file#5: День рождения капитана Хикса (джен)

Усталость накапливается постепенно. Это такая коррозия, которая разъедает контакты даже в самых дружеских, крепко спаянных коллективах. Раздражительность, плохое настроение, угрюмые лица, и вот уже вспыхивают мелкие перебранки, готовые перерасти в настоящие ссоры. Нет, до этого еще не дошло, но Ежевика подмечала едва уловимые флюиды. Экипажу нужно дать передышку, новые впечатления, да и просто возможность отдохнуть друг от друга.

Конечно, кто-то скажет, что лучший отдых — это смена деятельности, и будет прав. Но Ежевика считала, что лучший отдых — это ничегонеделание. И чтобы было море, солнце, свежий ветер и другие плюсы такой безобразно ленивой жизни… Значит, это должен быть отдых на курорте, решила она. Ближайшим к их текущему местоположению курортом была планета Стиклтук — прекрасный голубой шар с ласковым и безопасным морем, золотистыми песками, пальмами и вечным летом. Ось вращения у Стиклтука была строго перпендикулярна плоскости эклиптики, и поэтому здесь царил ровный климат, меняясь от жаркого экваториального к умеренному и прохладному на полюсах. Сильных ветров, штормов и ураганов на Стиклтуке не знали, здесь не бывало даже приливов и отливов, так как у этой планеты отсутствовал достаточно массивный спутник. Зато было несколько красивых, сверкающих колец, состоящих из льда и космической пыли. Трудно найти зрелище более романтичное, чем вид сверкающих бриллиантовых полос на вечернем небе, когда уставшее за день Аркхене катится за горизонт и в глубокой синеве появляются первые звезды, а влюбленные целуются на лавочках в тени загадочного света Крыльев Ночи.

Этот мир и выбрала для отдыха хозяйка корабля, от внимательного взора которой уже пару недель не укрывались пока неявные самому экипажу признаки усталости. Почти год они мотаются с планеты на планету, дела компании идут неплохо, но… пришло время немного расслабиться.

Во время обеда, неожиданно для всех появившись в кают-компании в своем любимом розовом платье, том, что с бантиками и ленточками, Ежевика, оглядев всех своими огромными голубыми глазищами, улыбнулась и сделала следующее объявление:

— Всем приятного аппетита! Скоро ровно год как образовалась наша фирма «Ежевика и компания»… — тут ей пришлось замолчать, так как речь была прервана бурными и радостными аплодисментами. Когда овации стихли, Ежевика сделала легкий книксен и продолжила:

— Я предлагаю отметить это событие небольшим отпуском на планете-курорте Стиклтук. У нас сейчас между заказами «окно», почти месяц свободного времени. Двадцать пять дней... Уверена, что этого отпускного времени всем нам должно хватить.

Новость экипаж встретил с энтузиазмом, в силе которого не приходилось сомневаться из-за одобрительного рева, сотрясшего стены кают-компании. Робот-матрос Второй как раз появился с бачком картофельного пюре и сковородой, полной источающих аппетитный аромат, пышущих жаром золотистых котлет. Он испуганно шарахнулся и чуть не выронил свою драгоценную ношу, смачно матюгнувшись на ассемблере. Ежевика покраснела и сделала вид, что ничего не слышала.

— Спокойно, — встал со своего места капитан, когда все немного угомонились. — Это отличная идея, хозяйка. Но сначала будет большой ПХД. А уже потом — курорт, — сказал он и попросил боцмана Крюгера передать ему компот.

— Что такое пэ-хэ-дэ? — спросила Ежевика. — Полихлорированные дифенилы? Производственно-хозяйственная деятельность?

— «Прощай, Хороший День», панночка Ежевика, — сказал Мыкола.

— Мыкола, ты чему учишь? — грозно спросил Родригес.

— Это значит «Парко-Хозяйственный День», майстерин Ежевика, — пояснил Крюгер. — Вся команда будет наводить порядок на корабле. Ауфроймен.

— Тогда я тоже буду помогать, — улыбнулась Ежевика.

— Вот и славно, — капитан промокнул усы салфеткой и кивнул боцману, — Каспер, выдашь чистящие и малярные средства и распределишь людей и роботов. А впрочем, что я тебя учу. Сам всё знаешь.

— Яволь, мой капитан! Когда приступаем?

— Завтра, в четыре утра.

— Херр капитан, начинать Ауфроймен в четыре утра — плохая примета…

— Вот как? Ну, тогда в шесть ноль-ноль.

И грянул ПХД! Точнее, грянула корабельная сирена, которая оповестила экипаж о начале очередного условного утра условных суток.

Кажется, о каком беспорядке можно говорить, если все находится на своих местах и чистота поддерживается каждый день роботами? Но у настоящего боцмана всегда найдется, что прибрать, где подлатать и чего покрасить.

Капитан Робин Хикс прошел в свою каюту и собрал кое-какие лежащие где попало вещички, чтобы робот-матрос не счел их мусором и не отправил в утилизатор. А такое могло случиться. Хикс побывал уже на сотнях разных планет, и в его каюте хватало сувениров. Когда-то, будучи еще молодым офицером, он начал собирать что-то вроде коллекции, но быстро к ней остыл, а вот привычка осталась. Дешевые безделушки он приобретал прямо в космопортах тех планет, где швартовалась «Ежевика». Главным критерием был необычный внешний вид и небольшая цена. И пусть его коллекция состояла из дешевого ширпотреба, капитан нашел ей применение. Из этой «сокровищницы» он черпал сувениры для портовых чиновников и лоцманов, выдавая их за некие магические и диковинные вещи с далеких, экзотических мест. Все были счастливы получить подарочек, и пока никто не ушел обиженным.

Капитан уже закончил раскладывать вещи, когда раздался осторожный стук в дверь. Хикс приказал открыться.

В коридоре стоял робот Первый, о чем сообщала облезлая единичка на его корпусе, но даже без номера капитан узнал бы матроса по нескольким характерным вмятинам и царапинам, полученным им во время недавних событий. Робот-матрос притащил с собой пылесос и контейнер, на боку которого красовалась эмблема в виде двух перекрещенных метел.

— Разрешите приступить к уборке, сэр? — осведомился он своим синтетическим голосом.

— Приступай, Первый, — капитан посторонился и приглашающе махнул рукой. — Только осторожнее, не сломай тут ничего, — ворчливо добавил он.

— Так точно, сэр!

Первый вошел в каюту, поставил пылесос и нажал на кнопку запуска. Машинка мигала огоньками, но угрюмо молчала, проявив к работе энтузиазма не более чем у придорожного булыжника. Тогда Первый отвесил ей небольшого пинка. Пылесос возмущенно взвизгнул, но иной реакции не последовало. Но от следующего тумака маленький уборщик увернулся, резво отпрыгнул, а затем принялся флегматично елозить по палубе, стараясь держаться от Первого подальше. Матрос, довольный результатом, взялся вытирать пыль с многочисленных полок и этажерок.

«Интересно, — задумался Хикс, — это он сам придумал или подглядел у кого? Скорее подглядел. И я даже догадываюсь, у какого гарного хлопца…»

Тем временем Первый, закончив с полками, уже снимал одну за другой со стен картины, которые украшали стену каюты. Аккуратно почистив, он водружал их обратно. Манипулятор потянулся к портрету, на котором была изображена собачья морда.

Собака была как собака: темные, почти черные уши торчком, умные глаза, морда коричневого окраса, по которой от пуговки носа к макушке тянулась белоснежная стрелка. Наверняка и хвост был у нее колечком, но на портрете не видно.

Внезапно Первый неуловимо изменился, движения его стали плавнее, словно у него появилось несколько дополнительных шарниров.

Такая же трансформация коснулась и голоса, зазвучали живые интонации, несмотря на то, что тембр остался механическим:

— Ой, какая красивая собачка!

— Ежевика? — не очень удивился капитан. Кто же ещё может так беспардонно перехватить управление роботом-матросом?

— Да, мистер Робин! Ничего, что я к вам заглянула? — Первый комично склонил голову набок. — Я давно хотела посмотреть, как вы живете…

— Любопытство не порок? — буркнул капитан, впрочем, вполне беззлобно.

— А что это за собачка, мистер Робин? — робот развернул портрет к капитану.

— Это Кайла, — ответил кэп и протянул руку. Робот бережно передал картину.

Хикс сел на койку, взяв портрет обеими руками, и пристально всмотрелся.

— Как много лет прошло… А ведь Кайла спасла мне жизнь. И не только мне…

— Расскажите, пожалуйста, мистер Хикс! — робот сделал движение, словно пропустил невидимый хвостик-косичку между пальцами и откинул его за спину.

Хикс молчал, собираясь с мыслями. Ежевика, подумав, что он не обратил на ее просьбу внимания, уже решила спросить еще разок, но тут кэп кашлянул и принялся за рассказ:

— Родился я на Лидии, это планета в... впрочем, ты же навигатор, что я тебе говорю. Сам я мелкий слишком был, когда появилась Кайла, не помню подробностей. Но мать рассказывала, что ее подарил какой-то звездоплаватель. Вроде как она гуляла со мной в парке, когда подошел парень и, узнав, что у меня в этот день праздник — подарил собаку.

Такой собаки ни у кого не было! Я рос, а она всегда была со мной, где бы мы не бегали. Ну только что в школу не пускали ее.

— А как она вам жизнь спасла?

— Дело было на каникулах…

В мультисквош ребята ходили играть в старый карьер. Это было удобно — если мяч вылетал за пределы поля, то не надо было за ним мчаться — он сам скатывался назад.

Роберт Хикс любил играть полузащитником, но сегодня ему пришлось стать нападающим — Артур Марков, обычно играющий на этом месте потянул ногу и сейчас стоял на воротах.

Игра ладилась, команда Роберта вела со счетом пять — три, причем две подачи довел сам Хикс.

Как всегда, рядом была его Кайла. Собака сначала лежала на траве, высунув язык и умными глазами смотрела за игрой. Но вдруг она принялась скулить и бегать вокруг поля, время от времени принимаясь лаять.

— Роберт, что с твоей собакой твориться? — спросил Ник, нападающий команды соперников, у кольца была замена хранителя и игра на время остановилась.

— Не знаю, может что почуяла, — пожал плечами Хикс.

Кайла подбежала к ним и принялась требовательно лаять и скакать вокруг. Видя, что ее не понимают, она схватила зубами шорты Хикса и потащила к краю поля.

— Эй, Кайла, прекрати! — строго прикрикнул Роберт на нее. — Что ты делаешь?

— Мне кажется, она хочет, чтобы ты пошел наверх, — предположил Ник. — Может там что-то случилось?

Но как только Хикс двинулся туда, куда его тащила Кайла, собака принялась дергать и Ника.

— Да что такое? — разозлился Роберт. — С ума, что-ли, сошла?

— Она меня тоже зовет!

Вскоре выяснилось, что собака всем видом подает знаки, чтобы все игроки отправились за ней. Причем с каждой минутой она становилась все требовательней, не стесняясь даже прикусывать за голые коленки возмущенных мальчишек. Игра была заброшена.

— Уйми свою собаку, Хикс! — раздавалось со всех сторон.

— Эй, спокойно! — возглас Артура, пользующегося у всех авторитетом заглушил все крики. — Собака хочет, чтобы мы за ней пошли, это же очевидно! Давайте посмотрим, куда она приведет. Может быть это важно!

Кайла, словно этого и ждала, бросилась вверх по склону, а за ней гурьбой потянулись ребята. Они выбрались наверх. Кайла отбежала на несколько шагов, повернула голову и заскулила, приглашая следовать за ней. Как только ребята двинулись, она радостно завиляла хвостом и потрусила, постоянно оглядываясь.

— Ах ты, черт! — выругался Хикс. — Я мячик внизу оставил. Сейчас догоню вас.

Роберт развернулся и двинулся назад, к карьеру. Кайла, заметив его маневр, быстро понеслась мимо, по склону вниз, туда, где остался лежать мячик.

— ...никто не успел среагировать, как Кайла бросилась за мячом; мы лишь стояли и глазели… Она схватила этот чертов мяч и уже помчалась обратно, как вдруг с неба рухнуло пламя, и раздался грохот ужасного взрыва.

Робот, управляемый Ежевикой, испуганно поднес ладони к речевому устройству.

— Какой ужас! — прошептал он.

— Да, взрыв был мощный. Нас разметало ударной волной, но к счастью, нас спасло то, что мы были наверху карьера и стены его отразили ударную волну. Никто из нас не погиб. Никто, кроме Кайлы, — с горечью в голосе продолжил капитан. — В «Новостях» сказали, что с орбиты сошел старый брошенный хозяйственный спутник, мусорщики не уследили. На месте взрыва мы не нашли ничего, даже жетона с ошейника Кайлы... — капитан сделал паузу, а когда продолжил, было заметно, что голос слегка хрипит.

— Если бы не она, мы все бы там погибли, вот так. А я в тот день поклялся стать космонавтом и очистить небо от хлама… Но, когда вырос, быть космическим мусорщиком я передумал, — усмехнулся Хикс. — Вот такая история…

— Как это печально, мистер Робин… Я сожалею, что напомнила вам об этом.

— Не надо, Ежевика, — печаль уже покидала глаза капитана, — я для того и повесил этот портрет, чтобы помнить о Кайле и кому я обязан жизнью.

Капитан поднялся, возвратил картину на место. Затем, вернув лицу обычное, капитанское выражение, повернулся к роботу:

— Зато теперь у меня два дня рождения, которые можно праздновать в один день. Очень удобно, не надо помнить две даты. Хотя двойной день рождения почему-то не увеличивает количество подарков вдвое, — хмыкнул он, решив разрядить мрачность своего рассказа.

— А теперь, дорогуша, изыди! — кэп поднял руки, словно экзорцист из дешевого триллера. — Брысь из Первого, не мешай ему заниматься делом. И сама тоже займись, бездельница!

Судя по роботу, который принялся недоуменно крутить башкой, Ежевика послушалась и покинула беднягу. Первый поскреб свой металлический затылок — явно тоже подсмотренный у кого-то жест, и продолжил уборку.

Иван расслаблялся в удобном шезлонге, установленном так, чтобы он как можно дольше оставался в тени от опоры «Ежевики».

Корабль стоял на старом, заброшенном космодроме. Здесь не было товарных складов и ремонтной базы, и давно не работала топливная станция. Зато стоимость стоянки была невысока, воздух не звенел от взлетающих и садящихся судов, не доставали торговые агенты и другие проходимцы. Идеальное место, чтобы припарковать прибывший супертраккер и отправиться на отдых. Капитан слегка волновался, уж слишком одиноко смотрелась «Ежевика» на выбеленных солнцем плитах космодрома, но хозяйка успокоила его, заявив, что вполне может постоять за себя и отлично помнит номера полиции, пожарной службы, спасателей и ближайшей ремонтной мастерской.

Вся команда отбыла в курортный городок Ингарра, который находился на другой стороне планеты. На «Ежевике» остались только стажёр Иван Кукуев, кок Жакуй Лавуазье и старший механик Джакобо Казимирович Родригес.

Родригес объявил, что лучший отдых для него — это рыбалка на отмелях у космодрома и по вечерам — работа в мастерской корабля. Кок Жакуй был с ним полностью согласен, исключая, конечно, мастерскую. Он составлял механику компанию на рыбалке, а потом пропадал на камбузе, гремя сковородками. Жакуй был без ума от местной рыбки твойвы, которой изобиловали здешние воды. Там, где купаются многочисленные курортники, твойву не сыскать. Она не терпит даже малейших аммиачных загрязнений.

Сам Иван тоже сначала рванул со всеми, но вернулся из Ингарры уже через два дня. Шумный курорт ему не понравился, но он терпел. Хуже стало, когда его принялась преследовать некая многодетная зеленокожая особа, которую он видел впервые в жизни, с требованием выплатить алименты и признать хотя бы половину отпрысков, к слову, имевших явные признаки двух рас, но только обе они не имели ничего общего с внешностью аборигенов Земли. А еще дурацкие шуточки команды, которая подбадривала то одну, то вторую сторону… Тут он не выдержал и сбежал обратно на корабль. Зато его вполне устроило, что в опустевшей «Ежевике» можно спокойно бездельничать.

Полдень. Аркхене стоит в зените, заливая космодром и песчаные барханы вокруг ослепительным светом и обдавая зноем. Только морской бриз приносит некоторое облегчение.

Но стажеру жара не мешала. Удобный лежак, рядом несколько банок самоохлаждающегося кваса, а в руках — книга о начальных шагах землян в космос, «Первые космонавты Земли и Луны».

Фолиант он нашел во время уборки на корабле среди подготовленного роботами к утилизации хлама. Начал листать, рассматривая древние фотографии и рисунки, и... оставил книгу себе. Судя по небольшому экслибрису в виде часового циферблата, на котором цифры расположены против хода стрелок, эта книга раньше принадлежала бывшему хозяину корабля Чарльзу Форду.

— Привет, Ваня! Что делаешь? — за спиной раздался голос незаметно подошедшего матроса.

Иван от неожиданности вздрогнул, обернулся и шутливо замахнулся на матроса книгой:

— Ежевика! Ну нельзя же так пугать людей!

Потом критически осмотрел побитый жизнью корпус старого судового робота, управление которым сейчас перехватила Ежевика, и задумчиво спросил:

— Слушай, подруга… А ты не думала, чтоб себе какого-нибудь робота посимпатичнее приобрести в качестве материального аватара, вместо того, чтобы робоматросов гонять?

— Думала. Вот попадем на подходящую планетку, я себе прикуплю железа. А то эти консервные банки уж очень неуклюжие.

Ежевика обошла шезлонг и остановилась, рассматривая обложку книги.

— Что это ты читаешь? Сказки?

— Нет, — усмехнулся Иван, — былины. Это про то, как мы, земляне, несколько тысяч лет назад в космос вышли. Знаешь, очень интересная история оказалась. Сначала на ракетах запускали собак…

— Собачек? А почему?

— Ну, тогда ещё было совсем непонятно, как живое существо будет чувствовать себя в космосе. Сможет ли оно дышать? Не потеряет ли сознание в условиях невесомости? Все было в первый раз…

— Вот оно что... — металлический палец указал на обложку, на которой стилизованная до мультяшности ракета летела ввысь с такой же мультяшной собачкой. — А картинка лучше этой есть?

Иван перелистал страницы и нашел желаемое фото.

— Вот, смотри. Есть одна фотка. Её звали Лайка. Это первая собака, которая вышла на орбиту планеты Земля.

Он повернул книгу так, чтобы Ежевика получше рассмотрела фото глазами робота-матроса.

— К сожалению, она погибла через несколько часов после выхода на орбиту…

— Почему?

Иван пожал плечами:

— Тут сказано, что остановилось сердце.

— Жалко…

Манипуляторы робота взяли книгу и поднесли к фотоэлементам поближе.

— Ну и ну! Бывает же такое! — удивленно сказала Ежевика. — Эта Лайка — точная копия Кайлы, собаки нашего кэпа. Она спасла его в детстве, помнишь, я тебе рассказывала?

— Ага, помню. Вот это совпадение! Надо будет показать мистеру Хиксу!

Ежевика не ответила. Иван посмотрел на робота. Тот, болтая ногами, уже развалился на песке, подперев голову одной рукой и подставив спину под лучи Аркхене. Но было понятно, что Ежевика сейчас о чем-то размышляет.

Наконец, что-то решив, робот резво вскочил, и звонко похлопал по корпусу, стряхивая песчинки:

— Ваня, знаешь, а у капитана скоро день рождения! Точнее, два дня рождения сразу. Они как раз выпадают на конец отпуска. Надо бы ему подарок сделать...

— И какой же? Ты уже придумала?

Сам Иван принялся перебирать варианты, чем он может порадовать кэпа. Пока в голову ничего не приходило... Даже модель «Ежевики» ещё была недостроена. Основные части сделаны, но вот всякая мелочевка… Иван тяжело вздохнул: требовалось изготовить несколько тысяч миниатюрных копий различных частей корпуса и внешнего оборудования. И лажать тут не следовало, так как вся команда будет с пристрастием искать ошибки моделиста.

Следующий вопрос Ежевики прервал его размышления:

— Ты говоришь, что собака погибла в космосе…

— Да, — кивнул Иван. — А потом капсула с ней сгорела в атмосфере.

