпросилась, но если хотите, сейчас Слава приедет и отвезет нас.

— Да не надо, — пробормотала Нермин, потерла виски пальцами. Ее знобило, хотя в баре было душно: все окна позакрывали, чтоб внутрь не заносило дождевую воду.

— Нормально все. Решили же уже сюда, куда метаться? Вер, что такое случилось? Кто машину расхерачил? Торможу я, голова трещит, дождь, наверное, виноват.

— Да у отца на работе один дебил. Не суть важно. У меня цитрамон есть, тебе дать? Со спиртным нельзя, правда. Ты лучше скажи, ты че такая загруженная? Мать опять или…

— Да не надо мне цитрамон. Накачу сейчас, и все как рукой снимет. А так я сама не знаю, — досадливо поморщилась Нермин. — Погода хреновая, чувствую себя хреново, дома два дня то сортир почисти, то полы вылижи, то шнурки погладь. Не грузись, короче, все со мной норм.

— О, так из тебя Золушку вылепить пытаются? — Вера ободряюще погладила ее по спине.

— Или человека, — усмехнулась Дина. — Труд с этим помогает, помнишь, как биологичка вечно бормотала? Пиво будешь, страдалица?

— От этого пива только ссать криво, — прошептала Нермин, с опаской покосившись на стоявшего у кег хозяина. — Ладно, давайте по кружке. Я темное буду. Разбавит же опять, мудлан лысый…

Вера и Дина от пива отказались. При парнях они старались не слишком выдавать своего интереса к алкоголю и поэтому пили либо вино, либо джин-тоник с каким-нибудь ананасом или вишней, который Нермин не выносила на дух. В обычное время она бы ввязалась в бурный спор по поводу алкогольных предпочтений, но сейчас ей не хотелось. Зато очень хотелось рассказать про мать и про короткий — ни о чем — разговор с отцом, но она молчала, будто на рот замок повесили. Знала, что ее поймут и пожалеют, посочувствуют, подгонят халявного пива и, может быть, даже пригласят переночевать разок, но не могла. Стыдно было и тошно.

Пиво, как и ожидалось, оказалось поганое — чуть меньше, чем обычно, но все равно. Однако отданных за него денег было жалко, и Нермин через силу тянула пахнущую какой-то химией дрянь через соломинку, закусывая ржаными сухариками.

— Мы сегодня квартиры смотрели, — продолжала Вера начатый рассказ. — Женя с моими ни за что жить не хочет, а я с его. Но и за съем половину его зарплаты отдавать…

— Кредит на свою, хоть маленькую, взять не получится? — спросила Нермин, прекрасно зная ответ: этот разговор в различных вариациях повторялся у них чуть не каждую неделю.

— Думаем мы, думаем. Надо бы сходить, узнать. Конечно, свою охота, пусть даже каморку четыре на четыре. Мы уже и диван придумали, какой хотим, и занавески… Но Женя же в конверте все получает, а белая сто баксов, не больше. Кто нам с такими копейками кредит-то даст? Мои готовы немного подкинуть, его вроде как тоже, но там начнется, мы больше дали, мы детям купили, а вы бичи.

— У тебя Жека хоть нормальный, — вздохнула Дина. — Мой дебил вообще ни о чем не думает и работник из него не пришей к трынде рукав. Зато свадьбу нам надо на сто человек, и чтоб не тут, а в городе, а иначе он жениться типа не согласен. Давно б заявление подали…

— Надо тебе оно, свадьба эта? — не выдержала Нермин. — Посмотри хоть на моих родаков…

— Не, ну а ты как хотела? Я просто так с ним встречаюсь, что ли? Без мужа нельзя, Нермин. Это у них в европах там бабы друг на друге женятся и на собаках, потому что мужики педики все, а тут куда я незамужняя? Родня не поймет… Да и сама я нормальную семью хочу, чтоб все как положено. Хотя со Славой неизвестно, что там получится. Может, и правда разбежимся через год.

Повисла похоронная тишина. Дина задумалась о своем, глядя на дно бутылки, Вера курила, уставившись в окно, а Нермин мысленно била себя по губам.

— Так ты подумала насчет дяди-то? — вдруг спросила Дина уже совсем другим, весело-разбитным тоном. — Пока Славка на свадьбу копит, я хоть оторвусь напоследок. А может, и породнимся с тобой, а, подружка?

— Ты что за пургу несешь? Я тебе что, сводница тверская? — вскипела Нермин, не успев уследить за языком. Снова.

Дина, явно не ожидавшая такой реакции, обиженно замолкла. Нермин хлопнула ладонью по столу. Злость, крутившаяся в груди колючей искрой, вдруг раздулась до размеров зарождавшейся Вселенной и прошила все тело острой электрической волной.

— Слушай, Дин, я все понимаю, шутки шутками, но хватит уже, а? Задолбала ты меня. Тем более что не общаемся мы с ним больше. Надо тебе, вон, в Одноклассниках найди его и фоток своих голых накидай, может, клюнет, отымеет тебя во все места, и будет на твоей улице праздник.

— Я что-то пропустила? — осторожно вклинилась Вера. — Дина, ты про какого ее дядю говоришь? Про Адиля что ли? У него же девушка была вроде как.

— На кой мне Адиль? Форму ему каждый божий день утюгом пидорасить со шнурками и трусами вместе на всякий случай? Я про Неджета говорила, — нехотя ответила Дина. — Ну того самого.

— Так, и в чем с ним дело?

— Мы с ним пересеклись на дне рождения его отца, — раздраженно пояснила Нермин. — Так получилось, что я у него телефон забыла, обнаружила это только утром, я ведь объясняла же. Ну, пошла забирать, и этот мудак меня добросить до бетонки предложил. А Дина вон увидела его и мозги мне выносит, мол, познакомь, Славика не хочу, хочу твоего дядьку на блюде с голубой каемкой, с розой в зубах и без штанов.

— Че ты сочиняешь? Пошутила я с тобой. Неужели ты реально думаешь, что я на полном серьезе тебе это сказала? И не выносила я тебе ничего, раз сболтнула лишнего, а ты… — запальчиво проговорила Дина и схватилась за свой джин-тоник.

Нермин молчала, закусив губу. Вот так вот, взяла да на пустом месте обидела подругу, которая хотела перевести разговор на другую, менее больную и тошную для всех троих тему. И за что? За то, что нечаянно ткнула в нос драным Неджетом? В дополнение ко всем неприятностям на Нермин накатил приступ мук совести за посиделки со Славой, о которых тот, судя по всему, забыл рассказать своей девушке. Она протянула руку, неловко схватила Дину за перечеркнутое браслетом запястье.

— Ладно, ладно, извини. Ну прости меня, я дура. Хочешь, башкой об стол ударюсь? Нет? Ты просто забудь про него, ладно? Неджетик наш ебанат аульский, и поделом его жена бросила, как выяснилось.

— Ты же довольная такая была, как приехала с ним. И сказала, что ровный он стал и общаетесь хорошо теперь. Поссорились что ли? — все еще обиженно спросила Дина. — Когда успели-то? Или он тебе за ночные покатушки с Адилем пинков надавал?

— Адилька тут ни при чем. А поссорились…

Нермин рассказала подругам о дурацком телефонном разговоре и замолчала, скрестив руки на груди, в ожидании многословного сочувствия и мстительного перемывания костей обидчика. Однако подруги, к ее удивлению, отреагировали совсем не так, как она надеялась.

— Спросил, что тебе надо, значит. Ну и что ты сделала? — спросила Вера, переглянувшись с Диной.

— Как что? Заблочила придурка в Одноклассниках и номер его удалила, — сказала Нермин, мысленно попрекнув себя за вранье — ничего она не удаляла. Рука не поднялась.

Дина притянула к себе ее кружку, хлебнула пива и выругалась.

— Вот же бадяженная хрень. А ты, Нермин, удивляюсь я тебе, вроде нормальная-нормальная, а потом…

— В смысле? Ты про что?

— Дура ты, вот про что. На какой хрен ты на работу ему звонила, скажи? Так горело прям во всех местах?

— На какую работу? Я на сотку ему…

— А ты типа тупая и не понимаешь, что мужик в сервисе своем с гаечным ключом в зубах в такое время торчит? Это мы дома сидим и ни черта не делаем, а парни деньги зарабатывают, вообще-то.

— И что, это дает ему право нести такую херню и хамить? — возмутилась Нермин.

— А какую херню он нес? Дорогая, ты вроде взрослая девочка, чего тормозишь-то? Он за свою девушку тебя принял, наверное, и ему неприятно стало, что ошибся, да еще и при пацанах.

— Не поняла, а ты что, на его стороне? Сам как дебил со своими здрасьте, а я виновата? — возмутилась Нермин, чувствуя, как огнем вспыхнули щеки. — Мог бы потом перезвонить что ли, если так занят был. И нет у него никакой девушки, я точно знаю, он на своей бывшей повернут так, что до сих пор комнату ее в том же виде хранит, даже расчески не убрал. Я у него дома была пару минут, пока он телефон мой искал. И вообще, почему он сразу о девушке должен был подумать? Что ему, мать или сестра, например, позвонить не могут?

— Бедный парень, — вздохнула Вера. — Мать или сестра у него, наверное, в телефоне-то записаны. А вот ты — хрен его знает. Сама же сказала, что вы не контачили особо раньше. Он, может, вообще решил, что это бывшая жена по какому-нибудь делу звонит, раз больше не общается ни с кем, как ты говоришь, вот и выдал такое. А вместо нее левая телка. Кстати, а с чего ты так уверена, что девушки нет? Пару минут она в вещах покопалась и точно все знает. Может, и в комнате вещи ее лежат, а не бывшей вовсе.

— Да уж, Нермин. Ты реально че-то загналась ни с фига. Ты бы тому чуваку, что трубку схватил, сказала, племянница мол. Если уж тебе так срочно понадобилось ему названивать посреди рабочего дня. Я Славку в его драных магазинах и то не отвлекаю, хотя они там груши целыми днями околачивают, — подлила жару Дина.

— Ну начинается, щас все будут сочувствовать бедному Неджетику, потому что целыми днями работает и страдает, да?

— Ну да, давай мы лучше тебе посочувствуем, хотя ты сама курица. Он, может, вообще не знал, что у тебя его номер есть, Верка правильно говорит. И пацан тот мог неправильно что-то понять, как женский голос услышал.

— Короче, задолбали, — снова рассердившись, воскликнула Нермин. — Ну вас на фиг, и его туда же. Дебил он и лошара. Правильно я с ним не общалась и не буду больше. Так и будет как собака вокруг своей Асельки прыгать курам на смех.

— Какая ты все-таки овца иной раз, Нермин, — вздохнула Дина.

— Ну-ка заясни, с хера ли мне такие почести?

— Нет, вот реально, хоть ты, Верка, скажи? Ну любит он свою Аселю, вот и мучается, а она по ходу тупорылая злобная дура типа тебя. Поиздевалась над пацаном, а теперь ты его на пустом месте поливаешь здесь помоями.

— А ты че, реально запала на него, что так защищаешь? Я твоему Славику щас быстро доложу.

— Нет, Нермин, правда. Ты и над нами вечно ржешь, когда мы со своими ссоримся и нам плохо, и над Сашей вон — как ты на него орала тот раз, это же ужас. Женя бы за такое меня подальше послал, а тебя вон терпят. И над Неджетом издеваешься теперь… А он, какой бы ни был, между прочим, не чужой человек тебе. Зачем из-за пустяков ссориться? За родню держаться надо.

— Не чужой человек бы со мной так не общался, Вер.

— А как он с тобой общался? По твоим же словам он спросил, кто ты и что тебе надо, а ты сама сказала, что ничего.

— Ты тон его просто не слышала.

— Ну мало ли какой у него был тон, если он занят был. Может, надо было не воображать лишнего, а попросить его попозже перезвонить? Не нормальный вариант?

— Нет, не нормальный. Он орет, а я рот закрой и вежливо его перезвонить проси?

— Так он на тебя реально наорал? — нетерпеливо спросила Дина. — Ты сама определись, что у вас там было, Нермин. А то по ходу кто-то доколупаться решил на пустом месте и от ворот поворот получил, а теперь сидит и сам на себя злится, а мы отдачу гребем. Ты не из-за матери и не из-за уборки такая без настроения, да?

— Ты на что намекаешь?

— Я не намекаю, я тебе прямо говорю. В машину к нам уже села с кислой рожей, а как на Аудюхе с блатными номерами кататься, так сияла вся как кинозвезда, платьишко поправляла. Откуда оно у тебя такое, кстати? Оно в городе в Меге, похоже, не где-нибудь куплено. У тебя денег на него не наскребется, даже если свои и материны шмотки продашь. Ты нам ничего рассказать не хочешь?

— Ты обалдела? Ты мне что предъявляешь?

— Я тебе предъявляю? Совесть поимей! Кто мне начал про Славика претензии кидать? Ты часом сама не запала на своего Неджета, а, Нермин? Истеришь, в чс его кидаешь ни с хера, нам тут спектакли показываешь…

— Заткнись, дура, пока я тебе эту мочу ишачью на голову не вылила. Это дядя мой как бы, а не хрен с соседнего поселка.

Дина демонстративно зажала себе руками рот, но Вера тут же подхватила:

— А что? Он бате твоему кто, брат двоюродный? Не такая уж близкая родня. В старину тебя бы за него спокойно замуж выдали и не парились. Ты, если что, не стесняйся, Нермин, мы поймем. Инцест же дело семейное. Может, это он тебя в Одноклассниках за голые фотки заблочил?

Нермин с грохотом отодвинула пластиковый стул и вскочила под хохот подруг.

— Пошли вы обе, а? На хрен мне такие подруги не нужны.

— Ну да, зачем мы тебе. Нашлась тут обоссанная шамаханская царица. И пиво свое даже не допьешь? Нет, Нермин, с тобой явно что-то не то творится… — веселилась Дина.

Нермин, повернувшись на пятках, зашагала к выходу, но дверь распахнулась, и на пороге возникли Слава, Серега и давешние парни с Мирного, а с ними тот, кого Нермин никак не ожидала тут встретить.

Она видела своего приятеля по переписке всего пару раз и мельком, но, разумеется, узнала: Ромину страницу в Одноклассниках облазила вдоль и поперек в компании тех самых только что посланных подальше подруг. Вживую парень выглядел не таким крутым и взрослым, но был вполне себе ничего: смуглое симпатичное лицо, большие темные глаза и довольно изящный нос с низкой переносицей. Не то татарин, не то от смешанного брака, не то и то, и другое сразу. Нермин разглядывала осторожно, но внимательно, зная, что точно так же сейчас сканируют ее саму, останавливаясь на каждой детали. Она, притихшая и старательно делающая обиженный вид, сидела напротив Ромы — устроилась за придвинутым вторым столиком подальше от подруг. Серега привычно сел рядом, положив руку ей на плечо, и вполголоса забормотал лекцию о том, что девочкам вредно пить пиво, и что если она хочет, он договорится с хозяином и принесет ей из магазина сок. Нермин внимания на эту болтовню не обращала: понимала, что Серега ревнует, но помочь ничем не могла. Раз уж решил страдать, пусть страдает в свое удовольствие. Компания вела обычный многоголосый разговор о погоде-о природе, но всем собравшимся было понятно, ради чего они тут, собственно, собрались. Это было чем-то вроде коллективных смотрин, на которых Нермин оказывалась уже с десяток раз и сама, и по поводу подруг. Напрямую она с Ромой еще ни разу не заговорила, только скромненько поздоровалась, но оба то и дело вставляли реплики в общий разговор, поддерживая друг друга. Мало-помалу напряжение рассеялось, и каждый занялся своим: кто собственной второй половинкой, кто кружкой пива. Нермин встала, накинула на плечи куртку.

— Куда? — сердито бросила Дина вслед.

— Не твое дело, — отозвалась Нермин, но, когда тот же вопрос задал Серега, соизволила ответить:

— Покурю схожу, тут душно стало, а дождь притих вроде.

Серега промолчал. Нермин услышала позади движение, и следом за ней зашагал еще кто-то — впрочем, она прекрасно знала, кто. Рома обошел ее, открыл перед ней дверь.

— Не возражаешь против компании? Я тоже не любитель духоты.

Нермин пожала плечами, пряча довольную улыбку. Наконец хоть что-то хорошее за эти паршивые дни — настолько хорошее, что по спине побежали приятные мурашки. Они с Ромой вышли под навес, встали напротив друг друга рядом с переполненной урной. Рома вынул из кармана куртки пачку любимого Нермин Мальборо, протянул ей, и она молча достала сигарету. Обстановка была что надо: из урны, правда, несло, но зато вокруг сгущались прохладные синеватые сумерки, а с шиферной крыши шумно срывались дождевые капли.

— Не замерзла? — спросил Рома после пары минут молчания.

Давай подольше поболтаем наедине.

Нермин метнула в него кокетливо-изучающий взгляд. Смущался он забавно, и ей это нравилось — значит, не привык часто менять девчонок.

— Да нет, нормально. Насиделась там, хочу воздухом подышать немного.

Ну давай, посмотрим, на что ты годишься. Или не посмотрим.

— Пару минут постою и назад пойду, а то Серега запаникует.

— Серега это…

— Это друг мой. Ну ты же его знаешь.

Удовлетворенный ответом Рома некоторое время курил молча, потом, видимо, набравшись решимости, заговорил снова.

— Ты извини, что я так заявился, без разрешения и спроса, но я подумал, что пора нам завязывать с переписками.

Нермин снова пожала плечами.

— Ты обижаешься? — тревожно спросил он. — Просто пацаны к вам собирались, а я как раз по работе раньше освободился, так что…

— Да ничего страшного, — сказала она. Ромина самодеятельность ее не то чтобы очень порадовала, но затягивать с личной встречей было бессмысленно. — Чем больше компания, тем веселее.

— Я еще переживал, как дела у тебя после того раза, когда вы на бетонке обитали. Ты отвечала как-то…

— Как отвечала? — напряглась Нермин. — Я же тебе говорила, дома мать припахала.

Рома вздохнул.

— Ну мне просто тут Санек рассказал, что на вас полицию вызвали, что забрали тебя… Дядя не дядя, мало ли что… У меня, если что, в городской полиции родня, так что…

— Родня это хорошо, но я не поняла, Ром, а Санек тут каким боком? Вы общаетесь с ним что ли? — сердито перебила Нермин, припомнив Сашину истерику. Рома помолчал, обдумывая ответ.

— Наверное, раньше надо было тебе сказать. Приятели мы с ним старые, со школы еще. Ты не подумай, он мне просто говорил, что ты очень классная девушка, когда вы еще встречаться начинали, а потом вы расстались, и я… Ну, подумал, что сам бы хотел с тобой познакомиться, вот. В Одноклассниках фото твои смотрел, думал, такая девушка красивая, прикольная, все как че.

— А друг-то твой не в претензии будет, что ты со мной общаешься? А то он, если честно, странновато себя ведет, — проговорила Нермин сквозь зубы, ковыряя ногтем краску на поддерживавшем крышу ржавом столбе. Новости ей не понравились, но рубить с плеча она не хотела — все же Рома казался неплохим парнем.

— Нермин, ты не думай ничего, — сказал Рома виновато. — Саня такой, ну типа однолюба, только не совсем.

Нермин не сдержала смешка.

— Это как — однолюб, но не однолюб?

— Ну, ты нравишься ему, но мы с ним пообщались и он сказал, что твой выбор уважает и никаких загонов по отношению к тебе больше не будет. Бухие просто все были, а он в курсе, что мы с тобой не встречаемся еще, ну и позволил лишнего себе. Он очень извиняется, но сам к тебе боится подходить — все же знают, как ты далеко можешь послать и надолго.

— Это да, могу, — усмехнулась Нермин. Напряжение понемногу отпускало: Ромино объяснение выглядело убедительно.

— Он-то первый и испугался по поводу полиции, боялся, что с родственниками проблемы у тебя будут из-за этого.

— Да нормально все, — успокоила Нермин. — Там реально дядя мой был, но он человек хороший, понимающий. Вот если б отцу доложили, он бы точно спустил три шкуры. А так просто поздно уже было, вот дядя — Адиль его зовут — и увез домой меня. С дедом тем только хреновенько получилось. Ближайшие дни не пойдем туда, а то возьмет еще собак спустит или с ружьем выскочит.

Рома рассмеялся — Нермин подумала, что смех у него искренний и приятный, не лошадиный гогот, как у некоторых. И голос тоже был ничего так… Наверное.

— Ну если все нормально у нас, может, встретимся на днях с тобой чисто так, ты и я? Я бы тот раз еще приехал с пацанами, но занят был, а так хотелось, наконец, пообщаться. Хочешь, съездим в город? В парке с тобой погуляем. Ты же писала, что любишь там гулять… Или, если будет желание, в кафе посидим. Я там одно нормальное место знаю, где пиво на разлив классное.

Нермин закусила губу, обдумывая предложение. Рома ей понравился, хоть и забыл просветить ее насчет того, что ее скандальный бывший оказался его закадычным приятелем. Но давать от ворот поворот по такому поводу Нермин не хотелось — друзья и подружки точно не поймут, да и, в конце концов, ну подумаешь, не притащит же он Сашу с собой на свидание…

— Ром, давай я, короче, подумаю, что и как, потом тебе напишу, ладно? В принципе я готова встретиться, но мне тоже надо с делами раскидаться, чтоб не дергал никто.

Рома улыбнулся так, будто она только что согласилась выйти за него замуж после десятка лет уговоров.

— Да, конечно, вообще без вопросов. Ты только напиши мне, когда, во сколько и куда, ладно? Я приеду и заберу тебя, как скажешь. А вообще знаешь что?

— Что?

— Давай я такси вызову и сейчас поедем? Чего время тянуть? Тут скучно и пиво отстой, не в обиду хозяину.

Нермин растерянно уставилась на него. Это было нарушением положенного порядка — взять и уехать с парнем, которого вроде как толком не знаешь. Одно дело в общей компании глазки строить или пойти на официальное свидание, про которое в курсе все друзья и подружки, и другое — бежать вот так по первому свисту. Опасно, да и мало ли что подумают… С другой стороны, когда ее волновало, что о ней там будут думать? Нермин заглянула в наполовину запотевшее окно: Серега яростно спорил со Славой, а подруги переговаривались о чем-то и качали головами.

— Ладно, поехали. Я только заплачу за пиво и Серого предупрежу.

Рома тут же предложил рассчитаться за нее, и она с готовностью согласилась — теперь можно было самой не покупать себе выпивку и не париться о сигаретах. Пока Рома торчал у подобия стойки, общаясь о чем-то с хозяином, Нермин сообщила Сереге, что собирается уехать. Тот откинулся на стуле и смерил ее красноречивым взглядом.

— Да иди ты. Поедем, пообщаемся и все, — прошептала Нермин. Серега покачал головой и вцепился в ее руку. Слава и остальные, заметив, что происходит что-то из ряда вон выходящее, уставились на них.

— Мы с Нермин уедем, ребят, — озвучил секрет подошедший Рома. — Хорошо вам посидеть.

— Никуда она не едет, — вдруг вмешалась Дина, отставляя недопитую бутылку.

— Не понял. Нермин, у нас планы поменялись? — спросил Рома.

— Ничего… — начала Нермин, но Дина перебила.

— Ничего у вас не менялось. И у нас тоже. Дорогая, ты забыла что ли? Ты же мне с сестренкой обещала помочь.

Нермин вытаращила на нее глаза.

— Ну мы же утром договаривались. У меня мама с папой уезжают до завтра, — пояснила Дина, обращаясь ко всей компании. — Мы с Нерминкой договорились, что она потусуется со мной и с мелкой. Ты мне обещала, Нермин. Ром, извини, что так получилось, но я без нее не справлюсь.

Нермин обреченно покачала головой, пытаясь сдержать смех, смерила подругу сердитым взглядом, мол, испортила свидание, но отрицать не стала. Динкино представление ее даже растрогало: та так заботилась о ее девичьей чести, что выдумала душещипательную историю.

— Точно. Вот я безмозглая. Ром, прости, пожалуйста, сегодня никак. Я Дину не брошу, у нее сестра жуткая мелкая вредина.

Рома поспешил сказать, что все прекрасно и он рад, что Нермин такая хорошая подруга и так ладит с детьми. Нермин детей ненавидела, но отрицать не стала — пусть думает, что ему с ней необыкновенно повезло. Она еще немного посидела, болтая с Ромой, а потом вся компания собралась по домам. Рома уехал со Славой, который вызвался подбросить его и Веру до стоянки такси, а Нермин пошла домой в сопровождении Сереги и Дины, надеясь, что мать уже выпроводила подруг.

— Тупая ты курица, куда ты собралась с ним ехать? — спросила Дина, когда они отошли на сотню метров от забегаловки, виляя по дороге среди бесчисленных луж. — Он тебя отымел бы в этом же такси и попрощался.

— Кто б ему дал-то?

— Ты такая синяя, что и мне бы дала, — мрачно изрек Серега, помогая Нермин переступить арык, по которому шумно неслась вода.

— Размечтался, — фыркнула Нермин. — Ты мне как брат, а с братьями я не того.

— А с сестрами? — усмехнулся Серега.

— Нет у меня сестер, так что не знаю.

— А говорила, что я тебе как сестра, — сказала Дина.

— А с тобой я поссорилась раз и навсегда.

— Так уж и раз и навсегда?

Нермин остановилась посреди лужи, которую перепрыгивала, и вода с довольным хлюпаньем заполнила туфли.

— Ты чего? Вылазь из лужи-то.

— Скажи, что Неджет мудак. Тогда помирюсь с тобой. И вылезу.

Дина покрутила пальцем у виска.

— Скажи, а то простужусь и умру, а ты виновата будешь.

— Ладно, ладно. Сереж, будь свидетелем. Я официально и в здравом уме заявляю, что Неджет мудак, — давясь хохотом, сказала Дина.

— И что он страшный, скажи, — продолжала Нермин, которую тоже разбирал смех.

— Жуть какой страшный, приснится, мокрыми трусами не отмахаешься. И зубы кривые. Я, правда, не видела, но пусть будут кривые.

— А еще скажи, что машина у него беспонтовая.

— Нормальная у него машина, — буркнул Серега и насильно выволок хохочущую Нермин из лужи. — Дома горчицы в носки насыпь, долбанутая.

Дома Нермин, к своему облегчению, обнаружила только мать: та мыла посуду, напевая под нос песенку из репертуара Стаса Михайлова. На столе валялись фантики от конфет, хлебные корки и еще какие-то остатки былой роскоши. Нермин торопливо переоделась и, стараясь не касаться объедков голыми руками, смела их в помойное ведро, потом принялась убирать оставшуюся нетронутой еду в холодильник. Закончив с уборкой, они с матерью перебросились парой слов — ничего особенного, просто дежурная болтовня усталой хозяйки с дочкой-помощницей, — выпили чаю и распрощались, пожелав друг другу спокойной ночи. Вполне себе мирно, безмятежно и по-домашнему. Нермин согрела кастрюлю воды, с тоской припомнив выпавший на ее долю праздник в виде горячей воды из бойлера, кое-как вымылась и, стуча зубами от холода и усталости, прыгнула под одеяло. Она уснула, не успев даже залезть на сон грядущий в Одноклассники, провалилась в тихую черноту, едва прикрыв глаза.

Из сна Нермин выдернул запах — странный, навязчиво-едкий, раздирающий горло и назойливо копошащийся в носу. Она дернула плечом, повернулась на другой бок, спросонья выругав дураков, которые не то зажгли костер под окном, не то… Сон расползался, лопаясь под напором вскипавшей тревоги. Нермин села в кровати, бестолково завертела головой, чувствуя, как в груди комком сворачивается паника, сползает ниже, в живот, обворачивает ледяной простыней колени.

— Пожар, твою мать, — прошептала она, судорожно шаря по подушке в поисках телефона. — Мама, пожар!

Вместо крика вырвался хриплый полузадушенный писк. Потная ладонь наконец наткнулась на мобильник. Нермин, подсвечивая себе дорогу, на ватных ногах пошла к двери, потом вернулась и захватила одеяло. Ничего из того, чему учили в школе — позвонить куда-то там, закрыть дыхательные пути, еще что-то сделать — как назло, не приходило в голову в целом и понятном виде. Под стол надо залазить, если землетрясение, или под несущую балку вставать, вот единственное, что она точно знала, а про пожары… А про пожары это казалось чем-то далеким и ненужным.

В зале тоже висел противный дым и казался гуще — так, что Нермин раскашлялась, прикрывая рот одеялом. Она попробовала еще раз окликнуть мать, но не смогла, губы не слушались. Пробежав к двери комнаты, где спала мать, Нермин дернула ручку раз и другой, но дверь не поддавалась. А из щели под ней выбрасывались тусклые отсветы. Нермин плакала и колотила дверь — разбила костяшки и ушибла колено, бросила, метнулась через зал — открыть входную дверь, позвать соседей, на полпути свернула назад к балкону — нечем дышать, и голова начинает кружиться, и звенит в ушах, или это трещит что-то…

Сухо и звонко треснула защелка, запиравшая дверь. Нермин, размазывая по щекам слезы с соплями, застыла посреди зала. На пороге показалась мать — силуэт в белой ночнушке, подсвеченный все теми же желтыми всплесками.

— Ты чего долбишься?

Нермин недоверчиво тряхнула головой: такой у матери был хриплый, неузнаваемый голос.

— Мама, ты не чувствуешь что ли? Дымом воняет, я ничего понять не могу…

— Иди спать, — сказала мать и снова скрылась у себя. Нермин в два прыжка оказалась у ее двери, уперлась обеими руками, не давая закрыть, заглянула в комнату и обомлела: посредине на полу стояла кастрюля, в которой полыхал огонь, и от него поднимался тот самый едкий противный дым.

— Ты ебнутая что ли? — не своим голосом заорала Нермин. — Ты какого хера здесь делаешь?

— Иди спать, я сказала! — вскрикнула мать.

Нермин заскочила в комнату, сунула нос в кастрюлю, едва не опалив брови, стащила с подоконника бутылку, из которой мать поливала свои бегонии с фиалками, и выплеснула воду, залив огонь. Закашлялась снова, распахнула окно, едва не сбив горшки, выбежала в зал, открыла балкон и вернулась, щелкнув на бегу выключателем. Ветер взметнул подол ночнушки, огрел ледяными оплеухами мокрые щеки. Мать стояла, прилипнув к стене спиной и скрестив руки на груди, смотрела куда-то черт знает куда, чудовищно зареванная, опухшая и страшная. В кастрюле чернели обрезки фотографий, они же застилали пол. Разоренные альбомы, хранившие семейный архив, валялись возле двуспальной кровати, одна половина которой была неразобрана.

Нермин, прикрыв рот рукой, опустилась на колени среди бедлама, прижала коленом попавшиеся на глаза ножницы. Разгром был катастрофический и невосполнимый. Родительские фото со свадьбы, где оба улыбались во все тридцать два и держались за руки, были криво располовинены по вертикали: остались только половинки с матерью, на которых из пустоты появлялись отрезанные отцовские руки. Карточки, на которых была маленькая Нермин, сидевшая обычно на руках у отца, — лысый веселый младенец с бантиком, непонятно как пришпиленным к голове — тоже зияли пустотой. Фотографии из садика, с утренника, где Нермин щеголяла белым платьем с пришитыми к подолу снежинками — ее любимое воспоминание, пахнущее елкой и духами воспитательницы, переодетой в Деда Мороза, — валялись смятые и криво обрезанные. Мать с еще длинными волосами и кусок детского лица с половинчатой довольной улыбкой на фоне разрезанной напополам елки… Школьные фото, где был отец, чаще всего обнимавший ее, любимую дочь, которую вместе с ним отчекрыжили ножницами и спалили в кастрюле за ненадобностью. Фото из поездок в парк, на рыбалку, на барахолку, к отцовским родителям, к материным родителям — все изуродованные, испорченные и измятые, за какое ни возьмись…

— Ты зачем это сделала? — севшим почти до беззвучия голосом спросила Нермин. Ножницы больно впивались в разбитое колено. — На хрена?

— Не нужен он мне тут. Захотела и сделала, не твое дело.

— Это мои фотки, — попыталась прикрикнуть Нермин, окончательно раздирая горло, — мои, блядь, фотки от детских до последних школьных, и какого хрена ты вообще их схватила, и на хрена устроила здесь пожар?

— Нет никакого пожара, что ты панику поднимаешь? Ничего, переживешь, у тебя фотографий полно, а я только те отрезала, где папаша твой был.

— Ты ебнутая! Больная на голову старая дебилка, шизофреничка! У тебя, блядь, маразм начался! — задыхаясь от злости, выплевывала Нермин. — Я психушку вызову!

— А ну рот закрой! — взвизгнула мать. — Ты как со мной разговариваешь? Надо будет, и тебя, паскуду, отрежу, тварь неблагодарную!

— Завали пасть, пока я тебе на башку эту кастрюлю не одела!

Мать дернулась, оторвалась от стены и пошла на Нермин. Та вскочила, зажав в трясущейся руке ножницы, и отбежала к противоположной стене. «Точно, крышей поехала, — металось в голове рвано-паническое. — Надо было к отцу… Надо было…»

— Поговори мне еще, драная сука, — прошипела мать. — Я тебя сейчас придушу. Я тебе все космы повыдергиваю…

Перед Нермин явственно замаячила перспектива смертоубийства или, как минимум тяжких телесных. Вот только чьих, учитывая, что у нее в руке были ножницы, а мать явно поехала чердаком, было сложно предугадать. Мобильник лежал в накладном кармане ночнушки — если выбраться из комнаты и закрыться в ванной, можно было набрать Адиля и попросить его срочно приехать и прихватить с собой с десяток дежурных. Вот только на весь район была одна патрульная машина, и, скорее всего, экипаж ее сейчас принимал очередных нариков где-нибудь в районе дач…

Нермин попыталась проскочить мимо матери и выбраться в зал, но та тут же рванулась к ней. Пару минут они кружили по комнате, как боксеры на ринге, потом мать снова кинулась на нее, вцепилась ногтями в плечо и дернула. Нермин коротко взвизгнула от боли и залепила кулаком куда придется — попала во что-то мягкое и противно подавшееся вглубь. Мать охнула, схватилась за грудь, взглянула на Нермин совершенно безумными красными глазами. Нермин потянула воздух: от матери несомненно разило спиртным, и не каким-нибудь сладеньким винишком из городского супермаркета. Пока она обалдевала от мысли, что мать поехала крышей под воздействием какого-то крепкого алкоголя, хотя раньше не пила ничего крепче пятнадцати градусов, в нее прилетела отцовская пепельница и врезала по скуле так, что в глазу вспыхнули красные пятна. Нермин, не удержав равновесия, свалилась, уронила ножницы и в довершение всего приложилась локтем о раскрытую дверь. Мать тут же оказалась рядом — бешеная и трясущаяся. Нермин в панике поползла в сторону, поджимая ноги к животу.

— Мамочка, не трогай! — вывалилось изо рта само собой, перепуганным тоненьким голоском. Мать схватила ее, больно тряхнула.

— Вот как заговорила, сука. Я тебе сейчас за все твои выходки разом устрою, забудешь у меня, как дерзить и шляться…

— Мама, не надо! — хныкала Нермин. Она знала, что надо пихнуть мать ногой или приложить кулаком по физиономии, или, на худой конец, вцепиться в волосы, но не могла ничего сделать — просто не могла. К счастью для нее, во входную дверь забарабанили, часто и настойчиво. Мать выпустила Нермин из рук, непонимающе прислушалась, потом поднялась с пола.

— Убирай здесь все. Быстро. А то я тебе устрою…

Нермин как попало совала обрезки в альбомы, потом совала альбомы в тумбочку, откуда их выворотили, потом толкала закопченную кастрюлю под кровать… Из коридора доносились голоса: истерящая по поводу дыма и ора соседка снизу и мать, которая вкрадчиво-ласково уговаривала ее, объясняя, что это подгорели забытые в духовке сухари. Под их то смолкающий, то снова набирающий громкость дуэт Нермин побежала к себе, торопливо запихала в сумку одежду, натянула носки, накинула ветровку и помчалась в прихожую.

— Тетя Катя, помогите! — проорала она, вылетая на полной скорости и вклиниваясь между соседкой — толстой скандалисткой, торговавшей на базаре мясом, и матерью, которая тут же вцепилась в капюшон ветровки.

— Ой! А что это? А почему ты в куртке? — залопотала сбитая с толку соседка.

— Тетя Катя, вызывайте полицию и отцу звоните, мама меня бьет, задушить угрожает, фотографии сожгла… — тонко, отчаянно-громко завизжала Нермин так, чтобы слышала не только Катерина, но вообще весь подъезд, а лучше и соседние.

— Ты что несешь, Нермин? — попыталась вставить мать, но такой возможности ей не дали. Раскрылись соседские двери, выпуская заспанных возмущенных теток и их любопытных мужей, подъезд затопило гулом голосов, перебивавших друг друга. Мать отступила на шаг вглубь прихожей, выпустив Нермин. Та торопливо сунула ноги в кроссовки, бросила матери ненавидящий взгляд, пробормотала: «Вернусь и прирежу тебя, суку», — а потом, не обращая внимания на хватавшие ее чужие руки, сбежала. Мчалась она до тех пор, пока не обнаружила, что плутает посреди парка, скользя по мокрой траве, и вокруг давно сомкнулась надежным колюче-холодным кольцом ночная темнота.

Кроссовки быстро промокли насквозь, прихваченные с собой джинсы накалились от холода, а ветровка поверх футболки ничуть не защищала от ветра. Нермин казалось, будто он забирается в рукава и мечется по коже, раздирая ее до царапин. Жар от злости и адреналина спал слишком быстро, едва Нермин стащила ночнушку и переоделась. Она укрылась между кустом боярышника и старым карагачом, которые наперебой швырялись в нее дождевыми каплями, будто нарочно стараясь попасть за шиворот, выкурила сигарету и позволила себе прикрыть глаза, чтобы хоть немного успокоиться. За закрытыми веками плясали огненные отсветы и сыпались искрами, заставляя ушиб болезненно вспыхивать в такт. Было больно, обидно, холодно, страшно — почему-то не за себя и не темноты парка, а того, что происходило после ее эффектного побега. Нермин чувствовала себя так, будто за ее спиной действительно догорал пожар, и она не знала, кто его пережил, а кому повезло меньше. Кому из них двоих… Она все еще не могла до конца сжиться с тем, что действительно видела, говорила, слышала, делала то, что услужливо всплывало в лихорадочно-торопливой памяти. А ведь это и правда были они, они докатились. Даже бухающий Динкин отец, гоняя гусей после подкрашенного «Юпи» спирта, который разливали в зеленые бутылки и гордо именовали портвейном, такого идиотизма себе не позволял. «Не надо было мне ее оставлять с этими коровами, — подумала Нермин, смачивая растущий фингал дождевой водой. — Напоили, наговорили с три короба и сбежали… И ссориться не надо было. Хер с ними, с этими фотками. И куда я теперь…»

Злость на мать сменялась оторопью, оторопь — жалостью, горькой и слезливой, а жалость снова злостью. И вездесущим страхом. Куда теперь идти? Что делать? Как вернуться в провонявшую дымом квартиру, где чем только ни пригрозили, а потом наглядно показали, что на этот раз болтовней и криком не обойдется? А ведь там и вещи, и подаренное отцом золото, и, провались он пропадом, аттестат. А ну как мать сожжет все добро с пьяных глаз, и как тогда уехать в город, как поступать в технарь? Нермин сунула скрюченные от холода пальцы в сумку, нашарила во внутреннем кармане деньги, которые дал Неджет, и неожиданно для себя вспомнила его с тоскливой благодарностью. Вот бы вернуть время назад, не звонить ему, не уходить из дома, не оставлять мать с подругами, не позволять ей сделать вид, что идет спать, не лезть со своими возмущениями под горячую пьяную руку… От мыслей стало хуже — настолько, что Нермин вылезла из своего закутка и снова зашагала маятником под дождем. Надо было что-то срочно решать: пальцы на руках и ногах успели онеметь, а каждый нерв сигнализировал о том, что еще чуть-чуть, и будет плохо. «Вот тварь, а еще матерью называется. Да уж, если жопа, то по всем фронтам», — подумала Нермин, прибавляя еще пару многоэтажных ругательств, а потом взялась за телефон, который, к счастью, отключаться пока не собирался.

Она написала смску Дине, чтоб та точно прочитала — на оповещения в вотсапе, скорей всего, никто бы в такое время не стал смотреть, — коротко сказала, что дома творится непонятно что, и нужно переночевать. Обычно подруга откликалась на такие просьбы, если отец не был пьян, и даже вызывала за свой счет такси, но на этот раз Нермин пришлось ждать долго. Ответ пришел, когда она уже отчаялась, и заставил отчаяние разрастись до размеров черной дыры: прости-извини, сегодня никак, дома никого нет, отец срочно сорвал всех в город к тете, и все ключи забрали с собой. Нермин позволила себе поплакать пару минут и написала Вере, не особенно надеясь на успех. Та ее тоже не обрадовала: бабушке плохо, родители не разрешат. Следующим в списке был Серега. К нему Нермин не слишком хотелось, потому что он после таких ночевок начинал воображать лишнего, но она справедливо сочла, что лучше уж Серегина кровать и двусмысленные шуточки его мамки, чем смерть от переохлаждения. Серега ответил сразу же. Нермин торопливо открыла сообщение, и… «Извини, я не могу, у нас гости, да еще и младшие какой-то заразной дрянью болеют, мать не пустит». Бабушка. Можно пойти к бабушке… Влезть через забор, потому что ворота закрыты на болт, взбесить тупую злую старую собаку, разбудить бабушку — с перспективой напугать до инфаркта, полночи объяснять, почему, что, кто, откуда синяк на полморды. А утром, конечно, позвонит мать, прочухав, куда могла деться любимая доча, и бабушка — она же добрая, ей же жалко свою Дашеньку — расскажет, выдаст, поверит в сляпанную Дашенькой версию. Все поверят. Нермин протерла зареванные глаза, обреченно оглядела черную линию вершин с сероватой полосой неба над ней. Навалилось, вкручиваясь под ребра острыми костяными иглами, то самое, знакомое и ненавистное чувство полного одиночества и беспомощности. Может, с моста в реку вниз головой? Тогда и проблем не будет…

По бедру прошла вибрация — еще одно сообщение. Нермин нехотя достала телефон, уставилась на экран, чтобы в следующую секунду схватить ртом слишком большую порцию перемешанного с водой воздуха.

Это Неджет. Я позвоню? Надо срочно поговорить.

Она даже не смогла сразу вдуматься в слова: переживаний было слишком много. Удивление, страх, стыд — кто сегодня честил его мудаком и страшилищем? — и полузадушенная, но все равно очень наглая надежда. Можно же… Если попросить… Да нет, конечно, какая чушь, с чего ему… И вообще, стыдно… Ночь на дворе.

Ночь. Третий час. Зачем и о чем он собрался срочно разговаривать? Как-то прознал о том концерте, который устроила мать с ее небольшой помощью? Спрашивать напрямую было бесполезно, и Нермин слишком боялась возможного честного ответа, так что решила написать что-нибудь незамысловатое. Придумалось только одно.

У тебя что, бессонница?

Отправила, испугалась, отругала себя, лихорадочно натыкала кнопки, отправила еще раз.

Можешь позвонить, если хочешь. Просто поздно уже для разговоров.

Ответ прилетел так быстро, что Нермин снова испугалась.

Ты дома? Если да, я сейчас поднимусь.

«Блядь, только не это», — пронеслось в голове у Нермин.

Не надо никуда подниматься. Я приду сама. Где ты? Во дворе? Куда подойти?

Ты дома или нет, я понять не могу.

Не дома я. В парке возле Администрации.

Он позвонил. Нермин торопливо схватила трубку, кое-как объяснила, где именно ее искать и с какого конца подъезжать, а потом помчалась к выходу из парка со всей скоростью, на которую была способна. Неспроста, ох, неспроста — твердил внутренний голос на каждом шагу, приговаривая, что не стоит с такой рожей близко подходить к фонарям. Инстинкт самосохранения перебивал его матерной пулеметной очередью: вопил, что надо показаться во всей красе, чтоб точно пожалели и подобрали, посадили в теплую машину и увезли туда, где есть диван и чай со жратвой, и плевать, вообще плевать, что Неджет там говорил и как это выглядит. Победил инстинкт — ветер усилился, и, хотя дождь перестал, с каждой секундой Нермин все громче стучала зубами.

Замученная и закоченевшая, она не сразу смогла сориентироваться и рассмотреть машину, стоявшую буквально в десятке шагов со включенными фарами. Неджет несколько раз нажал на клаксон, потом вышел и окликнул ее. Нермин, почти не заботясь о том, чтобы обходить наполненные водой выбоины, пошла к нему. Времени на приветствия или на объяснения Неджет не тратил: затолкал ее на пассажирское сиденье и, едва уселся за руль, заблокировал двери. Нермин испугалась, но не очень осмысленно: грела руки и лицо, сунувшись вплотную к дувшей жаром печке, и ей было безразлично, что происходило вокруг. Будто разом кончились все силы. Зато остались чувство холода и чувство голода, причудливо слившиеся в одно большое чувство, что все пошло наперекосяк. Опомнилась Нермин только тогда, когда за стеклом сквозь потеки дождя замелькали незнакомые заборы.

— Куда мы едем? — хрипло пробормотала она. Неджет кинул на нее короткий взгляд и снова уставился на дорогу.

— Ко мне, куда еще тебя девать.

— Ты зачем… — начала она, испугалась, шмыгнула носом и спросила по-другому: — Ты, значит, в курсе…

— Ага.

Пару минут оба молчали: Нермин пыталась сообразить, что происходит и чем это может для нее кончиться, а Неджет, сбросив скорость, старательно обруливал лужи: дорога, по которой они ехали, и в сухую погоду напоминала лунный пейзаж.

— Что ты так загрузилась? Загадка, тоже мне. Соседи ваши в полицию позвонили, мол, шум-гам, тарарам, убивают. Адилю доложили коллеги, что, мол, ваша родня. А он мне сказал — мы общались как раз… — объяснил Неджет нехотя, когда они подъехали к дому.

— Так там реально полиция приехала, и Адиль с ними? — испуганно спросила Нермин.

— Полиция не ездила. Дома он сегодня, но поехал, чтоб шума лишнего не поднимали. Мать твоя ему сказала, возникло небольшое недопонимание… Выметайся давай, или тебе особое приглашение нужно?

— Твоя какая роль в этой истории, я не поняла?

— Тебя что-то не устраивает?

— Ты у меня дома был? — продолжала Нермин выяснять, хотя понимала, что ничем хорошим это не кончится. Неджет достал из кармана олимпийки телефон, зажег фонарик и посветил Нермин в лицо. Она закрылась рукавом и протестующе вскрикнула.

— Дома не был, но Адиль доложил, что мать твоя не в трезвом виде, дальше кухни не пускает, а тебя нигде нет. Или не слышно. Я и решил тебе написать наудачу, чтоб хоть выяснить, где тебя носит. Ну, собственно, выяснил.

Нермин подавила желание зареветь. В изложении Неджета история ее домашней трагедии выглядела еще отвратнее и гаже. Позорище — на весь поселок, на весь дом, на весь подъезд, на всю семью…

— Это не я, — пробормотала она. — Она сама… Она мне…

— Ты в парк-то зачем потащилась? Толпой по улицам шаритесь, а сунуться не к кому было, чтоб под дождем не торчать? Таких друзей за задницы и в музей.

— Не надо моих друзей трогать, — вскинулась Нермин. — Виноваты они, что у меня такое? У всех свои проблемы есть.

— Давай, пошли уже, — ответил он нетерпеливо. — Мне на работу с утра пораньше, а тебе сейчас не болтать надо, а в тепло.

Нермин покорно выбралась из машины, хотя при мысли о том, чтобы снова оказаться на улице даже на пару секунд, мышцы скручивало дрожью. Неджет пошел вперед, остановился у двери подъезда и распахнул ее перед Нермин, но, едва она собралась войти, в сумке вдруг зазвонил телефон. Нермин зависла, испугавшись и растерявшись: кто мог ей звонить, мать с очередной порцией угроз, Адиль с каким-нибудь вопросом, или кто-нибудь из друзей? Хотя друзья бы писали, а не звонили… Наверное. Нермин взглянула на Неджета: тот пожал плечами, закрыл дверь и достал сигареты. Она торопливо схватилась за телефон: на экране высветился номер отца.

— Папа? — почти завизжала, даже не пытаясь скрывать радость. Вот же дура, надо было сразу ему позвонить, а она и не подумала. Отец точно бы не оставил ее торчать под дождем и напрашиваться к друзьям-подружкам. — Папа, я…

— Ты там совсем берега попутала? — хрипло не то со сна, не то со злости проорали в трубку. Нермин замямлила, отказываясь верить своим ушам:

— Папа, ты чего? Я…

— Почему мне твоя мать звонит вся в соплях и слезах и рассказывает, что ты там сцены в подъезде устраиваешь, что убить ее угрожаешь, что дома что попало натворила? Мелкого зачем в свои скандалы впутываете? Вся семья теперь в курсе ваших разборок!

Нермин похолодела, сама удивившись, что это вообще возможно — чтобы стало еще холоднее.

— Пап, ты гонишь что ли? — вставила она, когда поток ругательств родителя поутих. — Мать нажралась в хлам, сожгла наши с тобой фотки и бить меня начала, у меня синяк на пол-лица…

— Что ты мне на уши лапшу вешаешь? Я тебя не знаю, что ли? — орал отец, и на заднем плане Нермин услышала испуганный женский голос, уговаривавший его успокоиться и не кричать на девочку. В животе Нермин провернулся, наматывая на себя внутренности, невидимый раскаленный прут.

— Сам херню не пори, — перебила она, мгновенно осмелев. — Крутой как яйцо, орать на меня при своей твари. Да? Может, приедешь и ремня всыплешь, как в старые добрые времена? А то мне что-то твоей пепельницы в морду мало показалось.

— Ты как со мной разговариваешь? Ты что мать доводишь? Совсем завралась уже вконец, она же ничего крепче вина не пьет, а вот тебя менты пьяную возили, уже весь поселок про это знает! Ты что творишь, а?

— Да пошел ты, — сказала Нермин, не веря, что набралась смелости выдать такое отцу. — Не веришь мне, не надо. В степь к бичам пойду жить, а вы двое забудьте, что у вас дочь была.

Отец ответил что-то — громко и зло, но что именно, Нермин не расслышала. Неджет выхватил у нее сотовый, вежливо поздоровался и заговорил на своем. Нермин, как ни вслушивалась, разобрала только несколько слов, которые ничего толком не прояснили: брат, проблема, город. Говорили они недолго, и Неджет вернул ей телефон, наказав отключить звук.

— Ты хоть бы разрешения спрашивал, — сказала она зло.

— Мне надо было слушать, как ты с отцом скандалишь? — спросил Неджет.

— А тебе какое дело, с кем я скандалю? И еще. Нет у меня отца. И мать тоже к черту.

— Давай горячку пороть не будем. Всякое случается, — примирительно сказал он. Нермин воззрилась на него, пытаясь понять, издевается он или нет, но в тусклом свете фонаря получалось различить только смутные очертания лица, искаженные тенями.

— Тебе когда-нибудь приходилось смываться из дома, потому что твои пьяные родаки устроили там пляски вокруг костра, а потом дали тебе по морде, но виноват в этом исключительно ты?

— Нет.

— Нет? Тогда закрой рот, сделай милость. Что ты этому козлу сказал?

— А тебя это не касается.

— Чего?

— Ну ты же сказала, что он тебе не отец, так что зачем я буду тебе слова чужого дяди пересказывать?

Нермин бестолково раскрыла рот, не найдясь, что ответить. Эта издевка — может, и ненамеренная, просто по привычке, — резанула до оторопи болезненно. Больше, чем то, что пришлось выхлебать из-за матери, и больше, чем то, что пришлось выслушать от отца. Нермин отвернулась и зашагала прочь, не думая, куда идет. Лишь бы двигаться, шевелиться, чтобы в груди не пекло и не горело так сильно. Будто углей наглоталась, чтобы изжариться на них праздничным поросенком. Это же им всем надо, наверное? Сожрут и не подавятся. Неджет сорвался с места — шаги захлюпали по мокрому асфальту, — обошел, загораживая путь.

— Куда собралась-то? Давай без этого, мне сейчас не до спектаклей.

— Не до спектаклей, так катись домой спать, — пробормотала Нермин, пытаясь оттолкнуть его или обойти.

— Я не для этого за тобой ехал среди ночи. Что ты на мне зло срываешь? Заканчивай с такими движениями, а. Мне на работу рано…

— Плевать мне на твою работу. Я тебе сказала, катись домой и отвали. Самый умный, я посмотрю? За всех все порешал и развел…

— Да, в школе учусь, — усмехнулся он. — Ну что ты хочешь услышать? Отцу твоему сказал, что нечего ночами разборки наводить, и что ты у сестры моей переночуешь, а потом к подружке в город… Что ты хотела, а? Нарваться еще и на отца, чтоб он тебе второй синяк организовал или чего похуже?

— Ты тоже считаешь, что это я виновата?

— Я считаю, что твои родители конченые дебилы и мудаки, которым нельзя доверять детей. Собственно, поэтому мы тут с тобой и собрались. Ну куда ты попрешься? В парк обратно?

— Зачем тебе это надо?

— Я тебе уже объяснил.

— Это не объяснение. Точнее, объяснение, но оно про моих родаков, а не про тебя. На кой хрен я тебе нужна? Тем более… — Нермин осеклась и смущенно замолчала, а Неджет преувеличенно тяжело вздохнул в ответ.

— Ладно, хорошо. Прости меня за тот дурацкий разговор. Обознался я, точнее, дурачок, который трубу схватил. Я тебе хотел официальные извинения в Одноклассниках прислать, но ты меня махом заблочила. Ну я не стал навязываться, думал, не надо тебе это.

— А с чего ты свое мнение переменил?

— С чего решил навязаться, это сказать хотела? Я ж вижу, что ты от меня не в восторге. Но сейчас тебе деваться некуда, кроме как ко мне. Не, если хочешь, к бабушке тебя отвезу или к моим. К сестре не смогу, правда, муж ее со мной не в ладах. А потом сама разберешься, куда тебе и как дальше. Или пойдем уже, ну? Мне холодно тут торчать, а ты, наверное, уже как ледышка.

Нермин наклонила голову, прослеживая движение — медленное и напоказ осторожное. Неджет взял ее за руку, потянул, видимо, чтобы заставить сдвинуться с места в сторону подъезда, но ей сейчас нужно было другое. То, что она чувствовала в нем, не осознавая и не задумываясь, — ловила чутьем, инстинктом голодного зверя, угадывающего в темноте тепло и сытость человеческого жилища. То, что заставило его приехать за ней, чтобы снова — и явно не в последний, как же, мать его, глупо, раз — помочь ей и привести все в порядок. То, что заставило ее сделать шаг и вцепиться в ткань олимпийки, пахнущую дождем и немного табачным дымом. Тепло. Живое, текущее ровно и плавно под кожей, желанное до ломоты в зубах и фантомного сладковатого привкуса во рту. Забота — настоящая, немного смешная, немного навязчивая, такая… Взрослая. Правильная, как положено, и пусть раньше Нермин до дрожи бесило, когда подмечали каждый ее шаг, каждую съеденную ложку — ешь, а то не вырастешь, а потом иди играй или, если хочешь, смотри мультики. Глупо, конечно, полная чушь: Неджет ей не мамка и не папка, не обязан менять пеленки и вовремя подавать соску, но как же он сейчас был кстати, просто до неимоверного. Как Боженька послал, хотя Нермин ни в каких богов не верила. Кроме разве что Бахуса, который был на этикетках от бутылок нарисован, и то из-за регулярно прилетавших от него «вертолетов»…

— Неджет? — пробормотала она, чувствуя, что вот-вот уснет прямо посреди двора в кольце обнимавших ее рук.

— А?

— А ты хороший?

Он усмехнулся ей в макушку.

— Это уж кому как. На вкус и цвет — знаешь такую поговорку?

Повторение было даже забавным. Нермин снова раскачивалась ясенем на ветру, хватаясь за руку Неджета, чтобы не свалиться, снова прислонялась к стене, по которой мучительно хотелось сползти, снова сгорала от стыда, раздеваясь в ванной, а потом умирала от счастья под кипяточно-горячими волнами. В голову лезли разные бестолковые мысли: едкие, острые и смешные, но смеяться не получалось, только радоваться и плакать, плакать и опять радоваться. Например, тому, что заледенела в парке до костей, но не сдохла от холода, ведь Неджет беспокоится о ней больше, чем мама с папой и друзья, вместе взятые. Что синяк на полфизиономии, но зато цел глаз, а остальное можно заштукатурить. Что домой хода нет, но сбылась мечта о том, чтобы еще раз зависнуть у Неджета, который дергал снаружи дверную ручку, беспокоясь, что гостья то ли заснула, то ли скончалась от избытка впечатлений. Показываться ему на глаза в нынешнем виде Нермин очень не хотелось, но выбора не было. Все равно утром рассмотрит ее боевые раны во всех деталях. Натянув на голову капюшон халата, она вышла и, повинуясь указывающему жесту, прошла в зал, где на диване было сооружено целое гнездо из подушек и толстого одеяла в цветастом чехле, какие делали на заказ домашние мастерицы.

— Чего застыла? — спросил Неджет за ее спиной. Строгость в его голосе плохо прикрывала что-то другое. Слишком жизнерадостное для человека, который вынужден был принимать гостей считай что на рассвете. — Ложись скорее, полы холодные, не хватало еще пневмонию хапнуть. Ты есть что будешь? Суп есть, плов. Скажи, я все сюда принесу.

— Да я вообще-то не голодная, спасибо, — смущенно пробормотала Нермин, плюхнувшись на диван. Голову моментально повело, потолок покачнулся и поплыл белой рябью. Спать, спать, спать, а остальное потом.

— Ты чего? Это мама готовила, не я, так что не бойся. Или если не хочешь на ночь такое, давай я хоть яичницу сделаю. Или кашу. Ты какую ешь? Или…

Он говорил что-то еще, но Нермин уже не могла разобрать отдельных слов. Только наплывавшие и смолкавшие звуки голоса, который она хотела слышать снова и снова, чтобы знать, что тепло и бьющий в глаза белый свет ей не снятся. Потом свет погас, сменившись другим — тусклым и желтым, рядом послышались осторожные шаги, и одеяло поползло с живота Нермин вверх, тяжело легло на плечи. Больше она ничего не чувствовала, не слышала и не помнила.

Нермин разбудил телефонный звонок. Она приоткрыла глаза, сощурилась от холодного серого света, бившего в щель между плотными шторами, и, поискав взглядом, обнаружила на кресле свою сумку, из которой доносился звук. Дисплей показал штук двадцать пропущенных и кучу сообщений: от Веры, от Дины, от Сереги и даже от Ромы. Зато от родителей и других родственников не было ни слуху, ни духу. Нермин удивилась, почему не слышала звонков, потом сообразила, что отключила звук по указанию Неджета, а теперь он почему-то оказался снова включен. Телефон зазвонил снова: на экране высветился номер Дины. Выдержав порцию забористой ругани и встревоженных вопросов, Нермин коротко объяснила, что дома снова начался вселенский трындец, и потому ей срочно понадобился запасной аэродром, но сейчас все уже в порядке. Вдаваться в подробности не хотелось. Нермин обходила наводящие вопросы и заковыристые намеки со старательностью попавшегося в лапы к фашистам партизана, так что под конец Дина сдалась и перешла в прямое наступление:

— Короче, хочешь темнить, темни дальше. Нам и так понятно, что у тебя там ничего хорошего нет и не будет. Но чтоб такой херни больше не было, что ты ночью из этого растительного бомжатника звонишь, а мы не в состоянии тебе вот прям щас помочь, надо что-то делать. Я с родителями договорилась, Верка тоже, и Серега на подхвате. Рому твоего мы приплетать не стали, но если что, думаю, и он не откажется помочь. Потусуешь у нас, пока все уляжется, а там посмотрим, может, Серега договорится, чтоб ты у его родни в городе пожила. И работу какую-нибудь подыщем за это время. Говори давай, где ты торчишь? Слава приедет и заберет тебя, он выходной сегодня.

Растроганная заботой Нермин помолчала, обдумывая услышанное, потом обвела взглядом комнату и поняла, что не сможет заставить себя уйти отсюда. Только не сегодня и не сейчас, не с такой рожей — смутное отражение, мелькнувшее в стекле книжного шкафа, оказалось достаточно красноречивым, — и не с такой болью в воспалившемся горле. Нужно время. Немного. Час, два, три, день, неделя, сколько выдержит Неджет, или сколько она сама выдержит Неджета. Только бы прекратить это все, затормозить, щелкнуть пальцами, остановив время, и ничего, ни-че-го, совсем ничего не решать. Потом, потом. После.

— Слушай, Дин, спасибо вам и все такое, я понимаю, что я по-свински поступила, на уши всех поставила и пропала, и так не делается, — сказала Нермин, выходя в прихожую и осматриваясь. Неджета нигде не было — ни во второй комнате, ни в ванной, ни в кухне. На обеденном столе, прикрытые полотенцем, стояли какие-то тарелки, а рядом лежала придавленная вилкой записка с просьбой обязательно поесть.

— Надо же, завтра снег пойдет, наверное, — холодно проронила Дина. — Нермин, я рада, что ты типа научилась думать не только о себе любимой, но сейчас не об этом речь. Не надо отказываться. Я все понимаю, тебе дома привычней, и мать неохота оставлять, но так дальше нельзя. Ты чем дальше, тем больше всякой фигни делаешь, или с тобой делают, я не знаю. Опять будем кочевать из одной хаты в другую, потом вернемся к маме под крыло и снова вылетим оттуда пулей, и так до седых волос? Твой отец вообще в курсе, что у вас скандалы постоянно? Может, он с ней поговорит?

— Мой отец охреневшая тварь, про которую я ничего не хочу больше знать, так что давай про него не будем, — процедила сквозь зубы Нермин, вернувшись в зал. — Слушай, я не маленькая, да? Я сама все понимаю. Все кончилось, лучше уже не будет, надо жить самой и так далее. Я согласна на то, чтоб пожить у вас, и работать буду, хотя хрен его знает, кто мне будет столько платить, чтоб хватило и на съем, и на пожрать. Пофиг, разберемся. Может, с Ромкой что выгорит, он вроде хороший пацан. Но… Но я не могу сейчас, понимаешь?

— Ты хоть скажи, где ты и куда ты вчера пропала, — вздохнула Дина на том конце, а потом командирским окриком послала подальше лезущую к плите младшую сестру. — Задолбала уже, мать ее на меня свесит и валит к соседкам языками чесать. Нашли няньку… Вдвоем с тобой съедем, хоть ты и пьющая и легкого поведения, и в голове у тебя вместо мозгов нитка, за которую уши привязаны.

— Ну спасибо, — расчувствовавшись окончательно и одновременно обидевшись, фыркнула Нермин в ответ. — Я тебе скажу, где я, только ты никому, кроме Верки, ладно? Я не знаю, секрет это или нет, но…

— Давай рожай уже, я болтать не буду. Успокою только всех, а то тебя там уже в пропавшие без вести собрались объявлять. Серега с ночи в истерике бьется, бедный.

— Неджет меня вчера забрал.

Дина зависла, потом выдохнула в динамик звонкое: «Да ну на хер».

— Да хоть на нос. Вчера там караул был на весь дом. Соседи полицию вызвали, приезжал Адиль, как мне Неджет сказал. Ну, собственно, один поехал с матерью моей разбираться, а второй за мной, и я вообще без понятия, что бы со мной было, если б не он. К бабушке, конечно, надо было тащиться, но я не знаю, дошла бы или нет. Совсем хреново было, — спохватившись, Нермин торопливо добавила: — Но ты не парься, все уже нормально, и я ни к кому из вас не в претензии. Я там не так долго и пробыла, только успела с вами пообщаться, и он приехал, забрал меня. Потом отец позвонил, настроение испоганил, поцапались с ним. Поэтому пришлось звук выключить на телефоне, а утром, видно, Неджет включил, когда на работу уходил.

— Так ты, значит, и сейчас у него?

— Да, пока тут. Когда придет, скажу ему, что у вас поживу, может, тогда Славку и придется вызвать. Я тут даже не знаю, где ключи, если что. И вещей у меня никаких нет. Надо как-то попадать в квартиру и все забирать, или хотя бы часть. Если мать не повыкидывала уже. И отец не поможет, они с ней заодно, когда дело меня касается.

— Мда, ничего хорошего. Вы же с отцом вроде бы нормально общались… Ну да ладно. Я своего-то еле выношу, даже когда трезвый. Не грузись, разберемся. Как поговоришь там, скажи нам, что и как решила. И не пропадай больше, а то мы тут чуть не поседели.

Закончив разговор, Нермин поплелась в ванную. Горло с каждой минутой болело все сильнее — будто кипящей воды накануне глотнула, и это казалось ей чуть не самым главным поводом для того, чтобы впасть в истерику. Сейчас, когда надо было срочно разбираться с тем, как забрать вещи, к кому свалить жить и куда пойти работать, не хватало только свалиться с какой-нибудь простудно-температурной дрянью, превратив хату Неджета в лазарет, а его самого в медсестру. То есть медбрата…

В зеркале отразилось лицо, которое Нермин при всем желании не могла признать своим: меловая стенка со здоровенным бурым пятном, будто залепили комком краски по свежей побелке. Дело дрянь. Нермин порадовалась, что Неджет не дал ей продолжить увлекательную беседу с отцом, а то как бы и правда не поставили второй синяк для симметрии. Кто мог такое представить еще два, три, четыре года назад? Если б можно было вернуться в прошлое и поведать самой себе, что будет не веселая учеба в городе с кучей новых друзей и поездками домой на выходные, а вот такое, безнадежно-непоправимое и беспросветно-унылое, она бы подумала. Сильно подумала… И, конечно, ничего бы не сделала. Как не сделала после первого ухода отца — подруги ведь и тогда говорили: вали от матери, иди учись, иди работай, живи своей жизнью, а она не смогла. Не стала, не захотела, спустила все на тормозах, поджидая, пока наладится само собой. Пока взрослые разберутся. Вот и разобрались, вот и порешали. И ничего никому не предъявишь. Это ей предъявляют, а она не может. Берега попутала. Верх с низом скоро путать начнет, какие там берега… Еще и перед Неджетом было стыдно, и за то, что ругала его при подругах, а потом схватилась за него, как за соломинку, и за то, что опять навязалась ему в качестве незваной гостьи, и за то, что распустила вчера свои трясущиеся ручонки. Нет, конечно, она и друзей обнимала, и Адиля, но это было другое. Дурдом-2, построй тесные родственные отношения с седьмой водой на киселе за пару сраных суток.

От грустных размышлений Нермин отвлек скрежет повернувшегося в замке ключа. Она торопливо плеснула холодной воды в лицо и схватилась за выданную вчера новую зубную щетку. Через пару минут сверхскоростное умывание закончилось, и торчать в ванной больше было незачем. Нермин вышла, неловко поздоровалась с Неджетом, который уже успел разуться и теперь разбирал пакет с продуктами в кухне.

— Я отпросился пораньше сегодня, — сказал он, будто оправдываясь. — Вот молока купил, лепешку узбекскую… Будешь? Ты же так и не завтракала?

— Да я уходить собиралась, — окончательно смутившись, пробормотала Нермин. — Подруги звонят, переживают.

— Ночью они не особо распереживались, — сказал он и, смягчив тон, добавил: — Не обижайся, ладно? Я просто думаю, что не стоит тебе пока никуда уходить.

Нермин прислонилась к стене, сцепила на груди руки, с ненужной силой вцепляясь пальцами в плюшевые рукава халата.

— Они не могут меня по первому чиху к себе брать, я же уже говорила. И потом звонили, а у меня телефон был выключен. Сейчас мне есть куда уйти, и меня ждут.

— Я звук включил, когда уходил. Извини, что без спроса. Будить не хотел, но подумал, вдруг позвонить тебе понадобится, а ты не услышишь. Не переживай, я нигде там не шарился, если что, — сказал Неджет, будто пропустив мимо ушей ее последнюю фразу.

— Я и не переживаю. С чего ты взял? Спасибо, что подумал об этом. Я б так до обеда и проспала…

— Так сейчас и есть обед, — усмехнулся Неджет, указав на наручные часы. — Двенадцать дня. А ты еще не завтракала. Давай мы с тобой сперва с этим разберемся, а потом со всем остальным. Куда ты пойдешь и так далее.

Нермин молча кивнула — спорить попусту не хотелось, тем более что он говорил как раз то, что ей хотелось услышать. Неджет поставил перед ней тарелку супа и плюхнул рядом впечатляющих размеров бутерброд.

— Давай. Чтоб все съела.

Нермин невольно улыбнулась его строгому тону и взялась было за ложку, но тут же зависла, не решаясь сделать и глотка.

— Ты чего? — удивленно спросил Неджет, который устроился напротив с чашкой чая.

— Да ничего, — сказала она. — Просто горло немного болит.

— Немного?

— Ну то есть не немного.

— Все-таки заболела, — изрек он с мрачным видом. — Я как тебя увидел, сразу было ясно, что процесс пошел.

— В смысле? — напряглась Нермин. Неджет оглядел ее, будто раздумывая, как преподнести диагноз.

— Ну, ты бледная как поганка, под глазами синяки и…

Он не договорил: взялся за ее волосы и, открыв щеку, заткнул прядь за ухо. Нермин застыла мраморной статуей: сил хватило только на то, чтобы одарить его бешеным взглядом.

— Вот только не надо на меня так смотреть.

— Тебе так что ли было плохо видно?

— Да нет, видно хорошо. Более чем. И часто она тебя вот так разукрашивает?

Нермин еще больше взбесилась от буднично-хладнокровного тона, которым был задан этот вопрос. Захотелось взять и врезать со всей силы по коснувшейся ее и тут же убравшейся обратно на безопасное расстояние руке, но она отчетливо понимала, что не сделает этого — ни сейчас, ни когда-либо еще. Просто не сможет.

— Я тебе как бы вопрос задал, — настаивал на своем Неджет.

— Ну отвечу я, допустим. И что ты сделаешь? — проговорила Нермин, боясь, что не справится с расшалившимися нервами и сорвется на крик. — Зачем ты меня о таком спрашиваешь, а? Окей, давай, я тебе сейчас нажалуюсь, выложу все как на духу, а дальше? Поохаешь, пожалеешь, и на этом все. Проходили уже.

— То есть мне вообще ни о чем не спрашивать? Молча сидеть и любоваться, так?

