Дорога домой (гет)

Нермин вернулась домой не в пример обычному рано: было всего около половины двенадцатого. На обратном пути Рома вел себя сдержанно и спокойно: довез ее до дома, проводил до двери, чмокнул в щечку и тут же ушел. Через пару минут Нермин, курившая у открытой форточки, услышала, как хрипло закашлял двигатель его старого Мерседеса. Она с облегчением выдохнула, отмахнулась от лезущего в нос дыма и уставилась на цепочку ярких звезд, тянувшуюся из-за мохнатого облака. Ей было отчаянно-тоскливо-тошнотворно не по себе, как-то страшно и волнительно. Будто лет пять отмоталось назад, и она мялась у двери родной квартиры, не зная, как сознаться родителям, что схлопотала двойку за годовую контрольную по математике. Чепуха ведь и ерунда, ничего такого, что стоило бы сомнений и переживаний. Ну поцеловали, ну облапали — с кем не бывает? И потом, это ведь нормально. И пацан вроде как тоже нормальный. Цветов, правда, не принес и ничего в итоге не купил, ну да и хрен с ними, с этими цветами. Подарит еще, может, даже сейчас, если она позвонит ему и потребует. Возьмет и смотается на автостанцию, где работал допоздна цветочный киоск, приволочет ей освященный традициями ритуальный веник… Но дело было ни в каких не в цветах, и Нермин это понимала, хотя отчаянно старалась себя переубедить. Додумать и понять, в чем был затык, ей не удалось. Раскрылась дверь соседки снизу, и она, появившись на пороге в цветастой ночной рубашке, обложила Нермин руганью за то, что та опять курит в подъезде. Нермин усмехнулась, цыкнула сквозь зубы горькой табачной слюной на ступеньки, выбросила бычок в окно — прямо на соседкины клумбы с ночными красавицами — и свалила с места преступления вприпрыжку.

Мать была в кухне, возилась с закрутившимся узлом на полиэтиленовом пакете с сахаром. Нермин застряла в коридоре, нерешительно косясь на нее. Она всегда помогала матери развязывать узлы: на мешках, на пакетах, на веревках. У одной был талант запутывать их, даже самые простые, до невероятной степени, а вторая так же виртуозно их распутывала, тем более что ногти всегда были длинные, аккуратно подпиленные материной пилочкой. Нермин ждала, пока мать попросит о помощи: все же она считала себя пострадавшей стороной, хотя понимала, что сама напросилась. Так было бы лучше для них обеих: мать изобразит виноватую улыбку, протянет злосчастный кулек, а Нермин, гордо задрав нос, сделает то, что от нее требовалось, и все станет… Не хорошо, конечно же, нет, а никак. Терпимо. На нуле градусов по Цельсию. Тем более что сейчас Нермин внезапно и срочно понадобился собеседник. Не Дина, которая скажет: «Да ты чего, радоваться надо, что Ромка на тебя по-серьезному глаз положил». Не Вера, которая покачает головой и предложит самой подумать, потому что ей же с этим потом жить. Не Серега, который, разумеется, приревнует и начнет гнуть свое, да зачем тебе этот Рома, да кто такой этот Рома, да вдруг у него таких еще пара десятков в каждом соседнем ауле…

— Мама, тебе помочь? — полузадушенно пискнула Нермин. Встала, сцепив за спиной руки, застыла в ожидании. Мать подняла на нее глаза, рассмотрела, будто не видела до этого, покачала головой и бросила так и не развязанный пакет на стол.

— Платьице у тебя какое красивое. Я еще когда сумку твою собирала и разбирала, внимание обратила.

Нермин непонимающе сощурилась, но решила изо всех сил демонстрировать мирный настрой.

— Спасибо, мам. А зачем ты ее разбирала? Я сама собиралась…

— Затем, что она две недели уже как под кроватью твоей стоит, пылится.

— Ну… Ладно. Спасибо. Так тебе зачем сахар? Давай я развяжу?