— Тогда давай спасем ее и подарим капитану! — в голосе Ежевики прорезался энтузиазм молодого неофита. — Вытащим Лайку из этой страшной банки! А чтобы не заметил никто — подменим на орбите на муляж...

Иван от неожиданности даже привстал с шезлонга:

— Чего? Это же произошло тысячи лет назад. Против хода времени никто, кроме сирен, не может путешествовать. Да и сирены, говорят, тоже не могли. Это в легендах им приписали это умение.

Сирены были почти что мифическими существами. Они покинули Галактику больше тысячи лет назад. Сведения о сиренах были противоречивы, но до сих пор у космоплавателей, не важно, какой расы, ходили легенды, что встреча с сиреной приносит удачу.

— Ты, случайно, не сирена, Ежевика? — с ехидцей в голосе спросил Иван.

Ежевика коротко хохотнула, из уст робота это прозвучало немного жутковато.

— Никакая я не сирена! Но в прошлое слетать могу. Ты помнишь, я на зонтик выменяла новый генератор у того странного любителя закусить идеями?

— Конечно! — хмыкнул Иван. — Такое не забудешь.

— Вот этот генератор и позволяет двигаться против времени. Действительно, материальные объекты двигаться в прошлое не могут. Всё, что имеет массу, движется в потоке времени только из прошлого в будущее. Но ты же понимаешь, что и само время — штука относительная. Когда мы идем в гиперпространстве, времени вокруг, кроме внутрикорабельного, не существует. Да ты и сам это из курса звездной навигации знаешь!

Иван знал, что в «гипере» нет понятия времени. Но преодолев, а точнее, обойдя световой барьер теории относительности Эйнштейна, звездоплаватели уперлись в другой барьер. За пройденные в «гипере» парсеки все равно приходилось платить. Топливом и внутрикорабельным временем. Даже топливу нужно время, чтобы отдать энергию.

— В гипере нет времени, — подтвердил Иван. — Точнее, оно там застыло, словно лед на реке. Где нет гравитации, там «лед» ровный, а где она есть, впадина. Чем сильнее гравитация, тем впадина глубже...

— Ну, где-то так, — хмыкнула Ежевика. Она-то знала, как на самом деле выглядит гиперпространство. Человеческий разум не в силах был охватить эту картину, родившимся в четырехмерном мире, к сожалению, этого было не дано.

— У нас есть штука, которая позволит нам двигаться внутри этого «льда», — продолжила Ежевика. — Это наш новый так называемый «генератор». Я долго не могла разобраться, как же он действительно работает, но немного поэкспериментировав, поняла… Он превращает материальные объекты в фантастическую идею, а фантазия может двигаться куда угодно. Хоть в прошлое. Я уже пробовала… Помнишь, у нас был сбой главного корабельного хронометра?

Иван помнил. По неизвестной причине, в позапрошлом рейсе по прибытию в порт все часы «Ежевики» опережали текущее галактическое время на две миллисекунды.

Капитан вызвал техников, но они ничего не нашли. Тогда все списали на флуктуацию. На неё всегда списывают всё непонятное.

— Еще не забыл, — кивнул стажер.

— Моя работа. Это я тестировала наш генератор. Но лучше его называть не так.

— А как?

— Я еще не придумала...

— Ого! — опешил Иван. — Круто! Но… Ежевика, если об этом узнают власти или просто плохие люди, то…

— Я и сама это понимаю, Ваня! Потому и не кричу на всех планетах, что «Ежевика» теперь — не просто грузовик, а машина времени. Грузовая.

— И что, вот так просто можно туда-сюда гонять? В прошлое и будущее?

— Есть ограничения… — с легким сожалением ответила Ежевика. — Первое: когда мы отправимся в прошлое, то корабль действительно исчезнет из этого времени как материальный объект. Второе: хотя генератор работает на своей собственной энергии, но преобразование в состояние чистой фантазии потребует расхода топлива — темной материи. Для полета в нужную точку тоже. Третье: каждый год путешествия назад в прошлое требует столько же топлива, сколько нужно для пролета расстояния в один световой год.

И последнее: нельзя отправиться в ту точку пространства, которую ты занимаешь в прошлом.

— А что будет?

— Бах! — Ежевика показала пальцами, быстро разжав оба кулака, как бабахнет, и пояснила: — На этом месте возникнет маленькое солнышко. Вот только мы его уже в его лучах не погреемся. Мы сами станем этими лучами…

— Нехило, — погрустнел Иван. — Ты уже прикидывала, хватит ли наших баков для такого путешествия?

— Да, хватит, — чуть помедлив, сказала хозяйка. — Но только-только, чтоб долететь туда. Обратно уже придется дрейфовать во времени.

— У нейтронной звезды париться?

— Умница, Ваня! — робот показал большой палец. — Шаришь, штурман.

В поле тяготения крупного гравитационного объекта время идет гораздо медленнее, чем в окружающем пространстве, и, естественно, будет этим пользоваться. Недаром все овощебазы находятся на орбитах супергигантов и черных дыр. Так что Иван отмахнулся от похвалы — догадаться было нетрудно.

— Почему ты мне раньше не сказала, что можешь летать в прошлое? — задал он мучивший его вопрос.

— Ты представь себе, что Жакуй пришьет тебе ещё одну руку, которой раньше не было. Не думаю, что ты сразу научишься ей действовать! Вот и я разбиралась и училась управлять, чувствовать эту штуку. А теперь, когда научилась, рассказала.

Иван раскрыл книгу и вновь уставился на фото собаки. «Я верю в то, что невозможное возможно»… — крутилось в голове. Он уже когда-то слышал эту фразу. От кого? От Ежевики? Или от того Темного и Дымчатого? Иван понял, что уже решился лететь в прошлое; рассудок еще пытался что-то возражать, но душа уже скандировала: «Даешь приключения!».

— Значит, мы можем прилететь в прошлое Земли и забрать Лайку прямо с орбиты?! — восторженно воскликнул он.

— Ага, дошло, наконец-то! Плевое дело… Главное, не наследить в истории, чтобы все были уверены, что собака погибла, как написано в твоей книге. А то вдруг из-за нас у твоих предков случатся проблемы с освоением космоса…

— А что, мне твоя идея нравится! С чего же мы должны начать, Ежевика?

— Нам надо прибыть в ту точку пространства нашей локальной вселенной, абсолютные координаты которой в тот момент занимала твоя планета, Земля. Нужно как следует все просчитать. Поможешь, штурман?

Задача была интересной и нелегкой. Несмотря на огромный объем расчетов и на то, что про шезлонг придется забыть, Иван утвердительно кивнул:

— Конечно, Ежевика! Можешь на меня положиться! Но ведь у нас еще на борту Жакуй и дед. Как быть с ними?

— Я сейчас поговорю с дедом и коком, — кивнула Ежевика. — Уверена, что они согласятся отправиться с нами… иначе ничего не выйдет.

Ежевика специально пригласила всех в рубку: в кают-компании будет слишком пусто и неуютно для предстоящего разговора. Пустые места отсутствующих зияли бы немым укором. Рубка же — другое дело, здесь она чувствует себя удобно, как в колыбельке.

Идея слетать в прошлое и спасти Лайку уже целиком захватила хозяйку корабля. Но без старшего механика и просто опытного космоплавателя Родригеса это было устроить проблематично. Надо было постараться убедить его! И Жакуя тоже… Они друзья, Жакуй отменный повар и хоть какой, но медик. Вдруг понадобится помощь медика?

Наконец все собрались. Немного волнуясь, Ежевика подробно рассказала о своей затее. Она стояла на фоне главного экрана и напоминала отвечающую у доски школьницу. Сходство с ученицей усиливал ее новый наряд: чтобы казаться серьезнее, она сменила свое любимое розовое с бантиками платье на классический, почти форменный костюм — плиссированная небесно-голубая юбка чуть ниже колен и строгий китель с отложным воротником. Голову украшала стильная пилотка. Хозяйка в этом наряде чувствовала себя немного уверенней, по крайней мере, Иван, когда его увидел, искренне одобрил.

Родригес же, наоборот, хоть и расположился в удобном штурманском кресле, ощущал неловкость, будто занял чужое место. Он привык появляться в рубке в виде голограммы, оставаясь душой и телом в своей любимой мастерской. Но в этот раз хозяйка попросила прибыть лично, сказав, что будет обсуждаться достаточно серьезный вопрос. Родригес был заинтригован.

Жакуй, в противоположность стармеху, развалился в старпомовском кресле в позе пресыщенного сибарита. Он поставил локти на подлокотники, свёл кулаки и пристроил сверху свою пушистую башку. Можно было подумать, что он дремлет, но его выдавали реагирующие на малейший звук уши котофурри.

Ежевика, немного волнуясь, обстоятельно поведала историю капитанской собаки Кайлы, а потом Иван рассказал о Лайке. Вслед за тем были продемонстрированы портреты обеих собак, для сравнения выведенные рядом на большой экран.

В завершение хозяйка поделилась планом спасения Лайки от неминуемой гибели:

— …И таким образом, мы поймаем сразу двух пикачу — и капитану классный подарок на дни рождения сделаем, и спасем бедную псинку, — закончила она свое выступление.

— Хм… Похожесть собак поразительная, — задумчиво сказал Родригес. — Будто это одна и та же морда. Но, хозяйка, вы разумеете, что во вселенной много страдающих милых тварей, и всех их спасти невозможно?

— Джакобо Казимирович, я это понимаю, всех спасти не получится, и так далее... Но вот эту конкретную собаку... Кэп, мистер Хикс, вытащил счастливый билет — это мы, мы вытащим Лайку-Кайлу, собачка тоже вытащит счастливый билет — это снова мы. И будет много счастья! Не просто так я узнала про Кайлу и Лайку, я верю в это. Такие случайности не случайны… У нас есть возможность, так почему бы не воспользоваться ею! Правильно?

Родригес неуверенно поскреб затылок, но, что-то обдумав, решительно выпрямился:

— Слетать на Землю на три тысячи лет назад? На нашу прародину? Да к чёрту всё, я с вами! El que no se arriesga no pasa la mar [1], как говорил один мой знакомый. Хочу увидеть, какая была наша Земля в доисторические времена! — Родригес глянул на Ежевику и добавил: — Собаку тоже жалко, конечно.

При этих словах стармеха Жакуй приподнялся и осуждающе покачал головой:

— Эх, старший механик Родригес! Ну, ты-то, взрослый человек! Раскинь мозгой: это же полная авантюра и огромный риск. И что скажет капитан Хикс?

— Думаешь, я не соображаю? Но если откажусь от такого приключения, то потом никогда себе не прощу. Капитан поймет. Решено, я лечу за собакой. Как, ты говоришь, ее зовут?

— Лайка, — подсказал Иван. Он стоял рядом с Ежевикой, точнее, с её аватаркой и с надеждой смотрел на механика. Без деда операция была обречена.

— Во-во. За Лайкой, — подтвердил Родригес. — Люблю собак.

— В остром соусе, должно быть… — Жакуй выпустил когти и принялся их демонстративно внимательно разглядывать, словно это были не его когти, а горсть только что поднятого со дна морского жемчуга. Потом он, словно нехотя, добавил:

— Может быть, дождемся возвращения всех, вместе обсудим, и…

Ежевика с сожалением покачала косичками:

— Не получится. Дело даже не в том, что сюрприза капитану не будет. У нас топлива хватит только туда долететь, а обратно в наше время придется дрейфовать своим ходом, в гравитационном поле ближайшего супермассивного гиганта. Это значит, что будем использовать анабиоз. Вы же знаете, что это опасно. Анабиоз — это средство только для экстремальных случаев. Я не могу требовать таких жертв от всего экипажа. Это не торговая операция, и без многих специалистов мы можем обойтись. Незачем людей зря напрягать...

Затем Ежевика кокетливо потупила глазки:

— Я прошу только от своих лучших друзей. Ну и, конечно, хочется сделать сюрприз для кэпа...

После слов о «лучших друзьях» Жакую возразить было нечего. Да и не очень-то он хотел. Спорил просто по своей привычке иметь по любому вопросу перпендикулярное мнение. Как и все в команде, он любил хозяйку. Даже если она и схитрила, то… он все равно полетит с ней и остальными безбашенными космолетчиками.

— Вот именно, Жакуй, а как же сюрприз? Ты бы хотел на день рождения вместо подарка получить какие-то унылые объяснения? Зная нашего кэпа, убедить его на такую авантюру все равно будет невозможно! — добавил свои пять копеек Родригес.

Жакуй лизнул тыльную сторону ладони и провел за ухом. Потом, обратив внимание, что творит, выругался:

— Валерьянку мне под хвост! Никак от этой привычки не отучусь! — потом обратился к деду: — Классный ты механик, Джакобо. Но мозги твои от постоянной возни с железяками совсем, видно, заржавели. Видать, что по уровню развития ты не взрослее Еж… двенадцатилетнего пацана.

Хозяйка встрепенулась:

— Что ты хотел сказать, Жакуй? Мне послышалось, что…

— Я хотел сказать, что хватит меня агитировать. В такую экспедицию вам всё равно нельзя отправляться без медика. Да и жрать кто-то должен готовить…

— Ой, котя, дай я тебя расцелую! — подпрыгнула к нему Ежевика и попыталась обнять ладошками морду котофурри и чмокнуть его в нос. Жакуй прижал уши и зажмурил глаза. Но это всего лишь была голограмма.

— У нас в экспедиции есть судовой врач! Всё по правилам, ура! — тем временем прыгала хозяйка.

— Фу, Ежевика, прямо аж передернуло от твоего «мимими», — пробормотал Жакуй, но в его голосе прозвучали предательски мур-р-рчащие нотки. — Кстати, о правилах… — вспомнил он, что собирался сказать до того, как его попыталась потискать Ежевика. — На корабле должен находиться капитан. Планетарная охрана и портовые службы нас не выпустят без капитана.

Родригес вздохнул и зачем-то потрогал кончик своего носа:

— Точно, я совсем забыл, — задумчиво сказал он. — Без капитана никак нельзя. Не выпустят.

Аватарка прикрыла глаза — сейчас Ежевика просматривала свод законов космоплавания, пока не нашла необходимый. Внимательно изучив нужный раздел и все приложения, а также все случаи правоприменения (на что ушло около тысячной доли секунды), она заявила:

— По закону, как хозяйка судна, я имею право назначить временного капитана на эту экспедицию.

— Шкипера, мэм. Временно назначенного капитана на сленге звездоплавателей называют «шкипер», — пояснил Родригес.

— Спасибо за подсказку, Джакобо Казимирович, — улыбнулась Ежевика. — Давайте, я вас назначу шкипером.

Родригес вяло отмахнулся:

— Э, нет! Моя зона ответственности — машинное отделение. Я и так все время буду там пропадать. Тем более без Мыколы. Какой из меня шкипер? Лучше уж вы, хозяйка.

В ответ Ежевика отгородилась ладошками:

— Я… я не могу. Боюсь… растеряться... Вот. На мостике твердая мужская рука нужна.

Трое находящихся в рубке мужчин переглянулись: в «отмазку» хозяйки не поверил никто. Уж они-то знали, что когда надо, Ежевика могла быть не только шелком, но и сталью.

Иван и Родригес уставились на Жакуя; он был старше Ивана на десять лет, и если считать по старшинству…

— Чего вы вылупились? — подозрительно спросил котофурри. — Я хоть и парамедик, но капитана Блада из себя изображать не намерен. Максимум — Джона Сильвера, и то, если мы найдем сокровища. Сильвер, кстати, тоже был коком.

— Насколько я помню, — влез стармех, он тоже любил и знал творчество Стивенсона, — Сильвер был одноногий. Давай я тебе ногу оттяпаю? Будем звать тебя «Кот-Хромоног».

Жакуй зашипел в притворном гневе и выпустил когти на всю их немаленькую длину.

— Береги руку, Джакобо, — сказал он, грозно сверкая глазищами. — Дошутишься у меня, ня! Будет у тебя две железных девы, хы-хы…

— Всё, сдаюсь, — Родригес поднял руки. — Предложение снимается с лота.

Жакуй указал когтем на стажера:

— Вот наш шкипер! Красавчик! А?

— Эй, ребята! — растерялся стажер. — Какой я вам шкипер?

— Спокойно, Ваня, — чуть ли не промурлыкал Жакуй. — Это номинальная должность. Чисто для галочки. Хочешь собаку спасти?

— Угу, — буркнул Иван.

— Значит, шкипером быть тебе. Ты без пяти минут штурман, а от штурмана до капитана ближе, чем от повара или врача, ня! — закончил Жакуй ехидным котофуррским междометием.

Иван нашарил в кармане завалившуюся когда-то, уже зачерствевшую, печеньку и принялся ее нервно грызть.

— Вот народ, — укоризненно покачал башкой Жакуй. — Я еще обед не стряпал, а у него уже адмиральский час!

— Да ты не волнуйся так сильно, Ваня, — успокаивающим тоном сказала Ежевика. — Я отправила приказ о временном штатном расписании в отдел регистрации судов. Ты уже зарегистрирован как шкипер на один учебно-тренировочный рейс, а мы — как минимально допустимая команда для планируемого каботажного звездоплавания продолжительностью в три дня. Побудешь немного капитаном, зато в зачетке у тебя сразу жирный плюс добавится! — и она оттопырила большой пальчик.

Иван глубоко и печально вздохнул, демонстрируя, что он подчиняется грубой силе. Ему стало не по себе от внезапно появившейся ответственности. Не важно, насколько «для вида» должность, юридически он теперь капитан.

— Ладно, я согласен, — буркнул он, проглотив, наконец, обмусоленный сухарик. — А почему всего три дня? Успеем?

Ежевика принялась загибать пальчики:

— Во-первых, надо как следует подготовиться, топливо заправить и все остальное. Как пословица говорит: едешь на день, бери запас на неделю.

— А во-вторых?

— Во-вторых, у нас же машина времени! Теоретически мы можем взлететь и уже через несколько минут — приземлиться. Между этими событиями — слетать на Землю. Но тогда у какого-нибудь случайного зеваки могут возникнуть ненужные вопросы… Лучше все-таки отлучиться на три дня. В-третьих, раньше всё равно не удастся заправиться, танкер на Стиклтук придет только через десять дней. Только что по сети передали.

Родригес, с легким сожалением покидая такое удобное кресло, в котором он все же смог устроиться, добавил:

— Отпуск двадцать пять дней. Пять уже прошло. Три дня на полет на Землю. Остается семнадцать дней на подготовку.

— Я и шкипер начинаем делать расчеты, — объявила Ежевика. — Вы с Жакуем составляйте списки того, что надо закупить... Ой, что это я распоряжаюсь… — смутилась она. — Шкипер — приказывай!

Иван три секунды молча оглядывал свою маленькую команду, вживаясь в роль капитана. Но в голосе все же промелькнули нотки неуверенности:

— Ну, это… Делаем, как Ежевика сказала.

[1] «Кто не осмелится — не пересечет море», «Волков бояться — в лес не ходить».

Утро началось еще затемно. Стармех выпросил у Ежевики «одну последнюю рыбалочку», Иван напросился с ними. Ловить нужно до восхода и немного позже — пока Аркхене не вскарабкается достаточно высоко, чтоб заставить всех искать тень и холодное пиво. Да и клев к этому времени прекратится.

Только они взобрались на бархан, что начинался сразу от плит космодрома, как со стороны уже бледнеющего неба раздался характерный свист двигателей полицейского катера.

Желтая фасолина с синей полосой по центру на секунду зависла над «Ежевикой», потом резко накренилась и, выпустив непропорционально тонкие опоры, приземлилась рядом с их кораблем. Под катером стали появляться фигурки в желто-серебристых цветах космической полиции.

Родригес зло сплюнул на песок. По всему было видно, что рыбалка отменяется.

— К нам, что ли? — спросил Жакуй, потягивая носом. Со стороны полиции ветер донес запах несвежей рыбы.

На плитах заброшенного космодрома стояла только «Ежевика», лишь в километре от нее возвышались еще два остова древних фрегатов, уже наполовину разобранные утилизаторами.