— В сторонку отвернись и не смотри. Попозже тональником замажу, чтоб твою нежную психику не травмировать. Все равно ничего не поменяется. Ну допустим, пойдешь ты туда, поговоришь с ней, она тебе того же самого, что папаше, наговорит, и хрена с два ты ее переспоришь, потому что она мать, а я? Правильно, ты и сам все знаешь, кто я. Но это вообще не надо, ничего выяснять и ни с кем разговаривать. Я решила, я туда больше не вернусь. Смысла нет. Так что давай про это забудем.

— И сделаем вид, что у тебя нет фингала на пол-лица, и ночью я тебя из парка не забирал всю в соплях и слезах. Кстати, сейчас доешь, и в больницу в город поедем. Даже не спорь. Вдруг у тебя ангина, или сотрясение, или все сразу.

— Или понос с золотухой. И триппер. Не смеши людей, а? Если б я на каждый такой чих в больницы ездила…

— Сотрясение это не шутки. Триппер, кстати, тоже.

— Нет у меня сотрясения. И триппера нет, а то сейчас испугаешься.

— Ни сотрясения, ни триппера, ни врачебного диплома. Или я про тебя чего-то не знаю?

— Много чего не знаешь, наверное. Слушай, а может, ты ради этого со мной и возишься? — выпалила Нермин и тут же прокляла себя за слишком длинный язык. — То есть…

— То есть что? Нет уж, сказала а, говори бэ, — перебил Неджет. Нермин с ужасом поняла, что просто так съехать с темы уже не получится. — Ради чего я там, по-твоему, с тобой вожусь? Ради того, чтоб узнать из первых рук, что брательник мой нашел любовницу на семь лет младше себя и ее сыну от второго мужа игрушек на ползарплаты накупил в прошлом месяце? Это я и так знаю. Или о том, как ты совсем от рук отбилась, запилась и тебя весь поселок переимел, включая отцов твоих подружек?

— Заткнись, а то завтра тебя будут расспрашивать, кто тебе синяков наставил, — проорала она, вскакивая со стула. — Где мои шмотки? Хватит, нагостилась.

— Сядь на стул и ешь, пока суп не остыл. Учти, мне не до твоих истерик, — ответил Неджет с таким арктическим холодом в голосе, что ее пробрало до мурашек по спине. — И не до сплетен. А если б я вдруг заинтересовался той пургой, что про тебя говорят… Мне у тебя ничего выспрашивать не надо, Нермин. Твоя мать сама все всем в красках рассказывает — соседкам, подругам. А они додумывают, как им нравится. Тебе надо напомнить, где мы живем?

— Неджет, хватит, пожалуйста, — беспомощно проговорила Нермин, чувствуя себя все хуже с каждой секундой. Стены, увешанные многочисленными полочками, будто качнулись, сползаясь в центр, чтобы прихлопнуть ее как муху. — Я пойду лучше.

— Куда на этот раз? К подругам? К бабушке? Или к отцу?

— Куда надо, туда и пойду.

— И куда надо?

— Что ты как попугай переспрашиваешь?

— А ты ответь, и не буду.

— Тебе-то что?

— Интересно.

— Неджет, тебе говорили, что ты конченый мозгоеб и с тобой спорить, как себе в глаза ссать? — не выдержала Нермин снова. Он с меланхоличным видом помешал чай ложечкой, ни разу не задев края чашки, и отложил ее на салфетку.

— Сколько себя помню, столько говорят. И что мертвого достану, тоже. Только чуть-чуть другими словами. Так куда ты собралась?

— От тебя подальше.

— Даже так? Успел надоесть за ночь?

— Представь себе.

— Ты отсюда не выйдешь, пока не скажешь, куда собралась.

— Мне в полицию позвонить или с балкона выпрыгнуть?

— Давай, как раз скорую вызову, пусть тебя осмотрят. И Адиль приедет, он очень хотел с тобой поговорить насчет вчерашнего, да я его подальше послал, сказал, что ты не в состоянии сейчас ни с кем общаться, и вообще… А еще с час назад звонил твой отец.

— И что сказал? — насторожилась Нермин, хотя сдавать вот так свои позиции в их, если подумать, абсолютно дурацком споре вовсе не хотелось. Неджет торжествующе улыбнулся, и за эту улыбку ей захотелось одновременно и расцеловать его, и отколотить первым попавшимся под руку тяжелым предметом. Вся гигантская куча проблем, которые Нермин не могла выкинуть из головы с самого своего пробуждения, плавно отъехала на второй план, и стало зло, жарко и весело. Как будто не было на свете ничего важнее этой глупой, бессмысленной и беспощадной словесной потасовки, которую было так обидно прекращать. Но выбора не было, и, кажется, Неджет тоже это понимал.

— Садись, хватит уже. Если есть не хочешь, давай хоть чаю попей. Ты же так в голодный обморок свалишься.

— Дай мне конфеты, — попросила Нермин, изобразив самый скромный вид, на который была способна. Весь поселок переимел, значит? Вот твари. — Пожалуйста, если можно. И вообще, то, что про меня там болтают…

— Полная фигня, до которой мне нет дела. Долго ты собираешься конфетами питаться? Диабет заработаешь.

— Не могу я есть, мне таблетку от горла надо.

Он со вздохом придвинул к ней вазочку со сладостями.

— Ну, раз уж ты такая вежливая, не буду издеваться. Отец твой, как я понял, сожалеет о том, что тебя незаслуженно обидел, и готов взять свои слова обратно.

Нермин невольно усмехнулась.

— Он так никогда бы не сказал. Слов таких не знает.

— Ну я тебе примерное содержание разговора передаю. В общем, он в город к тебе ехать собирается после работы. Я ж ему задвинул, что ты у подруги.

— Блин, зачем ему это надо? Что ты ему на это сказал?

— Ничего не сказал, я типа тебя туда проводил, и на этом моя роль закончилась. Ты не пугайся, он, кажется, и правда мирно настроен. Наверное, ночью не было времени все как надо обдумать, вот и наговорил, что первое в голову пришло.

— Мне от этого не легче, — мрачно усмехнулась Нермин. — И на мирный настрой его мне плевать.

— Вот сама ему об этом и скажешь, когда увидишь. Я отдохну немного, если ты не против, а потом в город поедем. Он тебе позвонит, скорее всего, там договоритесь, где встретиться. Не спорь только, ладно? Так у тебя будет возможность на глаза ему показаться и объяснить по-нормальному, что там у вас было. Глупо будет терять сразу всех родителей скопом, согласись. И еще, ты уж прости, но сегодня я тебя к подругам не отпущу. А может, и завтра. Ты же не хочешь, чтоб я за тебя беспокоился?

— Еще раз тебе говорю, я с отцом общаться не собираюсь.

— И в аптеку заедем, тебе что-нибудь от горла купим, и маме мне надо лекарства забрать, — как ни в чем не бывало продолжил строить планы Неджет.

Покончив с едой, они перебрались в зал, совместными усилиями привели диван в порядок, устроились на нем практически бок о бок и уставились в телевизор, болтая о разных малозначительных вещах. Нермин была категорически против встречи с отцом, но спорить ей больше не хотелось. После все-таки выпитого чая стало тепло и уютно. Или, скорее, это согревала мысль, что можно со спокойной совестью застрять у Неджета еще на денек-другой, раз уж он так настаивает. Нермин было просто, спокойно и хорошо, будто происходящее повторялось в тысяча первый раз, и в тысяча первый раз она слушала рассказ о том, что начальник опять прифигел, что придется выйти в выходные, а заплатят три копейки, потому что тачка хозяйских знакомых. Она помалкивала, изредка вставляя пару подходящих по смыслу реплик, а Неджет радостно кивал в ответ, будто услышал что-то невесть какое умное — или невесть какое знакомое.

В какой-то момент Нермин неприятно кольнула мысль, что, наверное, он всегда делал так, когда жил с женой: приходил на обед и рассказывал о делах, а Асель поддакивала, как положено хорошей супруге. Правда, задуматься об этом как следует она не успела: очередную историю Неджета прервал телефонный звонок. Звонил отец, и пришлось все-таки договориться с ним о встрече, обдумывая каждое свое слово под многозначительным пристальным взглядом. Разговор получился коротким и мучительно неуклюжим. Отец, разумеется, не извинился и не сделал попытки объясниться или взять свои слова обратно, но вина пропитывала каждый звук его голоса, так что под конец Нермин захотелось самой попросить у него прощения. Извини, что тебя заставили на меня наорать. Это я виновата. Она, конечно, могла послать родителя подальше или и вовсе не взять трубку, но слова Неджета въелись ей в подкорку и поменяли там что-то, скрепив эмоции узлом из трезвого расчета. Как бы там ни было, надо, чтобы хоть кто-то остался на ее стороне. Не время теперь разбрасываться обломками — мало ли, вдруг что пригодится.

Было пасмурно, но влажный воздух прогрелся и покачивался над деревьями липким душным маревом. Налетавшие время от времени порывы ветра осыпали лобовое стекло каплями с мокрой листвы, задували в салон запах пропитавшейся влагой земли. Нермин смотрела на проплывавшие мимо дома, увешанные неизменными спутниковыми тарелками, и думала о предстоящей встрече с отцом. Они катастрофически опаздывали: Нермин пришлось потратить кучу времени, чтобы хоть как-то замазать синяк, а Неджет, видимо, вообще имел привычку растягивать свои сборы на катастрофические сроки, и она удивлялась про себя, как он умудряется приходить вовремя на работу. Если, конечно, действительно умудряется. Впрочем, это казалось даже милым: бесконечные поиски той самой идеальной футболки и джинсов, которые бы к ней подошли, а потом подходящих по цвету носков.

Нермин с недоумением и досадой заметила, что стала слишком внимательна к внешности Неджета и подмечает теперь то одну, то другую черту его облика так, будто видит его впервые. Она думала о том, что никогда по-настоящему не разглядывала родственников: привыкла к ним как к чему-то постоянному и неизменному, принимала их лица и фигуры как данность, запомнив раз и навсегда и перестав придавать значение деталям. Таким для нее до недавнего времени был и Неджет: привычно-полустерто-незамечаемым. Она обращала внимание на одежду, на обувь — на то, что менялось, — но никогда не замечала, что у него родинка на левом виске и рядом с ней небольшой шрам. Или что его глаза не черные, как ей всегда казалось, а темно-карие, и на солнце он забавно щурится, а когда пытается поддеть ее, то по-девчачьи кокетливо опускает ресницы. Или что на него приятно смотреть, особенно если он чем-то занят или задумался. Нермин все это не нравилось: было неловко, как будто она подсматривает за Неджетом в замочную скважину, узнавая то, что ее не касалось и не должно было касаться, но остановиться она не могла. Это случалось будто само собой: цельная картинка дробилась на кадры, сыпалась деталями от паззлов, заставляя пристально разглядывать каждую в поисках нового и интересного.

До тех пор, пока не просыпалась тревожно-нервная совесть, чтобы напомнить о том, что все это вообще-то не навсегда, и нечего так пялиться, и привыкать не надо — а ведь к хорошему быстро привыкаешь. «Зачем ему это все? Он же поиграется как с куклой и пошлет лесом-полем, — крутилось в голове надоедливое бормотание внутреннего голоса. — Тоже мне, супермен-герой-спаситель. Делать нечего больше или нянчиться не с кем? Сестренкины дети надоели, однако, а своих не нажил, вот и возится со мной, только что подгузники не меняет». Нермин досадливо вздыхала, отгоняя дурные мысли. Ей-то что? Пусть развлекается, гоняет машину, жжет бензин, переводит на нее мамкину еду и свою зарплату. Надо радоваться, пока можно. Несколько дней, может, недель, если повезет, и больше такого не будет. Придется болтаться по друзьям-подругам, а потом снимать угол и впахивать на первой попавшейся подходящей работе. Точнее, на такой, на которую ее, косорукую и ничего не умеющую, возьмут. Прощай, веселая молодая жизнь, здравствуй, день депрессивного сурка. Вот почему девки так рвутся выйти замуж, хоть там ни черта не курорт: за компанию с мужиком выжить легче. Но свяжись с Ромкой или каким-нибудь еще подобным типом, и уют будешь создавать сама на съемной квартире, а если сильно не повезет, на свекровкиной кухне под чутким присмотром, и забудь про поездки в город — раз в месяц в супермаркет за жратвой, тоскливо поглядывая в сторону парка. Хотя потом дети пойдут, и можно будет сидеть на скамейке, болтая с прохожими, пока папаша катает выводок на аттракционах… Куда ни плюнь, тоска, беспросветно-зеленая, как простудные сопли.

Нермин периодически чувствовала на себе заинтересованно-вопрошающий взгляд Неджета, но не подавала вида, что замечает его внимание, и не говорила ни слова. Захотелось переложить на него часть ответственности за собственное подпорченное настроение: вот чего молчит как партизан, вместо того чтобы развлекать даму беседой. Мимо, наконец, поплыли полуразрушенные корпуса бывшего завода, закрытая территория которого вплотную примыкала к городским окраинам. Отец и мать при виде них всегда обменивались парой слов про то, как было здорово при коммунистах, и как сейчас все продали, а что не продали, то само развалилось. Неджет перехватил взгляд Нермин, изучавшей выбитые окна и матерные надписи на стенах, и удивил ее: сказал, что каждый раз думает, что эти развалюхи давно пора снести и построить там что-нибудь прикольное. Здоровенный парк, например, или жилой квартал с дешевыми квартирами. Нермин схватилась за подброшенную тему. Они немного поговорили о том, как не хватает в этих краях зелени, о том, что даже стремная халупа в их заштатном поселке стоит, как хвост от самолета, и что на квартиру в городе придется копить тремя поколениями, и то пожить в ней не успеешь, разве что в крематорий торжественно поедешь из собственной хаты, когда выплатишь все кредиты. Обычная болтовня молодежи, мечтающей о лучшей доле, но с Неджетом каждое слово звучало по-новому, будто бы интереснее и важнее.

— Знаешь, я так мечтаю в город переехать, — разоткровенничалась Нермин, хотя Неджет ни о чем напрямую не спрашивал, только вставлял время от времени подходящие слова. — Родителям говорила столько раз, пока это все у них не поехало, давайте нашу хату продадим и купим тут, хоть на окраине. Ну меньше будет, но куда нам три комнаты? В колледж вон гнали поступать. Я не против вроде как, но как туда ездить, скажи, да? Общагу могут и не дать, пошлют, мол, живешь близко, садись на автобус и пили. Ты прикинь, каждый день ездить? И работать куда потом? В любом случае, снимать что-то придется. Так нет, уперлись, бабушка тут, выросли тут. А то, что в поселке тухляк, и папе уже с десяток лет зарплату не повышали, это никого не колышет.

— Я тоже уезжать собирался, — кивнул Неджет, вклиниваясь в поток машин, съезжавших с кольца на широкую дорогу, вдоль которой тянулись однотипные не то офисные, не то еще какие тоскливо-безликие здания, блестящие темно-зелеными стеклами. — Собственно, мне армия для этого и была нужна. Универ это хорошо, конечно, но не настолько, чтобы сразу на работу в хорошее место взяли. Не так, как папа с мамой говорили: учись, сынок, с руками тебя, такого умного, оторвут. Ну умный, допустим, только сколько их, умных таких? Со всей округи сюда едут. У отца знакомые были, кто мог потом помочь, но без армии по-людски не устроишься. А за сто баксов пахать я не собираюсь. На квартиру бы нам, конечно, сразу не хватило, поснимали бы первое время, а там эту продали и накопили. А теперь не знаю, как, половина моя, а куда ее, эту половину? Тем более, на отцовские деньги все куплено, он хоть и говорит, забирай, и еще тебе добавлю, да не хочу я так. У них еще мелкий и сестра с детьми, муж там есть, но… Да и не хотят они, чтоб я в город переезжал. В общем, ты поняла.

— Куда уж понятнее, — усмехнулась Нермин. — Так и проторчим в поселке до пенсии, а потом будем на лавке сидеть и сплетничать. И сериалы целыми днями смотреть.

Она должна была встретиться с отцом в парке. В том самом, куда он всю ее сознательную жизнь возил их с матерью есть мороженое и сахарную вату, кататься на аттракционах, которые сначала казались Нермин сказочно-волшебными, а потом развалюшно-убогими и смешными, и плавать по неглубокому зеленому озерцу на лодке. Последний раз Нермин была в парке с родителями во время отцовского триумфального возвращения от любовницы. Едва обстановка дома перестала напоминать затишье после бомбежки, отец радостно заявил, что пора восстанавливать семейные традиции, посверкал перед носом у Нермин открытым лопатником и сказал, что они едут в город ни в чем себе не отказывать. Она не отказывала — в строго и раз и навсегда определенных границах, потому что наизусть выучила все немногочисленные выражения отцовского лица: это купи, это можно, а вот это дороговато, а вот в этом ты пойдешь куда-нибудь только через мой труп. Мать тоже что-то себе покупала: сумочку, бусики, привычно скромничала, напоминая, что скоро платить за квартиру, что газ подорожал, и вообще, зачем было тащиться в этот магазин, тут же всегда все так дорого, но раз уж приехали, купи-ка мне вот эти босоножки, Ахмет. Все как всегда, надежно-предсказуемо, скучно и немного по-лохански, потому что они были не то что бедные, а небогатые, и надо было постоянно думать то о мясе, то о текущем кране, то о предстоящих заготовках, но Нермин мирилась с этим, потому что не знала ничего другого.

После магазина был парк, пропахший горячей кукурузой и сладким застревающим в горле запахом сахарной ваты. Нермин смотрела на родителей с чувством снисходительного превосходства, думая, что куда веселее было бы сейчас пить пиво с Диной и Верой, а не шататься по выученным наизусть дорожкам, но все равно, что-то есть в этом такое… Старое, доброе, хорошее. Которое не продлилось долго и, видимо, закончилось раз и навсегда. Теперь в парк Нермин возили Слава с Динкой, когда был бензин, и они застревали в пивнушке, ели шашлыки и хохотали, и это тоже было по-своему весело.

Неджет остановился неподалеку от ворот парка, покружив несколько минут в поисках свободного места: несмотря на будний день и не слишком хорошую погоду, народу было полно. Нермин нервно вертела в руках телефон, думая, позвонить отцу или сразу идти на условленное место: большой фонтан в центре, где они всегда договаривались встретиться, если кто-то из них терялся на прогулке. Неджет со вздохом опустил руку на ее запястье и мягко сжал.

— Ты не психуй так. Я понимаю, что тебе не очень хочется идти после такого, но… Ты же сама понимаешь, что хуже сделаешь, если удерешь.

— Кому хуже-то? — вскинулась Нермин, но ладонь, замершую на ее руке, не оттолкнула: так было хоть немного спокойнее. — Ты сам не понимаешь, что это ни ему, ни мне не сдалось? Может, он вообще доволен был, что со мной поссорился и все, больше ничего не надо.

— Он бы тогда мне не звонил и не спрашивал, где ты и что с тобой, наверное.

— Он изображает. Так же, как я изображаю, как мать изображала, пока не надоело. Все это фигня, Неджет, и я вообще не пойму, зачем ты меня заставил сюда ехать.

— Я тебя не заставлял, — сказал он после паузы. Пальцы разжались и убрались в сторону, оставив на коже Нермин фантомный теплый след, остывший до обидного быстро. — Я просто сказал, что это в твоих интересах, а согласилась ты сама. Так что…

— Я пойду, — перебила она с деланной бодростью, решив, что глупо будет продолжать спор ни о чем. Раз уж они притащились в такую даль, делать нечего. — Подожду, может, он и не появится. Ты же здесь будешь, да?

— Здесь. Если придется перепарковаться, позвоню или напишу, — сказал Неджет и уткнулся в телефон — ему пришло какое-то сообщение.

Нермин прошла через главные ворота и запетляла по выложенным плиткой дорожкам, с невольной настороженностью поглядывая по сторонам. Вечерами в парке обычно собиралась многочисленная молодежь, а днем дорожки и скамейки заполняли старики и родители с визжащими и выпрашивающими какую-нибудь ерунду детьми. Приходилось постоянно уворачиваться то от колясок, то от летящих навстречу самокатов. Нермин сердилась, с каждой минутой чувствуя себя все более неуютно. Сколько они с отцом не виделись? Два месяца, три, дольше? Дольше. Зачем ему понадобилось приезжать, если до этого его вполне устраивали телефонные разговоры, без которых он, впрочем, тоже неплохо обходился, потому что были дела поважнее? Полная чушь все эти попытки изобразить, что все осталось как раньше, что их вообще что-то еще связывает: отца-молодца, допустившего вселенскую несправедливость, и разобиженную, но послушную дочь, которая бежит к родителю по свистку, как дрессированная псина. Принеси-подай, иди нахуй-не мешай. Кому нужна эта показуха? Уж точно не ей, и, сколько бы Неджет ни переобувался в полете, говоря, что она сама поехала, ничего этого не было бы без его уговоров. А ведь так еще глупее: она слушается мать, отца, Неджета, подружек — вообще всех подряд, куда ткнут пальцем, туда и идет, потому что сама не знает, что ей нужно и как нужно. И отец, видимо, тоже не знает.

Смотреть на него было странно. Наблюдать издали, притаившись за колючим кустом шиповника, как выследивший цель снайпер. Чувства вспыхивали в груди одно за другим, будто выстроившись в очередь. Недовольство. Радость. Грусть. Обида. Злость. Страх. Удивление. Радость. Нермин утерла платочком взокший лоб, зачем-то пригладила стянутые в конский хвост волосы. Отец стоял у фонтана столбом, смотрел в противоположную сторону, напряженно выпрямившись, будто в почетном карауле на каком-нибудь параде. Он был высокий и худой — похудел еще больше и еще сильнее загорел, и белая рубашка в клеточку вспыхивала неестественно ярким пятном в проглядывавших лучах солнца. Вырядился к ней так, как раньше ходил только в гости к дяде Пете, которого терпеть не мог, но все равно терпел, и это было обидно. Нермин вывернула из-за куста, зашагала вперед, гордо задрав подбородок. Не дойдя до отца нескольких шагов, остановилась и чужим, ломко-хрупким голосом окликнула.

— Папа!

Он обернулся, вздрогнув от неожиданности, шагнул вперед, расставил руки, будто хотел ее обнять, но тут же застыл на месте. Не то передумал, не то ждал, что она сама подойдет, не то… Черт его знает. Нермин нервно, криво улыбнулась и пронаблюдала за тем, как на лице внимательно на нее смотревшего отца появилось озадаченное выражение. Он все-таки сделал последний несчастный шаг и неуклюже, твердо ткнул пальцем в ее скулу.

— Это мать тебя так что ли?

Нермин, поморщившись, отодвинулась, чувствуя себя так, будто ее как минимум шарахнули током. В груди завертелся водоворот, на дне которого вспухла и поползла в стороны, сжирая без того хилую выдержку, гигантская черная дыра.

— Ага. Уже проходит.

Отец досадливо махнул рукой, отвернулся, прикусывая нижнюю губу — так, как делал всегда, когда злился или нервничал, но этого нельзя было показывать. Нермин помнила все, все, до последней черточки, и это въедалось в нее больным, горьким ощущением неправильности происходящего. Будто все только дурацкий сон, и не было никаких теток с их сыновьями, и мать не сжигала фотки, и вообще ничего не было.

— Я утром заезжал туда, — сказал отец, старательно изучая бордюр. — Поговорил с твоей матерью.

Твоей. А что, у тебя есть чья-то еще? Может, целый гарем из чьих-нибудь бывших баб?

— И?

— Она так больше не будет.

Нермин не сдержала издевательской усмешки.

— Правда что ли? Так и сказала? Прям от сердца отлегло.

— Никто же не знал, что она такое устроит. И вообще, я еще раз подумал, нечего тебе там оставаться. Я вещи твои забрал, какие она в сумку натолкала. Давай, пошли, я тебя завезу и на работу поеду. Отпросился я, но мужики там с Камазом возятся…

— Подожди, подожди, я что-то ни во что не въехала. Куда поехали? Куда завезешь?

Он нахмурился. На переносице обозначилась глубокая морщина, которой там раньше совершенно точно не было, как и седины, протянувшейся паутинными нитками через прилизанную челку. А еще не было усов, которые ему вообще не шли, и раньше он прекрасно об этом знал. Вроде бы…

— К себе завезу, куда еще. Где живу. Как раз… Познакомишься. Там мальчик, в пятом классе учится, хороший. И утята. Маленькие такие, желтые. Помнишь, ты у мамы всегда их кормила, как приходили?

Нермин слушала молча, слишком обалдевшая, чтобы выдумать хоть что-нибудь подходящее к случаю. Отец никогда не говорил при ней раньше о том, куда ушел и как там жил, она и имя этой самой любовницы знала по многочисленным слухам, а теперь… К себе, мальчик, утята. Ну какие, к хренам собачьим, утята?

— Я никуда не поеду, — сказала она, наконец, сглатывая тут же накатившие слезы.

— Ты не обижайся на меня, я же не знал, что у вас там на самом деле было. Думал, ты дуркуешь как всегда. Ночь-полночь, мать звонит, орет… Потом с Адилем поговорил, с Неджетом, с соседкой… Давай, короче, поехали, там комнату приготовили, маленькая, правда, но трогать тебя никто не будет. Это же надо, пепельницей… А если б в глаз или в висок? Синяк такой.

Отец снова протянул руку, но коснуться Нермин не решился. Отдернул пальцы, будто от огня, и полез в карман брюк. Нермин неверяще распахнула глаза, увидев в протянутой к ней ладони зеленую бархатную коробочку.

— Вот, купил тебе.

— Что это?

— Ты бери, чего стоишь? Купил вот, ты же просила…

Нермин, покачав головой, все же взяла коробочку, щелкнула крышкой и увидела пару золотых серег, которые выпрашивала пару лет назад в качестве подарка на день рождения, но так и не выпросила. Вместо них подарили энциклопедию и плюшевого медведя, которые были убраны подальше в шкаф сразу же после торжественного вручения. А теперь это было как удар ниже пояса — подлый и болючий до невероятности.

— Ты зачем это? — пробормотала Нермин, захлопывая коробочку и против собственной воли вцепляясь в нее чуть не ногтями, до спазма сжимая ладонь. Подарок. Ей. Тот самый, что когда-то так хотела. На зарплату, урезанную из-за чужого щегла, которому надо покупать игрушки. Откупается? Да плевать. Продалась за сережки и за коробочку? Все равно плевать.

— Не нравятся? Давай съездим поменяем или еще купим, выберешь, какие сама хочешь. Я не знал просто, что купить, вот купил…

— Да нет, — перебила Нермин, натягивая на лицо жизнерадостную улыбку. — Нет, все нравится. Красивые. Просто зачем, у меня же не день рождения, и праздника никакого нет…

— Да я просто так решил… Ну что, идем? Или фиг с ним, с этим Камазом, давай сейчас по мороженому — хотя нет, ветер дует, простынешь. Шашлык будешь? Или пойдем на лодке покатаемся…

Он говорил и говорил, предлагал что-то, сам перебивал себя, а Нермин смотрела на него как сквозь пелену и думала. Что надо написать Неджету, что ни за что не поедет жить к мерзкой тетке и ее сыну, что пофиг на то, что пришлось выслушать ночью — мало ли, они с отцом и прежде ругались, и ничего страшного, и вообще, она сама позволила себе лишнего. Много о чем думала, и все без толку, потому что ни на одной мысли не получалось сосредоточиться. Слишком она была рада и слишком огорчена.

— Так что ты решила? — вдруг спросил отец, прервав сам себя на середине какого-то вопроса. — Машина у тех ворот стоит, что на Абая выходят, пойдем, а?

— Нет. Не могу я. Я с подругой уже договорилась, — затараторила Нермин. — Там все уже схвачено, пока у нее поживу, Серега со своими поговорит, работу найду, и съеду.

— У какой подруги? У Веры этой что ли, или кто у тебя тут в городе живет? У них же там народу полна горница людей. А Серега твой бандит из многодетных, что он найти может? Как ты одна будешь жить?

— Как все, так и я. Мне уже восемнадцать, я взрослая. Справлюсь.

— Давай я с Николаичем поговорю, пусть на комбинате тебе что подыщут. В столовую, может…

— Пап, ну какую столовую. В поселке платят мало, сам знаешь, и у вас работают все по сто лет, никто не увольняется. Куда меня там пристраивать?

Они спорили еще несколько минут: громко, перебивая друг друга и совсем так, как в прежние, нормальные времена, когда Нермин приходила в голову очередная безумная идея: сделать татуировку, проколоть пуп, покраситься в блондинку, пойти на выпускной в кружевном платье с огромным декольте… Так, будто никто не находил себе другую бабу, не уходил и не бросал ее одну с поехавшей крышей матерью. Нермин старалась не обращать внимания на то, что отец избегает рассказывать ей какие-нибудь еще подробности — не сказал даже, на какой улице теперь обитает, хотя она и без того прекрасно знала, потому что знал весь поселок. Она говорила, четко, уверенно, доказывая собственные слова так, что не подкопаешься. Будет лучше жить сразу в городе, ей же учиться, она обязательно поступит. Пусть отец не переживает, и бабушке с дедушкой пусть скажет, чтоб не переживали. Как совмещать учебу с работой? А что сложного? Так же, как все, остальные же как-то совмещают. Выкроит денег и оплатит учебу? Будет здорово, но пусть сильно не напрягается, она выберет что попроще, все равно сейчас на диплом никто не смотрит. Идеальный план, круче, чем предвыборные программы у депутатов, и такой же невыполнимый, но об этом никто из них двоих не сказал вслух.

Наконец, отец сдался, видимо, решив, что пока и на этом хватит, а потом он все равно ее уговорит, а Нермин порадовалась тому, что она такая хорошая дочь и замечательная врунья. Придумала даже, что Верин Женька ждет ее у главных ворот, забрала у отца сумку и успела послать Неджету сообщение, чтоб на всякий случай отъехал подальше, потому что незачем светиться. Отец, разумеется, вызвался проводить ее до выдуманной Женькиной машины, но, к счастью для Нермин, ему позвонили, когда они уже шли к главным воротам, и, судя по всему, в срочном порядке вызвали-таки на работу. Его всегда вызывали: то ли потому, что он был хорошим мастером, то ли потому, что остальные лучше умели находить отмазки. Нермин решительно отправила отца на работу, попрощалась, чмокнув его в щечку, и проследила за ним, пока он не скрылся за поворотом. Потом перекинула оставленную ей сумку с вещами через плечо и пошла искать Неджета.

К облегчению Нермин, Неджет не стал ни о чем ее расспрашивать. Вышел, когда она подошла к машине, забрал у нее сумку и поставил на заднее сидение, потом помог ей сесть и вручил запотевшую бутылку чая Липтон. После нескольких глотков убийственно сладкой и такой же холодной жидкости стало немного легче — самую малость, но, по крайней мере, сердце уже не колотилось так, будто собиралось проломить ребра.

— Вот блин, где мои мозги были. Тебе же холодное нельзя. Точно ангину заработаешь, — озадаченно протянул Неджет, садясь за руль, и отобрал у Нермин бутылку.

— Сигарету дай, — хрипло проговорила она, откидываясь на сидение. Неджет неодобрительно покачал головой, словно убедился, что его опасения подтверждаются, но спорить не стал: безропотно достал пачку из кармана и помог прикурить.

— Погода дурацкая какая-то. В кофте жарко, а в футболке холодно будет. Как бы уши завтра не заболели, — сказала Нермин, вдыхая одну порцию дыма за другой.

Она понимала, что Неджет обо всем сделал свои выводы, так что бесполезно пытаться сохранить хорошую мину при плохой игре, да и не надо это никому из них — ни ему, ни ей самой, но все же старалась. Улыбалась, как будто встреча с отцом ее порадовала, а не выпотрошила до самого позвоночника, несла чушь о погоде, о природе, о том, как мало на автокомбинате рабочих рук и как много в парке маленьких детей. Молчать было трудно — почти невозможно, но, чем больше Нермин говорила, тем сильнее ей казалось, что вместо одних слов из ее рта вылетают совсем другие, несчастные, горько-слезливые. Лишний раз доказывающие, какая она бесхребетная, жалкая и никому не нужная. Послать отца подальше, высказав ему все, что на самом деле думает и о нем, и о его новой-совсем не новой семье, развернуться на пятках кроссовок и уйти в закат? Правильно и красиво, да, но… Но совершенно не выполнимо на практике. Не для такой, как она. И Неджет это знал. Все-все знал и про нее, и про отца, и про мать. Они оба знали, но у нее хватило тупости начать спорить и делать вид, что она вся из себя гордая и самостоятельная, а у него — сдержанности, чтобы ей подыграть.

— Да, мне в машине жарко стало, а окно откроешь, и сразу тянет по спине. Вот пошел в магазин, попить купил. Чай этот, конечно, моча старого индейца, но он хотя бы не газированный, а то остальное вообще пить невозможно, — ответил ей Неджет, и Нермин узнала свой собственный наигранно-беспечный тон. — А за уши ты не переживай. Мы же в аптеку с тобой собрались, да? Если ты не передумала, конечно. Там и капли от ушей купим. На всякий случай.

— Да не надо мне капли, — усмехнулась Нермин, немного удивленная его вопросом про то, передумала она или нет. Будто не про аптеку разговаривали, а про какой-нибудь подпольный бар. Она выбросила сигарету в канаву, на дне которой журчала вода, и застегнула ремень безопасности. — Давай, поехали уже, где там твоя аптека.

— Не моя, а мамина, — усмехнулся Неджет. — Я еще не настолько больной. А у нее давление, а там лекарства всякие… Говорит, дешевле, чем в поселке, и такие, каких у нас нет. Вот, езжу, забираю. Адиль не может, вечно то на работе, то друзья припрягут. Папу тоже не заставишь, он у нас в город не любит ездить. Говорит, гоняют тут все, как дураки.

Неджет продолжал говорить — рассказывал про то, как Адиль устает на работе, как сестра приводит детей на выходные, а те вечно прячутся в саду так, что хоть с собаками их ищи, потом еще какие-то глупости — и ненавязчиво пытался втянуть Нермин в разговор, но она почти не реагировала. Здравый смысл настойчиво подсказывал, что не надо портить Неджету настроение своей кислой рожей: если ей хотелось показать, как все плохо, то у нее уже был прекрасный зритель в виде отца, а теперь поздно изображать вселенскую скорбь, — но Нермин ничего не могла с собой поделать. Наконец, Неджет припарковался у пятиэтажки, на углу которой была та самая аптека. Нермин ждала, что он оставит ее в машине, но Неджет открыл пассажирскую дверь и приглашающе протянул руку.

— Я думала, ты сам сходишь, — растерянно сказала она, однако дальше спорить не стала и послушно выбралась на улицу. Неджет пожал плечами и легонько подтолкнул ее в спину.

— Чего тебе тут сидеть, киснуть? Пошли, хоть обстановку сменишь.

— Поход в аптеку это такая офигенная смена обстановки? — невольно улыбнулась Нермин. — Вот если б мы с тобой в кафешку завернули, это да.

— Можно и в кафешку, — ответил он, тоже улыбаясь. — Я тут недалеко, кстати, очень классное место знаю. Тебе там точно понравится. Но сначала давай с делами разберемся.

Нермин смущенно кивнула — не хватало еще, чтоб Неджет решил, что она напрашивается на развлечения сверх намеченного им плана — и зашагала к крыльцу аптеки. Неджет тут же оказался рядом, подцепил ее локоть, и дальше они пошли рука об руку. Нермин не сдержала удивленного возгласа, который Неджет то ли не расслышал, то ли нарочно проигнорировал. Его жест был не только абсолютно ненужным, но и довольно странным. До сих пор он не притрагивался к ней без особой надобности, будто приберегая прикосновения как аргументы на какой-нибудь крайний случай, а теперь Нермин болталась у него под боком, как малое дитя при строгой матери. Или, скорее, как собачонка на коротком поводке. В аптеке странности продолжились. Сидевшая у кассы девушка — симпатичная стройная казашка — при виде посетителей вскинулась, будто ее застали за чем-то предосудительным, отложила телефон и вытянулась в струнку, разгладив подол белого халата. Взгляд подведенных карандашом глаз резанул по лицу Нермин, заставив ее вздрогнуть от неожиданности: столько в нем было не то удивления, не то злости, не то любопытства — не то всего сразу. «Что за ерунда? — подумала Нермин, невольно прижимаясь к боку Неджета. — Выпучилась, как в цирке… Может, синяк заметила? Сейчас еще подумает, что это он меня приложил…»

— Добрый день, — поздоровался Неджет непривычным Нермин, каким-то слишком уж старательно вежливым тоном. — Как поживаешь?

Девушка улыбнулась, но улыбка вышла какая-то нехорошая. Она так и не сводила глаз с Нермин, одну за другой процарапывая в воздухе горящие неприязнью линии. Нермин выпрямилась, вскинула подбородок и вперилась в бледное хорошенькое личико таким же вызывающе-наглым взглядом. Ах, тебя что-то не устраивает? Ну давай рассказывай, что, если, конечно, не ссышь. Неджет больно свел пальцы на руке Нермин. Она вопросительно взглянула на него и, получив в ответ полный игнор, протестующе дернула плечом. Бесполезно — хватка не разжалась. На всю эту драматическую сценку ушло не более десяти секунд, а Нермин чувствовала себя так, будто ее заставили пробежать кросс.

— Мы за заказом пришли, — снова подал голос Неджет. — Ты написала, что все готово.

— Да, да, все собрали, что ты просил, — сказала аптекарша, опомнившись, изобразила улыбку и торопливо добавила: — У меня все хорошо, вот последний день перед выходными дорабатываю. Как у тебя дела? Как мама себя чувствует?

— Все хорошо, и мама получше, спасибо, — ответил Неджет все так же светски-вежливо. — Эти таблетки, которые ты последние посоветовала, подошли ей, говорит, давление уже не скачет, и голова меньше кружится. Спасибо тебе за помощь.

— Всегда пожалуйста, — кивнула девушка. — А заказ твой пришел, Неджет, утром еще. Я тебя пораньше ждала, но ничего, мы до восьми, сам знаешь. Собирали в этот раз почему-то медленнее, а так я бы тебе еще вчера позвонила.

— Да ничего страшного, — пожал плечами Неджет, накрывая второй рукой уже порядком ноющую руку Нермин. — Вчера мы заняты были, а сегодня как раз по делам катаемся, вот по пути к тебе заскочили. На обратной дороге маме все отвезу.

Аптекарша кивнула и скрылась в подсобке. Нермин силой вырвала руку у Неджета и уставилась на него, широко раскрыв глаза. Он покачал головой и кивнул ей на дверь, дескать, молчи, пока не выйдем. Нермин отвернулась и отступила на всякий случай на пару шагов. Ее так и подмывало вылететь вон из аптеки и свалить куда глаза глядят. Спектакль, в котором пришлось участвовать по милости Неджета, был совершенно возмутительным, хотя она не совсем понимала, что именно происходит. Зато догадок было много — и одна гаже другой. Пока Нермин бесилась, аптекарша вернулась и пару минут объясняла Неджету какую-то ерунду по поводу содержимого пакета, который был у нее в руках. Тот кивал с преувеличенным вниманием, рассматривал что-то на наклеенных этикетках и даже записал в телефоне какую-то схему, которую ему настоятельно посоветовали озвучить маме. Когда болтовня стихла, Неджет взял пакет под мышку, и Нермин двинулась было к выходу, но оказалось, что представление еще не думало кончаться. Неджет поймал ее за рукав, притянул к себе и ласково поинтересовался, сильно ли болит ее горло. Нермин почувствовала, как от злости заполыхали огнем щеки. Только она собралась послать его куда подальше, как он обратился к аптекарше снова:

— Слушай, у нас тут такая оказия, горло сильно разболелось, боюсь, как бы не ангина. Можешь что-нибудь хорошее посоветовать, подороже?

Нермин перевела взгляд на аптекаршу. Та дерганым движением заправила выбившуюся прядь за ухо.

— К врачу бы лучше тогда съездить… Я только могу по лекарствам сориентировать, что лучше принимать. Если ангина, то антибиотик нужен. Температуры нет? У нас тут не жарко, а так покраснела что-то…

— Нет, температуры точно нет. Она не хочет к врачу, — сказал Неджет с каким-то подобием гордости. — Она у меня упрямая.

Аптекарша поправила воротник халата и протянула с задумчивым видом:

— Ну давай таблетки дам хорошие, для иммунитета. И спрей вот…

На прилавок одна за другой приземлились несколько коробочек. Неджет принялся изучать их так же внимательно, как до того этикетки на пакете. «Будто он что-то понимает в этих пилюлях, мудак, — подумала Нермин. — Ни за что не буду всю эту дрянь пить. Мало ли, вдруг отравить вздумает, сука… Интересно, кто это такая. Бывшая еще одна, что ли… И на какой хрен я с ним сюда поперлась? Он ведь все это заранее придумал, сволочь».

— А он нормально обезболивает? — выспрашивал Неджет. — А таблетки эти как, до еды или после? А для желудка не вредно?

Через несколько минут, когда Нермин начало казаться, что еще вопрос, и они на пару с аптекаршей накинутся на Неджета с кулаками, он, наконец, утихомирился и рассчитался за долбаные коробки. В довесок к пилюлям и брызгалкам от горла он прикупил мазь от синяков, но, к несказанному облегчению Нермин, не стал объяснять, что собирался лечить фингал у нее на физиономии, потому что она, такая упрямая, ни в какую не хочет показать свою ранку доктору. Мило попрощавшись с криво улыбавшейся девицей, Неджет пошел на выход, явно показательно распахнув двери перед Нермин.

Нермин чувствовала себя конченой идиоткой, которую взяли и цинично использовали в каких-то не вполне понятных, но явно отвратных целях, и спускать это на тормозах она не собиралась. Самым правильным и разумным было послать Неджета куда подальше — лучше прямо перед носом у его скисшей собеседницы, или потребовать объяснений, чтобы повертелся, как уж на сковородке, и тоже почувствовал себя дураком, но она молчала. Когда они сели в машину, Неджет затолкал лекарства в бардачок и повернулся к ней.

— А ты чего не пристегиваешься? Помочь?

— Ты б еще гондоны купил и смазку. Ну, для полного эффекта, — процедила Нермин сквозь зубы, отшвыривая от себя снова протянувшиеся к ней руки.

— Для полного эффекта надо было витаминки для планирующих беременность, — сказал он с ухмылкой. — Но, по-моему, все и так было круто. Ты не согласна?

На это Нермин не смогла ответить ни слова: была слишком занята тем, что размазывала по щекам покатившиеся градом слезы. Это было уже, черт его дери, слишком. Вот только зачем и почему сейчас, после того, как она кое-как пережила без сердечного приступа встречу с папашей?

— Ты за что со мной так?

— Давай только без драм, ладно? — холодно сказал Неджет, пошарился в бардачке и бросил ей на колени упаковку бумажных платочков. Потом завел машину и вывернул на дорогу, вклиниваясь в собиравшуюся пробку. — Слушай, ну надо было так. Мы же с тобой друзья, я тебе помог, ты мне тоже помогла. По дружбе. От тебя ничего не убыло, тебя она не знает, так что…

— Не думала, что ты такая тварь, — проговорила Нермин, невидяще пялясь в лобовое стекло. — И как хорошо все придумал, в город прокатимся, в аптеку заедем… Позаботился, хуле.

— Я не понял, что тебя не устраивает? — спросил Неджет, слишком резко выворачивая руль — соседняя машина разразилась визгом клаксона. — К отцу тебя свозил, лекарств тебе купил…

— Засунь себе свои лекарства знаешь куда? — прошипела Нермин. — Останови здесь. А то на ходу выйду.

— Тут тебе не наше захолустье, чтоб я по первому твоему чиху посреди дороги останавливал. Прекрати истерить, а? Я вообще не понимаю, на что ты так разобиделась.

— Ни хрена себе, не понимает он. Ты специально меня сюда приволок, специально в эту вонючую дыру с собой потащил и устроил там сраный цирк со мной в главной роли, и после этого ты реально не понимаешь, в чем дело? Кто это такая, а? Очередная бывшая баба? Любовница? Это до жены или после?

— А тебе так любопытно? С подружками сплетничать не о чем больше?

— Имею право знать. Неджет, а тебе не проще было шлюху снять? Чтоб накрашенная там, на каблуках. Для полного эффекта. А, поняла. Ты сэкономить решил. Чтоб денежку не платить, да? Какая же ты свинья все-таки. Правильно про тебя говорят…

Неджет свернул в какой-то проулок, попетлял среди домов и остановился в тени под деревьями. Однако только Нермин собралась воспользоваться моментом и выскочить на улицу, как он щелкнул кнопкой и заблокировал двери. Нермин неверяще уставилась на него, окончательно сбитая с толку и испуганная, и он заговорил: на этот раз мягко и просительно.

— Послушай, ну зачем так реагировать? Сядь, посиди спокойно, послушай меня, я тебе все объясню. Убежать всегда успеешь, да еще и с собой у тебя вряд ли деньги есть. Куда пойдешь, пешком до поселка?

— Открой машину, я выйти хочу, — пробормотала Нермин, тщетно пытаясь заставить голос звучать ровно. Ее нехорошо, лихорадочно потряхивало, ладони взмокли, а в голове назойливо болталась мысль о том, что они заехали на какой-то богом забытый пустырь, и в случае чего ори-не ори, никто не услышит. Нермин отмахивалась от нее, напоминая себе, что рядом с ней не кто-то там, а обычный, привычный и еще недавно весь из себя добрый и заботливый Неджет, но это почему-то не успокаивало от слова совсем. Тут-то припомнилась и забитая чужими вещами комната, и слова матери о том, что Аселе повезло смыться вовремя, и слишком сильно сжавшиеся на руке пальцы…

— Нермин, ты чего так разнервничалась? Зря я, конечно, тебя туда потащил, ты и так из-за отца напереживалась.

— Серьезно? — протянула она. — Ну надо же, какое искреннее раскаяние.

— Слушай, я ничего такого не сделал. Давай домой поедем, чаю попьем, отдохнем, и ты мне все свои претензии спокойно выскажешь, а я послушаю.

Нермин протестующе замотала головой, снова уходя от его попытки схватить ее за руку.

— Двери открой, пожалуйста. Мне так не нравится. Душно.

— Там ветер холодный, простынешь. Сама же сказала. И еще, не я начал угрожать на ходу выскочить, да? Давай ты успокоишься, и мы нормально поговорим.

— Я спокойная. Открой двери.

— Открою окно. Со своей стороны. Устроит? Неужели ты реально меня так боишься? Я тебе за эти дни что-то плохое сделал? По-моему, все было наоборот так, как тебе лучше, или нет?

— Давай не будем с темы на твои бесценные заслуги соскакивать. Ты мне вроде как обещал объяснить, какого хрена там было и с чего ты вообще решил, что меня можно вот так в качестве подставной бабы использовать, — выдохнув, сказала Нермин. Ветерок, задувавший в щель над приспущенным стеклом, холодил мокрые щеки. Неджет распаковал платочки, вытащил один и принялся вытирать ей лицо. Протестовать и отбрыкиваться больше не было сил, да и не хотелось бесить его лишний раз. Мало ли чего…

— Не плачь больше, пожалуйста. Я не хотел тебя расстраивать. И пугать не хотел. Ну неужели ты правда думаешь, что я могу тебе что-то плохое сделать? Просто не хочу, чтоб ты убежала без денег и вещей, больная и вся на нервах…

— Слушай, объясни, наконец, зачем тебе это было надо и почему ты так надо мной поиздевался, — настаивала Нермин. — Это просто трындец, так не делается, ты меня выставил черт знает кем…

Неджет не отвечал напрямую на ее бессвязную болтовню — тихо просил успокоиться и не нервничать. Ей же вредно, она устала, расстроена, да еще и болеет, ну зачем себя лишний раз изводить. Ничего же страшного не случилось, а девушку эту она больше не увидит… Скомканный платочек полетел Нермин под ноги, и по ее щеке еле ощутимо скользнули кончики пальцев. Прикосновения не успокаивали, но убаюкивали, окутывали пеленой, заставляя прикрыть глаза, наклонить голову под осторожными ласковыми руками и зависнуть в вакууме. Ни резких движений, ни громких звуков. Вот так просто, тихо, хорошо. Даже почти не страшно. Мягкое тепло ткани, пахнущей табаком и чем-то древесно-пряным. Крепкое плечо, удобно подставленное под ноющий лоб. Предупредительно-нежные пальцы, гладящие по волосам, легонько массирующие затылок, разминающие напряженные мышцы — и напрочь поехавшая из-за нервов, шуршащая шифером крыша. Нермин дышала часто, глубоко, с каждым глотком воздуха вдыхая терпкий, щекочущий запах близости. Пропитываясь им, послушно растворяя его в каждой мысли.

— Мама мне эту девочку все сосватать пытается. Понимаешь? — прошептал Неджет, обнимая ее еще крепче. — Поэтому и гоняет сюда за лекарствами, как дурака. Ой, мне вот то надо, вот это посоветовали… Если не поеду, начнется, у меня давление, у меня сердце, у меня голова… А я так не могу, понимаешь? Она дочка маминой подруги, которая меня с детства знает, и мне ну никак, Нермин. Не буду же я хамить ей… Она типа ждет, моя мама ждет, ее мама ждет… А я не могу и не хочу. Я жену свою люблю, мне никого больше не надо. Я ее ждать буду, сколько ей нужно, и менять ничего не собираюсь, но разве им докажешь?

— Ну вот устроил ты это. А теперь что будет? Хуже только сделал, — выдохнула Нермин практически ему в ухо и почувствовала, как он вздрогнул под ее руками — черт их знает, как они оказались у него на спине.

— Теперь она подумает, что я не один, поэтому и не подавал признаков жизни. Ну, к ней в смысле. Ты поняла. Разобидится, маме своей нажалуется, мол, тетя Роза сына сватает, а там уже все есть, место занято…

— А мать тебе что? Мозги же все вынесет. Выяснять начнет…

— Они ей вряд ли что-нибудь конкретное скажут. Просто разговоры эти свернут и все. А если что-то начнется, объясню, что с тобой приезжал, а эта типа невеста дура ревнивая, и все. Мама другую начнет искать, а пока найдет, я что-нибудь еще придумаю. Ты не представляешь, как мне мозги выносят. Про меня вообще болтали, что я педиком с армии вернулся, потому жена и свалила к первому попавшемуся…

Нермин двинулась, разрывая подзатянувшиеся объятия, хотя в груди болезненно-протестующе заныло. Чужая боль, выплеснутая ей на голову в этих откровениях, на которые она сама же нарвалась, выматывала остатки нервов. Теперь, помимо всего прочего, навалилось еще и гребаное чувство вины — перед ним, перед тем, с кого она десять минут назад требовала объяснений за нормальный такой косяк. Просто цирк шапито. Хотелось хлебнуть залпом водки и уснуть на пару суток, и чтоб все пошло на хрен большими шагами. Неджет, видимо, прочтя по ее лицу, что дело плохо, отодвинулся так далеко, как смог в закрытой машине, и уставился на пустую дорогу.

— Я правда не думал, что ты вот так отреагируешь. Ну да, не предупредил заранее, но ты бы могла на хуй меня послать, а так все как по маслу прошло.

— Могла бы и послала бы. Ну разве так делается? Получается, ты заранее это придумал, когда мы в город собрались, а я думала, ты со мной чисто по доброте душевной катаешься.

— Да, пришел в голову такой вариант. Я так до сих пор и не догоняю, тебе какая разница?

— Ты меня полной дурой выставил.

— Тебя-то с чего? Ее вот да, а тебя…

— Ну охренеть теперь. Практично ты все придумал, хуле. Слушай, а может, ты вообще со мной из-за этого и начал общаться? А я-то гадаю, почему ты вдруг ко мне такой добрый стал, лучше мамки с папкой.

— Серьезно? Вот, значит, какого ты обо мне на самом деле мнения? Ну ладно, раз ты нифига в мое хорошее отношение не веришь… А ты не практичная, Нермин? Тебе надо из дома смыться, и неважно, с кем и куда. С друзьями вечер поболталась, с Адилем ночь прокаталась, со мной теперь… Тебе удобно, есть где перекантоваться, кормят-поят, а остальное тебя не колышет, да? Дают, бери, а потом вали, чтоб счет не предъявили?

— Нормально. Ты меня обвиняешь что ли, что я в такой заднице оказалась и согласилась, чтобы ты мне помог? Еще и друзей моих и Адиля сюда приплел… Значит, ты мне счет собрался предъявлять? Что я тебе должна за ночевку и жратву с покатушками? Каждый раз тебе твою официальную девицу изображать, чтоб ты мог мамкины планы обламывать? Или, может, что посерьезнее?

— Ты на что намекаешь? — вскинулся он, и Нермин испуганно дернулась. — Ты за кого меня держишь вообще?

— По-моему, теперь ты истеришь, Неджет, — пробормотала она, старательно избегая его горящего злостью взгляда. — Я ничего такого тебе не сказала.

Он полез в карман за пачкой, закурил, едва не сломав сигарету, потом завел машину.

— Все, короче, поехали. Я уже и так слишком много о себе услышал.

— Я к тебе не поеду.

— Я тебя и не зову.

— Предупреждаю на всякий случай. Нормальные люди так делают обычно, ты же теперь в курсе, да? На Администрации меня высадишь, и досвидос.

— Не будешь больше общаться? — спросил Неджет отрывисто. Нермин молча покачала головой. До самого поселка никто из них не произнес ни слова.

Нермин проводила взглядом сорвавшуюся с места Ауди. Глаза кололо от метавшейся в воздухе пыли, а во рту было химически-горько, будто Неджет угощал ее не Липтоном, а какой-нибудь омывайкой для стекла. Или самим же стеклом — острыми мелкими градинами, которые засели внутри от воспаленного горла до самого желудка. Нермин не ожидала, что это окажется так больно. Больнее, чем тогда, когда она сдуру решила набрать его номер, а он нахамил вместо того, чтобы умереть на том конце от радости. Больнее, чем тогда, когда долговязая отцовская фигура скрылась за поворотом, а с ее собственного застывшего лица сползла ошметками кожи фальшивая жизнерадостная улыбочка. Почти так же больно, как пепельницей по роже — а может, и эта боль не дотягивала…

Происходила какая-то странная, нездоровая, очень дерьмовая ерунда. Настолько дерьмовая, что Нермин даже не представляла, с какой стороны к ней подойти и как ее обдумать, чтобы понять, что вообще творится. Она бродила впотьмах, как те несчастные слепые, что дружной компанией лапали за разные причиндалы слона. Только их было много, а Нермин одна, и голова у нее болела, и горло, и вообще все тело — так, будто Неджет хорошенько попинал ее на прощание. Судя по выражению его лица, именно это он бы сделал, будь на то его воля, но, к его чести, ни одного лишнего слова или движения он себе не позволил. Без претензий, без обид. Без извинений и уговоров. А ведь она все время ждала. По дороге в поселок. Когда они остановились у Администрации. Когда Неджет вытащил из салона ее сумку и протянул ей, а она взяла и чуть не выронила, потому что сумка была тяжелая. Вручив ей пакет с несчастными лекарствами — точнее, всучив, потому что Нермин не хотела его брать, но и отказываться тоже не хотела, — Неджет сел в машину и укатил со спокойной совестью. Вот так просто, будто она не стояла столбом посреди дороги, пялясь ему вслед.

«Вот и все, — бормотала Нермин снова и снова. — Вот и все». Только поверить в это не получалось. Верилось в застрявшее в мышцах ощущение его прикосновений, в пропитавший кожу запах — до щекотки в груди — тоже, и в тепло его дыхания у самых губ, а больше ни во что. Зачем сказала, что не будешь общаться, дура? Будешь, полезешь на страничку в Одноклассниках, в список контактов — записала дважды, и на симку, и в память телефона, чтобы уж точно не потерять… Но зачем? Зачем и почему — этого Нермин не знала и не хотела знать. Она прежняя, нормальная, не поехавшая головой, никогда бы не стала переживать и метаться, в чем-то там себя обвиняя: послала куда подальше и пошла к друзьям на бетонку, и пусть о ней думают и жалеют. А теперь что, пришельцы подменили? Всунули в родное-привычное тело и вроде как тот же мозг какую-то бледную немочь, соплю, которая готова ковром под ногами стелиться и вставать на задние лапки. Осталось только позвонить папе и попросить забрать ее к новой мамке, а потом сдохнуть от стыда и позора.

Нермин убралась с дороги в парк, поприветствовав качавшиеся на ветру деревья мрачной ухмылкой. Видимо, тут ей самое и место. Вон все знакомцы сидят у разведенного в яме костра, хлещут портвейн «Три семерки» из пластиковых стаканчиков и закусывают кириешками, а заводила — вроде как когда-то нормальный мужик, даже служивший в Афгане, — орет неразборчиво, тыкая себя пальцем в грудь. Сесть бы с ними и просидеть так до ночи, но кто их, пьяных дураков, знает? Пустят по кругу, да тут же под дубом и прикопают, а потом приедет Адиль, арестует их, выкопает ее и отдаст отцу с матерью труп. Неудобненько как-то получится.

Нермин отмахнулась от приглашающих окриков, прокралась подальше, туда, где остатки каменного забора оплетал густой хмель, и, убедившись, что никто за ней не пошел — пока не пошел — полезла в телефон. Ни Вере, ни Дине звонить не хотелось. Придется рассказывать, почему опять без настроения, касаться словами того, что и так дергало болью, а потом — кто знает — выслушивать лекцию про то, какая она эгоистка и как зря опять начала истерить. На то, чтоб взять и плюнуть на чужое мнение с высокой колокольни, сил больше не было. Думалось все чаще: а может, они все правы? Мать, отец, подруги, бабушка, даже, провались он пропадом, дядя Петя со своими тупыми дочками? Нермин поежилась, почти физически ощущая, как лопается что-то в груди, разлетается в стороны тонкими нитками, обрывками паутины. Чудес нет и не будет. Выпрашивать помощь стыдно: раз вытащат, два вытащат, а на третий не возьмут трубку, отговорятся своими проблемами, посочувствуют, ну ты там давай, не кисни, справляйся как-нибудь…

Подумав, Нермин все-таки набрала номер Дины. Решила, что просто не будет болтать лишнего, чтобы не нарваться на порцию нравоучений. Ей была неприятна сама мысль о том, что придется что-то скрыть от подруги, но другого выхода она не видела. Да и вообще… Раз не сказала всей правды, другой соврала, а на третий оно как-то само собой выходит, легко и гладко. Будто так и надо. Дина взяла трубку не сразу. По ее голосу Нермин сразу поняла, что дело хреново: тут ей ничего не обломится.

— Ну как ты там? Где болтаешься?

На заднем плане орал телевизор, и слышались матерные возгласы.

— Все у меня нормально, — сказала Нермин со вздохом. — Опять?

— Подожди, выйду, — прошептала Дина в динамик, сказала что-то неразборчивое в сторону и через минуту заговорила снова, громче и злее. — Ты прости меня, пожалуйста, но никак, сука. Никак. Разве что вдвоем с тобой к Верке свалим или к тетке моей… Но я маму с ним не хочу оставлять, а она не поедет. Денег, говорит, нет на такси, а автобуса от нас не дождешься. Но это пиздеж все. Боится она. Когда он скопытится от своей водки, пидорас этот?

— Давай я Адилю позвоню, — предложила Нермин. — Попробую попросить, чтоб забрали его хоть на ночь, пусть там у них проспится. Не факт, конечно, что он меня не пошлет, но…

— Да зачем я буду тебе проблемы создавать? — выдохнула в трубку Дина, явно пытаясь скрыть, что вот-вот разревется. — Я и так перед тобой виновата, одну тебя бросила, когда тебе срочно помочь надо было, теперь вот наобещала с три короба, а сама… Ты где вообще? У дяди?

Нермин осторожно объяснила, что не захотела оставаться у Неджета, потому что стало неудобно его стеснять, и поспешила свернуть разговор о нем. Дина, впрочем, была слишком загружена собственными проблемами, чтобы обратить внимание на ее неловкость.

— Куда ты пойти думаешь? Верке звонила уже?

— Нет, Верке не звонила. Не особо хочу к ней, сама понимаешь, ей с бабушкой и так мороки хватает.

— А Сереге?

— Сереге тоже не звонила. Сейчас попробую. Ты не переживай, если что, я к своей бабушке пойду. Неохота, конечно, опять придурки эти набегут или матери доложат, что я там, и она явится. А хочешь прикол?

— Давай.

— Батя мой крышаком совсем поехал. Сперва наорал на меня так, что Неджет трубку выхватил и успокаивать его начал. Ты, мол, сама мать довела. И Адиля приплел, типа весь поселок болтает. Откуда они, суки, знают все? Вроде из наших никто не трепло, а все равно… Ну вот, сегодня батя звонит, так мол и так, простите, был мудак, исправлюсь. В городе с ним встретились, он мне серьги подогнал ни с хера, помнишь, те, что я хотела, типа цыганских?

— Не помню, ты все время что-нибудь хочешь, то Пандору, то еще какую-нибудь херню, — усмехнулась Дина. — Покажешь потом, как мудила этот вонючий проспится и свалит на работу. Если, конечно, его не уволят. Так и что там батя твой?

— Предложил мне у его новой бабы жить. Типа с братиком познакомлю.

— Он что, бензина там обнюхался на комбинате своем? — фыркнула Дина. Нермин ответила ей смешком.

— Похоже на то. Говорит, типа с матерью поговорил, она так больше не будет. Так я и поверила, да? Послала его, говорю, мол, без твоих соплей справлюсь. Деньги обещал давать, но с его копейками, что он получает, еще мне ему давать придется, я так чувствую.

— Слушай, пойду я назад, — тревожно сказала Дина. — Мелкая орет, а он сейчас вообще не в адеквате…

— Давайте я приеду на такси и свалим, а? Деньги есть у меня, немного, но на мотор хватит, — торопливо сказала Нермин.

— Да не надо. Сейчас водку всю выжрет и вырубится. Матери дома нет пока, типа к бабке ушла. У соседки прячется… Я напишу, если что, ладно?

Они распрощались. Нермин снова закурила, тоскливо глядя на косые лучи, прорезавшие полосы облаков. Вот соберутся с Динкой, заберут ее мать и сестру — или не заберут — и уедут в город. Снимут комнатушку, пусть даже с общим душем и сортиром, или какую времянку на отшибе, устроятся вместе работать и заживут. Сперва трудно будет, а потом все как-нибудь наладится. И Верка будет там же под боком, не придется ей больше мотаться из города в поселок.

Помечтав еще пару минут, она позвонила Сереге. Тот ответил сразу же, будто сидел и ждал ее звонка. Нермин невольно улыбнулась: вот кто, наверное, до конца дней ее не бросит, даже когда она превратится в сморщенную старую бабку с клюкой и без зубов. Они проболтали несколько минут, делясь последними новостями и обмениваясь вопросами. Нермин умолчала слишком о многом, но совесть ее не мучила: это ж пацан, ему подробности не нужны. Они с Серегой договорились встретиться на полпути возле продуктового магазина, а оттуда пойти к нему. Серега жил в раздолбанном доме, который строил еще его дед, а отец кое-как залеплял то и дело вылазившие косяки: то угол промерзнет, то по стене трещина поползет, то труба отвалится. Над Серегиным отцом Нермин втайне посмеивалась. Мужик был хороший, простой и добрый, как и сам Серега, но тихий, стеснительный, работавший всю жизнь в столярке и вечно какой-то серо-древесно-пыльный. Мать, вынужденная управляться с оравой детей, постоянно орала, или просто так казалось, потому что она оглохла от детского визга. Нермин не слишком ее любила, но ради Сереги каждый раз изображала вежливость, поэтому в доме ее привечали.

Серега радостно кинулся навстречу, выхватил у Нермин оттянувшую руку сумку, потом быстро чмокнул в щеку в порядке приветствия. У Нермин неприятно заныло в груди: вот чего он ее так любит и каждый раз у него такой счастливый вид, когда она появляется? Нет, ей, конечно, нравилась его многолетняя неизменная привязанность и все такое, но теперь от этого почему-то стало не по себе: он ведь ждет ее, как… Как Неджет ждет свою жену. Вот только Неджет придурок, и жена его овца, а они с Серегой… Нет, у них точно другое. Они друзья, и никто никому ничего не обещал.

— А ты чего загрузилась? — участливо поинтересовался Серега, заглядывая Нермин в глаза, которые она не знала, куда деть.

— Да так. Болею я. Простыла…

— Так пошли скорее, — всполошился тот. — У мамки аспирин попросим, чая с малиновым вареньем налью, и все к утру пройдет.

— Серый, а мамка точно не против, что я к вам припрусь? Мелкие-то выздоровели? Ты говорил, там заразное у них что-то?

Серега странно подвис на пару секунд, будто не мог сообразить, о чем его спрашивают, потом просиял и махнул рукой.

— А, да все прошло уже. Они по ходу зеленой смородины обожрались, вот мамка на них орала… Но теперь уже нормально все. Единственное, спать у меня придется. Батя поздно придет и на диване в зале ляжет. Ты как?

Нермин напряглась, но делать было нечего. Они и раньше иногда так спали, устроившись на Серегиной кровати. Пока учились в школе, бывало даже, что там оказывалась третьей Дина, которая сочиняла тогда еще не пившему отцу, что ночует у Веры в городе и, конечно же, спать они лягут ровно в десять. Хорошие были времена. Жаль, что быстро закончились.

У Сереги ее накормили невкусным, зато сытным ужином. Нермин поела жадно и торопливо, не обращая внимания на больное горло, потому что в голове уже мутилось от голода. Выпив обещанный чай с аспирином — к пакету с лекарствами не притронулась принципиально, затолкав его на дно сумки, — она поболтала немного с Серегиной матерью и, отговорившись усталостью, пошла за ним в его комнату. В закрытую дверь тут же принялись ломиться младшие дети, но вскоре их погнали спать, так что Нермин вздохнула с облегчением. Детей она терпеть не могла и от всей души сочувствовала Сереге, тщательно скрывая за сочувствием брезгливость. У нее дома, пока мать не поехала кукушкой, было чисто, тихо и уютно. Нермин даже почувствовала подобие благодарности к матери: все-таки не такая уж она была и плохая. Уж явно не хуже какой-то левой тетки. Может, та была красивая какая-нибудь или умная, кто ее знает? Можно было, конечно, спросить у отца, и Нермин очень хотелось, но она понимала, что ей не ответят. Вырастешь — узнаешь, или взрослая уже, должна понимать.

Мало-помалу в доме стало тихо, только бормотал телевизор в комнате, куда ушла Серегина мать. Нермин с Серегой устроились на подоконнике и потихоньку закурили.

— Не прочухает?

Серега мотнул головой, затягиваясь. Разгоревшийся уголек залил его странно сосредоточенное лицо красноватым светом.

— Она уже вырубилась поди. Мелкие ей покоя вообще не дают. Ты не смотри, что она такая психованная. Она к тебе очень хорошо относится, Нермин. Жалеет тебя, отец твой, говорит, конченый мудак.

— Правильно говорит, — усмехнулась Нермин. — А батя где, сторожит опять?

— Неа. Сторожить бросил, платят мало и задерживают. Они в третью смену в мастерской торчат, левачат. Тоже немного, но иногда нормально бывает. Я тут с отцом поговорил. Пристройку к дому сделаю. Комнату одну и кухню там отгорожу.

— А тебе здесь тесно что ли? — удивилась Нермин. Серега хмыкнул, затушил сигарету об откос, соскочил с подоконника и подошел к ней, дернул за ноги, заставляя развернуться к себе. Нермин напряглась, не понимая, к чему вдруг все эти телодвижения, но подчинилась, когда Серега разжал ее пальцы, вытягивая фильтр.

— Курить вредно, знаешь?

— Жить вообще вредно, — сказала она с деланной веселостью. Серега опустил руку ей на плечо, а второй убрал за уши волосы.

— Нехилый такой у тебя синяк. Я за ужином в деталях рассмотрел. Не надоело тебе?

— Что не надоело? Сереж, ты чего?

— Я ничего. Я уже столько времени ничего, а ты туда-сюда болтаешься.

Нермин попробовала было отодвинуться, но он придержал ее, скрестив руки за ее спиной. «Твою ж мать, — пронеслось в ее голове бессвязно-панически. — Только не сейчас».

— Ты не думай, я тебя ни к чему не принуждаю. Просто ты сама пойми. Хватит уже этих Ром, Саш, Паш. Ты же опять повстречаешься и свалишь, а домой тебе возвращаться смысла нет. Я с родителями поговорил, они давно уже согласны. Давай заявление подадим, а? Завтра же пойдем.

— Завтра воскресенье, — пробормотала Нермин, едва ворочая губами от шока. Серьезно? Нет, правда?

— Ну значит, послезавтра, — смущенно пробормотал Серега и попробовал ее поцеловать. Чужие губы накрыли рот, раскрыли его слишком быстро, с неприятной резкостью. Нермин отпрянула назад, закрыла лицо руками.

— Ты чего? Я до свадьбы приставать не буду, честное слово. Хотя ты же уже… Или нет?

— Серега, какая свадьба? — воскликнула Нермин, спохватилась, заговорила тише: — Какая свадьба, а? Ты друг мне, я тебя как друга… Зачем ты вот это все сейчас? Ты если думаешь, что я к тебе не просто перекантоваться…

— Ты меня динамишь и динамишь, хотя по-моему всем уже понятно, что тебе со мной лучше будет. Как друга, не как друга, какая разница? Поживем, привыкнешь. Ты же меня обнимаешь, целуешь? Вот чем я хуже других пацанов? Что тебя не устраивает? Давай прям щас, если хочешь, я тебе обещаю, тебе понравится…

— Я пойду, — прервала Нермин, соскакивая с подоконника. — Прости, но я так не могу. Я думала, ты помочь хочешь, а ты себе хрен пойми чего напридумывал.

— Куда ты на ночь глядя? Ладно, все, я понял, давай забудем про это, или потом, утром поговорим, — затараторил Серега, пытаясь преградить ей путь к двери. Нермин снова повесила на плечо сумку с вещами, щелкнула задвижкой, вылетая в коридор. Серега шел следом, говорил еще что-то, извинялся, а она молчала, лихорадочно думая, не забыла ли она у него чего-нибудь, чтоб не пришлось возвращаться.

— Куда ты попрешься? У Динки отец пьет, к Верке так поздно тебя уже не пустят, — жалобно вопрошал Серега.

— К бабушке пойду, — ответила Нермин со всей решительностью, на которую была способна. Надо было срочно унести ноги, а об остальном — в том числе и о том, что у нее стало на одного друга меньше, и что, кажется, аспирин ни хрена не помог, и температура таки подскочила, — она подумает позже. Потом, потом, все потом.