— Компот хотела варить, — напряженно-звенящим, как телефонный провод, голосом сказала мать, будто этим вопросом Нермин нанесла ей личное оскорбление. — Компот хотела варить, борщ хотела, а потом подумала, а зачем? Кому я готовлю? Дочери, которой дома никогда не бывает?

Нермин мысленно закатила глаза. По спине побежали мурашки озноба. Опять? Опять…

— Я же рано пришла сегодня.

— Откуда ты пришла? — сипло вскрикнула мать и встала у стола в боевую стойку, скрестив руки на груди. — А? Где шляешься? Откуда платье это у тебя? Я у соседки спрашивала, оно дорогое… И лекарства в сумке были, тоже дорогие. Я специально в аптеку ходила узнавать. Кто тебе это все покупал? И почему не сказала, что у тебя они есть? Я ее молоком с содой да ингалиптом лечу, потому что денег раз два и обчелся, на базар пойдешь, тысячу снесешь и дай бог, если молока да мяса купишь, а она…

— Это папа купил, — поспешно соврала Нермин и тут же пожалела, потому что мать вспыхнула сердитой радостью.

— А вот и пиздишь. Врунья. Я ему показала, сказал, в глаза ни таблеток этих не видел, ни шмоток новых тебе не брал. Сережки только…

— А где, кстати, сережки? — насторожилась Нермин.

— А твое какое дело? Я их прибрала от греха подальше.

— В смысле — прибрала? Это мои вообще-то. Какого хрена опять происходит? Я думала, ты после того раза утихомирилась, а ты опять?

— А ты меня тем разом не попрекай, — усмехнулась мать. — Выпила лишнего, с кем не бывает? Тебе ли, которая до блевоты каждый божий день напивается, этого не знать? В сумке деньги у нее, сигарет чуть не полблока дорогущих…

— Ты че, и их забрала тоже?

— Нет, их не стала. Спросить тебя все хотела, откуда это все взялось. Боялась трогать. Вдруг они, деньги эти, грязные… — проговорила мать, таинственно понизив голос. — Продаешься, значит? С городским спишь? Еще поди и с женатым? Видела я тебя тогда у Мурата… Неужели с тем мужиком?

— А раз видела, чего молчала сидела? — вскинулась порядком подохреневшая от обвинений Нермин. — Неджет вон и то возмутился, а ты…

— А ты не тычь мне своим Неджетом. Приютили они тебя на ночь, а ты и рада? Адиля еще сюда подослали, чтоб я перед ним, мудаком малолетним, оправдывалась… Надо было поссориться с тобой при всех? Ты ж меня ни во что не ставишь.

— А ты заслуживаешь?

— Конечно, нет. Всего-то родила тебя, такую скотину, вырастила без памперсов и прочего… Руки вон все в косточках, пеленки твои в холодной воде полоскала…

— Да-да. Ты обязана была, раз родила. И я не просила меня рожать. Это такая месть, да? За то, что я тебя про отца спросила?

Мать вопрос проигнорировала, понурила голову, горестно приложив ко лбу ладонь.

— Почему мне так не повезло? Вроде никому ничего плохого не делала, в церковь ходила, по праздникам только, конечно, но все равно… Ладно, муж, они все такие, но ты-то за что мне вот такая, не пойму. Игрушки, одежду — все тебе! Себе лишний раз мяса не брала, когда совсем денег мало было, а уж про другое что-то, одежду, туфли, лак даже для ногтей — куда там, доченьке нужнее. Вот и выросло позорище… У всех нормальные дети, а ты… Одно слово, папина дочь.

— Ага, — кивнула Нермин, уговаривая себя не вестись на эту явную провокацию. Она смотрела на все как бы со стороны — будто по телеку показывали дурацкую передачу типа «Окон» или «Осторожно, модерна».