— Ты видишь здесь еще кого-то, кроме нас, котя? — буркнул Родригес. — Вестимо, по нашу душу. Вот и порыбачили…

— А чего им надо? — Стажер перекинул удочку на другое плечо и заскользил вместе с песком вниз, к кораблю. Стармех и кок безрадостно последовали за ним.

Выглядевшие издалека забавными фигурками, вблизи полицейские оказались шестиметровыми бронированными треножниками. Экзоскелеты стиклтукцианцев внушали уважение.

От группы отделился один, явно лидер.

— Ку! — сказал он и отсалютовал однократным приседанием, и троице пришлось повторить принятый жест вежливости, сделав некое подобие книксена, с расставленными в стороны руками:

— Ку!

К счастью, коп ограничился только этим, так как полное приветствие по местному этикету состояло из десятиминутного танца с прыжками и приседаниями.

— Подполковник Рыбоедов, — представился полицейский на превосходном ай-лингво, переведя на него и свою фамилию тоже. — Предъявите ваши документы!

— Уши, лапы и хвост! — вспылил Жакуй. — Вот мои документы! Вам этого мало?

— Нам нужны еще ваши глаза, господин… — Жакуй негодующе вытаращился на него, и Рыбоедов, наведя на зрачок сканер, удовлетворенно закончил фразу:

— Жакуй Лавуазье!

На Земле и других развитых мирах ойкумены давно уже использовалось так называемое «правоохранительное поле». Любое живое существо, находящееся в нем подлежало учету, контролю, охране и заботе. Само тело существа и являлось документом, подтверждающим личность. Это очень сильно упрощало многие бюрократические процедуры, особенно получение свидетельства о заключении брака (достаточно только двум особям слиться в сладкой неге, как автоматически вы оказываетесь женаты или замужем), а также оформление народившегося вследствие этих событий потомства.

Но на отсталой Стиклтук эти технологии были не в ходу. Может быть, из-за некой консервативности и расслабленности, что часто свойственна местам, живущим за счет природной ренты, а может, по причине огромного числа курортников, отнюдь не мечтающих связать себя узами Гименея в автоматическом режиме...

Поэтому следом таращиться в примитивный сканер наступила очередь Ивана и Джакобо Казимировича.

— Задаю вопрос, — трехногий полицейский переступил с ноги на ногу и еще на ногу, клацая по щербатой плите стальными когтями. — Покидало ли ваше судно планету Стиклтук в недавнее время?

— Наш корабль, — Иван сделал упор на слове «корабль», так как «Ежевика», пусть и в далеком прошлом, но все же была военным транспортом, и слово «судно» ему резало слух, — с тех пор, как мы сели на Стиклстук, стоянки не покидал. «Ежевика» швартуется здесь вот уже неделю. Можете проверить у капитана порта.

— Проверим, не беспокойтесь, — загадочно ухмыльнулся Рыбоедов. — Цель вашего прибытия?

— Отпуск… и отдых на курорте. Рыбалка, — Иван помахал удочкой перед носом — или что там торчало у полковника из куполообразной головы между двумя огромными, как блюда, глазами осьминога.

В это время остальные полицейские носились вокруг корабля, а один даже забрался в детерминатор.

— Это судно действительно никуда не летало уже дней шесть, — доложил один из подошедших рядовых. — Никаких следов.

— Да что случилось?! — не выдержал Иван.

— Пираты… — уже мягче сказал подполковник. Из подозреваемых людишки для него уже перешли в разряд курортников. А курортников лучше не пугать лишний раз. Они основной доход планеты, и к тому же могут пожаловаться в администрацию. Тогда — прощай, премия...

— Пираты? — удивился стажер. — Напали на кого-то?

— Нет. Наоборот, это пиратов ограбили. На таком же корабле, как ваш, между прочим. Ограбили и смылись, шельмы... Только не болтайте лишнего, — вдруг спохватился полковник. — Это секретная информация!

— Конечно, сэр. Мы не из болтливых, — пообещал ему Иван.

— Эй, парни! Грузимся в катер! — закричал Рыбоедов остальным полицейским. Затем повернулся к троице: — Честь имею! — Он задрал голову вверх, и над космодромом раздался громкий, наводящий тоску вопль: — Улла, улла, улла! — по местным меркам это было вежливое, но холодное прощание.

Полицейский понесся к своему катеру, высекая искры из шестиугольных плит космодрома.

Четвертый час Ежевика и Иван Кукуев колдовали над маршрутом к той точке, в которой три тысячи шестьсот лет назад находилась планета Земля. Рубка была завалена картами Галактики. Они светились всюду: на полу, стенах, креслах и на потолке тоже. В воздухе плавали тысячи звезд, клубились туманности, точками мрака, обведенными фиолетовым — для наглядности — как бы поглощали свет черные дыры.

Иван задумчиво ходил из одного конца рубки в другой, звезды рассыпанных по полу навигационных карт доставали ему до подбородка. Рубка словно стала бассейном, который наполнили сверкающей звездной пылью.

Сверкающие точки мерцали, когда он тревожил их, задевая телом или задумчиво трогая руками.

Дело двигалось. Сейчас Ежевика уже высчитывала точную дозировку импульса, нужную для того, чтобы оказаться в нужном месте и в нужное время, — к третьему ноября тысяча девятьсот пятьдесят седьмого года по летоисчислению, принятому в то время на Земле.

Все возможные поправки были уже внесены и учтены; гравитационный дрейф, многочисленные реформы перехода с летнего на зимнее, планетарное, зодиакальное и, наконец, галактическое время.

На потолке, затерявшийся среди навигационных карт, выбалтывал последние новости «теле».

Вдруг Ежевика встрепенулась и увеличила громкость передачи и размер экрана:

— Ваня, послушай, тут сейчас интересное что-то будет, — пояснила она, и её аватарка плюхнулась на одно из пустующих штурманских мест и принялась болтать ножками.

— Вышла из вычислительных дебрей на полянку реала, чтобы погреться и отдохнуть? Хочешь, костерок разведем и устроим пикник? — пошутил Иван.

— Ага, хочу! — улыбнулась Ежевика. — Только сейчас я грызу математику. Так что поджарь мне шашлык из кубической функции, замаринованной по первой производной…

На экране теле в этот момент появилась заставка «Криминальной панорамы».

— Ух ты, — радостно хлопнула ладошками хозяйка, — сейчас про пиратов будут показывать!

— Ежевика, а почему ты так любишь новости про пиратов? — задал Иван давно мучивший его вопрос.

— Потому что я их боюсь… — внезапно на секунду посерьезнела хозяйка. — Когда я вижу, как ловят пирата, мне становится немного спокойней…

Иван пожал плечами — до этой минуты он был уверен, что его хозяйка вообще ничего и никого не боится, а оказывается…

Тем временем начался блок криминальных новостей сектора.

Сначала в программе шла какая-то ерунда, самое интересное, как всегда, было оставлено под конец.

Передавали: двое боевых офицерин космофлота, по имени Вара и Маря, помешали подготовке к отбытию в другой рукав галактики рою улья расы инсектоидов из сектора Витиеватых Завитушек. Приняв их преддорожную суматоху за подготовку к нападению, сумасбродные дамочки сорвали военные учения, направив целый звездный флот сектора к месту роения ноузблэков. Инсектоиды подали жалобу в Галактический Совет, а дамочки оказались под домашним арестом.

Оператор переключился на виновниц.

Одна дама, великолепно сложенная, крепкотелая блондинка с гибким станом и волевым лицом, а вторая — стройная, с осиной талией и фигурой фарфоровой статуэтки, длинной шеей, копной смоляных кудрей и глазами цвета спелых черешен. Лица обеих были испуганно-довольные, но пикантность ситуации подчеркивалась наличием еще четырех космических гусаров-гренадеров, чьи насупившиеся физиономии маячили неподалеку. Все шестеро зыркали друг на друга, напряжение чувствовалось даже из экрана теле. Гусарам предстояло жить в этом же доме и обеспечивать строгость режима домашнего ареста.

Потом что-то было про кражу древней книги, Единственного Экземпляра руководства по ремонту двухколесного транспорта с двигателем на легких углеводородах.

Из сумбурного объяснения ведущего программы стало понятно, что эту книгу похитили, затем опять похитили и после похитили еще, уже вместе с похитительницей из предыдущего похищения. В итоге полиция так никого и не поймала, а книга почти сразу же всплыла на Юноне, в отделе античной технической литературы.

Но эти новости Иван пропустил, так как бегал на камбуз, где выпросил у Жакуя парочку бутербродов и чай.

Пока они болтали и дурачились, посматривая на экран, Иван ел свои бутерброды, а Ежевика выхватила из воздуха аккуратненькую чайную чашечку и такое же блюдце и составляла новоиспеченному шкиперу компанию, понарошку отпивая из чашки.

Внизу экрана побежала надпись: «Экстренный выпуск, пираты», а в верхнем углу появился маленький «веселый Роджер», общепринятая метка — стилизованный череп на фоне двух перекрещенный костей. Универсальный пиратский знак.

— …Курьезный случай произошел вчера в нашем секторе рукава Персея, — наконец-то приступил диктор к новостному хедлайну. — Пиратский танкер «Гобан», проникший в нашу солнечную систему, был ограблен неизвестными, которые, наполнив баки топливом, скрылись в гиперпространстве, уйдя как от пиратской погони, так и от преследования полиции...

На экране возникло изображение танкера — огромного, цилиндрического, с двумя поясами ребер жесткости, покрытого темными, грязными подтеками и пятнами по всему корпусу. Фоном ему служила серая пелена пояса астероидов, что окружает Аркхене на расстоянии в одну астрономическую единицу от орбиты Стиклтука.

В этом плотном, по космическим меркам, скоплении частенько укрывались пираты и контрабандисты и совершались сомнительные дела. Задержать кого-либо в астероидном поясе практически невозможно, если не знать точных координат. Погоням же мешают каменные обломки, большие и малые астероиды и отвратительная видимость из-за космической пыли. И то, что полиции удалось случайно обнаружить в этом гиблом месте пиратов, казалось большой удачей.

— Послушаем, какие подробности поведает нам командир звена перехватчиков космической полиции, господин Эцых Пак, — тем временем тарахтел ведущий программы, и всю ширину экрана заняла жабья морда полицейского, земноводного уроженца планеты Кон-Кок, второй планеты системы Дамляй, в болотах которой тоже когда-то зародилась и развилась разумная жизнь.

Эцых смущенно откашлялся и начал:

— К нам поступил сигнал от существа, назвавшегося «доброжелателем», ровно в час пятнадцать по стиклтукскому времени. Звено перехватчиков всегда готово к вылету, и мы тут же отправились по указанным координатам. По прибытию нам открылось следующее: от незарегистрированного пиратского танкера улепетывает неизвестный корабль, за которым гонится пиратская шхуна «Черная Мамба».

— Это не «Черная Мамба» ограбила в прошлом месяце сухогруз, везший консервированных дафний? На Стиклтуке тогда возникла небольшая паника, цены на дафний подскочили, и кое-кто на этом неплохо нагрел щупальца…

— Да-да, — согласно закивал Эцых, — работа этих негодяев! Значит, гонится «Мамба» за неизвестными, а мы бросились за шхуной… Надо было ее задержать, но желательно с поличным…

— Вы ждали, когда они догонят самозванцев?

— Они догоняли. «Черная Мамба» очень быстрая в евклидовом пространстве. Тут пираты открывают огонь по убегающему кораблю! Применение оружия — отличный повод для ареста! Пришлось нам выйти из маскировки и блокировать «Мамбу». Сейчас корабль и пираты арестованы. Теперь они ни за что не выкрутятся.

— А второй корабль? В него попали?

— Кажется, нет… Ушел в гиперпространство. Кстати, у нас есть его снимок, сделан как раз перед прыжком, поэтому качество плохое.

На экране появился размытый и полупрозрачный вытянутый силуэт, перед которым уже раскрылась лепестками воронка гиперперехода. Сквозь корабль и воронку проступали звезды, размытые чудовищно закрученным пространством портала.

— Ничуть на нашу «Ежевику» не похоже, — сказала Ежевика. — Правда, Ваня?

— Угу, — подтвердил Иван, откусив от бутерброда. — Это мог быть кто угодно, любой супертраккер. И чего они у нас лазали, спрашивается?

— ...Все, кто узнал этот корабль или у кого имеется любая информация по этому делу, могут сообщить нам в полицию по галосвязи доверия, — закончил коп свое выступление.

Ежевика убрала звук и уменьшила экран, отправив его висеть где-то в углу, на потолке.

Мелодично звякнул интерком, и в рубке возник голографический Родригес:

— Привет, ребята! Я списки нужного имущества и запчастей составил…

Тут же рядом из воздуха соткался Жакуй. Интерком немного барахлил, поэтому сначала появилась улыбка, а потом и весь Жакуй целиком. Он был в медицинском халате и шапочке — редкое зрелище. В руке он деловито держал планшетку, напоминая доброго доктора из какого-нибудь мультфильма.

— Вот список лекарств, — сказал он и сбросил с планшетки файл. — А вот — список на пополнение продовольствия и воды. Я заказал сразу на всю команду.

— Молодец, Жакуй — похвалила Ежевика. — Затаримся максимально, на всякий случай. Как отпуск закончится, не будем терять время на покупки. Я уже ваши заявки отправила шипчандлеру. Осталось только взять топливо.

Напрасно Родригес волновался насчет рыбалки. С рыбалкой все было превосходно, а вот с топливом — нет. Танкер все задерживался, дедлайн приближался, день уходил за днем; все были как на иголках.

За шестнадцать дней все, что можно было предусмотреть, было сделано, закуплено и погружено на борт корабля. Счета фирмы немного похудели, но Ежевика отнеслась к этому с философией ребенка — цель оправдывает расход финансовых средств.

Рыбалка уже не так радовала, как в самом начале. Даже Жакуя. Друзья сидели на теплых камнях у самого берега ленивого моря. Удочки в руках, поплавки качались на зеркально-гладких волнах, время от времени ныряя в изумрудную глубину, когда осторожная твойва соблазнялась приманкой. Но мысленно они уже неслись в пространстве и времени за собакой.

«Чемоданное настроение» не позволяет отдаться такому беззаботному, медитативному, расслабляющему древнейшему занятию, коему с удовольствием предаются, чтобы отключиться от рутины и насладиться тишиной, покоем, беззвучным сосредоточением в ожидании поклевки и такой специфической ленивой пустоте в голове… Но не в этот раз. Не отпускал мандраж предстоящей операции.

— Что-то не клюет… — сказал Родригес.

— Не клюет, — подтвердил Жакуй. — Ветер изменился…

— Ты на что ловишь? На сиглию или на шпанцуп?

— На «бутерброд», — сказал Жакуй. — На один шпанцуп крупная не берет.

Четырехкрылая чайка ринулась вниз, нырнула, подняв тучу сверкающих брызг, и через секунду взмыла в небо, гордо неся в клешне извивающуюся твойву.

— Если сегодня не взлетим, то про Лайку можно забыть, — сказал Родригес.

— Не взлетим, — сказал Жакуй. — Танкер еще не пришел.

«Родригес, Жакуй, быстро на "Ежевику"!» — в сознании у обоих рыбаков раздались мысли Ивана: миелофон очень удобен на небольших расстояниях.

«Зачем?» — отмыслил ему в ответ Родригес.

«Ежевика зовет. Сказала — взлетаем».

«Мы уже в пути!» — в унисон отмыслили оба рыбака и принялись сматывать снасти.

Через десять минут они поднимались по корабельному трапу «Ежевики». В руках Жакуя, на кукане, трепыхался сегодняшний улов, а Родригес нес удочки и коробку с наживкой.

* * *

«Ежевика» разогревалась. Корпус чуть заметно вибрировал, все люки были уже задраены, и только овальное отверстие служебного шлюза, к которому шел готовый убраться трап, нарушало гармонию сверкающих темно-фиолетовых бортов корабля.

Как только стармех и кок оказались на борту, шлюз мягко закрылся, и теперь уже трудно было сказать, где только что он зиял.

В рубке их встретил взволнованный Иван. Ежевика пока была занята предстартовыми переговорами и поэтому лишь вежливо поприветствовала вошедших.

— Танкер пришел? — спросил с самого порога Родригес.

— Нет… — замялся Иван. — Топливо на Стиклтук все еще не завезли.

— Так почему мы взлетаем? И куда вообще летим? — стармех переглянулся с Жакуем, но тот лишь недоуменно пожал плечами.

— Мы летим на заправку, — сказал Иван, — попробуем взять топливо у пиратов. Обманем и ограбим...

Стармех и кок начали говорить одновременно и, перебив друг друга, замолчали.

— Джакобо Казимирович, вы только не волнуйтесь, — сказал Иван. — Мы уже все продумали. Да что там говорить — мы уже их ограбили… — добавил он тихо.

— Когда? — севшим голосом спросил Родригес.

— В прошлом. Две недели назад. Точнее, шестнадцать дней.

— Ты хочешь сказать, что тогда полиция… — начал Жакуй.

— Да... Они не зря тут крутились. Вот только про путешествия во времени они не догадываются...

— Контуры прогреты, конвертер — норма, детерминаторы один — восемь — норма, система искусственной гравитации и компенсации — норма… — начала перечислять Ежевика. Доклад пилота-рулевого, которым по штатному расписанию являлась хозяйка — обычная процедура перед взлетом.

— В машинном кто? — спросил Родригес.

— Железняк.

— Хорошо… Но как вы собираетесь убедить пиратский танкер отгрузить нам топливо?

— Я все продумала, Джакобо Казимирович, — сказала Ежевика. — На танкере знают, что вероятность появления чужого корабля в точке рандеву со шхуной, да еще в этот короткий промежуток времени, ничтожно мала. Это уже говорит о том, что мы в курсе их дел, то есть «свои».

— «Ежевика» не похожа на «Черную Мамбу»... — с сомнением в голосе произнес Родригес.

— Скажем, что этот корабль мы захватили, и его надо заправить для перегона, — предложила Ежевика.

— Хм… Пираты люди простые, бюрократии — минимум. — Джакобо задумчиво почесал подбородок. — Это может сработать! А если они свяжутся с «Черной Мамбой»?

— «Мамба» в это время будет в гипере, — сказала Ежевика. — Без связи, значит...

— Иван не похож на пирата, — сказал Жакуй. — Я тоже. Ежевика может изобразить кого угодно, но… как только она начнет говорить, ее сразу раскроют. Казимирыч, ты сможешь изобразить пиратского капитана? Тем более, ты хорошо знаешь их повадки…

— Почему? — спросил Иван.

— Что — почему? — не понял Жакуй.

— Почему Джакобо Казимирович хорошо знает пиратские повадки?

— А ты не в курсе? — удивился Жакуй. — Он же в прошлом — пират!

— Чего?! — у Ивана отпала челюсть. — Пират?!

— Скажешь, тоже, — пират! — смутился стармех. — Я двадцать лет на пиратском корабле механиком был, — пояснил он. — Попал в плен, когда летел на одну планету. Хотел инженером по атмосферным процессорам там устроиться… Наш пассажирский лайнер захватили пираты, во время перестрелки у них погибли оба механика. Мне сделали предложение — либо к ним, в машинное, либо — за борт. Так я и оказался у них на судне.

— Ничего себе… — сказала Ежевика. — А как же вы здесь очутились?

— Кэп что, никогда не рассказывал? — удивился стармех. — Мы же с ним в одной камере сидели, у герцогини. Нам обоим грозила плаха. Капитан Форд пришел за Хиксом и заодно вытащил меня.

— Я в шоке… — сказала Ежевика. — Джакобо Казимирович — пират!

— Да не пират я, — отмахнулся Родригес. — Механик — он везде механик. Живым бы меня все равно не отпустили. Когда нас взял космофлотский корвет на абордаж, то меня и еще нескольких несчастных оставили в живых, не за что было на месте… решать. Я тогда руку-то и потерял, кстати. Это уже потом, после суда, герцогиня приказала отрубить и башку тоже, мол — раз был на пиратском судне, то, стало быть, бандит, и точка.

Хозяйка переварила информацию быстро.

— Джакобо Казимирович! Изобразите пирата? — попросила Ежевика. — У вас получится!

— Ладно... Сколько у нас до точки? — Родригес посмотрел на Жакуя: — Поможешь мне приобрести подходящий вид? — тот в ответ молча кивнул.