Когда Нермин, сбежав от Сереги, добралась до перекрестка, от которого нужно было сворачивать налево и темными улицами тащиться до бабушки, у нее зазвонил телефон. На экране она с удивлением увидела номер матери и с минуту растерянно размышляла, что той может быть надо. Этот вызов, как и три следующих, Нермин сбросила, но потом сдалась и ответила. Любопытно было, да и слишком хотелось отвлечься от того, что произошло у Сереги.

— Тебя где носит? — раздался нервный, слишком громкий голос. Нермин моментально взбесилась.

— Не поняла, а тебя с какого перепуга это ебет?

— Подожди, подожди. Не бросай только трубку, — всполошилась на том конце мать. Нермин прислушалась, довольная явным испугом в ее голосе.

— Хватит по чужим людям бегать. Возвращайся домой, а? Я пирогов наготовила, толченку с курицей…

— А я здесь при чем? Приятного аппетита, — щедро отсыпав льда, сказала Нермин.

— А что у тебя с голосом? Почему хриплый такой? Ты заболела?

— Смотри-ка, с чего ты о моем здоровье забеспокоилась?

— Ты где? Иди домой, поговорим.

— Я еще не сдурела, так что не дождешься. Киллера найми, если тебе так неймется.

— Ты почему такая-то, а? Неужели не понимаешь? Папаша твой сюда с разборками прилетел, орал, все в кухне мне перевернул, а сам… Мне показали фотографии, которые его шалава на днях выложила, — на повышенных тонах проговорила мать. Нермин не перебивала, хотя понимала, что не услышит ничего хорошего. — Ты понимаешь, он их возил на озеро. Туда, куда мы на мой день рождения каждый год ездим. Ее и вышлепка этого, которого она от наркомана родила. И в город они ездят, в парк, на лодочке кататься. Там целый фотоархив…

— Где и кто это все нашел? У нее же профиль закрытый.

— Общие друзья с Галкой у них есть. Вот и показали. Я не думала, что так получится, Нермин. Водку всю из дома выкинула, и вино тоже…

— Сук этих из дома выкини. Мало тебе сплетен? Теперь вообще на весь поселок опозорились, — сказала Нермин зло. На озеро возил, значит, и в парк. Молодец, нечего сказать, молодец…

— Да уж, вроде куда больше, а оно, видишь, нашлось. Адиль приезжал, так стыдно было. Он сказал, тебя Неджет забрал? Где ты?

— В пизде на верхней полке, — выплюнула Нермин, и мать с готовностью схватилась за брошенный ей крючок.

— Так ты не у него уже? А где? Я бабушке звонила, тебя там не было. У друзей торчишь опять? Давай домой, хватит. Нечего шататься где попало. Голодная, холодная…

— Когда тебя это волновало?

— Как это, когда волновало? Нет, с таким голосом мы точно опять бициллин колоть будем. А если почки? Где ты? Я сейчас такси…

— Я недалеко, — сказала Нермин, сдаваясь. Жар, который до этого тлел где-то в груди и горле, будто почуяв ее слабость, выплеснулся на лицо, затопил изнутри голову.

— Сейчас приду. Только учти — рискнешь еще раз меня тронуть, я тебя ночью подушкой придушу. Поняла?

— Поняла, поняла. Я тебя у подъезда встречу, — торопливо проговорила мать и сбросила вызов.

Через час Нермин металась по своей кровати, не зная, куда приткнуть лопающуюся от зашкалившей температуры голову. Довольная мать прыгала вокруг то с градусником, то с молоком и медом, то с баллончиком ингалипта, то с мокрым полотенцем, и без умолку причитала, что бедная девочка совсем себя довела до ручки.

Нермин пришлось проторчать дома больше недели. Болезни она вообще переносила отвратительно, а в этот раз к обычным развлечениям вроде температуры, сползшего в грудь кашля и напрочь забитого носа прибавились душевные терзания. Главной причиной их была и оставалась мать. Она изо всех сил старалась быть хорошей: настолько, что Нермин корежило от ненатуральности представления, которое разыгрывалось в ее комнате чуть не ежечасно. Сперва мать скромно — или опасливо — держалась за границами полосы отчуждения. Не подходила к кровати ближе, чем нужно, подавала лекарства на вытянутой руке и так же принимала протянутый градусник, выливая всю скопившуюся энергию в бесконечную болтовню. Это было нетрудно стерпеть: Нермин давно привыкла глушить голос матери на подлете, превращая его в жужжание, гул или скрежет в зависимости от громкости, да и ответов на вопросы с причитаниями не требовалось. Молчи себе, сморкайся в кухонное полотенце, потому что с потопом из носа не справляется ни один платок, да проклинай некстати свалившуюся на голову болячку.

Через пару дней баланс нарушился. С утра пораньше мать одним махом перескочила через возведенные Нермин заградительные барьеры из молчания и косых взглядов: уселась рядом с ней на кровать и пришпилила ладонь к ее мокрому от испарины лбу. Нермин дернулась — позвоночник прошил разряд раскаленной добела отчужденности. Не злости, не страха, нет. Это было совсем другое. Как будто посреди улицы кто-то перешел дорогу и ни с того, ни с сего полез холодными руками за пазуху или задрал юбку. Вторжение, на которое надо было ответить, но не получилось. Снова. На этот раз причины были вполне себе увесистые, уважительные: болею, устала, задолбалась, надо прощать своих врагов, ты же не хочешь обидеть мамочку…

— Ты чего? — участливо поинтересовалась мать, будто пошарившись между делом в голове Нермин и выбрав самый подходящий момент. — Голова опять болит?

Нермин закусила губу, молча увернулась от ерзавшей по ее лбу ладони, но не тут-то было. Мать гладила ее по волосам, заставляя каждый раз пригибаться и мысленно вздрагивать от неприязни, от злости, от ожидания чего-то очень хренового — и от того, что в груди разбегалась трещина, из которой сочилась чистая неразбавленная боль. Нермин судорожно пыталась заткнуть нежданно-негаданно образовавшуюся дыру, но ничего не получалось. Из типа-взрослого самостоятельного человека она превратилась обратно в обиженную на мамку с папкой девчонку. А этой девчонке хотелось орать во весь голос, колотить посуду и, может быть, даже разбить окно, но ничего подобного она не могла себе позволить. Оставалось только метаться загнанной в угол крысой в собственном неудобном, разбитом и до головокружения тяжелом теле, которое с маминой подачи послушно опустилось в кровать и накрылось одеялом. А через полчаса с аппетитом сожрало тарелку манной каши с клубничным вареньем.

— Я тебе твое любимое от бабушки принесла, — щебетала над ухом мать. — Сколько можно его беречь, да, доча? Уже и новый урожай поспел, вон из Киргизии повезут, на базаре девчонки говорили, а мы с тобой все экономим.

Не обращать внимания на мать и ее увеличившуюся до степени помешательства заботу у Нермин не получилось, поэтому она начала мстить. Подленько, с увлечением и старательно. Манной кашей с вареньем ее стошнило. Очень эффектно, на чистое свежевыстиранное постельное белье, на отглаженную ночнушку, на протертые с утра полы. Она рыдала, даже не пытаясь стереть с лица блевотину, чтобы получше изобразить раскаяние, и у нее получилось. Мать, кривясь от отвращения, безропотно убрала организованное ею свинство, хотя у Нермин уже спала температура, и она вполне могла бы справиться сама. От следующей порции каши, от супа и от толченки Нермин отказалась. Помучив мать голодовкой, она потребовала сделать омлет с помидорками, сквасила лицо на осторожные попытки отговорить от «такой тяжелой пищи», съела пару ложек омлета и отложила ложку. Ой, что-то желудок разболелся, да так сильно.

— А вправо не отдает? В низ живота? — всполошилась мать. Нермин радостно изобразила, что отдает, но не очень сильно. А вот теперь сильнее. А теперь опять почти не отдает.

Мать промаялась с ней несколько часов, осторожно гладя мнимо больной живот, обзванивая подружек и советуясь со знакомыми врачами через третьи-четвертые руки. Когда, наконец, у нее кончилось терпение и она начала решительно настаивать на том, чтобы вызвать скорую, Нермин сыграла чудесное исцеление.

— Наверное, я просто была голодная. Или это от таблеток… — капризно протянула она, припомнив, что мать накануне вычитала в какой-то инструкции что-то про проблемы с пищеварением.

Так продолжалось еще несколько дней. Нермин выдумывала новые и новые способы вывести мать из терпения, а мать, несмотря на все ее старания, не желала выказывать недовольство, хотя Нермин видела, что ей с трудом удается сдерживаться. Она теперь видела слишком многое: и вину, и растерянность, и усталость, и даже что-то, похожее на страх — все из-за нее, непутевой и, наверное, на хрен не нужной дочери, которую надо было терпеть, потому что что люди скажут. Мать подняла на уши всех, даже ту самую скандалистку с нижнего этажа: сбегала к ней за рецептом какого-то чудодейственного отвара от кашля. Теперь вроде бы все было хорошо, почти как раньше. Вот только мать так и не извинилась.

Впрочем, Нермин особенно не ждала этих самых извинений. Она вообще ничего больше не ждала, кроме неприятностей, однако нарываться на них не собиралась. Поэтому, чем больше отпускала ее болезнь, тем тише и незаметнее она старалась быть. Наблюдала, ждала, думала, сама удивляясь тому, что понемногу складывалось в четкие — одна за другой — картинки в ее непривычно спокойной и холодной голове. Мать превратила ее в грушу для битья, потому что расцарапать рожу отцу и расквасить нос сопернице у нее не хватало силенок. Отец посверкал белой рубашкой и слинял, откупившись от любимой дочки цацкой — даже не позвонил ни разу и не написал, а сама она навязываться не собиралась, тем более после очередной порции вываленных матерью новостей. Про Неджета даже говорить не стоило — поиграл с ней, как кошка с мышью, а потом нашел ей подходящее применение. Друзья? Серега дружил с ней исключительно потому, что хотел затащить ее в постель, пусть и на законных основаниях. Рома, разумеется, хотел того же, но при этом далеко не факт, что собирался жениться. Подружки… Подружки это хорошо, но у всех своя жизнь и свои проблемы. Динка старалась помочь от чистого сердца, но она мало что могла. Друзья? Кто, Славка? Знакомые-незнакомые с бетонки? Какие там друзья, так, забухать вместе…

Нермин грустно улыбнулась, закончив подсчитывать свои небогатые активы. Никто не думал о том, чего она хочет, зато все хотели чего-то от нее. Из этого следовал второй, не менее стремный вывод. Никто не мог ничего исправить в ее развалившейся жизни, кроме нее самой, а она отчаянно не хотела шевельнуть даже пальцем, потому что на это не было сил. Все катилось в тартарары, но Нермин было на это уже как-то пофигу. Она задолбалась. Устала. Кончилась. За окном светило солнце, плавило пыльный асфальт, шелестело вместе с ветром в зеленых кружевах древесных крон, и только это казалось по-настоящему важным. Хотелось, чтобы странное, жуткое, дерьмовое, но такое яркое лето никогда-никогда не кончалось. Чтобы в голове дальше было так же тихо, будто там все умерло, сгнило и превратилось межпланетный вакуум. Не будет осени, и работы не будет, и переезда в город тоже. Колледж? Какой колледж? Зачем? Ей это точно было не надо, а остальные пусть идут лесом.

Ссор и драк с матерью тоже больше не будет. Пусть орет, если хочет. Всегда можно сбежать из дома, а потом вернуться, когда все утихнет. Она все равно будет стараться изображать из себя безвинно пострадавшую, а для этого ей нужна дочь. Ну, чтобы побольше жалели. С отцом ругаться раз и навсегда тоже незачем. Пригодится еще, если вдруг понадобятся деньги или, кто его знает, надо будет опять припугнуть мать. Бабушка? Бабушка всегда будет на стороне матери, но можно сходить к ней, помочь выщипать сорняки в укропе или подвязать помидоры, потому что полезнее быть для нее хорошей внучкой, пусть и без царя в голове. Серега? Глупо им швыряться, тем более что он так и обрывает телефон, строчит сообщение за сообщением, обещая больше не лезть с ней с глупостями, лишь бы только она простила. И она простила. Смилостивилась, предупредив его, что она разочаровал ее до крайней степени, предал, разбил ей сердце и прочее, прочее, прочее, и вообще это из-за него она до сих пор болеет, потому что так сильно расстроилась. Роме тоже было отправлено несколько сообщений. Правда, на этот раз извиняться пришлось ей самой: мальчик был явно обижен долгим игнором. Нермин пожаловалась на болезнь, потом послала пару фоток: с распущенными блестящими на солнышке волосами и обнаженным плечом, с которого свешивалась лямка лифчика. Рома растаял, предложил привезти апельсинов или чего ей больше хочется, но Нермин отказалась. Встретимся через пару-тройку дней, когда я окончательно выздоровею. Ты же помнишь, что обещал свозить меня в город?

Осталась одна нерешенная проблема, с которой было непонятно, стоит ее решать или лучше забить на нее, пока еще хуже не стало. Мысли о Неджете не покидали Нермин ни на минуту: точнее, не мысли даже, а саднящее чувство бессильной злобы. Как будто кусок мяса вырвали из зубов оголодавшей до полусмерти собаки. Дали обнюхать, облизнуть, даже позволили вцепиться, а потом… А потом стало обидно и очень-очень больно.

Ночами, когда нечем было отвлечься, Нермин сходила с ума от желания снова почувствовать Неджета рядом. Прижаться, стиснуть изо всех сил, вцепиться ногтями в скомканную ткань футболки, а потом задрать ее к чертовой матери, чтобы добраться до кожи. До живого, дрожащего, вкусно пахнущего тепла. До костей. Она бы прибила его, если б могла. Если б ей позволили. Прибила бы и закрылась с ним в его такой уютной квартире, чтобы никогда больше из нее не выйти. Но… Хода назад ей не было, разве только он сам бы ей написал и попросил. А он молчал. Заходил каждый вечер в Одноклассники около семи часов и висел онлайн до одиннадцати. Нермин очень хотелось думать, что он следит за ней так же, как она за ним, и ждет, что она даст о себе знать первая, но она обрывала себя, смеялась над собственной дуростью. Как же, нужна ты ему триста лет. Он не просто так был такой добрый, а теперь, когда дело сделано, зачем ему из себя что-то изображать? Радуется, наверное, что больше не надо возиться, что никто не путается под ногами дома. Да и не нужен он, раз теперь есть куда пойти, и деньги еще остались, и несколько полных пачек сигарет…

Когда болезнь сошла на нет, а мать убрала подальше едкие брызгалки, горькие таблетки и советский градусник, Нермин устроила показательную генеральную уборку. Сама, без напоминаний, отмахнувшись от просьб не переутомляться и не мыть полы холодной водой. Они с матерью сняли во всех комнатах шторы, выстирали их, нагладили и вернули на гардины, перебрали белье в шкафах, просушили на балконе одеяла. Мать выспросила у соседок, которые все еще поглядывали на них с Нермин с опасливым любопытством — еще бы, бандитки, мужик сбежал, скандалят, полиция приезжает, — новомодные рецепты для заготовок, составила длинный список того, что нужно было купить, чтобы не отстать и накрутить банок на зиму, как все порядочные люди. Плевать, что есть это никто из них двоих не будет, и запасы как обычно утащит к себе дядя Петя — ежегодный священный ритуал соблюдался. В награду за сотрудничество мать разрешила Нермин выйти на улицу и встретиться с друзьями: не выгнала, не проводила осуждающим взглядом, а выпустила, как хорошую девочку, и Нермин на мгновение даже показалось, что все не так уж плохо. Правда, она тут же одернула себя: после того, что было, глупо верить в материнскую доброту. День, другой, третий, ладно, неделя, а потом все повторится снова, и остается только надеяться, что обойдется без костров в кастрюлях или чего похуже.

Первый вечер на свободе Нермин провела тихо и мирно. Они с Диной, Верой и Серегой снова собрались на бетонке, а потом приехали Слава, Женя и еще несколько залетных гостей. Пока Нермин болела, парни успели помириться с вредным дедом: закатились как-то к нему в гости и побыли тимуровцами. За подправленный забор и подлатанную крышу дед сменил гнев на милость и разрешил петь песни, но чтобы строго до десяти, без матерной ругани и не про малолетних шалав. В середине посиделок дед вышел со двора, прошаркал к бетонке и принес таз ранних яблок, которые Нермин удачно — и вполне искренне — похвалила. После этого мир был окончательно восстановлен. Нермин, к собственному удивлению, почувствовала облегчение. В глубине души ей все еще было стыдно за свои пьяные пререкания со стариком, и его одобрение пришлось ей по вкусу даже больше, чем немудреное угощение. Хоть где-то побыть хорошей, и плевать, что дед забудет про нее через пять минут, как только засядет дома у телека смотреть вечерние новости.

После этого эпизода Нермин на радостях снова заговорила с Серегой, тем более что тот из кожи вон лез, чтобы добиться ее внимания. Она знала, что как раньше уже не будет, и что теперь доверять ему нельзя, но это ничего не значило. Да, он такой же, как все пацаны, да, думает только об одном, ну и черт с ним. Если все они одинаковые, какая, в пень, разница? Случись опять оказаться посреди ночи на улице, выбирать не придется: и домой к Сереге пойдет, и в комнате закроется, и в кровать ляжет, и, кто его знает, может даже даст пару раз, чтобы утихомирился. Но это только если с Ромой ничего не выгорит. Нермин мало что знала о Роминой семье, но та явно была не такой нищей и не такой многочисленной, как у Сереги.

Пока Серега болтал с парнями, Нермин успела поведать Дине и Вере о его предложении, но те, по-видимому, уже все знали, потому что особого удивления на их лицах она не заметила. Вера сдержанно поругалась на дурачка, который решил воспользоваться безвыходным положением дамы сердца, а потом с обычным спокойствием заключила, что Серегу, конечно, можно понять, но так все равно не делается. Дина же оказалась непривычно тихой. Нермин напряглась, не понимая, в чем причина молчания всегда такой разговорчивой и острой на язык подруги. Она попробовала подонимать Дину наводящими вопросами, но та только отшутилась. Отец понемногу просыхает, водку больше не хлещет, только пиво после работы, и то совсем слабенькое, мелкая капризничает, но терпеть можно, с мамкой все нормально — живем, радуемся. Со Славкой тоже все супер, никто ни с кем не ссорился, никаких проблем нет. Нермин слегка оскорбилась, но отстала: мало ли, хочет молчать в тряпочку, пусть молчит. Надо будет, сама расскажет, а может, и рассказывать нечего, обычный ПМС.

На второй вечер ни Дина, ни Вера не появились. Вера объяснила, что они с Женей собрались в гости к его родителям, а Дина — что ее припахали дома. Нермин встретилась на Администрации с Серегой и Славой. Они потусовались там, дожидаясь остальных, но никто из парней не пришел. Тогда Слава предложил смотаться в город, посидеть в парке в шашлычке. Нермин едва не запрыгала от восторга и, разумеется, согласилась, а Сереге ничего не оставалось, как подчиниться желанию большинства. Они укатили в город на такси и здорово провели время. Покатались в парке на чертовом колесе, потом набрали шашлыков и пива, хохотали, фотографировались — Нермин тут же выложила их веселые кривые физиономии в Одноклассники — и чуть не подрались с отдыхавшей за соседним столиком компанией. Уже ближе к полуночи Нермин написала мать с просьбой заявиться домой хотя бы к рассвету, и она решила, что пора сворачиваться. Парни тоже засобирались: Слава боялся проспать на работу, а Серега — попасться на глаза возвращавшемуся с очередной смены отцу. Они поймали такси с бордюра, сговорились о цене и поехали в поселок.

Первой домой решили забросить Нермин, потому что она жила в центре. Когда такси свернуло к ее двору, в мазнувшем по углу свете фар она приметила машину, которая показалась ей подозрительно знакомой. Она окликнула таксиста, попросила остановить и вышла, ничего не объяснив изумленным друзьям — сказала только, что дойдет домой отсюда, и что отдаст деньги за проезд завтра. Серега крикнул вслед, что сам за нее заплатит, и чтобы она позвонила, если что понадобится, но Нермин его уже не слушала. Сердце у нее колотилось так, что в ушах шумело, а ноги стали ватными от волнения. Что ему тут понадобилось посреди ночи?

Нермин посветила телефонным фонариком на номер машины и обреченно вздохнула. Когда она подошла совсем близко, водительская дверь открылась, и Неджет вышел ей навстречу. Нермин напряженно вгляделась в его темный силуэт: ей показалось, что он как-то странно, слишком медленно двигается, но толком рассмотреть что-то в тусклом свете выглядывавшей из-за облаков луны у нее не получалось. Неджет остановился в паре шагов. Несколько долгих мучительных минут они простояли молча, и, наконец, у Нермин не выдержали нервы.

— Ты что здесь делаешь? — проговорила она, откашлявшись — голос упорно не хотел повиноваться командам психующего мозга. Неджет как-то надменно хмыкнул, пошарил в кармане, вытащил сигареты и принялся возиться с зажигалкой. Колесико чиркало, сыпались искры, но огонек упорно не желал загораться. «Ни хрена себе, — подумала Нермин. — Да он же бухой в три пизды…» Она медленно подобралась ближе, протянула руку и выдернула зажигалку у Неджета.

— Подожди. Ты ж сломаешь ее сейчас. Дай я тебе прикурю.

— Без твоих соплей справлюсь, — ответил Неджет сухо и сердито, обдав Нермин нормальным таким перегаром. Она содрогнулась всем телом — от макушки до пят — и покрылась мурашками от ужаса. Типа вообще непьющий убежденный противник, когда-то устроивший пьяную драку на свадьбе бывшей, а потом порезавший вены с пьяных же глаз, заявился в ее двор бухой в дрова на машине. На гребаной, мать его, машине, хотя был не в состоянии даже справиться с зажигалкой. С минуту они сражались за эту дурацкую зажигалку, потом Неджет сдался, отмахнулся и, выкинув сигарету, зашагал прочь.

— Ты куда собрался? — вскрикнула Нермин, бросаясь за ним и повисая у него на локте.

— А тебя ебет? — изрек Неджет, пошарил в кармане и вытащил ключи от машины. — Скучно мне. В город поеду. Пива захотелось. С шашлыками.

Нермин насторожилась, но раздумывать над его словами было некогда. Неджет выдернул руку из ее дрожащих пальцев и решительно двинулся в сторону авто. Она судорожно вспоминала щедро усыпанные матерной руганью рассказы Дины про то, что в первую очередь надо спрятать ключи от машины, потом ключи от дома и деньги, а потом повыливать потихоньку все запасы спиртного и поклясться всеми богами и мамкиным здоровьем, что так и было. А, да, еще ножи. Обязательно попрятать ножи. Но ножей у Неджета вроде не наблюдалось.

— Стой, куда тебя понесло? Какой город? Неджет, ты же пьяный в дупель! Переедешь кого-нибудь, если уже не переехал!

— Никого я не переехал. Я за рулем с закрытыми глазами могу. Бампер под замену только, но это фигня. От-ва-ли, — сказал он нараспев, плюхнулся на сиденье и принялся тыкать ключами в приборную панель в поисках замка зажигания. Нермин зависла на пару секунд, но, когда перед ее носом с грохотом захлопнулась дверь, всполошилась и, обежав машину со сверхзвуковой скоростью, уселась на пассажирское сиденье.

— Э, какого хрена? — рассерженно спросил Неджет, толкая ее в бок. — Я тебя с собой не звал.

— А я с тобой поговорить хочу, — пробормотала Нермин, пытаясь перехватить его кулак, который уже явно оставил пару синяков у нее на ребрах. — Ты же зачем-то сюда приехал? Вот давай объясни мне, зачем, а потом поедешь.

— Я не к тебе приехал. С хера ли ради? Просто остановился тут отдохнуть, музыку послушать, — объявил он с пьяной насмешкой. — Это общественное место, а не твой личный двор, так что вали, куда шла. Понятно тебе?

— Неджет, хватит, — умоляюще сказала Нермин. Она видела пьяных регулярно, но унимать их ей почти не приходилось. Обычно откачивали и унимали ее саму. — Ну куда ты поедешь на ночь глядя? Уже все закрыто.

— Да ладно? А полтора часа назад открыто было, — усмехнулся он и пихнул ее в плечо. — Как посидели-то? Хорошо?

Нермин с трудом уняла дрожь в норовившей отвалиться челюсти.

—  Хватит толкаться, ты мне больно делаешь. И скажи мне, пожалуйста, что случилось.

— Ты со мной не общаешься. Забыла?

— Я передумала.

— А я нет.

«А на кукуй тогда приперся сюда бухой в сиську и выносишь мне мозг моими посиделками похуже ревнивого мужика?» — проорала про себя Нермин, а вслух продолжила уговаривать Неджета поведать ей, какого хрена вообще происходит. Она, конечно, легко и просто могла выйти из машины, позвонить Адилю и предоставить ему самому разбираться с загулявшим братцем, но не сделала бы так ни за какие коврижки. Даже если б ее пытались оторвать от Неджета подъемным краном.

— Ты мне скажи, у вас это сейчас типа норма? — продолжал Неджет изъясняться загадками и слишком тонкими для ее пьяной головы намеками.

— У кого у нас и что норма? — терпеливо выспрашивала Нермин.

— Ну, у вас, у малолеток, у молодежи… Не, я, конечно, все понимаю, разнообразие там и так далее, но ты бы хоть как-то скрывала это, что ли. Тебе восемнадцать-то есть?

— Неджет, скажи мне толком, что такого случилось, что ты так психуешь, а?

Он помолчал, отвернувшись к окну. Нермин, воспользовавшись передышкой, попыталась стащить лежавшие на сидении у его бедра ключи, но ее попытку моментально пресекла тяжело опустившаяся сверху рука.

— Это мое. Еще раз — и в глаз. Клептоманка хренова.

— Ударишь?

— Надо бы. Но я тебе не папа и не мама, и у меня таких прав нет. А жаль.

— Слушай, я понимаю, ты на меня злишься и все такое. Но я честно не могу вкупиться, за что. В чем ты меня обвинить пытаешься? Мы с ребятами в город поехали, посидели в парке в шашлычке, да. Но при чем тут все остальное, что ты говоришь? — продолжала выспрашивать Нермин, и с каждым словом ей стоило все большего труда сдерживать слезы.

— Давай, давай. Поплачем, поистерим. Только это не поможет, — протянул Неджет с таким удовольствием в голосе, что Нермин в очередной раз пришла в ужас. Он доставал ее специально, старательно и продуманно, и она поняла, что проще дать ему добиться цели, чем терпеть издевательство еще полночи. Пару минут Неджет слушал, как она всхлипывает и давится рыданиями, потом достал телефон и щелкнул кнопкой. Нермин растерла слезы по лицу вместе с потекшей тушью и увидела открытую страницу Одноклассников.

— На, смотри. Пролистай вниз.

Она приняла телефон у него из рук, промотала ленту и обнаружила лайкнутые кем-то свои собственные фотки с Серегой и Славой, где они обнимались и чокались пивными кружками.

— А что это за чувак? Откуда они у тебя в новостях вообще? Я ж тебя удалила, и…

— У нас с тобой так-то общих друзей штук пять. Мол того не знаешь. Но это херня. На то, что ты бессовестная алконавтка, мне как-то пофиг. Ты давай ниже смотри, племяшка.

Нермин скривилась от яда, который он умудрился втиснуть в недлинное, в общем-то, обращение, мысленно попросила у Всевышнего терпения, мотнула еще ниже — и застыла, вытаращив глаза. На странице красовались ее фотки, которые она отправляла Роме, в том числе и та, что с лямкой от лифчика, и под ними была куча «классов» и комментов. Шепотом выматерившись, Нермин открыла фото. Рома выложил их недавно, примерно в то же время, когда она выкладывала отчет о своих посиделках с пацанами. Под каждой была подписана лютая дичь про любимую красавицу, с которой так классно проводить время вдвоем. Дружки и подружки, которых у Ромы было досадно много, наперебой расспрашивали его, когда он успел завести себе девочку и почему никому не сказал, и все это было приправлено таким количеством пошлых шуточек, что Нермин, при всей ее привычности к дурной славе, стало не по себе.

— Твою ж мать, а.

— Красота, — выдохнул Неджет у нее над ухом и забрал телефон. — Волосы у тебя что надо. Растрепались только. Ты б причесывалась, что ли. И лифак симпатичный. Кружева, все как че. Мне нравится. Знаешь, если б я был на месте Ахмета, я б тебя задушил нахуй этим лифчиком. Но тут уж ничего не поделаешь — у тебя это, видимо, от отца и есть.

— Что — это? — звенящим от возмущения голосом спросила Нермин.

— Склонность к окололегкому поведению. Это я сейчас мягко сказал, — ответил Неджет. — То есть это что получается, ты с ним сперва, а потом с этими двумя поехала в городе отрываться? Нормально, времени не теряешь. Я только одного не пойму, если у тебя типа парень есть, на какой хрен с другими по пивнушкам мотаться? И зачем личную жизнь свою вот так вот на обозрение всем вываливать? Это же все видели, твою мать, весь поселок, и каждый что-то там под твоими фотками написал. Дальше что будет? Хоумвидео? Или уже есть, просто я еще на него не наткнулся?

— И ты из-за этого так накидался, я правильно понимаю? Это тебя так огорчило?

— Я не из-за этого накидался.

— А из-за чего?

— Не твое собачье дело. Давай, выходи, надоело мне тут с тобой торчать. Мне смотреть на тебя противно, если честно.

— Подожди, пожалуйста, — умоляюще сказала Нермин, поняв, что теперь от того, чтоб вышвырнуть ее из тачки на обочину и свалить на трассу, его может удержать только чудо. — Подожди, а? Не было у меня с ним ничего, ну. За кого ты меня принимаешь? А мальчишки друзья мои, они мне как братья.

— Меня твоя личная жизнь, которая на весь поселок, не интересует. Просто стыдно за то, что мы с тобой типа родня, и все вот это твое дерьмо мне показывается, как будто оно меня касается. На хрен я вообще что-то там пытался, общаться начинал с тобой?

— Успокойся, пожалуйста. Давай я сейчас этому мудаку позвоню и скажу ему, чтоб удалил все это. Я ему послала, потому что он выпросил, типа соскучился, болела дома, вот и получилось так…

— Вообще похуй, — отмахнулся Неджет и включил на всю громкость радио. Нермин, однако, слишком привыкла подмечать интонации, чтобы не расслышать в его голосе ноток одобрения. Он хотел, чтобы она позвонила, и, судя по всему, для Ромы этот разговор должен был получиться очень содержательным и интересным. Нермин была не против: ей уже вынесли мозг, пусть теперь Рома получит порцию пьяной ругани за гребаное самоуправство. Она набрала номер, дождалась, пока Рома ответит, и поинтересовалась, не охуел ли он. Рома подвис на минуту, забормотал что-то о том, что не понимает, о чем речь, но ответить Нермин не успела. Неджет выдернул у нее телефон, и следующие пятнадцать минут она с трудом сдерживала желание нервно-мстительно заржать, слушая попурри из завываний Леди Гаги, отборного мата и угроз Неджета, из которых «руки нахуй отрежу и обрезание сделаю без наркоза» была самой безобидной, и тщетных попыток Ромы перебить собеседника, изредка доносившихся из динамика. Наконец, вдоволь наругавшись, Неджет сбросил вызов и вручил Нермин раскалившийся телефон.

— Ну че, приятель твой утверждает, что ты ни в чем не виновата, и это его косяк, и клянется, что компромат щас же удалит. Какого лешего он его выкладывал, я, правда, так и не догоняю. Это у вас типа такие сексуальные игры?

— Хватит при мне такие слова говорить, а? — возмутилась Нермин. — Самому не стыдно? Мы родня с тобой, а ты со мной общаешься, как…

— Надо же, тебе стыдно стало? Позорить нас всех на всю округу не стыдно, а от слов, смотри-ка, засмущалась. У меня брат в полиции работает, если ты забыла, его коллеги задолбают потом шуточками.

— Да откуда они это увидят? И откуда узнают, что я вообще ему родня?

— Общих друзей тут у всех полно. До тебя реально еще не дошло? Я твоего ебантяя знать не знаю, а вон, отлайкали его фоточки, и я тебя в таком виде увидел, что мне вот реально глаза кислотой аккумуляторной промыть хочется. Но ты заметь, Нермин, я тебе предъявил за твой косяк и дал тебе отмазаться, хотя мог бы послать тебя в задницу или вообще по щам тебе надавать за такие дела, и никто бы мне слова не сказал.

— Ты это к чему клонишь сейчас? — спросила она, ожидая новой порции нервотрепки, но Неджет, видимо, уже сорвал зло на Роме и был в более благодушном настроении.

— Я к тому, что вот ты меня за один-единственный косяк послала куда подальше. Дважды. Ну, то есть за два косяка, хотя тот разговор я своим косяком не считаю. Послала, заблочила, сказала, что общаться больше не будешь… Пока я тебе нужен был, все норм было, Неджет то, Неджет се, обнимала меня даже, а потом появилось, куда слинять, и все, конец дружбе. Ты где живешь-то сейчас?

— У мамы…

— Мазохистка. И вот все вы так. С женой столько лет все круто было, любовь-морковь, а стоило раз накосячить, послала. Да что там послала — к другому свалила. Адиль за мной хвостом ходил, а потом раз — и все, я стал не нужен. Мама тоже теперь со мной не разговаривает, мол, дурочкой ее выставил, да еще и не сказал, что девушка у меня есть, а она, бедная, за меня переживает. А папа… — он вдруг замолчал, будто спохватившись, и уставился куда-то в окно.

— Что папа? — осторожно поинтересовалась Нермин, слегка прифигевшая от неожиданных откровений.

— Ничего.

— Неджет, у тебя дома проблемы из-за этой аптекарской сучки начались? Ты поэтому нафигачился? Ты же не пьешь вроде бы…

— Проблемы у меня уже очень и очень давно, — сказал он неожиданно спокойно. — Теперь их чуть больше стало, а у меня настроение было плохое. Вот и решил по твоему примеру… А ты мне поездку в город обломала. Хотя я и сейчас еще успею, если поеду.

— Я тебя не отпущу никуда.

— Я тебя спрашивать буду?

Нермин вдохнула поглубже, набираясь решимости. У нее было странное чувство: с одной стороны, такой Неджет ее бесил, напрягал и пугал, а с другой, теперь с ним было как-то легче и проще. Привычнее. Тем более что не в адеквате были они оба. «Ты пьяный или кто» — так у них всегда говорили.

— Это я тебя буду спрашивать.

— Серьезно?

Судя по тону, Неджету предложенная игра явно понравилась. Он даже уселся поудобнее и выпустил из руки ключи, которые Нермин постоянно нащупывала взглядом, собираясь стянуть в подходящий момент. Она пошла с козырей, чтобы не дать Неджету сориентироваться и выдумать какое-нибудь подходящее к случаю вранье.

— Ага. Почему я, а? Зачем тебе это надо? Не залечивай только про помощь нуждающимся и прочую благотворительную лабудень. Иначе ты бы не делал что попало и не выносил мне сейчас мозги.

— Ну, раз про благотворительность не прокатит… Ладно, хорошо, — с напускной бодростью сказал он. — Вот потому и ты.

— Не догоняю.

— А что тут догонять? Потому что ты спрашиваешь. Потому что тебе интересно. И потому, что все, кроме тебя, на меня смотрят, как на психа, а если разговаривают, каждое слово обдумывают. Я что, буйный или дебил? Ты первая, кто со мной поговорил нормально, за все это долбаное время. Даже поругаться не побоялась в тот вечер, а я уже забыл, когда меня последний раз так песочили. Знаешь, как про меня говорят? Наркоман, шизик, Отелло… Дочек и внучек на выданье, правда, все равно водят на все праздники, и мама вот… Не пойму только, почему общаться со мной по-человечески нельзя, а замуж за меня выходить можно.

— Потому что на морду ничего и квартира есть, а остальное стерпится-слюбится, — пожала плечами Нермин.

— Да уж. Устал я, короче. Даже не так. Не устал. Заебался. Не могу я так больше, в одного, понимаешь? Домой прихожу, дверь боюсь открывать, спать не могу, а вечерами… И самое хреновое, не могу понять, за что. Я нормально жил, никому плохого не делал, никого не трогал, наоборот, помочь старался. У меня семья была, жена, планы, а потом раз и все, ничего не осталось. Пустота. Да, я косячнул, ну с кем не бывает?

— Что ты сделал? Ну, с женой? Почему она свалила?

Он вздохнул, прикрыл глаза ладонью.

— Пожалею я завтра об этом разговоре.

— Так то завтра будет. А сейчас сказал а, говори бэ. Иначе смысл был так нажираться и за руль садиться бухим?

— Нет, не могу. Про это никто, кроме нее, не знает.

Нермин мысленно отматерила его за упрямство.

— Избил ты ее, что ли?

— С ума сошла? Я ее пальцем никогда не трогал. Женщин бить последнее дело.

— Изменил, значит.

Он промолчал, и Нермин с ужасом поняла, что попала в точку.

— Мда. Значит, верных мужиков и правда не бывает.

— Разочарована? Ну да, я виноват. Но это один раз было, и то случайно, можно сказать. Я ей все честно написал, потому что мы так договорились: сразу признаваться, не скрывать ничего. Она сказала, все фигня, я понимаю. А я дембельнулся, домой приехал — а там пусто. Прикинь? Свалила к херам собачьим, только тогда ее увидел, когда ее родственнички меня на развод притащили подавать. А мои знали и молчали. Все молчали.

— Как ты в армии-то умудрился ей рога наставить? С кем?

— Дурное дело нехитрое, — пробормотал он. — В город выпустили, а там… В общем, вспоминать противно. Только других и за такое, и за что похуже прощают, а меня послали без права обжалования и переписки. Я думал, перебесится и простит, она у меня такая, тихая, себе на уме, но если что взбрело в голову, хрен переспоришь. А она замуж… Ну, я и психанул. Я пить вообще не любитель, меня сразу клинить начинает. Что попало делаю. Один раз студентами накидались, я со второго этажа в кафе свалился и палец на ноге сломал, прикинь? С перил скатиться решил, как в школе. Вот Аселя тогда бесилась, месяц толком не разговаривала…

— Ты правда ее любовничка прирезать битой бутылкой пытался? — прервала поток счастливых воспоминаний Нермин.

— Да нет конечно. Я что, больной? Я у сестры выпытал, где у них банкет, приехал туда, просто поговорить хотел. Не знаю даже, о чем. Просто. А жена ко мне даже не вышла, загасилась в туалете где-то или на кухне. Этот ее зато выполз с друзьями, вали, мол, отсюда. Ну, слово за слово, подрались. Потом меня кто-то из них домой отвез, а дальше я плохо помню. Вспышками какими-то. Больно было до жути и страшно, что пиздец, особенно когда… Я и помирать-то не хотел, так, со злости натворил это все. Меня с тех пор от вида крови сразу блевать тянет и руки трясутся. Перед братом стыдно, сколько раз пытался извиниться или что-то сказать про это, а он разворачивается и валит от меня. Смотрит все время так… Друзья разбежались, когда это случилось, никому чужие головняки не нужны, да и после такого позора… Девушку найти — спасибо, нашел уже один раз. Живу, дом-работа-дом и родня. От родителей еле съехал. Пока жил у них, покоя не давали ни секунды. К окну не подходи, долго не мойся, в баню с Адилем ходи. Ссать с открытой дверью заставляли. Один раз секатор взял малину подрезать, у мамы истерика на полдня была. И сейчас звонят, не взял трубку раз-два: уснул, телефон разрядился, мыться ушел, еще что, — домой делегация мчится чуть не с мигалками. Сестра со мной общаться почти перестала, детей ко мне не подпускает. Как будто я в тюрьме сидел, или наркоман, или туберкулезник. А муж ее поддакивает, мол, на хуй он такой нужен, полудурок. Отпад, да? Как денег занять надо было, так брат, помоги, а теперь не здоровается толком.

— Так ты зачем живешь-то тут после всего этого? — с горькой усмешкой поинтересовалась Нермин. — Я думала, мне хреново, а у тебя вообще какой-то дурдом на выезде.

— Куда я поеду? Один среди чужих я вряд ли смогу. Да и не отпустят меня. Хотел в город попробовать, родители в сопли, слезы, как ты там справишься, тут оставайся, женись еще раз, детей заведи. На кой ляд мне это? Если б меня в покое оставили, все бы не так плохо было. Мы с женой потихоньку общаться начали, не подумай только ничего. Она приходит иногда за деньгами, я ей деньги даю, что один общей квартирой пользуюсь. Сперва молчала все время, потом понемногу разговорил, а там со временем она поймет все. Наверное. Мы хорошо жили, не ссорились даже толком. Она не такая, как ты, чтоб ей слово, а она в ответ десять.

— Зато со мной весело, — хмыкнула Нермин. От откровений по поводу жены ей стало как-то противненько-тошно: все же эта упорная любовь вопреки всему напоминала ей о поехавших маньяках из голливудских фильмов, да еще и злила почему-то. «На кой хрен так унижаться? Бросила, так бросила, развелись, так развелись», — подумала она, но, разумеется, вслух сказала пару дежурных сочувственных фраз.

— Поэтому мне с тобой и нормально, — задумчиво сказал Неджет. — У тебя примерно то же самое. Ты меня понимаешь, да? Я просто хочу, чтобы было как раньше.

— А как раньше уже не будет, — продолжила Нермин его оборванную фразу. — И остались мы с тобой как два лошары, и весь поселок над нами угорает.

— Это точно. А мы над ними поугораем, да?

— Ага. Особенно после того, как ты моему недопарню пообещал его вверх ногами на старом кладбище закопать.

— Ну извини, что у тебя личная жизнь обломалась, — насмешливо протянул Неджет, и Нермин поняла, что ночь откровений закончилась.

К ее облегчению, в город Неджет больше не рвался и спокойно позволил ей забрать несчастные ключи. Они вызвали такси, которое пришлось ждать чуть не целый час — ловить мотор с бордюра Неджет отказался наотрез. Было уже почти четыре утра, когда машина остановилась у его дома. Они почти без приключений поднялись в квартиру, и Неджет, не раздеваясь, завалился спать на кровать. Нермин на всякий пожарный случай поставила на пол у изголовья тазик, а потом пошла в зал. Домой ехать смысла не было, да и оставлять Неджета одного она боялась. Когда она проходила через прихожую, то приметила на столике телефон Неджета, который тот кинул туда, чтоб не мешал разуваться. Подумав пару минут, Нермин все-таки не выдержала и стащила его. Интересного там было мало: переписка с Адилем по поводу деталей на машину, сообщения от сестры по поводу подарка на предстоящий день рождения какой-то родственницы, еще какая-то семейная дребедень. Зато возмутительного оказалось побольше. Память была напрочь забита фотками с бывшей, а чат с ней в вотсапе полон просьб приехать, написать, позвонить или хотя бы взять трубку. Судя по датам, Неджет был в полном игноре уже месяц, и все это время он как придурок строчил в пустоту сообщения с признавашками в любви и мольбами о встрече, над которыми, скорее всего, Асель хохотала на пару с новым мужем. Нермин с внезапным отвращением и злорадством подумала, что весь из себя гордый Неджет ничем, по сути, не отличался от того же Сереги. Те же сопли, слезы, слюни и, разумеется, тщательно припрятанное под розовой романтикой желание вдуть бывшей по самое не хочу. Ничего нового. Вернув телефон на место, Нермин улеглась на диван, включила телевизор на минимальной громкости и до самого пробуждения Неджета смотрела Дом-2.

Неджет был помятый, смущенный, замученный — а еще до безумия трогательный со своими широко распахнутыми испуганными глазами в кругах синих теней. Нермин стояла, привалившись к дверному косяку, и наслаждалась, впитывая каждую секунду так откровенно показанной ей тревожной растерянности. После тонны его оскорблений, после пережитого страха, что он реально возьмет и отчалит в город, но доедет только до первого попавшегося столба, после его позора, размеченного на экране телефона ровным рядом чисел, застать его вот так врасплох было приятно до щекотки в груди. Нермин подорвалась с дивана сразу, как услышала возню в соседней комнате, и помчалась туда, слегка побаиваясь — и слегка надеясь, — что увидит что-нибудь отвратное. Что Неджета стошнит прямо при ней, или он начнет буянить и требовать добавки, или, черт его знает, наделает в штаны, как это однажды случилось со Славой, когда они школьниками встречали у кого-то из одноклассников Новый год.

Но ничего этого не было. Была до глупости старательно-строгая поза: спина прямо, руки сложены на коленях, а насильно выпрямленные пальцы дрожат. Было стыдливое молчание, от которого звенело в ушах, и вселенский ужас в направленном на нее доверчиво-открытом взгляде. Нермин очень захотелось сделать Неджету больно — так, чтобы навернулся обратно на кровать, на вывороченную из наволочки подушку, — а потом обнять и пожалеть. Успокоить, чтоб не паниковал так, гадая, какого хрена она делает на пороге его комнаты, и почему не раскрывает рта. Она бы сделала это: подошла и села рядом, погладила по всклокоченным волосам, положила руки на плечи, притягивая ближе к себе, а потом извинилась бы, сама не зная за что именно, но у нее не получалось ни двинуться, ни заговорить. Будто жидким азотом полили, как того лопоухого терминатора из старого дурацкого фильма.

— Что я натворил? — наконец, нарушил молчание Неджет хриплым шепотом. Нермин покачала головой, слиняла на кухню, будто не заметив его панического движения, налила в стакан воды из-под крана и сама отхлебнула пару глотков, когда заметила в мусорном ведре пустую бутылку водки.

— Почему молчишь? — продолжал Неджет, когда она вернулась и сунула стакан ему в руки.

— Пей давай. Сушняк поди давит.

— Ой, не то слово.

— Ну это неудивительно. После бутылки водяры в одну харю еще и не то бывает.

Неджет тут же подавился и закашлялся так, что Нермин пришлось хлопать его по спине. Теперь это почему-то смущало — быть с ним рядом так близко, касаться, против собственной воли оставляя руки на его теле куда дольше, чем нужно. В дурную-пустую, звонко болящую от пьянки и бессонной ночи голову посыпались одна за другой жуткие, мерзкие мысли. Как тогда, в киоске со Славой. А как бы это было, если б ночью Неджета окончательно перекрыло, и они оказались бы в какой-нибудь позе на этой заботливо застеленной для двоих кровати? Он перепутал бы ее со своей женой, или сделал вид, что перепутал. Мужики ведь такие, по синей лавочке им всегда надо залезть кому-нибудь в трусы, и Неджет вряд ли исключение. А она — почти такая же синяя, как он, — стала бы вырываться и кричать, напоминать ему, что с ней так нельзя, что они вообще-то родня, что она еще девочка, и что его посадят или убьют, если она расскажет об этом папе? Стала бы? А может, лежала бы молча, глядя в потолок и шаря руками по его ребрам, вот так же, как сейчас, когда делает вид, что поправляет на нем футболку? Ответа не было, и от этого становилось так гадко, что Нермин готова была выпрыгнуть головой вниз в окно, только бы исчезло заливавшее ее изнутри дерьмо. Неджет бы придушил ее, если б узнал, но она, конечно, не признается. Ни за что и никогда.

— Я не пил все, — прошептал Неджет, едва отдышавшись. От того, как жадно он хватал ртом воздух, Нермин начало потряхивать. Она отлипла от него, убралась подальше, села, бессознательно уставившись на свадебное фото на полке. Какая же эта Аселька все-таки стремная, и фата на ней, как на корове, и вообще кто делает челку с такой круглой рожей? Каким надо быть дебилом, чтоб убиваться по такому страшилищу. Любимая, ответь, пожалуйста, я без тебя не… Фу.

— Я не пил все, говорю. Нермин, ты меня слышишь вообще? Половину выпил, остальное разлил.

— Добро только переводишь, — сказала она, только чтобы что-то сказать. Неджет тронул ее за плечо.

— Пожалуйста, не молчи так, а? Скажи мне, что я наделал. Мне полицию ждать, или…

— Ты что, ни хрена не помнишь?

— Ну как ни хрена, что-то помню. Точнее, кажется, все… Не знаю я, короче. Я с того раза не пил, сколько лет уже… — он вдруг замолчал, завис на минуту, а потом панически простонал: — Голова так болит, и плывет все. Слушай, вызови скорую, а?

— Какую тебе еще скорую? — удивленно воскликнула она.

— Обычную скорую, Нермин! А если у меня инсульт или печень отвалится?

Нермин невольно усмехнулась, повернулась-таки и взяла Неджета за трясущиеся руки.

— Пургу не гони. Ну какой инсульт, какая печень? К тебе просто вертолетики прилетели. Они ко всем плохим мальчикам прилетают, которые нажираются в жопу и катаются на машине. Это-то ты помнишь?

— Я бампер задний долбанул, — простонал он. — Только машину вкруг сделал… Что я Адилю скажу? Он же пропалит… Если дома узнают, отец точно в психушку запрет. А где машина? Мы с тобой же не на ней приехали?

— В психушку? — недоуменно переспросила Нермин.

— Так, было такси, это я точно помню, — зачастил Неджет, отбирая у нее руку. — Два такси даже. Из одного ты вылезла, когда я уже тебя ждать задолбался, а второе мы вызвали и тоже задолбались ждать. Такси помню, что ругались с тобой полночи, помню… А, и фотки твои помню. Я тебе уже говорил, что ты поехавшая, такое не пойми кому отправлять?

— И мне говорил, и тому мудаку, что их выложил, тоже говорил, — рассерженно сказала она. — Но мы не про меня сейчас, да?

— Да, прости. Прости меня, ладно? Простишь?

— Если зубы почистишь, — усмехнулась Нермин, и Неджет замолчал, прижав ладонь ко рту.

— Ладно, не стесняйся. Мне так-то тоже не мешало бы…

Неджет не ответил — сбежал в ванную и проторчал там почти час, так что Нермин успела несколько раз испугаться, не уснул ли он, не поплохело ли ему или еще чего-нибудь в этом роде. Она окликала его через закрытую дверь, но он каждый раз односложно отвечал, что все с ним хорошо. После того, как Неджет-таки выбрался из ванной, туда отправилась Нермин, и, пока она приводила себя в порядок, он успел сбегать в магазин за минералкой и в аптеку за активированным углем. Этим они и позавтракали, сидя напротив друг друга на кухне и смущенно избегая встречаться взглядами. Неджет, видимо, вспоминал, что происходило ночью, а Нермин все еще переживала из-за собственных бесстыжих мыслей — и из-за того, что, пока мылась, не могла избавиться от мелькающих грязно-соблазнительных картинок чужой наготы. Она, оказывается, слишком хорошо запомнила то, что увидела, когда Неджет нечаянно появился перед ней без футболки.

В прихожей зазвонил телефон. Неджет болезненно скривился.

— Наверное, с работы… Или Адиль, не дай бог.

— Иди возьми, а то хуже будет, — посоветовала Нермин. Он пошел за телефоном и завис, глядя на экран.

— Ты что?

— Отец твой звонит…

— Вот жопа. Что ему может быть надо? — всполошилась Нермин. Неджет пожал плечами и ответил на звонок.

— Да, здорово, брат. Нет, я дома. Нет, машину просто оставил там. Нет, не на работе. Проспал сегодня, болею немножко. Нет-нет, не разбудил. Машина? А, так ты там рядом, что ли? Нет, я не рядом. Ты прикинь, вчера в сберкассу заехать надо было, а я заглох в ста метрах. Да… Нет, не электрика. Бензонасос, думаю. Сто раз уже перебирали, а все глючит… В городе заказывал, да. У моста там автомагазин, как с трассы съезжать, знаешь, наверное… Да оставил, торопился уже, пешком дошел, а там потом на такси… Адилька со смены дрых, загоняли его совсем. Что? Нет, в мастерскую не хочет, ему погоны нравится носить. Я ему тоже говорю, что дурак, а он не слушает. Нет, ты не парься даже, я отцу позвоню, или он, или Адилька приедут, дотащат до дома. Что? К своим пошел?

Нермин, нервно хихикавшая над Неджетовыми россказнями про сберкассу и Адиля, напряглась и уставилась на него. Он ответил ей предупреждающим взглядом.

— Дочка от рук отбилась? Да, видел я это. Но они ж удалили это быстро. Может, она и вовсе тут ни при чем. Да нет, конечно, это не дело. Молодежь, сам понимаешь. Мозгов нету… Нет, Адиль ее не арестовывал. Нет, конечно, какой обезьянник? Покатались по поселку просто. Да, он тоже дурак, конечно. Ну языками трепать у нас все любят. Нурлан этот у них вечно пиздит… Ты сильно не ругай ее, мелкая еще она… Да мне че защищать? Я б сам пиздюлей навешал, но ты ж и без меня справишься. Да, не говори… В наше время проще было, без интернетов. Помнишь, вы в футбол все время на старом стадионе играли, а мы болеть ходили? Да, куда там сейчас. Дом-работа-дом. Родители хорошо, мама, правда, болеет немного. Ты заедь, они рады будут. Сто лет не собирались вместе. Айша? Нормально все, с детьми дома. Вон на работу собиралась устраиваться, а отец против. Муж? Да ты сам знаешь, какой там муж. Груши, ага. Он рестораны в городе предпочитает… Ладно, да. Давай, созвонимся там. Конечно, позвоню, если что. Давай, счастливо.

Неджет отложил телефон и тряхнул головой.

— Ненавижу врать, а приходится. И у меня для тебя плохие новости.

— Не говори только, что он реально туда приехал, — простонала Нермин.

— Реальней некуда. И лучше тебе по ходу тоже домой двигать. Пошли давай, такси поймаем. Сам я тебя не отвезу, к сожалению.

— А он сильно злой?

— Да нет вроде. Но будет, наверное, если обнаружится, что ты дома не ночевала. Есть что соврать?

— Что-нибудь придумаю, — сказала Нермин с печальным вздохом. Предчувствия и догадки относительно того, чем кончится нежданный отцовский визит, у нее были не самые неприятные.

Домой она поехала одна: Неджет настаивал на том, чтобы сопроводить ее, но ему позвонили с работы, отматерили и потребовали, чтоб немедленно шел в мастерскую, если не хочет вылететь к хренам собачьим за прогул. Нермин сделала вид, что не расслышала доносившейся из динамика ругани, и распрощалась с Неджетом у дороги, пообещав, что позвонит сразу, как окажется дома. Неджет поспешил на работу, а она осталась стоять, глядя ему вслед. Вскоре возле нее остановилась старенькая Тойота со смешными круглыми фарами, и водитель поинтересовался, куда ей надо. Они договорились на обычную для такой поездки плату. Нермин села в машину, отправив Неджету смской номер. Таксист, плотный молодой мужчина с симпатичным открытым лицом, одобрительно кивнул и сказал, что она все сделала правильно: времена сейчас неспокойные даже тут, в поселке, особенно для девушек, а ведь он помнит дни, когда двери в домах на замок не запирали.

Таксист вообще оказался словоохотлив: от одной темы плавно переходил к другой, щедро выдавая порции воспоминаний. Нермин была рада: рассказчик из него оказался неплохой, да и приятно было отвлечься от пугающих мыслей. Она отвечала сдержанно, но благодушно. Таксист поглядывал на нее с интересом, но никаких вольностей себе не позволял, и это Нермин тоже понравилось. Они поговорили о том, как в поселке жили раньше и как живут теперь, о погоде, о ценах на продукты и бензин, потом немного о родственниках. Нермин не сдержала улыбки, когда таксист стал рассказывать о своей красавице-жене, которая, по его восторженному отзыву, готовила как шеф-повар в самом лучшем городском ресторане, о небольшом домике, который на следующий год собирались расширять — надо же где-то было размещать детские комнаты, потому что они с женой планировали завести первенца в ближайшее время. За разговором дорога до дома пролетела незаметно. Нермин предложила высадить ее у поворота во двор, но таксист отмахнулся и довез ее до самого подъезда. Нермин с трудом всучила ему положенную плату за поездку — видимо, он был из тех, кто всех мало-мальски знакомых людей записывает в число своих друзей. На прощание таксист вручил ей визитку с номером телефона, назвался Асхатом и сказал, чтобы, если что, не стеснялась вызывать его. Обещал, что или приедет сам, или пришлет другого хорошего водителя. Расстались они с Нермин добрыми приятелями.

Нермин задержалась у подъезда: приметила в тени старой березы отцовский Ниссан и окончательно струсила. Хотела даже сбежать куда подальше, но на балкон вышла мать с тазом мокрого постельного белья, увидела ее и махнула, чтоб шла домой, добавив выразительное чирканье ладонью по шее. Нермин протестующе помотала головой, сделала пару шагов прочь от дома, и тогда мать, открыв балконную дверь, прокричала что-то в квартиру. Через несколько секунд на балкон вышел отец, встал, уперев руки в бока, и под его тяжелым немигающим взглядом Нермин поплелась-таки домой. Ей было одновременно и страшно, и приятно, что ее встречали прямо как в старые добрые времена. Даже грозящий разбор полетов уже не пугал так сильно. Дверь квартиры оказалась гостеприимно распахнута, и в подъезд сквозняком выносило аппетитный запах сырников. Нермин невольно повела носом, как оголодавшая лисица из сказки, и прокралась в прихожую.

Отец с матерью были уже в кухне. Он сидел за столом и уплетал сырники, намазанные толстым слоем клубничного варенья, а мать торчала у плиты, переворачивая свежую партию на сковородке. Нермин просочилась в ванную помыть руки и предусмотрительно оставила дверь приоткрытой.

— Дашка, а сгущенки нет? — бодро поинтересовался отец.

— Нет, сухое молоко возьми там в банке, — деловито ответила мать. — Или обычное в холодильнике.

— Обычное какое, домашнее, или магазинное опять купила?

— Магазинное, какое тебе еще, — проворчала та. — Кто б тут ходил за домашним.

— Ну не, я эту бурду пить не буду, — разочарованно протянул отец.

Нермин не сдержала улыбки, хотя эта сценка из прошлого показалась ей довольно странной. У них так было всегда, сколько она себя помнила. Мать сосредоточенно готовила завтрак, отец ел, капризничая по какому-нибудь пустяку, а потом чмокал мать в макушку — она была ниже него на голову — и убегал на работу, прихватив с собой контейнер с домашней едой. Они вели себя как обычно. Будто никто не изменял, не орал, не скандалил, не собирал демонстративно в пакеты вещи и не выкладывал их потом, рыдая, обратно на полки. Будто все было хорошо.

— Доча, а ты где там застряла? — окликнул ее отец. — Давай-ка вылазь. Разговор к тебе есть. Длинный.

— Да уж, давно пора, — поддакнула мать ворчливо. — Кто обещал вчера к двенадцати дома быть?

— Так получилось, — сказала Нермин дрогнувшим голосом. Настолько дрогнувшим, что оба родителя, как по команде, уставились на нее.

— Ты давай ешь, — сориентировался отец, придвигая к ней тарелку. — Даш, а кроме сырников есть что? Каши дай ребенку, что ли.

— Когда она ела твою кашу?

— Все кашу должны есть. Для желудка полезно.

— Ахмет, тебе надо ее кашей кормить, возьми и накорми. Я вот недавно манки дала, потом эту манку полдня от стен оттирала.

— А это потому, что кое-кто у нас пьет больше, чем наш начальник на комбинате. Да, Нермин?

— Так он еще работает что ли? — ненавязчиво вклинилась мать. Отец покачал головой и зыркнул на нее с демонстративным предупреждением.

— Ты давай помолчи. Я с дочерью поговорить хочу.

Нермин испугалась, что мать сейчас опять возьмется за свою шарманку, наговорит отцу гадостей и тот уйдет, не наговорив гадостей ей самой. Однако мать, к ее облегчению, промолчала — по-прежнему жарила сырники, мурлыкая какую-то песню себе под нос.

— Папа, я типа понимаю, про что ты поговорить хочешь, — промямлила Нермин, ковыряя сырник. Отец полез ложкой в варенье и плюхнул на край ее тарелки несколько ягод.

— Ты вообще жрешь что-нибудь или бухаешь только? Худая стала, ключицы торчат вон. Вчера и я на фото видел, и дядя Вадим, и Толик.

— Пап, это недоразумение, — поморщившись, пояснила Нермин. — Ну правда. Этот мудак вчера уже получил…

— Ты давай за столом не выражайся, — пригрозила деревянной лопаткой мать. — Что у тебя за знакомые такие? Значит, с одними в город вчера свалила, но этих я хотя бы знаю…

— А я вот че-то как-то не очень, — перебил отец. — Я не понял, что вообще за дела? Ты мне обещала в технарь готовиться, на работу пойти, а вместо этого что?

— На работу я осенью пойду. Я ищу, но пока все места уже заняты, а кто-то в отпусках, и трудно что-то найти, — поспешила отмазаться Нермин. Дело плохо — мать обязательно начнет выспрашивать, когда и что она обещала отцу, выяснит, что они виделись, и опять начнется скандал. — А в технарь ну блин, там готовиться надо, курсы там, книжки. И это уже тоже со следующего года.

— Заранее начинай, опять проморгаешь все. Ты в школе-то тупила вечно над книжками, а сейчас и вовсе читать разучишься.

— То есть я дура, по-твоему? — позволила себе вспылить Нермин. Это тоже было привычно и знакомо: спорить, да еще на повышенных тонах, с трудом сдерживая желание заржать. Отец всегда был такой серьезный, так переживал, когда читал ей свои одинаковые лекции из общих слов. Оказывается, по этой нудятине тоже можно соскучиться. Нермин радовалась, но не могла отделаться от ощущения неправильности происходящего. Здесь и сейчас это их привычное и старое казалось фантастическим. Почти как летающие тарелки с зелеными человечками.

— Да я не говорил, что ты дура… Короче, Нермин, не соскакивай с темы, а? Какого лешего у этого пацана твои такие фотографии? Это парень твой? Почему ни я, ни мать с ним еще не знакомы? После таких фоток надо или морду бить, или жениться, и лично я как-то больше за первый вариант.

— Бать, да не истери, а? Ну был типа возможный парень, случайно так получилось, что фотки эти у него оказались. А он, видать, увидел мои посиделки с Серегой и Славкой и психанул, приревновал типа. Но ему ночью уже по ушам за это надавали, и он все поудалял.

— А, так это эти два хулигана с тобой в пивнушке, что ли? Рожи у них протокольные, я аж не узнал. В школе мелкие пацаны были, а сейчас…

— Нормальные у них рожи. Серый вон комнату к дому пристраивать собрался, а Славик с Динкой скоро поженятся.

— Дураки, — фыркнул отец, и мать метнула ему предупреждающий взгляд.

— Ладно, — продолжал он. — Давай так, ты у нас девушка взрослая, умная, рассуждаешь правильно, да? Да. Я тебя не стану спрашивать, где ты ночевала, один хрен соврешь, что у подружки в городе. Так?

— Так.

— Даю тебе время до сентября. Дашка, ты слышала? До сентября, до осени. Гулять гуляй, развлекайся, но чтоб без пьянок и покатушек с ментами. Адиль дубина тоже, додумался. Этот дружбан его, Нурик, дальняя родня нашего начальника цеха. Потом мужики ко мне неделю бегали, спрашивали…

— Меньше слушай всякую херню, — перебила Нермин.

— Слушать я не слушаю, но когда эту херню в Одноклассниках и чатиках вотсапных выкладывают, не слушать как-то не получается.

— В каких чатиках? — испугалась Нермин.

— В каких-каких. Общих. Поселковых таких штуки три, и в один меня мужики подписали, смешные видео скидывают. Вот там вчера тоже это дело всплыло.

Нермин шепотом выматерилась и закрыла покрасневшее лицо ладонями.

— Стыдно тебе? — ехидно поинтересовался отец. — Правильно, что стыдно. Я, если честно, пиздюлей тебе прописать хотел, фотомодельке недоделанной, да вот мать отговорила. Мол, дело молодое, мозгов нет, ветер в жопе…

— Я больше так не буду, — пробормотала Нермин.

— Сколько раз я это слышал? — усмехнулся отец, посмотрел на часы и спохватился: — Так, я на работу опоздаю с тобой. Дашка, кран я сделал, но виснуть на нем сильно не висите, сорвет к хуям, соседям до первого этажа ремонт сделаем тогда. Холодильник потом подъеду посмотреть, с мужиками посоветуюсь. А вообще выкинуть бы его уже.

— Ага, а новый ты на какие шиши купишь?

Нермин отложила вилку, которой терзала остывший сырник, и недоуменно перевела взгляд с отца на мать. Происходила какая-то неведомая херня. Может, он домой вернулся, а ей сказать забыли? С краном ведь еще недавно все было в порядке, а холодильник барахлил уже лет десять, но отец ни разу не собрался не то что чинить его или менять, а даже посмотреть, что с ним такое. А кран… Ну ладно, хрен с ним, с краном, может, действительно закапал, но зачем ехать перед работой с другого конца поселка, чтобы его вот прямо срочно починить? Почему нельзя заехать вечером или отпроситься в обеденный перерыв? Они договорились? Но… Они же вроде не общаются. Или не общались…

Нермин тряхнула головой. Идеально-лубочная картинка типичного семейного утра поползла клочьями. Перед ней за столом оказался какой-то чужой мужик, худой, поседевший, с резко выступившими на лице морщинами, а напротив него страшненькая тетка в вылинявшем халате и с гулькой на голове, старательно изображавшая неприступную гордость. И между этими двумя явно было что-то не то, что-то стремное, фальшивое до боли в зубах, как в бразильских мылодрамах. Будто они разыгрывали представление персонально для нее, а она, позволив задурить себе голову, теперь очухалась посреди слишком настоящего сна и лихорадочно пыталась понять, какого черта вообще происходит. На кухне меж тем повисло неловкое молчание. Отец мазнул взглядом по Нермин и перевел его куда-то в сторону плиты, у которой стояла столбом притихшая мать. Нермин встала, с грохотом отодвинув стул.

— Пап, я пойду прилягу. Голова поехала что-то.

— Иди, конечно, — улыбнулся он. — Поспи, а то синяки под глазами уже больше, чем у меня.

Нермин старательно вслушивалась, прижавшись ухом к двери своей комнаты, но ничего толком не разобрала. Кажется, отец что-то еще сказал насчет холодильника, потом про работу. Мать проводила его, закрыла за ним дверь и вернулась на кухню. Нермин вышла из своей комнаты и осторожно прокралась в спальню к матери. Кровать была слишком аккуратно заправлена, и это было странно — обычно мать свою сторону только прикрывала, а отцовская сторона оставалась нетронутой. Да еще и гребаное постельное белье на балконе… Нермин вернулась на кухню, уселась на стул, на котором сидел отец, написала в вотсапе потерявшему ее Неджету, что все в порядке, и дома ее не убили.

— А ты чего не спишь? — спросила мать, составлявшая в раковину посуду. — Вроде ложиться же решила.

Нермин подозрительно обвела взглядом ее ничем не примечательную фигуру с чуть ссутуленной спиной.

— Ты бы переоделась хоть.

— Что? Халат грязный что ли? В твороге уляпалась опять?

— Нет. Ну, отец ведь пришел. А ты стоишь тут в старье, и на голове что попало.

Мать усмехнулась, не оборачиваясь.

— Не поняла, а с чего я должна его с почестями встречать?

— А с чего не должна? Может, он посмотрит на тебя красивую, решит, что та тетка стремная, и вернется.

— Ну если ему только шмотки важны, на кой он мне тогда нужен?

— А его новая баба так не думала.

— А ты откуда знаешь? Отец порассказал? Вы же с ним видитесь, судя по вашей задушевной болтовне?

— Вы тоже видитесь, и что?

— С чего ты взяла? Что вообще за допрос? Как у вас там говорят, кенты нам не менты?

— Наоборот. Так с какого перепуга батя тут сейчас оказался?

— Так кран же починить приходил.

— Угу. С утра пораньше.

— Ну и что?

— Нихуя.

Мать возмущенно грохнула тарелкой об раковину.

— Прекрати так при мне выражаться. Совсем офонарела? Я его еле утихомирила, чтоб он тебя ремнем за твои приключения не отходил.

— Видела я, как ты его утихомиривала, — презрительно сказала Нермин.

— Ты о чем? — глухо и напряженно донеслось от раковины.

— О том самом. Кровать ваша заправлена не так, как обычно. Бельишко ты, я смотрю, перестирала. Утром, блядь. А меня дома не было всю ночь…

— Нермин, ты обалдела? Ты что себе позволяешь? — вскрикнула мать, вытирая руки вафельным полотенцем — оставляя на них красные уродливые пятна.

— Это вы обалдели! — прокричала в ответ Нермин. Съеденное выплеснулось из желудка и встало комком в горле. — Вы же старые уже! Как вам не стыдно? Еще и меня сюда позвали, на, смотри… Да он вообще от тебя ушел, потому что ты стремная, а теперь ты за отремонтированный кран… Он чужую тетку трахает, а потом тебя, а ты и рада, потому что ты никому не нужная старая корова!

Полотенце, набрав разгон реактивного самолета, прилетело ей в физиономию.

Шаловливый ветерок трепал картонку, которой была заткнута дыра в оконном стекле. Вырезанный из крышки конфетной коробки букет роз с подписью «8 марта» гнулся, но не желал сдаваться под натиском рвущегося в прокуренную квартиру лета. Нермин бездумно пялилась на алые цветочные головы, а Дина вертелась у плиты, спуская зажарку в кипящий суп. Дома, кроме них двоих, больше никого не было: Динин отец отчалил, к радости всей семьи и соседей сверху и снизу, в двухнедельную командировку, а мать слиняла к сестре планировать развод и прихватила с собой младшую дочь. Дина, пока управлялась с картошкой и снимала пену, жаловалась на задолбавших ее родителей, а Нермин против воли ловила себя на гаденько-сладеньком, пахнущем немытой пепельницей злорадстве. Все-таки не у нее одной все так плохо. Дина — она тоже… Такая. Неблагополучная. Это было подло до жути: заявиться без предупреждения, вывалить с порога ворох жалоб на охреневших родаков, показать место на щеке, с которого уже давно исчез красный след от полотенца, курить, пить кофе, ждать, пока сварится суп — и думать вот такое. Мысленно тянуть Дину с собой на вонючее, усыпанное битыми бутылками, шприцами и использованными гондонами дно. Днище. Полное днище… И все равно, вдвоем не так обидно и даже почти не страшно.

— Вот сейчас еще приправы посыплю, и будет тебе обед, — нараспев сказала Дина, копаясь в советском голубом шкафу с провисшей дверцей. На застеленной клеенкой полке теснились пузатые жестяные банки с надписями «чай», «сахар», «соль». Мать Нермин выкинула такие пару лет назад под причитания отца и купила другие, китайские пластиковые, которые быстро пожелтели от жары и теперь тоже годились только на выброс.

— Зачем ты с этим возишься? — поинтересовалась Нермин, вытаскивая из коробочки еще кубик рафинада. — Мать свалила, мелкое чудовище тоже, батя свалил. Кому кастрюлю-то целую мутишь?