— Попомни мое слово, это для тебя плохо все кончится, доча. По рукам пойдешь. Догуляешься. Изнасилуют, прирежут за углом или кислотой в рожу плеснут. Люди они и так злые, а если еще нарочно стараться…

— Я ничего плохого не делаю. Хватит причитать. Болтают? Пусть болтают, тебя колышет? Нет у меня никаких городских, и ни с кем я не сплю, поняла? Ни за вещи, ни бесплатно.

— Как нет? А откуда это взялось? Украла что ли?

— Подарили.

— Кто?

— Никто.

— Как ты не поймешь, что подарки просто так не делают? Дорогие особенно…

Нермин только отмахнулась. Убегать из дома не хотелось, потому что ну сколько можно, да и куда, и зачем — все равно же завтра вернется, и покатится опять по накатанной, по привычному маршруту. Но она не знала и не могла придумать других вариантов, чего-то, что могло бы это поменять или разом все исправить. Склеить поломанное, стереть позорное, вернуть проебанное по дурости. Смешно: еще и хотела пооткровенничать с мамой, попросить ебучего родительского совета. Ду-ра. Дура набитая… Ну и хрен с ней. Хрен с ними со всеми.

Отойдя подальше от дома, Нермин позвонила Неджету. Тот схватил трубку сразу же — она даже не успела расслышать первого гудка. Будто дежурил у телефона в ожидании ее звонка. Нермин заговорила весело, преувеличенно громко, стараясь, чтобы в голосе не пробивались истерически-панические нотки.

— Привет, как дела?

Неджет, у меня опять полная жопа, то есть не совсем полная, но ты был бы сейчас очень кстати.

— Я? Да гуляю просто тут недалеко от Администрации. Нет, ну в каком парке. В парк я не хочу… Да скучно стало дома сидеть.

Шатаюсь одна по ночной улице и молюсь, чтобы патруль навстречу не попался, потому что намалевала губы помадой, чтоб не было видно, что целовалась на ветру, и теперь похожа на малолетнюю шлюху, особенно когда ветер задирает подол. А может, и хорошо, если патруль подберет, там хоть Адильке позвонить можно, а вот если какие-нибудь залетные углядят, будет хреновенько… А мама потом скажет: «А я ж говорила».

— Да нет, планов нет и делать особо нечего. Да без проблем. Конечно, подожду. Недалеко? Ну и вообще здорово.

Ты только давай быстрее, быстрее, быстрее, и заодно расскажешь, что ты делаешь ночью недалеко от меня.

Неджет приехал так быстро, что Нермин даже не успела толком замерзнуть. Села на пассажирское сидение, не ожидая приглашения, наклонилась к печке и шмыгнула носом, искоса наблюдая за молча пялившимся на нее Неджетом. Она стеснялась. Видеть его такого, трезвого, аккуратно одетого и непривычно испуганного, было странно, хотя в пьяном виде она застала его всего один-единственный раз. И все же это как будто разрезало какую-то невидимую, но ощутимо-плотную перегородку между ними и разом поставило их вровень. Теперь они не приличный дядя и бухая-побитая-грязная раздолбайка-племянница, а два человека. Просто два человека. Наверное, так должно было стать легче и лучше, но не стало.

— Слушай, я собирался тебе звонить, но… — заговорил Неджет после того, как молчание в салоне стало удручающим.

— Но что?

— В общем, не мог набраться решимости. Вот. — Он замолчал снова и принялся мучить магнитолу, зачем-то ища другую радиостанцию. Нермин подавила вздох, протянула руку и положила на его ощутимо дрогнувшее от прикосновения запястье.

— Ты чего такой?

— Какой? — спросил он напряженно.

— Ну как какой. Такой. Тихий. И не смотришь на меня даже… Я тебя оторвала от чего-то?

Неджет, наконец, посмотрел на нее — сперва прямо в глаза, потом перевел взгляд чуть ниже.

— Ты откуда-то приехала? Ну, в смысле… Я не то чтобы…

— Я в городе была, — перебила Нермин. — Ходила на свидание.