— Через три часа будем на месте. Я просканировала полицейскую сводку и переговорила с некоторыми копами, представившись журналисткой, — деловым тоном сказала Ежевика. — Теперь я знаю точное время всех событий. У нас все выйдет.

— Посмотрим, — ответил Родригес и ушел, прихватив с собой Жакуя, который все это время так и держал кукан твойвы в руке.

— Ежевика… Похоже, началось наше путешествие, — негромко сказал Иван.

— Боишься?..

— Нет. Волнуюсь. А если мистер Хикс с нами в это время свяжется? — вдруг встрепенулся Иван. — Или кто из ребят? Вот они будут тревожиться!

— Это вряд ли… — Ежевика вздохнула, — я им всем на эти три дня такой шикарный круиз на подводной лодке «Наутилус» взяла — просто фантастика… Там есть одно условие — полное погружение в путешествие и отрыв от всего мирского... Никакой связи, только созерцание красот и прогулки под водой. И, судя по рекламе, нашим некогда будет названивать, даже если бы разрешили...

— А чего ты так вздыхаешь? — спросил Иван.

— Тебя жалко. Ты не увидишь красот подводного мира Стиклтука…

— Ну и что? У нас тоже сейчас начнется интересный круиз, Ежевика! Так что — полный вперед!

* * *

Между звездных систем огромные расстояния холодной и мрачной пустоты, через которую даже самый быстрый фотон будет лететь годы, а то и сотни лет. Корабль, оборудованный гиперприводом, пересекает эту бездну за несколько суток, иногда недель. Такое путешествие обычно спокойное и размеренное. Путешественникам через гиперпространство опасны только гравитационные ловушки, которые образуются близ слишком массивных объектов, таких как черные дыры или нейтронные звезды. Опытный штурман проложит маршрут вдалеке от этих опасных «утесов» космоплавания, а опытный рулевой четко проведет корабль согласно курсу. Самое главное — в конце пути точно выйти на рейд планеты, к цели маршрута. Корабль должен вынырнуть там, где гарантированно ему не встретится ни астероид, ни планета, ни другой космический корабль. Дальше уже дело простое, выйдя в евклидово пространство, подрабатывая рулежными и вспомогательными движками на водородной тяге — движителями почти такими же древними, как весло, парус и паровая машина в морском флоте, — спокойно ошвартоваться у орбитальной базы или, если повезло с планетой, приземлиться на площадку космопорта.

Свободно летать в гиперпространстве звездной системы могут позволить себе лишь те, кто досконально знает её внутреннюю структуру, положение планет, спутников, астероидов разного размера и состава, искусственных объектов и тому подобного в каждый квант времени. Мало кому понравится выйти из гиперпространства в одной точке, скажем, с десятитонным астероидом из чистого железа. Поэтому на внутренних трассах через гипер летают только местные. Да и то неохотно, потому что опасно. Как бы ни было, такие рисковые ребята всегда найдутся. Например, копы. Или пираты… И ещё темно-фиолетовый, похожий на старинный военный транспорт супертраккер.

«Ежевика» плавно и быстро вышла на орбиту Стиклтука, получила разрешение у планетарного диспетчера, заняла свой эшелон и уже вскоре оказалась на достаточном расстоянии, чтобы выйти в гипер. Но корабль скользнул не в пространстве, а на две недели назад во времени.

Шкипер Кукуев ожидал какого-то особого эффекта, но ничего отличного от полета в гипере не заметил, о чем и сказал Ежевике.

— Это тебе надо наружу выйти, — сказала она. — Ты удивишься.

— И что же там?

— Космос. Он при движении назад во времени как негатив — все белое, звезды черные…

— А черные дыры?

— Они белее белого... Ладно, шестнадцать дней — это не полет. А вот когда пойдем на три тысячи шестьсот, у тебя будет время прогуляться в скафандре за борт и посмотреть своими глазами…

Когда они вынырнули из потока времени, Аркхене оказалась смещена на полтора световых часа от своего положения. Совершив два коротких гипер-джампа, Ежевика подвела корабль к точке, где должны будут разыграться события, о которых они узнали из «Криминальной хроники».

Клинкет отъехал в сторону, и в рубку торжественным шагом вошел стармех. Позади него держался Жакуй, всеми силами стараясь не прыснуть со смеху.

У Ивана подкосились ноги, и он плюхнулся в кресло. И было отчего.

Почти квадратный, массивный, словно киборг, Родригес был одет в ярко-синий камзол, расшитый золотыми галунами, с обшлагами на рукавах и эполетами на плечах. Такого же цвета штаны с золотыми лампасами были заправлены в черные и благородно поблескивающие, как рояль, высокие сапоги. Камзол был подпоясан широким поясом, на котором с правого бока висела абордажная сабля-деструктор, а с левого — кобура, из которой торчала рукоятка тяжелого бластера.

Ансамбль завершала алая, как артериальная кровь, бандана, и некое непонятное устройство, которое Родригес надвинул на левый глаз. В устройстве недобрым багровым светом тлел огонек.

Если бы Иван интересовался оружием, то он бы знал, что это когда-то пользовавшийся популярностью тактический компьютер, который также заменяет лазерную винтовку, уступая ей только в количестве боеприпасов и дальности прицельной стрельбы.

Ежевика, точнее, ее аватарка, просто стояла и смотрела, широко открыв глаза.

— Вот это да… — наконец промолвила она. — Я бы тебя не узнала, дядя Джакобо.

— Поверьте мне, ребята, — ухмыльнулся Родригес. — Я не сошел с ума. Именно так должен выглядеть пиратский капитан. Традиция. У пиратов капитан является также и символом корабля и команды, вот они и наряжаются как на маскарад… Это одна из тех традиций, что разбавляют рутину пиратских будней.

— Вообще-то вам идет, дядя Джакобо, — сказала Ежевика. — Правда, Ваня?

— М-да… — Иван выбрался из кресла и обошел стармеха. — Я даже завидую, что не сам в таком наряде, хех, — сказал он. — А камзол-то откуда?

— Это парадный мундир офицера с планеты Аспаган. Это мой трофей…

— Вы взяли его в бою? — спросил Иван.

— В карты выиграл. Как сейчас помню, у меня из козырей на руках только мелочь была…

— Э… Джакобо Казимирович, давайте позже предадимся воспоминаниям, — перебил его Иван. — Сейчас сосредоточимся на деле.

— Танкер вышел из гипера, — доложила Ежевика. — Как раз где мы и ожидали его увидеть.

— Ага, отлично, — сказал Родригес. — Давай, рули уверенно, прямо к нему. Главное — не подавать виду, что мы мандражируем. И первые на связь не выходим. Жакуй, ты пока скройся, уж больно ты смешливый, будешь нас с серьёзного настроя сбивать!

Танкер приближался, вырастая на экранах огромной темной громадой. Никаких опознавательных знаков, никаких огней. Мрачная бочкообразная туша танкера медленно вращалась, давая полюбоваться на свои покрытые пятнами, заплатами и следами попаданий не то метеоров, не то снарядов или лучей лазеров борта.

Можно было подумать, что корабль мертв и покинут, только в инфракрасном диапазоне было хорошо видно, что под его броней струится энергия действующих механизмов.

Заработала связь. Пока только слабый квантовый канал для ближних переговоров. Его трудно прослушать чужим, тем, кто не является источником или принимающей стороной, так как передача ведется узким, словно паутинка, лучом, непосредственно направляемым в специальную мишень.

— Танкер «Гобан» вызывает неизвестное судно, — раздался искаженный передачей голос. — Ответьте.

Родригес кашлянул, прочищая горло, и ответил:

— Говорит Родригес, капитан… «Изабеллы».

На немой вопрос Ивана и Ежевики он ответил глазами: «А почему бы и нет?».

* * *

Ёширо, тридцать восемь лет, рост — средний, глаза — карие, волосы — черные, слегка полноват, волею богов — капитан «Гобана», скучал.

Скука его — давнишняя, крепкая, раскидистая, словно баобаб, имела два корня.

Первый: ему было не с кем играть в го.

В своей далекой части рукава Персея, после одной особо кровавой и продолжительной войны, остатки властителей, собравшись на совет, постановили впредь отказаться от насилия как «последнего довода королей» и способа решения политических задач. А вместо военных действий все конфликты решать за игровой доской — «гобаном» в партиях древней как мир игры «го».

Странно, но эти условия были приняты всеми сторонами конфликта, и новый порядок установился в той части звездных систем, которую населяет народ Ёширо, тот, что выводит свое происхождение с какого-то архипелага на далекой Земле.

Когда Ёширо родился, тесты показали в нем потенциал великого мастера, и его путь, го-до, был определен.

Го окружало его с самого рождения. Игрушками его были черные и белые камни, пол детской расчерчен в клетки гобана, на стенах обои, изображающие великие партии великих игроков.

Потом была специализированная школа-интернат.

Жизнь в нем была сурова и аскетична. Например, чтобы поужинать, нужно было завершить победой одну из предложенных партий… Ёширо почти никогда не ложился спать голодным.

Позже была бесконечная череда игровых сражений за планеты, контракты, торговые преференции, удобные маршруты и так далее. Высшей ступенью карьеры игрока было стать членом Совета. Только лучшие из лучших мастеров го становились правителями. Любой достигший определенного мастерства игрок мог бросить вызов члену Совета и занять его место.

Ёширо решил, что пришло время померяться силами…

И тут Ёширо был остановлен.

Это была вторая причина сплина капитана.

Го традиционно была игрой мужчин, и Ёширо с детства почти не общался с противоположным полом. «Мужской ум способен на сосредоточение, он словно копье, пронзает суть вещей, доходя до самого центра. Женский ум способен объять необъятное, способен охватить одним взглядом всё, но он словно скользит по поверхности сути вещей», — так говорил старый сэнсэй Ёширо. Го требует вникать в суть, а не скользить по-над ней… Ёширо избегал женского общества, а потом, став великим мастером, перед которым склоняли головы все, стал пренебрежительно относиться к прекрасному полу, считая их глупыми и недалекими созданиями.

В конце— концов случилось неизбежное — он сошелся со своим противником по го Таширо Кадо, сделал его своим любовником.

Ёширо бросил вызов всем членам Совета, объявив, что готов сразиться с ними в сеансе одновременной игры и победить всех. Тогда коварный Совет, боясь за свою власть, нанес удар в спину — Таширо был убит, дело организовали так, что все улики пали на Ёширо… Ему пришлось бежать за пределы своего мира. Поскитавшись, он прибился к пиратской эскадре, но так как был урожденным пацифистом и неплохим руководителем (благодаря стратегическому мышлению го), то вскоре уже оказался в должности капитана танкера, который, по понятным причинам, не принимает участие в нападениях и грабежах.

Команду Ёширо подбирал под стать себе и «любил» членов своего экипажа за любую провинность. Народ был разный, и если часть команды опасалась накосячить, вызвав гнев капитана и вызов на ковер, то вторая часть всеми силами старалась попасть капитану «на карандаш».

Ёшире все они смертельно наскучили. Сердце так и осталось холодным после гибели любимого Таширо. К тому же Ёширо страстно хотел сразиться с достойным противником в го. Иногда он приказывал соединить всех свободных от вахты с искином, чтобы повысить мощь корабельного разума, и играл с ним партию… которую неизменно выигрывал. Затем следовало наказание всех проигравших участников, кроме искина — того просто некуда было наказывать, хотя Ёширо и начинал уже посматривать на устройство ввода мнемокристаллов…

— Ёширо-сама, — вызвали с мостика. — Прошу прощения, тут к нам подошел какой-то корабль. Прет как бык, наверное, это кто-то из нашей эскадры.

— Сейчас буду.

Ёширо появился на мостике, все вытянулись во фрунт и ели глазами своего капитана.

— Почему у тебя подворотничок несвежий? — заметил Ёширо вахтенному офицеру. — Смотри у меня... Натяну!

— Вы только обещаете, Ёширо-сама, — потупил глаза тот.

«Вот извращенец, кто ж несвежим бельем соблазняет? — уныло подумал Ёширо. — И как крепить дисциплину в таком коллективе?»

— Где корабль? — буркнул он.

— Вот, в полусфере левого борта. Супертраккер, похоже.

Темно-фиолетовый корабль как раз выравнивался борт о борт с «Гобаном».

— Танкер «Гобан» вызывает неизвестное судно, — начал переговоры Ёширо. — Ответьте.

— Говорит Родригес, капитан «Изабеллы», — раздалось в ответ. — Требуем заправки.

— А кто вам сказал, что вы получите топливо? — ухмыльнулся Ёширо. — Я не слышал от адмирала, чтобы он упоминал «Изабеллу» и тем более какого-то Родригеса.

— Послушай, приятель, — в голосе оппонента начала проявляться холодная ярость, — мне плевать, что ты там слышал или нет, мне срочно нужно топливо, или тебе придется иметь дело с адмиралом Сабзиро, лично. Мы только что взяли «Изабеллу», и ее срочно требуется перегнать в Черный сектор, на борту скоропортящийся груз. Если он скиснет, то Сабзиро три шкуры с тебя спустит, приятель!

— Я не дам вам ни унции, невежа, — холодно ответил Ёширо. — О Сабзиро только глухой не слышал в нашем уголке галактики, поэтому то, что ты козыряешь его именем, ничего тебе не даст. Давай-ка наладим канал, хочу посмотреть на столь бескультурного типа, как ты.

Тут же сработал вызов голографической связи. Ёширо запахнул кимоно, проверил, все ли выглядит подобающим образом, и жестом разрешил прием. На мостике «Гобана» появилась странная компания.

Здоровый как бык мужчина, одетый в ультрамариновый камзол с золотыми позументами, алую бандану и лаковые сапоги. Судя по его массивной фигуре, здесь не обошлось без вмешательства военной генной инженерии.

Вторым членом команды «Изабеллы» оказалась совсем юная особа, девушка, нет, скорее девочка в розовом платье с множеством бантов. У девчонки были длинные, до самого пола, хвостики, которые перетягивали разноцветные резинки. Много резинок. Голубоглазая. Симпатичное личико. Девочка сделала движение, словно макнула кисточки. Это не было похоже на традиционный поклон, но выглядело очень мило.

Третий из присутствующих в рубке супертраккера привлек наибольшее внимание капитана: молодой, стройный, крепкий юноша. Светловолосый, глаза — серые, жаль, конечно, что не как у девчонки… А какова фигурка, статуэтка просто…

Ёширо не заметил, как плотоядно облизнул губы.

Вид симпатичного парня как-то сбил с него воинственный настрой. Захотелось, наоборот, легкой и игривой болтовни, жонглирования намеками и полунамеками...

— Капитан Ёширо, — он изобразил улыбку «вежлив, слегка брезглив», и еле-еле обозначил поклон. — На каком основании я должен вас заправлять?

— На основании приказа адмирала Сабзиро!

— Лично мне он ничего не говорил… — Ёширо раздевал взглядом шатена. Тот, видимо, почувствовал нездоровый интерес к своей персоне и залился румянцем. Это было так мило, что у Ёширо, тлевший в животе уголёк интереса, вспыхнул пламенем страсти и жидким огнём стек ниже ватерлинии…

— Ладно, все понятно, — бросив взгляд на Ёширо, задумчиво протянул Родригес. — Я отправляюсь к адмиралу, пусть он с вами разберется, капитан Ёсиро!

— Ёширо, с вашего позволения, — почти промурлыкал Ёширо. — Зачем же куда-то лететь? Воспользуйтесь моим гостеприимством.

— Капитан Родригес, — вдруг заговорила девочка, — «Изабелла» окружена четырьмя истребителями класса «Принципал». Детекторы показывают, что они готовы открыть огонь.

Ёширо улыбнулся. Все же его помощник был хорошо вышколен. Стоило капитану повести бровью, тот понял все правильно, — выслал звено истребителей из аппарели противоположного борта.

— Что ж, Ёширо, негодяй, черт с тобой, — буркнул Родригес, — хотел бы я разнести твою лоханку на тысячу кусков, но на нашей красавице пока еще не стоят орудия. Отгрузи топливо, чтоб время зря не терять.

— Я вижу, вы деловой человек, Родригес, — ухмыльнулся Ёширо. — Скоро сюда должна прибыть «Черная Мамба», ее капитан компетентен отдать мне приказ заправить ваше, — Ёширо решил вернуть «лоханку», — корыто.

Родригес свирепо уставился на него, и Ёширо подумал, что если бы тот не был голограммой, то тотчас вцепился бы ему в горло.

— «Гобан» — это что-то связано с игрой? — вдруг спросила девчонка.

— Да, детка. С лучшей игрой во вселенной. Гобан — это доска для игры в го. Слышала про такую игру?

— Я люблю игры… — девочка принялась загибать пальчики: — Шашки, шахматы, карты, домино и «Чапаев».

— Рэндзю знаешь? — спросил Ёширо.

— Не-ет…

— Эх, темнота… такая фраза пропала!

— Какая?

— «Рэндзю — игра простолюдинов, шахматы — игра героев, а го — игра богов!»

— Красиво! — сказала девчонка. — Можно было «рэндзю» заменить на «домино», и тоже бы нормально звучало.

— Хм, точно… — Ёширо задумчиво побарабанил пальцами по переборке. Мысли его были далеко. Хотелось как можно скорее применить его фирменную стратегию завоевания и тактику покорения к той «статуэточке»...

— Сыграем в го? — спросила девочка. — Только правила скиньте, и я через десять минут буду готова.

— Ты сумасшедшая?! — вытаращился на нее Ёширо. — В го учатся играть с детства, годами шлифуя мастерство в тысячах партий и десятках тысяч часов анализа...

— Я хороший игрок, — заявила девчонка. — В карты всех давно уже обыгрываю. Со мной уже никто играть не хочет… — надула она губу.

Ёширо придумал, как наказать нахалку и затащить на «Годан» шатена.

— Ладно. Сейчас я тебе перешлю правила и самоучитель по игре. Через десять минут встречаемся в отдельном канале. Можешь взять с собой болельщиков, хотя я уверен, что никто из них не поймет, что будет происходить.

— О, спасибо вам, Ёширо-сан! — улыбнулась девочка.

— Тебя как звать-то, пигалица? — вздохнул Ёширо, смотря при этом на шатена.

— Бераккубори…

— Бераккубори-тян, понятно… — и он вновь вздохнул. — Только вот что я вам скажу: мастера моего уровня не играют просто так в го. Мы должны поставить что-нибудь на кон. Вам что от меня надо?

— Топливо! — рявкнул Родригес.

— Отлично… Вы выбрали. Теперь выбор за мной. Я желаю… — Ёширо поднял руку и принялся водить пальцем в воздухе. — Желаю, чтобы… — палец его остановился, указывая прямо на Ивана. — Чтобы он перешел на «Гобан» и стал членом экипажа!

— Чего?! — чуть не закашлялся Родригес. — Это наш штурман, и он никуда не пойдет!

— Я дам вам взамен своего штурмана…

— Нет!

— Тогда вы ничего от меня не получите! — вспылил Ёширо.

Родригес набрал в грудь побольше воздуха, чтобы смачно послать Ёширо в далекий пеший тур, как вдруг раздался голос до этого молчащего Ивана:

— Родригес, не надо. Я согласен на эти условия. Еж… Бераккубори-сан не подведет, и я останусь на борту «Изабеллы». Правда, Бераккубори-сан?

— Да, конечно… — как-то неуверенно ответила Ежевика.

Передача прервалась.

Как и обещал, Ёширо скинул нужный файл самоучителя и отправился к себе в каюту. Там ему было комфортно, и там стояла бутылка сакэ. Пить перед игрой было не в его правилах, но тут не тот случай, да и рюмашка не больше наперстка.

* * *

«Классно Ежевика сегодня играет, хоть на сцену, — подумал Иван, — даже я чуть не попался, подумал, что она сомневается в своих силах... Артистка!»

— Значит, как вы сказали? Подойдем и просто заправимся, да? — Родригес задумчиво почесал подбородок. — Вечер перестает быть томным, однако…

Он вытащил бластер, выдвинул магазин и еще раз проверил, сколько в нем осталось зарядов. Зарядов было немного — зря он и Мыкола в прошлом году стреляли по пустым бутылкам, коротая время на стоянке одной скучной планеты.