— Ну как кому? Тебе да мне, да нам с тобой. И это, Нермин, харэ сахар тырить. Мне не жалко, но аппетит перебьешь.

— Да, мам, — усмехнулась Нермин.

— Я люблю с этим всем возиться, ты же знаешь, — вздохнула Дина, закрывая крышку кастрюли и снимая через голову фартук с порвавшейся и завязанной в узел тесемкой. — Вот смотрю на это все и думаю, будет у меня своя хата, я сразу кухню закажу. Даже кровать не буду, на полу можно поспать. А кухня будет самая крутая. Чтоб столешница все как че, кран не такой, а нормальный, высокий. Плиту индукционную… Тортики мечтаю на заказ печь и такое всякое. Я же и чак-чак умею, и медовик. Наполеон вот только не очень удается, но можно научиться. И остальному, кому что надо, можно.

— У нас это и так все умеют, — пожала плечами Нермин.

— Это у нас. А в городе женщины работают все допоздна, им не до того. Слышала, какие там графики в супермаркете? Кстати, я тебе номер по поводу работы скидывала, ты позвонила туда или нет? Серега за тебя там уже поговорил…

Нермин стыдливо вздохнула, а Дина покачала головой и полезла в другой шкаф за тарелками.

— Горе ты луковое. Ну неужели сама не понимаешь, что нельзя так?

— Ну блин, Дин. Ну вот что мне там делать?

— Газеты продавать в киоске, что. Я ж писала тебе.

— И сколько платить за это будут? С утра до ночи там просиживай, туалета нет, пожрать некогда…

— Ну туалет на базаре есть, закроешь киоск, сходишь. А платить… Так ведь кто тебе без опыта много платить будет?

— На эти копейки я не проживу там. Пожрать, на дорогу — вся зарплата уйдет, должна еще останусь, — огрызнулась Нермин. Дина поставила перед ней тарелку супа и села напротив.

— Не бесись ты. Я о тебе беспокоюсь.

— Да понимаю я. Но блин, думаю все, как лучше сделать. Может, родаки помирятся. Ну раз он ходит к ней… Или вон Сереге скажу, что согласна.

Дина покачала головой.

— Что ходит, это ты не забивай себе голову. Они все блядуны, сама не знаешь, что ли? Мать плохо делает, что пускает его, он так и будет туда-сюда шляться, жизни ей не даст. А она, может, еще бы раз вышла замуж за вдовца какого или разведенного тоже.

— Кому она нужна? Ты ее видела?

— Ну моя мать тоже не красавица, а все надеется, что от бати уйдет и счастье свое в городе встретит. Тетя ей даже нашла вроде кого-то. Только отец, если узнает, зарежет по пьяни и маму, и тетю, и нас с мелкой. И мама это понимает. Так и помрет с ним, с алкашом. Говорила я ей, не рожай ты, аборт сделай в городе, сейчас таблетку можно выпить и все. Так нет, начала, ребенок счастье, грех, боженька послал, и вообще, тогда отец точно про других думать не будет и с друзьями пропадать в гараже. А по мне знаешь, лучше б пропадал или с любовницей… Не обижайся только. На баб он никогда не смотрел особо, хотя тут то одна, то другая его зовет, лампочку поменяй, проводку посмотри, а вот бухать… Ну выпивал, да. Ты же сама помнишь.

— Да уж, — вздохнула Нермин. — Он даже прикольный был, как подопьет. Веселый такой.

— Вот он и сейчас сперва веселый, а потом от этого веселья хоть вешайся. Не выдержал радости, до сих пор отмечает. Зачем им ребенок был на старости лет? Теперь и мать на меня ее вешает, и отец последние мозги пропьет скоро. А мне она нужна? Будто это я ее рожала.

Нермин невольно хмыкнула — в поселке одно время так и болтали, что родила Динка от своего Славы, а потом подкинула дочку матери, потому что совести совсем нет.

— Паприки надо было побольше. И укропа, — сменила было тему Дина, а потом вдруг вернулась к словам Нермин про Серегино предложение. — А замуж за Серого ты не ходи. Вот правда. Сама же понимаешь, не уживетесь вы. Он пацан простой, домашний, не в обиду будь тебе сказано. Мать его всегда будет нос в ваши дела совать, братья-сестры маленькие опять же…

— Да ты думаешь, я не понимаю? — грустно усмехнулась Нермин. — Он хороший, все, но он друг. Не могу я с ним по-другому, хоть тресни. Думала уже много раз, он нормальный, работа, где жить, все есть, и шляться не будет, но не мое это. Поцеловал меня, я чуть в окно не выпала.

Дина подняла на нее глаза.

— Так у вас что-то было? Нет, я не выпытываю, ты не подумай. Просто ты раньше рассказывала все всегда, а последнее время какая-то сама в себе стала.

— Гружусь сильно из-за всего. А так ничего не поменялось. Ты моя самая лучшая подруга, я тебе все рассказываю, что у меня происходит…

«Кроме того, что у меня какая-то странная херня с Неджетом, про которую я даже карагачам в парке не расскажу».

— Верку я тоже люблю, но не так, как тебя. Сколько мы лет с тобой вместе?

— Столько не живут.

— Ну вот. Лет через пятьдесят будем так же собираться на кухне и кости всем перемывать, да? А про Серегу я б тебе все рассказала, если б что-то было. Он предложил, замуж сперва, а потом потрахаться, чтоб я типа поняла, что он не хуже других пацанов. Как будто мне есть с чем сравнивать. Ну и начал обниматься и губами своими ко мне, а меня аж передернуло. Еще и больная же была. Надеюсь, Серый от меня ничего не подхватил тогда.

Дина фыркнула.

— Не смеши меня, дурочка. Ничего вроде не подхватил. Здоров был, не кашлял. Ты не обижайся на меня. Я просто не хочу, чтоб ты себе и ему жизнь портила. Ты умная, красивая, тебе покруче мальчик нужен. Вот Ромка. Что плохого в нем? Он тут подходил ко мне недавно, расспросить пытался, где ты и че, не обидел ли он тебя чем. Видно, что к тебе явно у него что-то есть. Но только я не поняла, фотки эти твои… Я тебя про них не спрашивала, но… Ты с ним что-то поимела, а потом послать решила?

— Ну нет конечно. Ты что? Мы даже на свидание еще не ходили. Просто получилось так. Я не могла с ним встретиться никак, то из-за матери, то из-за болячки, ну и отвечать тоже особо так не отвечала, когда писал. Он типа обиделся, и я ему решила намекнуть, что у нас все норм. А он взял и фотки эти выложил. Я… Я тебе расскажу, но ты только не болтай, ладно?

— Что такое? — испугалась Дина.

— Короче, я так поняла, что он увидел, что я с пацанами в город поехала, а ему ничего не сказала, ну и решил показать, что я типа с ним.

— Ну это да, мы с Веркой так и подумали. Славка по первости тоже всякую чушь делал, то букет мне купит и сам же его сфоткает, то еще что-нибудь. Другое дело, что тут как-то вообще не очень хорошо. Вроде и ничего такого как бы, но ладно б вы там вдвоем с ним были, можно было бы списать, мол, прикалывались или еще что…

— Неджет это увидел и пиздюлей ввалил сперва мне, а потом Роме по телефону, — решилась Нермин. Наградой за ее смелость был офигевший взгляд Дины и полузадушенное «да ты чееее».

— Да. Прикинь? Мы с пацанами с города приехали, а его машина возле меня стоит. Полночи мозг мне выносил, потом Роме вынес. Отматерил его так, что я думала, Рома ему стрелу забьет, но вроде пока тихо. После этого фотки Рома поудалял. А утром раз и отец домой пришел и тоже мне воспитательную беседу устроил.

— Так, а ты дома была, что ли, пока они с мамкой…

— Нет. Я у Неджета тусовалась, — созналась Нермин. — Домой побоялась идти, чтоб мать не скандалила.

— Копец, вот страсти. Не общалась бы ты с Неджетом со своим, а? У тебя батя добрый более-менее, ну, по крайней мере, тебя дома не держал никогда и все такое. А этот возьмет сейчас и найдет тебе жениха какого-нибудь, будешь в платке до конца дней ходить.

— Да ну, он не такой вроде. Мы с ним и не общаемся толком. Так только, когда случается что-то.

— А с Ромой ты общалась после этого всего? Или ты пошлешь его теперь?

— Да нет. Просто… Ну не знаю я, — замялась Нермин. Ей очень хотелось рассказать все до конца: про то, как Неджет выдал ее за свою девчонку, про то, что во время визита с разборками он был пьян в дупель, и про то, как они обнимались, и от этого у нее ехала по кругу голова и становилось жарко, как будто в бане. Хотелось, но она не могла заставить себя раскрыть рот. Как будто это была военная тайна, а Динка — каким-нибудь кгб-шником или цру-шником. — Знаешь, вот вроде бы послать его реально, потому что нафиг мне такое надо, чтоб он напоказ все выставлял. А с другой… Пацана понять можно, ревность и так далее. И с Неджетом он не залупался, не хамил, хотя тот так заворачивал, что другой бы кто уже психанул. И со мной не ругался и ничего не предъявлял, хотя я его мариную. Короче…

— Сходи ты с ним на свиданку, — подытожила Дина. — Он тебе, по-моему, лучше всех подходит. На морду нормальный, тачка хоть старая, но есть, сам по себе такой, что никто из пацанов плохого про него не скажет. Работает, опять же. Серьезно, где ты другое, получше найдешь? Городского? Там своих баб хватает, да и кто его знает, какие они, городские эти. Вон Томка со старого элеватора, слышала? Нет? Полгодика повстречалась с городским, дала ему, а он ей: «И че, я теперь на тебе жениться должен?» — и свалил. И через пару месяцев на городской же женился. А та теперь уехала к родне куда-то на севера. Стремно потому что.

— Да уж… Хуже некуда, — вздохнула Нермин, доела суп и тут же написала Роме.

Он ответил через полчаса, когда Нермин с Диной собирали в коробку сушню на балконе, отгоняя надоедливых ос. Написал, что боялся, что она больше никогда не захочет с ним общаться, что поступил как мудак, потому что приревновал ее к Сереге, и что Серега уже предъявил ему по этому поводу, но они разошлись по-хорошему. Нермин с Диной обменялись смешками, и Дина, отпихнув коробку ногой, тут же принялась строчить сообщение Сереге с претензией, что они оказались не в курсе его дел с Ромой. Рома же продолжал распинаться перед Нермин, вымаливая прощение и обещая так больше никогда не делать. В заключение он выразил желание привезти ей букет цветов в знак своего искреннего раскаяния, а еще извиниться перед Неджетом, если она того пожелает. «Тогда и перед моим отцом извиняйся, — отправила в ответ Нермин. — Ты представляешь, как мне от него влетело? Он с тобой тоже очень хочет побеседовать».

— Зашугаешь щас жениха, и слетит нафиг, — усмехнулась Дина, читавшая сообщение через ее плечо.

Рома слетать не стал: ужаснулся, что навлек на голову дамы сердца такие беды, и сказал, что готов поговорить с ее родителем вот прям щас, и даже уехать ради этого с работы. Окончательно поверив в серьезность Роминых намерений, Нермин помучила его еще несколько минут и согласилась на свидание. В груди у нее неприятно, надоедливо заныло при мысли об этом, но она заглушила смутную тоску. Надо что-то делать, как-то решать проблемы, выбирать кого-то, наконец. Не всем достаются такие, как Неджет. Так что бери, что дают, и не выгребывайся.

Вечером Нермин, ярко накрашенная, причесанная и одетая в подаренное Неджетом платье, выпорхнула из квартиры, пока мать смотрела в своей комнате сериал. Вызвонив по телефону с визитки таксиста Асхата, она дождалась его на Администрации и отправилась к месту встречи. Рома предлагал Нермин заехать за ней, но он работал в городе, и ей не хотелось гонять его лишний раз, тем более что на выезде вечерами обычно собиралась здоровенная пробка. Асхат высадил Нермин у парка, дал напутствие, чтоб не задерживалась в городе допоздна, и чтоб, если понадобится, не стеснялась ему звонить, и поехал на вокзал, объяснив, что скоро должен прийти пассажирский поезд. Нермин набрала Рому, и вскоре он показался у ворот, явно счастливый и взволнованный. Цветов, правда, не было, но зато он тут же предложил ей купить сахарной ваты или яблок в карамели или, если она хочет, покататься на колесе обозрения. Нермин покачала головой: сейчас ей хотелось просто погулять.

Многолюдный, несмотря на поздний час, парк сверкал огнями и оглушал навязчивой смесью музыкальных обрывков. Из одной палатки голосил шансон, разносясь по округе с клубами вкусного дыма, в другой заливалась осточертевшая всем Леди Гага, в третьей крутили Цоя. Нермин довольно жмурилась: ей нравилось, когда было ярко и громко, хотя тут даже у нее кружилась голова. Тут и там носились от фонтана к фонтану чумазые мокрые дети, на бордюрах, скорчившись, сидели парни в драных джинсовках и орали песни под аккомпанемент расстроенных гитар, а по затененным дорожкам, разбегавшимся среди цветущих розовых кустов, бродили парочки, держась за руки. Нермин потащила Рому в освещенный центр: ей очень хотелось выгулять платье и еще раз — снова — убедиться, что она если не самая красивая среди собравшихся девчонок, то точно в первой тройке. Иногда подруги посмеивались над ее тщеславием, но самой Нермин это казалось нормальным. Каждый день видя собственное отражение в зеркале, она не могла отказать себе в праве гордиться тем, что ей досталось от природы (а что не досталось, то было аккуратно подрисовано карандашом и помадой). Рома, которого толчея сперва явно не радовала, через несколько минут оценил организованное в том числе и для него зрелище. Нермин видела, как в направленном на нее взгляде карих глаз вспыхивает восхищение и что-то, похожее на ревность — и правильно, ведь пялился на нее далеко не только он. Вдоволь насладившись, Нермин милостиво позволила увести себя в тень дорожки, огибавшей фонтаны и уходившей в гущу яблонь. Она покачивалась на каблуках со стертыми набойками, с удовольствием вдыхала молочно-теплый, пахнущий цветами и свежей травой воздух и думала, как хорошо было бы, если б можно было бы проторчать в городе всю ночь, до самого рассвета. А еще лучше — до конца своих дней.

— О чем задумалась, красавица? — легонько тронув ее за плечо, спросил Рома. Они ушли подальше от других гулявших и закурили. Нермин про себя порадовалась, что Рома не читает ей нотаций по поводу облизывания пепельниц и угрозы рождения зеленых детей. Его приятель Саша грешил этим с назойливой регулярностью даже после того, как она послала его лесом-полем.

— Я думаю, как здорово было бы переехать в город и жить где-нибудь тут, недалеко от парка, — выпустив облачко дыма в стремительно густевший сумрак, сказала Нермин. — Знаешь, работать, а потом покупать себе кофе или мороженое и идти сюда и бродить здесь до самой ночи.

— Я тоже переехать все думаю, — вежливо поддакнул Рома. — У нас много не заработаешь, а тут и место уже присмотрел, но одному неохота. Если начинать жизнь заново, то с родственной душой и своим хозяйством.

Нермин сдержанно улыбнулась. Намек был яснее ясного, но она пока не собиралась придавать происходящему определенность. В конце концов, хоть ей и нравился симпатичный и вроде бы серьезный мальчик, они слишком мало общались, чтобы раздавать громкие обещания.

— Слушай, Нермин, а можно тебе вопрос задать? Ну так, чтобы недомолвок не осталось, — сказал Рома, беспокойно вертя в руках тлеющую сигарету. Нермин мысленно закатила глаза: этот тон она очень не любила, но делать было нечего.

— Давай, спрашивай.

— У тебя парня точно нет?

— Нет, конечно, иначе с чего бы я тут с тобой гуляла?

— Да просто хочу уверенным быть. Давай начистоту, ладно? Я про тебя давно спрашивал, узнавал, че да как, и я как бы в курсе, что ты ни с кем надолго не остаешься и уходишь, если что не по тебе.

— И что переспала со всем поселком, да? — зло сказала Нермин, останавливаясь и выдергивая у него руку. Рома посмотрел на нее долгим и пугающе-серьезным взглядом.

— Если б я так думал, я бы к тебе не подошел даже. Я не оскорбить и не сплетни обсудить пытаюсь, а объяснить тебе свои намерения. Чтоб не было у нас больше таких ситуаций, что я психую, а потом ты получаешь и от отца, и от Неджета… А он тебе кто, кстати? Брат двоюродный? А то он представиться-представился, но подробности как-то не упомянул.

— Двоюродный, но не брат. Дядя, — сказала Нермин, подавив смешок.

— Ого. И у вас такие тесные отношения, что он за тобой так следит?

— У нас семья.

— Я понимаю. Ты не думай, я не в претензии к нему. Просто мне перед ним стыдно, и перед отцом твоим тоже. И перед тобой. У тебя ведь и так дома проблемы… Опять же, я не для того, чтоб просто языком трепать. Мои родители пару лет назад тоже разводились, так что я тебя понимаю, какой это звездец. Они помирились в итоге, правда.

— А ты один в семье, или братья-сестры есть? — поинтересовалась Нермин, снова цепляя рукой его локоть и продвигаясь вперед.

— Есть старшая сестра, но она давно в городе живет. Мы не так чтоб очень общаемся. У родителей дом большой, четыре комнаты… Но я что-то в сторону ушел. Я понимаю, что сейчас ты ничего решить не сможешь. Я бы сам не хотел, чтоб кто-то из нас торопился. Но если уж встречаемся, то встречаемся. Я не хочу думать, что я у тебя там второй, третий или десятый запасной вариант. Или что я тебя своей девушкой считаю, а ты меня никем.

— А если не пойдет у нас с тобой? — нахмурилась Нермин. — Что тогда? Будешь, как твой дружок Саня, за мной бегать и всем рассказывать, как я тебя кинула?

— Такого точно не будет. Глупо это. Обидно, досадно, ну ладно. А Саню я не оправдываю, но и не осуждаю. Любовь у чувака, че.

— А у тебя любви нет? — усмехнулась она. Рома снова долго и внимательно посмотрел на нее.

— Я не из тех, кто такими словами на первом свидании раскидывается. Но ты мне очень нравишься. Правда.

Нермин неожиданно для себя смутилась и отвела глаза. Рома помялся с минуту — Нермин наблюдала искоса за тем, как он одергивает ворот футболки, будто ему не хватает воздуха, — потом шагнул вперед, обнял ее за плечи, осторожно потянул к себе. Нермин подчинилась. Ей и нравилось, и не нравилось, когда к ней прикасались вот так: это вызывало тянущее, томительное чувство чего-то приятного и нехорошего одновременно. Так с ней было, когда она впервые не вернулась домой к десяти вечера, когда впервые напилась, когда выкурила свою первую сигарету. И страшно, и тошно, и противно, и сладко. Чуть грубоватые прикосновения шершавых ладоней, частое неглубокое дыхание, непривычный, незнакомый запах — ощущение чужого тела и чужого желания касаться ее, быть к ней совсем близко казалось странным до дрожи и оторопи. Это было приятно, нормально, может, даже правильно, но совсем не так. Не так, как она помнила. А он ведь даже не написал, не то что позвонить. Работа? Ну да, конечно, ни одной свободной минутки, даже на обеде. Просто не надо было, и все. Хотел бы, нашел бы время… И с чего ему вообще хотеть?

Нермин провалилась в мысли о Неджете как в омут и пропустила момент, когда Рома оставил осторожный поцелуй на ее щеке и тут же коснулся губами губ. Позволять парням распускать потные ручонки на первом свидании было не в правилах Нермин, но отбиваться она не стала. Молча и неподвижно стояла, позволяя Роме обнять себя крепче, а потом втянуть в долгий поцелуй. Целовался он не слишком хорошо, резковато и слишком глубоко, будто собирался съесть ее или отыметь прямо тут, в парке на зеленой лужайке. Впрочем, бывало и хуже, так что Нермин покорно следовала за настойчивыми прикосновениями, чувствуя, как внизу живота привычно скручивается горячий комок. Рома, будто поняв, что она не так уж и против, опустил руку ей на бедро и повел пальцами вверх. Нермин тревожно огляделась, не видит ли кто, но дорожка как-то внезапно совсем опустела.

— Да не бойся ты, — прошептал Рома. — Никого тут нет, а если кто пойдет, я увижу. А хочешь, в машину пойдем? Или туда, подальше, на скамейку?

— Нет… — протянула она, удивившись своему хрипло-жалобному, слабому голосу. — Хватит уже. Не надо…

— Да мы ж ничего такого с тобой не делаем, — успокаивающе сказал Рома и полез к ней в трусы, обхватив ладонями задницу. — Какая ты классная…

— Рома, хватит.

— Да ладно, ну че ты… Ты же девушка моя, что такого?

Нермин протестующе замотала головой и уперлась в его грудь ладонями. Ей хотелось всего и сразу: чтобы Рома взял ее на руки, унес в темноту под дерево и отымел, не обращая внимания на ее протесты, чтобы упал на колени и начал извиняться за свою несдержанность, чтобы отцепился от нее, свалил на хрен куда подальше и больше никогда ей не звонил, чтобы…

— Ладно, ладно. Все. Я больше не буду, успокойся, — тревожно забормотал Рома. — Просто ты такая красивая у меня, как куколка. Вот и не могу смотреть на тебя спокойно.

— Ничего. Все нормально, — справившись с голосом, сказала Нермин. Теперь она изо всех сил избегала прикосновений, вызывавших в ней дикое желание то ли потрахаться, то ли сигануть в реку вниз башкой, чтобы смыть с себя все неприличное разом. — Ты только учти, Ром, я до свадьбы не буду. Надо было тебя, наверное, сразу предупредить.

— Так я и не требую. После свадьбы, так после свадьбы, — отозвался он с неестественным энтузиазмом.

— Только не думай, что я тебе в жены навязываюсь, — усмехнулась Нермин.

— А я вот с удовольствием бы тебе в мужья навязался, — сказал Рома. Взявшись за руки, они пошли обратно к фонтанам, а оттуда Нермин попросилась домой и, к ее облегчению, он не стал спорить.

Нермин вернулась домой не в пример обычному рано: было всего около половины двенадцатого. На обратном пути Рома вел себя сдержанно и спокойно: довез ее до дома, проводил до двери, чмокнул в щечку и тут же ушел. Через пару минут Нермин, курившая у открытой форточки, услышала, как хрипло закашлял двигатель его старого Мерседеса. Она с облегчением выдохнула, отмахнулась от лезущего в нос дыма и уставилась на цепочку ярких звезд, тянувшуюся из-за мохнатого облака. Ей было отчаянно-тоскливо-тошнотворно не по себе, как-то страшно и волнительно. Будто лет пять отмоталось назад, и она мялась у двери родной квартиры, не зная, как сознаться родителям, что схлопотала двойку за годовую контрольную по математике. Чепуха ведь и ерунда, ничего такого, что стоило бы сомнений и переживаний. Ну поцеловали, ну облапали — с кем не бывает? И потом, это ведь нормально. И пацан вроде как тоже нормальный. Цветов, правда, не принес и ничего в итоге не купил, ну да и хрен с ними, с этими цветами. Подарит еще, может, даже сейчас, если она позвонит ему и потребует. Возьмет и смотается на автостанцию, где работал допоздна цветочный киоск, приволочет ей освященный традициями ритуальный веник… Но дело было ни в каких не в цветах, и Нермин это понимала, хотя отчаянно старалась себя переубедить. Додумать и понять, в чем был затык, ей не удалось. Раскрылась дверь соседки снизу, и она, появившись на пороге в цветастой ночной рубашке, обложила Нермин руганью за то, что та опять курит в подъезде. Нермин усмехнулась, цыкнула сквозь зубы горькой табачной слюной на ступеньки, выбросила бычок в окно — прямо на соседкины клумбы с ночными красавицами — и свалила с места преступления вприпрыжку.

Мать была в кухне, возилась с закрутившимся узлом на полиэтиленовом пакете с сахаром. Нермин застряла в коридоре, нерешительно косясь на нее. Она всегда помогала матери развязывать узлы: на мешках, на пакетах, на веревках. У одной был талант запутывать их, даже самые простые, до невероятной степени, а вторая так же виртуозно их распутывала, тем более что ногти всегда были длинные, аккуратно подпиленные материной пилочкой. Нермин ждала, пока мать попросит о помощи: все же она считала себя пострадавшей стороной, хотя понимала, что сама напросилась. Так было бы лучше для них обеих: мать изобразит виноватую улыбку, протянет злосчастный кулек, а Нермин, гордо задрав нос, сделает то, что от нее требовалось, и все станет… Не хорошо, конечно же, нет, а никак. Терпимо. На нуле градусов по Цельсию. Тем более что сейчас Нермин внезапно и срочно понадобился собеседник. Не Дина, которая скажет: «Да ты чего, радоваться надо, что Ромка на тебя по-серьезному глаз положил». Не Вера, которая покачает головой и предложит самой подумать, потому что ей же с этим потом жить. Не Серега, который, разумеется, приревнует и начнет гнуть свое, да зачем тебе этот Рома, да кто такой этот Рома, да вдруг у него таких еще пара десятков в каждом соседнем ауле…

— Мама, тебе помочь? — полузадушенно пискнула Нермин. Встала, сцепив за спиной руки, застыла в ожидании. Мать подняла на нее глаза, рассмотрела, будто не видела до этого, покачала головой и бросила так и не развязанный пакет на стол.

— Платьице у тебя какое красивое. Я еще когда сумку твою собирала и разбирала, внимание обратила.

Нермин непонимающе сощурилась, но решила изо всех сил демонстрировать мирный настрой.

— Спасибо, мам. А зачем ты ее разбирала? Я сама собиралась…

— Затем, что она две недели уже как под кроватью твоей стоит, пылится.

— Ну… Ладно. Спасибо. Так тебе зачем сахар? Давай я развяжу?

— Компот хотела варить, — напряженно-звенящим, как телефонный провод, голосом сказала мать, будто этим вопросом Нермин нанесла ей личное оскорбление. — Компот хотела варить, борщ хотела, а потом подумала, а зачем? Кому я готовлю? Дочери, которой дома никогда не бывает?

Нермин мысленно закатила глаза. По спине побежали мурашки озноба. Опять? Опять…

— Я же рано пришла сегодня.

— Откуда ты пришла? — сипло вскрикнула мать и встала у стола в боевую стойку, скрестив руки на груди. — А? Где шляешься? Откуда платье это у тебя? Я у соседки спрашивала, оно дорогое… И лекарства в сумке были, тоже дорогие. Я специально в аптеку ходила узнавать. Кто тебе это все покупал? И почему не сказала, что у тебя они есть? Я ее молоком с содой да ингалиптом лечу, потому что денег раз два и обчелся, на базар пойдешь, тысячу снесешь и дай бог, если молока да мяса купишь, а она…

— Это папа купил, — поспешно соврала Нермин и тут же пожалела, потому что мать вспыхнула сердитой радостью.

— А вот и пиздишь. Врунья. Я ему показала, сказал, в глаза ни таблеток этих не видел, ни шмоток новых тебе не брал. Сережки только…

— А где, кстати, сережки? — насторожилась Нермин.

— А твое какое дело? Я их прибрала от греха подальше.

— В смысле — прибрала? Это мои вообще-то. Какого хрена опять происходит? Я думала, ты после того раза утихомирилась, а ты опять?

— А ты меня тем разом не попрекай, — усмехнулась мать. — Выпила лишнего, с кем не бывает? Тебе ли, которая до блевоты каждый божий день напивается, этого не знать? В сумке деньги у нее, сигарет чуть не полблока дорогущих…

— Ты че, и их забрала тоже?

— Нет, их не стала. Спросить тебя все хотела, откуда это все взялось. Боялась трогать. Вдруг они, деньги эти, грязные… — проговорила мать, таинственно понизив голос. — Продаешься, значит? С городским спишь? Еще поди и с женатым? Видела я тебя тогда у Мурата… Неужели с тем мужиком?

— А раз видела, чего молчала сидела? — вскинулась порядком подохреневшая от обвинений Нермин. — Неджет вон и то возмутился, а ты…

— А ты не тычь мне своим Неджетом. Приютили они тебя на ночь, а ты и рада? Адиля еще сюда подослали, чтоб я перед ним, мудаком малолетним, оправдывалась… Надо было поссориться с тобой при всех? Ты ж меня ни во что не ставишь.

— А ты заслуживаешь?

— Конечно, нет. Всего-то родила тебя, такую скотину, вырастила без памперсов и прочего… Руки вон все в косточках, пеленки твои в холодной воде полоскала…

— Да-да. Ты обязана была, раз родила. И я не просила меня рожать. Это такая месть, да? За то, что я тебя про отца спросила?

Мать вопрос проигнорировала, понурила голову, горестно приложив ко лбу ладонь.

— Почему мне так не повезло? Вроде никому ничего плохого не делала, в церковь ходила, по праздникам только, конечно, но все равно… Ладно, муж, они все такие, но ты-то за что мне вот такая, не пойму. Игрушки, одежду — все тебе! Себе лишний раз мяса не брала, когда совсем денег мало было, а уж про другое что-то, одежду, туфли, лак даже для ногтей — куда там, доченьке нужнее. Вот и выросло позорище… У всех нормальные дети, а ты… Одно слово, папина дочь.

— Ага, — кивнула Нермин, уговаривая себя не вестись на эту явную провокацию. Она смотрела на все как бы со стороны — будто по телеку показывали дурацкую передачу типа «Окон» или «Осторожно, модерна».

— Попомни мое слово, это для тебя плохо все кончится, доча. По рукам пойдешь. Догуляешься. Изнасилуют, прирежут за углом или кислотой в рожу плеснут. Люди они и так злые, а если еще нарочно стараться…

— Я ничего плохого не делаю. Хватит причитать. Болтают? Пусть болтают, тебя колышет? Нет у меня никаких городских, и ни с кем я не сплю, поняла? Ни за вещи, ни бесплатно.

— Как нет? А откуда это взялось? Украла что ли?

— Подарили.

— Кто?

— Никто.

— Как ты не поймешь, что подарки просто так не делают? Дорогие особенно…

Нермин только отмахнулась. Убегать из дома не хотелось, потому что ну сколько можно, да и куда, и зачем — все равно же завтра вернется, и покатится опять по накатанной, по привычному маршруту. Но она не знала и не могла придумать других вариантов, чего-то, что могло бы это поменять или разом все исправить. Склеить поломанное, стереть позорное, вернуть проебанное по дурости. Смешно: еще и хотела пооткровенничать с мамой, попросить ебучего родительского совета. Ду-ра. Дура набитая… Ну и хрен с ней. Хрен с ними со всеми.

Отойдя подальше от дома, Нермин позвонила Неджету. Тот схватил трубку сразу же — она даже не успела расслышать первого гудка. Будто дежурил у телефона в ожидании ее звонка. Нермин заговорила весело, преувеличенно громко, стараясь, чтобы в голосе не пробивались истерически-панические нотки.

— Привет, как дела?

Неджет, у меня опять полная жопа, то есть не совсем полная, но ты был бы сейчас очень кстати.

— Я? Да гуляю просто тут недалеко от Администрации. Нет, ну в каком парке. В парк я не хочу… Да скучно стало дома сидеть.

Шатаюсь одна по ночной улице и молюсь, чтобы патруль навстречу не попался, потому что намалевала губы помадой, чтоб не было видно, что целовалась на ветру, и теперь похожа на малолетнюю шлюху, особенно когда ветер задирает подол. А может, и хорошо, если патруль подберет, там хоть Адильке позвонить можно, а вот если какие-нибудь залетные углядят, будет хреновенько… А мама потом скажет: «А я ж говорила».

— Да нет, планов нет и делать особо нечего. Да без проблем. Конечно, подожду. Недалеко? Ну и вообще здорово.

Ты только давай быстрее, быстрее, быстрее, и заодно расскажешь, что ты делаешь ночью недалеко от меня.

Неджет приехал так быстро, что Нермин даже не успела толком замерзнуть. Села на пассажирское сидение, не ожидая приглашения, наклонилась к печке и шмыгнула носом, искоса наблюдая за молча пялившимся на нее Неджетом. Она стеснялась. Видеть его такого, трезвого, аккуратно одетого и непривычно испуганного, было странно, хотя в пьяном виде она застала его всего один-единственный раз. И все же это как будто разрезало какую-то невидимую, но ощутимо-плотную перегородку между ними и разом поставило их вровень. Теперь они не приличный дядя и бухая-побитая-грязная раздолбайка-племянница, а два человека. Просто два человека. Наверное, так должно было стать легче и лучше, но не стало.

— Слушай, я собирался тебе звонить, но… — заговорил Неджет после того, как молчание в салоне стало удручающим.

— Но что?

— В общем, не мог набраться решимости. Вот. — Он замолчал снова и принялся мучить магнитолу, зачем-то ища другую радиостанцию. Нермин подавила вздох, протянула руку и положила на его ощутимо дрогнувшее от прикосновения запястье.

— Ты чего такой?

— Какой? — спросил он напряженно.

— Ну как какой. Такой. Тихий. И не смотришь на меня даже… Я тебя оторвала от чего-то?

Неджет, наконец, посмотрел на нее — сперва прямо в глаза, потом перевел взгляд чуть ниже.

— Ты откуда-то приехала? Ну, в смысле… Я не то чтобы…

— Я в городе была, — перебила Нермин. — Ходила на свидание.

— Правда?

— Ага.

Он криво улыбнулся.

— И с кем?

— С тем.

— С кем — с тем?

— С тем, Неджет, с тем. С пацаном, с которым ты ругался.

Неджет дернул рукой и осторожно, но решительно вытащил ее из-под ладони Нермин.

— Зачем ты это, а? Он же мудозвон конченый, раз так делает. Ты же сама понимаешь, так?

— Понимаю. А еще понимаю, что лучше я не найду. Лучше не бывает, наверное. Да? А если бывает, то это не для таких, как я. Вот для Асели твоей был ты, потом этот новый. Он, наверное, тоже хороший, иначе бы она не ушла от тебя. А я… Меня мама сейчас спросила, откуда у меня это все. Платье это, лекарства, которые ты купил, деньги, сигареты…

— Ну и?

— Что ну и? Я сказала, что подарили, а она не поверила. Говорит, с городским сплю, и что мне в рожу кислотой плеснут или изнасилуют.

— Ну и при чем тут твой этот? Лучше она не найдет. А ты искала этого «лучше»? Или пошла с первым, кто свистнул? Я переживаю за тебя, думаю, позвоню тебе, так пошлешь меня куда подальше после того, что я наделал, а ты… Ты себе сама цену назначила, Нермин, после того, как согласилась с этим мудаком на свидание пойти. Или что у вас там было? Наверное, не просто так же пошла с ним. Зачем ты мне позвонила, а?

— Ничего у нас не было. Что ты опять про это начинаешь? Если тебя это так напрягло, что я тебе позвонила, мог бы не отвечать.

— Нет, не мог бы. Я ждал, что ты позвонишь или напишешь. Сам хотел, но мне слишком стыдно было. А ты ушла и с концами, как будто так и надо, ни ответа, ни привета… Даже в Одноклассники не заходила. Думал, увижу тебя онлайн, позвоню, хрен с ним, пошлешь, правильно сделаешь. А ты вот как, значит. Ну и зачем я сейчас тебе понадобился? Мама опять выгнала? Деньги кончились?

Нермин молчала, обняв себя руками за плечи, и пялилась в окно. Ответа у нее не было. Точнее, был, но Неджету бы он точно не понравился. Говорить не хотелось, шевелиться тоже. Она думала, что пожалуется, расскажет об очередной ссоре с матерью, потом по секрету поведает о том, что Рома к ней приставал, но намерения у него вроде бы серьезные, и может быть, она даже выйдет за него замуж. Может, даже уже этой осенью, если он ей предложит. И тогда они уедут в город, и встречаться часто уже не получится, только на семейных праздниках, куда ее, конечно, раз позовут, другой позовут, а на третий забудут, и конец. А что делать? Нельзя же и правда так всю жизнь, хотя очень хочется.

— Так и будешь молчать? — сердито поинтересовался Неджет. — Или сказать нечего, потому что я прав?

— Нечего, — процедила Нермин сквозь зубы. Он покачал головой, полез в бардачок, задев локтем ее голую коленку, и Нермин раздвинула ноги, чтобы не мешать ему шариться среди пакетов и папок с какими-то документами. Его плечо было совсем рядом с ее губами — наклонись она, и пятно помады осталось бы на черной ткани с мелким светлым узором. Сегодня он был в рубашке, и она ему очень шла — как вообще шло все, что бы он на себя ни напялил. Когда Неджет, к облегчению Нермин, наконец закончил рыться в бардачке, в руках у него оказались влажные салфетки и какая-то продолговатая коробочка. Коробочку он бросил на колени Нермин, а салфетки раскрыл и вытянул одну из пачки.

— Ну-ка повернись ко мне.

— Это зачем? — недоуменно спросила она.

— Повернись и держи рот закрытым, — сказал Неджет с напускной строгостью. — Извини, но ты с этой помадой так выглядишь… В общем, давай я тебе завтра какую-нибудь другую куплю. Розовенькую.

Нермин невольно улыбнулась. Неджет принялся стирать с ее губ помаду — аккуратно, медленно и тщательно. К концу этой процедуры у Нермин огнем загорелись и губы, и щеки, и грудь, и живот — все тело от макушки до пят. Внутри было странно-холодно, больно и ломко, как будто она сейчас должна была или зареветь, или в голос расхохотаться, или и то, и другое сразу, а по коже полз, стлался цепкими колючими побегами температурный жар, от которого дрожали руки. Пальцы Неджета, растиравшие какое-то настоящее или воображаемое пятно у ее нижней губы, нервно подрагивали и были такими же огненно-горячими, как ее собственная кожа.

— Ты это… — зашептала Нермин, с трудом выговаривая слова.

— Что? — раздалось в ответ будто у нее в голове. Прикосновение проехалось теплой дорожкой от губ по щеке, а потом обратно. — Как вы вообще живете с этой помадой? Я тебя всю перемазал, и сам…

— Печку убавь, пожалуйста.

— Жарко?

— Ага. Аж в горле пересохло.

Неджет, наконец, убрался на безопасное расстояние — как раз в тот момент, когда Нермин уже готова была выдернуть у него из рук долбанную салфетку и зацеловать его до полусмерти так же, как недавно ее саму целовал в парке Рома. Она чувствовала себя грязной, отвратной и до глубины души счастливой, будто все в мире вдруг стало на свои места. Здесь, рядом с Неджетом, было хорошо и спокойно, а на остальное наплевать. Рома? Нету Ромы. Про Рому можно подумать завтра, и про мать тоже, а пока…

— Ты коробку-то откроешь? — усмехнулся Неджет. — Или тебя подарками и так с ног до головы завалили?

Нермин пришлось сосредоточиться и подумать, прежде чем до нее дошло, о чем он говорит. Спохватившись, она схватилась за коробочку, открыла и обнаружила внутри красивый тонкий золотой браслет.

— Твою мать, ты че?

— Не нравится? Я кольцо хотел, но размера твоего не знал, а браслеты…

— Неджет, я не возьму. Это ж дорого до ужаса.

— Боишься, что мать скажет?

— Да плевать мне на мать! — отмахнулась Нермин. Цацка была офигительная, и она уже знала, что ни за что не откажется, но спорила все равно, чтобы хотя бы создать иллюзию собственной приличности. Это тебе не батины сережки… — Просто… Ну, я тебе ничего похожего даже близко не смогу подарить, и мне неудобно как-то.

— Я ж с тебя отдариваться не требую. Ты чего? Мы с тобой не на свадьбе. И потом, это не подарок, а компенсация.

— Компенсация?

— Ну да. За моральный ущерб. Слушай, мне правда ужасно стыдно, что я так себя вел, что я вообще пил, что к тебе в таком виде приехал…

— Лучше уж ко мне, чем к отцу с матерью. Или к бывшей. Или, чего доброго, в гости к каким-нибудь чувакам, у которых дом стоит у дороги…

— Да уж. На работе сегодня первый раз за долгое время получил по первое число. Обычно другие косячат, а я прикрываю, а сегодня вот наоборот получилось. Только меня прикрывать никто, конечно, не разбежался, потому что они кенты, а я с ними не бухаю. Ну, это ерунда.

— Не уволили же? — испугалась Нермин. Неджет надменно хмыкнул.

— Да кто меня уволит? Они там без меня такого понаделают, что хозяин рассчитываться с пострадавшими заколебается. Отработал подольше сегодня, да и все. Ну поржали, что, мол, закодированный я был, а теперь развязался и пойду во все тяжкие.

— А ты не пойдешь?

— А ты? — вернул он вопрос, и они столкнулись взглядами. Нермин не выдержала первая — стыдливо потупилась, по привычке вцепилась ногтями в подол. Неджет вытащил коробочку из-под ее руки, взял браслет и ловко застегнул на ее запястье. Холодная лента змейкой соскользнула вниз.

— Большой все-таки, — сказал Неджет дрогнувшим голосом. — Ручка у тебя такая…

Нермин захлебнулась вдохом и, подавшись вперед, обняла его, уткнулась носом между его шеей и плечом, отдавая все еще бродивший в крови лихорадочный жар. Неджет вздрогнул, но не оттолкнул — осторожно погладил по волосам, притянул еще ближе. Сердце у Нермин забилось часто и приятно-взволнованно, а по телу поплыла сладкая, теплая, томительная тяжесть.

— А хочешь, в город поедем? В бар?

— В бар? Ты же не пьешь, — прошептала Нермин. Ей хотелось не в город и не в бар, а к Неджету домой. Или так и сидеть здесь, и чтобы он обнимал ее, пока голова совсем не закружится, но она, конечно, скорее умерла бы, чем о таком заикнулась.

— А кто сказал, что мы будем с тобой пить? Точнее, будем, но кофе.

— Кофе?

— Ага. Я место одно прикольное знаю. Знал, точнее, когда студентом был.

После короткого спора они уехали в этот бар, но оказалось, что его уже нет, а на том месте, где он был, открылся какой-то магазин. Неджет расстроился, но ненадолго, потому что Нермин потащила его в парк — туда же, где гуляла с Ромой, по тем же дорожкам. Она зло улыбалась сама себе при мысли о том, что вот теперь-то ей все нравится и все так, как положено, хотя на самом деле творился форменный дурдом, который непонятно чем должен был кончиться. Но это все будет завтра, потом, а сейчас Неджет держал ее за руку, смотрел на нее, а она радовалась, что тушь не размазалась, а карандаш хоть и потек, но в темноте это совсем не заметно, и что ночь такая теплая, и что фонари такие оранжевые. Потом они с Неджетом пристали к какой-то веселой компании, певшей — оравшей — песни под гитару, посмеялись и поорали вместе с ними, потом пришел патруль и разогнал их куда подальше из парка, и тогда Неджет все-таки нашел в гугле какое-то кафе поблизости. Они сидели на неудобных стульях, пили невкусный кофе с горьким привкусом, и Нермин вполголоса ворчала, что лучше б она давилась водкой, чем этим его драным «американо», и что американцы только одну гадость и придумывают, и вообще, кофе в такое время пить вредно. Неджет обиделся на нее, потом простил, потом снова обиделся, а она уже почти ничего не соображала — голова кружилась, покачиваясь на поворотах, и в глазах прыгали, смазывая картинку, черные мушки.

Медленно карабкавшееся из-за горизонта солнце резало застоявшуюся ночь косыми холодными еще лучами, и Нермин зябко жалась к Неджету, пока они шли к оставленной на другой стороне парка машине. Он говорил, что она точно простудится еще раз, и ругал сам себя за то, что не отвез ее домой, а потащил шататься куда попало, а Нермин, слушая его вполуха, вспоминала мультик про Аладдина и Жасмин. Неджет был ее прекрасной принцессой, а она — нищим воришкой, который позарился на слишком большой кусок. Вытянул счастливый билет туда, где нет забот и хлопот, где вкусно кормят и катают на хорошей машине, где покупают то, что захочется, и где рядом спит не какая-то колченогая бабень с ближайшего базара, а раскрасавица с глазами, похожими на переспелые вишни. Вот только на билете чужое имя, в телефоне целая летопись чужой преданности, а карета, мать ее, превратилась к херам собачьим в тыкву, и сколько ни зажимайся в тачке и не давись кофе под осуждающим взглядом сонного чувака за стойкой, суть от этого не изменится. «Вот если бы он не был моим дядей и влюбился бы в меня по уши, а я бы вышла за него замуж, — мечтала Нермин, засыпая в мерно покачивающейся машине. — Я бы тогда была самая счастливая и не ругалась бы с ним, даже если бы он иногда бухал».

Когда они добрались до дома, Неджет объявил, что Нермин должна сейчас же валить в кровать, а сам он смысла ложиться не видит: все равно через три часа ему надо быть на работе. Нермин, разумеется, отказалась, тем более что успела вздремнуть по дороге. Вяло поругавшись, они устроились на диване перед телевизором и начали смотреть по кабельному какой-то ужастик с визжащими силиконовыми девками и неуклюжим маньяком. Если бы Нермин смотрела фильм одна или, например, с Диной, она, конечно, испугалась бы — ужастики, даже самые незамысловатые, пугали ее до икоты, — но с Неджетом нужного эффекта не получилось. Он то и дело вставлял ехидные комментарии, а на некоторых особенно напряженных моментах откровенно ржал, зажимая рот ладонью, так что Нермин вскоре потеряла терпение и врезала ему подушкой по голове.

— Ты там ничего такого запрещенного не курнул? Чего хохочешь?

— Какого запрещенного? Я по такому не прикалываюсь и тебе не советую. Вот смотри, что бывает, когда сценарий обкуренным пишешь… Вот куда она несется? Ты скажи мне, она вообще нормальная? Если б за тобой гнался орел в черном плаще с тесаком наперевес, ты бы…

— Я бы обоссалась и в обморок сверху упала. Не надо мне на меня тут стрелки переводить, я этого всего боюсь до икоты.

— А зачем согласилась тогда смотреть? Давай другое что-нибудь найдем, — забеспокоился Неджет, берясь за пульт. Нермин шлепнула его по плечу, испугалась, когда он жалобно охнул, и тут же принялась усердно гладить пострадавшую руку.

— Я тебе переключу сейчас. Дай побояться. Прикольно же. Только ты, блин, из этого какой-то гоблинский перевод «Нашей Раши» делаешь.

— Ну прости меня. Ладно, буду молчать до самых титров. А то убьешь еще, — пообещал Неджет, кокетливо взмахнув ресницами. Нермин показала ему язык и снова углубилась в происходящее на экране, забыв убрать ладонь с его плеча.

— А вообще ты странный какой-то, — сказала она через минуту, влив в свои интонации побольше иронии. Было уже как-то не до ужастика — настроение изменилось окончательно и бесповоротно. Неджет вопросительно хмыкнул в ответ.

— Ты вот над сюжетом тут размышляешь, а должен на девчонок пялиться. Смотри, какая вот эта симпатичная.

— Какая? — уточнил он, оживляясь.

— Вот эта блондиночка. Смотри, какая фигурка.

— Эта? Да ну тебя. Эта вообще не в моем вкусе. Вот если б та, которая в начале была… В шортах.

— Ах, вот оно как? — возмутилась Нермин, и он взглянул на нее с деланным испугом.

— Что такое? Я что-то не то ляпнул? Какой был правильный ответ?

— Правильный ответ был такой, что ни одна из этих теток в подметки не годится твоей жене.

— Не, ну так-то не годится, конечно, — сказал он, подавляя зевок. — Но я ж не слепой так-то и не пенсионер еще.

— Неджет, а можно тебя спросить? — поинтересовалась Нермин, заглушив секундный испуг. Ей мучительно, до нервного зуда хотелось продолжить то, что было между ними в машине, а потом в парке, чтобы довести эти и без того довольно лично-близкие посиделки бок о бок до чего-то совсем смущающего и неловкого. Такого, чтобы горели щеки и подгибались коленки. Это, конечно, был тот еще риск: Неджет с его прямолинейностью и манерой нести все, что на ум взбрело, мог просто послать ее подальше с такими расспросами, но остановиться она не могла. Просто не могла — и даже не пыталась.

— Спрашивай уж, — усмехнулся Неджет, убавляя звук. — Чувствую, вопрос мне сильно не понравится, но…

— Но мы же с тобой друзья, да? — закончила за него Нермин. Он сощурился и улыбнулся так, что у нее подпрыгнуло сердце.

— Еще какие. Ну давай уже, не томи. Что ты такое хочешь спросить, что до ушей покраснела?

— Ничего я не покраснела, — пробормотала она, а потом все-таки спросила: — А у тебя много девчонок было? Ну, кроме жены.

Неджет снова усмехнулся и покачал головой с картинным неодобрением.

— Любопытной Варваре…

— Ладно, можешь не отвечать. Это не мое дело, — сказала Нермин, окончательно смутившись. Он шутливо щелкнул ее по носу.

— Много было. Точнее, много, а потом мало, а потом совсем не стало.

— Это как?

— Ну как-как. Как у всех. Пока молодой был, студентом в городе тусовался. Там дофига и больше было. Папа грозился к дедовым родственникам меня на юга сослать, чтоб там женили. Ну, ты не подумай, я не как всякие там… Просто весело было, девчонки, посиделки, гости. С кем-то долго общались, с кем-то пару недель, но все по-честному, по-правильному, чтоб никому не обидно и никто ничего не ждал такого, понимаешь? Была одна девушка, что уже думал сойтись, однокурсница моя, но папа с мамой не приняли, мол, городская, семья там не такая и прочее. А потом как-то сестра — она тоже в городе училась — подружку домой привела. Ну, познакомились, поговорили, потом еще раз, еще… И все, я понял, что кончилась моя бурная молодость.

— Прямо-таки сразу влюбился? — спросила Нермин, старательно скрывая ревнивые нотки. Ей хотелось поубивать и этих девочек-никому не обидно, и Асельку, и даже, в общем-то, ни в чем не виноватую Айшу. А еще ей было приятно-больно, как будто сдирать корочку с едва поджившей ссадины.

— Нет, не сразу. Понемногу. Но почти сразу стало казаться, что это точно всерьез и надолго. Она совсем не такая была, как другие. Ни на кого не похожая. И так и осталась вот такая, хотя мы друг друга знаем от и до. Я раньше смеялся над поэтами там всякими, мол, чего так из-за теток с ума сходить, а потом самого понесло… В общем, ты знаешь. Тебе, наверное, я полудурком кажусь, что не пытаюсь с другими там, что жду ее. Всем так. Да и сам понимаю, что глупо это, как в сериале каком-то. Но… Не получается у меня.

— Да ничего мне не кажется. Просто ты нормальный, наверное, а остальные нет. Вот у моих родителей как? Встретились, поженились, меня родили, а потом раз и другая баба. Левая. И что, не было любви, или она ненастоящая была? А зачем тогда женились и меня заводили? Разве нормальная любовь может взять и кончиться, чтобы ты сегодня любил, а потом утром встал, борща поел, понял, что жену больше не любишь, и ушел? Я сейчас не говорю про твою Асель. У нее, наверное, и правда на тебя обида, что ты рога ей наставить умудрился.

— Я тоже так думаю. И про любовь, и про нее. Каждый день просыпаюсь, работаю, засыпаю, а в голове мысли все одни и те же. Как было бы, если б я послал тогда пацанов и не пошел никуда? Или не сказал ей? Мне же не хотелось даже толком, то есть, хотелось, конечно, сама понимаешь, но… Просто физиология, и все, ничего больше. Бог, наверное, проверял меня. И вот теперь я думаю, она бы еще спала, а я бы уходил и завтрак оставлял, как всегда, потом приходил бы, а она меня с ужином ждет, новости рассказывает, говорит, куда на выходные поедем, что домой надо купить… Привык к этому, проверяю телефон, как дурак, по десять раз на дню, как будто она что-то мне опять написать может. Или ночью подскакиваю и ищу ее, забываю, что она уже давно не здесь.

— Хреново.

— Очень.

— И что, вот с тех пор, как вы развелись, больше никого? В смысле, ну ты же сам говоришь, физиология там и прочее.

— Никого. Не могу я. Это не проблема, кого-то найти — раз уж мы с тобой об этом заговорили. Но я так просто не могу, еще раз говорю. Папа теперь даже меня отправляет, езжай в город, сходи в клуб, еще куда. Типа на один раз себе сними кого-нибудь. А меня тошнит аж при одной мысли. А отношения с другими мне не нужны.

— И ты так и живешь… Ну, без того самого? — вкрадчиво поинтересовалась Нермин. С душевными терзаниями Неджета ей все давным-давно было ясно и понятно, а вот узнать что-нибудь такое, о чем вслух обычно не говорят, влезть под кожу — это было куда увлекательнее.

— Ну как, не совсем прям, чтобы без того самого, — смущенно сказал он. — Тебе вообще восемнадцать-то есть, что ты меня о таком спрашиваешь?

— Не хочешь, не отвечай. Мы не на допросе, — поспешила Нермин успокоить его. — Просто ну блин, не люблю я попусту приличия эти соблюдать. Хочешь спросить, спрашивай, у нас так общаются. Это, конечно, потому, что мы выросли все вместе и примерно один и тот же возраст, все в одно время, понимаешь?

— Да понимаю. Я тоже предпочитаю, чтобы так. Лучше, чем когда молчат и додумывают. А про твой вопрос… Мы же встречаемся иногда.

— Как это, встречаетесь? — испугалась Нермин.

— Ну как, по-обычному. Нет, подожди, ты не подумай только про нее ничего такого.

— Она что, новому мужику с тобой изменяет?

— Нет.

— А как тогда?

— Ну что ты как маленькая? И вообще, за каким хреном я тебе все это говорю? — простонал Неджет, прикрывая лицо ладонью. Нермин перехватила его руку и насильно отодвинула.

— Нет уж, сказал а, говори бэ. Как ты мне говорил тогда? В смысле, вы встречаетесь, но она мужу с тобой не изменяет?

— В прямом, Нермин. Ты вот как со своими мальчиками?

— Как?

— Что ты как попугай? Вот так же, как ты, так и она. Только… Ты не болтай про это, ладно? Хотя тебе все равно никто не поверит, но мало ли.

Нермин смотрела на него широко раскрытыми глазами. Одно чувство перебивало другое: жгучая ревность, отчаяние и не менее жгучая радость от того, что все не так, как она надумала, снова жгучая ревность и жгучий стыд, возмущение от его предположения по поводу «ее мальчиков», а еще любопытство. Едкое, кисловато-горькое, шипучее любопытство, кипевшее в животе пузырьками, как шампанское.

— Слушай, давай эту тему закроем, а? — проговорил Неджет. — Не надо было мне лишнего болтать. Но, блин, ты ж как-то к этому располагаешь.

— В смысле, располагаю? — напряглась Нермин.

— А ты сама не замечаешь? Я с тобой курю в два раза больше, бухать опять начал и не уверен, что одним разом обойдусь, бампер на машине поменял новый, считай, мотаюсь ночами по поселку и по городу, в парке патруль чуть не замел… Опять же, матом ругаюсь все время, хотя это, вообще-то, грех. С мужиком тем на отцовском дне рождения поссорился, а это дальняя родня Адилькиного начальства.

— В смысле поссорился? — испугалась Нермин. — Ты же сказал, что просто ему задвинул, что я малолетка.

— Я ему задвинул, что он ведет себя как мудак, и что пусть лучше жене своей фруктов и витаминок купит, и вообще его не для этого пригласили. А потом уже да, что ты малолетка.

— Охренеть. Ты больной? А если б он тебе по морде дал? Или Адильке проблем устроил… Или ты сочиняешь, а?

— Нет, не сочиняю. Я похож на тех, которые сочиняют? Я сам потом испугался, как подумал. Но он вроде нормальный оказался. Или не стал скандал раздувать просто. С Адилем они в хороших отношениях, как и с отцом. А с меня что взять, я ж тот, который в семье не без урода.

— Ну ты даешь, Неджет, — протянула Нермин, качая головой. Ей было и приятно, и страшновато. Она беспокоилась за Неджета и за Адиля, и даже за дядю Мурата и тетю Розу так, как будто их действительные или воображаемые проблемы касались ее лично. И это тоже было приятно — думать о ком-то, кроме себя или мамки с папкой, которым все равно помочь нечем. Тем более, это ж Адиль, а не какой-нибудь там дядя Петя со своими тупорылыми дочками.

После этого разговор как-то сам собой завял. Нермин лежала, прижавшись спиной к теплому боку Неджета, а задницей — к его бедру. От этой вроде бы как бы обыкновенной сонной близости ей было и плохо, и хорошо. Она уже спала в одной кровати с Серегой, но тогда ничего подобного не чувствовала. И с Ромой так сильно не было, хотя он старался, и с остальными тоже. А ведь сейчас с ней ничего особенного не делали — Неджет просто лежал рядом и спокойно себе спал. Вслушиваясь в ровное тихое дыхание за спиной, Нермин сама дышала все чаще, глотая застоявшийся воздух приоткрытым ртом. Губы сохли и схватывались тонкой пленкой, а под закрытыми веками вспыхивали красные пятна. Она как будто ждала чего-то, что вот-вот должно было случиться. Звука, прикосновения, еще чего-то такого, что чувствуешь сразу всем телом, каждым нервом — до кончиков пальцев. В животе давно уже стыдно и просительно ныло. Хотелось посильнее сжать ляжки, чтобы унять тревожное, мучительное ощущение, которому было тут не время и не место, и вообще, как так можно, он же… Он же, мать его, папкин брат, не?

Чтобы хоть как-то отвлечься, Нермин попыталась обдумать услышанное. Точнее, перекручивала в голове картинки и образы, примеряя одно к другому. Неджет-веселый раздолбай, шатающийся по городским злачным местам и получающий пиздюлей от строгого отца, потом он же, но уже умный-серьезный, влюбленный в тихую скромницу по уши, потом несчастный брошенный муж, уезжающий с мигалками в больничку, потом… Кто он, вот этот «потом», сопящий за ее спиной? Нермин пыталась представить себе будущее Неджета через год, два, десять, но ничего не получалось. Она сочувствовала ему, переживала вместе с ним горести, о которых он ей рассказывал, хотела — желала ему, чтобы все это оказалось не зря, чтобы Асель опомнилась и вернулась. И боялась этого до трясучки, и мстительно радовалась тому, что сейчас ее нет, и она не отвечает на сообщения уже довольно давно, и ненавидела ее за эту Неджетову оговорку про «мы же встречаемся». Паршивая уебищная овца, тупая наглая сука, которая живет и ебется с одним, а второго держит на привязи, как дворовую псину, и изредка кидает ему косточку. Нермин представляла себе Неджета против собственной воли — то раздетого, лежащего на расправленной, чтоб ее черти переломали, кровати, то стоящего в ванной со спущенными штанами, и каждый раз рядом с ним была Асель в свадебном платье а-ля баба на чайнике. От этого и тошнило, и было его как-то до слез жалко, и очень хотелось, чтобы этого вообще никогда-никогда-никогда не было. Это же… Унизительно, в конце-то концов. В какой-то момент Нермин страшно захотелось разбудить Неджета и вытрясти с него обещание, что он больше не будет так делать и не напишет Асель ни слова, но, к счастью, она уснула и не успела наделать глупостей.

Нермин проснулась от телефонного будильника, исполнявшего какой-то бодрый рэпчик. Она не шевелилась — ждала, что Неджет выключит свою пиликалку, но тот не подавал никаких признаков жизни, кроме тихого и скромного храпа. Нермин разлепила глаза, с которых так и не смыла макияж, поморщилась и огляделась. По стенам прыгали солнечные пятна, а часы, висевшие над диваном, показывали восемь тридцать. Если Неджет собирался все же пойти на работу после считай что бессонной ночи, у него как раз осталось время, чтобы почистить зубы и хлебнуть кофе. Нермин нащупала телефон, выключила будильник, повернулась к Неджету и решила, что не станет его будить, а сперва приведет себя в порядок, чтоб он ненароком не остался заикой, увидев ее с остатками былой роскоши на лице. Она аккуратно полезла с дивана, стараясь не задевать спящего, но маневр оказался неудачным: когда она уже почти перебралась на противоположный край, Неджет проснулся и подскочил так, будто получил пинка под ребра. Нермин неловко скатилась с него и застыла, прикованная к месту непонимающим взглядом.

— Эй, ты чего так вскакиваешь? Напугала тебя? Или сон приснился какой?

Неджет потряс головой и испуганно спросил, сколько времени.

— Есть еще время у тебя. Полдевятого сейчас. Я хотела тебя будить, но подумала, сперва сама встану.

Неджет наконец отмер и растерянно-виновато улыбнулся.

— Тьфу, блин. Прости. Я сперва не въехал, где я вообще и что ты тут делаешь, а потом подумал, что опять опоздаю, и тогда мне точно копец.

Нермин припомнила свои недавние размышления и протянула с издевательской улыбкой, мстя и ему, и самой себе:

— Даже представлять не хочу, что ты там себе вообразил.

— Да ну тебя, — фыркнул Неджет. — Просто отвык не один просыпаться, вот и испугался. Ты это, иди давай. Не то чтобы я тебя подгонял…

Нермин тут же удрала. Настроение у нее было прекрасное. Хотя уставшее тело сигнализировало, что готово подохнуть от голода и недосыпа, ей было на это плевать. Так она чувствовала себя еще более радостной, веселой и легкой — на контрасте, а где-то в глубине души не могла не признать, что делает все это почти специально. То есть, конечно, так получается, просто вот такое стечение обстоятельств, но… Но ей нравилось замечать, как с каждым днем кожа сильнее обтягивает кости, а глаза все ярче полыхают нездоровым блеском с бледной физиономии. Головокружение с тошнотой, конечно, мало радовали, но так было даже интереснее. Постоянное ощущение, как будто слегка недоперепила, хорошо отвлекало от всяких там насущных проблем, а уж если сердце колотится так, будто сегодня какой-то праздник, то становится почти идеально.

Торопливо закончив умывание, Нермин освободила ванную и принялась наводить свои порядки в кухне. Она все приметила, каждую деталь, подумала обо всем сразу и все расставила заново. Вот на кой хрен тут, у плиты, доски? Любая дура знает, что от жара они испортятся, погнутся или рассохнутся. Нет, нет, нет. Она поставит… поставила бы их кучкой ближе к раковине. Так и мыть удобнее. Посуда, конечно, красивая, но можно было бы обновить, купить люминарковские черные и белые тарелки, те, которые вроде как не бьются. Вот бы сюда что-то такое… Нермин строила планы, мысленно стирая чужие порядки и привычки с чужой же кухни, а сама машинально ставила чайник, насыпала кофе в кружки, нарезала сыр с колбасой, доставала яйца для омлета — параллельно успевая пересчитать магнитики на дверце холодильника с искренней, пряной и черной, как перец, завистью. Ей самой было смешно и стыдно, но она ничего не могла с собой поделать. Хотелось быть здесь, остаться здесь, втиснуться в жизнь, в воздух, в стены, в каждый угол этой слишком хорошей для нее квартиры. Хотелось… Жить хотелось, и чтоб в тепле, счастливо и спокойно. Должна же в мире быть справедливость, разве нет?

За двадцать минут, что Неджет торчал в ванной, а потом рылся в шкафах в зале и прихожей, собирая сумку на работу, Нермин успела приготовить вполне себе приличный дежурный завтрак и построить воздушный замок размером со среднестатистический небоскреб. Асель никогда больше не напишет, не позвонит, не придет и вообще уедет в другой город. То есть страну. В Россию, например, или лучше в Белоруссию — это дальше. В Калининград. Нермин толком не знала, где это, но зато знала, что это очень далеко, и туда за последние годы переехали несколько семей знакомых. Неджет погрустит и забудет, пригласит пожить у себя, потому что у нее же дома совсем плохо, и все это знают, а ему с ней лучше и веселее, он сам сказал. Потом он предложит сделать ремонт в той комнате. Нермин даже согласна была оставить старую мебель, забрать ее себе, как боевой трофей, а вот обои она твердо решила переклеить. Голубые или серебристые, шелкографию, и чтоб подороже. Чтоб как евроремонт. Утром она сама будет готовить Неджету завтрак, а по выходным он ей, и после работы обязательно будет заходить в магазин, чтобы купить что-нибудь домой. И звонить будет — да, точно. Без нее ничего не купит, всегда позвонит и спросит, какое молоко брать, какой хлеб — городской или заводской, и надо ли еще что-нибудь. Отец всегда звонил и спрашивал, хотя мать каждый раз отвечала одно и то же. Потом они с Неджетом будут садиться вместе за стол, ужинать, болтать. Потом посмотрят телевизор и, может, даже немного поссорятся, потому что Неджету захочется смотреть хоккей, а ей сериал, но никто не будет дуться слишком долго. И в город они будут ездить каждые выходные, покупать продукты себе и родителям Неджета. К своим Нермин принципиально бы больше не подошла, но разрешала бы им поздравлять себя на праздники. И подарки они бы вместе покупали и дарили, а дядя Мурат и тетя Роза улыбались бы ей, называли доченькой и наперебой разговаривали бы с ней, спрашивая о новостях и рассказывая свои, хотя понимали бы, что она и так все знает — от Неджета. Потому что это, мать их, ее Неджет, и пофиг на все. Вообще пофиг.

От этих мыслей Нермин было грустно и приятно, и от того, что Неджет сидел рядом и торопливо ел то, что она сляпала, тоже. Он был такой домашний, такой милый, простой и в то же время какой-то совершенно невероятный, удивительный и невыносимо красивый. Как будто не обычный мужик, опаздывающий на работу, а какой-нибудь там Бред Питт. Хотя Нермин была уверена, что даже Питт ему в подметки не годился. Неджет-то был еще и умный, и добрый, и прикольный, и всегда знал, когда надо говорить, а когда заткнуться, когда она хочет курить, когда у нее пересохло в горле. Знал, как обнимать ее, чтобы ей стало тепло и спокойно, и как посмотреть на нее, чтобы она умолкла, проглотив заготовленную дерзость, и не лезла на рожон. Он вообще все про нее знал, и она про него тоже. Какой, к черту, Рома, какой Серега, Вася, Петя, Саша, еще кто-нибудь там, до кого ей не было никакого дела и не будет?

Нермин не была дурой. Конечно, нет. Она понимала, что своего не добьется, да и нет этого «своего». Есть фантазии там всякие, желания, но за них ведь по морде не бьют. Неджет вернет Асельку или найдет какую другую, а ей придется вернуться домой и все-таки начать шевелить хоть чем-нибудь, пока окончательно не оказалась в полной жопе, но все же мечтать-то никто не запрещал. И чем безумнее, откровеннее, подлее становились эти мечты — в нарушение всех законов, правил, норм и прочего, — тем больше Нермин чувствовала себя на седьмом небе. Или этаже. На крыше блестящей зеркальными стеклами городской высотки, на самом-самом краешке, так что ветер качает из стороны в сторону, назад-вперед. Пусть лето никогда не заканчивается, пусть всегда будет солнце, как в той детской песенке. Пусть всегда будет небо, пусть всегда будет солнце, пусть всегда будет мама, пусть всегда буду я. А может, и не всегда. Потому что мама уже не мама, а какая-то злая тетка, вечно недовольная, вечно с кислой рожей и говорящая какие-то гадости. Потому что по всем правилам не должны вот такие жить, которые смотрят честными глазами, а сами думают, как бы сейчас было хорошо оказаться снова в чужой постели бок о бок с чужим мужиком. С дядей то есть. А ведь Нермин на самом деле ни о чем не жалела. Жалеть бы надо было, если б не смогла его видеть, чувствовать, обнимать, потому что вдруг это самое лучшее, самое красивое и счастливое, что у нее будет вообще за всю ее несуразную жизнь? Вдруг это что-то ну такое… Типа судьба? Нет. Только не это. Это уже слишком.

Неджет позвонил, когда Нермин домывала посуду. Болтал много и жизнерадостно, так что она даже удивилась, что это с ним, обычно таким через губу цедящим, вдруг приключилось. Рассказывал, что один мастер сегодня не вышел, но это оказалось кстати, работы мало, и что домой вернется, скорее всего, часа в четыре, а может, даже раньше. Что вечером, как пробка пройдет, хотел смотаться в город, в супермаркет и в магазин сантехники, потому что лейка у душа забилась и не отмоешь. Что вода с тех пор, как пришел новый аким, совсем плохая, и что надо бы начать заказывать питьевую, чтоб не начать к старости ходить в туалет известкой. От известки и проблем с почками разговор плавно перетек к вреду курения и алкоголя. Неджет сказал, что думает бросать курить, а на сэкономленные деньги купить себе маленький огородик, а Нермин, выбрав подходящие ноты, поныла, что, может, не курила и не пила бы вовсе, если б не приходилось постоянно успокаивать издерганные родителями нервы. Намек был не просто толстый, а размером с хорошую корабельную сосну, так что Нермин сама испугалась собственной наглости и перевела разговор на другую тему. Наконец, Неджета позвали куда-то из бокса, и она распрощалась с ним, ругая себя: а ну как решит, что ему навязываются.

Чтобы немного успокоить расшалившиеся нервы, Нермин снова сунула нос в холодильник, убедилась, что Неджету будет, чем пообедать и поужинать, и пошла вытирать пыль в зале. Было немного страшно, что Неджет рассердится за ее самоуправство, но сидеть просто так или уйти Нермин была не в состоянии. Пока она возилась с тряпкой, несколько раз написал Рома, спрашивая, как дела и не хочет ли она повторить прогулку. Нермин ответила, что была бы очень рада увидеться, но пока ничего не получится: припахали дома. На самом деле она была готова послать его подальше прямо сейчас, сказать честно, что он ей не нужен и ничего не получится, что ей противно вспоминать, как он ее трогал и противно думать, что она ему это позволила, но… Но всегда было одно большое но. Если — когда — Неджет решит, что она загостилась, придется вернуться обратно. Туда, где сидят на бетонке и орут пьяные песни, а потом едут трахаться в степь. В реальность.

Рома никаких обидок высказывать не стал, пожелал побыстрее разобраться с делами и добавил, что думает познакомить ее с родителями и сестрой — чего тянуть, раз все серьезно. Нермин плюхнулась прямо на пол за телевизионной тумбочкой и уткнулась лбом в колени. У нее было ощущение, что она та несчастная грелка, которую в разные стороны тянут два тузика, и как выбираться из копившихся проблем, она не знала. Теперь, в дополнение ко всему прочему, проснулась еще и совесть, занывшая про хорошего пацана и вранье, за которое Боженька язык… Укоротит, в общем. Она написала, что согласна, что это прекрасная идея и что, возможно, на днях сведет Рому с папой. Пусть знает, что у нее, несмотря ни на что, есть папа. Может, испугается и раздумает.