— Правда?

— Ага.

Он криво улыбнулся.

— И с кем?

— С тем.

— С кем — с тем?

— С тем, Неджет, с тем. С пацаном, с которым ты ругался.

Неджет дернул рукой и осторожно, но решительно вытащил ее из-под ладони Нермин.

— Зачем ты это, а? Он же мудозвон конченый, раз так делает. Ты же сама понимаешь, так?

— Понимаю. А еще понимаю, что лучше я не найду. Лучше не бывает, наверное. Да? А если бывает, то это не для таких, как я. Вот для Асели твоей был ты, потом этот новый. Он, наверное, тоже хороший, иначе бы она не ушла от тебя. А я… Меня мама сейчас спросила, откуда у меня это все. Платье это, лекарства, которые ты купил, деньги, сигареты…

— Ну и?

— Что ну и? Я сказала, что подарили, а она не поверила. Говорит, с городским сплю, и что мне в рожу кислотой плеснут или изнасилуют.

— Ну и при чем тут твой этот? Лучше она не найдет. А ты искала этого «лучше»? Или пошла с первым, кто свистнул? Я переживаю за тебя, думаю, позвоню тебе, так пошлешь меня куда подальше после того, что я наделал, а ты… Ты себе сама цену назначила, Нермин, после того, как согласилась с этим мудаком на свидание пойти. Или что у вас там было? Наверное, не просто так же пошла с ним. Зачем ты мне позвонила, а?

— Ничего у нас не было. Что ты опять про это начинаешь? Если тебя это так напрягло, что я тебе позвонила, мог бы не отвечать.

— Нет, не мог бы. Я ждал, что ты позвонишь или напишешь. Сам хотел, но мне слишком стыдно было. А ты ушла и с концами, как будто так и надо, ни ответа, ни привета… Даже в Одноклассники не заходила. Думал, увижу тебя онлайн, позвоню, хрен с ним, пошлешь, правильно сделаешь. А ты вот как, значит. Ну и зачем я сейчас тебе понадобился? Мама опять выгнала? Деньги кончились?

Нермин молчала, обняв себя руками за плечи, и пялилась в окно. Ответа у нее не было. Точнее, был, но Неджету бы он точно не понравился. Говорить не хотелось, шевелиться тоже. Она думала, что пожалуется, расскажет об очередной ссоре с матерью, потом по секрету поведает о том, что Рома к ней приставал, но намерения у него вроде бы серьезные, и может быть, она даже выйдет за него замуж. Может, даже уже этой осенью, если он ей предложит. И тогда они уедут в город, и встречаться часто уже не получится, только на семейных праздниках, куда ее, конечно, раз позовут, другой позовут, а на третий забудут, и конец. А что делать? Нельзя же и правда так всю жизнь, хотя очень хочется.

— Так и будешь молчать? — сердито поинтересовался Неджет. — Или сказать нечего, потому что я прав?

— Нечего, — процедила Нермин сквозь зубы. Он покачал головой, полез в бардачок, задев локтем ее голую коленку, и Нермин раздвинула ноги, чтобы не мешать ему шариться среди пакетов и папок с какими-то документами. Его плечо было совсем рядом с ее губами — наклонись она, и пятно помады осталось бы на черной ткани с мелким светлым узором. Сегодня он был в рубашке, и она ему очень шла — как вообще шло все, что бы он на себя ни напялил. Когда Неджет, к облегчению Нермин, наконец закончил рыться в бардачке, в руках у него оказались влажные салфетки и какая-то продолговатая коробочка. Коробочку он бросил на колени Нермин, а салфетки раскрыл и вытянул одну из пачки.

— Ну-ка повернись ко мне.

— Это зачем? — недоуменно спросила она.

— Повернись и держи рот закрытым, — сказал Неджет с напускной строгостью. — Извини, но ты с этой помадой так выглядишь… В общем, давай я тебе завтра какую-нибудь другую куплю. Розовенькую.