— Джакобо Казимирович, — сказал Иван, — да не переживайте вы так! В передаче показали, что мы сбежали от пиратов, значит, при любом раскладе все будет тип-топ! А вы заметили, как этот мужик на меня таращился? Интересно, с чего бы это? У меня аж от его взгляда мороз по коже!

— Шкипер... Какой же ты еще пацан, — ухмыльнулся стармех. И уже не очень жизнерадостно добавил: — Да… Попадалово… Ладно, посмотрим… Я буду драться с ними за двоих, а может даже и за четверых, но живым я тебя не отдам!

Иван посмотрел на стармеха, но ничего не сказал.

— Дядя Джакобо, — сказала Ежевика. — В определенное время на Стиклтуке сработает программный вирус, что я запустила в сеть местной компании связи. Он сообщит полиции о местоположении пиратского танкера, и сюда заявятся копы. Так что есть шанс выпутаться из этой истории. Но как мы объясним полиции, что тут делали, я пока не придумала…

Еще осталось время до матча, и Родригес с Иваном ушли на камбуз, зажевать волнение вызванное предстоящей схваткой Ежевики и Ёширо.

Ежевика принялась изучать го. Самоучитель оказался совсем элементарный, и она его усвоила легко и быстро. Штука была в другом — правила были просты, но вот число вариантов в го было сопоставимо с примерным количеством атомов во вселенной. Ну, может чуть меньше… Так что просчитать, вычислить ходы, как надеялась Ежевика, не получалось.

«Пусть, — решила она, — ввяжусь в бой, а там уже как пойдет».

В оставшиеся две минуты она соорудила для своей аватарки лиловое кимоно, усыпанное белыми цветами и подпоясанное широким поясом — оби. Волосы уложила в сложную прическу и заколола длинными шпильками — кандзаси, тоже лиловыми, в тон кимоно. Ежевика поблагодарила себя за то, что пока корабль стоял на дождливой Рейнору, она нашла время и посмотрела несколько программ о традиционном костюме жителей планеты.

Пришел вызов на голографический виртуальный канал. Ежевика глубоко вздохнула и решительно приняла вызов.

* * *

Ёширо создал очень аскетичный дизайн. Темное помещение, в котором не угадывались ни стен, ни потолка. На навощенном, отливающим благородным матовым отблеском деревянном полу находилось циновка — татами, посередине которого стоял низкий столик, на нем лежал гобан. Рядом со столиком, с одной и другой стороны, возвышались две чаши, на тонких, резных ножках, словно старинные фужеры. В одной чаше лежали белые камни, в другой — черные.

Свет падал откуда-то сверху, и игровое место находилось в центре его яркого круга. От этого окружающий мрак становился еще гуще.

Ежевика ступила на подиум, не забыв снять сандалии — дзори.

Она сложила руки на коленях и поклонилась.

Ёширо удивленно изогнул бровь. Девочка кое-что знала о культуре его народа; поклон вышел в меру почтительным, но без излишнего подобострастия. Ответив легким наклоном корпуса, Ёширо указал на место перед столиком:

— Располагайся, Бераккубори-тян.

Они опустились на татами. Девочка скромно опустилась на колени, а Ёширо развалился в позе сибарита.

— В какой руке? — вытянул он кулаки.

— В левой...

Ёширо разжал пальцы. В левой лежал белый камень. Значит, первый ход делает Ёширо.

Игра началась. Ёширо ставил камень за камнем, плетя своё замысловатое кружево, что свяжет жалкие попытки сопротивления девчонки и подарит ему честно завоеванный приз.

Однако девочка, начавшая играть совсем просто, как ученица первого курса школы го, с каждым ходом становилась изощренней, чем вызвала любопытство у Ёширо. Так не может играть человек, только что узнавший о го. Но все же ей было далеко до мастерства капитана. Он уверенно теснил по всем позициям.

Ставя очередной антрацитово-черный камень, что будто клык впился в оборону девчонки и отхватил кусок белой плоти ее армии, Ёширо наставительно произнес:

— Го — это модель вселенной. Квинтэссенция любых форм конфликтов. Здесь есть всё: замысел, угроза, засада, атака, обходной маневр, накопление ресурсов… Все, что требуется на войне. А вся наша жизнь — это и есть череда войн. Даже если ты — маленькая компания по изготовлению печенья, ты вынужден воевать с конкурентами, торговыми сетями, налоговой… Всё есть война.

Девочка побледнела, легкая улыбка, цветущая все время на ее лице, угасла.

— Тебе плохо, Бераккубори-тян? — спросил Ёширо. — Ты странно выглядишь.

— Простите, сэнсэй Ёширо, — потупила глаза девочка. — Можно, я отойду на несколько минут?

Первым порывом Ёширо хотел отказать, быстрее закончить партию и приблизить момент встречи с шатеном, но подумав, что не будет честью выиграть у полуобморочной девчонки, и, немного устыдившись своего нетерпения, милостиво разрешил:

— Ладно. Даю десять минут…

Девочка благодарно поклонилась и убежала к себе.

— Да что со мной такое… — пробормотал Ёширо. Образ шатена вновь начал преследовать его. Парнишка зацепил его больше, чем думал Ёширо. «Неужели это… любовь?»

* * *

Такой Ежевику еще никто не видел.

Она появилась в рубке растерянная и немного испуганная. Ресницы ее предательски дрожали, и было заметно, что она вот-вот разревется.

— Эй, Ежевика! Что с тобой? — спросил Родригес.

— Он тебя обидел? Что он сказал? — подлетел к ней Иван.

— Н..нет. Он… Просто монстр! — не выдержала Ежевика и разревелась. — Он играет со мной как кошка с мышкой! Я… Я ни-че-го не могу сделать!!!

— Ну… Ну, успокойся, — Родригес и Иван окружили аватарку и готовы были ее обнять, если бы это не была голограмма. Сердца их сжала тревога.

Появился Жакуй.

— Что тут происходит, ня? — Жакуй от волнения всегда начинал някать. Он этого стеснялся и старался сдерживаться. Но сейчас он не обратил на это внимания: — А? Кто довел хозяйку до слез, ня?! Этот боров Ёширо? Я выцарапаю ему глаза! Мяу!

— Мне срочно нужно больше знаний о го, — промокнув слезы, наконец успокоилась и даже немного улыбнулась Ежевика. Няка Жакуй — это что-то...

— Боюсь, на корабле ничего такого нет… — чуть не добавив: «ня», пожал плечами Родригес.

— Он сказал, что го — это квинтэссенция военного искусства… — всхлипнув в последний раз и успокоившись, сказала Ежевика.

— Ня! Мужики! — воскликнул Жакуй. — У Ветрова в каюте полно книг и других носителей о войне, ня! Он же маньяк истории, ня! Может, там и про го есть?

— Мне всё сгодится для анализа, — сказала Ежевика. — Хоть история войн и конфликтов. Лучше, чем ничего…

Дверь каюты Ветрова не была заперта, просто защелкнута на магнитный зацеп. В каюту вломились Родригес и Иван, с ними два робота — Первый и Второй. Их Ежевика использовала как сканнеры. Жакуй остался в рубке подбадривать хозяйку.

Родригес принялся снимать с полок книги, коих у старпома действительно было немало, и откидывая в сторону те, что не по теме, совал в манипуляторы Первому. Тот листал страницы с такой скоростью, что ему позавидовал бы любой банковский робот-счетчик, после чего книга летела в угол. Иван передавал книги Второму.

Подключился Железняк. Он набрал в немалого размера контейнер все мнемокристаллы и другие носители информации по теме и бежал по кораблю, засовывая кристаллы во все считыватели, что ему попадались по дороге. Как только загорался зеленый указатель, он менял кристалл на новый.

Ежевика пожирала информацию петабайтами.

Все, что было накоплено старпомом Ветровым, а это была огромная коллекция — от первой стычки полуобезьян, вооруженных палками, до конфликтов звездных империй, длящихся столетиями и разворачивающихся на протяжении тысяч световых лет. И не только хьюманской военной истории, но и других рас Галактики.

Жакуй сидел рядом с Ежевикой, точнее, с ее аватаркой, что сейчас безвольно обмякла в кресле пилота, словно заснула. Только дрожащие бугорки век указывали, что Ежевика занята.

Жакуй дотронулся до переборки — она тоже вибрировала. Вся «Ежевика», весь корпус корабля дрожал как испуганная серна. Такого еще котофурри никогда не видел, хотя в космосе был уже почти десять лет.

Ежевика открыла глаза. Сползла с кресла, выпрямилась, немного шатаясь:

— Время выходит, Жакуй, — сказала она, предвосхищая вопрос. — Надо идти. Всё, что было на «Ежевике», я прочла. Сейчас обдумываю, анализирую... только… надо идти за гобан.

И Ежевика исчезла, чтобы тут же появиться в виртуальном канале Ёширо.

Ежевика подошла к гобану и опустилась на колени:

— Прошу прощения, Ёширо-сэнсэй.

— Продолжим? Лучше тебе, как я вижу, не стало?

— Нет-нет… все в порядке… Я готова.

Из левой ноздри маленького носика девчонки вдруг тонкой алой полоской спустилась капля крови.

— У тебя кровь носом идет, Бераккубори-тян, — сообщил Ёширо.

Девочка, слегка смутившись, промокнула личико платочком, незаметно извлеченным из рукава кимоно.

— Я готова! — с твердостью в голосе сказала она.

— Твой ход, — напомнил Ёширо.

Бераккубори окинула взглядом позицию и сделала свой ход. Это уже был не тот ход, к которому был готов Ёширо.

Ёширо подобрался. Игра продолжилась.

Девочка играла уже совсем в другое го. Можно было подумать, что пока она отсутствовала, она приняла допинг.

Но допинга для го не существовало во всей вселенной. Об этом Ёширо знал, как никто другой.

Схватка началась не на шутку. Такого уровня игры Ёширо давно уже не видел. Позиции стали колебаться, девчонка, загнанная было в угол, отвоевывала свое, пусть медленно и с переменным успехом.

Еширо пришлось сознаться, что игра его захватила полностью. Даже шатен провалился куда-то на дальний план, а потом и вовсе исчез. Все же го было истинной страстью капитана танкера «Гобан».

Но девчонка слишком много отдала в начале. У нее не было шансов.

Приближалась завершающая стадия игры, ёсэ.

Позиции стали почти равны. Почти, потому что преимущество все же было у Ёширо.

Он решил немного оттянуть момент триумфа и преподать девчонке урок.

— Ты поняла суть го, Бераккубори-тян? — спросил он, подкидывая черный камешек на ладони.

— Да, Ёширо-сэнсэй. Это — пустота. Бесформенность. Бессмыслие. Всё надо вернуть пустоте.

— Чушь! Какая у тебя извращенная логика, словно ты не человек… Пустота гобана не гармонична. Суть игры как раз в том, чтобы придать пустоте форму и смысл. Пустота есть ничто, и игра наполняет ее смыслом. — Ёширо поднял палец и продолжил, словно был монахом древнего монастыря: — Гармоничны поле боя и поделенная территория. И использование пустоты — это всего лишь то, что делают игроки. Абсолютная свобода в абсолютной пустоте, именно это и делает го настолько творческой игрой...

Девочка молчала, переваривая слова Ёширо.

И вдруг она сделала то, что он никак не ожидал.

— Спасибо, Ёширо-сэнсэй, — сказала девочка, склонив голову в почтительном поклоне.

— За что же ты меня благодаришь, глупенькая Бераккубори-тян? — Ёширо криво усмехнулся и бросил взгляд на доску, где уже было ясно — победа за черными.

— Я благодарю вас за то, что мне открылся смысл го.

— Вот как?! — изогнул бровь Ёширо. — И что же ты поняла? — эта упорная девочка уже начала ему нравиться.

— Вы говорите, что го — это абсолютная свобода в абсолютной пустоте… — задумчиво сказала девочка. И твердо посмотрела в глаза своего визави: — Вы очень хороший сэнсэй, господин Ёширо. Но странно, что вы не видите того, что увидела я.

Бераккубори гордо выпрямилась и продолжала говорить, не отводя взгляд:

— Сколько игроков находится сейчас за гобаном, Ёширо-сэмпай? — неожиданно спросила она.

Прежде чем ответить, Ёширо повернул голову сначала налево, а потом — направо, изобразив на лице чрезмерную внимательность, а потом подмигнул зрителям. Со стороны его команды, из темноты, раздались смешки.

Ёширо, продолжая паясничать, развел руки и картинно пожал плечами:

— Нас тут только двое игроков, Бераккубори-тян. Только двое.

— Здесь присутствует ещё один игрок, третья сторона, господин сэмпай. Это — пустота, о которой вы так красиво мне рассказали…

Ёширо непонимающе уставился на дерзкую девочку. Что она о себе возомнила? Вздумала шутить над ним? Он играет в го всю свою жизнь, как себя помнит, как его рука смогла удерживать камень. Он не позволит разговаривать с собой таким тоном…

Но маленькая нахалка, тем не менее, продолжила:

— Делая каждый свой ход и стараясь присвоить себе, подчинить, мы разрушаем невинность пустоты. Превращаем её в собственность и банальную принадлежность борьбы за нее же саму.

Закончив говорить, девочка плавным, завершенным движением выложила на доску свой камень.

Ёширо сначала даже не понял, что произошло. Несмотря на дерзость противной девчонки, он уже мысленно праздновал победу и представлял удовольствие от укрощения нового наложника. Жаль, что тот совсем не играет в го, но, может, он его нау… Что?! Это… невероятно… Не может быть!!!

Один камень, всего лишь один камень изменил позицию на доске.

...Конница влетает в распахнутые ворота крепости и попадает под залп картечи...

...Гоночный болид врезается на всей скорости в бетон ограждения...

...Птица, летящая на свет, разбивается о холодное стекло...

Все это было Ёширо, всем этим был Ёширо.

Бераккубори сделала свой ход, начав вторжение и одновременно превращая часть его группировки, которой он так был доволен, в бесполезную груду камней. Ёширо, удивившись, как он мог просмотреть подготовку к этому ходу, пытаясь выправить ситуацию, ответил своим камнем. С каждым ходом девчонки Ёширо замечал все более развивающуюся раковую опухоль дамэзумари.

Он ушел в глухую оборону. Только недавно казавшееся непобедимым войско Ёширо дрогнуло.

Капитан Ёширо не замечал, как пот стекает по его шее, и что его нагадзюбан уже потемнел.

Дьяволица Бераккубори ставит еще один камень совсем не туда, куда ожидает Ёширо.

И тут ему начинает открываться ее замысел атаки, судзи. Будто вспышкой высветило стратегию маленькой противницы. И она оказалась прекрасна в своей простоте и совершенстве…

Ёширо застыл, словно каменное изваяние, и только его глаза, бегающие по доске в поисках уязвимости и чуда, выдавали, что он — живое существо.

Ёширо был великим мастером го. Наверное, самым лучшим в Галактике. Был.

— Когда вы сказали, что го — это свобода пустоты, вы открыли мне глаза, Ёширо-сэмпай, — сказала девочка тихо, словно говорила сама с собой. — Абсолютная свобода возможна только в абсолютной пустоте… Вы очень хорошо понимаете го, сэмпай. Но ни вы, никто из присутствующих здесь не сравнится со мной в искусстве понимания пустоты. Я веду через пустоту свой корабль. Я сошла бы с ума, если бы давным-давно не заключила с ней союз. Мы — победили...

Партия была закончена.

Ёширо закрыл глаза, по щекам текли слезы. Не слезы досады и жалости к себе. Слезы радости, что ему довелось прикоснуться к совершенству и слезы печали, легкой грусти, словно бесконечно прекрасный ангел провёл по его щеке ладонью и навсегда исчез в волшебной лазури неба.

Девчонка уже поднялась и легкими движениями руки расправляла кимоно. Ёширо тяжело встал, пошатнувшись, словно пьяный, сделал шаг и склонился в глубоком, почтительном поклоне:

— Приказывайте, госпожа Бераккубори-сама. «Гобан» в вашем распоряжении.

— Дайте нам топлива, сколько войдет в наши баки, и отзовите свои истребители.

— Да, моя госпожа. — Ёширо было сладко и непривычно произнести эти слова: «моя госпожа». Чувство было незнакомым, не похожим на те, что он испытывал даже рядом с Таширо Кадо.

* * *

К «Ежевике» хищными щупальцами протянулись топливные рукава и, чмокнув, словно тентакли монстра, присоединились туда, куда положено.

«Ежевика» загружалась.

Хозяйка задумчиво стояла в рубке, глядя в огромный монитор кругового обзора.

Раздался сигнал входящего вызова. Ежевика ответила.

В рубке появился Ёширо. Он поменял свое кричащее кимоно на скромный темно-коричневый наряд.

— Берракубори-сама… Простите…

— Говорите, Ёширо-сэмпай.

— Вы… Вы открыли мне глаза. Благодарю вас, госпожа. В гордыне я возомнил себя богом го. Я был слеп. Решил, что я лучший игрок в галактике, и мне нет равных… Давно я не проигрывал. Вы низвергли меня, но… дали и смысл жизни и показали новую сторону го. Обещаю совершенствоваться! Дни и ночи, я буду стремиться достигнуть вашего уровня, Бераккубори-сама. Смогу ли я еще надеяться на партию с вами?

— Конечно, Ёширо-сан! — улыбнулась Ежевика. — Когда мы разберемся с нашими делами, я снова с удовольствием сыграю. Вы — мастер!

— Благодарю, Бераккубори-сама. Вы так добры.

— Увидимся в… будущем, Ёширо-сэмпай.

Когда Ёширо исчез, Иван подскочил к хозяйке и, радостно посмотрев на нее, сказал:

— Ты молодец, Ежевика! Даже жаль, что я заранее знал исход вашей встречи… Ведь он определен историей! А то я бы совсем переволновался…

— В смысле — знал? — не поняла хозяйка.

— Ну, мы же знаем, что «Ежевика» сейчас отчалит и уйдет от пиратов и полиции в гипер?

Ежевика посмотрела на Ивана так, как смотрят старшие сестры на своих маленьких братьев, когда те говорят, что им принес подарок дедушка Мороз.

— Ваня… Никакого «определенного исхода» не существует…

— Как? Мы же знаем, что произошло в прошлом?

— Если бы я проиграла, то это бы кинуло нас в ту вероятную вселенную, где я проиграла. А та «Ежевика», которую ты видел в программе теле, была бы из другой вероятности… где я не проиграла. Понятно?

— Что-то мне не нравится эта философия, — буркнул Иван.

— Ай, фиг с ней, забудь. Через три минуты здесь появится «Черная Мамба». Пора валить.

Все так и произошло. Когда «Гобан», превратившись в точку, слился с чернотой космоса, из опухоли разорванного пространства вывалилась пиратская шхуна.

Между шхуной и танкером состоялся короткий разговор:

— Какого черта, Ёширо?! Кому ты только что отгрузил топливо? — потребовал отчета Дзагг, капитан «Черной Мамбы», вице-адмирал пиратской эскадры.

— Я не знаю… Они похожи на пиратов, но они не пираты, точно… — голос Ёширо был тих и задумчив.

— И?!

— Меня победили. В честном бою.

— Как сильно поврежден танкер? Пробоины, утечки есть?

— Танкер в полном порядке. Пострадала только моя гордость…

— О, Ёширо! Я как-нибудь все же поступлюсь принципами и сделаю с тобой то, что ты творишь со своей командой!

Окончив сеанс связи, «Черная Мамба» бросилась догонять «Ежевику». Открыв пушечные порты, она сделала два выстрела. Боевые импульсы прошли мимо, выше корпуса проклятых самозванцев. Пираты пугали, требуя остановиться.

Появившаяся как по расписанию полиция блокировала шхуну, и «Ежевика», разогрев все системы до номинала, провалилась во времени и пространстве.

Последнее, что увидели пираты, была вспышка восьми точек детерминаторов темно-фиолетового корабля.

Третью неделю продолжался полет. «Ежевика» неслась назад во времени.