Следующим позвонил Серега. Этот был грустный и явно недовольный, хотя тщательно скрывал дурное настроение за непринужденной болтовней. Нермин криво ухмылялась, беспощадно и безошибочно выхватывая из голоса когда-то лучшего друга фальшивые, битыми пикселями выскакивающие из картинки нотки. Врет, врет, опять врет, а вот снова — так же, как она сама.

— Ты с Ромой-то своим виделась? Динка мне уши насмерть прожужжала, что ты наконец решила остепениться.

— Сереж, я…

— Да подожди. Я не собираюсь тебе что-то высказывать или опять к тому разговору возвращаться. Я понял все, подумал и решил, что ты права.

— В чем права?

— Нам с тобой друзьями лучше быть. Тебе другой кто-то нужен.

«Давай еще начни говорить Динкиными словами», — сердито подумала Нермин. Это было странновато, хотя вроде бы они дружили все втроем, так что почему бы не в меру активной Дине и не начать промывать Сереге мозги, а ему не начать слушаться?

— Слушай, че ты грузишься? — стараясь говорить беззаботно и весело, начала она. — Еще не решено ничего. Не, ну не в смысле, что я за тебя замуж думаю. Просто… Скажи честно, тебе Рома не нравится? Как бы там ни было, хоть я тебя и обидела, все же я до сих пор думаю, что ты мой друг.

— Я этому очень рад. Серьезно. Что бы там ни было, ты всегда для меня будешь близкой. Не хочу, чтоб из-за того, что не получилось у нас, ты бы смылась от меня или еще что-то в этом роде. А Рома… Не знаю, вроде нормально все, все хорошо, но я все время подвох ищу. Просто ты не обижайся, но все твои предыдущие такие дураки были, что я не верю, что ты нормального способна найти.

Они хохотали долго, до боли в животе, вспоминая всех Роминых предшественников, и, отсмеявшись, Нермин созналась, что сомневается, стоит ли ей дальше встречаться с Ромой. Ей определенно надо было подумать — чем дольше, тем лучше. Серега согласился, сказал, чтоб помариновала как следует, если есть какая-то муть, она всплывет, а он еще поузнает у пацанов, поговорит осторожно, и там все решится само собой.

— Может, мы еще на свадьбе вашей осенью гулять будем.

— Может, и будем. Только я вообще пока замуж не хочу.

— Все вы не хотите, а потом выходите и детей через полгода рожаете. Так-то, — сказал Серега на прощание.

Однако звонки на этом не кончились. Едва успокоенная Нермин успела сесть с кружкой чая перед свежепротертым телеком, как начала названивать Дина. Нермин нехотя ответила на звонок, предчувствуя, что сейчас придется рассказывать про свидание и отбиваться от вопросов про подробности. Так оно и вышло — поначалу. Они поболтали о погоде, о природе, переключились на Рому, и Нермин, набравшись решимости, сказала, что пацан он, конечно, хороший, но торопиться она не хочет.

— Ага. Серега сказал уже, — холодно процедила Дина.

— Не поняла, а чего это он тебе все докладывает?

— Докладывает? Ты о чем? Мы так-то с ним тоже не чужие, вообще-то.

— Не поняла, ты чем-то недовольна? — напряглась Нермин. Дина молчала так долго, что она решила, что прервалась связь.

— Эй, ты там где? Ты вообще меня там слушаешь?

— Знаешь, лучше б не слушала, — со странным выражением в голосе ответила Дина. Нермин недоуменно похлопала ресницами и спросила, что вообще за фигня.

— Не понимаю я тебя, — раздалось в ответ громко и зло. — Что ты их перебираешь как перчатки? Зачем тебе это надо? Что ты ищешь?

— Не поняла, ты сейчас про что?

— Да про то самое. Достала ты уже, Нермин. Тоже мне, звезда парада. Мне с тобой уже общаться стало стремно. Наши же друзья про тебя такое говорят, какое про прожженных шалав не скажут, а тебе все мало, да?

— А ты больше слушай, — возмущенно ответила Нермин, все еще плоховато понимая, что к чему.

— А я стараюсь не слушать, но уши не заткнешь. И рты тоже. Нет, я все-таки не могу вкупиться. Сколько их у тебя было? Тебе чем Рома плох?

— Да ничем он не плох, я просто не уверена, что это то, что мне надо. Ну как тебе объяснить?

— Принца все ждешь? Не бывает их, принцев. А если бывают, то не для таких, как ты.

— Каких — таких, как я?

— Не ценишь ты то, что имеешь. Нифига не ценишь. Как тебе что-то надо, бегите все, ночью, днем, не важно. А взамен что? Вот с Серегой ты как, совесть не мучает? Столько лет над пацаном издеваешься, от себя не отпускаешь, держишь его, как какого-то пса на поводке. Серега, туда, Серега, сюда, а он и рад, бежит по первому свисту.

— А тебе завидно что ли? Я виновата, что он в меня втюрился и никак смириться не может, что я его ни в каком виде не хочу?

— А что ты хочешь от него? Сама все время возле него трешься. Тебе не стыдно? Да все думают, что ты с ним спишь, и родители его, и все пацаны… И знаешь, что-то я тоже уже сомневаюсь, что у вас с ним прямо-таки такая дружба, как ты говоришь.

— Нормальное такое заявление. Мы с тобой подруги так-то. Я думала, что…

— Да не хочу я больше с тобой дружить, поняла? Задолбала ты. И меня, и Серегу. Вообще всех задолбала своим нытьем, проблемами, соплями и слезами. Все вокруг бегают, чем помочь, куда приткнуть, а ты… У всех своих проблем хватает, у меня батя вконец запился, Верке Женькины родители мозг выносят, потому что им такая невеста не пришей к пизде рукав, но когда тебя это волновало? У тебя одной горе, а на остальных плевать.

— Ладно-ладно. Я тебя поняла, — усмехнулась Нермин. Минус еще пункт в списке друзьяшек. Точнее, минус сколько там пунктов, учитывая, что Дина сказала про сплетни? — Давай, до свидания.

— И тебе не хворать, — огрызнулась Дина и бросила трубку.

Вечером Нермин поехала с Неджетом в город. Она улыбалась, хотя на душе скребли кошки — из-за ссоры с подругой, из-за Ромы, из-за Сереги. Да из-за всего. Было страшновато, что Неджет заметит ее дурное настроение и начнет выпытывать, в чем дело, но он все еще был слишком погружен в какую-то непонятную эйфорию. Смотрел на нее, улыбался, говорил что-то, потом снова смотрел, так что Нермин не раз и не два хотелось ткнуть пальцем в лобовое стекло и напомнить, что пялиться надо на дорогу. С одной стороны, ее это радовало — такое внимание и такое непривычно хорошее настроение, а с другой… Когда Неджет вышел из машины на заправке, оставив телефон, Нермин тут же влезла туда и обнаружила, что Аселька ему ответила. Это показалось ей таким оскорбительным, что она даже не смогла разобрать с первого раза несколько фраз, которыми они обменялись.

Слушай, что в этом месяце по деньгам?

Будут, как обычно. Что-то случилось? Давай я тебе привезу. Сколько нужно? Мне получку дали, могу аванс попросить еще.

Да ничего не случилось. Заготовки просто делать надо, сахар покупать, мешок лучше сразу.

Я привезу. В городе куплю, мама говорила, что там в маркете акция какая-то. И деньги тогда сразу отдам.

Да не надо, зачем ты будешь мотаться.

Мне не трудно, ты же знаешь.

Ну хорошо. Купи сахара килограмм двадцать тогда, и крупы еще надо бы.

Дальше, судя по всему, они созвонились. Нермин аккуратно положила телефон на место: времени проверять книгу вызовов у нее уже не было. Да и какой смысл? И так узнала достаточно. Когда Неджет вернулся, ей стоило огромного труда не начать орать на него сразу же, как только он открыл дверь. Всю дорогу до города она успокаивала себя, а поход за несчастными покупками превратился для нее в сущий ад. Каждая драная банка, оказывавшаяся в здоровенной тележке, которую им с Неджетом приходилось толкать на поворотах вдвоем, была будто помечена невидимой надписью «для любимой бывшей». Горошек, кукуруза, по поводу которой они спорили полчаса, тряся над ухом банки, чтобы определить, где меньше воды, пять пачек сухих завтраков, гребаный сахар, средство для мытья посуды, из-за которого тоже вышел спор, что лучше, Фэйри или обычное хозяйственное мыло… И все же это было здорово, вот так идти рядом, сравнивая ценники и высчитывая, что выгоднее обойдется. Когда на кассе пожилая женщина, которую они пропустили вперед, улыбнулась им и назвала их прекрасной парой, Нермин едва не разревелась от счастья. Тем более что Неджет не стал разубеждать женщину, а только улыбнулся в ответ.

Следующие несколько дней пролетели для Нермин как в тумане: будто она была пьяная с утра до ночи и не просыхала ни на секунду. Пьяная до головокружения и до головокружения счастливая. Ничего толком не соображающая и до боли сосредоточенная. Не способная ни есть, ни спать, ни следить за тем, как смотрит и что говорит. По утрам они с Неджетом просыпались — вскакивали бодрые и веселые после двух-трех часов сна, завтракали тем, что под руку попалось, попрекая друг друга тем, что съедено было совсем мало, считай что ничего. Потом Неджет уходил на работу нехотя и грустно. Потом, едва разобравшись со срочными делами, звонил, звонил, звонил, писал и опять звонил, и они разговаривали или просто смеялись. Потом его отвлекали, вызывали, заставляя куда-то идти и что-то делать.

Когда приходилось класть трубку, Нермин садилась, куда придется, — на пол, на кровать, на диван, на край ванны, и сидела так, опустив руку с зажатым в ней раскалившимся телефоном, и смотрела невидящими глазами в стену. В голове было оглушительно громко, будто там бесконечно взрывались петарды и вспыхивали салюты, оставляя на мозгах рытвины — дыры с развороченными серыми краями. Нермин сходила с ума с Неджетом, без Неджета и по Неджету, и это было ужасно. Ужасно прекрасно. Просто убийственно замечательно. Вечерами он возвращался, таща с собой очередной пакет с продуктами, которые они не ели и, чтобы не испортились, придумывали что-то, делали сухари, замораживали, перекручивали, солили, складывали еду в набитую и без того морозилку. Ужин у них был по всем правилам, как у настоящей семьи — с обязательным обменом дневными новостями, которыми и без того прожужжали друг другу уши. А после ужина начиналось время развлечений. Неджет показывал многотомные альбомы с фотками из каких-то поездок, рассказывал истории без конца и начала про живущую под Алматы родню, объяснял, что дед перестал разговаривать с отцом, потому что тот не вернулся после института домой, а остался там, куда распределили, и женился там, и брата туда переманил, и тот тоже там женился, и никому из них от дедова наследства ничего не досталось, но они вроде бы и не хотели. Нермин кивала, делая вид, что ей очень интересно слушать про планы дяди Мурата переехать в Турцию и про то, как он раздумал и решил гонять из Германии машины, а потом фуры, груженые всяким забугорным добром, и тогда все стало хорошо, а раньше было плохо, потому что Неджет не хотел никуда ехать и учить четвертый язык тоже не хотел.

Нермин не лукавила и не пыталась изображать интерес: Неджет был хорошим рассказчиком, и его едкие шуточки приводили ее в восторг, но… Но слушать его, вникать в смысл и одновременно смотреть на его губы и подыхать от желания коснуться их хотя бы коротеньким поцелуем было слишком сложно. Потом приходила очередная ночь, и все становилось еще хуже. Ночами Нермин было страшно, потому что Неджет сидел рядом с ней, делая вид, что смотрит телек, а на самом деле смотрел на нее, и ей казалось, что от его взгляда у нее вот-вот расплавится кожа. Нермин поворачивалась, смотрела на него — в черные, как безлунное осеннее небо, глаза, из которых в ее больную голову переливалось через края безумие. Когда у нее начинало заполошно колотиться сердце, Неджет улыбался и говорил что-нибудь про фильм или про то, что завтра рано вставать, и отворачивался. Нермин сидела неподвижно, потихоньку глотая слезы, и ей казалось, что рядом с ней настоящий сумасшедший, который способен сделать с ней все, что угодно. Иногда ей хотелось бежать домой, к матери. Завалиться перепуганной на серую от тоски и пыли кухню и говорить, говорить, говорить. Рассказать все до последнего слова, до самой тайной мысли, и тогда… Пусть мать расскажет все отцу, тот поедет к дяде Мурату, и тогда это закончится. Можно будет уйти, забыть, отмыться, выдернуть из себя горько-табачную, полуночно-черную, страшную жажду. Выбраться из круга — плевать, что дверь и так откроется, стоит ей попросить, плевать, что Неджет дал ей вторые ключи, что говорит, будто она может идти, куда хочет, что не надо сидеть безвылазно дома и пора уже позвонить подружке и помириться. Нермин, конечно же, все ему рассказала. И про Дину, и про Серегу, и про Рому, про то, как и что он с ней делал, что говорил и что она отвечала. Показала даже переписку, которая обрывалась его сообщениями — где ты, что ты, почему не приходишь, почему не отвечаешь, не берешь трубку, все время занят телефон… Она боялась, что Неджет тут же убьет ее на месте, придушит к чертям собачьим или поедет бить Роме морду, но ничего этого не было. Он просто смотрел и улыбался, а Нермин понимала, что дело плохо. Ни у кого из них двоих не было прав на другого — и никого из них двоих это ничуть не волновало.

Неджет выпроводил ее в один из вечеров, когда они слегка поссорились. Из-за ерунды, из-за того, как надо закрывать коробку с кукурузными хлопьями. На самом деле все началось еще накануне ночью, когда Неджет ушел спать в другую комнату, хотя Нермин просила его остаться. Потом были долгие разговоры с попытками выяснить, какого хрена такой голос, кто из них чем не доволен и почему докапывается. В итоге Неджет заявился с букетом хризантем и килограммом мороженого и сказал, чтобы Нермин шла к друзьям, а потом домой, потому что ее мать наверняка скоро поднимет панику. Они попили чай, поели клубничного пломбира, и Нермин ушла, сама не зная куда. Она понятия не имела, где ее друзья и есть ли они у нее вообще — учитывая, что после ссоры с Диной и Вера с Серегой тоже куда-то пропали.

Нермин шагала по улицам, меняя одну на другую, не замечая толком, где сворачивает, и заставляла себя вернуться в реальность: вон дом, вон еще один, вон старая колонка, вон кошка бежит, поджимая перебитую лапу, — а в голове разрасталась черная дыра. Выгнал? Да, наверное. Надоела? Вполне возможно. Понял, что она не боится спать одна после ужастика, а хочет, чтобы ее, наконец, трахнули во все щели? Чего ж не понять, не дурак, взрослый мальчик. Ну и плевать. Ну и похеру. Хорошо. Все нормально. Потом позвонила мать — точнее, дозвонилась. Она и раньше звонила, писала, но Нермин не отвечала и не перезванивала. Ответила только один раз отцу, сказала, что живет у подруги, как договаривались, а мать просто выдумывает очередной повод, чтоб заманить его домой. На этот раз она сказала матери, что придет ночевать и больше, скорее всего, не уйдет, потому что Верины родители не разрешили ей остаться: и так прогостила слишком долго. Мать помолчала, потом злорадно выдала, что так и знала, что городской мудак поматросит и бросит, и приказала купить хлеба, только обязательно заводского. И еще пару литров молока. Да, молока, потому что надо стряпать блины. Нермин пообещала, что все будет, а потом села в подвернувшийся автобус и поехала в сторону Администрации — думала пойти в парк и покурить в тишине под дубом, чтобы хоть немного прийти в себя. То, что с ней творилось, было больше всего похоже на «вертолет», когда лежишь пластом, а тело кружится, одновременно падая, но никак не грохнется, не долетит до земли. Нермин помнила какой-то фильм, где пьяной девочке — ее ровеснице — советовали найти якорь, зацепиться за что-нибудь надежное. Что может быть надежнее самой твердой, простой и банальной земли? За нее держатся дома, деревья, люди — и космос со звездами. Вранье это все, что она вертится. Она стоит на месте, а вертится все вокруг. Вот бы уже ебнулось.

Из парка Нермин побрела в пивнушку, чтобы поискать хоть кого-нибудь. Она думала, что там, наверное, точно должны быть знакомые пацаны: день был жаркий, как раз такой, после которого хочется глотнуть в холодке чего-нибудь пенного. По пути она заскочила в палатку, где работал Слава, но хозяин, стоявший за прилавком, объяснил, что тот уехал с друзьями на озера на несколько дней — еще бы, такая жара. Нермин подумала, что, наверное, и Дина с Серегой, и Вера с Женей тоже уехали, и поэтому ей никто не звонил и не писал, а ее не позвали, потому что… Не захотели, наверное. Вот и снова настал тот момент, когда она стала никому не нужна. Разве что Неджету — но тогда зачем он отправил ее из дома? Было обидно и тошно. Родной матери хлеб и молоко нужны, а дочь как-то не особенно.

До пивнушки Нермин не дошла. На перекрестке, где она тогда застряла в дождь в луже, смеясь и болтая с еще-друзьями, ее ждал охренительно неожиданный сюрприз. Такой, что в первую минуту она застыла, глядя на невиданное зрелище расширенными от ужаса и возмущения глазами. Там под раскидистой старой липой стояли Дина и Серега, курили и пялились друг на друга. И все бы ничего, не будь на Дине парадной боевой раскраски и парадного же белого короткого платья — которое ее отец, когда пил, грозил сжечь на газовой плите, а она прятала, — и не висни она на Сереге, как медаль за боевые заслуги. Серега же вместо того, чтобы отпихнуть Дину, напомнить ей, что у нее вообще-то есть парень, довольно улыбался и обнимал ее, то и дело убирая за уши растрепанные ветром неумело наведенные кудри. Это был полный дурдом. «Значит, вот оно как, — подумала Нермин, достала телефон и осторожно, прячась за фонарным столбом, сделала пару-тройку снимков. — Вот чего она так психовала из-за Серого и Рому мне навязывала. Слава, значит, из поселка, а они…» Додумать у нее не получилось. Она отошла подальше, ускоряя шаг так, что в груди горело, и наконец спряталась в парке снова. Руки нервно подрагивали, а по спине катился пот, как будто не Динка, а она сама внаглую изменяла законному парню и почти жениху, пользуясь его отсутствием. Очень хотелось взять и послать компромат Славе, а еще почему-то позвонить Неджету и рассказать обо всем ему, и второе желание было сильнее, но Нермин сдержалась и не сделала ни того, ни другого. Все-таки когда-то — еще так недавно — Дина была ее лучшей подругой, а Неджету на Дину точно пофиг. Нермин позвонила самой Дине, едва попадая пальцами по дисплею, и заходила из стороны в сторону в ожидании ответа.

— Привет, — сказала Дина обычным и даже радостным голосом. — А я тебе хотела сама звонить, но думала, что ты дуешься. Ты же у меня злобная маленькая сучка.

— Не дуюсь я, — ответила Нермин. — С чего бы это? Как у тебя дела?

— Да все хорошо. Вот у тети сижу. Славка на озеро уехал и Рома вроде с ними. А ты где?

— А я тоже в городе, — соврала Нермин. — Давай я подъеду, поговорим с тобой. А то мне как-то не в кайф, что такая ерунда у нас вышла. Мне перед тобой стыдно. Ты же правда хочешь как лучше, а я туплю.

— Ну что ты. Это я извиняться должна. Только сегодня не получится никак. У тети мигрень, и на мне все мелкие. Не обидишься?

— Я-то нет, — злорадно сказала Нермин. — А вот Слава обидится, наверное. Или ты его официально бросила перед тем, как с Серым замутить?

В динамике послышались два панических возгласа. Потом Дина заговорила по-другому: зло и с угрозой.

— Ну и где ты, а? Давай вылезай, сука, я тебе все тогда расскажу. И покажу тоже.

На заднем плане что-то безостановочно тарахтел Серега.

— Скажи ему, чтоб заткнулся, — не выдержала Нермин. — И тон сбавь. Я уже далеко, и показывать мне ничего не надо. А вот я Славе обязательно покажу вашу любовную фотосессию. Ты жирная в этом платье, в курсе?

— Сама ты жирная. И ты и так ему показываешь. Думаешь, я дура? Шляешься к нему в киоск, в город вместе катаетесь, по первому твоему чиху туда тебя везет…

— Серьезно? Мы друзья с ним, и он твой парень.

— Когда тебя это колыхало? Ты шалава вонючая, и я тебя ненавижу. Как я вообще с тобой дружить могла? Ты конченое уебище, Нермин, поняла? Лучше б ты сдохла, лучше б тебя кто-нибудь из твоих бывших тачкой переехал и в арык выкинул…

Нермин фыркнула в трубку, и телефон перехватил Серега.

— Слушай, где ты? Давай встретимся, сядем втроем и нормально, спокойно поговорим. Вы на психе обе, несете черт знает что.

— Давно ты с ней? — спросила Нермин, оглядывая окрестности: не хватало, чтоб недолюбовнички ее нашли и стукнули по башке булыжником.

— С той ночи, когда ты из парка звонила. Прости меня, а? Я тебе наврал про мелких и про их болячку, потом так стыдно было.

— Ага. А зачем тогда замуж меня звал и лез ко мне? После нее, блядь, Серый.

— Потому что это у нас один раз было и то случайно, понимаешь? Она пьяная была, — он неразборчиво сказал что-то в сторону и продолжал: — Она пьяная, а я из-за Ромы твоего расстроился. Ну сколько можно было еще надо мной издеваться? А потом, когда поняли, что у тебя что-то серьезное случилось и ты трубку не берешь, перепугались оба… Решили, что больше никогда, что тебя из-за этого упустили, а потом…

— То есть я маякнула тебе, ей, потому что боялась замерзнуть нахрен в этом вонючем парке, а вы в это время трахались и послали меня?

— Да, — сказал Серега с нервным всхлипом.

— А потом ты решил мне быстренько руку и сердце предложить, а Дина сплавить меня Роме, так?

— Так. Нермин, ты же не расскажешь Славе?

— Да? То есть я должна вам позволить и дальше ему мозги пудрить? А дальше что, а? Слава на ней женится, и будете по выходным трахаться, пока он на рыбалку ездит?

— Нермин, хватит, я еще раз говорю, давай встретимся и просто поговорим. Это все не серьезно у нас, не…

— Я знать про вас ничего не хочу, — перебила Нермин. — Слава тебя другом считал, а ты подлый мудак. А Динка твоя — вонючая потаскуха. Живите счастливо и сдохните в один день. Вы меня на свой ебучий секс променяли, вот и трахайтесь дальше, пока не сотрется. Или пока Слава вас не прирежет обоих.

Нермин сидела в парке, пока совсем не стемнело. Ни за каким хлебом она не пошла, и за молоком тоже. Мать звонила пару раз, потом перестала. Зато позвонил Неджет — видимо, у него не выдержали нервы. Нермин ждала, что он увезет ее к себе, но он свернул на трассу. Они уехали из поселка и долго кружили по огибавшим его дорогам, молча глядя на освещенную фарами полосу асфальта. Наконец, Неджет заехал куда-то под деревья и заглушил машину. Нермин опустила стекло — колючий ветерок приятно остудил потное лицо, залил пересохшее горло вкусом сухой земли и полыни. Неджет достал сигареты, чиркнул зажигалкой, прикуривая две сразу. Нермин забрала свою, с наслаждением затянулась, подумав, что ни за что не бросит курить. Пить — наверное, а без никотина, без этого резкого, душащего, успокаивающего запаха она ни дня не протянет.

— Ты обиделась на меня? — спросил Неджет.

— Нет. С чего бы? Я и так у тебя слишком долго пробыла, — ответила она заученной уже давно фразой. Неджет, к ее удивлению, раздраженно цыкнул.

— Да что долго-то? Я вот так не считаю. Мне с тобой нравится, и тебе со мной вроде тоже, нет? А вот отец твой типа недоволен.

— В смысле? Ты о чем вообще? — испугалась Нермин.

— Да ни о чем. В общем, соседка нас с тобой видела, а она знакомая какого-то Адилькиного знакомого или коллеги, я так и не понял. Адиль позвонил мне, мол, реально что ли ты у меня торчишь, я сказал, что нет, пару раз заходила, и все. Он, как я думаю, позвонил Ахмету, тот позвонил мне, выспрашивал, что да как, как мы с тобой общаемся, когда я тебя последний раз видел, можно ли ко мне в гости заехать…

— Вот блядь, — раздраженно перебила Нермин. — И какое их сраное собачье дело? Наплевать на меня всем было столько времени, а как с тобой тусоваться начали, так все, надо вынюхать.

— Я тоже этого не понимаю. Ну даже если ты живешь у меня, что такого? Я тебе уже дня два хочу предложить, чтоб ты насовсем ко мне… Ну или до осени там, или просто чтобы вещи перевезла. Хоть часть, самое нужное. Или давай новые поедем купим. Я хочу, но боюсь, что ты не так поймешь. И они вроде как… Как-то не так, короче, понимают. Ты мне скажи, я что-то плохое тебе сделал? Приставал к тебе, обидел как-то?

— Да нет, конечно. Ты о чем вообще говоришь? Ты мне лучше папки с мамкой, я тебе сразу это сказала, — воскликнула Нермин, едва сдерживая слезы. От страха, от обиды за него, от злости, от радости, от стыда — от всего сразу.

— Ахмет еще сказал, типа неприлично это — что я неженатый, а ты ко мне ходишь. Вот, мол, я все понимаю, но людям языки не отрежешь, слухи же пойдут. И девочка та из аптеки, ну ты помнишь…

— Что девочка?

— В Одноклассниках тебя увидела, а у тебя же статусы проставлены, кто кому родня. И страница открытая. Почему ты ее не закрыла?

— Денег стало жалко. Так твои родители тебе тоже предъявляют, что ты со мной подружился? — помертвевшим голосом выговорила Нермин. Неджет дернул плечом, выкинул сигарету и забарабанил пальцами по рулю.

— Папа молчит пока. А мама начала уже, да. Адилька мамкин сынок, он ей все докладывает, вплоть до цвета своих трусов. И вот она заворачивала тоже пару раз про то, что мне девушку надо найти, что тебя нехорошо в дом приглашать, если там больше никого нету, и все такое… Я не пойму, Нермин, я что, не такой какой-то? Почему все сразу про меня фигню думают? Почему вообще надо ко мне все время лезть?

— Давай тогда не будем общаться, — прошептала она горько. — Не хочу, чтоб тебе из-за меня нервы трепали. Это не ты не такой, это я не такая. Сам знаешь, как про меня говорят. Подруга вот сказала, что жалеет, что меня какой-нибудь из бывших не прибил.

— Это какая подруга? Та, которая Дина? Я ей язык нахрен вырву, — вскипел Неджет. Нермин мысленно выругала себя за дурость, тоже выбросила сигарету и осторожно взяла в ладони его холодные как ледышки пальцы.

— Ну вот, распсиховался, руки ледяные. Опять у тебя давление туда-сюда скакать будет или упадет ниже плинтуса. Ты когда ел последний раз?

— Распсихуешься тут, — буркнул он в ответ.

— Да уж. Неджет, тут спорь или не спорь, а я сама виновата, что меня даже в дом нельзя привести, чтоб люди гадостей не подумали. И знаешь, вот ты меня защищаешь, а я… Я правда такая, как говорят. Даже хуже.

Она все-таки разревелась. Громко и отчаянно, так, что сопли лились потопом вперемешку со слезами-градинами. Неджет тут же сунул ей бумажные платочки, потом обнял, заставил положить голову себе на плечо и принялся гладить по спине, каждый раз, как нарочно, задевая застежку лифчика. Нермин плакала, жалея себя, вытирала платочком нос и думала о том, что вокруг уже совсем темно, никого нет, так что если перебраться на заднее сиденье, можно смело заняться сексом. Поцеловать Неджета в губы, потом в шею, залезть под футболку, стащить ее, раздеться самой и позволить ему делать с ней то, что ему захочется. Что угодно. Она даже готова была взять в рот, если бы Неджету вздумалось ее попросить, и пофиг, что так делают только прожженные шлюхи. Плевать. Терять-то уже нечего.

Мало-помалу Нермин перестала трястись и рыдать, и они оба замерли — Неджет так и оставил ладонь на ее спине. Повисла нехорошая, тошная, душная тишина, и ветер теперь не остужал, а резал подсыхавшую коркой кожу. Нермин сидела, прижавшись к груди Неджета, и ее губы были совсем рядом с его шеей, так что она чувствовала призрачное и от этого еще более манящее тепло. Она знала, какая его кожа на ощупь: горячая, гладкая, упругая, такая, что в нее хочется сильно-сильно вцепиться зубами. До кровавых пятен. Его запах — табак, духи, еще что-то неузнаваемое и восхитительное — кружил голову, заставлял прижиматься сильнее, искать прикосновения, чувствовать, терять и находить снова. Нермин пересела поудобнее, положила руку Неджету на плечо, судорожно вздохнула, когда он вздрогнул и подался навстречу. Его губы оказались у ее уха. Она ощутила жар частых, коротких выдохов, а потом легкое, еле уловимое прикосновение, от которого все ее тело вспыхнуло болезненным — до спазмов — желанием. Один-единственный маленький, скромный поцелуй, не поцелуй даже, а так, почти случайная неловкость, а ее сердце было готово выскочить из груди, проломив ребра. Нермин осторожно повернула голову и ответила таким же мимолетным прикосновением, прервавшимся вместе с дыханием. Рука Неджета сжалась, натягивая ткань ее футболки, и он медленно провел ладонью вниз, остановившись на пояснице. Нермин сидела смирно, позволяя ему сделать очередной шаг. Когда он замер, она выдохнула, расслабляясь, и поцеловала его еще раз, а потом еще. Какое-то время они оба сидели неподвижно, и, наконец, Неджет вдруг почти беззвучно рассмеялся и разжал руки.

— Твой отец бы меня точно прибил гаечным ключом.

— Моего отца в таком случае самого прибить надо. Но ничего, живет и счастлив, — в тон ему ответила Нермин. После нескольких минут безумного напряжения и такого же безумного полета в сладковатую, тающую на губах темноту хотелось чего-то вот такого: легкого, спокойного и честного. А еще хотелось домой.

— Значит, так, — сказал Неджет деловым тоном, когда они въехали обратно в поселок. — К матери больше тебя не отпущу, к друзьяшкам тоже. Нафиг их всех. Вещи в городе новые купим. Завтра же поедем.

— Завтра работа у тебя, — напомнила Нермин.

— Ну тогда послезавтра. Ладно?

— Ладно.

— Твоим так и будем говорить, что в городе живешь, моим я то же самое скажу.

— А если Адиль тот же припрется и увидит меня?

— Вот это загвоздка, да. У него ключи от моей квартиры есть, но он обычно всегда предупреждает перед тем, как приехать. Ну скажем, если что, что в гости зашла. А вообще у меня идея, но я не знаю, как ты отнесешься к такому.

— Что за такая идея? — спросила Нермин со смесью испуга и интереса.

— Давай в городе квартиру снимем.

— В смысле?

— Ну в каком смысле квартиры снимают? В прямом. Я же говорил, что переехать хочу подальше от поселка. Ну сильно далеко не получится, хотя отец меня последнее время агитирует на севера к его знакомому ехать, вахтой типа работать. А там опять дочка на выданье, как я понял.

— Ужас. А если он упрется, чтоб ты на севера эти валил, и не разрешит в город?

— Да не паникуй. Сейчас же не старые времена, не заставит. Да и мама не отпустит меня, она меня любит. И Айше кто денег будет занимать? Вот. То-то и оно, что никто.

— Неджет, я не могу, — смутилась Нермин. — Это дорого ужасно, а я на работу не знаю, когда выйду.

— Ну вот, я про деньги, а ты сразу на свой счет, — сердито сказал Неджет. — Я с тебя требую чего-то? Поживешь, а там посмотрим.

— Так ты реально хочешь со мной жить?

— А чего б и нет? Мы же с тобой друзья?

— Конечно, да. А жена тебе не предъявит? — спросила Нермин, боясь верить своему счастью.

— Не, она нормальная и знает, что я не педофил, — сказал Неджет с усмешкой, которая так контрастировала с шутливым тоном, что Нермин резко поплохело. — Она в курсе, что у тебя такая ситуация. Я не сплетничал, просто весь поселок в курсе. Ну, в общем, она считает, что я обязан тебе помогать, и удивляется, почему моя родня никак на отца твоего не пытается повлиять или для тебя сделать что-то.

— Так вы с ней обо мне общались?

— Ну да. Я же говорил тебе, мы с ней в нормальных отношениях. Она тебя, конечно, не знает почти, так только, что вы на праздниках виделись, но тогда ты еще девочка совсем была. Но она у меня хорошая и болтать не будет и ерунды всякой про нас с тобой выдумывать.

— Это хорошо, — только и смогла выдавить из себя Нермин. Неджет кивнул и сменил тему. Минут через пять они свернули к дому.

Вместо одного выходного Неджету дали целых три. Жара стояла жуткая, такая, что над раскалившимся асфальтом колыхалось горячее марево, а деревья грустно опустили запылившиеся ветви. Работать и вообще заниматься делами никому не хотелось: все, кто мог, старались удрать из поселка на озеро или еще куда поближе к воде. Нермин не терпелось выбрать обещанную квартиру и поскорее переехать, но даже ее энтузиазм поутих из-за того, что от духоты плавились мозги. Неджет же больше не поднимал эту тему и не заговаривал о переезде или о том, чтобы она забрала у матери свои вещи — только подсовывал то одну, то другую Аселькину шмотку, когда Нермин засовывала в стирку свои. Ее все это здорово бесило, но сделать она ничего не могла: не выкручивать же ему руки, заставляя как можно скорее с ней съехаться всерьез и надолго.

Тем более что у нее самой был целый ворох страхов с сомнениями. А вдруг родня прознает и не даст, вдруг не уживутся, вдруг Неджет так и продолжит общаться с бывшей, и еще много других «вдруг», которые пугали и расстраивали. Как они будут вместе постоянно? На каких правах? Неджет ясно дал понять, что считает их отношения чисто родственными, и предположения о возможности чего-то иного его расстраивают и обижают, а это означало, что фантазиям Нермин суждено было остаться фантазиями и не более. От этого она ощущала себя бесстыжей и грязной, а еще обманутой в лучших чувствах. Она сама себе не могла ответить честно, что именно у нее было к Неджету: искала ли она в нем замену развалившейся семье, просто схватилась за него как утопающий за соломинку, чтобы переждать трудности, любила ли она его как родственника или как парня, или просто хотела его, потому что он был красивый и потому что у него была хата и хорошая машина. А может, все сразу. Но одно Нермин знала точно: она не сможет без Неджета. Оторви ее от него, и ничего не останется, только пепел да зола и осколки. Это было плохо: вот так цепляться за того, кто ей ничего не обещал и вряд ли особенно в ней нуждался, но она цеплялась все равно. А если б была возможность кем-то его заменить, она бы отказалась. Нермин всегда учили, что лучше синица в руках, чем журавль в небе, что надо брать, что дают, и беречь как зеницу ока, а она так не хотела. Она хотела, чтобы ей было хорошо, и плевать, что ее за это обложат эгоисткой, дурой, шалавой, скажут «ни с чем пирог, одни корки», «на чужой каравай рот не разевай» или еще какую-нибудь вонючую народную мудрость, от которой у нее дергался глаз.

После дня в раскаленной душной квартире Неджет, которого мучила мигрень, сделался мрачным и раздражительным. Нермин сидела в уголке, стараясь помалкивать и быть как можно менее заметной — привыкла, пока жила с матерью. Ассоциации у нее всплывали очень хреновые, если не сказать хуже, и как-то раз она даже представила себе, что Неджет возьмет и треснет ей по физиономии за какое-нибудь неловкое движение или не так сказанное слово. Тоскливое желание прилипнуть к нему и не отлипать смешалось с безосновательной, но надоедливой паникой по поводу того, что совместная жизнь может оказаться вовсе не такой радостной, как ей представлялось. К счастью для Нермин, Неджет не то почуял ее упадническое настроение, не то просто задолбался сидеть в четырех стенах и с утра пораньше, напившись кофе с цитрамоном, заявил, что пора сменить обстановку. Нермин, которой не хватило духу начать его расспрашивать, вопросительно похлопала ресницами в знак того, что согласна и ждет предложений.

— Я че думаю, у меня кент с универа остался. Ну как кент, общались когда-то. Не суть важно, короче. В общем, у него типа домики на озере с той стороны, один свой, пару сдает посуточно. Когда-то зависали там на его днюху, прикольно было. Если не против, давай маякну ему, узнаю, что да как.

Нермин пожала плечами, старательно пряча вспыхнувший интерес.

— Ну попробуй, если это удобно. Только, наверное, все уже занято давно.

— Наверное, — кивнул Неджет. — Ну, за спрос по лицу не бьют, как говорится.

Им невероятно — почти сказочно — повезло. Кент не только вспомнил Неджета и многословно обрадовался звонку, но и предложил им свой домик. Правда, дорого и всего на сутки, потому что у кого-то переменились планы и подвинулось что-то там, и заехать надо было сегодня и как можно скорее.

— Там парни с вашего поселка думали снять его, — слушала Нермин доносившийся из динамика раздражающе-бодрый, тянущий гласные голос. — Но ты даже не парься, уступаю тебе. Сами дураки, надо было брать и не сомневаться. Только там потом очередь, так что не в обиду, больше суток не получится.

— А мне больше и не надо, я думал, уже вообще никуда не успею. Все отсюда бегут, вон пробка на выезде опять, яндекс показывает, — в тон приятелю ответил Неджет.

Они еще долго договаривались о цене, обсуждали, где поблизости можно будет, если что, купить еду и питьевую воду, вспоминали, какие посты придется проехать и часто ли там тормозят, а если тормозят, то до чего докапываются, и где Неджет поставит машину. Потом разговор перешел к общим знакомым и к последним новостям. Приятель старательно пытался выпытать у Неджета, с кем тот приедет, но ничего подробнее «со мной будет одна девушка» не получил. Нермин невольно усмехнулась: теперь еще и по всем бывшим друзьям пойдут слухи. Наконец, многословно распрощавшись, Неджет повесил трубку.

— Ну вот, свезло нам с тобой как в лотерею. Поела? Опять ничего не поела? Тебя скоро ветром сдувать начнет. Ладно, на жаре я и сам не ем. Это Рустам, мы с ним постоянно общались раньше, потом я потерялся и пересекались редко.

— А твой Рустам не обидится, что ты про него только из-за жары вспомнил? — забеспокоилась Нермин. Неджет безмятежно отмахнулся.

— Да нет, конечно. Он товарищ деловой и привычный, тем более, сейчас у него горячая пора. Я так понял, они там по соседству еще участок в кредит прикупили и типа кемпинга замутили, а нам с тобой он реально свой домик сдал. Сам, видимо, куда-нибудь в отель поедет, где все как че. Но мы с тобой пока не миллиардеры, так что… Хотя, если хочешь, давай еще базы отдыха пообзваниваем, — вдруг торопливо добавил он. Нермин удивленно уставилась на него:

— Да ты че, угораешь что ли? Они же стоят, как крыло от вертолета.

— Ну у меня получка есть еще, так что…

— Неджет, не выдумывай, а. Поехали скорее, пока кент твой не передумал. Только блин, нам как-то из поселка выехать надо. А еще у меня ни купальника, ни шлепок нету. И еды надо с собой.

— И воды, — сказал Неджет, который уже накидывал в телефоне список. — Давай, короче, одевайся, собирайся, сейчас на базар смотаемся. Или нет, лучше на дальний конец в минимаркет, а то… Адилька говорил что-то, что они на реку с друзьями хотели, а я сказал ему, что ну эту реку нафиг. Так, хлеб есть, воды купим, полотенца возьму. А купальник и шлепки организуем, когда мимо города будем проезжать.

— Так в пробке ж встрянем. Сам говоришь, яндекс показывает…

— Он с ближнего выезда показывает, а мы на дальнюю дорогу поедем. Полчаса лишних потеряем, зато там машин обычно раз два и обчелся, потому что дорога как стиральная доска. И потом, все ж на базар сперва едут, арбузы не арбузы, мангал не мангал. Вот ты арбузы любишь?

— Терпеть не могу, если честно, — созналась Нермин. — Я дыни люблю и фисташки, а арбузы нет.

— Вот и я не люблю, — сказал Неджет. — Значит, на базар нам не надо. Так что давай, погнали. Только в темпе вальса.

Нермин улыбнулась, подумав, что возможность переменить обстановку взбодрила Неджета не хуже кофе с цитрамоном. Она и сама была очень рада предстоящей поездке и тому, что Неджет снова стал таким, как ей нравилось. Правда, ей было немного страшновато уезжать с ним куда-то далеко, тем более что она ни разу еще не была в таких местах: отец если и вывозил их, то на пару часов пожарить на берегу шашлыки, а с друзьями на озеро Нермин с ночевкой не отпускали. Это был один из немногих строго соблюдавшихся запретов, которые она не рисковала нарушать.

До места они добрались без приключений. Неджет пару раз свернул с трассы и обогнул собиравшиеся небольшие пробки по грунтовкам, так что машина покрылась пылью от колес до самой крыши, но зато не пришлось торчать в ней на жаре больше положенного. Купальник был куплен в первом попавшемся бутике — простенький и дорогущий, но довольно симпатичный, черный с блестящими камешками. На душе у Нермин было спокойно, и она погрузилась в блаженное предвкушение.

Рустам встретил их у начала грунтовки, ведущей к озеру. Он оказался примерно таким, как Нермин себе его представляла: громким, шумным, жизнерадостным и в модных очках-авиаторах. Когда она вышла из машины, Рустам собрался было представиться по всей форме, но Неджет тут же запихнул ее себе за спину и коротко сказал, что ее зовут Нермин и что она хочет отдохнуть после долгой дороги. Рустам понимающе улыбнулся и кивнул. Нермин подумала, что тот явно проверял, кем они с Неджетом друг другу приходятся, и сделал неправильные, но приятные ей выводы. Больше он не пытался привлечь ее внимание, а если и обращался к ней, то только через Неджета, который вел ее под руку, не позволяя отойти от себя ни на шаг. Так они и добрались до домика: небольшой обшитой бежевым сайдингом одноэтажной коробки, возле которой был навес. Рустам выгнал из-под навеса стоявшую там Тойоту, и Неджет припарковался. Нермин ждала его, оглядывая окрестности. Шагах в ста по каменистому спуску, местами щетинившемуся сухой травой, начиналась блестящая, маняще-серебристая полоса воды. Над ней бугрились кудрявые белые облака. С озера дул ветер, и пусть особой свежести он не приносил, дышалось все равно намного легче. Неджет тем временем распрощался с Рустамом, который отчалил на Тойоте, и зашагал к домику.

— Пошли осмотримся, и сразу в воду. А то у меня опять мозг сейчас вскипит.

Нермин спорить не стала — побежала за ним, прихватив стоявшую у колеса пятилитровку с водой. В домике было простенько, но довольно уютно: стол, пара табуреток, раскладушка у окна и застеленная пледом со львом односпальная кровать, в ногах которой примостилась дачная раковина.

— Видишь, ничего особенного, — сказал Неджет немного виновато. — Там сзади если обойдешь, сортир и душ.

Вместо ответа Нермин чмокнула его в висок и убежала в душ переодеваться — в домике прятаться было негде.

Вода была до оторопи яркой и такой же холодной. В первые секунды Нермин казалось, что ее швырнули в кипяток или пропустили разряд электричества сквозь кости. Из легких мгновенно вышибло воздух, в глазах потемнело, и стало страшно, а потом весело. Она вынырнула, оглядела расплавленное серебро водной глади, щурясь от режущего света, и улыбнулась. Все было идеально, будто разом сошлись летящие в разные стороны звезды, скрестили свои траектории в одной точке — там, где была она. Она и ее вода, ее земля и ее небо с огромными плавучими замками в нем. Ветер то захлебывался, болтаясь над берегом сдувшимся полотнищем паруса, то набирал силу, дул прямо в лицо, не давая вдохнуть. Нермин развернулась и поплыла вдоль берега, бездумно наслаждаясь прохладой после одуряюще-липкой жары. Неджет был где-то недалеко позади нее, но она не оборачивалась и не окликала его — сейчас ей было достаточно просто ощущения его молчаливого присутствия. Как будто во всем мире никого, кроме них, никогда не было, и они привыкли понимать друг друга без слов, по почти неразличимому отзвуку дыхания.

Когда накатила усталость, Нермин нехотя вылезла из воды и, покачиваясь, зашагала к расстеленным полотенцам. Она подумала, что стоило бы купить большой зонт вроде тех, что ставят у придорожных забегаловок, или попросить что-нибудь такое у Рустама, а потом легла, намотав на голову платок, который предусмотрительно прихватил Неджет. Горячая земля и горячее солнце вместе с горячим же ветром слились в одну волну жара, стирающего влагу с облепленной песком кожи и застилающего усталые глаза кроваво-красной пеленой. Неджет пришел через пару минут, улегся на соседнее полотенце, пошарил в стоявшей тут же сумке и сунул Нермин бутылку с нагревшейся минералкой.

— Ну как водичка?

— Отпад, — лениво проговорила Нермин и плеснула минералкой себе в лицо. Неджет забрал бутылку и вместо нее бросил на полотенце тюбик с солнцезащитным кремом.

— Давай, а то сгоришь к чертям.

— Да ну его.

— Сегодня «да ну», а завтра будем метаться по всей округе и мазь от ожогов искать, — не отставал Неджет. Нермин нехотя села, отжала мокрые волосы.

— Ну ладно, давай свою мазюкалку. Что с ней делать-то надо?

— Ты что, из дикого леса? — усмехнулся Неджет. — Ни разу такой приблуды не видела? Берешь тюбик, откручиваешь крышку…

— Хватит издеваться. Я всегда сгорала, как нормальный человек, через пару дней само проходило. Сколько там выдавливать надо? — возмутилась Нермин. Она не злилась — ей нравилось, что он так о ней заботится, но соглашаться с ним, не поспорив по поводу и без, было не в ее привычках. Неджет скорчил недовольную гримасу, выдавил крем на ладонь и с размаху ляпнул Нермин на плечо.

— Вот. А теперь размазывай. И втирай получше. Смотри, у тебя уже пузыри надулись.

— Где? — испугалась Нермин. Он довольно усмехнулся.

— А говоришь, сгореть не страшно.

Нермин намазала плечи, а спину ей мазал Неджет — легко, почти нежно касаясь кожи. Она сидела, прикрыв глаза, и сосредоточенно вслушивалась в громкий стук собственного сердца. Она думала о том, что если Неджет вздумал над ней поиздеваться, у него получилось в лучшем виде: быть с ним здесь один на один, практически голышом, с кружащейся от воды и солнца головой и не иметь возможности просто взять и коснуться, не выдумывая поводов вроде крема с какой-то там степенью УФ-защиты. Нормальные люди загорают, и ничего с ними не происходит… Измучив ее почти до предела, Неджет, наконец, убрал руки и на прощание мазнул ей нос. Нермин недовольно дернулась, а он улыбнулся.

— Веснушки же полезут.

— И что?

— Как что? Я думал, вы, девчонки, их не любите.

— Давай поворачивайся, — строго сказала Нермин. — Твоя очередь от морщин и старения кожи защищаться.

— Да мне-то что будет? Я вон как сгорел уже в начале лета, когда машину на улице делали, так и все.

Нермин протестующе покачала головой, и Неджет, с минуту поизучав ее лицо, покорно повернулся. Она старательно размазывала крем и, пользуясь случаем, беззастенчиво пялилась и трогала все, до чего могла дотянуться, не шокировав Неджета своей заботой. Он был замечательный — просто офигенный, пусть и не такой, каким она представляла себе своего идеального мужика мечты, пока листала купленные тайком от родителей журналы и смотрела сброшенную на флешку порнушку. «Откормить надо бы, — думала она, натыкаясь пальцами на ребра. — А то одни мышцы да кости. Завтра же начну гонять, чтоб ел как человек, а не как анорексичка».

— Давай завязывай, — лениво сказал Неджет. — Ты на меня весь запас изведешь. Мне его Айша где-то там по блату заказывала.

— А у тебя там тоже это…

— Что?

— Пузыри.

Они посмеялись, потом съели по горсти фиников, запив их все той же отвратной минералкой, и снова пошли купаться. На этот раз для того, чтобы изводить друг друга, утаскивая под воду, хватать за ноги, брызгаться в лицо — и еще много разных глупостей, из-за которых вроде бы и смешно, и убить хочется. Наконец, разозленная Нермин отплыла подальше и улеглась на воду. Неджет присоединился к ней, держась на безопасном расстоянии.

— Нравится тебе тут?

— Очень. Давай навсегда тут останемся.

— А Рустам будет рад таким соседям?

— Еще бы. Он вроде нормальный такой чувак.

— Понравился? — спросил Неджет, и в его голосе Нермин с удивлением различила злость, тщательно скрытую под добродушной насмешкой. — Он не женат еще, кстати. Хочешь, намекну ему?

— Забавно будет, с учетом того, что он думает, что мы с тобой вместе. Или ты ему тройничок решил предложить? — брякнула Нермин, не подумав. Неджет тут же свалил от нее подальше, вышел на берег и пошел к домику. Она, выругав и себя, и его, пошла следом, захватив по пути сумку и полотенца. В домике Неджета ей поймать не удалось. Он тут же удрал в душ, стоило ей перешагнуть порог, а когда вернулся, ей тоже пришлось идти мыться, потому что песок прилип к заду и лез во все места. Когда Нермин снова вошла в домик, Неджет, уже одетый в шорты и футболку, раскладывал на столе запас бутербродов.

— Давай, садись. Чай будешь?

— Ну налей, а то минералка что-то не очень пошла, — робко отозвалась Нермин и села на табуретку. Впрочем, переживала она зря — Неджет больше не стал портить ей настроение и, пока остывал чай, даже рассказал пару баек из студенческой молодости.

Потом они устроились на пороге домика и закурили. Нермин, набравшись смелости, привалилась головой к плечу Неджета и прикрыла глаза. Было тепло, сыто и клонило в сон, но она держалась из последних сил. Не хотелось тратить попусту ни одной минуты из этого дня.

— А мы завтра во сколько уедем? — спросила она, когда молчание подзатянулось.

— Часа в два он просил.

— Это ж меньше суток.

— Ну что теперь делать. И так навстречу нам с тобой пошли.

— Да я без претензий.

— Ты не парься. Я подумал, можно смотаться вверх по реке. Там купаться, конечно, не получится, но отец говорит, рыба ловится.

— Ты что, мне ее жалко будет.

— А шашлыки жарить тебе не жалко?

— Ну шашлыки я не сама в эти самые шашлыки покрошила, да?

— Ладно, не хочешь рыбу, пусть живет, — усмехнулся Неджет. Нермин помолчала немного, а потом сказала неожиданно для себя самой:

— Женись на мне.

Неджет закашлялся, подавившись сигаретным дымом.

— Чего?

— Чего слышал. Не, ну правда. Ты же идеальный. Как с картинки.

— Да ну? А я думал, я тебя бешу и мертвого достану.

— Ну не без этого. Но с тобой хорошо, ты меня везде возишь, готовишь сам, посуду моешь, убираться меня не заставляешь, за носки разбросанные не ругаешь…

— Так это тебе личного водителя и домработницу надо, — сказал Неджет. — А для этого замуж за меня не обязательно. Вообще замуж не обязательно.

— Ну дело же не только в этом.

— А в чем еще?

— Ты нормальный.

— А других нормальных нет? Логика у тебя какая-то…

— Нет, ты послушай. Ты меня опять путаешь.

— Ты сама путаешься в показаниях.

— Кто из вас мент, ты или Адилька?

— Папа говорит, в менты надо было мне идти, но мне бы там в первый же день за мой поганый язык и манеру вечно переговариваться морду набили.

— Папа твой не так уж не прав, — фыркнула Нермин. — Нет, я серьезно. Я вот замуж вообще не хочу. На хрен надо? Выйдешь за какого-нибудь дурака, детей ему рожай, выгребай за ним, свекровь со свекром слушайся, да еще если сестры и братья будут… А с тобой мне ничего этого не грозит. И никто нам ничего тогда не скажет, что мы вместе живем. А то сейчас помолчат, а потом опять возьмутся за нас, неприлично, тебе надо жениться, мне замуж пора, еще пара лет, и никто не возьмет…

— То есть ты хочешь быть замужем, но не замужем? — со смехом сделал вывод Неджет.

— Ага.

— Вот что ты так паришься? У тебя и без меня все нормально будет. Подрастешь, устроишься на работу, заживешь своей жизнью… А там, может, влюбишься по уши и захочешь замуж.

— Не захочу, — замотала она головой. — И ничего у меня нормально не будет.

— Ну, началось. Мы депрессовать с тобой приехали или отдыхать? Хватит ныть, а то я тебя в воду выкину.

— Не, серьезно, — настаивала Нермин, наслаждаясь смущенным видом Неджета. — Давай поженимся. Я хочу всегда с тобой жить.

— Надоем же через годик до смерти.

— Не надоешь.

— Не пойму я тебя. Ну и шуточки… Вот кто тебе мешает со мной жить просто так?

— Ну нет, просто так это фигня. Вот завтра к тебе жена вернется, или встретишь клевую телку в своем сервисе и влюбишься. А я тогда куда?

— А, то есть тебе гарантии нужны, — развеселился Неджет. — И поход в ЗАГС это типа достаточно для уверенности, да?

— Да нет, конечно. Никакая это не гарантия. Вообще ничего ничему не гарантия.

— Да ты прям Артур Шопенгауэр.

— А это кто? — насторожилась Нермин. — Фашист какой-то, что ли?

— Ну и ну. Ты вообще книжки читаешь?

— Делать мне нечего. Я вон в школе так их начиталась, под самую завязку. Вообще не понимаю, зачем они нужны. Глаза только портить.

— Мдаа… — протянул Неджет. — Ну у вас и поколение. Книжек не читаем, по телеку один Дом-2, из развлечений водка да сигареты…

— А если б мы книжки читали, дохрена умные бы были? Вот ты типа читаешь, и что? Что тебе это дало?

— Осади, осади. Не надо наездов и переводов стрелок.

— Ну так ты если говоришь, значит, отвечай за…

— За базар?

— За речь.

— Да ты культурная, я смотрю. Ладно, у меня нет настроения с тобой диспуты вести. Не хочешь, не читай.

— То есть я тупая слишком, чтоб с тобой спорить, да?

— Заметь, не я это сказал, — кокетливо подметил Неджет.

Нермин толкнула его в бок так, что он едва не свалился наземь и, кажется, не на шутку разозлился. Она отскочила с визгом, помчалась от него по домику, то запрыгивая на кровать, то прячась в углу, то ловко выбегая оттуда на середину. Наконец, после долгих попыток Неджет поймал ее, притянул к себе, держа за локти, и потребовал, чтобы она извинилась. Нермин произнесла несколько извинений на разные лады, но он все никак не желал успокаиваться, и, судя по выражению лица, был действительно разозлен. Тогда она, изловчившись, чмокнула его в щеку. Хватка на ее руках тут же ослабла, и пальцы Неджета, разжавшись, опустились к ее запястьям медленным, долгим движением. Нермин перехватила их, сжимая в ладонях, поцеловала его снова — в другую щеку — и замерла, почувствовав на своей щеке ответный поцелуй. В следующую секунду Неджет сжал ее в объятьях. Это было будто удар об воду — ошеломляюще резко и почти больно. Нермин задохнулась, дернулась, зашарив ладонями по спине Неджета, подняла голову и прижалась губами к его сухим горячим губам. Они обменялись несколькими до обидного неловкими, неуклюжими поцелуями и умудрились больно столкнуться носами.

— Не дергайся, — сердито прошептал Неджет. Нермин стукнула его кулаком по лопатке.

— Сам ты дергаешься.

— Что за мания меня колотить? — взбесился он. Вместо ответа Нермин обняла его за шею, заставляя наклониться, и поцеловала сама. На этот раз получилось почти хорошо, только дышать от волнения было нечем. А еще стало очень-очень жарко.

— Что-то мне как-то поплохело, — пробормотал Неджет, выбрался из объятий Нермин и сел на кровать, спрятав лицо в ладонях. Она тут же подобралась к нему, устроилась рядом, погладила по голове, старательно изображая заботу.

— Что такое? Может, воды налить?

Неджет отодвинулся и сказал, что все нормально. Нермин продолжала осторожно гладить его — по плечу, по спине, потом спустилась на бедро. Неджет не шевелился, смотрел в стену и, кажется, даже не дышал. Нермин, усевшись сзади, прижалась к нему грудью и поцеловала его в затылок. Она делала это снова и снова, уже почти не отрываясь от его шеи, и, наконец, Неджет вздрогнул всем телом и протестующе застонал.

— Хватит, ну… Перестань, пожалуйста…

Нермин, испугавшись беспомощности в его нервном срывавшемся голосе, остановилась.

— Да ладно, че ты. Я ж просто балуюсь с тобой.

— Фига се баловство. Ты сама не понимаешь, что это уже что-то нездоровое?

— А что такого я делаю? Просто обнимаю тебя, и все. Мы с друзьями так тоже прикалываемся, и что?

Он дернул плечом, сбрасывая крадущуюся к его груди руку.

— Ну если ты с друзьями так себя ведешь, я не удивляюсь тогда, откуда слухи про тебя всякие…

— То есть ты сейчас что хотел сказать? — разозлилась Нермин.

— Да ничего. Не надо нам с тобой так больше делать. Это до добра не доведет.

— Что ты так драматизируешь? Я просто ну…

— Баранки гну, — процедил он сквозь зубы. — Я все понимаю, но давай так больше не будем, ладно? Ты же не маленькая вроде. Должна понимать… Я с тобой так не могу, и ты со мной тоже.

— Обнимать тоже нельзя? — пробормотала Нермин, которой очень захотелось разреветься. Неджет обреченно вздохнул. Почти физически ощутимое напряжение, искрившее вокруг киношным силовым полем, становилось острее с каждой секундой.

— Можно, наверное. Только…

— Что?

Неджет повернулся к ней и взглянул в глаза. Губы его нервно дернулись, так что он не сразу смог заговорить.

— Я не железный как бы, а ты постоянно как нарочно…

— Я ничего такого не хотела, — поспешила отмазаться Нермин. — Но… Слушай, я понимаю все. Ты давно без девушки и все такое. В общем, если ты хочешь, давай.

Неджет оттолкнул ее так, что она чуть не кувыркнулась с кровати вниз головой, и заговорил тихо и очень зло.

— Что давай? Ты крышей съехала? Совсем больная? Я понять не могу, на хрена тебе это все и чего ты от меня добиваешься. Вот реально, чего? Тебе переспать больше не с кем, или… Ты издеваешься так или расплачиваешься за что-то?

— Ну что ты наезжаешь? Я просто… Не хочу, в общем… Ну, чтоб тебе было плохо.

— А, так ты меня пожалела типа? — поинтересовался он, страдальчески скривившись. — Я, по-твоему, такое чмо, что ты даже трусы снять готова, так получается?

— Пургу гонишь, — сказала Нермин. Она старательно изображала безмятежно-сочувствующий вид. Это же все ради него. Она же добрая.

— Ты же сам сказал, что на один раз с кем попало не можешь. А тебе хочется. Я же вижу, как ты на меня иногда смотришь.

— И как из этого следует, что я должен сделать что-нибудь такое с тобой? Смотрю я на нее. Одеваться надо поприличнее. И вообще, ты даже разговариваешь так, что тебе… В общем, сама виновата.

Нермин замолчала, набираясь решимости, потом предложила:

— Если ты так не хочешь, можно же как-то… Ну, по-другому.

Неджет резко развернулся к ней, резанул взглядом, в котором удивление смешалось со злостью.

— А, вот оно что. И много у тебя было вот таких «по-другому»? После скольких я тебя тут… Целую и все такое?

Нермин дернулась, как от пощечины — столько в его голосе было неприкрытого отвращения. Посидела молча, справляясь с собой, потому что его нервная злость понемногу передавалась ей, потом потянулась к нему, взяла за руки, разжимая кулаки.

— Тебя трясет всего.

Он бросил на нее уничтожающий взгляд.

— Тебя тоже.

— Это от нервов, — сказала Нермин с примирительной улыбкой. — Ладно, прости меня. Мы же друзья, да? Или ты со мной после этого общаться не будешь?

— А ты со мной будешь? — ответил Неджет вопросом на вопрос. Нермин обвела взглядом его раскрасневшееся лицо, остановилась на плотно сжатых губах и зависла. В следующую секунду Неджет свалил ее на кровать и тут же улегся сверху, придавив так, что она задохнулась от неожиданной тяжести его тела. Он целовал ее, больно прижимаясь губами к ее губам, а она лежала неподвижно, готовая умереть от желания, чтобы это, наконец, закончилось тем, чем должно было закончиться уже давно. С самого начала, с того момента, когда она впервые села к нему в машину.

Было жарко, душно, страшно, стыдно и хорошо до невыносимого, до спазмов в животе — Нермин едва сдерживалась, чтобы не стонать. Она прижималась к Неджету все крепче, бестолково хватаясь то за его футболку, которую он так и не дал ей снять, то за резинку шорт. Она толком не заметила, когда Неджет задрал на ней короткий сарафан в глупый цветочек, который ей купила на базаре мать, и не поняла, зачем он заставляет ее поднять задницу — опомнилась только тогда, когда трусы, застряв на секунду на коленках, полетели в сторону. Неджет остановился, замер, сосредоточенно глядя куда-то ей между ляжек, и Нермин панически дернулась, но он тут же поймал ее за щиколотки и заставил широко развести ноги.

— Лежи и не ерзай. Сама напросилась, — прилетело в ответ на ее перепуганный возглас. — Не бойся, ничего серьезного я с тобой не сделаю.

— Почему? — прошептала Нермин, едва шевеля губами. Неджет криво усмехнулся, глядя на нее пугающе злым взглядом.

— Резинок нет.

— Почему? — переспросила она, как попугай. Он покачал головой.

— Дура, что ли? Думаешь, я что-нибудь такое планировал? Молчи лучше. Я и так не знаю, чего мне больше хочется, придушить тебя или…

Он не договорил. Лег рядом, снова поцеловал ее — мягче, нежнее и глубже, опустил руку ей на грудь, а второй принялся гладить по животу, спускаясь все ниже и ниже. Нермин застонала, когда его пальцы, наконец, заскользили по ее клитору — аккуратно, почти невесомо и именно так, как ей нравилось делать это самой. Неджет ответил ей коротким стоном, повернулся, и Нермин почувствовала, как ей в бедро уперся его член. Она ошеломленно вздохнула, инстинктивно вскидывая зад, и через несколько рваных вздохов и судорожных движений удовольствие прошило ее электрической волной от макушки до пяток. Она замерла, вцепившись пальцами в плед, а Неджет удовлетворенно засмеялся.

— Как ты быстро.

— Попить дай, — прошептала Нермин, натягивая сарафан обратно на потное тело. Неджет принес ей кружку с остывшим чаем. Она взяла ее трясущимися, как с похмелья, руками, кое-как попила, пролив чуть не половину себе на грудь.

— Спасибо.

— Да не за что, — хмыкнул он, сунул кружку в раковину и зашагал к порогу.

— Ты куда? — всполошилась Нермин. — Иди сюда, ты же…

Неджет не ответил — вышел, хлопнув дверью. Нермин улеглась обратно, свернулась клубком, обнимая себя руками. Садняще-требовательное чувство пустоты в животе никуда не делось, но теперь стало хоть немного легче. Она подождала несколько минут, потом собралась идти искать Неджета: чутье подсказывало, что не стоило оставлять его одного, — но встать у нее не получилось. Усталость взяла свое, и Нермин уснула, кое-как натянув плед на голую задницу.

Когда Нермин снова открыла глаза, солнце уже садилось. Домик крест-накрест перечеркнули красные лучи, расплывшиеся по стенам потеками — будто кого-то долго били об них лицом, старательно размазывая льющуюся кровь. Нермин кое-как выпуталась из мокрого пледа, села на кровати, сжала кончиками пальцев гудящие виски. Ее штормило и трясло, как будто она не спала, а болталась пробкой в поднявшихся озерных волнах. А то, что предшествовало сну, застряло в голове картинкой с экрана зависшего компьютера, и от этого было еще хуже. Мечтая о том, чтобы заняться чем-нибудь таким с Неджетом, Нермин никак не могла подумать, что после ей захочется содрать с себя кожу мочалкой, предварительно ополоснувшись кипятком. Нет, ей было стремно и стыдно, конечно, но желание получить свое было куда сильнее, а теперь… Теперь ей казалось, что она заболела, отравилась или вымазалась в чем-то нехорошем, и отголоски теплой слабости, катавшиеся белым шумом по нервам, только усугубляли это ощущение. Нермин безуспешно попыталась утешить себя тем, что, возможно, дело было вовсе не в ней или не только в ней одной. Может, солнечный удар, перегрелась, переутомилась, выпила или съела что-нибудь не то, долбанулась… И вообще, Неджета ведь никто не заставлял. Мог бы отказаться, уйти, настучать ей по физиономии. Да что угодно мог, но сделал то, что сделал. Правда, от этого в ней ровным счетом ничего не изменилось — ее тело было прежним, прилично-нетронутым. Целеньким, хоть сейчас замуж. А Неджет, если захочет, сможет сделать вид, что она вообще все выдумала, и ничего доказать не получится. Да и зачем?

Стыд и отвращение мгновенно расцветились холодной злостью. Нермин встала с кровати, брезгливо поджимая пальцы, прошлась по усыпанному песком полу, прислушалась и выглянула за дверь. Неджета не было ни видно, ни слышно. Она криво усмехнулась при мысли о том, что он вполне мог сесть в машину и свалить куда подальше, бросив ее одну. По сути он ведь уже бросил: не обнял, не поцеловал, не спросил, в конце концов, как она себя чувствует. А как смотрел, как разговаривал, как трогал ее во время этого… Хрен пойми чего. С женой он, конечно же, был совсем не таким и уж точно не отказывался и не долбил дверями по стенам, когда ему предлагали продолжить начатое. «Ничего, ничего, — говорила про себя Нермин медленно и по слогам, чтобы хоть немного отвлечься от разраставшейся внутри черноты. — Я тебе еще устрою. Ты у меня еще увидишь… Много вас таких, мудаков, и всем на самом деле одно надо. Еще сам попросишь, а поздно будет. Будет поздно…».

Она кое-как вымылась, дрожа под потоками остывшей за вечер воды, затолкала сарафан в пустой пакет от еды, надела футболку и шорты, потом причесалась и долго, внимательно рассматривала себя в заляпанное зеркало. Все нормально, все на месте. То же лицо — разве что загар стал заметнее, те же глаза с длинными даже без туши ресницами, та же улыбка. Ничего от нее не убыло и никуда не делось, и если Неджет воротит от нее морду, это его проблемы. Вон как Рустам на нее поглядывал, а ведь это не какой-то там поселковый пацан, а взрослый мужик, симпатичный и не нищеброд. И не женат… Вот было бы круто, если б он предложил ей встречаться, а Неджету пришлось бы побыть свахой. Нермин невольно усмехнулась — в груди стало теплее, голову немного отпустило, а мир перестал казаться таким непоправимо-отвратным. Она вернулась в домик, обвела взглядом непритязательную мебель, подумала, что надо было правда стребовать с Неджета нормальную базу отдыха, а потом нашла под столом свою сумку и спихала в нее разложенные на столе мелочи. На стуле валялась олимпийка Неджета, в карманах которой обнаружилась пара банкнот и несколько монеток. Нермин выгребла деньги и положила в задний карман шорт. Не будет же Неджет ее обыскивать — наверное. Закончив сборы, она скинула у двери шлепки, сунула ноги в кроссовки и пошла на берег, заодно убедившись, что Ауди была на своем месте под навесом.

Неджет бродил по берегу с сигаретой в зубах, а ветер трепал его помятую футболку и торчащие как попало волосы. Нермин за десять шагов рассмотрела похоронно-мрачное выражение его физиономии и поняла, что простым игнором дело не ограничится. Он, конечно, вынесет ей весь мозг и вымотает нервы — так, чтобы она упала на колени, попросила прощения и сказала, что сама виновата и что недостойна ссать с ним в степи на одном квадратном километре. Надо было свести грозящую нервотрепку к терпимому минимуму и как можно скорее свалить назад в цивилизацию. Поэтому, подойдя поближе, Нермин мило улыбнулась и поинтересовалась, чего Неджет ходит тут один и мерзнет.

— Вон ветер какой поднялся. Твоя кофта в доме. Тебе принести?

Ответом ей был убийственно-трагический взгляд. Она встала в паре шагов, скрестила руки на груди — ей и саму пробирало холодом и нервной дрожью, но она решила во что бы то ни стало выглядеть спокойной.

— Давай я как-нибудь без твоих забот обойдусь, — сказал Неджет наконец после того, как осмотрел ее с ног до головы, подозрительно надолго зависнув в районе сисек. — Ты сама-то почему в одной футболке?

— Так я же не брала кофту.

— Мою бы взяла.

— Теперь моя очередь говорить, что я обойдусь без твоих забот? — не выдержав, съязвила Нермин. Неджет поджал губы, засунул руки в карманы шорт и отвернулся.

— Погода испортилась. Завтра, наверное, будет дождь, — изрек он ни к селу, ни городу, когда Нермин уже решила, что он так и простоит столбом до самой ночи. Она промолчала, глядя на сползавший в воду верхний край солнца. Валить отсюда и как можно скорее — вот единственное, чего ей хотелось. Песок скрипел и лез в кроссовки, вода пенилась, накатывая на берег, облизывала его и бессильно ползла назад с раздражающим плеском. Будто это было уже совсем не то озеро и не тот день, и они были какие-то совсем не те.

— Я… В общем, поговорить нам надо. И это, ты иди вещи собери, я до завтра тут торчать не собираюсь, — приступил к делу Неджет. Нермин равнодушно пожала плечами.

— Я уже все свое собрала. А разговаривать мне с тобой не о чем. Так что давай сам собирайся и поехали.

— Не о чем, значит, — протянул Неджет, достал следующую сигарету и после нескольких неудачных попыток все-таки прикурил. — Ну тогда я просто скажу, что я подумал и решил, что все-таки уеду туда, куда папа предложил. Надеюсь, тебе объяснять не надо, что после того, что ты сделала, всякие планы про жить вместе отменяются.

Это был удар под дых или, скорее, ниже пояса. Нермин почувствовала, как тщательно выстроенные баррикады рушатся, складываясь карточными домиками. Неджет знал, чем ее пронять: видимо, зря времени не терял, думал, готовил обвинительную речь.

— Я сделала, — повторила она, изо всех сил стараясь казаться спокойной. — То есть ты в этом никак не участвовал, так?