Нермин невольно улыбнулась. Неджет принялся стирать с ее губ помаду — аккуратно, медленно и тщательно. К концу этой процедуры у Нермин огнем загорелись и губы, и щеки, и грудь, и живот — все тело от макушки до пят. Внутри было странно-холодно, больно и ломко, как будто она сейчас должна была или зареветь, или в голос расхохотаться, или и то, и другое сразу, а по коже полз, стлался цепкими колючими побегами температурный жар, от которого дрожали руки. Пальцы Неджета, растиравшие какое-то настоящее или воображаемое пятно у ее нижней губы, нервно подрагивали и были такими же огненно-горячими, как ее собственная кожа.

— Ты это… — зашептала Нермин, с трудом выговаривая слова.

— Что? — раздалось в ответ будто у нее в голове. Прикосновение проехалось теплой дорожкой от губ по щеке, а потом обратно. — Как вы вообще живете с этой помадой? Я тебя всю перемазал, и сам…

— Печку убавь, пожалуйста.

— Жарко?

— Ага. Аж в горле пересохло.

Неджет, наконец, убрался на безопасное расстояние — как раз в тот момент, когда Нермин уже готова была выдернуть у него из рук долбанную салфетку и зацеловать его до полусмерти так же, как недавно ее саму целовал в парке Рома. Она чувствовала себя грязной, отвратной и до глубины души счастливой, будто все в мире вдруг стало на свои места. Здесь, рядом с Неджетом, было хорошо и спокойно, а на остальное наплевать. Рома? Нету Ромы. Про Рому можно подумать завтра, и про мать тоже, а пока…

— Ты коробку-то откроешь? — усмехнулся Неджет. — Или тебя подарками и так с ног до головы завалили?

Нермин пришлось сосредоточиться и подумать, прежде чем до нее дошло, о чем он говорит. Спохватившись, она схватилась за коробочку, открыла и обнаружила внутри красивый тонкий золотой браслет.

— Твою мать, ты че?

— Не нравится? Я кольцо хотел, но размера твоего не знал, а браслеты…

— Неджет, я не возьму. Это ж дорого до ужаса.

— Боишься, что мать скажет?

— Да плевать мне на мать! — отмахнулась Нермин. Цацка была офигительная, и она уже знала, что ни за что не откажется, но спорила все равно, чтобы хотя бы создать иллюзию собственной приличности. Это тебе не батины сережки… — Просто… Ну, я тебе ничего похожего даже близко не смогу подарить, и мне неудобно как-то.

— Я ж с тебя отдариваться не требую. Ты чего? Мы с тобой не на свадьбе. И потом, это не подарок, а компенсация.

— Компенсация?

— Ну да. За моральный ущерб. Слушай, мне правда ужасно стыдно, что я так себя вел, что я вообще пил, что к тебе в таком виде приехал…

— Лучше уж ко мне, чем к отцу с матерью. Или к бывшей. Или, чего доброго, в гости к каким-нибудь чувакам, у которых дом стоит у дороги…

— Да уж. На работе сегодня первый раз за долгое время получил по первое число. Обычно другие косячат, а я прикрываю, а сегодня вот наоборот получилось. Только меня прикрывать никто, конечно, не разбежался, потому что они кенты, а я с ними не бухаю. Ну, это ерунда.

— Не уволили же? — испугалась Нермин. Неджет надменно хмыкнул.

— Да кто меня уволит? Они там без меня такого понаделают, что хозяин рассчитываться с пострадавшими заколебается. Отработал подольше сегодня, да и все. Ну поржали, что, мол, закодированный я был, а теперь развязался и пойду во все тяжкие.

— А ты не пойдешь?

— А ты? — вернул он вопрос, и они столкнулись взглядами. Нермин не выдержала первая — стыдливо потупилась, по привычке вцепилась ногтями в подол. Неджет вытащил коробочку из-под ее руки, взял браслет и ловко застегнул на ее запястье. Холодная лента змейкой соскользнула вниз.