Космос был белым, звезды — черными точками, а туманности — серой дымкой. Это было очень необычное и завораживающее зрелище. Когда корабль двигается в гипер-пространстве, пожирая миллионы километров в секунду, то смотреть в иллюминатор не рекомендуется — разум не приспособлен к такому виду, и человека начинает тошнить и выкручивать спазмами. Без осложнений возможно лишь наблюдение за происходящим на специальном экране-континускопе, где изображение оцифровывается и подается с иной скоростью, в миллиард раз медленнее и без лишних измерений. Лететь в прошлое было совсем другое дело — можно смотреть в иллюминатор сколько угодно, или даже надеть скафандр и лететь рядом с кораблем в молочной бездне. Небесная механика нисколько не менялась от того, что время течет в обратную сторону, только планеты вращаются вокруг звезд наоборот. Иван несколько раз надевал скафандр и выходил на прогулку по борту корабля любоваться открывающейся картиной.

Иногда они выныривали в евклидово пространство, чтобы внести небольшие коррективы, и совершали джампы на пару световых лет, чтобы в конце путешествия оказаться как можно ближе к Земле в нужное время. На корректировку не хотелось тратить драгоценное топливо. Ведь три тысячи шестьсот лет назад неизвестно, где можно будет заправиться. Тогда ещё не существовало Галактической Федерации, и галактику сотрясали звездные войны. А их еще ждал обратный путь до ближайшей черной дыры.

Корабль шел на удивление ровно и никаких опасностей по курсу ни в прошлом, ни в настоящем не предвиделось. Но Иван проводил в рубке все свое время в бессменной вахте. Сначала он уходил спать в каюту, но потом вообще перестал это делать, предпочитая дремать прямо в кресле капитана.

Все же будет неверным сказать, что Иван был затворником в рубке — Ежевика каждый день гоняла его в тренажерный зал, и, пока он не выполнял положенную фитнес-программу, разговаривать с ним категорически отказывалась.

Часто Ваня занимался вместе с Жакуем. Тот как-то раз попросил помочь в тренировке, Иван согласился. Оказалась, что Жакуй довольно хороший мастер рукопашного боя. На Бастет каждую весну проводится чемпионат по пению и силовым единоборствам, награда в котором — предопределенное сезоном внимание красавиц. Жакуй несколько раз становился чемпионом, и теперь в школах училось немало котят, похожих на него.

За такое стоило драться, и он старался держать себя в форме, намереваясь через годик взять отпуск, отправиться на родину и ещё увеличить поголовье Жакуевичей.

Ивану понравились тренировки с Жакуем, хотя на взгляд котофурри он двигался как деревянный истукан. Также Жакуй взялся обучить Ивана пению и игре на фурриолончели. Этим они занимались прямо в рубке, чем немало веселили Ежевику, которая с удовольствием подпевала.

Но Иван стал замечать, что после недавнего матча в го Ежевика изменилась. Она могла часами молча сидеть и смотреть в главный экран, но Иван готов был поспорить, что мысли ее в это время далеко-далеко. Лицо аватарки становилось задумчивым, и глаза как будто затягивал серебристый иней.

Но стоило только её окликнуть, как она встряхивалась, отвечала улыбкой, и только тот, кто ее успел изучить и привык читать все эмоции хозяйки, мог успеть заметить, как медленно тает «иней» в глазах.

Один раз Иван не выдержал и спросил прямо:

— Ежевика! В последнее время я тебя не узнаю, ты изменилась… ты так часто грустишь, а ведь раньше я у тебя таких печальных глаз не видел… Что с тобой?

Ежевика глубоко вздохнула и ответила, избегая прямого взгляда:

— Ваня, ты… извини, но... Я узнала из старпомовской коллекции столько всего гадкого, что я до сих пор обдумываю… и это очень неприятные размышления, какие-то… какие-то болезненные. Знаешь, моё непонимание — оно совершенно неожиданно, непривычно… даже инородное, что ли... Я читала… это словно мигрень у человека... будто игла раскаленная воткнута в висок... болит так непрерывно, вся половина головы со стороны этой иглы гадкой. А у меня, ну… мне так кажется, этих иголок с десяток воткнуто...

— Так серьезно все, Ежевика? — спросил Иван. Он с жалостью посмотрел на подружку. — Я и не думал, что для тебя непонимание чего-либо — это очень больно.

— Эти все войны… Смерти миллиардов живых существ… Столько боли. Мне очень трудно принять, что столько зла разумные творят по доброй воле или подчиняясь чьим-то прихотям. Я в последнее время постоянно думаю об этом.

— А нас в интернате учили, что зло — это отсутствие добра, — сказал Иван. — Как холод — отсутствие тепла…

— Вот-вот, — Ежевика мудро, как-то очень неожиданно и непривычно, по-взрослому, улыбнулась и посмотрела на своего шкипера: — Есть тепло звезд, но когда ты к ним слишком близко — они превратят тебя в облачко газа. Или холод межзвездной бездны, когда атомы и молекулы практически замерли… И жить можно только где-то в узкой полосе между этими состояниями…

— Это ты к чему клонишь? — почесал затылок Иван. — Что без зла невозможно прожить?

— Я не знаю, Ваня… — вздохнула Ежевика. — Зло это результат того, что всем в этой вселенной дан выбор. Если бы выбора не было, то все бы шли по одному пути. А когда есть выбор, то обязательно найдутся те, кто выбрал путь добра, и те, кто соблазнится злом.

— А ты, Ежевика? — серьезно посмотрел на подругу Иван. — Ты сделала свой выбор?

— Я? — она подняла на Ивана глаза. — Да… Я иду своим путем. Ты… со мной?

— Конечно, с тобой, сестренка, — улыбнулся Иван. — Я с тобой.

* * *

Наконец, их взорам открылась голубая жемчужина — Земля, родная планета Ивана.

«Ежевика» вынырнула из гипера с таким расчетом, чтобы ее от любопытных глаз астрономов закрывала Луна, естественный спутник Земли.

Джакобо активировал и прогрел водородные двигатели. Все было в порядке. Особенно хорошо было то, что их сопла были снабжены глушителями, которые остались еще с военной службы корабля. Родригес все хотел их разобрать, чтобы поднять тягу на десять процентов, но как-то все руки не доходили, а тут глушители пригодились.

Часть энергии Ежевика направила на маскировочные щиты, и корабль исчез из всех диапазонов излучения, став невидимым для телескопа, радара и другой техники. По указанию Родригеса на Стиклтуке хозяйка прикупила кое-какое оборудование. Когда-то на корабле стояло много специального военного снаряжения. Теперь кое-что было восстановлено. Вот только никакого оружия, кроме бластера Родригеса и его тактического компьютера, на борту не было.

Супертраккер медленно, словно нехотя, вылез из-за Луны, и Земля вновь предстала перед ними во всем великолепии.

Тяги у корабля было не занимать, и Иван направил корабль прямо к планете, наплевав на законы небесной механики. Гравикомпенсатор успешно справлялся со спрогнозированными перегрузками…

Планета росла на главном экране с каждым часом. Иван невольно залюбовался голубым, перламутровым шариком Земли — все же прекрасна родная планета, сколько уже миров он повидал, а Земля — лучше всех!

Он эту мысль высказал вслух, на что Жакуй, который в последнее время практически постоянно торчал в рубке, стараясь не давать грустить Ежевике, заметил, что своя планета по шерсти гладит, а чужая — против.

— Ежевика, а мы точно третьего ноября прибываем? — спросил Иван.

— Нет, на несколько дней раньше. Надо же подготовиться. И Землю посмотрим, хотя бы сверху… Интересно же!

— Вот это хорошо… А… Может, даже и приземлиться удастся где-нибудь в тихом месте, погулять?

— Странно, — сказал Жакуй, — такая красивая голубая планета, а называется — «Земля». Я думал, она коричневая…

— Ой, ребята! — воскликнула Ежевика. — Я сейчас передачу с Земли поймала, в радиодиапазоне — до чего смешно они колебания электромагнитного поля используют… Передают, что через четыре часа в космос отправится корабль с двумя собаками на борту — Лисичкой и Чайкой! Ваня, будь добр, принеси книжку, почитаем про них, интересно же…

Иван сходил за книгой и принялся ее листать.

— Ежевика, а тут нет никаких данных про этих собак. Вообще ничего…

— Наверное, они в историю не попали… Бедняжки! — вздохнула Ежевика. — Полетели, посмотрим поближе, как там собачки. Заодно и потренируемся, как мы Лайку будем ловить.

— Может, полет не состоялся? — предположил Жакуй.

— Вот и узнаем… — сказал Иван.

«Ежевика» приблизилась к планете и зависла над космодромом со странным названием «Байконур».

— Интересно, что это такое — «байконур»? — спросила Ежевика.

— Бай-конур — это дом отдыха для собак, пятикосточный… — авторитетно заявил Жакуй. — «Конура» — отель для собак, у нас на Бастет целая сеть их есть.

О космодроме Иван и Ежевика узнали из книги, о его примерном расположении — тоже. С орбиты они быстро и легко нашли шестиугольную забетонированную площадку, напоминающую чертеж гайки в разрезе.

Вокруг площадки-космодрома расстилалась степь. Прекрасно был виден стапель в центре «гайки», различные постройки и даже автомобили. Блеснули на солнце проволочки рельс железной дороги, что вела прямо к стапелю.

«Ежевика» зависла над поверхностью на высоте около трехсот километров, это создавало прекрасный обзор для наблюдения за происходящим на площадке. Иван и Жакуй набрали бутербродов и развалились в креслах, глядя на выводимую на большой монитор картинку.

На космодроме суетились люди и машины, причем было удивительно наблюдать, что роботов не было, машинами управляли люди.

Ракета была какая-то кургузая, короткая и толстая, штуки, похожие на детерминаторы, располагались по кругу, с четырех сторон ракеты, и казались такой же толщины, как основной корпус. Точь-в-точь — кактус, что был в каюте у Ветрова, поливать который кроме самого старпома дозволялось лишь Ежевике, пока дед не сделал систему самополива.

— Ежевика, вызови Джакобо Казимировича, — попросил Иван. — Ему будет интересно посмотреть, как запускали раньше в космос корабли.

Ежевика позвала, и Родригес ответил, что обязательно подойдет к началу старта, попросив сообщить, когда с космодрома начнут исчезать рободокеры или кто там в «том» времени есть. Наверняка это будет непосредственно перед стартом.

Прошло ещё два часа томительного ожидания. Люди и машины вдруг как-то быстро пропали, а из-под ракеты повалил дым.

— Начинается… — с восторженным придыханием сказала Ежевика. — Дядя Джакобо! Быстрее сюда! Начинается! — вдруг крикнула Ежевика так громко, что Жакуй подскочил в кресле, извернулся в прыжке и замер на подголовнике, вцепившись в него когтями.

— Ежевика, ня!.. — укоризненно уставился он на хозяйку. — Я так поседею раньше времени!

— Прости, котя! — улыбнулась та в ответ. — Я не нарочно.

В рубке появился Родригес, и как раз в этот момент, точно только этого и ждала, ракета взлетела, опираясь на столб огня и дыма.

Зрелище впечатлило всех, а стармехом, получившим наглядную демонстрацию «технологии прошлого», было помещено в десятку лучших виденных шоу, аккурат между финальным боем Гладиаторских игр прошлого года — Терминабубл против Рэмбазы, и кустарным роликом создания самогона за авторством брата Мыколы, что прекрасно иллюстрировал три никогда не приедающихся зрелища: как течёт, как горит, и как кто-то над непрекращаемостью этих процессов работает.

— Ого, класс! — сказал Родригес. — Смотрите, хладагенты по корпусу струятся… Или что там у них…

Тем временем ракета поднималась все выше и выше, но Ежевика легко удерживала ее в поле экрана. Вскоре от ракеты отвалились те штуки, что напоминали детерминаторы.

— Она сломалась! — вскрикнула Ежевика.

— Да нет, — пояснил Родригес. — Это портовые дроны-тягачи, они корабль до номинала разогнали, а теперь возвращаются назад, в боксы.

Вновь вспыхнул факел в торце постройневшей ракеты, и она поднялась уже выше «Ежевики» и стала отклоняться сильно к западу, выходя на орбиту. Иван направил корабль вслед за ней.

Пламя погасло, и труба ракеты вдруг отломилась, большая часть полетела, кувыркаясь, куда-то к Земле, а меньшая, сверкнув вспышкой, вновь выпустила струю огня.

— У меня прямо мурашки по спине, когда она так делает, — пожаловался Родригес. — И ведь понимаю всё, но как будто действительно на куски разваливается…

Тем временем, то, что осталось от ракеты, напоминало уже большой воланчик, к которому прилепили маленький рожок с мороженым. В конце концов воланчик тоже отпал, и на орбите остался только один рожок.

— Что-то я не понял, — сказал Родригес. — Это что, вот ради этой штуковины весь сыр-бор, что ли? А остальное — в утиль?

— Похоже, что так, дядя Джакобо, — сказала Ежевика. — По крайней мере, дроны просто шлепнулись на грунт планеты, и похоже, что больше они уже никуда не полетят.

Прошло еще несколько минут. Крохотный рожок космического корабля землян вышел на орбиту и наматывал свой первый виток. «Ежевика» летела параллельно, но отставая на пару километров и немного правее.

— Ого, со спутника пошла телеметрия! — сказала хозяйка. — Вот, полюбуйтесь.

На возникшем новом экране побежали колонки каких-то данных.

— И что же это? — спросил Иван.

— Данные зашифрованы… Интересно, зачем? — задала Ежевика вопрос и сама же на него ответила: — Ага, наверное, для того, чтобы никто другой, кроме хозяев ракеты, не мог их прочитать.

— Можешь расшифровать? — спросил Иван.

— Уже. Элементарный код. Смотрите, что передают!

Ежевика открыла еще один экран, на котором появилось несколько чисел. Они время от времени менялись то в большую, то в меньшую сторону.

— Я могу с достаточной уверенностью предположить, — сказал Жакуй, — что вот это, — он вытащил из своей подушечки один коготь и ткнул им в цифру, — частота пульса собак, это — артериальное давление, а то — температура тела.

Он провел когтем по своим вибриссам, как бы приглаживая их.

— Про остальные данные не скажу. Непонятно.

— Остальное — это техническая информация, — начал говорить Родригес. — Явно передают о количестве радиации и ультрафиолета...

Родригес хотел еще что-то добавить, но слова застряли: над спутником вдруг задрожало, заходило ходуном марево, искажающее пространство, и вдруг возник черный, как космическая пустота, диск. Размеры его были примерно такие, как у «Ежевики», может, чуть больше. Диск имел утолщение по центру, к краям же его толщина практически сходила на нет.

— Чей это корабль? — удивилась Ежевика. — Явно не земного происхождения…

Черный диск тем временем выпустил из нижней своей части черный, будто это был негатив, луч.

— Эй, что он творит?! — воскликнул Родригес. — Это же когерентный мюонный луч!

— Что это? — спросила Ежевика.

— Это… Оружие, древнее оружие. Оно гасит жизнь, высасывает энергию, по крайней мере, из большинства организмов… Это смерть.

На экране, где бежали числа телеметрии, вместо восьми показаний появились нули.

— Что… произошло? — непонимающе спросила Ежевика. — Что с собаками?

— Их только что убили, — глухо сказал Родригес. Вот эта штуковина, — он кивнул на диск, — только что умертвила собак.

Ежевика побледнела, еще не все осознав, посмотрела на друзей:

— За что?

Никто не ответил, так как Жакуй и Иван не оправились от шока, а Родригес просто пожал плечами.

— Надо его остановить! — закричала Ежевика. — Я ему скажу, что так нельзя!

Корабль резко ускорился, и диск стал расти на экране.

— Подожди, Ежевика, надо все обдумать, — попросил Иван. Но хозяйка или не услышала его, или проигнорировала.

— «Ежевика» вызывает неизвестный корабль! «Ежевика» вызывает неизвестный корабль-убийцу! — требовала она связи всеми возможными способами — от квантового канала до голографической передачи. Но черный диск оставался безмолвен.

— Я снимаю маскировку, — сказала Ежевика. — Пусть душегуб нас увидит!

По экрану пробежала волна — маскировка была отключена.

— Может, не стоит… — начал Иван, но в этот момент черный диск резко прыгнул в сторону, словно от испуга, встал на ребро по отношению к планете и выпустил черный луч прямо в корпус «Ежевики».

— Ничего себе, — прошептал Родригес. — Он атакует «Ежевику»! Эти поганцы не знают, что против нас мюонная пушка бесполезна...

По всем кораблю раздались сигналы боевой тревоги, загорелись тактические дисплеи, точно как тогда, у планеты Це.

— Мне надо быть в машинном отделении, дочка! — вскричал Родригес. — По боевому расписанию!

Убедившись, что черный луч смерти не оказывает никакого влияния на чужой корабль, диск провернулся на пол-оборота, и из его края выстрелил другой луч, белый, ярчайший. Луч прошелся по бортам «Ежевики», испаряя лак и мелкие части оборудования. Но там, где лак исчезал, борт становился зеркальным, и луч бессильно отражался, рассеивался в пустоту.

— Ежевика, давай, быстро, уходим от него, — заволновался Иван, — сейчас они что-нибудь еще придумают…

Ежевика рывком развернула корабль, заставив порозоветь датчик гравитационных и инерционных перегрузок, изменив движение по орбите на противоположное за долю секунды. НЛО, видимо, обладал такой же технологией и без труда повторил маневр.

— Диск на хвосте, Ежевика, — сказал Иван.

— Вижу… — сквозь зубы проговорила Ежевика. — Сейчас я…

Но договорить она не успела: страшный удар сотряс корабль, вокруг кресел вспыхнули и замерцали овалы силовой брони. Это означало, что корабль получил пробоину.

— Он попал в меня! — закричал Ежевика. — Я теряю управление, я не чувствую двигателей…

— Черт! Ежевика, он опять приближается! Прыгай!

— Куда?

— В прошлое! Куда угодно!

Диск выпустил ярко светящуюся черточку. По корпусу опять грохнуло, экраны мигнули.

— Прыжок! — закричала Ежевика. — Держитесь!

Черный диск замер. Там, где только что был фиолетовый космический корабль, слабо светилось туманность, быстро рассеиваясь в пространстве. Цель пропала.

Диск, неожиданно потерявший противника, выглядел озадаченным.

По корпусу НЛО заискрились, забегали тысячи искр, весь диск вдруг стал прозрачным, а затем вовсе исчез.

Корабль тряхнуло со страшной силой, компенсатор или не сработал, или не смог подавить весь импульс, но Родригеса подбросило и хорошенько приложило телом о стену рубки. Стармех сполз и кулем повалился на спину.

«Ежевика» летела по глиссаде вниз, к Земле, объятая пламенем — вокруг нее бушевала трехтысячеградусная плазма. Корабль мелко трясло, через плазменные всполохи было плохо видно, что впереди.

Иван открыл глаза. Ежевика сосредоточенно, закусив губу, пыталась выправить траекторию. И было заметно, что у нее ничего не получается.

Жакуй бросился к Родригесу и принялся приводить того в чувство.

— Мы падаем, парни! — сказала Ежевика. — Была рада с вами полетать. Жаль, что недолго…

Очнулся Родригес, привстал, оттолкнув Жакуя, бросил взгляд на приборы и закричал:

— Импульс в четвертый детерминатор, Ежевика! Дай ноль-ноль-один номинала! Держитесь!

Ежевика, видимо, так и сделала. И вовремя — до поверхности оставалось не больше трехсот метров. Раздался хлопок, перешедший в ревущее шипение, корабль резко затормозил, будто натолкнулся на стальную плиту. Где-то под брюхом ярко полыхнуло, осветив раскинувшееся ниже темно-зеленое море тайги, по которому от корабля во все стороны прокатилась ударная волна, будто в зеленый пруд, покрытый тиной и ряской, кто-то швырнул здоровенный булыжник. Даже воздух, казалось, уплотнился, и была видна белесая дымка, что разошлась кольцом и метнулась к горизонту. «Ежевика» как-то странно скрипнула шпангоутами и, еле успев выпустить опоры, рухнула на склон холма. Все заволокло созданной чудовищным взрывом пылью и какими-то мелкими клочками, поднявшимися вокруг корабля.

«Ежевика» стояла, немного накренившись, несмотря на то, что регулируемая длина опор постаралась выровнять её в горизонтальном положении.