— Я с себя вины не снимаю, Нермин. Да, повелся на твои провокации. Но ты сама все это начала. Я же предупреждал. С самого начала. У меня этого всего вообще в планах не было. Я тебе помочь хотел по-родственному, поддержать тебя, а ты… Ты скажи, вот тебе зачем это было надо, а? Мало мудаков на районе, решила за меня взяться?

Нермин намеренно громко вздохнула, отвела взгляд и с минуту смотрела на гаснущий закат. У нее было странное чувство, что она играет в какую-то трудную компьютерную стрелялку вроде тех, что любил Серега: такую, где надо думать, куда идти, как спрятаться от вражеских солдат, кого подстрелить первым. Все-таки как хорошо было, пока друзья не скурвились и… И пока не появился Неджет. Нермин позволила паре слезинок скатиться по щекам, старательно растерла их и всхлипнула, потом заговорила срывающимся на рыдания голосом:

— В чем ты меня обвинить пытаешься? Я ничего такого не хотела и не делала специально. Знаешь, как мне теперь стыдно? Это мне тебя спрашивать надо, зачем ты, и вообще…

Она прервалась и взглянула на Неджета: тот, к ее ужасу, рассмеялся.

— Нет, нет. Ты продолжай. Очень интересно смотреть. Актриса погорелого театра.

— Ты про че? — поинтересовалась Нермин, забыв вовремя всхлипнуть. Неджет неодобрительно покачал головой.

— Ну не надо меня таким дураком-то считать. Я с тобой не первый день общаюсь и прекрасно знаю, когда ты врешь. И сейчас все это, вот просто все — ложь, пиздеж и провокация. От первого до последнего слова. Хотя натурально, да. Даже понравилось — как кино посмотрел.

Нермин уставилась на него, хлопая мокрыми ресницами, но в ответ получила еще один холодно-насмешливый, выжидающий взгляд. Тогда она сдалась. Расслабилась, позволяя маске сползти с лица, улыбнулась сквозь высыхающие слезы так же издевательски, как улыбался ей Неджет.

— Ну так что? — продолжал он.

— Да ничего особенного.

— Серьезно? А я уж подумал, что ты в меня влюбилась.

— Перетопчешься.

— Что тогда? Возможность перекантоваться, что ли? То, что денег могу дать?

— Дохуя с тебя денег, ага. Ты не городской, а в драном автосервисе работаешь.

— Ну извини, что не могу рассчитаться как положено, — сказал Неджет, брезгливо скривившись. Нермин хмыкнула, поковыряла мокрый песок носком кроссовка.

— Да ладно, переживу. Ты же толком ничего и не сделал. Кстати, очень интересно, почему.

— Серьезно? Ты не понимаешь?

— Неа. Лапать и облизывать меня тебе было норм, а с остальным… Может, у тебя там проблемы какие-то, и поэтому твоя жена от тебя ушла?

— Не старайся, я не поведусь. И ты так мне и не объяснила. Что тебя вообще заставило начать ко мне лезть? Ты же с самого начала изо всех сил старалась…

— То, что с тобой не страшно это делать, — перебила Нермин. Ей хотелось говорить совсем другое, но она старательно прятала правду под обидными, но безопасными для нее словами. Иначе ей бы ничего не оставалось, как только плюхнуться вниз головой в несчастное озеро и больше никогда не выныривать.

— Вот оно что, — протянул Неджет насмешливо. — И почему же?

— Да потому что. Живешь один, нахуй никому не нужный, предохраняться умеешь — не залечу. Со шлюхами не можешь, сам сказал, значит, ничем не заразишь. Жену твою я тут не считаю, хотя стоило бы…

— Следи за речью.

— Ладно, ладно. Прости, я забыла, что твоя бывшая святая мадонна. Кстати, ты ей только что со мной второй раз изменил, ты в курсе? Не забудь покаяться и извиниться и сказать, что я тебя насильно заставила. И пообещать, что ты больше никогда и ни с кем, особенно если она у тебя отсосет.

— Я же тебя предупредил, чтоб ты за речью следила.

— И что ты мне сделаешь? Изобьешь? Ой, как страшно. Я уже привыкла. Убьешь? Это вряд ли. Уедешь и кинешь тут одну? Ничего, завтра Рустам приедет и будет не против меня отвезти куда-нибудь, а может, еще на пару дней здесь оставить.

— А ты и рада будешь, да?

— А че б и нет?

— Так я не понял, тебе вообще похеру, с кем это делать и как? Родня, не родня, чужой, не чужой, вообще без разницы? Тогда как ты так умудряешься? Я же видел, что ты… Или это типа как некоторые городские рассуждают, если там все на месте, значит, приличная девушка?

— Нет, не так. Ты первый, кто меня без штанов видел. И даже без лифака.

— Значит, все-таки ты меня почему-то выбрала. Почему?

— Я уже тебе сказала, почему. Потому что ничего от тебя не подхвачу, потому что ты симпатичный, потому что в хате лучше, чем в тачке на заднем сидении, потому что болтать про это на следующий день не пойдешь по поселку. Кстати, ты же понимаешь, что мой батя тебе башку свернет, если узнает, что ты ко мне притронулся, да? — напомнила Нермин на всякий случай: а ну как Неджету сдуру вздумается покаяться перед своими или ее родителями.

— Как все по полочкам-то разложено. И цинично до охуения. А тебя ничего не смущает, продуманная ты моя?

— А что должно меня смущать? Ну, кроме того, что мне от тебя толком ничего не перепало. То, что ты сделал, я и сама могу.

— Я, блядь, дядя твой, Нермин. Папке твоему двоюродный брат. Мы с тобой в детстве играли, я тебя ссущей в пеленки помню. Я же по-человечески к тебе… Тебе правда нормально? Ты как вообще спишь, кушаешь? Ничего нигде не шевелится? Совесть там, я не знаю, стыд.

— Неа.

— Я реально с тебя охреневаю.

— Кончай теперь ты комедию ломать, охреневает он. Что-то ты не сильно про родство вспоминал, когда трусы с меня снимал, — воскликнула Нермин и добавила спокойнее: — И вообще, дай закурить, а то аж трясет от тебя.

Неджет поперхнулся сигаретным дымом и возмущенно уставился на нее, потом покорно вытащил пачку, прикурил от своей и вручил ей сигарету, мимолетно коснувшись пальцами ее руки.

— Ты…

— Что я? Неджет, хватит на меня все сваливать. Вам всем одно надо, и отцам, и дядям, и братьям, и дедушкам. Не так, что ли? Всем лишь бы что-нибудь кому-нибудь засунуть, и не надо тут из себя правильного строить.

— Ты че всех под свою гребенку гребешь? Если тебе похуй, с кем спать, это не значит, что все такие же.

— Все, может, не такие, но ты-то такой. Думаешь, я не замечала, что ты пялишься? А как в машине меня тискал, помнишь? Или как ночами ко мне прижимался, когда мы с тобой на диване вырубались? Не надо только мне про то, что я такая неприличная и сама виноватая. Будь ты нормальный, послал бы меня подальше, и все. А тебе нравилось. Что, скажешь, не так?

— Не льсти себе, а? — возмутился Неджет. — Я б на тебя не посмотрел, даже будь ты просто девчонка. Не в моем вкусе такие, как ты.

— Это какие?

— У которых лифак навыворот, жопа наголе и штукатурки слой в двадцать сантиметров…

— Все-то он рассмотрел.

— А то. Я за пять метров вижу, какого цвета у тебя трусы. И вся улица видит…

— Не нравилось бы, не смотрел бы.

— Отъебись, — выплюнул он. Пару минут они молча курили, не глядя друг на друга. Нермин едва сдерживалась от того, чтоб не расцарапать Неджету физиономию. Каждое его слово прилетало пощечиной, на которую она, как ни старалась, не могла как следует ответить, потому что он был слишком уверен в своей правоте. И потому что она сама в глубине души была с ним согласна.

— Ты не думай, Нермин, — заговорил Неджет спокойнее и тише. — Я не пытаюсь тебе сказать, что только ты виновата. Я себя чувствую конченым мудаком и извращенцем. И я правда изменил с тобой Аселе, и не только сейчас. Ты довольна? Но это не потому было, что ты такая вся из себя привлекательная, красивая или еще что-то. Просто с тобой… Как будто не было ничего до тебя, понимаешь? Все как в первый раз. На какое-то время у меня все стало, как раньше, а так нельзя. С тобой нельзя. Да я и не хочу. Не хочу, ясно? Я жену люблю, а ты… Все вроде хорошо начиналось, круто, весело, прикольно, а потом… Это как обдолбаться чем-то и постоянно вот таким обдолбанным ходить. Со мной так было после больницы, когда таблетки пить заставляли, думали, что я еще раз могу что-то себе сделать. Смотри, во что ты меня превратила. Я от родни гашусь, ни с кем, кроме тебя, не общаюсь, на работе все мысли только про тебя, где, с кем, поела, не натворила ли чего… Ненормально это. Но я себя в руках держал до последнего момента. Ругал себя, думал, ты ребенок еще, с тобой нельзя так. Если б не ты, было бы вообще все хорошо. Я ж к тебе со всей душой, по-честному, а ты… Правду говорят, все бабы шлюхи, кроме матери. У меня знаешь из-за тебя какие мысли? К Айше на днях в обед приехал чаю попить. Денег ей опять надо, детям на осень одежды, лекарств каких-то. Ну, может, и врет, конечно.

— Неджет, мне похуй на твою Айшу и ее проблемы, — вставила Нермин. — Что ты сказать хочешь? Зачем мне это знать?

— Ну конечно, тебе на всех похуй, кроме тебя самой. Ну вот я смотрю на свою сестру и думаю, а жопа у нее ничего. Понимаешь? Разнесло ее, конечно, но все равно такая нормальная. И мне теперь интересно, вот я ей столько бабла уже слил за эти годы. Если б я сказал, переспи со мной, а я тебе еще дам и обратно не попрошу, что бы она сделала?

Нермин насмешливо фыркнула, параллельно выпадая в осадок от сыпавшихся на ее голову откровений.

— Выгнала б тебя, долбанутого, и родителям рассказала. А отец бы тебя живьем в огороде закопал.

— А я в этом уже так не уверен. Ну, что она б меня выгнала.

— Неджет, ты реально больной? Ау, это сестра твоя.

— А твой отец мне брат. А ты племянница. Но тебе поровну на это. И мне из-за тебя теперь…

— Поровну?

— Нет, не поровну. Меня от самого себя блевать тянет, и я думаю, лучше б я тогда сдох, чем до такого докатиться. Это ни в какие ворота не лезет, чтоб на родных смотреть и думать, а ведь какая разница, это такая же баба с такой же дыркой между ног. И вообще, знаешь, я думал, вот зря про тебя фигню всякую говорят. Я уже поверил, что ты нормальная, а ты…

— А я — как все. И ты такой же. Все — как все. Поигрались и в кусты, послушаю папу, к очередной невесте поеду. Какие вы все одинаковые, — сказала Нермин и замолчала, понимая, что только что продула партию подчистую, выдав себя. Однако Неджет то ли не заметил, то ли решил не добивать ее и прицепился к другим словам:

— Все одинаковые? Это что, у тебя кто-то еще, кроме меня, в такой роли побывал? Кто, Адилька?

— Папка твой, — брякнула Нермин.

— Отца не трогай.

— Ладно, извини.

Неджет помолчал, потом спросил настороженно:

— Слушай, ты же про моего отца не серьезно, я надеюсь?

— Нет, конечно. Ты че?

— Я с тобой уже ничему не удивлюсь, — вздохнул он, закопал сигарету в песок и сказал: — Ладно, хватит. Разговаривать мы можем хоть до утра, но толку с этого не будет. Давай иди к машине, я соберу свои манатки и поехали.

Обратный путь прошел в удручающем молчании. Нермин без напоминаний отправилась на заднее сидение и помалкивала, вцепившись в свою сумку и глядя на черноту за окном. Когда подъехали к городу, она уставилась на бесконечную паутину разноцветных огней, растянутую над горизонтом, и в ее груди разлилась тягучая, болезненная тоска. Все, кончилась сказка. Некому теперь будет позвонить, не у кого пересидеть, если мать опять поедет крышей. Не будет квартиры в городе, не будет вкусной еды, халявных сигарет и золотых браслетиков. Вообще ничего больше не будет, потому что Неджет бросает ее и уезжает черт знает куда. В это было категорически невозможно поверить, даже уместить это в голове оказалось сложно. Нермин ждала, что Неджет свернет на обочину, остановит машину и скажет, что все это ерунда, что погорячился — оба погорячились, и если она пообещает, что больше так не будет, то может остаться у него. Но время шло, километры мотались, город рос, протягиваясь перед лобовым стеклом сияющей дугой, а Неджет молчал. Заговорил он только перед заправкой, к которой свернул с трассы: предупредил, что надо залить бензина, а то они застрянут в городе, и попросил, чтобы она подождала его в машине.

— Купи мне кофе, пожалуйста, и пожрать что-нибудь, — попросила Нермин, глядя на расстилавшуюся позади пустую дорогу. За ней виднелись какие-то дома, обляпанные неоновыми вывесками, и ей вдруг стало любопытно — а что там, в этой темноте, такое, кто там живет и какие там машины во дворах. Вряд ли там так уж опасно, разве что алкаши или бродячие собаки, но… Но какая теперь, нахрен, разница?

— Хорошо, куплю, — сказал Неджет, заставив ее на пару секунд вынырнуть из опутывающего мозги марева. — Кофе тебе какой, три в одном или с лимоном? А поесть что взять? Там бутерброды только, но они ужасные. Хочешь сникерс или чипсы, может?

— Давай и сникерс, и чипсы, — ответила Нермин. — И это, я выйду на углу покурю? Ноги хочу размять.

Неджет призадумался и разрешил, наказав ей, чтобы не отходила далеко от заправки. Как только он скрылся за дверью заправочного магазинчика, Нермин молнией метнулась через дорогу и вскоре нырнула в темную арку между двумя домами.

Нермин пролетела несколько дворов, не глядя по сторонам и не останавливаясь, хотя уже на середине пути у нее закололо в боку. Ей было страшно до трясучки и в то же время весело: она думала о том, как Неджет офигеет, когда поймет, что ее нет, и как будет прикольно, когда он ее найдет. Если найдет… При мысли о том, что найти ее теперь не так-то легко, Нермин спохватилась, затормозила и привалилась к холодной кирпичной стене какого-то гаража в попытке отдышаться. Мысли метались кометами, оставляя горящие перекрещенные следы, выцарапывая цепочки возможных событий — миллион вспышек нервных импульсов в миллисекунду. Нермин смотрела на них отстраненно, так, будто они ей не принадлежали — будто она не торчала в самом глазу грозившей разыграться бури, а изучала в лаборатории компьютерную модель, как тетка из голливудского боевика. Телефон завибрировал от сообщений в вотсапе. Подожди немного, опять проблемы со сдачей, надо было разменять деньги заранее, сядь в машину, она открыта. Он писал ей так, как будто не вез ее в поселок, чтобы бросить — выпнуть ее из своей жизни раз и навсегда, потому что она оказалась для него слишком… Плохой? Честной? Готовой раздвинуть ноги не то что по первому свисту, а вообще просто так? Влюбленной? Почему не отвечаешь? Нермин? Ты села в машину? Какие тебе чипсы, паприка или…

Телефон разразился тревожным звонком. Нермин не взяла трубку — сбросила вызов скорее от испуга, что кто-нибудь высунется из окна и обматерит ее, потому что она приперлась тут со своим орущим телефоном. Двор, местами освещенный желтыми фонарями, пугал ее. Ей казалось, что тут все строго, и живут, наверное, одни только богатые: вон какие дома, этажей двадцать, не меньше, и машины дорогие сплошь… Жутко захотелось ответить на очередной из уже, наверное, десятка панически коротких звонков, объяснить, что ушла и не знает куда, и что окончательно ебанулась. Да, потому что только окончательно ебанувшееся создание поступает вот так, берет и сваливает просто потому, что ноги понесли и в голове щелкнуло. Просто потому, что стало слишком страшно лететь по заранее предопределенному кем-то маршруту. Захотелось свернуть, прервать. Взять паузу — или как говорят в сериалах и в книжках пишут? Остановиться и постоять, привалившись к стене, с задранной в звездное небо головой — сколько же их там, даже несмотря на облака, этих звезд. Отдохнуть. Поплакать, потому что каждое дурацкое слово, сказанное на остывшем озерном берегу, засело стекольным осколком в горле и теперь болело просто невыносимо.

Нермин выключила телефон, так ни разу не ответив на бесконечные звонки и не прочитав до конца копившийся ряд сообщений. Куда ты делась, что за ебанутые игры, куда ты ушла, что случилось, возьми трубку, возьми трубку, пожалуйста, пожалуйста, убью нахуй, пожалуйста… Она ревела бесшумно и самозабвенно, захлебываясь слезами, которые намочили и волосы, и футболку, потому что потоками текли по лицу, сползая на шею. Но лучше уж так, чем приехать с Неджетом в последний раз к себе во двор и вежливо распрощаться там. В ненавистный двор, где ни одного фонаря, где соседки дежурят у окон, чтобы потом было, о чем посплетничать, где ничего больше не осталось, кроме хрупких теней: качели с щербатыми досками седушек, на которых ее когда-то качал отец, турник, на который они вешали по воскресеньям ненавистные и неизменные до священности ковры…

Она, конечно, могла взять трубку и попытаться все исправить. Сказать Неджету, что не выживет без него, потому что он ее еще толком не бросил, а она уже подыхает. Что он теперь обязан быть с ней, потому что приличные мужики девушек после такого не посылают подальше. Что она, в конце-то концов, его любит больше, чем мамку с папкой и вообще всех на свете, вместе взятых, и что будет ночевать у него на коврике перед дверью, если ему захочется. Могла бы — но слишком хорошо понимала, что Неджет уже все для себя порешал и продумал еще тогда, когда она искала по полу свои отлетевшие куда-то трусы. Если б он орал на нее, бил, истерил или продолжал грузить обвинениями, она могла бы попытаться повернуть все так, как ей было нужно. Может, даже достать его до такой степени, чтобы он все-таки довел дело до конца и переспал с ней по-нормальному. По-человечески. А так… Так толку не было. Нермин сама не знала, на что рассчитывает теперь, заставляя Неджета обрывать телефон и гадать, куда она подевалась и зачем. Это было все сразу и одновременно ничего: месть, желание избежать боли, закончить все одним махом и заодно дать себе шанс все вернуть, просто глупый побег без особой цели…

Нермин обещала себе, что включит телефон и позвонит Неджету. Вот сейчас. Только еще пара поворотов пустынной неестественно белой в темноте дороги с вездесущими выбоинами. Быстрый бег по освещенному пустырю, где за краем светового круга почудилось шевеление. Пять минут, чтобы спокойно покурить, забившись в домик на детской площадке — вот бы Динкину сестру сюда, от счастья бы обоссалась прямо в здоровенной песочнице.

Скорчившись среди крохотных, но таких надежных, стен детского теремка, Нермин даже осмелилась помечтать о том, как они с Неджетом выгуливали бы здесь свой выводок. Вредного мальчика с таким же непроизносимым именем, как у папаши, и вечно разбитыми коленками, и маленькую хорошенькую девочку в розовом платьице. Они купили бы большую светлую квартиру где-нибудь на четвертом этаже, чтобы не очень высоко, но звуки со двора не слишком долетали: кто их, этих городских, знает, вдруг они тоже бухают вечерами на лавочках и ссут на клумбы. Они бы… Они бы, наверное, были очень счастливы. Нермин правда собиралась позвонить или хотя бы ответить на звонок, но не могла. И чем дальше, тем сильнее ее охватывало тяжелое безразличие обреченности.

Она проблуждала по спящим улицам еще пару часов, сама не заметив, как пролетело время. Опомнилась только тогда, когда адреналин растворился, и вместо него вместе с холодом накатила сонная усталость. А еще захотелось есть и пить. Свернув по наитию в какой-то переулок, Нермин вывалилась вместе с объезжавшим ямы таксистом на широченный проспект, большой и красивый, окаймленный яркими фонарями и пестрящий рекламными щитами. Здесь было почти так же здорово, как в парке: беззаботно, ярко и светло. Будто не осталось за спиной темных дворов и затаенного, но от этого еще более тошнотворного страха. Будто завтрашний день не должен был выделяться на фоне остальных феерическим количеством пиздюлей. Будто она была не безмозглой никому не нужной потаскушкой из вонючего поселка, а одной из тех блестящих улыбчивых девчонок с магазинных витрин.

Побродив по проспекту с полчаса, Нермин зацепилась взглядом за вывеску. «Фуллер-Паб», — прочитала она, задумчиво изучая цветные буквы, потом полезла в сумку в поисках денег. Гулять так гулять — тем более что, вполне возможно, это в последний раз. Того, что дал ей Неджет, должно было хватить на кружку пива, удостоверение личности было с собой, а выглядела она старше своих лет и прекрасно об этом знала. Было немного страшно: все же это паб, а не какая-то там пивнушка с разбавленным водой из-под крана светлым, — но Нермин заставила себя взяться за железную наблатыканную ручку, которая неприятно обожгла пальцы. Дверь открылась. Лицо Нермин обдало теплым воздухом и запахом какого-то странного табака с фруктовой примесью. Она выхватила взглядом стеклянные колбы, дымившиеся на красивых деревянных столах, и поняла, что это кальяны, которые она видела только в журналах и в Интернете — поселковые пацаны такое презирали. Она сделала несколько шагов вперед, с трепетом ожидая, что сейчас ее остановят и попросят выйти, потому что не место тут таким, но никто до нее не докапывался. Пара мужиков, тянувших пиво из кружек, окинули ее заинтересованными взглядами, девушка и парень, курившие кальян, переглянулись и снова вернулись к своему занятию, а пьяное тело в углу, скучавшее в компании большой бутылки, при ее появлении не шевельнулось. Нермин, набравшись смелости, прошла к барной стойке. Молодой черноглазый бармен при ее приближении приклеил к лицу дежурную улыбочку и пожелал ей доброй ночи.

— Чем могу? — поинтересовался он, когда она со второй попытки уселась на непривычно высокий стул.

— Я не… Не знаю, — заговорила Нермин, чувствуя себя конченой дурой. Хоть бы погуглила, что тут заказывают. — Пива, пожалуйста. И сухариков.

— Пива? Какое предпочитаете? Ноль пять или… — начал бармен, и Нермин нервно прикусила губу. Позади послышались шаги: подошел один из тех мужчин, что пялились на нее, когда она зашла. На вид он был русский, плотный высокий блондин с красноватыми голубыми глазами. Нермин поежилась: таких всех из себя наглых и как будто молча предупреждающих о своей готовности дать в морду товарищей она побаивалась, инстинктивно обходя стороной, — но сейчас вроде бы ничего дурного не происходило. Мужчина поздоровался под цепким взглядом бармена, сел на соседний стул.

— Ты чего девушку грузишь? Видишь же, что она в таких местах нечасто бывает, да?

Нермин слабо улыбнулась в ответ. Чужой взгляд шарился по ней, продавливал, оседал в животе неприятной тяжестью. Она вдруг не подумала — почувствовала всей кожей, что может пойти с этим мужиком вот прямо сейчас, и он не остановится, не передумает, даже когда поймет, что будет у нее первым. Чернильная сладковатая жуть все той же безысходной обреченности разлилась по венам. Припомнились и оскорбления Неджета, и предсказания матери, и предупреждения бабушки, и слова Динки, которые, как оказалось, застряли в голове, хотя Нермин думала, что пропустила их мимо ушей. А мужик все смотрел на нее и улыбался — выжидающе, лениво и покровительственно. Нермин торопливо соображала, назначая себе цену — опуская себя ниже и ниже.

— Да, я предпочитаю отдыхать в других местах, — заговорила она и ответила на улыбку легким взмахом ресниц, а потом распахнула глаза так, как всегда это делала, когда хотела понравиться. На поселковых пацанов действовало безотказно, и на Неджета последнее время тоже, но мужик только насмешливо поднял бровь, и Нермин рассердилась. Ах ты мудак.

— А какие места предпочитаете, если не секрет, и почему оказались здесь? — спросил он.

— А меня мама учила, что с незнакомыми людьми не надо разговаривать, — ответила Нермин, вернув ему голосом его насмешку. Мужик покачал головой и сделал бармену какой-то знак. Тот тут же засуетился с бутылками.

— Ну с барменом же ты разговариваешь, а он тоже незнакомый. Или бумажками будете перекидываться?

Нермин высокомерно промолчала, изучая четкие, выверенные движения бармена.

— Ну ладно, — сдался мужик, видимо, не желая упускать легкодоступный секс. — Я Вадим. А ты?

— Аселя, — представилась Нермин с ухмылкой.

— Аселя, — повторил ее новый знакомец, растягивая гласные. — Красивое имя.

— Серьезно? — усмехнулась она. — Ну окей. Вадим тоже красивое. А у вас есть лимонное пиво?

Бармен обернулся к ней с удивленным восклицанием.

— Лимонного, к сожалению, нет. Вишневое есть.

Нермин мысленно чертыхнулась: как раз вишневое она и хотела заказать, но забыла, какой там к пиву прилагался фрукт или овощ.

— Да, да. Пусть будет вишневое.

— Вам бутылку или кружку? — продолжал бармен, придвигая к Вадиму высокий бокал с каким-то напитком.

— Бутылку. С трубочкой.

— Еще что-то?

— Давай мясную тарелку к нам за столик, — вмешался Вадим. — Аселя, ты же не против к нам присоединиться?

— Сколько стоит мясная тарелка? — поинтересовалась Нермин, пугаясь. Оба — и бармен, и Вадим — окинули ее удивленными взглядами, и она застыла, думая, где и в чем сморозила глупость.

— Да ты не переживай, — сказал, наконец, Вадим, вдоволь насладившись ее смущением. — Гордая? Правильно. Но от угощения не положено отказываться, так же у вас принято? На готовую еду попал, не вороти носа.

Через полчаса бутылка опустела, и ее сменила еще одна. Нермин немного освоилась со своими новыми знакомыми: нефтяником, как он сказал, Вадимом и Андреем, его приятелем и коллегой. Они были командировочные, отмечали успешное окончание строительства какого-то объекта и на днях собирались ехать домой в Россию. Обоим было лет по сорок, у обоих на безымянных пальцах блестели обручальные кольца, оба шарились по лицу и телу Нермин ищущими, масляными, пьяными взглядами, и от обоих ее тянуло блевать. Она медленно глотала пиво из очередной бутылки, грызла сухую пересоленную колбасу из той самой несчастной мясной тарелки и вспоминала порноролики, где девушка была одновременно с двумя мужчинами. В груди все сжималось от страха, отвращения и какого-то странного дурного удовольствия. Будто она с каждым словом, с каждой призывной улыбкой всаживала себе в запястье лезвие и тащила его вверх, с хрустом распарывая кожу. Будет больно? Да, наверное, это будет очень больно, но все же как-то это делают и так сильно этого хотят. Она и сама хотела, конечно, уж точно не с этими двумя бухими кабанами, но…

— А давай потанцуем, — протянул у Нермин над ухом второй, тот, который представился Андреем, и его рука с толстыми покрытыми рыжими волосами пальцами легла ей на колено. У Неджета вот руки были красивые, аккуратные, и даже жуткие шрамы, которые она рассматривала украдкой, не портили вид. Вадим, который увлеченно рассказывал про то, что у них в городе снег бывает по колено даже в апреле, спохватился и возмущенно взглянул на дружка:

— Я вообще-то первый хотел предложить.

— Пошлите втроем, — улыбнулась Нермин, стараясь, чтобы улыбка вышла одновременно и примирительной, и вызывающей. Собственное лицо она ощущала с трудом, как после стоматологической заморозки, и мышцы на нем двигались туго и неохотно.

Они танцевали — бармен ради них сделал музыку погромче и, кажется, веселился, глядя на их бухое неуклюжее трио. Мужики жались к Нермин, лапали ее наперебой, а она терлась задницей об их ляжки и позволяла обнимать себя, тыкаться носами в шею, невзначай задевать грудь. Ей было почти весело, и она бы забылась, заставила бы себя, если б так не исходила болью дыра где-то между легкими и сердцем. А музыка гремела, обдавая гудящую голову колюще-рваным ритмом, стучала в пульсе, сливаясь с отчаянными, обрывистыми, пугающими мыслями. На пятом или шестом танце Нермин захотелось в туалет. Она сбежала от норовивших пойти за ней приятелей, сделала свои дела, включила телефон и, нарочно не обращая внимания на ежесекундно вылетающие оповещения о звонках Неджета и его же сообщениях в вотсапе, зашла в Одноклассники. Там обнаружилось сообщение от матери, интересовавшейся, какого черта у нее выключен телефон и какого черта Неджет звонит ни свет, ни заря и задает какие-то идиотские вопросы. Нермин неодобрительно покачала головой, настрочила матери ответ, что все нормально, она у Веры, а Неджета надо слать на хрен, потому что они случайно поругались, но ничего страшного. Пока Нермин писала, Неджет успел позвонить ей еще раз, но она уже привычно сбросила вызов. Тут же выскочило сообщение в вотсапе от Дины. Нермин покривилась, но все же открыла его.

Э, че у тебя происходит? Ты где?

А тебя ебет?

Меня не ебет, но твой Неджет где-то взял мой номер и перебудил всех моих. Хуле он истерит и при чем здесь я?

Да он бухой просто. Отключи телефон, че я тебе могу сказать.

Хера ты умная. Где ты? Нам поговорить надо.

Пошла ты.

Подожди. Ты Славе ничего не сказала?

Нермин подумала и решила ответить честно, что от нее Слава ничего так и не узнал. В глубине души она все-таки не могла не жалеть Дину, да и не хотела лезть в чужие проблемы и баламутить грязь. Тем более… Последние дни ей никак было не до этого.

Нет. Сами разбирайтесь.

«Блядь, слушай, я короче сказала Роме», — прилетело в ответ. Нермин напряглась.

Что сказала?

Что он тебе нахуй не обосрался и что городской ебарь у тебя. Прости, прости, прости меня пожалуйста.

«Иди ты знаешь куда?» — матерясь, набила Нермин. С одной стороны, так было легче и лучше, а с другой, Динино свинство грозило ей неслабыми неприятностями. Если просто бросить не устроившего парня было относительно легко, и весь позор с насмешками и сплетнями в основном ложился на бедовую голову брошенного, то вот такое расставание — с изменой и подковерными играми — в поселке сильно не почиталось. А с приплетенным в качестве запасного варианта городским особенно…

«Слушай, у тебя теперь с ним проблемы из-за меня будут. Тебе надо поговорить с ним побыстрее. Давай перешли ему мои фотки с Серым и скажи, что я из мести про тебя ему напиздела», — настрочила Дина.

«Неа, не буду, — ответила Нермин. — Ты меня сдала? Все, гуляй, Вася. Удачи».

Больше она Дине не отвечала, хотя бывшая подруга принялась забрасывать ее звонками и сообщениями еще почище притихшего Неджета. Нермин собралась было снова выключить телефон, но тут двери туалета открылись и послышались шаркающие шаги.

— Эй, красавица! — раздался голос Вадима. — Ты там где застряла? Мы скучаем!

Нермин выбралась из кабинки, кокетливо откинула волосы на спину. Вадим улыбнулся и сделал к ней пару нетвердых шагов.

— Тааак, — протянул он. — Я ее там жду, а она меня тут.

— А давай мы с тобой сфоткаемся? — предложила Нермин с улыбкой. — На память. У меня просто никогда не было знакомых нефтяников, да еще и русских.

Гулять так гулять. Сгорел сарай, гори и хата. Пропадать, так с музыкой. Какие еще там есть народные мудрости на такой случай? Пьяная баба своей пизде не хозяйка? Да, подходит, однозначно подходит…

— А, да без проблем. Местные у вас скучные, да? В Россию тебе надо за настоящим мужиком ехать, поняла? У нас там все правильные. Русская душа, слышала? То-то. Вот давай завтра с тобой покатаемся по городу, а потом билеты возьмем и я тебя увезу? Хочешь? — разорялся Вадим.

Нермин уселась на батарею, прижала потную горячую голову Вадима к своей груди и пару раз щелкнула кнопкой. Фотографии сразу же полетели в Одноклассники. Потом телефон пришлось отложить. Вадим, не теряя времени, прилип ртом к ее шее и принялся целовать, нарочно втягивая кожу. Нермин хохотала, отбиваясь вполсилы. В ее голове крутилась тревожная мысль, что теперь ее точно убьют, но кто, Неджет или Рома, большой вопрос. Вадим задрал на ней футболку, криво стянул лифчик и принялся лапать грудь. Нермин сидела неподвижно, послушно придерживая норовивший свалиться подол, и размышляла о том, что все мужики, по сути, одинаковые, и делают все одно и то же. Вот только когда ее трогал Неджет, она готова была сдохнуть под ним от удовольствия, а теперь не чувствовала ничего, кроме неприятного жара и слюнявой мокроты на сиськах. Когда Вадим добрался до пуговицы на ее шортах, телефон снова зазвонил. На этот раз Нермин ответила, и Неджет заорал в динамик так, что у нее зазвенело в ухе.

— Ты охуела? Ты что творишь? Где тебя носит? Говори давай, я сейчас приеду и голову тебе нахуй оторву, ты поняла?

— Хватит орать, ты нам обстановку портишь, — сказала она. Вадим поднял голову и взглянул ей в лицо мутным взглядом.

— Это кто? Муж, что ли?

— Кто у тебя там разговаривает? — всполошился Неджет.

— Какой там муж, — усмехнулась она. — Так, один товарищ, который сильно много о себе воображает. Но ты не парься.

— А орет так, как будто муж, — заржал Вадим. — Эй, мужик, ты чего такой нервный?

Неджет на том конце завис, а потом не то закашлялся, не то заплакал. Нермин скинула вызов и, насильно вырвавшись из рук Вадима, отскочила в дальний угол к стоявшей там швабре. В крови вдруг вспыхнуло и разлилось волной нечто, больше всего похожее на приступ клаустрофобии, и Нермин захотела как можно скорее оказаться на свежем воздухе. «Он же, твою мать, суицидник, безмозглая ты дура. Бывают бывшие суицидники или нет? Он же всех друзей и родню уже на уши поднял. Надо срочно назад в поселок, позвонить Адилю, чтоб ехал, или… Пиздец, пиздец, полный пиздец».

— Ты куда? — поинтересовался Вадим с неожиданно явной угрозой и встал перед ней, растопырив руки, как будто ловил вылетевшую из загородки курицу.

— Да никуда. Пошли за стол, я еще пиво не допила, — стараясь говорить непринужденно, отмазалась Нермин. — Да и Андрюха, наверное, скучает. Но ты не переживай. Ты говорил, ты в отеле живешь?

Вадик с минуту изучал ее подозрительно и настороженно, потом удовлетворенно улыбнулся.

— А, понял, понял. Ты не переживай, отель все как че. Цивильный. Щас с тобой рассчитаемся и поедем, да? А Андрей — че Андрей. Прикол слышала? Андрей, держи хуй бодрей!

— Конечно, конечно, — поддакнула Нермин. — Ты же мне сразу понравился. И прикол очень смешной. Только дай, пожалуйста, еще минутку, я косметику в порядок приведу. Я же девочка, мне надо красивой быть.

— А я уже думал, ты нас оставить одних решила, — протянул Вадим. — Хорошо же сидим, да?

— Конечно, хорошо. Ты иди, Вадик, я сейчас. Мне еще и пописить надо. Пиво, сам понимаешь, — жалобно сказала Нермин и спряталась за дверь туалетной кабинки.

К ее облегчению, Вадим свалил, и она расслышала его пьяный хохот в зале. Снова взявшись за телефон, она позвонила Адилю, но тот, к ее ужасу, не взял трубку, а времени дозваниваться у нее не было. Тогда она принялась звонить Асхату — единственному, кто еще пришел на ум. Этот ответил не сразу, но все-таки ответил странно тревожным и напряженным голосом и тут же начал спрашивать, где она. Нермин удивилась, но сочла, что сейчас не время для расспросов и раздумий и кое-как объяснила, куда ее занесло, упомянув и проспект, и витрины, и название паба. Асхат завис на минуту, потом что-то сказал кому-то и еще через минуту, когда Нермин уже начала ерзать спиной по кабинке от страха и нетерпения, добавил, что понял, где это, но будет через полчаса самое меньшее. Нермин чертыхнулась и обещала, что дождется. Выбора у нее не было. В конце концов, она сама во все это ввязалась, и если это кончится для нее хреново, винить будет некого. Натянув на лицо жизнерадостную улыбку, она вернулась в зал, потребовала себе еще пива и завела болтовню ни о чем с заскучавшим и грустным Андреем.

Дела шли чем дальше, тем хреновее. Отвлекать окончательно упившихся приятелей непринужденной болтовней становилось все сложнее: один неуклонно погружался в радужные проспиртованные грезы, едва не цепляя носом очередную пивную кружку, а второго, к ужасу Нермин, растащило так, что он окончательно перестал видеть берега. Она с трудом выворачивалась из лапавших ее рук, спрыгивала с колен, на которые Вадим ее затаскивал, пресекая попытки отсесть куда подальше, и увертывалась, как могла, от вонявших пивом и сигаретами поцелуев. Сама идея притащиться среди ночи не пойми куда и завести там подозрительные знакомства теперь казалась Нермин настолько бредовой, что ей едва верилось, что она собственноручно организовала все это, а теперь застряла будто в дурном сне. Да, на Неджета нехило подействовало, и Рома теперь точно отвяжется, и плевать, что, скорее всего, будет страшный скандал — не впервой уже, но в остальном Нермин было очень тошно. Она считала минуты, то и дело проверяя телефон, ругала Адиля за то, что, когда он понадобился, до него оказалось невозможно достучаться, боялась, что Асхат где-нибудь заглохнет и не найдет паб, и что Неджет натворит что-нибудь такое, что нельзя будет исправить, а Вадим все жужжал над ухом надоедливым шмелем, предлагая поехать с ним в отель. Наконец, когда Нермин уже начала приходить в отчаяние, в паб вошел непривычно серьезный Асхат в сопровождении двух каких-то незнакомых Нермин парней. Она удивилась и его виду — будто на разборки с местным хулиганьем явился, и тому, что он пришел не один, пошарилась в памяти, старательно припоминая то, что сказала ему по телефону. После этого удивление превратилось в томительное предчувствие, что это все явно было не просто так. Следом Нермин припомнила первую встречу и дорожный разговор с Асхатом о его жене, потом то, как ее позабавило совпавшее имя, а потом с ужасом позволила себе, наконец, сообразить, что к чему, и воззрилась на приблизившегося к столику спасителя шокированным взглядом.

— Доброе утро, — проговорил между тем Асхат. — Давай, пошли, насиделась уже.

— Куда это? — возмутился Вадим и вцепился в руку Нермин, которую та не успела убрать на безопасное расстояние. — Ты кто такой?

— Это брат мой старший, — соврала Нермин, изо всех сил пытаясь выдернуть запястье из сжавшейся на нем клешни. — Ты прости, Вадик, но сегодня я никак. Видишь, мне домой пора? Давай с тобой завтра созвонимся.

— Отпусти девушку, друг, — попросил Асхат с таким выражением, будто обещал переломать настойчивому кавалеру все кости. — Ты ее слышал? Нам пора домой.

— Я не понял, Аселя, че за фигня?

Нермин мысленно чертыхнулась: Асхат сощурил глаза и оглядел ее так, что ей захотелось провалиться сквозь землю в три раза сильнее, чем раньше. Она ответила ему виноватой полуулыбкой, и он неодобрительно покачал головой, а потом снова обратился к Вадиму:

— Сколько она должна? Давайте мы рассчитаемся за ее выпивку и еду и поедем. По-хорошему.

Вадим упрямо мотал головой, бормоча что-то про наглых девок-обломщиц, которым лишь бы нажраться на халяву. Спутники Асхата, до сих пор стоявшие в тени у двери, приблизились и встали по обе стороны от него. Вадим прекратил возмущаться и наконец отпустил Нермин. Она вскочила на подгибавшиеся ноги, шарахнулась прочь от стола, прячась за спину Асхата. Тот кинул на стол несколько купюр, подхватил Нермин под локоть и под пьяные возгласы проснувшегося Андрея потащил ее к выходу.

Оказавшись на улице, Нермин с наслаждением потянула носом свежий холодный воздух и огляделась. У нее было такое чувство, что ее как минимум выпустили из тюрьмы, отменив крайне хреновый приговор. Мир расцвел для нее новыми жизнерадостными красками, хотя особых поводов для оптимизма у нее не было — а точнее, не было вообще никаких. Зато предрассветный город был очень даже неплох. Небо уже просветлело, на востоке от горизонта расползался белый свет, заполнявший скопившиеся облака. По проспекту ползли вереницы машин, замедляясь перед моргающими светофорами, и где-то невдалеке слышалась сирена. Впрочем, долго пялиться на окрестности Нермин не пришлось.

— Садись скорее, — отрывисто сказал Асхат, распахивая перед Нермин жалобно скрипнувшую дверь своей Тойоты. — А то как бы друга твоего на подвиги не потянуло.

— Он не мой друг, — пискнула Нермин и забилась в салон. Ей было холодно и жутко хотелось спать, так что она без стеснения устроилась поудобнее на заднем сидении, завернувшись в найденную там же меховую домотканую жилетку. Асхат о чем-то поговорил со своими друзьями, потом они сели каждый в свою машину и разъехались, а он, тяжело дыша, плюхнулся на водительское место. Нермин тут же вперилась в его затылок вопросительным взглядом, но он не спешил говорить: написал какое-то сообщение, завел машину и выехал на проспект.

— Не холодно тебе там?

— Неа, — покачала головой Нермин. Асхат поправил зеркало заднего вида и подкрутил что-то на приборной панели — он явно нервничал, но старался этого не показывать. Нермин украдкой проверила свой телефон и отметила, что Неджет больше не пытался до нее дозвониться и ничего не писал. Либо забил, либо наделал чего-то жуткого, либо… Либо ему сказали, где она, но кто и как, учитывая, что вряд ли они с Асхатом вели дружескую переписку, Нермин пока не понимала. Неужто сраная Асель была в курсе ситуации и выступила как связной между двумя влюбленными в нее идиотами, каждый из которых успел побыть ее законным муженьком?

— Дверь у меня с той стороны, где ты сидишь, совсем не хочет нормально работать, — снова заговорил Асхат. — Ты понимаешь, проржавела вся, петли заедает.

— С ними всегда так, с этими машинами, — ответила Нермин, решив, что если Асхат хочет вести светскую беседу, то отказываться будет невежливо, учитывая, что он только что спас ее шкуру. Тем более так у нее появлялась возможность свести разговор в нужную сторону. — Вот батя мой свой Ниссан уже как только ни варил, один фиг пороги гниют каждую зиму. Мужики смеются, мол, продавец ее сглазил. Папа по дешевке ее взял, все хвастался, а вложил в нее уже раза в три больше.

— Ниссаны дело такое, — понимающе кивнул Асхат. — Я вот машину когда выбирал, со всеми посоветовался и в итоге взял Тойоту. Она хоть и древняя, но так не сыплется. У меня раньше Жигуленок был, я на нем пять лет отъездил. Чинил, конечно, все, что только было можно, но хуже всего были долбаные краники на печке. Тоже каждую зиму одно и то же, одно и то же, только запаял, опять потекло. Мы один раз с мужиками печку продували и дунули так, что она лопнула. Представляешь? А денег тогда особо не было, и мы неделю на холодной ездили, я старую какую-то поставил, а она почти не грела. После этого жена мне сказала: «Ты как хочешь, Асхат, а я лучше на дохлом ишаке ездить буду, чем еще раз в твой Жигуль сяду». Ей нельзя студиться, почки у нее и так болят. Ну, пришлось оторвать мне моего Жигуля от сердца и продать, соседу загнал, считай, что подарил.

— Это да, дорого их не продашь, а денег влупишь дофига и больше. Ты знаешь, у меня же дядя в сервисе работает, все говорят, что мастер он очень хороший. Мы, правда, поссорились с ним немножко, а так бы я тебе номер его дала. Я и сейчас, конечно, могу, но ты только не говори, что ты от меня, а то он на меня обиделся, — проговорила Нермин, решив, что пора выкладывать карты на стол. — Ты его, может, и знаешь. Его Неджет зовут.

— Неджет? — переспросил Асхат, и Нермин показалось, что в его голосе она слышит усмешку. — Не, не слышал. Да ты не переживай, я машину через месяц планирую на ремонт в городе поставить. У меня там тоже хорошие пацаны. Братва моя, учились вместе и на заводе первые годы работали, потом они свою мастерскую открыли. А с родней ссориться не надо, Нермин. Всякое бывает. Моя жена вон со своими долго не общалась. Из-за меня разругались. Недавно вот помирились. Довольные ходят. Она боялась, что отец так и помрет, он болеет у нее сильно.

Нермин тут же выхватила оговорку про завод и родню и прицепилась к тому, что показалось ей более интересным:

— Да, когда в семье нелады, это очень плохо. Вот у меня мама с папой разведутся скоро, и мама от этого совсем себя плохо чувствует. А у этого дяди, про которого я тебе говорила, жена ушла к другому. Прикинь? Он в армии был, а она… Плохо с ним поступила, в общем.

Она ждала, что Асхат ответит — рассердится, начнет оправдываться или и вовсе высадит ее на обочину, но он молчал. Смотрел себе на дорогу, аккуратно сбрасывая скорость перед знаками и светофорами, и иногда проверял телефон.

— Асхат, ты ничего мне сказать не хочешь? — не выдержала Нермин. Он усмехнулся.

— Это ты мне скажи. Ты же умная, уже все сообразила.

— А чего говорить, раз и так все понятно? Я только не пойму, тебе зачем это? Ну, помогать мне.

— Затем, что ты мне позвонила. Или не так было?

— Асхат, что происходит?

— Ну, это опять тебе виднее. Точнее, вам двоим с Неджетом. Со своей стороны я тебе расскажу только то, что я знаю. Я как-то раз подвозил до центра девочку. Умная вроде, хорошая, красивая. Как раз от того дома забрал ее, где бывший муж моей жены живет, который нас уже замучил за последние годы так, что сил нет. А потом эта девочка взяла и сделала нехорошую вещь, и я не понимаю, зачем. Сама она хорошая, а ведет себя очень плохо. Понимаешь? И этот самый бывший муж Аселе моей оборвал сегодня ночью телефон из-за своей девочки. Волновался, значит. А Аселя его опекает, как курица цыпленка, потому что он дурью мается хуже сопливого пацана. Третий десяток ему, старше меня, а ведет себя так, что уже даже я за него переживать начал, как за родного. Как объявится, сразу знаю: жди проблем. Понятен ход моих мыслей, или продолжать?

— Зачем ты за мной поехал? Послал бы меня, и все, — пробормотала Нермин.

— Ну как мне послать тебя? Я тебя как раз в сторону парка ехал искать, поэтому так долго было. Неджет почему-то решил, что ты туда умотала. Сказал, ты обычно там тусуешься.

— Тебе сказал? И сам он где был?

— Сам он по тому району катался, где ты убежала. Никто ж не знал, что ты умотаешь так далеко. Но оно и к лучшему вышло, что ты ему звонить не стала, он бы точно из этой дыры просто так не ушел с его-то характером. А сказал мне не он, конечно. Со мной он разговаривать разве будет? Он Аселе моей сказал. Красивое имя, да, Нермин? Нравится?

Она смущенно уставилась в окно.

— Ты не переживай. Все наладится. Наверное. А дядя твой меня, конечно, замучил, не в обиду вашей семье будь сказано. Я виноват перед ним, я знаю. Не думай, что я перед тобой хорошим хочу выглядеть. Но я сперва не в курсе был, что Аселя замужем. Познакомились, заобщались, потом она сказала, как на самом деле дела обстоят. Я решил, что в чужую семью лезть не буду, а потом… Завертелось колесо, короче. Он мне свадьбу испортил, Аселе все нервы вытрепал. Его отец моей маме угрожал, что в тюрьму меня посадит из-за того, что я ему сына до самоубийства довел. А я разве виноват? Я его не бил, хотя он меня бил, домой его брат мой вез, и я с ними. Гостей бросил, жену, и поехал. Я ж его в комнату затаскивал, потому что он бухой был настолько, что его по дороге вырубило. Ботинки даже ему снял, чтоб он ковры не топтал — маме его, думаю, и так забот хватает, а тогда дождь пошел, грязно было. Понимаешь? Ну, оставили мы его спать и ушли, ключи положили в прихожей, а он очухался, двери запер на все замки и наделал дел. Второй твой дядя мне потом сказал, что он меня принципиально засудит, потому что ему пришлось кровь оттирать от полов и от стен, и он теперь спать по ночам не может и в ванную боится заходить. А Неджет что?

— Что? — переспросила Нермин чужим голосом. Асхат свернул куда-то с трассы, поехал дальше узкой асфальтированной дорогой среди деревьев.

— Сейчас давай с тобой на мойку заедем, ладно? Ты не бойся, а то вижу, уши насторожила, как заяц. Вон смотри, огни горят. Видишь? Я машину отдам, ребята помоют, а мы пока с тобой кофе попьем. Как раз протрезвеешь. Хорошо?

Нермин кивнула, и он продолжал:

— А Неджет что? Неджет твой очухался, к счастью, да вот из больницы его мама с папой рано забрали. Ему там плохо было, видите ли. Койка твердая, еда невкусная, врачи хамят. Аселе моей каждый день то Айша звонила, то свекровь. Ну, бывшая то есть. Все, помирает, говорят, Неджет, голову от подушки оторвать не может, не разговаривает толком. Месяц мы на успокоительных жили.

— Неджета можно понять, — возмутилась Нермин. — Ты раз все знаешь, значит, в курсе, что он до сих пор ее вернуть думает. И что крышей поехал на ней.

— Что он крышей поехал, я хорошо знаю. И ты это знала и вот такое сделала. Не жалко тебе его? Дело твое, конечно. Что у вас с ним, я спрашивать не буду. Да это и так понятно, что. Иначе он бы так не психовал, а ты бы такой дурью не маялась. Какие отвратные пьяные свиньи, а тебе дурости хватило с ними связаться. А если б я не приехал вовремя, Нермин? Что тогда? Но я еще раз говорю, это твое дело. Ваше. Ты только скажи мне, это добровольно все у тебя с Неджетом? Ну, в смысле, с твоего согласия?

— Асхат, осади, а, — перебила Нермин. — У нас с ним ничего такого не было и не будет. Это родня моя. Ты за кого вообще его принимаешь?

— Ага, родня, — горько усмехнулся Асхат. — Поэтому ты такие спектакли устраиваешь, а он так с ума сходит, что даже мне страшно стало. Вы заканчивайте там, а? Аселя у меня беременная, третий месяц. Ей нервничать нельзя, врачи и так лекарств понавыписывали. Почки у нее, я ж говорил уже тебе, застудилась, пока с родителями жила. У них хозяйство большое было…

— Неджет в курсе? — спросила Нермин со смесью ужаса и радости. Теперь она точно не вернется. Асхат покачал головой.

— Она не хочет ему говорить. Боится. И ты не говори, пожалуйста. Я тебе так, по секрету. Чтоб понимала… Не зря же тебе вздумалось ее именем назваться.

Тойота, чихнув, затормозила у автомойки. Нермин вышла, выслушав объяснение Асхата, обошла здание и зашла в магазинчик на другой стороне. Пока она разглядывала в витрине пирожки, которые на вид напоминали музейные экспонаты времен царицы Томирис, пришел Асхат, по-дружески поздоровался с зависавшим на Ютюбе кассиром и спросил, как у того дела с постройкой гаража. Нермин невольно улыбнулась: всеми-то он интересовался и про всех все знал. Обычно такие вот парни в рубахах и в каждую бочку затычки ее раздражали, но у Асхата это выглядело как-то умилительно искренне.

— Нермин, тебе что взять? — окликнул ее Асхат, выдергивая из задумчивости. — Кофе три в одном или с лимоном?

Нермин нервно дернулась, припомнив свой последний нормальный разговор с Неджетом. Страшно захотелось разреветься снова, но слез больше не было. Она проглотила сжавший горло спазм и попросила кофе с лимоном. Асхат попробовал понастаивать на том, чтобы она выбрала какую-нибудь еду, но, заглянув ей в лицо, осекся и замолчал. Они устроились за пластиковым столом у окна на пластиковых же стульях — Нермин испугалась, что хлипкое сидение разъедется под немалым весом Асхата, но стул держался стойко. Асхат разломал шоколадку, торопливо сделал несколько глотков кофе, от которого еще поднимался пар, и Нермин снова подметила, что он явно нервничает. Ей стало совестно и неудобно: в конце концов, это из-за нее он мотался сейчас по дорогам вместо того, чтобы спокойно спать или собираться на работу.

— Слушай, ты прости меня, что тебе пришлось со всем этим разбираться, — пробормотала она стыдливой скороговоркой, следом за которой вырвалось неожиданно для нее самой слишком искреннее: — Одни проблемы от меня…

— Нет, это ты меня прости, — сказал Асхат непонятно к чему. Нермин зависла на минуту, обдумывая его слова, но он не стал продолжать, и она решила, что это просто чрезмерная вежливость.

— Ты знаешь, автобусы уже ведь начали ходить, — заговорила она снова. — Давай ты меня докинешь до остановки, а там я сама до дома доберусь.

— Нельзя тебе домой пока что, — нехотя ответил Асхат. — Ты понимаешь, такая штука… В общем…

— Асхат, не томи, — испуганно поторопила Нермин. Он окинул ее беспокойным взглядом и продолжал:

— Ты прости меня, пожалуйста. Я б не стал так делать, но вам самим надо разобраться, что у вас происходит. И еще… До тебя у него девушек вообще не было, а теперь у нас какая-никакая надежда есть, что он утихомирится и отвяжется от нас, наконец. А так ребенок родится, он же совсем головой поедет. От него чего угодно можно ожидать, ты же понимаешь.

Глоток кофе встал у Нермин поперек горла, и она едва удержалась, чтобы не заблевать стол.

— Ты о чем вообще?

Отвечать Асхату не понадобилось: дверь магазинчика распахнулась, и на пороге возник мрачный как туча и бледный как поганка Неджет.

До машины Неджет тащил ее волоком. Нермин пыталась вывернуться из его рук, ругалась и звала Асхата, но тот молчал, стоя у магазинчика, и смотрел им вслед виноватым взглядом. Неджет открыл пассажирскую дверь, силой затолкал Нермин на сидение и пристегнул ремнем. Она дернулась было в сторону защелки, но тут дверь хлопнула так, что у нее зубы клацнули от испуга. Неджет сел за руль, заблокировал двери, и Ауди с визгом сорвалась с места. Нермин говорила ему что-то, сама не понимая толком, что, просила не гнать, остановиться, выслушать, но он молчал и только прибавлял скорости так, что деревья, мелькавшие за стеклом, слились в одну темную ленту. Нермин тронула было дверную ручку, но тут же пожалела о своем бессмысленном, в общем-то, поступке. Неджет резко крутанул руль, машину мотнуло, и на пару жутких секунд Нермин показалось, что она летит по пустой дороге сама по себе, никем не управляемая.

— Ты что творишь? — сорвалось у нее паническим возгласом. Неджет, не глядя на нее, процедил:

— Еще раз дернешься или скажешь хоть слово, и мы поедем до первого попавшегося столба. Поняла меня?

Нермин, оцепенев от ужаса, застыла на сидении, вцепившись ногтями в чехол на краях. В голове больше не было ни одной связной мысли: только арктический холод, в котором электрическими импульсами вспыхивала паника. Страшно было до трясучки, до онемения в ногах, и, чтобы не свихнуться, Нермин вслушалась в мерное гудение двигателя и шуршание шин по асфальту. Раз-два-три-четыре-пять, вышел зайчик погулять. Глупая считалка зациклилась где-то на уровне биения сердца, там, откуда вытекала живая пока еще и теплая кровь и с каждым толчком ползла-ползла-ползла по застывающему телу. Нермин не думала, что такое будет. Не думала, что он так разозлится — не разозлится даже, взбесится, станет походить на психа из испанских ужастиков, которые он так любил и всегда приводил ей в пример, ругая голливудские страшилки. Не думала, что он может специально, намеренно и будто бы даже с удовольствием пугать ее и причинять боль.

Трасса закончилась, сменившись ухабистыми поселковыми дорогами, а Неджет даже и не думал сбавить скорость. Подлетая на выбоинах чуть не под крышу, Нермин молилась, чтобы им навстречу попались менты, чтоб Неджета остановили, арестовали и закрыли суток на пятнадцать, а лучше, мать его, придурка, на месяц, и лучше не в обезьянник, а в ту самую психушку, из которой его слишком рано когда-то выпустили. Но поселок, как назло, был пуст, или Неджет выбирал такие закоулки специально — Нермин смотрела в окно и не узнавала улиц, по которым они проезжали.

— Мы куда едем? — прошептала она едва слышно, сочтя, что угроза размазать их обоих об столб уже потеряла свою значимость. Неджет метнул в нее взгляд, от которого у нее в животе все перевернулось, но все же соизволил ответить:

— Куда же тебя еще везти? Домой, конечно.

— Ко мне домой? — уточнила Нермин все так же шепотом. Ответа не было, но он и не требовался. Она узнала поворот, неподалеку от которого начиналась улица, где стоял дом Неджета. «Вот и все. Вот и приехали», — прозвучало чужим, похоронно-спокойным голосом в ее голове. Неджет перестал гнать так, как будто за ними следом скакал полк голодных чертей, но ехал все равно очень быстро и неаккуратно — как в тот первый раз, когда вез ее, пьяную и тогда еще бесстрашную, домой по просьбе своей слишком доброй матери. У Нермин даже мелькнула на минуту мысль, что можно было бы позвонить тете Розе или дяде Мурату и попросить приехать и спасти ее от Неджета, но она только проследила за ней, позволив вспыхнуть искрой несбыточной надежды и угаснуть. Не будет она никому звонить. Незачем.

Неджет припарковал машину у своего подъезда, с минуту посидел тихо, потом протянул руку ладонью вверх.

— Телефон давай.

Нермин безропотно полезла в сумку, вытащила почти разрядившийся мобильник. Неджет зачем-то взвесил его в руке, потом разблокировал и принялся читать сообщения в Одноклассниках и вотсапе, время от времени чему-то улыбаясь. Нермин от его кривых улыбочек продергивало нервной дрожью по позвоночнику, будто кто-то тыкал ей в спину иголками, но она сидела, боясь даже дышать. Закончив шариться в ее переписках, Неджет открыл двери, вышел, а потом с размаху швырнул телефон на асфальт. Нермин хватанула ртом воздух, когда вслед за звуком удара послышался хруст, и захлебнулась вдохом вместе с так и не сказанными словами. Неджет спихнул обломки телефона с дороги, закрыл водительскую дверь, обошел машину и открыл пассажирскую.

— Давай, выходи. Ты же хотела выйти? Вперед.

Нермин протестующе замотала головой, но он выволок ее наружу: она едва успела отстегнуть впившийся в грудь ремень и вывалилась ему под ноги. Неджет рывком поднял ее, подхватил с сидения ее сумку и указал ей на подъезд.

— Давай.

Нермин посмотрела в его бледное осунувшееся лицо, на котором глаза горели нехорошим огнем, и покачала головой. Челюсть у нее тряслась так, что зубы больно бились друг о друга, и она не могла произнести ни слова. Надо было пригрозить ему чем-нибудь, попытаться напомнить о том, что ее будет искать мать, что вообще вся семья по его милости в курсе, что она куда-то делась, но Нермин молчала. Молчала — а Неджет изучал ее, и, судя по тому, как неуловимо менялись оттенки выражений на его лице, ему явно нравилось то, что он видел.

— Давай. Смыться все равно не сможешь, силенок не хватит, и позвонить теперь не получится. Ты в курсе, что у тебя губы побелели и коленки дрожат? Холодно тебе, или так меня боишься? Холодно? Ничего, ты не переживай. Сейчас поднимемся, согреемся. Ты же так хотела.

Нермин протестующе уперлась ему в грудь руками, но они вдруг оказались какими-то совершенно бессильными и мягкими — как переваренные макаронины. Неджет схватил ее под локоть и завернул ее правую руку за спину под таким неудобным и болезненным углом, что Нермин жалобно пискнула, сама себе напомнив полузадушенного цыпленка. Теперь ни вырываться, ни даже замедлить шаг не получалось: она тащилась по лестнице впереди Неджета, напряженно выпрямив спину, чтобы мышцы не разрывало болью при малейшем движении. У дверей квартиры Неджет ее отпустил. Нермин встала, привалившись к стенке, и принялась растирать пострадавшую руку, а он пытался попасть ключом в замочную скважину и никак не мог. Какая-то остаточная, уже почти мертвая, дотлевающая часть прежней Нермин шевельнулась и вспыхнула желанием помочь ему: сжать в ладонях дрожащие пальцы, согреть их, поделившись теплом, сунуть в дырку проклятый ключ, чтобы он быстрее открыл дверь, и… Она сухо сглотнула, оказавшись лицом к лицу с тем, что он мог с ней сделать. Отколотить до кровавых пузырей? Убить? Изнасиловать? Пытать, медленно срезая с нее кожу лоскуток за лоскутком вместе с чужими запахами и прикосновениями? Все это было безумно, шизофренически-бредово, нереально и в то же время чеканно-четко и статистически вероятно. Рядом с его добротой, теплом и заботой всегда колыхалось в тенях что-то другое, о чем Нермин предпочитала не задумываться: выхватывала вспышками и прятала снова. Радовалась даже, потому что это и пугало, и заводило, особенно когда они были вдвоем ночами, и мысль о том, что он мог сделать с ней все, что захочет, заставляла ее гореть от сладкого предвкушения. Даже теперь ощущение его силы и собственной слабости оставалось для Нермин каким-то тревожаще-приятным, болезненно-возбуждающим, так что вместе с томительной жутью она чувствовала такое же томительное и абсолютно ненормальное желание. Она ведь этого хотела и это заслужила. Даже если он сейчас будет бить ее головой об пол, пока не вышибет мозги, или выпотрошит ее кухонным ножом, которым пару дней назад нарезал для нее бутерброды на завтрак. Она же сама все для этого сделала. «Сама виновата» — снова прозвучало в голове чужим, странно спокойным голосом.

Неджет, наконец, справился с замком и втолкнул Нермин в прихожую. Она зацепилась за уставленный хорошенькими безделушками столик, с него упал тайский деревянный слон, а следом за ним фарфоровая фигурка китаянки, про которую Неджет говорил, что ее привезла ему в подарок на счастье какая-то из многочисленных теть. Фигурка жалобно звякнула и раскололась. Нермин зависла, рассматривая осколки, потом шагнула назад и натолкнулась на стоявшего у нее за спиной Неджета. Он схватил ее, обнял за талию и прижался подбородком к ее макушке.

— Какая же ты неаккуратная. Это была моя любимая фигурка.

— Прости, пожалуйста, — заикаясь, пробормотала Нермин и попыталась высвободиться из сжимавшейся хватки. Разумеется, ничего хорошего из этого не вышло. Неджет только прижал ее к себе крепче, сдавив живот, а второй рукой погладил ее по лицу и медленно спустился вниз, на грудь.

— Вот мы и вдвоем с тобой, наконец. А то я всю ночь тебя искал, мотался как придурок по городу. Думал, украли тебя, наверное, по моей дурости, и уже отымели или в степь куда увезли. Кто ж знал, что надо было по пивнушкам искать? Ты бы позвонила мне, вместе бы повеселились… Я бы к вам присоединился. Ты же говорила что-то про тройничок? А хочешь, сейчас позвоню Рустаму и устроим? Или своего друга позови.

— Прости меня, пожалуйста, — прошептала Нермин. Она отчаянно хотела заплакать, просто потому, что иначе страх был совершенно невыносимым, но ничего не получалось: сухие глаза болели, и под веками царапало, будто туда надуло ветром пригоршню песка.

Неджет положил ей на грудь вторую руку и изобразил подобие ласки, от которого у нее перехватило дыхание. Боль, жуть, ненависть к нему вот такому и растерянность смешались со странным и совершенно неожиданным чувством удовлетворенности от его близости. Будто тепло его тела и иррациональное, за гранью того, что можно было понять и высказать, ощущение бьющейся в нем жизни оказалось достаточным для того, чтобы все исправить и склеить заново. Для того, чтобы ее исправить.

— Прости меня, — повторила Нермин, закрыла глаза и откинула голову на плечо Неджета. Он погладил ее по животу и поддел пояс шорт. Нермин не двинулась, позволяя ему продолжить начатое. Мысль о том, что придется трахаться с ним сейчас, после того, как он перепугал ее до полусмерти и сделал больно, была ей омерзительна, но она понимала, что ни за что ему не откажет. Даже если после этого ей придется выйти в окно, чтобы больше его не видеть и не слышать.

— За что ты так со мной? — прошептал Неджет ей на ухо, расстегивая пуговицу и приспуская ее шорты. — Что я сделал?

— Ты же прекрасно знаешь, что, — ответила она сбивчиво. Прикосновения не отозвались в ней ничем, кроме неприятного ощущения трения. Мало того, что она была совсем сухая, так еще и онемение от выпитого никуда не делось. При таком раскладе секс, о котором она мечтала, точно должен был превратиться в пытку, но Нермин решила терпеть во что бы то ни стало. Она раздвинула ноги шире и прогнулась в спине, прижимаясь задом к паху Неджета, но, к своему немалому удивлению, не ощутила того, что вроде как полагалось ощутить. Он ее… Не хотел?

— Ты соображаешь, что со мной было, когда ты свалила? Представляешь, что я успел себе надумать? А ты и рада, поиздевалась надо мной.

— Я знаю, что я идиотка, — прохныкала Нермин, а потом призналась: — Я просто… Люблю я тебя, короче. Вот и делаю, что попало.

Неджет завис на несколько секунд, потом убрал руки. Нермин повернулась к нему и натолкнулась на полыхающий злостью взгляд.

— А я тебя ненавижу.

— Неправда, — сказала она, набравшись смелости и одновременно с необыкновенной остротой ощущая собственную беспомощность. Молчать дальше у нее не было сил. Это надо было сказать, наконец, и пусть сейчас момент был настолько неподходящим, что хуже не придумаешь, она решила, что больше не позволит ему обманывать ни ее, ни себя самого.

— Ты меня тоже любишь, и не надо с очевидным спорить. Твоя старая великая любовь раз и навсегда кончилась, пойми. Теперь у тебя есть я, а ты никак это признать не хочешь. Упрямство это, или еще что, я не знаю.

— Какая же ты дура, если реально в это веришь, — сказал он с издевательским смешком.

— А кто я тогда для тебя? Ты со мной живешь почти что, везде со мной мотаешься, звонишь и пишешь мне каждые пять минут, из дерьмища меня вытаскиваешь. И сейчас ты испугался, когда я ушла, и бесишься, что я с кем-то зависла. И это, еще. Ты думаешь, я не соображаю, зачем ты меня сейчас трогал? Не было у меня ни с кем ничего. Успокойся. Я только с тобой хочу, а ты…

— Ты чего от меня хочешь? — снова взбеленился Неджет. — Чего? Любит она меня. Любила бы, не творила бы такой херни. И вообще… Ты ебанулась, а? Вот как ты себе это представляешь? Мне прийти к папе и сказать, что я с племянницей связался и жениться хочу? Да нас с тобой засмеют и правильно сделают. Весь поселок до конца моих дней меня обсуждать будет, а мне и так уже хватило, если ты не помнишь. Ну и потом, ладно, хорошо. Вот свяжусь я с тобой, с семьей разругаюсь, свалим в город, и что? Ты же потаскуха малолетняя, Нермин, да еще тупая, как баран. Тебе только одно надо: прибухнуть, потусоваться и пацанов вокруг побольше. Что, скажешь, не так? Крутой расклад получится: я ради тебя на все забью, опять рискну влезть в эту мудистику, а ты поживешь со мной, а потом свалишь. Даже бывшая моя уж на что правильная была, и то свалила, а ты тем более шляться начнешь. Ты ведь уже начала. Назло ты мне это сделала или потому, что такая уж ты есть, я не знаю, но… После этого уже все, ничего не будет. Забудь. Я тебя никогда простить не смогу, поняла? Ты мне вообще все желание отбила… Я сейчас вот ни хрена не почувствовал. Как бабка отшептала. Может, что-то у меня к тебе по дурости и начиналось, но теперь я хочу, чтоб тебя не было. Чтоб ты сдохла. Мне жалко, что тебя нашли, потому что я бы порадовался, если тебя заколотили в гроб и закопали, ясно? Как на духу говорю. И откуда у тебя его номер, мудака этого? Смотри-ка, герой, примчался за тобой по первому свисту. Ты ему тоже дала, что ли?

Нермин испуганно отшатнулась. Выражения лица и голоса Неджета на протяжении его обвинительной речи менялись такими скачками, что она не успевала офигевать, следя за этими переменами: от злости к грусти, от грусти к ядовитой насмешливости, а потом внезапно к раскаленной добела ярости.

— Ему, значит, одной моей бабы мало стало, он и вторую решил хапнуть, а ты и рада. Когда ты с ним связалась, сука? Когда? — проорал он. Нермин попыталась было начать объяснять, где и как познакомилась с Асхатом, но толку в этом не было. Неджет больше ее не слышал. Выдав порцию матерных оскорблений, он потребовал, чтобы она заплела волосы в косу. Нермин, решив не спорить, начала делать то, что ей было сказано. Неджет замолчал, ошалело глядя на ее шею, и до нее дошло, что там, скорее всего, остались засосы после их туалетной романтики с Вадимом. Она уже попрощалась с жизнью, как вдруг у Неджета зазвонил телефон.

— О. Мамаша твоя звонит, корова ебанутая. Я ей сказал, дочь твоя пропала, а она говорит, спать мне не мешай, придурок. Неудивительно, что ты такая у нее выросла. Как ты вообще дожила до своих лет?

Он сбросил вызов и шагнул к Нермин, схватил за плечи, рассматривая шею.

— Знаешь, я ведь Аселе ничего не сделал. Не ударил, не обозвал даже. Не хотелось почему-то. А на тебя смотрю и еле сдерживаюсь, чтоб не начать тебя головой об стенку бить. Руки чешутся по лицу настучать. Всегда думал, что женщин обижать — последнее дело, а ты такая сука, что меня аж трясет.

Нермин сухо сглотнула, старательно избегая смотреть Неджету в лицо. Потряхивало его и правда неслабо: так, будто он заскочил в комнату с новогоднего мороза. Она больше не пыталась говорить или двигаться — молча и послушно пошла в ванную, куда он ее потащил, а потом позволила ему содрать с себя футболку и лифчик.

— Смотри на себя, — прошептал Неджет, развернув ее к зеркалу. — Смотри, твою мать.