— Большой все-таки, — сказал Неджет дрогнувшим голосом. — Ручка у тебя такая…

Нермин захлебнулась вдохом и, подавшись вперед, обняла его, уткнулась носом между его шеей и плечом, отдавая все еще бродивший в крови лихорадочный жар. Неджет вздрогнул, но не оттолкнул — осторожно погладил по волосам, притянул еще ближе. Сердце у Нермин забилось часто и приятно-взволнованно, а по телу поплыла сладкая, теплая, томительная тяжесть.

— А хочешь, в город поедем? В бар?

— В бар? Ты же не пьешь, — прошептала Нермин. Ей хотелось не в город и не в бар, а к Неджету домой. Или так и сидеть здесь, и чтобы он обнимал ее, пока голова совсем не закружится, но она, конечно, скорее умерла бы, чем о таком заикнулась.

— А кто сказал, что мы будем с тобой пить? Точнее, будем, но кофе.

— Кофе?

— Ага. Я место одно прикольное знаю. Знал, точнее, когда студентом был.

После короткого спора они уехали в этот бар, но оказалось, что его уже нет, а на том месте, где он был, открылся какой-то магазин. Неджет расстроился, но ненадолго, потому что Нермин потащила его в парк — туда же, где гуляла с Ромой, по тем же дорожкам. Она зло улыбалась сама себе при мысли о том, что вот теперь-то ей все нравится и все так, как положено, хотя на самом деле творился форменный дурдом, который непонятно чем должен был кончиться. Но это все будет завтра, потом, а сейчас Неджет держал ее за руку, смотрел на нее, а она радовалась, что тушь не размазалась, а карандаш хоть и потек, но в темноте это совсем не заметно, и что ночь такая теплая, и что фонари такие оранжевые. Потом они с Неджетом пристали к какой-то веселой компании, певшей — оравшей — песни под гитару, посмеялись и поорали вместе с ними, потом пришел патруль и разогнал их куда подальше из парка, и тогда Неджет все-таки нашел в гугле какое-то кафе поблизости. Они сидели на неудобных стульях, пили невкусный кофе с горьким привкусом, и Нермин вполголоса ворчала, что лучше б она давилась водкой, чем этим его драным «американо», и что американцы только одну гадость и придумывают, и вообще, кофе в такое время пить вредно. Неджет обиделся на нее, потом простил, потом снова обиделся, а она уже почти ничего не соображала — голова кружилась, покачиваясь на поворотах, и в глазах прыгали, смазывая картинку, черные мушки.

Медленно карабкавшееся из-за горизонта солнце резало застоявшуюся ночь косыми холодными еще лучами, и Нермин зябко жалась к Неджету, пока они шли к оставленной на другой стороне парка машине. Он говорил, что она точно простудится еще раз, и ругал сам себя за то, что не отвез ее домой, а потащил шататься куда попало, а Нермин, слушая его вполуха, вспоминала мультик про Аладдина и Жасмин. Неджет был ее прекрасной принцессой, а она — нищим воришкой, который позарился на слишком большой кусок. Вытянул счастливый билет туда, где нет забот и хлопот, где вкусно кормят и катают на хорошей машине, где покупают то, что захочется, и где рядом спит не какая-то колченогая бабень с ближайшего базара, а раскрасавица с глазами, похожими на переспелые вишни. Вот только на билете чужое имя, в телефоне целая летопись чужой преданности, а карета, мать ее, превратилась к херам собачьим в тыкву, и сколько ни зажимайся в тачке и не давись кофе под осуждающим взглядом сонного чувака за стойкой, суть от этого не изменится. «Вот если бы он не был моим дядей и влюбился бы в меня по уши, а я бы вышла за него замуж, — мечтала Нермин, засыпая в мерно покачивающейся машине. — Я бы тогда была самая счастливая и не ругалась бы с ним, даже если бы он иногда бухал».