В борту прорезался и открылся овал люка, откуда, струясь, вылился жидкий композит трапа. Композит, приняв подобающую трапу форму — со ступенями и поручнями — мгновенно затвердел.

В люке появилась морда Жакуя.

— Ой, ня! — сказал Жакуй. — Ну мы и наделали делов, ня! Столько деревьев сгубили… — вздохнул он.

Картина открывалась печальная: со всех сторон корабля, насколько хватало глаз, до самого горизонта простирался вывал леса. Деревья лежали корнями к «Ежевике», горестно указывая на виновника разразившейся катастрофы.

С севера потянуло дымом — в той стороне тайга загорелась.

Появился Иван. Он хотел спуститься на землю, но его задержал Жакуй:

— Не торопись, шкипер. Прежде зайдем ко мне в медблок. Надо тебе кое-что сделать.

— Да я же привит от всех болезней, — удивился Иван.

— Это не для тебя, — усмехнулся Жакуй. — Это — от тебя. Чтобы ты не заразил тут никого. И это не прививка. Это нейтрализатор в виде поля на микроскопическом расстоянии от поверхности кожи и слизистых... Чтобы соприкоснуться с аборигенами можно было и не передать никаких «гостей из будущего».

— А корабль? — спросил Иван.

— Об этом не беспокойся. Отсюда не выскочит. Такая система...

Наконец, после всех положенных процедур, что обязаны пройти те, кто вступает на впервые открытые планеты, к классу которых Жакуй отнес Землю три тысячи шестисотлетней давности, они оказались на огромной «поляне» , еще час назад бывшей сибирской тайгой.

Ежевика, «оседлав» Второго, спустилась с ними.

Почти сразу же они наткнулись на труп волка. Второй попятился, развернулся и, обняв Ивана, уткнулся ему в плечо.

— Я… Я не хотела…

Шкипер успокаивающе похлопал по корпусу:

— Ежевика… Ты не виновата. Это чертов дисколет виноват. Мы с него спросим за все.

Рядом с кораблем сохранился участок леса, на который ударная волна пришлась сверху; стволы деревьев стояли голые, словно это были кем-то врытые безобразные столбы. Все ветви были внизу, на земле, сбитые чудовищной ударной волной.

Этот мертвый лес производил гнетущее впечатление.

— Так, надо убраться отсюда как можно быстрее, — сказал Жакуй. — Сейчас прилетит патрульный глайдер.

— Сейчас на Земле нет глайдеров, — возразил Иван. — Только реактивные самолеты. И турболеты…

— Нет тут никаких турболетов, парни, — сказал Второй голосом Ежевики. — Я спутники-разведчики зашвырнула на орбиту, успела, когда мы падали. Один, правда, сгорел, а два сейчас уже на рабочей орбите. Передают скан поверхности. Никаких аэродромов и космодромов не наблюдается. И вообще ничего летающего, кроме пары каких-то пузырей за шесть тысяч километров отсюда.

— В какое же время нас закинуло, Ежевика?

— Пока не знаю… Слушаю эфир. Зафиксирована работа радиостанций. Странные сигналы: ти… ти-ти-ти-та-а-а… ти… Надо расшифровывать.

— Надо на разведку отправляться. На катере, — предложил Иван.

— Скоро дядя Джакобо скажет, какие повреждения, если всё в порядке, то слетаем, — озвучила Ежевика результат своих переговоров со стармехом.

* * *

Джакобо пришел в рубку сам, так как интерком не работал. Он ходил из угла в угол и перечислял поломки:

— Шестой детерминатор поврежден, синхронизаторы третьего и второго — в труху. В конвертерной пробоина, но «Ежевика» молодец, уже заплату вырастила. Вот с конвертером — беда… Водородные движки пока не смотрел, но они, скорее всего, не работают. Рулежки — вроде бы — да, исправны. Но запустить смогу только через часа два. Цепи перебиты.

— А катер? — спросил Иван.

— Катер пострадал. Но, думаю, не сильно. Починю.

— Чем же это он нас так приложил? — удивленно спросил Жакуй. — Ты же пират, должен знать!

— Что-то кинетическое… — пожал плечами Родригес. — Рельсотрон, наверное, или ещё какая варварская катапульта… Пираты таким не пользуются, чтобы приз не портить. Это чисто военное оружие. Для убийства.

Ежевика сидела притихшая и только время от времени морщилась.

— Болит? — участливо спросил Иван.

Она кивнула в ответ.

— Джакобо Казимирович, как дело с ремонтом обстоит? — спросил Иван, и все с надеждой уставились на стармеха.

— Ремонт сделать можно, — ответил тот, — но восстановление всех утраченных блоков займет примерно около недели…

— Уф, я уже чуть не испугался... — облегченно вздохнул Иван. — Неделя это ерунда. Фигня.

— Нужен материал для нанитов, — сказал Родригес. — У меня только пять тонн на складе. Больше я никогда не брал, чтобы корабль не перегружать. Так что я смогу взять со склада и пустить его на самое необходимое. А остальное нужно достать на местном рынке.

— А что за материал? Дорогой? — поинтересовался Жакуй.

— Да нет, ерунда. Дешевка... Золото, — ответил Родригес, махнув рукой. — Нужно около шестидесяти тонн. Но я бы взял семьдесят, на всякий случай.

— Семьдесят тонн золота, это по нашим ценам около тысячи кредов. Интересно, почем оно здесь? — задумчиво произнес шкипер. — Вряд ли в тайге есть база цветных металлов… Надо лететь в столицу. В Петербург.

— Планетарная столица? — спросил Жакуй.

— А то как же! Ну... В наше время — точно... Я слышал, что Питер недавно праздновал четыре тысячи лет, так что есть уверенность, что он в этом времени тоже существует. А золото надо искать там, где промышленность, то есть в крупных городах... Таких как Питер, Новосибирск… Не в Москве же, — чему-то улыбнулся он. — Я на скайдрайве полечу, как раз на недавно Юноне взял. Вот случай его опробовать и представился …

— Дядя Родригес, а я буду вам помогать чинить корабль. Ведь что-то можно отремонтировать без золота и нанитов? — сказала Ежевика. — Возьму Первого.

— Я тоже! — сказал Жакуй. — Могу ключи подавать.

— Лады, — ответил Родригес. — Пойдем, чтоб время не терять. Я дам тебе классный экзоскелет… Давно хотел посмотреть, как потешно будет торчать твоя кошачья морда из него. Только выдай Ва… шкиперу все, что надо для разведчика кислородных планет, эти, как их… Средства выживания и аптечку.

Родригес повернулся к Ивану:

— Может, бластер возьмешь?

— Не, не стоит, — ответил Иван. — Мало ли что, ещё прибью кого. Если надо, я и так приложу — будь здоров, меня Жакуй тренировал.

— Приложит, — подтвердил Жакуй. — Его я тренировал!

Он поднимался все выше и выше. Тучи расступались, и вот-вот должно было явиться солнце.

Ровно работающий пропеллер был похож на стеклянный диск. Тишина. Странно, почему тишина? Этот новый французский мотор настолько хорош?..

— …Петр Николаевич, вставайте… — нараспев будила его гувернантка Варвара, невысокая, крепкая, грудастая, с седыми волосами, собранными в куколь на темечке, пахнущая свежим хлебом. — Вставайте, Петр Николаевич… просыпайтесь, барин!

— А?.. Варвара… Да… Благодарю вас. Уже встаю.

Тяжело поднялся и сел на кровати, зябко кутаясь в одеяло. Надоевшая слабость и разбитость снова чувствовались во всем теле. Но особенно гадко было в груди. Болезнь продолжала его пожирать, и он знал, что осталось ему недолго. Вероятно, сегодня будет последний в его жизни полет. Вчера капитан Агапов, после того, как вновь удушил приступ кашля, отвел его за ручку в сторону и тихо сказал: «Вот что, Васильев, вам надо ехать лечиться. На воды или в Крым. Я похлопочу за вас в канцелярии». Еле-еле уговорил еще на один полет, что должен состояться сегодня. Он должен, обязан был испытать дирижабль с новым французским мотором, а там уж хоть помирай… И, похоже, это уже без каких-то там экивоков.

— Ох, ох, опять все простыни пропотели, хоть выжимай, — заохала Варвара, что взялась прибирать постель. — Барин, на столе завтрак, откушайте в дорожку-то… Ох, исхудали-то как, вот горюшко…

— Благодарю, Варвара. Я молока выпью, остальное положите рядом с саквояжем, с собой заберу.

Аппетита не было. Но доктор сказал, что запивать пренеприятнейший и горький порошок, что ему приготовили в аптеке Пеля, на седьмой линии Васильевского острова, лучше всего свежим молоком.

Собрав приготовленные гувернанткой вареные яйца, кусок ржаного хлеба с салом и пару яблок в узелок, помещенный на дно саквояжа коричневой кожи — подарок английского пилота Хикса, с которым он в прошлом году славно отметил завершение французской выставки аэропланов, Петр вышел на улицу.

Утро третьего июля тысяча девятьсот восьмого года в Петербурге было безоблачным и тихим.

Начало седьмого часа, солнце уже вовсю светит в окно, пробиваясь в щель между неплотно задернутыми портьерами, и ласкает герань на подоконнике.

На Большой Подьяческой праздной публики не видать, только мастеровые спешат по своим делам, да дворники метут брусчатку и гоняют зазевавшихся котов и бездомных псов.

Петр глубоко вдохнул утренний, слегка кисловатый от угольной дымки воздух и согнулся от надсадного кашля. Платочек, выхваченный привычным движением из кармана кителя, окрасился красным. «Только бы не скрутило перед командиром, — подумал Петр Николаевич, — только не сегодня, господи!»

Недолгая и не лишенная привычного, но приятного волнения поездка по Николаевской железной дороге, и вот уже эллинг Воздухоплавательного парка.

— Утро доброе, Петр Николаевич, — поздоровался с ним подпоручик Самойлов. Капитан Агапов в стороне, в десяти саженях, распекал нерадивого солдата из химической службы и приветственно взмахнул рукой.

— Как настрой? — спросил Самойлов.

— Настрой боевой, — улыбнулся в ответ Васильев.

— Читали утреннюю газету? Пишут, что третьего дня в Сибири в тайгу упал аэролит. Взрыв был такой силы, что лес повалило на площади в две тысячи квадратных верст! А ударную волну почувствовали даже в обсерватории Соединенных Штатов. От Ташкента до Бордо стоят белые ночи, как у нас, в Петербурге! Невероятно, да?

— Что ж, остается только радоваться, что оный «пришелец» не выбрал местом своей посадки Маркизову лужу… У нас и так светло нынче, а с этакими атмосферными эффектами… в объятия Морфея вообще не придется попасть, — отшутился Васильев.

Подошел Агапов:

— Утро доброе, Петр Николаевич. Хорошо, что вы не опоздали. Давайте не будем откладывать испытания. Из Гельсингфорса телеграфировали, у них резкое ухудшение погоды. Так что программа будет такая: подъём на две версты, запуск двигателя на холодную, если будет возможность — один круг над полем и спуск.

— Так точно-с, Владимир Петрович!

— И без геройства всякого! — потряс пальцем Агапов. Потом уже тише: — Как здоровье? Не отпускает?

— Сегодня значительно лучше, спасибо. Доктор сказал, что горный воздух надобен. На Кавказ посылает. А я и до отъезда сейчас над нашими болотами горным воздухом подышу, — пошутил подпоручик Васильев.

— Ну, с Богом!

Агапов повернулся и гаркнул на стоящих в стороне четырех солдат:

— А ну, братушки! Тащи к еростату трубы с водотворным газом!

— Так точно, вашвскородь! — ответили те и, схватившись за оглобли небольшой тележки, груженной стальными баллонами, покатили ее к только что извлеченному из эллинга дирижаблю.

Подъем начался легко. Земля плавно ушла вниз, и, как всегда в этот момент, сердце стало колотиться чуть сильнее. Выше, выше… Эллинг сделался похожим на коробку из-под обуви. Фигурки людей с задранными головами, придерживающих фуражки, будто крохотные оловянные солдатики. Трос, связывающий дирижабль с землей, натянулся. Сто саженей — первая остановка. Теперь нужно попробовать завести бензиновый мотор. В этом и была суть опыта — как поведет себя новый агрегат в условиях разряженного воздуха. Первая попытка — на привязи, затем сразу мотор заглушить и, отдав фал, подниматься на большую высоту — две версты.

Петра опять скрутил кашель. Он закашлялся, отхаркивая в платок кровь, надеясь, что внизу не слышат.

Зазвонил телефон — дирижабль был связан с землей еще одной пуповиной — тонкой проволокой телефонной связи.

— Петр Николаевич! Голубчик! Посмотрите на юго-запад! Срочно возвращайтесь!

Он повернул голову и вгляделся вдаль. Со стороны залива приближалась чернильная полоса, угрожающе быстро вырастая в высоту. Бог мой, это был такой мощный штормовой фронт, каких он не видывал еще никогда.

— Владимир Петрович! Нам не успеть убрать дирижабль в эллинг, — закричал он в трубку, почему-то из дирижабля связь была всегда хуже. — Его разорвет шквалом! Я отпускаю трос, Бог поможет!

— Петр Николаевич, я запре…

Он повесил трубку. Иногда положение человека, которому уже нечего терять, имеет свои преимущества.

Р-раз… — отцепил он телефонную пару.

Два… — выдернул чеку карабина, соединяющего гондолу дирижабля с лебедкой на земле, возле которой уже стояли солдаты, готовые крутить ручку.

— Бойся!!! — крикнул он, свесившись вниз. Тросик полетел к земле, изогнувшись причудливой змейкой. Парашютик на его конце распахнулся и весело затрепетал одним краем.

Это было сделано весьма вовремя — ударил шквал. Гондолу тряхнуло, резко накренило, и дирижабль принялся вращаться, терзаемый потоками воздуха. Вскоре его скорость сравнялась со скоростью ветра, и Петр Николаевич расслабил пальцы, судорожно сжимавшие расчалки гондолы, и выглянул вниз.

Под ним, весь в голубой дымке, словно искусная гравюра, расстилался Петербург. Серебряными лентами блестели рукава Невы. Исаакий, купол которого отливал золотом, точно одно из творений Фаберже, возвышался над округой, как исполин промеж пигмеев.

Васильев прикинул — выходило не менее ста пятидесяти верст в час, фантастическая скорость! Куда же изволит нести его Борей?

Ветер сменил направление. Он понял это, когда его аппарат полетел к Свято-Троицкой Лавре. Теперь его несло почти строго на северо-восток.

Прошли минуты, показавшиеся Васильеву часами. Он облачился в овчинный полушубок и нахлобучил папаху, сверху — башлык, предусмотрительно положенные ранее Самойловым. Петербург скатился к горизонту, впереди блестело зеркало Ладоги. Дирижабль поднялся под самые космы туч, которые как-то незаметно окружили его. Прямо по курсу раздался первый раскат грома.

Грозовые облака внушали трепет, и Васильев решил завести мотор и попытаться отвернуть в сторону.

Он подул на озябшие уже ладони и приготовился вращать ручку стартера.

Ослепительная вспышка слилась со страшным грохотом грома, словно рядом взорвалась бомба, и Васильев на несколько секунд потерял сознание.

Когда он очнулся, то увидел объятые пламенем остатки баллона дирижабля, почувствовал лицом тепло, исходящее от пламени, и, испугавшись, что сейчас сгорит заживо, дернулся в сторону бензобака, совсем забыв, что он несется к земле со страшной высоты.

А земля приближалась быстро, очень быстро, вот уже можно было различить отдельные деревья и тонкие ниточки тропинок.

Васильев понял, что всё. Конец. Он выпрямился, перекрестился, задрал лицо вверх и закричал:

— Господи! Принимай раба божьего твоего Петра Васильева! С неба гряду да куда попаду?! — И засмеялся, удивляясь, что сейчас кашель не решился его беспокоить.

Эффект взора в небеса и обращения к ним же оказался ошеломительным: его коршуном настигал серебряный ангел, крылья простирались в стороны, и по ним змеились молнии. Ангел протянул руку.

«Ангел мерещится, три бога душу мать, — про себя выругался Васильев, списав видение на контузию, близость смерти, неверия в это и жажду чуда — Прости меня, господи, богохульника…»

Ангел протянул руку и сказал странным, глубоким, но словно неживым голосом:

— Сын человечий, спасения ли ты алчешь, али низвергнуться на твердь земную? Берися за десницу мою, а то будешь падший ако камень.

Петр во все глаза смотрел на ангела, видя в его сверкающем лике искаженное свое отражения и отблески пламени.

Ангел нетерпеливо тряхнул десницей, а второй дотронулся до своего странного, зеркального лика, которое вдруг распахнулось, будто веко огромного глаза. Васильеву открылось лицо человеческое, и оный человече возвестил:

— Трижды мать твою через едритово колено, ты что, хочешь в лепешку разбиться, мужик?! Хватайся быстрее, сейчас навернемся!!!

Смысл сказанного сразу дошел до Петра Николаевича, и он схватился за длань ангела с такой силой, какую не ожидал от своего измученного болезнью тела.

Ангел выхватил его из гондолы и метнулся вверх, а точнее, просто стал тормозить падение, но пролетевший рядом огненный клубок, бывший недавно дирижаблем, создал впечатление, что они взлетают.

В это время опять шибанула молния, ударив прямо в них, но их словно бы защищала невидимая сфера, и молния, причудливо ветвясь, растеклась по ней змейками. Ярчайшая вспышка чуть не ослепила Петра. Серебро ангела вмиг почернело, а в уши Васильева как будто набили ваты. Он и ангел, схватившись друг за друга, начали падать вниз.

«Теперь уже окончательно — конец», — с обидой подумал Петр Николаевич.

Раздался хлопок, и над ними вдруг возник купол парашюта. Странный купол — оранжевый, прямоугольный и как будто состоящий из множества сшитых вместе трубок.

Из серебряного одеяния ангела вдруг выросли ярко-оранжевые, флуоресцентные ремешки. Ангел указал Васильеву на один из ремней, и тот, поняв, что от него хотят, отпустил одной рукой длань своего спасителя и вцепился в оранжевый ремень.

Когда рука ангела освободилась, он схватил болтающиеся слева и справа петли, что были приделаны к тонким паутинкам, идущим вверх, к парашюту, и принялся тянуть то за одну, то за другую петлю, маневрируя в небе.

Они приземлились почти удачно, на маленькую полянку, спасительно видневшуюся между деревьев.

Вот только полянка вблизи оказалась болотом, куда они и низверглись, с гулким чмоком впечатавшись в жидкую грязь по плечи и распугав охотящихся на комаров лягушек.

Иван вышел из корабля, держа в руках новенький скайдрайв, ещё в заводской, нераспечатанной упаковке, на что указывали рекламные ролики, которые запустились, стоило ему взять коробку в руки. Если бы упаковку уже вскрывали, то картинки бы не «ожили». Провожал его Жакуй.

— Ну, будь осторожен, шкипер. Я тебе на пояс прикрепил аптечку, палатку, еды на неделю. Пришлось ее сильно сжать, так что вкус будет — сам понимаешь…

— Ничего, переживу.

«Связь будет идти через спутники, — мысленно сообщила ему Ежевика, — каждые двадцать минут по пять минут. Не забывай отчитываться, чтобы мы не волновались».

«Хорошо».

— Ладно, Иван. Удачи, — хлопнул его по плечу котофурри, а потом себя по лбу: — Ах, комок шерсти, чуть не забыл: вот тебе переговорщик, интегрируй себе в костюм.

Жакуй протянул ему блестящую каплю.

— Что это?

— Переговорщик, переводчик сканирует ментальное поле собеседника, подстраивается под его представление о тебе — и речь твоя будет транслироваться с учётом считанных ожиданий. Восприятие тебя как «отрицательного персонажа» исключено. Это для легкой адаптации… Я такой на некоторых планетах использую, где на ай-лингве плохо говорят.

— Думаешь, пригодится? — пожал плечами Иван.