Нермин смотрела, хотя перед глазами все плыло, а голова мучительно кружилась. Она мечтала упасть в обморок и в полете пробить себе голову об ванну, чтоб больше не очухаться, но забытье никак не приходило. Наградив ее еще парой-тройкой мерзких эпитетов, Неджет затолкал ее в ванну, не дав снять висевшие на бедрах шорты, пустил воду и окатил ее из душевого шланга. Вода оказалась слишком горячей, и Нермин шарахнулась в сторону со сдавленным вскриком. Неджет продолжал поливать ее еще несколько секунд, прежде чем до него дошло, в чем было дело. Он отрегулировал воду, попробовал ее на собственном запястье, а потом с грохотом швырнул шланг на дно ванны и медленно сполз по стеночке.

— Ты че? — хрипло прошептала Нермин. Ответа не было: Неджет сидел, глядя в потолок, и дышал неровно и глубоко, жадно хватая ртом воздух.

— Ты… Тебе плохо?

— Что я делаю, а? — пробормотал он. — Вот что я сейчас, блядь, делаю? Тебе больно? У тебя что-нибудь болит?

Нермин, у которой от перепадов его настроения окончательно сбились все приборы, бестолково помотала головой. Неджет встал, опираясь на пол, и подобрался к ней.

— Давай я тебе помогу. Можно? Я не хотел, чтобы вода горячая была. Это не специально получилось. У тебя что-нибудь болит? Я же тебя не бил… Ну почти что…

— Ничего, — стараясь, чтобы голос не дрожал, пробормотала Нермин. — Уже все прошло. Ты только не делай больше ничего такого, пожалуйста. Давай я уйду, если тебе…

Неджет потянул ее на себя, прижался к ней, оставив на ее плече несколько поцелуев, потом стянул с нее мокрые шорты вместе с трусами. Его ладони заскользили по ее спине, по заднице и по бедрам. Нермин изо всех сил старалась не дергаться, но получалось хреново. Каждое его прикосновение, каким бы бережным и нежным ни было, напоминало ей о том, что он запросто мог превратиться в бешеного придурка. Они простояли так несколько минут, прижатые друг к другу, тяжело дыша, как после драки. Неджета то и дело пробирала дрожь, и Нермин, у которой по ногам текла остывающая вода — бойлер явно был не прогрет до конца, — тоже начала дрожать всем телом. Наконец, Неджет отлип от нее, стянул с полки сложенное полотенце и протянул ей. Нермин завернулась в полотенце, выбралась из ванны, и они кое-как дошли до дивана, где устроились рядом под пледом.

— Я не хотел так делать, — забормотал Неджет у Нермин над ухом. Ей очень хотелось попросить его заткнуться, но она не хотела лишний раз шевелиться, не то что раскрывать рот. Просто лежала, ища у Неджета защиты от него же самого, наслаждаясь мнимым спокойствием, хотя понимала, что это далеко не финиш, и дальше будет только хуже. Может, она сама все испортила, может, они с Неджетом с самого начала были обречены на вот такой конец их дурацкой истории — сейчас это было неважно. Он был рядом с ней, издерганный, замученный, несчастный, болтающий всякую бессвязную ерунду, и она жадно вбирала в себя его тепло.

В какой-то момент Неджет замолчал, а его дыхание изменилось — стало неглубоким и будто бы затаенным. Нермин, встревоженная этой переменой, шевельнулась, пытаясь приподняться, но Неджет ей не дал: перевернулся на бок и просительно-намекающе прижался к ней. Нермин едва сдержала удивленное восклицание, но не отодвинулась. Пару минут они пролежали неподвижно, потом она осторожно повернулась, укладываясь поудобнее, и положила руку Неджету на член. Он вздрогнул всем телом, откинул голову на подушку и закрыл глаза. Нермин нерешительно двинула рукой, лаская его сквозь ткань, а когда он ответил поощряющим движением, неловко взялась за шнурок, стягивавший пояс его шорт. Неджет помог ей спустить их. Она уставилась на обнажившееся тело, потом осторожно обхватила пальцами член и перепугалась, когда он запульсировал и дернулся в ее руке. Неджет положил сверху ладонь и показал ей, что надо делать. Было трудно и неудобно, так что она быстро устала. Снова стало страшно — вдруг она и теперь все испортила даже в таком нехитром деле. Неджет, будто прочтя ее мысли, убрал ее руку и принялся за дело сам. Нермин, впрочем, не пришлось долго расстраиваться: он едва различимым шепотом попросил, чтобы она его поцеловала, и с этой задачей она справилась как надо. Неджет кончил со сдавленным стоном, заляпав себе грудь и живот. Нермин с любопытством уставилась на него, но долго просвещаться ей не пришлось: он потребовал влажные салфетки, а потом смылся в ванную. На этот раз она дождалась его возвращения, с ехидцей подметив про себя, как смущенно он избегает встречаться с ней взглядом, и с готовностью нырнула в раскрытые для нее объятья. Какая-то часть ее хотела вместо телячьих нежностей избить Неджета первым, что под руку попадется, но она слишком устала, чтобы продолжать скандал, и вскоре провалилась в горячую черноту.

Сон был тяжелый, пустой и какой-то утомительный, будто она не спала, а мешки таскала. Кое-как вынырнув на поверхность из глухой бессознанки, Нермин попыталась шевельнуться, но не получилось: Неджет громко сопел ей в ухо, обвившись вокруг нее, как удав вокруг своего будущего обеда. Она чувствовала, что что-то не так, но не могла понять, что именно — будто воздух в квартире стал холоднее градусов на десять. Или… Или это был поток сквозняка.

Нермин подскочила на диване, спихнув с себя Неджета. В прихожей стоял Адиль, одетый по форме, и смотрел на нее расширенными от ужаса глазами, а за спиной у него качалась открытая дверь.

— Ты что здесь делаешь? — вскрикнула Нермин. Неджет, наконец, очухался и сел рядом с ней, тоже уставившись на Адиля. Тот захлопнул дверь, прошел в зал и, оказавшись возле Неджета, вдруг с размаху залепил ему звонкую затрещину.

— Ты охренел? Ты что творишь, дебил ебаный? — вскрикнул он.

— Адиль, ты ебанулся? — ужаснулась Нермин. Адиль перевел бешеный взгляд на нее, и она запоздало сообразила, что сидит перед ним с голыми сиськами, потому что полотенце напрочь сползло. Неджет набросил ей на плечи плед и встал, держась за покрасневшую щеку.

— Подожди, подожди. Ты успокойся. Это не то, что ты подумал.

— Не то, что я подумал? — переспросил Адиль с истерическим смешком. — Неджет, ты охренел, я тебя спрашиваю? Какого хера ты творишь? Почему она у тебя в постели с голой жопой? Ты меня среди ночи на уши поставил, я всех пацанов поднял, звоню тебе, твою мать, а ты трубку не берешь, а теперь…

— Я же тебе написал, что она нашлась, — перебил Неджет. — Я тебе написал, что я за ней поехал, что уже все хорошо…

— Что хорошего-то, а, Неджет? Что? Ее родители на ушах все, отец ей телефон обрывает, а она… Ты трубку почему не берешь, овца ты ебаная? Ты что творишь вообще?

— Адиль, не ори на нее! — вскинулся Неджет. — Она не виновата. Я телефон ее разбил, а потом мы уснули.

— Вижу я, блядь, как вы уснули, — выдохнул Адиль и грохнулся в кресло, вытянув ноги. — Неджет, ты такой мудак, у меня просто слов уже нет. Почему с тобой вечно не так все? Почему все люди как люди, а ты, блядь, косячный какой-то? То одна потаскуха, то вторая, и хуй бы с тобой, ебись, как хочешь, но она же наша же, да еще и малолетка… Ахмет с отцом тебе башку за нее проломят, а я и пальцем не шевельну, понял? Хватит с меня, я задолбался. Я еще с того раза тебе, дебил ты клинический, ничего не должен. Ехал сюда, чуть знак не снес, думаю, трубку оба не берут, значит, наверное, скорую с труповозкой вызывать надо, а они тут… Бывшая твоя еще позвонила, страху нагнала, что ты эту шалаву в машину чуть не на пинках закидывал.

— Адиль, успокойся, — вставила Нермин. — Давай поговорим спокойно, а?

— Не получится у нас спокойно поговорить, — ответил он. — В первую очередь потому, что я хочу больно тебя бить, а не разговаривать. Одевай трусы, за тобой скоро Ахмет приедет. Я позвонил со двора, сказал, что машина у дома стоит, и что вы походу тут оба. И отцу тоже позвонил…

Неджет торопливо сказал что-то по-своему. Адиль ответил ему гневным восклицанием и добавил по-русски:

— Нет уж, не надейся. Я покрывать вас, извращенцев, не буду. И так все уже поняли, чем вы тут занимаетесь, так что не я доносчиком стану. Мозгов у вас обоих нет, придурки. Вот и разбирайтесь сами, а остальное не мои проблемы.

То, что случилось потом, Нермин старалась как можно тщательнее стереть из памяти, но не вышло. Слова, звуки, взгляды торчали в ее голове, щетинясь острыми краями, впиваясь иглами в каждую, даже самую безобидную мысль, и от этого Нермин казалось, что все, что попадается в поле ее зрения, не то присыпано пеплом, не то измазано тонким, но вонючим слоем дерьма.

Закончив истерить, Адиль тут же принялся распоряжаться — скрывать улики, — хотя никакого смысла в этом, по его же словам, уже не было. Они втроем придумали какое-то стремненькое, но все же объяснение: дескать, случайно встретились в городе, поругались, потом потерялись, потому что разрядился телефон, потом нашлись, но телефон, к несчастью разбился, и еще пара каких-то мелочей для того, чтобы натянуть глаз на жопу — то есть придать вранью хоть какую-то достоверность. Неджет порылся в шкафу и вручил Нермин водолазку с люрексом и джинсы, которые на ней висели, как на вешалке. Пока Адиль, у которого меньше всех из их маленькой компании тряслись руки, проделывал дополнительную дырку в старом Аселькином ремне, а Неджет пил валерьянку в кухне, Нермин сушила феном свои наспех выстиранные трусы: пялить на себя еще и чужое, пусть и новое, как уверял Неджет, белье, она отказалась наотрез. К приезду родителей они оказались почти готовы. Нермин, правда, не успела расчесаться и замазать тональником синяки под глазами, но в этом, как оказалось, не было никакой необходимости.

Первыми явились родители Неджета в сопровождении Айши и ее мужа, которого Нермин толком не знала. Помнила только, что зовут его не то Ержаном, не то Ерланом, и что он на пару с Айшой любит занимать у Неджета деньги и не возвращать. Нермин, скромно сидевшая на краешке тщательно заправленного дивана, даже прошептала какое-то приветствие, а потом начался форменный звездец. Тетя Роза и Айша хором причитали и рыдали, Адиль носился вокруг них, тщетно пытаясь вставить хоть слово в поток удивлений, огорчений и возмущений: как же так, Неджет, о чем ты думал, Неджет, — а дядя Мурат просто смотрел, и от этого взгляда у Нермин в узел сворачивались внутренности. Ему даже не надо было ничего ей говорить: она читала все в его глазах, которые когда-то взирали на нее с благодушным спокойствием. Он соглашался с ее существованием, с тем, что она была по какому-то недоразумению частью его семьи — далекой, изредка откуда-то возникающей и пропадающей снова частью, — и честно делал все, что ему полагалось делать по неписаным правилам, но, стоило ей обнаглеть и попытаться влезть без мыла туда, куда не просили, как он сейчас же напомнил ей, где ее место. Жалкая маленькая потаскушка, брошенная даже собственным отцом, обнаглела и потеряла страх настолько, что решила посягнуть на святое? Даже не мечтай. Выкинь из головы. Не для тебя сыночку растили.

— Папа, я не хотел, чтобы так все получилось, — подал голос Неджет, воспользовавшись воцарившейся на несколько минут тишиной: Адиль увел мать на кухню под предлогом померить ей давление, а Айша утянулась следом за ними.

— А ты никогда не хочешь, а оно получается само собой. Не повезло вам с сыном, что тут скажешь, — подал голос не то Ержан, не то Ерлан. Мурат и Неджет оба воззрились на него, и он потерялся, заюлил, заерзал на стуле. — Ну куда это годится? Нормальных девок что ли нет? Она хоть совершеннолетняя? А то Ахмет вон по телефону посадить тебя клялся…

— Завали-ка ебало, — прошипела Нермин. — Ты вообще кто такой? Группа поддержки?

— Нермин, помолчи, пожалуйста, я сам разберусь, — сказал Неджет с нарочитым спокойствием. — А лучше иди пока в ту комнату, подожди своих родителей.

— Нет, пусть остается, — наконец, заговорил Мурат. — С удовольствием послушаю, что ты скажешь, Нермин. Только давай постараемся без матерной ругани. Хочется хоть какие-то остатки уважения к тебе сохранить.

— Папа, хватит! — срывающимся голосом воскликнул Неджет. Нермин открыла было рот, чтобы послать обидчика подальше, перевела взгляд на Неджета — и не смогла выдавить из себя ни слова. Ей все стало ясно в одну секунду. Неразыгранная еще партия выстроилась перед ней стройными рядами ходов, которые должны были привести к победе: к тому, что она встанет, обуется и свалит раз и навсегда из квартиры и из жизни Неджета и его строгой, но любящей и дружной семьи. Не то, что у нее. Неджету найдут другую девушку — приличную, скромную и вежливую. Не то, что она. И все будут счастливы. Кроме нее, конечно, но кому до этого какое дело?

— Я надеюсь, ты понимаешь, что ты наворотил, — обратился Мурат к Неджету. Тот закусил губу и поднял было взгляд на отца, но тут же снова опустил голову. — Я же предупреждал тебя, что ничем хорошим это не кончится. Мать сколько тебе предлагала то одну девушку, то другую, а ты… Ты посмотри на нее, Неджет, а потом на себя. Тебе не стыдно?

— Я не виноват, что так получилось. И она тоже не виновата, — забормотал Неджет снова. — Я уже все решил. Мы сегодня же уедем…

— Куда уедете? В город? Думаешь, там никто знать не будет, кто ты и кто она? Ну, допустим, ладно. Не такая уж вы и близкая родня, хотя уродов нарожать и при таком раскладе запросто можете. К генетику надо, анализы сдавать. Ты ведь детей хочешь, Неджет, или мы от тебя внуков так и не дождемся? Думаешь, хорошая из нее будет мать? Ты профиль ее в Одноклассниках видел? Пока ты ночь не спал и мотался по всей округе, она пьянствовала и с кем-то развлекалась, и ты прекрасно про это знаешь, — Мурат повысил голос, не давая Неджету себя перебить, — ты прекрасно знаешь, что она и до тебя себя так вела, и потом так же будет. Мало мы всякого про нее наслушались? Та хоть такой наглости себе не позволяла, чтоб в открытую шляться. Ну, пока ты в армию не ушел. Не веришь? Ну хорошо, давай, я согласен. Бросай мать, бросай нас, уезжайте. Тут вам жить не дадут спокойно, все кости перемоют, да еще и бывших дружков ее полный поселок. Будешь каждую неделю по морде получать, пока с очередной пьянки ее забираешь. Поедете вы в город, работу найдешь через пару-тройку месяцев. Не с такой зарплатой, как здесь, где тебе по знакомству платят, и не с такими условиями, но найдешь. Ты же не совсем безнадежный, раз умудрился как-то университет закончить, да? Жаль, правда, что диплом, который нам так дорого достался, тебе никак не пригодился, но это ничего, многие с высшим образованием работают кем попало. Поживете на сухарях и лапше первое время. Квартира съемная ведь дорого стоит, а она вряд ли соберется на работу выйти. Разве что ногти пилить или реснички клеить, но сколько это там принесет? Я тебе помогать не смогу, извини. Уже напомогался, а результата как не было, так и нет. Что ты, что Айша — одни проблемы у меня с вами. Квартиру эту продавай, ремонта тут, правда, нет, но, может, бывшая жена твоя с новым мужем выкупить согласятся по дешевке. Возьми кредит, хоть времянку какую в городе купите. Машину тоже забери, таксовать первое время будешь…

— Не надо мне ни квартиры этой, ни машины, — глухо сказал Неджет. — Мне от тебя ничего не надо, я и тогда не просил.

— Я у тебя ничего назад не требую.

— Работу я найду, не переживай, а со временем и за учебу с тобой рассчитаюсь.

— Ты пятый год обещаешь рассчитаться, а толку? Извини, сын, но цену твоему слову я уже знаю. Мы к тебе с терпением старались относиться, раз жизнь у тебя так неудачно повернулась. За что ты ни возьмешься, все идет, прости, через одно место. Даже с работой… Начальник твой говорит, филонить ты стал, прогуливаешь, опаздываешь, невнимательный… А я что скажу? Мне ему сказать нечего. Яму под новый водопровод сколько с Адилем обещали раскопать?

— Поехали, начнем прямо сегодня, — вскинулся Неджет.

— Ну спасибо, сделал одолжение. Не надо мне твоей помощи, сынок. Ты уже помог. Опять позор на весь поселок, опять телефон разрывается. Даже из города друзья звонят уже, дескать, правда что ли, что у вас тут такое, сын с малолетней родственницей связался.

— Я не малолетняя! — вставила, не выдержав, Нермин. Мурат неодобрительно покачал головой.

— Не малолетняя? Конечно, восемнадцать лет или девятнадцать — это очень много. И ведешь ты себя как умный и ответственный взрослый человек, да? Понимаешь, никому нет дела до того, что папа вас с мамой бросил, и за тобой следить некому, и что ты не легкого поведения, а просто развлекаться тебе хочется. Люди свое видят, им языки почесать надо. Это мы знаем, как тут на самом деле было, а на том конце поселка сказали, что тебе пятнадцать, что ты наркоманка и Неджету двоюродная сестра, и что он тебя у взрослого мужика забрал, с которым ты в городе жила и аборт сделала.

— Что? Да это… — возмутилась Нермин, но докончить мысль ей не дали.

— Маме это ее подруга сказала с утра по телефону, Неджет. Ты ее до инфаркта довести хочешь? У нее и так давление из-за вас постоянно скачет, а за лекарствами никого из вас не пошлешь. Теперь это еще…

— Вы мне говорите, я в город буду ездить, — снова влез без спросу муж Айши. — Мне не трудно, как раз после работы могу. Сами же не просите…

Айша, которая вывернула из-за угла, держа под руку заплаканную мать, предупреждающе зыркнула на мужа, и он снова замолчал.

— Мурат, ну зачем ты так с детьми? — просительно сказала Роза, садясь на диван между Неджетом и Нермин, которой волей-неволей пришлось отодвинуться на противоположный край. — Пусть живут, раз уж так вышло.

Нермин очень захотелось вставить: «Спасибо, что разрешили», — но она сидела молча, скромно потупив глаза. Их было слишком много, а она одна, потому что Неджет тоже был на их стороне. Она видела это и чувствовала, как с каждым намеком на старые долги и разочарования, с каждым не таким уже несправедливым обвинением трещина между ней и Неджетом превращается в громадную дырень, которую ей уже никак не сшить и не склеить.

— Что теперь, если на ней свет клином сошелся? — продолжала причитать в могильной тишине Роза. — Ну всякое бывает, и с родными сестрами живут…

— Мама! — вскрикнули одновременно Адиль и Айша.

— А что вы мамкаете? Что замамкали, я спрашиваю? В старые времена часто так женились. А то, что поведение у нее такое, ну что теперь… Нам к слухам не привыкать, все стерпим. Лишь бы жили. Я своим всем сказала, что девочка у нас хорошая, только с семьей ей не повезло…

— Перестаньте, — не выдержала, наконец, Нермин. — Хватит истерить, а? Неджет, я не знаю, как ты, а я пошла. Меня уже тошнит от этого цирка.

— За тобой отец сейчас приедет, — скучающе сказал Мурат. — Посиди уж с нами, потерпи. Уважения мы от тебя не дождемся, но на вежливость-то можем претендовать? Или я когда-то тебя или твою мать плохо принял? Может, обидел чем, что ты так с нами поступаешь?

Ответить Нермин не успела: входная дверь отлетела в сторону, как от пинка, и на пороге возникли ее родители. В первые секунды она даже обрадовалась, но потом ее отец метнулся к Неджету, схватил за шиворот и замахнулся. Стоявший рядом Адиль успел повиснуть у него на локте, следом подскочил Мурат, а потом Айша, которая завизжала так, что у Нермин заложило уши. Поднялся гвалт. Все орали хором, перемежая непонятные Нермин слова многоэтажными русскими ругательствами, Роза рыдала, хватаясь за сердце, а Айша продолжала голосить.

— Допрыгалась? — встряла мать, стоявшая у стенки со странно довольным выражением лица. Нермин неверяще воззрилась на нее и убедилась, что ей не кажется. Мать искренне наслаждалась, наблюдая за разразившимся скандалом.

— Что же ты за своей дочерью совсем не следишь? — обратилась к ней Роза, растирая по морщинистому лицу слезы мокрым платком. — Ты посмотри, до чего вы с ней всех довели.

— Это вам за своим старшеньким следить лучше надо было, — ехидно усмехнулась мать. — Я вам давно сказала, что у него на уме что-то не то. Еще тогда предупреждала, что ночами он к ней катается.

— Че ты такое пиздишь, а? — прорычала Нермин, тоже обрадовавшись возможности сорвать на ком-нибудь зло. Роза ахнула.

— Это она у тебя так с тобой разговаривает?

— Это у нее обычное дело, — кивнула мать. — Дайте ей волю, она и с вами так же будет. Дома ничего не делает, палец о палец не ударила, пьянствует только и с мужиками… Мне говорили, чуть не в городе она кого-то нашла, а это, оказывается, ваш сыночек ее покупал. Нормальные-то девочки с ним, видать, не связываются, а моя…

— Мама, завали рот! — вскрикнула Нермин, но та продолжала с явным удовольствием.

— Мне Катя, соседка наша, когда еще говорила, что он ночами к ней ездит. Она, говорит, из одной машины выскочила, а тут он к ней подъехал, в свою машину ее посадил, и… Катя врать не будет, она с собакой гулять выходила, все видела… Я же Адилю вашему про это сказала, что ж вы мер-то никаких не приняли?

— Какая Катя? Что ты врешь? — проорала Нермин. Отец оставил в покое Неджета, шагнул к ней и дернул за руку.

— Давай, поднимайся. Мы здесь больше не останемся. Без нас разберутся, да, Мурат?

— Куда же вы пойдете? — переключилась на него Роза. — С девочкой что теперь делать будете? А если она беременная?

Нермин испуганно охнула. Отец бросил ее руку и воззрился на нее, зеленея, а Айша схватилась за сердце.

— Не беременная я, с чего вы взяли? Неджет, скажи хоть ты им, — вскрикнула Нермин, но было поздно. Теперь уже все — кроме молчащего и безучастного Неджета — уставились на нее, как бараны на новые ворота.

— Она не жрет толком и рыгает все время, — с трагическим выражением воскликнула мать в повисшей тишине. — Как дома бывала, так все время по утрам рвало в туалете, я все слышала. Один раз в комнате даже проблевалась, я потом замучилась за ней убирать.

— Я тебе все хозяйство пообрываю, если так, педофил ты поганый, — хрипло проговорил отец. Нермин рванулась к нему, чтобы ненароком не вздумал снова лезть драться к слишком тихому и слишком бледному Неджету.

— Ничего я не беременная! Папа, ну ты нашел, кого слушать!

— А кого мне слушать? Тебя что ли, шлюху малолетнюю? Мы с тобой еще дома поговорим, — ответил отец. — Давайте, хватит, я сказал. Наслушался вас досыта и насмотрелся.

— Побольше бы слушал, не было бы, может, ничего, — вставила мать. — Ты по любовницам шляешься, а я одна дочь твою воспитываю. Хоть бы раз кто позвонил, спросил, как мы да что.

Ор продолжался еще с полчаса. Все припоминали друг другу действительные и выдуманные проступки, вытаскивали из-под полы старые счеты, так что Нермин начало казаться, что они все — актеры в какой-то дурацкой комедии. Она едва сдерживалась, чтобы не захохотать и не захлопать в ладоши, и, наверное, дала бы себе волю, если бы не мучивший ее все сильнее страх за Неджета. Он не смотрел на нее, не смотрел ни на кого — пялился в пол, не моргая, и так и не произнес больше ни слова, хотя распсиховавшаяся компания наперебой поливала его ругательствами и обменивалась предположениями относительно его нормальности. Наконец, окончательно потерявший терпение отец схватил Нермин за руку и вытащил из квартиры. Она несколько раз позвала Неджета, но тот или не расслышал, или предпочел не реагировать.

Дома отец ее избил. Прямо у двери, которую мать едва успела запереть, чтобы Нермин не убежала. Сперва надавал пощечин, не обращая внимания на ее вопли и попытки прикрыться руками — от всей души, с размаху. У Нермин из носа и разбитой нижней губы лилась кровь и с каждым ударом разбрызгивалась в стороны, а отец все бил и бил ее, пока она не перестала защищаться. Когда у нее бессильно опустились руки, он остановился, тяжело дыша, и совершенно бешеными глазами оглядел ее, будто пытаясь понять, достаточно с нее или нет. Нермин всхлипывала, захлебываясь наполнявшей рот и нос кровью, и тряслась от ужаса и боли. Он бил ее наотмашь, как собаку — он, который свалил, бросив ее одну с ненавидящей ее матерью, который делал вид, что все хорошо, и у них все осталось по-прежнему. Он — которого она все еще любила и которому изо всех сил старалась верить.

— Опозорила ты меня на всю округу, — донеслось до нее как сквозь сон. — Что же ты творишь такое, а? Он же брат мой. Как тебе совести-то хватило?

«А тебе как хватило совести?» — закричала про себя Нермин. Вслух она, конечно, не произнесла ни слова. Смелости уже давно не осталось.

— Ничего, я вам, коровам, устрою, — продолжал отец. Прилипшая неподалеку к стенке мать испуганно дернулась. — Вы это специально, да? Мстите мне, значит, таким способом? Ничего. Ничего…

Он выдернул из шлевок ремень и влепил пряжкой Нермин по плечу. Она завизжала, отшатнулась в сторону, свалилась, перевернув тумбочку с обувью, и забарахталась среди шлепанцев и кроссовок, тщетно пытаясь увернуться от свистевшего в воздухе ремня. Удары горели на коже, песок от грязных подошв лип к рукам и к окровавленному лицу, а перед глазами была мутная пелена, которую каждые несколько секунд разрывало вспышкой боли.

— Не трогай ее! — визжала в сторонке мать. — Убьешь, посадят тебя, придурка!

— Обеих поубиваю! — вопил в ответ отец. — Твари ебанутые! Потаскухи! Ненавижу вас! Зачем я с тобой связался? Залетела, паскуда, специально, а теперь позор такой мне на старости лет!

— Лучше бы я аборт сделала! — проорала в ответ мать. — Мама меня сколько отправляла, папа говорил, что добра от тебя не будет! Сам же кулаком в грудь себя бил, свадьбу давай, давай рожай, сыночек будет….

— Знал бы, как все повернется, сам бы тебе аборт сделал. Пинками по пузу, — отрывисто сказал отец, бросая ремень. Нермин скорчилась в углу и зашлась непрекращающимся кашлем. После нескольких минут мучительного удушья ее снова вырвало, и блевотина — остатки ночной пьянки — смешалась с расплывшейся на полу кровью.

— Так она правда беременная от этого выблядка, что ли? — донеслось до нее сквозь ее собственный хриплый кашель отцовское озадаченное восклицание.

— А я откуда знаю? Я свечку не держала, может, и не хватило у твоего дебильного братца мозгов хотя бы гондон натянуть, — визгливо прокричала мать. — Все полы мне опять изгадила, потаскуха вонючая. Вставай, бери тряпку и убирай за собой, что расселась?

— Чего она хрипит-то так? — продолжал отец все тем же дебильно-озадаченным тоном. — Может, скорую…

— Пинка ей по животу, а не скорую, — вставила мать. — И на аборт деньги тратить не понадобится… Да, Ахмет? Родственнички твои в кусты попрятались, сам же слышал. Ты к своей Таньке или как ее смоешься, а мне не только твою доченьку, но и выводок ее воспитывать… Урода же родит, от такого папаши-то… Дауна какого-нибудь.

Отец сказал что-то неразборчивое, и они с матерью ушли из прихожей. Нермин так и валялась в углу, зажимая разбитый нос, и безуспешно пыталась отдышаться. Грудь при каждом вздохе перехватывало спазмом, а на выдохе раздавался длинный свистящий хрип. Воздуха пугающе не хватало, и от этого дышалось еще труднее. Наконец, она кое-как встала на четвереньки, доползла до ванной и принялась смывать с лица и рук засыхающую кровь. Холодная вода больно леденила кожу, и мыло никак не хотело нормально мылиться. Когда она закончила и села, привалившись спиной к унитазу, на пороге возникла мать со стаканом, от которого жутко несло не то мятой, не то еще какой-то дрянью.

— Давай пей. Быстро. К врачу сейчас поедем. Согласились нас срочно принять.

Нермин хотела было послать мать подальше, но у той за спиной тут же возник отец. После того, как она осушила стакан, ей немного полегчало. По крайней мере, стягивавшие грудь путы разжались, и хрип стало почти не слышно. Тошнота и мучительное головокружение, правда, никуда не делись, но Нермин уже привыкла воспринимать их как должное. Мать заставила ее прижать к лицу завернутый в полотенце пакет с замороженными овощами и, пока она сидела с холодным компрессом, кое-как расчесала ей волосы. Дальше ее заставили переодеться в школьное платье. Пока она переодевалась, мать разглядела у нее на шее и груди засосы и ткнула в них носом отца. Всю дорогу до райбольницы Нермин пришлось слушать родительское обсуждение того, кто, как и сколько ее трахал, и от кого она могла принести в подоле. Она не встревала — отвлекалась тем, что пыталась угадать, к какому врачу и зачем ее повели. В итоге она пришла к выводу, что отец испугался, что бил ее так сильно и что ей стало трудно дышать, и теперь они едут к старой докторше, которая всегда лечила ее в школе и выписывала ей справки.

Догадка оказалась неправильная. Мать прошла мимо знакомого Нермин кабинета и остановилась у двери с надписью «Гинеколог», возле которой стояла пара каких-то скучающих теток. У Нермин затряслись поджилки.

— Мы зачем сюда пришли? — кое-как выговорила она: шевелить губами было больно. Мать смерила ее презрительным взглядом и ответила, не потрудившись сбавить тон:

— А ты как думала? Не умеете предохраняться, а я потом растить буду?

— Да что ты вбила себе в голову? Не беременная я! — попыталась снова поспорить Нермин, но тут дверь кабинета распахнулась. На пороге возникла оплывшая тетка в белом халате.

— Это вы что ли звонили?

— Да, да, — подобострастно промурлыкала мать. — Татьяна Петровна, посмотрите, пожалуйста, девочку… Горе у нас, сами понимаете…

Врачиха смерила сжавшуюся Нермин долгим взглядом.

— А с лицом у нее что? Бил кто-то, что ли?

Нермин на пару секунду поддалась надежде на то, что сейчас ее хоть кто-то пожалеет, и весь этот пиздец прекратится, но не тут-то было.

— Любовник и бил, — объяснила мать, понизив голос. — Ссора у них вышла, когда все выяснилось… Представляете, отцовский брат…

Врачиха охнула и втащила мать за собой в кабинет. Нермин с отцом остались стоять в коридоре.

— Что же ты промолчал? — осмелилась она сказать. — Иди, расскажи там, а то вдруг мать что-нибудь…

— Захлопнись, — перебил отец. — Не я виноват, что так вышло с тобой. Неджету претензии предъявляй.

— У меня к Неджету нет претензий.

— Ну конечно, — хмыкнул отец. — То-то он сидел и помалкивал, пока Мурат с остальными тебя говном обливали.

Нермин подавилась очередным вздохом: против этого ей возразить было нечего. Неджет действительно не сделал ни единой попытки прийти ей на помощь и безропотно позволил ее забрать, хотя должен был догадаться, что родители ее по голове не погладят. В это время мать выглянула из-за двери и сделала знак отцу. Тот подтолкнул Нермин в спину. Она испуганно дернулась, попыталась отскочить в сторону, но ей не дали. Отец держал ее за плечи, а мать вцепилась ей в руку.

— Иди быстрее, у Татьяны Петровны время по минутам расписано!

— Я не хочу! Не надо! — замотала головой Нермин, но ее уже впихнули в кабинет, где за собранной ширмой она рассмотрела обшарпанное кресло.

— Давай, залазь, — скучающе сказала врачиха, которая строчила что-то, сидя за столом. — Сумеешь? Месячные когда последний раз были?

Этот вопрос поставил Нермин в тупик: цикл у нее всегда был нерегулярный, и она за ним особенно не следила, а сообразить нужную дату теперь, после всего, что на нее вывалили за это утро, никак не получалось.

— Ну что она молчит? Немая, что ли? — возмутилась врачиха. — Давай на кресло, я тебе говорю.

Нермин отступила на шаг к двери.

— Да что же это такое? — взвилась мать. — С мужиками шляться тебе раз плюнуть, а к врачу тебя силком надо вести? Давай делай, что тебе сказали, иначе я сейчас отца позову. Пусть он тебя держит.

После этой угрозы Нермин ничего не оставалось, как послушно снять трусы и залезть на треклятое кресло. У гинеколога она была один-единственный раз еще в школе и вспоминала об этом походе не иначе как с дрожью отвращения: настолько мерзкими были воспоминания о мнущих живот руках в холодных перчатках и засунутом в задницу пальце. Теперь все оказалось еще гаже: мало того, что ее заставили раскорячиться под вивисекторским взглядом матери и под ядовитые шуточки гинекологички про «ноги раздвигать научились, а на кресло залазить нет», так еще перед ее носом бряцнула жуткая на вид железная штуковина с длинным клювом. Нермин взвизгнула, вцепилась в поручни кресла и сдернула ноги с подколенников, сведя бедра.

— Да что же это такое? — возмутилась гинекологичка и дернула ее за щиколотки. Нермин чуть не пихнула ее ногой, с ужасом припомнив такое же движение Неджета.

— Держите вы ее, что ли, что она у вас так дергается! Надо было не брать вас, ехали бы в город… Трясется вся, побитая… Вам, может, в полицию надо, а не ко мне?

— Да она нервная у нас какая-то, — заоправдывалась мать. — Психованная, рвет ее постоянно…

— С весом-то у вас беда, — кивнула в ответ врачиха. — Вон кости все выпростались… Пустырничка пусть попьет, раз нервная. Ну что, давай посмотрю тебя, и пойдешь. Или правда отца позвать надо? Это же отец ее в коридоре, или кто?

Нермин все-таки вытерпела осмотр, залившись молчаливыми бессильными слезами. Ее снова лапали, дергали и совали в нее то пальцы, то палки с намотанной на них ватой, размазывая потом что-то по стеклам на столе, а она клялась себе, что больше никто и никогда к ней вот так не притронется: ни одна баба и ни один мужик.

— Странно что-то, — протянула врачиха недоуменно, закончив издеваться. — Тут и следов-то никаких не видать…

Мать, которая заглядывала то Нермин между ног, то в лицо, залилась краской.

— Ну, может, как-то они исхитрялись… Молодежь сейчас такая пошла…

— Да уж, молодежь, — хмыкнула врачиха в ответ. — Ладно, одевайтесь. За анализами потом можете без нее прийти, но пересдать надо будет… Денег вам сказали, сколько с вас?

Нермин скатилась с кресла, торопливо натянула трусы, расправила мятую юбку и вылетела вон из кабинета. Она твердо решила, что сразу же, как только ее оставят в покое, вздернется на люстре или перережет вены, взяв пример с Неджета — терпеть собственное тело после пережитого было выше ее сил.

Сказать, что Нермин было хреново, означало не сказать ничего. Она чувствовала себя так, будто ее расколотили на части — как витрину булыжником во время погрома. Даже самое пустяковое усилие оборачивалось одышкой, дрожью в мышцах и усталостью, напоминавшей о грузчиках и вагонах с углем. Дошло до того, что Нермин не могла донести до своей комнаты чашку с чаем, не выплескав четверть себе на ноги. Мать по совету той самой гинекологички, которой пришлось показаться еще раз — уже безропотно и безразлично — поила Нермин пустырником, зорко следя, чтоб та глотала противные таблетки, но никакого эффекта от них не было. Разве что тошнило еще сильнее. В последний визит врачиха даже слегка подобрела и посоветовала «показать девочку» невропатологу или, может, психологу, и лучше найти в городе платного подороже. Мать вежливо покивала, а потом всю дорогу до дома громогласно возмущалась над ухом у молча сидевшего за рулем отца, что не собирается тратить деньги на каких-то там шарлатанских спецов по психам или пичкать ребенка лишней химией.

— Кашу манную на молоке нормальном пусть ест и фрукты. Тоже мне, навыдумывали уже какую-то там гипотрофию, нервное истощение… Слова-то какие. Откуда у нее там нервы в восемнадцать-то лет? Настряпают диагнозов, лишь бы что-нибудь прилепить… Два раза сходили, сколько денег отдали, зато хоть теперь знаем, что последствий ждать не придется…

Нермин внутренне вздрагивала при каждом звуке ненавистного голоса, но не шевелилась и не пыталась возражать или возмущаться: помалкивала себе, глядя на слившиеся в одно тоскливое желто-зеленое пятно окрестности, да разглаживала подол очередного школьного платья на коленках. Лишь бы не трогали, не спрашивали ничего — особенно про то, чем и как она занималась с Неджетом — и не били.

Отец, впрочем, не трогал ее больше и, как ей иногда казалось, был смущен тем, что сказал и сделал, но извиняться или вообще как-то разговаривать не пытался — за исключением пары-тройки фраз по делу, заданных сквозь зубы и возвращенных точно в таком же виде. Первые дни он оставался дома, ругался с матерью, с Муратом и со своими родителями по телефону, потом стал уходить на работу и возвращаться вечерами, а однажды совсем исчез и появлялся только для того, чтобы привезти продуктов или свозить Нермин к врачу. Она была этому рада настолько, насколько вообще еще могла чему-то радоваться: ее тщательно припрятанная дорогая сердцу мечта об отцовском возвращении обошлась ей слишком дорого, когда вздумала наконец сбыться.

Мать же, напротив, не стеснялась ни в выражениях, ни в телодвижениях. Нермин прилетал то тычок в бок, то тряпка в физиономию, то шлепок по заду, и каждый раз с ехидным комментарием по поводу того, что теперь-то она не дождется защиты от папашиных родственничков. Когда выступившие на лице Нермин синяки побледнели до такой степени, чтоб их можно было замазать и запудрить, мать отволокла ее в парикмахерскую, где ей отрезали по лопатки волосы — «чтобы не путались и не сыпались по дому, потому что валяются потом по всем углам, а убирать их лентяйка не торопится». Нермин перетерпела экзекуцию молча: все равно волосы потеряли блеск и посеклись, так что стали походить на паклю, а ухаживать за ними у нее не было ни сил, ни желания, ни возможности. Она вообще едва удерживалась от какой-нибудь ненормальной выходки, когда оставалась наедине с собой, особенно перед зеркалом. В ванной ей невыносимо хотелось вытащить заржавевшее лезвие из старой отцовской бритвы и оставить себе пару шрамов на лице, в кухне она задумчиво поглядывала на подставку с наточенными, наконец, ножами и представляла, как режет ими руки, а в своей комнате могла часами стоять у окна, думая о том, что именно сломает, если выпрыгнет, и как будет чувствоваться открытый перелом какой-нибудь берцовой кости.

Нермин бы точно натворила что-нибудь, но родители, видимо, почуяли неладное. Сперва оба, а потом мать постоянно совала к ней нос, проверяя, чем она занята. У нее отобрали ключи от входных дверей, а после отец вовсе сменил замки. Ей запрещалось закрывать двери в ванную и в свою комнату. В остальном родительская забота ограничилась оглушительными скандалами по поводу того, кто больше виноват, у этих самых открытых дверей. Так или иначе, все это вместе лишило Нермин нужной решимости. Она валялась на заправленной кровати, пялясь в потолок, и чувствовала себя бомбой с часовым механизмом, который давно должен был сработать, да не было нужного проводка.

Когда отец смылся снова, у Нермин стало больше простора для маневров, но и тогда она ничего не смогла себе сделать — просто потому, что струсила. Она ругала себя за это и задыхалась от презрения к собственной слабости, но все же взять и раскурочить свое же тело так, чтобы не просто изуродовать, а довести до смерти, оказалось слишком страшно и трудно. Синяки от отцовских побоев ныли так, что хотелось стонать сутулой собакой, а уж смерть… Смерть была для Нермин настолько болезненной и жутко трудной, что просто отказывалась влазить в ее сознание — будто советская стенка, которую пытались запихать в обыкновенный среднестатистический лифт многоэтажки. Поэтому Нермин просто перестала смотреть на нее и думать о ней. Смерть всегда торчала где-то на периферии ее сознания тенью принятого, но не выполненного решения и страхом перед возможным будущим, но Нермин старательно делала вид, что ее там не было и нет.

Конечно, затык был не только в трусливости и нежелании причинять себе боль помимо всего того, что и так напричиняли родители и прочие доброжелатели. Как только Нермин немного пришла в себя, ее накрыли железобетонной лавиной мысли о Неджете, которые ждали где-то в уголке своего часа и своей очереди, чтобы потом свалиться в ее больную голову гремящей кучей. «Где он? Что он? Какого хуя он?» — все это сыпалось-сыпалось-сыпалось, не унимаясь и не желая изображать хотя бы видимость порядка. Отсутствие Неджета и невозможность вцепиться в него зубами и ногтями рвали Нермин на части, ломая жалкие остатки того, что все еще было ею. Любить Неджета романтично-сопливо она больше была не в состоянии — слишком это оказалось страшно и больно, но перестать сходить без него с ума и требовать его было выше ее сил. Нермин злилась на Неджета до трясучки и прокушенных губ, вопрошала себя, на кой хрен ей сдался такой дебил и трус, который взял да и отдал ее молча, не попытавшись даже шевельнуть пальцем, а потом пропал куда-то, как будто так и было надо. Да, ее телефон был им же благополучно расколочен, а в Одноклассники Неджет не выходил с того жуткого утра, но почему нельзя было прийти, приехать, в конце концов, хотя бы помелькать у нее под окном, чтобы она знала, что он про нее еще помнит? А если не помнит? Если он решил поступить по своим же словам о том, что она ему на фиг не сдалась, что он приличный, что лучше б она сдохла и ее закопали — и что он там еще говорил? Если папа — черт бы его драл во все дыры насухо, этого папу — с мамой промыли ему мозг на предмет того, что приличные мальчики не женятся на неприличных племянницах, и какая-нибудь тетя Раушан обязательно помрет от инфаркта, если узнает, до чего докатился отпрыск их славной фамилии?

Остальные предположения относительно того, почему Неджет не проявлял никакой активности и вообще не подавал признаков жизни, были куда страшнее. Нермин слишком хорошо помнила его осунувшееся, бледное, мраморно-безразличное лицо, чтобы заставить себя окончательно поверить в то, что ее просто бросили. Во-первых, она бы этого не пережила. А во-вторых, Неджет был абсолютно больной, психованный и отчаянный там, под своей парадной ехидно-заботливой оболочкой, которая, как выяснилось, прикрывала страшную черную дыру с обожженными краями. Дело всегда было отнюдь не только в долбаной Асель, и теперь Нермин кляла себя за то, что не поняла этого вовремя. Точнее, не захотела понять. Неджет же говорил ей сам, что ему хреново, что его достали, что он больше не может так жить — просто и без всяких намеков, — а она не слышала. Ей тогда самой было плохо, ей было надо, чтобы он приютил ее, накормил и отымел. Она думала, что любит его, а сама им пользовалась и еще постоянно была недовольна. Мало дал, косо посмотрел, ляпнул не такое слово. Нермин отчаянно желала вернуть их прежние почти безоблачные дни. Да что там дни, хотя бы тот дурацкий вечер, когда ей взбрело в голову смыться. Надо же, нервишки расшалились, испугалась, что ее бросят. И так уже все бросили, чего было бояться, а Неджет… Неджет по первому ее чиху побежал позаботиться о том, чтобы она попила кофеечка и что-нибудь съела, потому что все равно только про нее и думал. Не будь она такой дурой, поняла бы, что надо сыграть по его правилам. У него у самого бы нервы не выдержали. Позвонил бы, приехал, забрал ее — может быть, даже в ту так и не найденную квартиру в городе. И жили бы они долго, или не очень долго, но счастливо, и все бы к этому привыкли и смирились, а теперь…

А теперь Нермин во что бы то ни стало нужно было выяснить, что сделали с Неджетом — с ее Неджетом, — и хотя бы по этой причине она не могла позволить себе ни свихнуться, ни подохнуть, ни сдаться. Если бы стало ясно, что он ее просто кинул, она бы поставила галочку и успокоилась, а так, в неизвестности, у нее не было на это права. Неджету и раньше тяжко жилось, а из-за нее вовсе наступил форменный звездец. Плевать, что от ее собственной жизни тоже остались руины, как после бомбежки, — она переживет, ей-то не привыкать. А вот ему, такому гордому, с его больным самомнением… Чем дальше, тем отчетливей Нермин понимала, насколько была перед ним виновата. В памяти кружила акульим плавником случайная оговорка Неджета про то, что отец мог затолкать его в психушку. Нермин не верила, конечно, что Мурат так поступит, или что Роза даст ему так поступить, но страх за Неджета никуда не девался и с каждым днем становился все сильнее.

Улучив момент, Нермин добралась до компьютера, зашла в свой профиль в Одноклассниках, раздраженно пропустила какое-то сообщение от Ромы и хотела написать Адилю, но обнаружила, что тот добавил ее в черный список. С Айшой вышло ровно то же самое. Единственным, до кого Нермин достучалась, оказался Асхат, но он ничего не знал о Неджете и о случившемся у них скандале. Нермин коротко рассказала то, что смогла, не бередя слишком собственные раны, и тот пообещал попытаться что-нибудь разузнать, однако толку с этого не вышло. Асель позвонила Неджету, но номер был недоступен, а Айша, которую она попыталась расспросить, быстренько свернула тему — сказала только, что с Неджетом все прекрасно, просто у него сломался телефон. Нермин на пару с Асхатом пришли к выводу, что Айша пиздит, как Троцкий, но сделать они ничего не могли. Асхат не имел никаких прав лезть в чужие дела, а у самой Нермин вскоре появились новые проблемы.

Началось все с пары безобидных, в общем-то, комментариев под той роковой фоткой с Вадиком, которую Нермин не сообразила вовремя удалить. Сначала ей было не до того, потом Неджет расколотил ее сотовый, потом ей снова стало не до того, а потом пришлось постоянно караулить, когда мать свалит в магазин, чтобы сунуть нос в компьютер и по-быстрому перетереть с Асхатом. Фотка провисела в ее профиле несколько дней перед тем, как Нермин все же от нее избавилась — а заодно и от капель словесного поноса, оставленных серой мышкой, которую Нермин иногда донимала в школе, и еще одной знакомой — не то сестрой, не то дочерью кого-то из отцовских коллег. «Сколько у тебя женихов» и «а не староват ли он для тебя», или что-то в этом духе — пустяки, в общем-то, ничего страшного. Однако в следующий раз, когда Нермин добралась до компьютера, фотография вернулась. Ее скинул какой-то незнакомый парень с подозрительно пустым профилем, отметил Нермин на ней и подписал, что поселок должен гордиться своими героями. На комменте обнаружилось штук двадцать лайков от каких-то пацанов, и примерно столько же появилось гостей — старые друзья, в том числе Слава с Серегой, Саня, приезжие парни из соседних поселков. Нермин напряглась, но пугаться не стала. Хамить ей вроде бы никто не хамил, хотя обидеть явно пытались, но такое уже случалось раньше и быстро заканчивалось, когда кто-то еще перетягивал на себя внимание скучающей тусовки. Нермин снова удалила фото, бросила на всякий случай в черный список Рому, Дину с Серегой и Славу и успокоилась.

Вечером того же дня мать позвала Нермин и с визгом ткнула ее носом в экран своего телефона. На открытой странице с ее профилем была куча гостей: та же компания, что терлась у самой Нермин, и еще какие-то товарищи. Под несколькими фотографиями, на которых мать была с Нермин, пестрел ряд комментариев. «Дочка походу вся в мамашу», «распустили шлюх», «не зря от нее муж свалил к бабе с прицепом».

— Ты что творишь? Как это понимать? Они моим подругам пишут, и мужьям их тоже!

— А я здесь при чем? — попыталась возмутиться Нермин. — Заблокируй их, и пусть подружки твои их тоже заблочат.

В ответ мать вцепилась ей в волосы на затылке и дернула, чуть не вырвав клок.

— Нет уж, сука, ты это начала, ты и разбирайся. На, смотри. Смотри, что у тебя там на странице творится.

Нермин, смаргивая выступившие от боли и обиды слезы, полезла с материного телефона в свой профиль и охренела. Сообщений с вопросами вроде «это правда, что про тебя говорят», удивлениями и возмущениями было под тридцатник — от друзей, знакомых, ближних и дальних, от каких-то левых мужиков и теток. Человек десять из тех, кто был с ней в хороших отношениях, написали про какую-то рассылку с гадостями о ней, которую отправляли с пустых профилей. Еще больше светилось гостей. Нермин снова наотмечали на фотографиях: выложили ту несчастную фотку с Вадимом, нашли где-то старые школьные фото, где она была намазана, как клоун, и в дымину пьяная, вырезали, увеличили и подписали «местная давалка», ляпнули фото машины, похожей на Неджетовскую, а под ней помянули его самого в таких выражениях, что Нермин стало дурно.

— Это что, блядь, такое, я тебя спрашиваю? — разорялась смотревшая в экран мать. — Это твои дружки такое делают?

— Я не знаю, кто это делает! — вскрикнула Нермин. — Посмотри, сколько тут народу… Что же это такое творится-то, а?

Сообщения, гости и фотки с оскорбительными и возмущенными подписями валили валом как из помойного ведра. Что она о себе возомнила? Что она себе позволяет? Сосалка, давалка, шалашовка, лимонка, колесница, дырка, бикса, шкура, курица. Нермин краснела и бледнела, перечитывая то, что о ней писали. Ей перемывали кости, обсасывали, облизывали, смаковали то, что смогли вспомнить и придумать. Какие-то чмошники со школы, стремные девки с окрестных дворов, над которыми она когда-то хихикала, продавщицы из магазина, где она постоянно покупала выпивку и сигареты — все, кого она едва замечала, спешили высказать ей то, что о ней думают. Ее бывшие и все те, кого она послала, не дав шанса, выплясывали в комментариях, обмениваясь впечатлениями о ней: о том, как она себя ведет, говорит, ходит, как от нее пахнет, как она целуется и даже как курит. Сигарету она берет двумя пальчиками, как будто хуй держит. Да по ней видно, что с первого класса за щеку берет — смотри, какие губехи намалевала. А правда, что ее дядя трахал, а потом кинул? Это после городских, что ли? Я похожую девку на Сейфуллина видел на днях, стояла на обочине. А че не снял? Сильно дешево стоила. А какой дядя, тот, которого баба кинула, а он повесился, или который мент? Да они ее по ходу сами всей семьей пехали, а потом надоела, и продали городским на субботник.

Нермин, конечно, догадалась, откуда ветер дует. Все началось после того, как она проигнорила сообщение от Ромы, и не зря Рома оставался тих и молчалив, пока его — и их общие — дружки вытанцовывали, как пчелами ужаленные, но доказательств у нее не было. А если бы и были, что она могла сделать? Но все же молча терпеть словесный понос в свой адрес она не собиралась. «Если Неджет это увидит, будет полный пиздец», — вспыхнуло в ее голове транспарантом.

— Дай сюда, — рявкнула она, выхватила телефон у истерящей матери и накатала длинный статус, что советует всем опомниться и заткнуться по-хорошему. — Давай так, перекинь денег себе и мне — надо нам закрыть страницы.

После очередной порции ора и угроз мать все же сделала, что от нее требовалось. Нермин закрыла страницы и выдохнула спокойнее. Однако радоваться было рано. Поток словесной дрисни, которую она перекрыла на сайте, переменил направление. Теперь каша закипела в вотсапе: сообщения полетели в общие чаты и личку матери и ее родственникам, которые не замедлили начать звонить с разборками. Каждый раз все начиналось с сообщений от двух-трех неизвестно чьих номеров с незаполненными профилями, которые, на первый взгляд, ничего оскорбительного не содержали, но вызывали вспышку слухов и потом срач, разраставшийся до небес. Немногочисленных защитников, среди которых, к удивлению Нермин, оказались Дина с родителями и Серегин отец, затыкали хором оскорблений и гадких предположений. Матери обрывали телефон подруги и знакомые, задавая каждый раз одни и те же вопросы: правда ли, что Нермин заделалась в городские проститутки, что у нее роман с одним из дядь или со всеми сразу, и не о Петре ли речь, а то у него же семья, и как теперь Нермин будет жить в поселке и выходить замуж. Потом позвонил отец со страшным матершинным скандалом, потому что его вызвали к начальнику и ткнули в нос очередным обсуждением: кто-то кинул в рабочий чат фотки Нермин и сляпанное в фотошопе объявление, что она оказывает интимные услуги. Мать не уставала сообщать Нермин новые подробности ужасов, которые по нее придумали и которые ей желали и обещали, и часами обсасывала все это в болтовне с подругами и с приходившими под разными предлогами соседками.

Когда энтузиазма у интернетных поборников нравственности поубавилось, сплетни перетекли в более ощутимую форму. Точнее, растеклись. Одним далеко не прекрасным утром мать Нермин подняла караул, когда пошла за почтой и вляпалась в лежащее в ящике дерьмо в полиэтиленовом пакете. Шокированную таким поворотом Нермин заставили убирать, хотя она орала в голос, что не притронется к ящику, и что толку чистить и мыть его нет: все равно опять набросают дряни, раз уж начали. Она, конечно же, оказалась права. На следующее утро на месте пакета с говном обнаружилось штук пять тухлых гусиных яиц с начавшими разлагаться зародышами, а на дверной коврик нассали. Мать снова заставила Нермин вывозить то, что натворили ночные хулиганы, и лично пронаблюдала за тем, как она боролась с рвотными позывами, вытаскивая из ящика размазывающихся по хозяйственным перчаткам птенцов. Потом Нермин пришлось собирать тряпкой мочу и стирать в ванной коврик, но ее усилия и тут были напрасны. Следующий ночью коврик снова обоссали, а на двери написали маркером несколько оскорблений и угроз в адрес Нермин.

Когда «фанаты» Нермин стали расписывать еще и стены и справлять нужду по всему подъезду, на ее мать насели возмущенные соседи. Кто-то требовал участкового, кто-то — чтобы они с беспутной дочерью караулили хулиганов ночами и разбирались с ними сами, кто-то предложил подать на них в суд на выселение. Примчался старший по дому, позвонили отцу Нермин, который обещал следующую ночь провести в дозоре, и на этом соседи разошлись. Отец сдержал обещание и приехал, но толку с этого не было: под дверь нагадили снова, а на капот старенького Ниссана, который неосмотрительно был припаркован во дворе, плюхнули разбитый поеденный осами арбуз. Утром Нермин получила порцию ора и от отца, и от матери, отмыла Ниссан под ехидные комментарии соседей, пялившихся на нее с балконов, и решила, что пора планировать очередной — на этот раз окончательный — побег из дома и заодно из поселка. Происходящее одновременно и добило ее, и придало отчаянной решимости. Терять все равно было нечего. Ну разве что новую порцию испражнений под дверью.

Мысль о побеге, пролетевшая в голове Нермин метеором, высветила ярче светлые пятна и заставила тени стать густыми до черноты. Идея свалить куда подальше, конечно, отнюдь не была новой и созрела давным-давно. Однако до того, как поселок ни с того, ни с сего вывалил на Нермин застоялую, кислую, провонявшую гнилыми тряпками ненависть, она не думала о том, чтобы просто взять и оставить собственную жизнь позади. Ее мечты ограничивались городом и крутились вокруг сказки, которую она придумала себе в противовес реальности — наперекор всему тому, что знала и что не хотела повторить. И все же там, в ее светлом будущем, было место поселковым друзьям, планам по поводу учебы и работы, которые строили еще родители, а Нермин поддакивала, — да даже воспоминаниям.

Было ведь и хорошее. Да, было, и тогда, в этом хорошем, Нермин сама тоже была какая-то другая, правильная. Совсем не такая, как та девчонка, которую люди теперь обливали смолой и обсыпали перьями из драных бабушкиных подушек на кухнях, на верандах, в залах перед телеком, сидя на фоне неизменного красного советского ковра. Нермин пыталась задуматься о причинах того, что ее вдруг почти в одночасье так возненавидели все, кого она знала и кого не знала и знать не хотела, но мысли глохли, как голос, прервавшийся от обиды. Лишиться всего, что считаешь своим с первого дня жизни, помнишь уже не умом, не глазами, а сердцем наощупь, потерять право ходить по своим-собственным улицам, дышать воздухом, который помнит твой первый вдох и первый звук твоего голоса — сбежать из родного дома только потому, что какие-то суки вздумали влезть в твои дела и натоптать там грязными ботинками? Обидно, досадно, ну ладно. Нермин кипела бессильной яростью, но понимала, что ей придется подчиниться решению сраного злоебучего большинства. Или…

Или поступить по-своему, набраться смелости всем наперекор и оставить их захлебываться в собственном дерьме. Сказать: «Да пошли вы!» — и отчалить в свободное плавание, громко хлопнув дверью напоследок. Аккуратно — сверяясь с каждым пунктом в кои-то веки продуманного плана — спрятать под подкладку сумки документы, без которых не примут во взрослый самостоятельный мир. Подумать о том, что уже скоро осень, да и уже ночи стали куда холоднее, достать с антресолей еще одну сумку побольше. Ту, что отец купил, чтобы ходить на каратэ, да так и не пошел. Набить эту сумку одеждой понезаметнее и поудобнее, припрятать там же на антресолях и забросать тряпками сверху. Подумать, чертыхнуться, унести из кухонного шкафа пару пачек крупы из запасов на случай войны/голода/Апокалипсиса/путча, сунуть в сумку, туда же бросить коробку чая и походный набор посуды. Отцу все равно не понадобится, раз до сих пор не вспомнил, а мать вряд ли хватится: как скидала во время первого побега к любовнице все отцовские вещи в одну пыльную кучу, так и не трогала их больше. Подождать подходящего момента, когда мать надолго свалит к бабушке или в парикмахерскую. Собрать по квартире все легкое и мало-мальски ценное, выгрести даже содержимое материной шкатулки, потому что свои сережки с кольцами она все равно не носит, а в городских ломбардах за них можно хоть что-то да выручить. Ничего сложного? Правильно, ничего. Дальше Нермин планировала доехать до городского железнодорожного вокзала на автобусе, чтобы никто ее не запомнил, найти хостел поприличнее и заняться поисками работы и хоть какого-нибудь жилья на первое время. Она нашла в газете с рекламными объявлениями несколько адресов хостелов и ломбардов и выписала их в записную книжку, которую тоже прятала в сумке, — хотела обзвонить, когда мать уйдет, но с этим возникла проблема.

Своего телефона Нермин лишилась по милости Неджета, и восполнить эту потерю у нее не получилось. Она намекнула матери, что хочет забрать какой-нибудь из хранившихся дома «на всякий пожарный случай» старых мобильников, но та отказала: нечего, мол, лишний раз светиться в интернете, а звонить все равно теперь некому. Конечно, старые телефоны можно было просто спереть, убегая, но их надо было где-то заряжать, проверять, живые ли они или уже превратились в музейные экспонаты, и покупать новую сим-карту. Или и сим-карту, и телефон — а денежки надо было экономить.

С ключами от поставленных отцом замков тоже был затык, и куда больший, чем с телефоном. Нермин знала, где припрятан второй комплект ключей, который отец оставил, когда снова смылся, но один из замков можно было открыть только снаружи, а мать, уходя, обычно запирала дверь на оба. Спрашивать о том, когда ей вернут свободу передвижения, Нермин не решалась: понимала, что раскрой она рот, и мать из чистой любви к издевательству продержит ее дома до следующего лета. Оставалось только выжидать: слушать, наблюдать и надеяться, что мать однажды позабудет закрыть треклятый замок. Однако все повернулось не так, как думала Нермин.

Через десять дней после того, как отцовская попытка выследить хулиганов закончилась арбузным провалом, жизнь Нермин в очередной раз изменилась — на этот раз окончательно и бесповоротно. Когда она, сидя за письменным столом в своей комнате, ковыряла сваренную матерью на завтрак безвкусную овсянку, в дверь вдруг позвонили. Нермин едва не подавилась насмерть очередным глотком. Кто это мог быть? Отец? Адиль? Неджет? Соседи с какой-нибудь гадкой новостью?

Все догадки Нермин ушли «в молоко». Мать открыла дверь, раз пять переспросив, кто пришел, поговорила с кем-то несколько долгих минут. Второго голоса Нермин различить не могла, потому что гость стоял за порогом, но, судя по официально-напряженному тону матери, заявился явно кто-то чужой. Она едва успела отскочить от своей двери, когда мать зашагала в сторону ее комнаты.

— Давай, расчеши свои лохмы и вылазь. Там к тебе пришли.

— Кто пришел? — задыхаясь от волнения, пробормотала Нермин. Мать оглядела ее и скроила гримасу не то удовольствия, не то отвращения.

— А я почем знаю? Но не надейся, не отцовы родственнички. Говорит, ухажер твой. Веник даже приволок. Видимо, в интернетах не сидит парнишка, последних новостей не знает.

Нермин поспешила узнать, кого же принесла нелегкая — и обалдела, увидев на лестничной площадке Рому. Они застыли напротив друг друга: ошалевшая Нермин, позабывшая от возмущения и удивления все слова, и довольно-спокойный мудак, обеспечивший ее громкой и пахучей славой на ближайший десяток лет вперед. Он был абсолютно такой же, как раньше. Как тогда, когда ухаживал за ней, когда водил ее гулять по парку, и даже выражение лица у него было такое свойское, обыкновенное, будто и не было ничего.

— Ты какого хуя сюда приперся? — нашлась Нермин после минуты молчания, которой они почтили память их прежнего взаимного расположения. В ответ Рома снисходительно улыбнулся и протянул букет чахленьких роз в блестящей оберточной бумаге.

— Выйди на минуту, поговорить надо.

— Мне с тобой говорить не о чем.

Рома пожал плечами и демонстративно оглядел исписанные маркером и исцарапанные стены подъезда.

— Ремонт за свой счет делать будете? Дорого выйдет. Хорошо еще, что баллончиками не исписали.

Нермин вскипела.

— Ах ты, гондон. Угрожать будешь?

— Зачем угрожать? И вообще, почему ты так со мной говоришь, будто я во всем этом виноват? Мне тебя жалко, конечно. Всем жалко. Но ты сама это все сделала.

— Явился сюда зачем? Поссать в почтовый ящик? Так иди ссы, — скрестив руки на груди, бросила Нермин. Рома смотрел на нее все с той же снисходительностью, за которую ей хотелось выцарапать ему глаза, посыпать перцем и затолкать их ему же в задницу.

— А ты молодец. Ну, что держишься. Неджет же тебя бросил, как я слышал. Я думал, он тебя с собой на севера заберет, а он гляди как — шмотки собрал и махом метнулся. Хату и машину на продажу выставили по дешевке, вон, зайди на сайт наш поселковый с объявлениями… Говорят, отец Неджету невесту нашел из хорошей семьи. Не то, что ты. Педуниверситет в России вроде закончила…

— Ты у них в огороде под кустом пионов что ли подслушивал? — усмехнулась Нермин, хотя камень, брошенный ей в лобешник, прилетел точно в цель. Она едва сдерживалась, чтобы не разреветься, и держалась только потому, что отчаянно убеждала себя, что Рома врет, как дышит — а дышит он часто.

— Да это весь поселок знает. Брат его коллегам сказал, сестра подругам. И потом, ты же в курсе, что у моей сестренки муж в полиции в городе не последний человек? Я у него уточнил еще. Уехал твой Неджет, а ты и не знала, да?

— Все еще никак не догоняю, какого хрена ты тут делаешь, — из последних сил изобразив издевательскую улыбочку, спросила Нермин.

— Предложение у меня к тебе, — изрек Рома, сменив тон на мрачно-серьезный.

— Руки и сердца?

— Ну нет, извини. Не после того, что ты устроила, и что о тебе тут сказали. Я столько нового от пацанов узнал, о чем ты мне забыла как-то упомянуть. Но тебе повезло.

— Серьезно?

— Да. Я по характеру добрый, и вообще, кто старое помянет, тому глаз вон. Если будешь себя нормально вести и делать, что скажут, все это вот, — он обвел рукой подъезд, — прекратится. За интернет я тебе ничего обещать не могу, там уж как люди сами будут. Сама понимаешь, ты очень многих своим блядским поведением разозлила. Это в городе вот такое творить можно. И то некоторым не везет, и их за это в речку в мешке ночами выкидывают из багажников. А у нас тут приличный поселок и люди еще с правильными понятиями. Тебе так-то мало досталось, кстати. Мне родственники много чего рассказывают о том, что с такими девушками делают, и знаешь, перед обедом я бы тебе это пересказывать не стал. Да и вообще не стал бы. Не для слабонервных потому что.

— Да, да, да, — протянула Нермин, рассматривая обгрызенные в хлам ногти на руке. — Ты закончил? Думаю пойти маникюр сделать. Как думаешь, красный или кислотно-оранжевый?

— Смешная ты. Я к тебе по делу пришел — и учти, это первый и последний раз. Не хочешь по-хорошему? Окей, будет по-плохому. Мы пацаны простые, без заморочек.

Он развернулся, бросил букет на ступеньку и быстро зашагал вниз по лестнице. Нермин зависла на несколько секунд, потом прокричала вслед: «Стой!». Когда Рома обернулся и послал ей вопросительный взгляд, она добавила, что согласна.

Мать выпустила ее тем же вечером. Сперва не хотела: трындела про то, что поймают и голову проломят, что Роме она на хрен не сдалась, потому что парень на вид приличный, и куда ему такая потаскуха, что слухи опять попрут изо всех щелей, — но потом все же отдала второй комплект ключей и даже прибавила один из старых мобильников. Правда, без сим-карты.

— Ты уж постарайся мозги включить на этот раз, — снизошла она до напутствия. — Не знаю, глухой твой Рома или умственно отсталый, но раз уж согласен твой позор прикрыть, давай, не ломайся. Все равно никому ты теперь больше тут не нужна. И фотографий побольше выложи. Пусть все видят, что зря языками трепали.

Нермин только покивала в ответ головой. У нее были ключи и телефон, а остальное ее мало волновало. Нужно было только выдержать несколько часов в компании Ромы — или, если он был гаже, чем она думала, еще в чьей-нибудь, — а дальше ее ждала свобода. Такси до города ходят и ночью, накрайняк, можно даже удрать пешком и без вещей, налегке. Нермин убедилась, что документы, деньги и золото, которое она сперла потихоньку, когда мать вышла в туалет, надежно спрятано под подкладкой сумки, и вышла из квартиры.

Рома ждал ее в своем Мерседесе у подъезда. Музыка — какая-то бьющая по ушам электроника — орала на весь двор. Когда Нермин вышла, открылась задняя дверь, и оттуда высунулась красная пьяная Сашина рожа.

— Оо, какие люди! — заорал он и тут же прибавил: — То есть я хотел сказать, ляди. Ой… Леди. Во, точно.

Закончив свою речь, Саша заржал, а Рома улыбнулся все той же улыбочкой святого, который вынужден тусоваться среди отъявленных грешников. Девка, торчавшая на переднем сидении, окинула Нермин многозначительным взглядом, выпустила облачко дыма, харкнула в открытое окно и сказала что-то Роме. Тот высунулся, махнул рукой.

— Ну что ты не идешь? Стесняешься? Давай, тут все свои. У Санька днюха сегодня, помнишь? В город в сауну поедем отмечать.

Нермин мороз продрал по спине от ужаса. Она помотала головой, надеясь, что Рома шутит, но тот вышел из машины и решительно двинулся к ней.

— Ты упрямиться будешь? Мы о чем с тобой договаривались? Что ты хорошая девочка и делаешь, что скажут. Уже забыла?

— Я на городские сауны с тобой не забивалась, — сказала Нермин, глядя прямо в темные глаза, смотревшие на нее со смесью злости, удовольствия и чего-то сладенько-гаденького. Такого, от которого нехорошо подрагивают коленки и хочется одернуть юбку.

— Да ладно, че ты. Боишься, что ли? Нас два парня, ты и подруга моя хорошая. Ну там еще пацаны подъедут. Выпивка будет, все как че, — протянул Рома. Руки его зацепились за кисти Нермин, сжимая почти до боли. — Давай, не тяни кота за яйца. У нас там время забронировано.

— Хочешь со мной в сауну? — спросила Нермин с вызовом. «Давай, не ссы. Обоссышься сейчас, и пизда тебе, отъебут толпой в этой сауне и выкинут», — крутилось каруселью в мозгу, который трясся от страха, как новогодний холодец.

— Да, хочу, — в том же тоне ответил Рома. Нермин осторожно высвободила руку, поправила воротник Роминой футболки.

— А без дружков и подружек что, страшно?

— Скорее неинтересно.

— А мне с ними неинтересно. Или ты без компании того…

— Что того? — переспросил Рома, явно напрягаясь.

— Боишься не справиться? Или и вовсе не можешь?

Вместо ответа Рома схватил Нермин за руку и дернул на себя так, что она ударилась лбом о его плечо. Опешив от секундной боли, Нермин пропустила момент, когда Рома стиснул ее, как вырывавшегося кота, и облапал ее задницу под довольное ржание Саши.

— Давай, так ее, овцу!

Ответить Рома не успел — на въезде во двор послышался скрежет и визг шин. Нермин, вывернувшись из хватки, отскочила на безопасное расстояние и застыла столбом: прямо на них летела в клубах пыли и черного дыма старая Тойота Асхата. Рома выматерился свистящим шепотом, когда Тойота затормозила в метре от багажника Мерседеса. Саша, хватаясь за дверь, выбрался наружу.

— Это че тут за дешевые понты?

Двери Тойоты тоже распахнулись. Нермин сухо сглотнула, не веря собственным глазам, потому что прямо перед ней вдруг возникли Асхат и Неджет. А в руке у Неджета была монтажка.

— Ну здорово, — сказал Рома со смешком. — Приятно еще раз познакомиться. А это кто с тобой? Второй дядя?

— Не твое собачье дело, — выплюнул Неджет. Нермин отчаянно пыталась рассмотреть его лицо, но толком не получалось: глаза заволокло густой пеленой. Она представляла себе эту встречу миллиард миллионов раз, но никак не могла подумать, что все будет именно вот так — и что Неджет покажется ей таким замученным, худым и бледным. Рому его вид, тоже, судя по всему, впечатлил не в ту сторону.

— Кто это вылупился-то? Санек, смотри, это вот и есть тот самый Неджет. Вовремя ты прикатил, герой-любовничек. Мы в город собираемся, в сауну. День рождения вон у Саши, а Нерминка ему в качестве гвоздя программы.

Вместо ответа Неджет метнулся к нему, не обратив внимания на предупредительный окрик Асхата. Рома отпрянул в сторону, выставил вперед ладони.

— Э, э. Ну-ка осади, джигит. Так нечестно получается. У меня так-то руки пустые.

— А, пустые? Извини, я че-то не заметил, — безмятежно сказал Неджет, сменил траекторию, оказавшись у капота Мерседеса, и с размаху воткнул в него монтажку. Металл продырявился с резким звуком. Железяка застряла в нем, явно во что-то уткнувшись.

— Еблан, ты хуле делаешь? — заорал Рома и кинулся в драку. Нермин побежала было за ним, схватилась за локоть, но он отшвырнул ее толчком так, что она чуть не полетела на землю. Подбежавший Асхат подцепил ее за шкирку и кивком указал на свою машину. Нермин застыла в нерешительности, но увидев, как Неджет саданул кулаком Роме в нос, все же смылась в укрытие — от вида брызнувшей крови ей стало совсем плохо. Следующие несколько минут она истерически рыдала, валяясь на заднем сидении, и упрашивала всех известных ей богов, чтобы дело не кончилось уголовщиной. Наконец, крики и шум снаружи стихли, и почти тут же одновременно распахнулись обе передние двери. Асхат сел за руль, повернул ключи. Тойота, натужно взвыв, сорвалась с места.

— Тряпка есть какая-нибудь? — раздраженно проговорил Неджет. Нермин протерла мокрые глаза, окончательно размазав остатки туши.

— У меня салфетки должны быть. Что с тобой?

Неджет повернулся к ней. У самого левого виска у него был глубокий порез, из которого струйкой текла кровь. Нермин принялась рыться в сумке, но, как назло, пачка бумажных носовых платочков куда-то запропастилась, а вместе с ней и влажные салфетки.

— Ну что ты там возишься? — зло спросил Неджет. — Ждешь, пока весь салон уляпаю?

— Не могу найти, — дрожащим голосом пробормотала Нермин и снова начала рыдать. Неджет, раздраженно отмахнувшись от нее, нащупал между сидениями какую-то тряпку и прижал к порезу.

— Ты что делаешь? Она же в масле вся, — всполошился Асхат. — Тут все в этом гребаном масле.

— За дорогой следи и скорости прибавь, как бы не опомнились товарищи. Клапана смотреть надо, раз масло давит. Хреново ты за машиной следишь, — хмыкнул Неджет, пресекая попытки Асхата отобрать у него тряпку.

— Куда он с такой рожей поедет? До травмпункта только прямым ходом, и то если заведется. А машина моя старше тебя, так что тут хоть следи, хоть не следи.

— Приедем, посмотрю, что у тебя там. Городские твои криворукие, что попало наделают, я тебе сказал уже.

— Какое тебе посмотрю? — возмутился Асхат. — Какое? В зеркало вон посмотри лучше. В больницу надо, рассечение у тебя, смотри, вся футболка уже в кровище. Да и сотряс будет, походу. В город придется, в райбольнице с этими у дверей и столкнемся…

— Что ты крыльями хлопаешь, как квочка? Заебал уже! Не поеду я в больницу!

Асхат, шепотом матерясь, свернул на очередную улицу и запетлял по поворотам. Еще несколько минут Нермин, давя затихающие всхлипы, слушала ожесточенный спор по поводу того, куда ехать, в больницу или домой. Она была совершенно сбита с толку происходящим и гадала, происходит ли все это наяву, или ей просто приложили булыжником по голове, и она смотрит глюки, валяясь под ногами у Ромы посреди своего двора.

В тесной кухне маленького дома на окраине разыгралась форменная суматоха. Хлопали двери шкафчиков, понавешанных чуть не этажами, что-то звенело, гремело, булькало и падало, а бинты, пикируя на пол, разматывались в воздухе. Неджет, смывавший кровавые потеки с лица, продолжал между делом ругаться с Асхатом — правда, Нермин безошибочно определила по его изменившимся интонациям, что он делал это из чистого упрямства и любви к искусству. Сама она как примостилась в первую минуту в уголке между стиральной машиной и холодильником, так и сидела там, старательно изображая горшок с бамбуком: слишком много всего свалилось на ее и без того усталую голову. Чувство нереальности происходящего — или своей-собственной призрачности — никак не желало исчезать, делая все еще более мучительным для натянутых как струны нервов. Рома, Саша, мать, Неджет, Асхат с Аселью — это был натуральный театр абсурда, который с каждой минутой приобретал все больший размах.

Поначалу Нермин, разумеется, была сосредоточена на Неджете, но место первой радости от встречи и счастливого избавления уступила тревожная, будто встрепанная, рыхло-дерганая злость. Нермин злилась и знала, что Неджет тоже зол на нее, хотя у него особых причин для этого не наблюдалось. Да, она сама была виновата в своих бедах и в том, что ее пришлось спасать от Ромы, но ведь Неджет тоже приложил руку к сценарию их маленькой трагедии. Мог бы просто не открыть родственничкам дверь, а потом взять и уехать с ней в город, как обещал. Мог не пропадать так надолго или, если уж у него случилось что-то из ряда вон выходящее, хотя бы попытаться дать о себе знать. Но он просто пропал, бросил ее, чтобы появиться, как Супермен из плохой киношки, когда она уже отчаялась и решила спасать сама себя, а теперь вместо того, чтобы обратить на нее внимание, болтал себе с Асхатом и вальяжно отнекивался от забот Асель.

Нермин проглотила очередной вздох, наблюдая за мельтешившей перед ней троицей. Они казались ей смешными с их отчаянными попытками сделать вид, что все идет как надо. Какая чушь: после всего абсурда им с Неджетом пришлось искать убежища здесь, в доме их главных врагов, которые внезапно переобулись в воздухе на сто восемьдесят градусов. И если Асхата Нермин никогда не могла связать с ролью злодея-любовника, укравшего у несчастного Пьеро сердце любимой женушки, то принять перемену в Асель оказалось невероятно сложно. Да что там принять — вообще допустить возможность этой самой перемены. Наглая бессовестная корова, по которой страдал Неджет, никак не желала совмещаться с невысокой девушкой самой заурядной внешности, которую, впрочем, скрашивали повадки. Она была тихая и спокойная, но деловитая, какая-то взрослая и совсем не испуганная происходящим. Будто к ней в дом каждый день утром и вечером вламывался шумный табор в составе нового мужа, бывшего мужа и девицы этого самого бывшего, за которой жители поселка охотились чуть не с вилами и факелами. Нермин не сводила глаз с Асель, наблюдала, позволяя своей ревнивой неприязни гореть ровным пламенем, а кухонный движ набирал и набирал обороты. Асель с Асхатом совместными усилиями стащили с Неджета окровавленную футболку, сунули ему новую, намазали чем-то все еще сочившуюся кровью рану на его физиономии и сделали еще кучу других мелких, но вроде как абсолютно необходимых дел.

Наконец, когда возня вокруг Неджета утихла, все трое вдруг как по команде обернулись и уставились на нее. Нермин испугалась, сама не поняв, почему, дернулась, выпрямила согнутую спину и положила руки на колени, тщетно пытаясь поймать взгляд Неджета. Асель, смотревшая ей в лицо со странным выражением, перевела глаза на Асхата, а тот, в свою очередь, ответил ей кивком. Нермин разозлилась.

— Что вы все на меня смотрите? Я что-то не то сделала?

— Да ты же сидела молчком всю дорогу, — растерянно сказал Асхат. — Что ты могла не то сделать?

— Вы мне ничего делать не говорили, вот я и сидела, — огрызнулась Нермин. Асель покачала головой.

— Давайте так, сядем поедим, а потом будем разговаривать. Хотя нет. Потом вы оба пойдете и поспите.

Нермин открыла было рот, чтобы спросить, какого такого хера Асель раскомандовалась, но тут же осеклась. Они были в ее доме, в ее кухне и приперлись туда за помощью — хочешь не хочешь, а теперь не до понтов и старых счетов. Она снова взглянула на Неджета, на этот раз просительно и беспомощно, и, когда он, наконец, позволил ей посмотреть себе в глаза, Нермин поняла, до какой степени устала. Накатило и навалилось все разом, да так, что внутри будто что-то сломалось с сухим щелчком. Видимо, это отразилось у нее на лице. Асхат и Асель поспешно отвернулись и загремели кастрюлями, а Неджет вздохнул и уставился в окно, за которым рассыпался угольями закат.

После невеселого ужина, закончившегося в удручающем молчании, Асхат стал убирать со стола посуду, а Асель выдала Неджету стопку постельного белья и объяснила, что спальных мест больше нет, так что им с Нермин придется обустраиваться вдвоем на диване. Нермин и обрадовалась, и расстроилась, услышав это. Ей не терпелось оказаться рядом с Неджетом так, чтобы он не смог свалить под каким-нибудь предлогом, но было очень неприятно думать, что ее действительно хотели положить спать отдельно от него. Будто они были чужими и посторонними — или стали. После умывания Неджет привел Нермин в комнатушку, заваленную строительными материалами. Видимо, Асхат в свободное от работы и подвигов человеколюбия время менял там обои, потому что две стены были оклеены какими-то орнаментальными узорами, а на двух сонно улыбались с полумесяцев плюшевые мишки. Проделав несколько рискованных па между мешками с обойным клеем, Нермин села на расправленный диван у стены и уставилась в окно, выходившее на огород, разделенный напополам загруженными на всю длину бельевыми веревками. Ее потряхивало от волнения и усталости. Безумно хотелось содрать с себя одежду, от которой, казалось, воняло Роминым одеколоном, а потом просто лечь и уснуть, прилипнув к Неджету. Чтобы все было так, как последний раз, когда они спали вместе и их разбудил долбаный Адиль. Неджет тоже завис у окна в каких-то раздумьях, потом все же сел на противоположный край дивана и вынул из кармана разбитый телефон.

— Включается вроде. Хорошо.

Нермин гневно уставилась на него: она ждала совершенно других слов. Пусть не ласковых утешений и не нежно-слюнявой романтики, но какого черта: им же надо было по-нормальному поговорить.

— Телефон? Серьезно?

— А что тебя не устраивает? — поинтересовался Неджет. — Это, чтоб ты знала, телефон твоего Ромы.

— Он не мой, — огрызнулась Нермин, но Неджет сделал вид, что не заметил ее слов, и продолжал, тыкая кнопки:

— Все работает. Вроде бы. Хорошая все-таки фирма — Самсунг. Крепкая. Надо будет купить себе что-нибудь такое. Что, не спросишь, зачем он мне нужен?

— Мне как-то пофигу. Вообще не понимаю, зачем он тебе. Разбитый продать нельзя, а Рома завтра на тебя заяву накатает за мордобой и за то, что мобилу у него подрезал. И сядешь ты за драку и грабеж.

— Оптимистично. Хотя ты права, конечно. Но мы же можем подать встречное заявление. А в телефоне я надеюсь найти что-нибудь, что нам поможет, когда мы в полицию пойдем, — терпеливо объяснил Неджет. — Можно было, конечно, отжать телефон и выкинуть, а симку оставить, там все равно что-то да должно быть, но мало ли.

— Какое еще заявление? — похоронным тоном поинтересовалась Нермин, почувствовав новый приступ нервного стресса. — Что ты ему припаять собрался? По какой статье? А вот вам с Асхатом накидают теперь. Из-за…

Она не договорила. Слова застряли где-то не доходя до горла. Из-за меня припаяют и тебе, и Асхату.

— Что ты ему сделал?

— По морде настучал, что же еще. Ну машину ты сама видела.

— А Асхат?

— Асхат никого не трогал, не переживай, — ответил Неджет с плохо скрытым раздражением. Нермин зависла, гадая, что его разозлило, но он тут же выдал ответ: — Хотя ему вообще там появляться не стоило. Аселе волноваться нельзя, а тут столько нервотрепки.

— Они тебе сказали? — брякнула Нермин. Неджет подозрительно взглянул на нее, потом усмехнулся.

— А, так ты знала? Не думал, что вы успели так подружиться.

— Мы не подружились. И речь не об этом, Неджет.

— А о чем еще?

— Как о чем? О том, что ты вот на Рому что-то там заявлять собрался, а он на тебя вперед заявит. Всю дорогу хвастался, что у сестры его муженек какой-то там крутой как два яйца.

— Знаю я, кто там у его сестры муженек, и кто сестра, тоже знаю, — протянул Неджет со своей фирменной ехидцей. — Против лома нет приема, окромя другого лома. Слышала поговорку?

— У тебя что, тоже в городской полиции подвязки есть? Я думала, Адилька чисто поселкового значения звезда.

— Подвязки — такая штука, чтобы чулки держать.

— Неджет, я серьезно, — возмутилась Нермин. — Мне страшно, а ты тут шуточки шутишь.

— Раньше пугаться надо было. Теперь уже поздно пить Боржоми. Про Адиля забудь, я про него ничего знать не хочу, и слышать тоже. Пойдем в полицию, поговорим, все объясним, скрины покажем… Я общался с одним человеком, которого ты должна помнить. Мужичок тот, с которым ты на отцовском дне рождения зависала.

— Серьезно?

— Ага. Сам удивился. Он мне написал, поинтересовался так аккуратно, что происходит, и помощь предложил, если что. Понравилась ты ему, видимо.

— А что он за свою помощь потребует? — напряглась Нермин. Неджет метнул в нее гневный взгляд.

— Это уж я сам разберусь. Я не сутенер, если ты это имеешь в виду. В отличие от твоего Ромы.

Нермин опустила голову, прикрыла ладонями горящее, будто от пощечин, лицо. Она ожидала чего-нибудь такого — в том числе, помимо всех остальных вариантов, — но оказалась к этому совершенно не готова. Она исподволь, безотчетно и почти бессознательно убедила себя, что после того, что было там, у Неджета дома, их прежние разногласия сами собой решились и забылись, все вернулось на круги своя, и они будут вместе. Пусть не сразу, не легко и не просто, но… Нермин рассчитывала на его привязанность, если не любовь, то хоть что-то, какие-то нити, которые должны были держать их вместе. Ведь не могло же все кончиться разом, просто потому, что Неджет так решил. Однако реальность снова оказалась не такой, какой Нермин хотелось ее видеть.

— Давай ложись. На сегодня хватит болтовни, — холодно сказал Неджет, вырывая Нермин из болота, в которое она неуклонно проваливалась все глубже с каждой горькой и злой мыслью. «Посплю ночь, а завтра смоюсь. Даже не завтра, а как все вырубятся. Ну его в задницу с его заявлениями. Мне-то это нафиг не надо. И вообще ничего не надо», — мысленно утешила себя Нермин и покорно полезла под одеяло, устроившись на самом краю.

— Что ты так мостишься? — удивился Неджет. — Еще и одетая собралась спать. Тут как бы не холодно…

— Не собираюсь я перед тобой раздеваться, — зло сказала Нермин в ответ. — А ложусь там, где мне удобнее. Ты помрешь, что ли, если хоть минуту не будешь меня ни во что носом тыкать?

— Я не тыкаю, а спрашиваю.

— Спокойной ночи.

Неджет сквозь зубы пожелал ей приятных снов и забрался на диван через изножье. Нермин недовольно дернулась, натягивая на себя одеяло. Разделявшее их расстояние казалось ей слишком маленьким, потому что она все равно чувствовала смутное тепло и то иррациональное, на грани между настоящим впечатлением и интуицией, ощущение присутствия, которого ей так не хватало. Оно заставляло искать, хотеть еще, затихать, жадно ловя каждую смутную нотку, и от него было одновременно и приятно, и больно, и нервно, и спокойно. Это началось между ними давно, еще с того вечера, который, казалось, случился пару миллионов лет назад, так что никто не мог сказать, что там было на самом деле, но оно было. И никуда не делось, как бы Неджет ни старался сделать вид, что у него все под четким контролем.

Нермин прислушивалась к себе так внимательно, что не различила звука шагов и подскочила от испуга, когда на пороге раздался голос Асхата. Он извинился за то, что побеспокоил, и смущенно сказал, что если ночью будет холодно, можно будет включить обогреватель, и что Асель желает им спокойной ночи.

— У нее давление опять поднялось, легла отдыхать.

— Говорил тебе, не стоит нам сюда ехать, — сказал Неджет, пряча смущение за недовольством.

— Да у нее и без вас давление без конца скачет. Врачи в больницу хотят положить, а она отказывается, — понизив голос, сказал Асхат. — Может, ты ее уговорить попробуешь. Меня она не слушает.

Неджет ответил, что попробует. Асхат вышел было, но тут же вернулся, неся в протянутой руке какую-то смутно белевшую в полутьме бумагу.

— Вот, это Аселя нашла, когда вещи свои забирала из квартиры. Ваша фотография. В ее выпускном альбоме как-то затесалась.

Неджет забрал фото, посветил на него экраном своего телефона и протянул его Нермин. Она взглянула на картинку и перевела на Неджета удивленный взгляд. Они были сфотографированы вдвоем: стояли в обнимку на фоне вечного огня и счастливо улыбались в камеру.

— Когда это мы с тобой? — спросила она, хотя до того успела пообещать себе, что больше не скажет Неджету ни словечка. Он задумчиво хмыкнул.

— Ну, судя по всему, это явно весна и, кажется, День Победы. На обороте ничего нет. Мне тут лет двадцать, наверное. А ты еще совсем мелкая.

— Не такая уж я и мелкая, — возразила Нермин. — Если тебе двадцать, мне двенадцать уже было. Смотри, я даже накрашенная.

— Да уж. Слушай, а я и забыл, что такое когда-то было.

Нермин напрягла память: всплыло что-то смутное, далекое, полустертое. Кажется, отец повез их с Динкой в город гулять, и они случайно столкнулись с родственниками.

— А ведь хорошая фотка, — задумчиво проговорил Неджет. — Все еще хорошо, все счастливы. Вот бы туда вернуться, да?

— Да. Знала бы, что все так дерьмово повернется, там бы и осталась, — ответила Нермин, постаравшись вложить в свой тон как можно больше яда. Неджет снова ее проигнорировал. Она улеглась, свернулась клубком и решила во что бы то ни стало уснуть, не обращая больше внимания на то, что делает Неджет, пусть хоть по потолку бегает. Однако, когда позади раздался щелчок фотокамеры, все зароки снова были забыты.

— Ты что там делаешь? Я спать вообще-то хочу.

— Так спи. Я тебе мешаю, что ли?

— Чем ты там щелкаешь? Фоткаешь фотку эту?

— Ну сфоткал. Какая разница?

— Зачем она тебе?

— Тебе-то какое дело? Сфоткал и сфоткал. Я предпочитаю фотографии в цифре хранить, все у меня есть в основном, а эту я не помню. Ты же слышала, она у Асели была. Спи давай, а то орешь на весь дом.

— Это ты на весь дом щелкаешь. Надеюсь, выкладывать эту фотку тебе в голову не взбредет?

— Я эксгибиционизмом не страдаю, — съязвил Неджет. Нермин, хорошенько выматерив его про себя, все-таки уснула.

Проснувшись, она тоскливо вздохнула: было еще темно, и за окном не наблюдалось никаких проблесков утра. Видимо, ночь только доползла до середины. Поймать такси в такое время было почти нереально, а шариться по пустым улицам чревато неприятностями, но зато все крепко спят и никто не хватится, если потихоньку смыться. Нермин приподнялась на локте, оглянулась, пытаясь различить силуэт Неджета, но обнаружила, что его нет на месте — только смутно белела простыня. Она досадливо вздохнула и снова плюхнулась на подушку, решив, что Неджет, видимо, встал по нужде и скоро придет. Однако время шло, а его все не было, и в доме царила сонная тишина, которую слегка разбавлял храп Асхата. Нермин против собственной воли почувствовала неприятное волнение. Сортир был на улице, и кто его знает, вдруг Неджету по дороге поплохело, и он теперь валяется где-нибудь в капустных грядках без сознания. А ночи уже были холодными — недолго закоченеть если не насмерть, то до пневмонии точно. Нермин чертыхнулась и вылезла из постели. Нашарив на всякий случай на полу свою сумку, она пробралась через заслон из мешков, отбив-таки об один из них мизинец на ноге, и крадучись прошла мимо спальни Асхата и Асели. В кухне Неджета тоже не обнаружилось. Светившиеся жутковатой инопланетной зеленью часы показывали полчетвертого утра. «Самое воровское время», — вспомнила Нермин чью-то присказку. Входная дверь была закрыта, но не на замок. Нермин осторожно выскользнула на крыльцо и повела носом — со стороны огорода ветерок донес запах табачного дыма.

Пару минут Нермин простояла на крыльце в нерешительности, сжимая в руках сумку. Калитка была в двух шагах, и ее даже открывать не требовалось: можно было легко перешагнуть и затеряться в темноте. Снова. Раз и навсегда. Можно было — но Нермин не смогла свалить просто так, не попрощавшись. Неджет нашелся на скамейке под яблоней, которую она приметила накануне, когда Асхат на бегу показал им двор. Огонек сигареты то гас, то вспыхивал ярче, давая ей рассмотреть смутные очертания лица Неджета. Нермин подобралась поближе и замерла в нерешительности.

— Ну иди сюда, раз уж пришла. Сумка тебе зачем?

— Как ты в темноте что-то видишь?

— У меня зрение как у кошки. Ты на вопрос-то ответь. Опять смыться надумала?

— Тебе-то что? — хмыкнула Нермин, села на холодную влажную от росы скамейку и тоже достала сигареты.

— Просто интересно.

— Зачем ты приехал? Ну, с Асхатом.

— Тебе-то что? — повторил за ней Неджет надоедливым попугаем. Она не осталась в долгу:

— Просто интересно.

Неджет помолчал, потом показушно тяжело вздохнул.

— Хочешь разговоры разговаривать? Ладно, давай поговорим. Все равно уснуть не получается. Голова едет. Наверное, таки сотряс.

Нермин несмело протянула руку, коснулась его плеча.

— В больницу тебе надо. И на лице шрам останется походу.

— Вот только не надо этого делать, а? — зло сказал Неджет. Нермин едва удержалась от того, чтобы не въехать ему в то самое место, о шраме на котором только что беспокоилась.

— Не хочешь, не буду больше. Раз тебе противно.

— Да, мне противно, — сказал он и добавил, будто она могла его не понять: — До ужаса просто противно.

— Ну извини, — усмехнулась Нермин сквозь навернувшиеся слезы. — Зато теперь все по-честному. Только я все равно не понимаю, на какой хрен ты во все это ввязался? Из душевного благородства? Типа ты такой охуенный?

— Типа я бессовестная сволочь и моральный урод.

— Не догоняю что-то. Ты на уголовщину при плохом раскладе подписался, или до тебя до сих пор не дошло?

— Я и без тебя прекрасно знаю, на что я подписался и какие у меня расклады. Так что давай ты из себя юриста корчить не будешь?

— Я все еще ничего не понимаю.

— Да я тоже. Но я без тебя не могу, — выдохнул Неджет. Нермин застыла, не поверив ушам, а он продолжал бенефис: — Вот никак не могу. Хоть ты тресни. Так плохо, как будто все, конец света, самое плохое уже случилось. Такое чувство ужасное было… И ведь оправдалось оно, чувство это.

— Неджет, я все равно нихуяшеньки не понимаю. Ты можешь хоть раз нормально поговорить со мной, по-человечески?

— Что непонятного? Была у меня какая-никакая жизнь, хоть хреновая, но как-то терпел, а ты взяла и все одним движением доломала. У меня по всем фронтам полный трындец, с работой жопа, с семьей рассорился. Отца нахуй послал, мать звонит, я сбрасываю, с Адилем разругались вообще в горох, сказал, руки мне больше никогда не подаст. Не нужен я ему такой, если я с тобой буду, понимаешь? Стыдно ему, позорно.

— Горе-то какое, — сказала Нермин, потому что не знала, что ответить на этот поток нытья. Неджет немедленно взбесился — она почувствовала, как его злость окатила ее волной еще до того, как он снова заговорил.

— Да, вот так. Для меня это горе. Это тебе на родителей плевать с высокой колокольни, и на остальных тоже, а у меня нормальная семья была, пока не связался с тобой.

— То-то ты на них жаловался все время, как они тебе житья не дают.

— Они меня любят, в отличие от тебя.

— Так любят, что аж нахуй тебя послали и мозги выносят из-за того, что ты со мной связался?

— Они как лучше хотели.

— Ну раз ты мамкин-папкин сынок в почти тридцать годиков, так и вали к ним тогда. Что ты сейчас торчишь здесь? Разбуди Асхата, или такси вызови, и поезжай, тебя там ждут и с распростертыми объятьями примут.

— Нет. Я все уже решил, — сказал Неджет с какой-то странной мрачной торжественностью, как будто собирался нырнуть вниз головой в омут. Нермин невольно поежилась: было темно, холодно и страшно, и гонящий непонятную пургу псих под боком никак не способствовал успокоению. Ночь надвинулась стеной, рухнула на голову тучами и редкими звездами, плавающими в их черных брюхах, хлынула в уши шелестами и шепотами.

— Может, домой пойдем, а? — пробормотала Нермин, испуганно глядя на метавшиеся над их с Неджетом головами ветви яблони.

— Нету у нас с тобой дома, — горько сказал Неджет. — И никого больше нету. Или у тебя хорошо все? Может, я зря гоню, и ты с родителями после всего этого помирилась, и они тебя сейчас опять ищут?

— Да уж, помирилась. Может, ищут, конечно. Я материно золото забрала.

— Украла что ли?

— Ага. Теперь и меня посадят. С них станется.

— Кто же мне тогда будет передачки носить? — развеселился Неджет. Нермин поморщилась.

— Завязывай, а. Мне и так страшно.

— И мне страшно. Квартиры больше нет, машины нет, денег тоже. Все, что было, отцу в первый же день перевел, чтоб мозги не компостировал мне с этой учебой, чтоб ее, и с остальным. И один хрен должен, как земля колхозу. Зарплату то что дали, это было за неполный месяц, и урезали еще. Хватит только на времянку или на общагу с тараканами и на бичпакеты, пока другую работу не найду. А если не найду быстро, то в ночлежке спать придется или… Или я не знаю, что. Так-то полно работы, но платят мало.

— Ты зачем мне все это говоришь сейчас? Я у тебя денег что ли прошу или как-то навязываюсь? Тебя если вдруг совесть за что-то мучает, то очень зря. Успокойся и забудь про меня, я как-нибудь сама разберусь. Денег немного есть, руки-ноги есть, работы сам говоришь, что полно.

— То есть ты уже все для себя решила?

— А что я должна была делать? Тебя нет, ты пропал куда-то, у меня дома сам знаешь что. Отец меня так отколотил, я думала, убьет нахрен, — сказала Нермин с нервным смешком.

— Подожди, он тебя бил? — недоверчиво переспросил Неджет.

— А что тебя удивляет? Оба били, и отец, и мать.

— Слушай, я не понял. Он нам сказал, что вы все мирно решили, что это я мудак, извращенец, педофил, уебок и так далее.

— Я не поняла, мне что, тебе доказывать это как-то надо? Извини, синяки сошли уже, а мать как-то умудряется без следов меня колотить. Но можешь к гинекологу сходить. Меня туда таскали, чтобы убедиться, что я точно не беременная и не пробитая. Спасибо твоей мамаше, чтоб она провалилась нахуй.

— Не надо так, пожалуйста, — просительно сказал Неджет. — Мама не хотела ничего плохого.

— Ну да, конечно.

— Нермин, она просто спросила. Остальное твои родители себе сами надумали. И как бы поход к врачу это не так страшно, как побои.

— Что бы ты знал еще, а?

— Я не понял, а что, там что-то из ряда вон выходящее было?

— Я не собираюсь с тобой это обсуждать.

— К врачу сводили, пиздец трагедия.

— Это у тебя пиздец трагедия, что мамка с папкой наругали и пальчиком погрозили.

Они оба замолчали и, как по команде, отодвинулись друг от друга, рассевшись по краям скамейки, как воробьи на проводе. Нермин бесилась так, что сотрясавший ее озноб растаял, сменившись волнами горячечного жара. Ей казалось, что слова Неджета путаются у нее в голове звеньями тонкой, но крепкой цепочки, насмерть перематывая и скручивая все, что там еще осталось после домашнего заточения. Она уже несколько раз пожалела, что не сбежала, пока была возможность, — сама понимая, что это не всерьез, что никуда бы она не делась, потому что духу бы не хватило, но все равно думать вот так было приятно.

— Значит, такой я тебе уже не нужен, да? — заговорил Неджет после паузы.

— Какой — такой? — недоуменно спросила Нермин, которой мучительно захотелось взять и встряхнуть его, как заевший магнитофон.

— Ну как какой. Вот такой. Нищеброд без квартиры и машины и без перспектив. Так с тачками и протолкаюсь до пенсии, а там буду с хлеба на воду перебиваться. Не, ты все правильно делаешь, с одной стороны. Я тебя понимаю. Конечно, нормально было кататься со мной и зависать у меня, а как всего этого не стало, так меня можно лесом-полем послать. В городе получше найдешь, да, такая логика?

— Ты что, дебил? — вскрикнула Нермин, окончательно потеряв терпение. — Ты если погань мне эту всю повторить решил, так я и без тебя уже наизусть выучила. Давай, залезь в Одноклассники и накатай пару статусов про то, какая я тварь. Или письмо на стене подъездной напиши. Может, тебе не с Асхатом, а с Ромой скентоваться надо было?

Неджет промолчал, завис на минуту, а потом вдруг огорошил ее предложением.

— Выходи за меня.

Нермин недоуменно воззрилась на него, забыв, что кругом темень, и различить выражение его лица не получится при всем желании.

— Что ты сказал?

— Что слышала. Давай, соглашайся. Все равно я тебя никуда не отпущу. Не смогу просто. Завтра же заявление подадим. С утра пораньше Асхат на работу в город соберется, и мы с ним. Да, жить будем хреново и жрать бичпакеты, да, ни платьев, ни гостей не будет. Вообще, короче, нихера не будет. Твой батя будет меня искать, чтобы прибить, мои родители дружно по скорой уедут, Адиль с Айшой телефон оборвут, но это фигня. Проживем сами как-нибудь. Мы же семьей будем, да? Как положено, по-настоящему. Ну, хотя бы пару-тройку месяцев. Потом тебе все осточертеет, ты скажешь, что это была ошибка, что я тебе такой не нужен и должен был головой думать, потому что тебе восемнадцать, а мне скоро двадцать семь, и я поумнеть уже должен был. И уйдешь от меня к другому, с кем повеселее и у кого потеплее. А я тогда сопьюсь.

Нермин жалобно застонала и сжала ладонями виски.

— Господи, Неджет, кто тебе всю эту пургу в уши залил, а? Ну что ты такое несешь? И какая, нахрен, свадьба? Ты не видел, что про меня там пишут и говорят? На кой черт тебе такая жена, если ты не угораешь надо мной, конечно? Ты же не простишь мне этого никогда и до конца дней припоминать будешь.

— Буду, конечно. И ревновать буду. Постоянно. А ты мне не простишь, что я тебя бросил, и тоже будешь все время про это помнить. И Аселю не простишь.

— Кстати. Да. Точно. Что с Асель?

— А что с Асель?

— Это я тебя спрашиваю.

— Ну вот, ты уже начинаешь. А дальше что будет?

— Как же ты меня уже задолбал, — выдохнула Нермин, собирая остатки терпения. — Давай лучше тему сменим? А то я честно за себя не ручаюсь. Расскажи мне лучше, где ты был и как вы с Асхатом узнали, что меня Рома хочет забрать.

Неджет прикурил еще одну сигарету, сделал несколько затяжек и заговорил спокойнее:

— Ладно, хорошо. Давай попробую все в кучу собрать. Когда тебя забрали, я решил, что оно и к лучшему. Не сразу, конечно, поговорили там с моими, с твоим отцом. Ну ты понимаешь. Ахмет сказал, что с тобой все нормально, что ты все понимаешь типа и согласна, что не надо нам с тобой вместе быть. Я хотел с тобой все это обговорить, но мне, естественно, не дали. Сказали, если ты захочешь, сама позвонишь мне или напишешь. А ты молчала.

— Ага. Позвонить или написать я с лопаты должна была? Ты же мой сотовый расхерачил, а больше мне не дали. Вот только мать расщедрилась на старый без симки.

— Мне уже потом Асхат сказал, что ты без телефона, к компу тайком подбираешься и из дома выйти не можешь, — сказал Неджет виновато. — Но мне-то откуда было это знать? Я подумал, что все, обидно, досадно, ну ладно, и поехал, куда с отцом договорились, работать думал. Там платили хорошо, и цены на жилье не такие конские…

— Чего? Подожди, то есть ты реально просто взял и съебался из поселка, потому что тебе папа с мамой сказали, что я сама должна первая тебе позвонить? — изумилась Нермин в который раз за этот мучительный разговор.

— По твоей логике получается, что так. Но зачем ты все перекручиваешь?

— Копец, Неджет, я такого от тебя не ожидала. То есть я понимаю, конечно, что ты для себя все еще там на озере решил, а родня прибавила, и все такое. Но блин, я думала, ты хоть попытаешься что-то сделать.

— Послушай, я знаю, что ты про меня думаешь. Но я хотел, чтоб ты без меня пожила, чтоб подумать могла. Да, убедили меня, что так правильнее будет, но я же как лучше хотел… И я сразу же назад собрался, как только смог. Как только вся эта хрень началась, и Асхат мне сказал, что у тебя такое. Ты понимаешь, я же уехал, номер сменил, чтоб уж наверняка, в Одноклассники не заходил, а потом мне Адиль написал странно как-то. Спрашивать начал, что да как, не барахлит ли инет, не видел ли фото чье-то там в Одноклассниках, и так далее. До меня доходить стало, что что-то не так, я в Одноклассники зашел и обалдел. Аселя мне написала тут же, что проблем у тебя выше крыши. Я сразу хотел ехать, но не получилось. Да, вот такой я мудак. Но ты же должна понимать, что это все просто так не делается. У меня контракт подписан был, и так штрафанули нехило за то, что я свалил.

— Бедняжка, какая потеря.

— Большая потеря, Нермин. А для меня так огромная.

— Так вали обратно на свою работу, что ты мне-то про это вещаешь?

— Не могу я обратно. Не возьмут уже. И на любую другую с такой рожей тоже в ближайшее время не возьмут. Придется ждать, пока синяки сойдут. Сейчас еще ничего, а завтра все распухнет и заплывет, буду красавец.

— Тебя только это волнует?

— Меня волнует, где мы с тобой будем жить и что есть. Не можем же мы еще месяц тут кантоваться, пока я дела свои в порядок привожу. Но мы не об этом сейчас. Когда удалось уехать, я сразу Асхату позвонил. Сам в шоке, конечно, но больше мне идти было некуда. К своим это сразу пиздец, так же, как тебя, посадили бы дома. Ну приехал, порешали, что и как делать. Стали выяснять, где ты, что ты, через знакомых дошло, что так дома и сидишь, никуда не выходишь. Я думал ехать к тебе, с матерью твоей как-то общаться, чтоб дала с тобой поговорить, но это риск был. Она могла сразу Ахмету брякнуть или моим. Батя твой на меня злой как собака. Ну я его понимаю, конечно. Так, о чем я? Короче, мы тут недавно сидели и думали, как быть, и тут мне в друзья постучался этот товарищ, Саня Петренко который.

— Саня? — уточнила Нермин, вспомнив пьяную красную рожу на заднем сидении Мерседеса.

— Ну да. Еще один бывший твой, как я понимаю. В общем, его не то совесть замучила, не то очканул просто. Я за второй вариант, конечно, но не суть. Он и рассказал, что все это дело начал этот мудень, которому я уже давно собирался навалять, но не навалял. Ему, видите ли, на место тебя поставить хотелось. Он придумал в город тебя отвезти и… Сама понимаешь, в общем, что тебя там ждало. Не знаю, по серьезке он такая тварь или просто напугать хотел, но Саня во всем этом участвовать не захотел и слил это дело мне. И что в подъезде у тебя творили, что попало, и что профилей в Одноклассниках с разных номеров завели чуть не пятнадцать штук, и что Рома этот к тебе домой подвалил, и твоя мать его пустила. Короче, в назначенное время мы были в назначенном месте, а так как пойти мне больше некуда, я тебя сюда и привез. Извини, конечно, вряд ли тебе все это приятно, но выбора особого не было. Вот, собственно, и все. Что дальше будет, я вообще без понятия. Одно знаю точно: мне надо, чтоб ты со мной была. И похер вообще на все. Так ты согласна, а? Сама же просила меня на озере, женись на мне, давай вместе жить, люблю. Или разлюбила уже?

— Дурак ты, — сказала Нермин со вздохом. Сердце у нее колотилось истерически-радостно, а голова кружилась так, что ей казалось, что еще минута, и она полетит кувырком со скамейки, и весь мир полетит вместе с ней. — Конченый причем. Другие просто дураки, а ты… Правильно Адиль тогда про тебя сказал: дебил ты клинический.

— Так ты согласна? — настаивал Неджет. Нермин замолчала, набираясь решимости, а потом выдохнула свое тихое, тщательно мысленно отрепетированное и давно заготовленное «да».

Дни полетели — беззаботные, жизнерадостные и солнечно-легкие, как связка воздушных шариков в синем летнем небе. Повод для этого был только один, зато такой огромный, что с лихвой перекрывал для Нермин всякие там пустяки. После избиения Ромы визг в интернетах возобновился с новой силой? Фигня, пусть трындят. Это ж люди — им скучно живется, хлебом не корми, дай нагадить ближнему и пошариться в чужих трусах грязными трясущимися ручонками. Мать с отцом оборвали Неджету телефон за компанию с его родителями и чуть не всеми родственниками? Ерунда, всех особо настойчивых в черный список, да и кнопка регулировки звука не зря придумана, а сообщения можно просто не читать. Будущий подневольный свекр передал привет и сказал, что сыночка женится на племяннице только через штабель родительских трупов? Ничего, сейчас уже не старые времена, папашиного-мамашиного благословения не требуется и по спине за самоуправство не отходят. Денег нет и жить негде? Тоже не так уж важно. Неджет настаивал на том, чтобы съехать от гостеприимных хозяев как можно скорее, но хозяева категорически воспротивились. Не то боялись, что Ромины дружки нападут на след сбежавшего обидчика и набьют морду посерьезнее, не то того, что, оставшись наедине и без присмотра, влюбленные первым делом поубивают друг друга в какой-нибудь пустяковой ссоре, не то компания их радовала — так или иначе, после долгих уговоров подождать хотя бы исчезновения синяков Неджет милостиво согласился.

Нермин все больше помалкивала, позволяя себе лишь красноречивые умоляющие взгляды. После того, как Асхат все же свозил их в самый настоящий городской ЗАГС и они подали заявление, упорно игнорируя недоуменные взгляды сотрудниц, она вообще боялась лишний раз открывать рот, чтобы Неджет ненароком не передумал. Слишком страшно ей было взять и потерять свое с таким трудом выцарапанное и еще хлипенько-прозрачненькое счастье, слишком не верилось в то, что у нее все случится вот так, как в сказке. И пофигу, что у прекрасного принца все-таки сотрясение, которое пришлось лечить у платного врача на деньги Асхата, фингал на полфизиономии и никакого намека на белого — да вообще хоть какого-нибудь — коня.

Неджет жутко изводился из-за своих жизненных перспектив, и от этого спокойствия у Нермин не прибавлялось. Если днями с ним можно было сладить, потому что он помогал Асель по дому, то вечерами наступало время нервотрепки. Асхат и Асель после ужина почти сразу ложились спать, а Неджет садился за поиски работы, и к полуночи, когда эти поиски заканчивались, у Нермин начинали дергаться оба глаза. Графики были ужасные, зарплаты копеечные, отзывы об организациях отвратительные, и на весь огромный город вакансий было не так уж много — не из чего выбирать. Заканчивалось все обычно тем, что Неджет, зевая, откладывал телефон и решал, что пойдет работать в супермаркет грузчиком, а подрабатывать будет дворником и таксистом — ниже падать уже некуда, зато не придется голодать.

Дело немного осложняло еще и то, что расстановка сил, кое-как достигнутая после памятного утра в тогда еще принадлежавшей Неджету квартире, оказалась внезапно нарушена. Изощренное издевательство, которое оказалось на выходе тщательно загримированным предложением руки и сердца, закончилось трепетно-нежными — и насквозь промерзшими от ветра и ночной сырости — поцелуями, поцелуи перетекли в крепкие объятья, а объятья, в свою очередь, в шпионски-тихое чаепитие под одеялом. После этого грустно-романтичного огрызка ночи и Нермин, и Неджет как по команде сделались застенчивыми и робкими влюбленными, а их в общем-то довольно близкие отношения стали еще ближе — и одновременно катастрофически откатились назад, в самое начало конфетно-букетного периода. Они спали в одной постели, свернувшись по-кошачьи невероятным клубком, ели, касаясь друг друга локтями и коленками, и проводили вместе чуть не каждую минуту, но отчаянно краснели и старательно прятали глаза под недоуменными взглядами окончательно сбитых с толку Асхата и Асель. Никаким сексом и околопостельными шалостями, разумеется, теперь не пахло. Нермин не прикасалась к Неджету иначе, чем с желанием согреть и утешить, и он отвечал ей тем же — слишком растрепаны и вымотаны были у обоих нервы. От этого недоговоренностей и внезапных срывов на обиды и резкости изрядно прибавилось, но Нермин не хотела ничего менять. Она боялась из-за спешки потерять ощущение чего-то эфемерно тонкого, чистого и счастливого, которое заполняло грудь до приятной боли. А еще слишком свежими были обиды и воспоминания, которые и хотелось бы стереть к чертям собачьим чем-нибудь вроде Доместоса, да не получалось. Если бы Неджет выразил желание сблизиться, Нермин, разумеется, не стала бы отказывать, но он однажды заявил, что все непристойности только после свадьбы, и она была ему благодарна за эту чуткость. И за то, что смогла, наконец, эту самую чуткость заметить, а вместе с ней и заботу, и терпение, и желание защитить во что бы то ни стало.

Конечно, Неджет ничуть не прекратил быть психованным придирой, всюду сующим свой нос и выдающим ехидные комментарии к каждому ее чиху, но теперь для Нермин даже желание отколотить его за очередную порцию мозгоклюйства было овеяно романтическим флером. Сам Неджет тоже, видимо, хотел поставить между ними и блевотно-прозаичным миром заслон из чего-нибудь розового и в сердечки, но, так как денег на букеты из сотни роз и праздные шатания по кафе и ресторанам не было, пришлось обходиться подручными средствами. Он надарил Нермин подарков с подписями в Одноклассниках, игнорируя ее вопли про то, что из-за этого ей с утроенной силой продолжат перемывать кости, написал в своем статусе, что собирается жениться, и получил шквал сообщений от родни и бывших друзей — первые бились в истерике, а вторые слали виртуальные подарочки. Рустам даже написал комментарий, что очень рад, потому что Неджет с Нермин прекрасная пара, и в качестве подарка обещнулся организовать им на сутки самый крутой домик и бутылку хорошего шампанского. Однако Неджету и этого показалось мало: однажды ночью, пока Нермин спала, он выложил их фотографии: свежесделанные, где оба были сияюще-радостные, хоть и задолбанные, и ту, что нашла Асель. Утром Нермин украдкой сунула нос в экран его телефона и обалдела. Под красовавшимися на странице фотографиями, несмотря на то, что эта самая страница у Неджета была закрытой, оказалась куча комментариев. Прочесть их Неджет, разумеется, не позволил и демонстративно поставил на свой телефон пароль, но, как Нермин ни ругалась, фотографии удалять отказался. Сказал, пусть все видят, что они счастливы и наплевать с высокой колокольни хотели на то, что о них болтают. Нермин обиделась так, что не разговаривала с Неджетом до следующего утра, однако его демонстративно-показушная выходка оказалась им обоим на руку.

Через две с небольшим недели после окончательного объяснения Неджет, нервный и взволнованный, сообщил Нермин, что с часу на час приедет тот товарищ из сада, который обещался им помочь, и зовут его Кайрат Жанатович, и с ним надо разговаривать вежливо и ответить на вопросы, если ему вздумается что-то спрашивать. Нермин перепугалась так, что сама удивилась: сердце колотилось чуть не в горле, в висках стучало, а руки стали противно-холодными. Будто приехать должен был не какой-то, в общем-то, посторонний и неопасный мужик, а как минимум отец с ремнем наперевес. Неджет настоял на том, чтобы Нермин поела, и, разумеется, за полчаса до визита гостя ее вывернуло наизнанку. Неджет был в ужасе, Асель решила, что Нермин заболела и перевернула кухню в поисках какой-нибудь подходящей таблетки, а сама героиня дня рыдала, отмывая над раковиной и без того опухшее лицо. В итоге Нермин отправили в постель. Она едва удержалась от того, чтобы не спрятаться под одеяло, когда Неджет переступил порог комнаты в сопровождении высокого мужика в форме и с погонами, в котором едва узнавался тот самый разбитной чувак, который любил красивых девушек и съездил даже в Америку. Впрочем, испуг оказался напрасным. Кайрат Жанатович не то был растроган бледным до синевы видом Нермин, не то просто сам по себе был добрым и общительным, но нелегкий по сути разговор оказался простым и спокойным по форме.

Сначала гость коротко объяснил, что пострадавший, разумеется, заявил на Неджета в полицию и упорно настаивал на том, что тот чуть ли не бандюга-рецидивист, а Адиль, который вмешался, хотя его не просили, только ухудшил ситуацию. К делу подключились городские родственнички Ромы, и Неджету светили нехилые проблемы — разумеется, если сидеть сложа руки и ничего не делать. Хорошенько растревожив Нермин, гость принялся за расспросы. Спрашивал он осторожно и вежливо, но она поняла, что он в курсе всей ситуации, и скрывать ничего не стала. Рассказала, что начала встречаться с Ромой, но ничего ему не обещала и виделась всего-то пару раз, что он почти сразу же выложил ее фото, которые она послала ему в личной переписке, что он устроил ей темную, а потом пришел ставить условия, и что, если бы не Неджет, вполне возможно, заявление пришлось бы писать уже ей. Кайрат Жанатович вежливо покивал, записал что-то, спросил, как отреагировали на происходящее родители Нермин, поинтересовался, как она себя чувствовала, когда про нее писали всякие гадости в интернете и гадили у нее в подъезде и, сказав напоследок пару вежливых слов утешения, распрощался. Неджет вышел следом за ним, и они долго еще разговаривали во дворе, но Нермин, разумеется, не могла расслышать ни слова.

Вечером того же дня в гости заявился Адиль. Нермин крутилась в огороде, обирая переспелую малину, пока Асхат размечал места для нового забора, а Неджет раздавал ему указания. Полицейская машина вывернула из-за поворота, и Нермин решила было, что это приехали арестовывать Неджета, однако из нее выбрался донельзя смущенный и замученный Адиль. Он подошел к калитке и поздоровался, но ему никто не ответил. Асхат смерил его неожиданно сердитым взглядом и ушел в дом, а следом Неджет загнал туда же Нермин. Они столпились в кухне, где на них накинулась с расспросами Асель, а Адиль так и стоял столбом у калитки и тоскливо смотрел на дом. Наконец, Асель сказала, что так не делается, и потребовала, чтобы Неджет пошел и поговорил с братом по-человечески. Неджет тут же вскинулся, но в разговор вмешался Асхат и попросил, чтобы Неджет не спорил попусту. Тому ничего не оставалось, как подчиниться — тем более что Нермин видела, что ему самому хочется выйти. Когда за Неджетом закрылась дверь, Асхат тяжко вздохнул и ушел в комнату, а Асель встала у окна.

— Ну что там? — спросила Нермин, не сдержав любопытства. Самой смотреть ей было неудобно: тогда пришлось бы подойти совсем близко к Асель, а она все еще не могла побороть смущение и инстинктивное желание держаться подальше от бывшей соперницы. Асель покачала головой.

— Разговаривают вроде. Тяжело ему, сама понимаешь.

— Тяжело? Этому-то мудаку и стукачу? — фыркнула Нермин. Асель перевела на нее странно печальный взгляд.

— Я не про Адиля. Ты же понимаешь, зачем он приехал. И так и будет приезжать, а мама будет звонить, а папа…

— Позвонят и отстанут, — отрезала Нермин сердито. Она, разумеется, понимала, к чему клонит Асель, и противопоставить этой неприятной истине ей было нечего, но ей было слишком страшно и горько, чтобы смириться с неизбежным.

— Он очень к ним привязан, сама знаешь. Всегда так было. Сейчас он, конечно, ради тебя всех подальше послал…

— Думаешь, через полгодика кинет меня и домой к папке с мамкой сбежит?

— Нет, не думаю. Но ты же не можешь не понимать, что ему от этого плохо. И им тоже.

— Они сами виноваты. А он… Я его за яйца не держу, хочет, пусть валит домой и живет там счастливо с родителями.

Асель вздохнула и отлипла от окна.

— Он домой идет. Смотри только не ляпни ничего про Адиля. На скандал нарвешься.

Ответить Нермин не успела: Неджет промелькнул в окне, зашел в дом и поставил чайник.

— А Асхат где? Спать что ли лег? Скажи ему, пусть чай пить идет.

— Что брат твой, уехал?

— Ага. Послал его подальше, — ответил Неджет с такой вымученной безмятежностью, что Нермин стало дурно.

За ужином времени как следует поразмыслить у нее не было. Неджет рассказал, что выложенные в Одноклассники фото разлетелись по всем родственникам и друзьям и, разумеется, от них перетекли к их друзьям и знакомым, там что теперь их тоже обсуждал весь поселок. Об этом, собственно, и приезжал поговорить Адиль — а еще о том, что полковник Ембергенов общался с Ромой и его семейкой и показал им кое-какие скрины с Роминого телефона, но про это Неджет не стал вдаваться в подробности. Куда важнее для него было то, что поселковый люд, увидев фотографии, с какого-то перепуга связал старую с новыми. Нашлись те, кто вообразил, что запретный роман Неджета и Нермин тянется чуть не со школы. Адиль сказал, что сплетен насочиняли на целый сериал. Вспомнили, как Неджет с отцом приезжали в школу и забирали оттуда Нермин — хотя на самом деле забирали нахулиганившего Адиля, а ее просто подкинули до дома, — как Роза говорила всем о том, какая Нермин умница и как хорошо учится, как их с матерью звали на все семейные праздники даже после побега отца из семьи. После этого мнения в поселке разделились и начался новый нескончаемый многоэтажный срач. Кто-то говорил, что Неджет и Нермин сраные извращенцы и кровосмесители, кто-то — что Нермин потаскуха, разбившая несчастному любовнику и без того разбитое сердце, кто-то — что они Ромео и Джульетта, а виноваты во всем родственники, которые заставили Неджета жениться на Асель, потому что Нермин пришлась им не ко двору. Нермин краснела и бледнела, слушая рассказ Неджета, а Асхат и Асель то ужасались, то хохотали хором. Кончилось все тем, что Асель, не обращая внимания на протесты Нермин, взяла и написала в своем статусе, что для истинной любви нет преград, и что она сожалеет, что Неджету пришлось жениться на ней по указке родителей, но зато теперь все счастливы.

Нермин не спала толком несколько ночей, обдумывая то, что сказала ей Асель и то, что она видела в глазах, в мимике, в движениях Неджета — даже слышала в дыхании, когда он упоминал посланных куда подальше родственников. Было горько и страшно, а привязанность Неджета к семье вызывала смесь ревнивой злости с отчаянием, но чем дальше, тем сильнее в душе Нермин крепла решимость последний раз посамовольничать и поступить Неджету наперекор — ради его же собственного блага. Выбрав момент, Нермин застала Асель в одиночестве и изложила свою просьбу. Та, подумав, согласилась и через несколько дней, когда Асхат повез Неджета в город к вызвавшему его тому самому полковнику Кайрату Ембергенову, сделала нужный звонок. Нермин, у которой от страха тряслись руки, ушла ждать очередного визитера на скамейку под яблоню и выкурила чуть не полпачки сигарет в ожидании его приезда. Мурат появился минут через сорок — Адиль привез его на своей гражданской машине и остался ждать у калитки. Нермин вышла навстречу и кивнула в сторону скамейки, так и не решившись поздороваться. Тем более что ей скорее хотелось пожелать будущему свекру провалиться, а не здравствовать. Несколько минут они молча пялились друг на друга, потом Мурат, вытерев платком вспотевший лоб, заговорил:

— А я-то гадал, где вы живете. Адиль так и не сказал. Думал, в городе что-то сняли.

Нермин угукнула в ответ — она была занята тем, что от всей души жалела о том, что решилась на эту встречу. Не дождавшись от нее ничего вразумительного, Мурат перешел к делу:

— Наворотила ты дел, дочка. Целую гору наворотила. Весь поселок на ушах стоял, а теперь снова стоит, а виноват в этом, оказывается, я. Тоже мне, нашлись защитники. Детская любовь, не такие уж и родственники. Шекспира даже приплели. Кто из вас это придумал?

— Никто ничего не придумывал, — огрызнулась Нермин. — Случайно так вышло. Неджет фото выложил, а остальные уже подхватили…

— Да уж. Неджет вечно натворит, не думая головой, а я потом расхлебывай. Мне из Алматы уже звонят, ругаются, как же так, Мурат, ты сыну враг, что ли. Девочку довел, говорят. Это я, то есть, тебя довел и в твоих проступках виноват, понимаешь, что выходит?

— А вы не виноваты? — стойко выдержав направленный ей в лицо взгляд, спросила Нермин. — Если б вы не полезли, у нас бы все хорошо было. Ну, поссорились бы, помирились, как всегда. Я понимаю, что вы сыну не такую невесту хотели, что я родня вам и так далее. Но вы же сами понимаете, что от этого всем только хуже стало. Мы бы с ним в город уехали, где нас никто не знает, и жили бы…

— В городе вас точно так же, как здесь, все знали бы. Что ты как маленькая? Ночами убегать и по кабакам шататься — это мы умеем, а подумать нет? Что город, что поселок, те же люди, у всех родня.

— Значит, на другой конец страны бы убрались от вас подальше.

— Ну оно уже по-твоему вышло. Жена звонит сыну — он трубку не берет, меня послал подальше. Ты, говорит, не отец, а старый гондон.

Нермин, которую и без того колотило нервной дрожью, едва сдержалась, чтоб не начать истерически ржать. Мурат продолжал:

— Ты в курсе, что родственники этого парня, который травлю тебе устроил, согласны на примирение, но только если им денег заплатят? Зубы ему вставлять, машину чинить…

— Какие им деньги? — ужаснулась Нермин. — Какие? Мы же телефон его отдали, показали все…

— Это отдельную канитель разводить надо. Тебе нужно оно? Рты людям все равно не заткнешь, да и сама ты в этом… В общем, поучаствовала. В суд пойдем даже, найдете денег на хорошего юриста. Допустим, что найдете. Придете, скажете, вот, честь, достоинство и все такое. А парень этот фотографии твои покажет, и что дальше? Скажет, он сам лично про тебя гадостей не писал, в подъезде тебе не гадил. Друзья все делали и другие люди. Каждого, кто высказался, будешь в суд таскать?

— А что, по-вашему, делать надо?

Мурат помолчал, оглядел огород, перевел взгляд на дом.

— Мало у них места, конечно… Где вы там все помещаетесь? У них ребенок появится, им сейчас спокойствие нужно, а не ваши проблемы решать. Врача хорошего ей, а то Айша говорит, болеет она, а толком здесь не лечат. У меня жена друга в городском лучшем роддоме работает, я бы поговорил с ней… Денег за сына дали бы, чтоб претензий к нему не было больше ни у кого. Адиль сказал, сотрясение у него сильное и нервы ни к черту. Он и так у нас сколько лечился, ты же, наверное, знаешь, раз невеста. Выдержит, думаешь, суды да походы по отделениям?

— К чему вы это все? Условия поставить готовитесь?

— Зачем же, — усмехнулся Мурат. — У меня условий нет, я только хочу, чтоб сын домой вернулся. Матери скорую чуть ни через день вызывают, Айша плачет, со мной разговаривать не хочет, Адиль психует постоянно. Всем я стал плохой, всех обидел, всем не угодил. Еще и люди теперь ни за что осуждать начали…

— Вы знаете, — сердито перебила Нермин, — а я вот сейчас поняла, в кого Неджет такой уродился.

Мурат, сделав вид, что не слышал ее, продолжал:

— Вам же какую-никакую свадьбу-то надо сыграть. Или так и распишетесь? Не по-людски это, так не делается. Ты вот, наверное, платье красивое хочешь? А жить где будете? Я вчера с однокурсником разговаривал, он так инженером и остался работать в городе. У него знакомые строят микрорайон. Дома замечательные, кирпичные, озеленение будет, детские площадки. Квартиры, конечно, очень дорогие, но нам скидку большую сделают, если в ближайшее время договор заключим и предоплату внесем. Вы же хотели в город переехать?

— Не пойму я вас. Вы типа согласны, чтоб Неджет на мне женился?

— Типа меня никто не спрашивал.

— А про свадьбы и квартиры зачем заворачиваете?

— Ну как же. Ты теперь член семьи, сыну моему жена, почему я не могу с тобой поговорить о таких вещах, если Неджет со мной не разговаривает?

— Даже если вдруг я попытаюсь, — запинаясь, сказала Нермин, — вы же знаете, какой он. Не послушает он меня. А если послушает, вы потом всю жизнь нас доставать будете.

— А это уже твое дело. Решай. И поговори с ним как следует, — ответил Мурат, встал со скамейки и зашагал к калитке. — Уговоришь — сразу же квартиру поедем смотреть. Я уже выбрал хорошую, угловую, окна во двор выходят. Двушка. А не послушает он тебя — значит, будете оба работать и материальный ущерб Роману этому твоему выплачивать. Ты в курсе, сколько протезирование сейчас стоит?

Нермин, матерясь шепотом, побрела к дому, где на крыльце ее ждала встревоженная Асель.

Примечание к части

В общем и целом работа закончена, но я решила добавить небольшой обзорный эпилог. Большое спасибо всем, кто читал, делился впечатлениями и проживал эту историю вместе со мной и героями.

Нермин, недовольно закусив губу, просматривала сообщения в вотсапе — почти двести штук. Увидев цифру, она сперва по привычке запаниковала: после памятных событий с Ромой обилие сообщений, чьи бы они ни были, заставляло ее ежиться от дурного предчувствия. Однако все оказалось просто и прозаично: у Динкиного сынишки снова случились колики, и он голосил всю ночь напролет, а Серега свалил в город на смену и предусмотрительно выключил телефон. Динка строчила сообщение за сообщением, но не в личку Асель, а в их созданную на троих беседу — не то ошибившись впопыхах, не то желая еще раз показать Нермин, что ее ждет, вздумай она родить Неджету наследника. Асель утешала Динку, как могла, параллельно пытаясь укачать дочь, у которой полезли первые зубы. Пробежав глазами оставшиеся сообщения, Нермин отложила телефон и, почуяв запах горелого, метнулась в кухню. На этот раз ее опасения оправдались: зажарка, забытая в большой сковороде, благополучно дотлела до состояния первоклассного угля. Чертыхнувшись, Нермин отключила газ, сцапала сковороду прихваткой и сунула ее под струю воды. Вверх долбануло столбом пара, сковородка разразилась гневным шипением, а незаметно подкравшаяся Айша зацокала голодной белкой, заставив Нермин подпрыгнуть от испуга.

— Ты чего, заикой меня решила оставить? — возмутилась она.

— Опять сожгла? И сковородку холодной водой… — протянула Айша, качая головой. — Нельзя же так, ну сколько тебе говорить. Антипригарное же покрытие.

— И что дальше? Надо было ждать, пока догорит? И вообще, если тебе так принципиально, спрячь эту сковороду под подушку и спи с ней.

— Повезло брату с женой, — насмешливо продолжала Айша. — Хозяюшка… В телефоне поди опять сидела? Детей нарожаешь, как смотреть за ними будешь? Маме привезешь и оставишь? Вас самих тут хватает.

— А когда твой муж моему пять косарей вернет? — не растерялась Нермин. — До первого числа занимали, до сих пор отдаете. Закрылась лавочка — не все Неджету на вас работать.

— Я сама с братом это все решу без твоих соплей, — разозлилась Айша.

Нермин благоразумно не ответила. Интуиция, навострившаяся за почти год совместной жизни с семейкой Неджета, не обманула. Из-за угла показалась свекровь, обмахивавшаяся вафельным полотенцем.

— Девочки, а что это у вас тут такое? Дыма сколько…

— А это невестка супчик варит Неджету. Хорошо, хоть не нам это есть, — поспешила выдать информацию Айша. Роза вопросительно посмотрела на Нермин, и та уже привычно сделала испуганно-виноватое лицо. Было немного стыдно, зато действовало безотказно. И в этот раз тоже.

— Ну и что теперь? Бывает. Дочка, оставь ты эту сковородку, я сама сейчас помою, или потом вместе со всей посудой… Иди лучше хлеб отнеси, зажарку мы сами доделаем. Айша, ты хлеб-то нарезала? Как еще нет? Отец уже за стол садится, а ты…

Получив тарелку с горой нарезанного хлеба, Нермин едва сдержалась от того, чтобы показать Айше язык. В чем-то Нермин, конечно, понимала Айшу и даже сочувствовала, но та слишком старалась затолкать ее в роль послушной келинки, чтобы это сочувствие могло получить сколько-нибудь ощутимую форму. А еще Айшу страшно бесило, что скоропостижно залетевшая Дина неждано-негаданно подружилась с Асель на спешно организованной свадьбе, где обе были подружками невесты. Теперь они проводили целые часы за увлеченным обсуждением цвета детских какашек, перемыванием костей мужьям и обменом быстрыми рецептами. Айше, у которой дети уже вышли из пеленочного возраста, в этой дружной компании места не было, или она сама старательно себя в этом убеждала, чтобы найти очередной повод прицепиться к Нермин. Поначалу Нермин это изрядно раздражало, но, изучив расстановку сил в доме, она научилась прятаться от придирок Айши за юбкой свекрови. Роза ее тоже бесила хлопотливостью и манерой совать нос во все дела, однако чем дальше, тем больше молчаливое раздражение уступало место иной эмоции, которую Нермин отказывалась называть настоящим именем даже про себя. Она почти искренне радовалась приготовленному с утра пораньше завтраку из трех блюд, почти искренне улыбалась, получая подарки, и иногда даже делала попытки сама изобразить что-то, похожее на шаг навстречу, но всякий раз старательно убеждала себя, что это только ради Неджета. Вторая мать была ей не нужна — первую-то едва спровадили подальше, и то для этого понадобился весь авторитет и апломб Мурата, который после пары сцен запретил ей приближаться к дому на пушечный выстрел. С тех пор Нермин о матери ничего толком не знала, кроме сплетен, которые иногда приносила Айша: то вроде бы мать сошлась обратно с отцом, то вроде бы у нее появился какой-то мужик, не то одноклассник, не то дружок детства, и теперь соседи воют, потому что они затеяли в квартире ремонт. Отец звонил время от времени, и Нермин обменивалась с ним дежурными фразами. Как дела, все хорошо, прекрасно, пока. Она, разумеется, не простила и прощать не собиралась, но, если расстаться с матерью было легко и просто, то при мысли о том, чтобы послать подальше отца, в груди начинало протестующе ныть. Неджет, который сперва настаивал на том, чтобы Нермин перестала отвечать на звонки родителя, тоже смирился и делал вид, что не замечает их общения.

Нермин тоже многого не замечала — за время их с Неджетом семейной жизни она освоила это умение в совершенстве. Поначалу сама мысль о том, чтобы смириться, сдаться и позволить многим вещам просто происходить, приводила ее в бешенство, но, когда отгремели первые постсвадебные ссоры, сменившись тягостным молчанием, Нермин волей-неволей пришлось наступить себе на горло. «Все это ради Неджета» — это стало ее мантрой, которую она повторяла за день пару сотен раз. А иногда мантра пригождалась и ночами, когда Адилю срочно надо было взять диск для плейстейшн в комнате брата, или Роза приходила узнать, не мучит ли сыночку бессонница.

Бессонница Неджета и правда мучила. Поначалу он казался Нермин совершенно таким же, как раньше, будто ничего и не было, или радостная предсвадебная суета смыла все дурное шумным потоком. Потом начались мелочи, на которые ей не хватило ума обратить внимание: разозлился из-за пустяка, лег спать позже обычного, почти не ел, потому что весь день пробегал. Вроде бы ничего особенного, но с каждым днем таких мелочей становилось все больше. В итоге, когда пришло время переезжать в купленную после долгих споров и криков квартиру, Нермин обнаружила, что Неджет не в состоянии заниматься переездом, потому что почти не встает с кровати, ничего не хочет, огрызается на каждый чих или вовсе целыми часами молчит. Он заболел и болел с переменным успехом долго — почти полгода. За эти полгода Нермин успела пожалеть, что вышла за него, целый миллион раз, и столько же раз сказать себе, что любит его и никого другого ей не надо. Ей казалось, Неджет читает ее мысли — каждую буковку, и запоминает, делая какие-то свои, несомненно неправильные, выводы, о которых молчит, как партизан под пыткой. От этого было больно и страшно, но она старалась быть спокойной и терпеливой, запретив себе думать о том, что будет завтра. Дождь заливал окна, смывая прилипшие к стеклу листья, потом их заметал снег, а дядя Мурат матерился во дворе, раскидывая его лопатой с дорожки. Потом снег вдруг исчез, растопленный бессовестно-ярким апрельским солнцем, и тогда Нермин поняла, что ей стало легче. Им обоим. О переезде никто больше не говорил, про квартиру все будто бы разом забыли, но Нермин надеялась, что и эта проблема однажды решится сама собой, если быть достаточно терпеливой. Тем более что ни Мурат, ни Роза ее специально не обижали, а Адиль и вовсе сделался настолько заботливым и болтливым, что начал ей надоедать.

С наступлением жары Нермин с Неджетом оборудовали себе логово в просторной летней кухне. Неджет вынес оттуда старые шкафы, наскоро переклеил обои и разрешил Нермин заказать мебель по своему вкусу. Она неделю провела, выбирая себе обстановку по каталогам, и вскоре у нее появилось какое-никакое, а все же собственное жилище, в которое ни Роза, ни Мурат не забредали без особого разрешения Неджета. Даже есть теперь получалось там, избавившись от торжественных семейных трапез. Нермин обычно помогала накрыть в столовой, потом забирала кастрюльку с отложенной для них с Неджетом едой и пряталась в своем убежище до следующего раза. Чаще всего она была одна, если, конечно, ее не отпускали в гости к Дине или Асель, которым надо было помогать с детьми. Неджет, едва немного поправился, потребовал, чтобы ему разрешили работать, и отец устроил его по блату к тому самому знакомому, что строил микрорайон в городе. Теперь он пропадал там с утра до позднего вечера, а в выходные назло родителям то начинал ремонт в доме, то перекрывал и без того целую крышу на гараже, то копал фундамент для курятника, каждый раз ехидно интересуясь у отца, сколько еще остался должен за помощь. Мурат психовал, наблюдая за тем, как Неджет громит надворные постройки и портит садовые насаждения, но сделать ничего не мог: Неджет каждый раз оказывался упрямее. Соседи, с которыми Нермин познакомилась и даже подружилась, делали ставки, через сколько Мурат выгонит сына из дому, но каждый раз ошибались: тот стоически терпел, даже несмотря на то, что сделанная Неджетом гаражная крыша протекла в первый же ливень.

На этот раз Нермин застала мужа в саду. Они с Адилем все-таки взялись копать для отца долгожданную канаву под новый водопровод — работали с раннего утра до полудня, потом делали перерыв на поспать и снова брались за лопаты. Увидев ее, Неджет, снова споривший о чем-то с отцом, счастливо улыбнулся. Теперь он всегда улыбался ей так, будто она была его персональным светом в окошке, и Нермин это нравилось.

— Вы обедать идете? Тетя Роза всех уже звала, — сказала она, обходя Мурата и вставая у Неджета за спиной. Тот обернулся, поймал ее за руку, притянул к себе и чмокнул в макушку.

— Сейчас, вот решим один сложный технический вопрос.

— Давайте потом с вопросами, а? — взмолился куривший в теньке Адиль. — Я в эту яму в голодный обморок сейчас свалюсь. Нермин, а что у нас на обед?

— Зая, я после обеда уеду, да? — между делом уточнила Нермин, проигнорировав Адиля, чтобы Неджет опять не начал выдумывать поводы для ревности. Она собиралась в гости к Дине, которая после очередного скандала с Серегиными родителями заставила Серегу съехать на съемную квартиру и страдала без помощи, но наотрез отказывалась возвращаться обратно.

— Конечно, езжай, — кивнул Неджет. — Я в магазин поеду, нам тут кое-чего докупить надо, и заброшу тебя.

— Куда забросишь? — вмешался Мурат. Нермин выругалась про себя — она знала, что так и будет. Свалить без косвенного предупреждения было легче и проще, но потом свекр бы потихоньку-полегоньку вытрепал нервы и ей, и Неджету.

— К подруге поеду, — сказала она, стараясь, чтобы голос не выдал ее желания врезать собеседнику лопатой по хребту. — Помочь попросила, с ребенком посидеть. Опять не спал всю ночь.

— Матери помочь надо, завтра у нас гости, — тут же выдал Мурат. Нермин перевела выжидающий взгляд на Неджета. Тот вздохнул.

— Папа, пусть Нермин едет. Мама с Айшой сами как-нибудь справятся.

— Лишние руки никогда не помешают, — продолжал упрямиться Мурат. — Сегодня вечером еще тетя Зуля обещалась заехать с внуками…

— А, ну так она маме и поможет, — светски улыбнулся Неджет. — А мы тогда в город поедем с Нермин, я ей в кино давно обещал… И Адиля с собой возьмем. Адилька, ты поедешь?

Адиль на заднем плане с готовностью согласился. Мурат оглядел их троих, неодобрительно покачал головой и, наконец, сказал:

— Хорошо, пусть едет к своей подруге. Но чтобы не с ночевкой. Замужняя женщина, нечего шататься по гостям. Что соседи скажут?

Нермин благоразумно промолчала и довольно улыбнулась Неджету.