— На всякий случай… Все же это далекое прошлое, и тебя могут банально не понять…

Иван облачился в костюм скайдрайва, отдал приказ к активации, и на спине возникло серебряное пятно, которое стало быстро растекаться по всему телу, словно покрывая его ртутным слоем. Волна серебра побежала по предплечью; Иван поднес ладонь к глазам, глядя, как заливает металлом пальцы, «пряча» руку в сверкающие доспехи. Серебристая пленка уже затянула всё тело и часть головы, непокрытым осталось только лицо. Иван взял из ладони Жакуя переговорщик и поднес к плечу, отдав команду интегрироваться в защитный костюм. Переговорщик вдруг размягчился, стек в зеркало костюма и растворился в нем.

На спине Ивана выросли два крыла — АГ-стабилизаторы, они же служили и для сброса накопленной статики.

Иван слегка присел, оттолкнулся, и взмыл в небо.

Он дотронулся до шеи, отдавая приказ костюму завершить построение шлема. Лицо будто бы накрыла сверкающая полусфера. Но для Ивана, наоборот, видимость улучшилась, по краям поля зрения побежали данные о состоянии скайдрайва и навигационная информация.

Зависнув на высоте километра над местом крушения, он огляделся, Жакуй помахал ему рукой, Иван в ответ сделал «мертвую петлю», а затем совершил неспешный облет места их вынужденной посадки.

«Ежевика» стояла на довольно крутом склоне холма. Севернее находился ещё один холм, чуть пониже. К западу от корабля, всего в полукилометре, располагалось болото.

Взрыв от запуска на тысячную долю секунды и на тысячную долю от номинальной мощности детерминатора остановил падение «Ежевики», но вызвал разрушительнейшую ударную волну. Если бы это произошло не так высоко над поверхностью земли, то её бы отразили и направили вверх холмы. Но взрыв произошел на высоте полукилометра, и площадь поражения была огромна.

Сделав круг, Иван лег на курс к Санкт-Петербургу.

Он любил скайдрайв, несмотря на то, что это старинное, тихоходное средство передвижения давно уже относилось к разряду развлекательных курьезов.

И хотя лететь предстояло больше трех часов, небольшая скорость, всего в три маха, его вполне устраивала, — он наслаждался полетом, ему нравилось беззвучно скользить над поверхностью облаков, то пронзая их, чтобы полюбоваться открывающимися пейзажами, то вновь взмывая туда, где темное, высотное небо и ослепительно сверкает белизна солнца .

Он летел практически вдоль шестидесятой параллели, с восхищением рассматривая Землю, что расстилалась под ним. Причудливо, словно змейки, вьющиеся многочисленные речки, сверкающие осколками волшебного зеркала тысячи озер… Ничего не спрямлено, ничего не рационализировано, деятельность человека почти еще не заметна. И ни одной иглы башен климатического контроля, пронзающих небо... Чудесная, не лишившаяся пока своей диковатой естественности планета!

Система предупреждения столкновений сработала, когда он летел уже над Ладожским озером. Впереди, на той стороне, сверкал разрядами молний мощный грозовой фронт, и Иван решил последовать предлагаемому скайдрайвом курсу уклонения, чтобы не попасть под разряд, как вдруг на дисплее появилась точка летающего объекта.

Тот находился правее его маршрута и ниже, на высоте двух с половиной километров. СПС выделила его синим полупрозрачным кубиком, при текущем маршруте неизвестный воздушный транспорт опасности не представлял. Но летел объект прямо в зону особо концентрированного заряда, готового среагировать на малейший дисбаланс в атмосфере.

Ивану стало жутко любопытно, с кем ему приходится делить небо, и он, снизив скорость, заложил вираж.

Скайдрайв протестующе запищал, окрасив объемы лежащего впереди пространства в розоватый цвет насыщенного атмосферным электричеством поля. Вот-вот должен был случиться пробой молнии.

До летающего объекта оставалось всего ничего — метров сто. Иван разглядел устройство аппарата: сигарообразный баллон, видимо, заполненный легким газом, снизу к нему прикреплено что-то вроде кабины, из которой торчит двухлопастной пропеллер.

Иван узнал в аппарате дирижабль. Такой он видел на уроке истории древних веков в школе. Он подлетел ближе, держась чуть сверху, чтобы не быть замеченным. В кабине находился один пилот, который сейчас дул на замерзшие ладони, видимо, собираясь что-то делать.

В эту секунду в баллон дирижабля ударила молния. Тот вспыхнул, озарив близкие облака красно-оранжевым пламенем, и дирижабль клюнул вниз. Иван последовал за ним, ожидая, что пилот будет спасаться при помощи парашюта. Но пилот, вероятно, был оглушен и упал на дно своей люльки. Иван спикировал ещё ниже, в это время пилот очнулся, бросился к борту и, видимо, осознав неизбежность падения, принялся что-то выкрикивать с полубезумным видом.

Иван подлетел вплотную, мысленно отсчитывая оставшиеся секунды до падения, потянул пилоту дирижабля руку:

— Эй, человек, ты спастись хочешь или разбиться? Хватайся за мою руку, или сейчас камнем рухнешь!

Интегрированный переговорщик-переводчик Жакуя, считав ментальные волны пилота, выдал какую-то малопонятную для Ивана тираду. Пилот, видимо, не врубился тоже, так как таращился во все глаза на Ивана, вцепившись одной рукой в борта гондолы, а другой быстро рисуя крестики в районе груди.

Тогда Иван убрал переднюю полусферу шлема и гаркнул своим обычным голосом, без всяких там переговорщиков:

— Твою же в три дыры и в четыре аватары, ты что, хочешь в лепешку разбиться, мужик?! Хватайся быстрее, сейчас аннигилируешь!!!

Эти простые слова вмиг дошли до терпящего бедствие, и он схватился за руку Ивана с неожиданной силой. Иван дернулся в сторону, чтобы не опалило пламя продолжающего пылать баллона, и принялся тормозить. До земли оставалось всего около трехсот метров.

Не успел он подумать, что же делать дальше, как из тучи в него ударила вторая молния. Защита скайдрайва сделала, что могла, но перегорела, судя по тому, что костюм утратил серебристый блеск и мгновенно почернел. Антиграв вырубило, и они, сделав кувырок, понеслись к земле. Пилот судорожно вцепился в Ивана, и тот увидел в его расширившихся от ужаса зрачках безысходность.

Но тут сработал автоматический парашют. Это было хорошо, так как последний этап защиты — срабатывающий перед самым столкновением с землей пенный экран — штука нужная, но пришлось бы долго выбираться из его объятий.

Иван приказал костюму отрастить спасательные лонжи, и, как только они появились, указал на них бедолаге-пилоту. Тот, на удивление, мгновенно понял, чего от него хотят, и, отпустив Ванину руку, схватился за ремни.

Иван сунул ладони в петли клевантов и принялся вытягивать в сторону симпатичной полянки, что была доступна среди частокола деревьев внизу. Иван не боялся за себя — его костюм защитит от любых веток и ударов, а того, что может пострадать его «пассажир».

Полянка оказалась болотцем и они чвакнулись в самый центр торфяной трясины.

* * *

Петр вновь потерял сознание, когда они влетели в болото. Очнулся он, когда его спаситель волок его за ворот полушубка к берегу. Силы в ангеле было хоть отбавляй, он пер по грязи, словно владимирский тяжеловоз, только брызги летели.

Наконец они оказались на берегу. Подъем на небольшой пригорок, и вот они сели прямо на землю, опираясь спинами о ствол поваленного дерева.

Ангел, весь перемазанный грязью и тиной, тяжело дышал. Он поднялся, провел себе по животу и видимо, что-то сделал. Его странная одёжа вдруг распалась на лоскуты, которые с подвижностью ртути поползли по телу, скрываясь где-то на спине. Крылья тоже исчезли. Пропал и серебристый шлем, сейчас на Петра смотрели серые глаза почти ровесника. Лицо посланника небес добродушное, открытое, гладко выбритое — ни франтоватых усиков или бородки, волосы как-то необычно коротко стриженные, каштановые, над ушами и на затылке заметно светлее, чем на макушке. Под исчезнувшими доспехами оказалась легкая, темно-фиолетовая одежда странного кроя — штаны, почти облегающие тело, и короткая куртка с множеством карманов и капюшоном. Присутствовал также широкий, жесткий, по всей видимости, ремень, на котором были закреплены коробочки амуниции, напоминающие патронные сумки. На ногах — короткие полусапожки в цвет одежды, необычные: голенище и перед переходили в подошву без каких-либо разграничений, словно сапожки отлили из массы одного цвета. Да и фасон их был удивителен, очень анатомический, будто у обуви были свои мышцы и они перекатывались под темной кожей. Васильев даже разглядел несколько ветвящихся утолщений, очень похожие на жилы.

Ангел тоже оглядел Петра с ног до головы, улыбнулся и сказал:

— Ну, будем знакомы, Иван Кукуев, — и протянул руку для рукопожатия.

Петр с опаской пожал крепкую ладонь.

— Подпоручик учебного воздухоплавательного парка Васильев, Петр Николаевич.

— Классно прокатились, да? Жаль только, что скайдрайву конец.

Петр не понял, но переспрашивать не стал. На ангела уже его визави не походил, скорее на господина спортсмена: ладно скроен, статен, движения упругие и быстрые. Но Господу виднее, в каком облике посылать посланников своих.

— Я прошу прощения, но очень меня волнует, почему вы спасли меня от гибели телесной? Или это как-то со спасением моей души сообразуется? — спросил он и закашлялся.

Иван подождал, пока пройдет приступ, сочувственно глядя на дергающееся тело пилота.

— Я мимо летел, по делам, — сказал он. — Гляжу — кто-то тоже в воздухе. Ну и завернул посмотреть. А тут молния ударила. Дальше ты сам знаешь.

— То есть, вы не были посланы свыше, чтобы спасти тело мое или душу от гибели? — поразился Васильев.

— Свыше? Слушай, Петя, ты меня с кем-то путаешь. Я, — Иван постучал себя по груди, — навигатор, штурман корабля «Ежевика». Летел в Питер по делам.

— Ничего не понимаю… — нахмурился Васильев. — Так вы, стало быть, не ангел?

— Чего-о-о? — вытаращился на него Иван, и через секунду покатился со смеху.

— Так вот ты за кого меня принял, друг! Вот поэтому переговорщик такую пургу нес: «аки каменья», «десница» и тому подобное… — отсмеявшись, смахивая слезинку с ресниц, наконец, проговорил он. — Уф… Повеселился... Извини, это нервы. Я тоже не ожидал такой посадки. И давай на «ты» перейдем, лады?

Петр кивнул.

— Слушай, посиди пока здесь, я сбегаю, посмотрю, куда твой горящий дирижабль упал, не случился бы пожар в лесу.

Сказал и, не дождавшись ответа, исчез.

Петр заворочался, устраиваясь поудобней, подпер рукой подбородок и задумался. С кем же свела его судьба? Кто он, его неожиданный спаситель? Шпион немецкой разведки? Английской? Если у них есть такие аппараты, как эти крылья, то тогда России будет туго… А может… Этот Иван сумасшедший ученый-изобретатель, наподобие Николы Теслы, что недавно грозился передавать электричество по воздуху? На все эти вопросы требовалось получить ответы. И это уже дело государственной важности.

Резко, словно открыли кран, пошел дождь. Да какой там дождь, ливень, как из ведра. Одежда Васильева быстро напиталась щедротами хлябей небесных, и ему стало зябко. Выручал только тулуп, хоть и грязный, и мокрый, он пока еще сохранял тепло.

Вернулся улыбающийся Иван, таща в руке тлеющую деревяшку.

— Пожара не будет, — заявил он. — Сырой лес горит плохо, сейчас ещё и дождем зальет. А вот мы сейчас будем жечь! Костер! Настоящий! — неизвестно чему радовался Иван.

Петр встал, отряхнулся для вида — да куда там, так и остался весь в черно-бурой болотной жиже.

— Я помогу с костром. Надо мелких сухих веток набрать.

Он принялся обламывать нижние отмершие веточки у ближайшей ели. В это время Иван носился с тлеющей деревяшкой, стараясь ее раздуть и одновременно пытаясь собрать сухой хворост.

— Полно тебе, Иван, — сказал ему Петр. — Неси сюда головню, я раздую огонь. Ей-богу, ты сейчас погасишь ее своими метаниями.

Иван передал головешку и принялся с интересом смотреть, как Васильев раздувает огонь.

Тот знал, что надо делать, не зря сызмальства все пропадал со старшими братьями то в ночном, то на рыбалке или охоте. Развести костер — это было плевое дело, даже если идет дождь. А где, собственно, дождь?

Васильев поднял голову вверх и удивленно воззрился на странный эффект. Над ними был словно невидимый купол, капли дождя вдруг разбивались о незримую преграду и стекали со всех сторон, словно их укрывала некая сфера, диаметром в пять, примерно, саженей.

— Чудно… — сказал Петр, указывая вверх. — Будто из романа господина Уэллса про человека-невидимку. Но удивление, отпущенное ему на этот день, видимо, было уже почти исчерпано, и необычное поведение воды лишь вызвало легкий интерес. Даже к чудесам можно привыкнуть.

Иван тоже задрал голову, догадался, что имел в виду Петр:

— А, это… Тент. Быстро и эффективно, вот только энергии жрет много. Так что лучше попозже вырастим домик.

Васильев опять мало что уяснил, но сделал вид, что понял. Костерок уже разгорелся и требовал веток потолще.

— Дровишек бы посерьезнее, — сказал Петр и принялся разглядывать ближайшие деревья. То тут, то там возвышались сушинки, не слишком толстые, как раз подходящие для их молодого костра. Но без топора и пилы добыть их было проблематично.

После того, как Родригес понизил образовавшуюся вследствие аварии радиоактивность до приемлемого уровня, они увлеченно разбирали завалы в конвертерной, когда на связь вышел Иван.

Первый, в котором сейчас «сидела» Ежевика, замер на минуту, словно задумавшись, а потом заявил:

— Только что разговаривала с Иваном. Он сказал, что уже недалеко от Санкт-Петербурга.

— Хорошо! — обрадовался Жакуй.

— А ещё он сказал, что не долетел, так как разбился.

— Как так — разбился? — не понял кок.

— Спасал пилота горящего дирижабля, в него ударила молния, и они упали в болото.

— Красавчик! — сказал Жакуй.

— Везунчик, — с завистью пробормотал Родригес. — Ну почему у кого-то экстраординарные приключения, а у меня тихая, скучная, монотонная жизнь?

— Дядя Джакобо, ну не такая уж и скучная, — попеняла ему Ежевика. — Особенно в последнее время.

— Что-нибудь ещё передавал шкипер, который не может никуда прибыть, не раздолбав средство передвижения? — проворчал в ответ стармех.

— Шкипер сказал, что сейчас будет устанавливать контакт со спасенным пилотом и постарается узнать у него, где можно раздобыть золото. Спрашивает, можем ли мы его забрать на катере.

— Вот дает! — восхитился Жакуй. — Скажи ему, пусть пешком идет.

— Катер... Придется прямо сейчас им заниматься. Конвертер потом разберем, — почесал нос Родригес. — Но, Ежевика, катер будет готов только завтра к вечеру. Так Ване и передай. Продержится?

Иван подошел к высохшей сосенке. Ствол уже частично был обнажен от коры, там и сям виднелись следы работы дятлов.

Пошарив в кейсе на поясе, Иван извлек молекулярную пилу — два скрепленных друг с другом шарика ярко красного цвета. Он приобнял сушину, держа пилу в правой руке, а левой потянул за второй шарик. Шарики разошлись в стороны, но остались соединены между собой тонкой нитью пилы. Иван потянул на себя, и пила легко, с комариным писком, врезалась в ствол дерева. Через секунду она вышла с другой стороны, а дерево, после несильного толчка, упало на мшистую землю.

— Ловко, однако, у тебя выходит, — воскликнул наблюдавший за его действиями Петр. — Ты, Иван, словно цирковой факир — полон неожиданностей и всяких удивительных вещиц.

— Тебе, наверное, крайне интересно, откуда у меня такие штуковины?

Иван на секунду прервался от шинковки упавшего дерева. Чурочки выходили аккуратные, на срезах словно отшлифованы — молекулярная пила режет очень гладко.

— Не буду скрывать, весьма интересно… — усмехнулся Васильев.

— Все расскажу. Чуть погодя. Сначала обсохнем и пообедаем.

Пока Петр возился с костром, украдкой наблюдая за действиями Ивана, тот озаботился жилищем.

— Придется здесь ночевать, — пожаловался он Петру. — Я разговаривал с нашими, катер обещают только завтра к вечеру починить. Буду палатку сажать. У меня модель хоть одноместная, зато быстрорастущая.

Оставив Васильева в недоумении обдумывать эти слова, он, отойдя от костра на несколько шагов, нашел свободную от деревьев площадку и принялся копать ямку. Вложив в ямку бластулу аварийного жилища, он прикрыл ее грунтом и, использовав складное пленочное ведро, обильно полил водой из болотца.

— Что там, волшебные бобы? — поинтересовался Петр.

— Нет, палатка, — улыбнулся Иван. — Прямо как в детстве… помню, ходили мы в поход всей группой… Я тогда в кукуевском интернате жил. Хорошо было, весело.

— Кукуево? Это где? — забросил удочку Петр. Любая информация о необычном товарище ему была крайне интересна, но он боялся спугнуть его своими слишком назойливыми вопросами.

— Кукуево? На Урале. На реке. Про наш городок даже хит сочинили, первое место на песенном конкурсе Солнечной системы, между прочим. Иван запел: «По реке плывет топор из села Кукуево, ну и пусть себе плывет, железяка…»

— Апчхи! — чихнул Петр. — Пардон, видать меня продуло…

— Будь здоров! — сказал Иван. — Слушай, а давай мы тебя подлечим! И кашель твой мне не нравится, очень плохой кашель!

— Спасибо, но… понимаешь, это не простуда, — замялся Васильев, — это чахотка...

Он всегда чувствовал себя виновным в том, что где-то подхватил болезнь.

— Все равно, хоть чахотка, хоть лиспансина, — сказал Иван и полез в одну из своих поясных сумочек. — Так… так… Где же они? Ага, вот они!

Он достал небольшой цилиндрик, что-то покрутил на нем, словно набирая шифр. В ладонь выпал маленький синий шарик.

— Вот лекарство. Глотай, — протянул он Петру шарик. — Извини, пока запить нечем. Но он маленький, так проскочит.

Петр недоверчиво взял шарик, покатал его между пальцев. Яд? А зачем? Убить его можно было проще — например, не спасать. Да и не похож этот парень на человека, желающего ему зла. Скорее похож на большого доверчивого мальчишку. «Терять мне уже и так нечего», — решил Петр и проглотил пилюлю.

По телу прошел жар. Почувствовав слабость, Петр быстро присел на излюбленную поваленную березу. Голова закружилась.

— Что, нехорошо тебе? — спросил Иван. — Это от того, что очень уж болезнь серьезно тебя одолевает. Но через пару часов будешь как огурчик.

«Часов?! Я не ослышался?» Петр отвернулся от Ивана, чтобы скрыть покатившуюся слезу.

В то, что его спаситель вот так, походя, исцелит его от пожирающей болезни и вернет жизнь, здоровье, поверилось сразу, полностью и бесповоротно. Петр плакал от навалившегося вдруг страха, что он мог и не попасть на дирижабль, и не случись ураган — не прилетел бы сюда, молния могла не ударить в баллон...

Наверное, подобные мысли посетили и Кукуева. Он встал в позу декламатора и с чувством прочитал:

— Если вы летите в небе, а гроза навстречу вам,

Близко вы не подлетайте, даже тянет если вдруг.

Навсегда всем тем, кто в небе это надо осознать,

потому, что рядом с вами я могу не пролетать!

— Это я только что сочинил, — похвалился он. — Хотя очень похожее я где-то уже слышал.

Васильев хотел ответить, но вдруг свет в его глазах померк — в третий раз за этот долгий день, он потерял сознание, сполз с бревна и погрузился в сон без сновидений.

* * *

Тепло и мягкий уют, как на лучшей перине, — это первое, что почувствовал подпоручик Петр Васильев, когда проснулся. Он открыл глаза и огляделся. Ему показалось, что он находится в каком-то огромном пузыре с матовыми, полупрозрачными стенками. Да так оно и было — слабо светящиеся своды помещения, где он лежал на низкой, мягкой кровати, сходились на высоте, примерно соответствующей двум его ростам.

Васильев перевел взгляд на свое тело, приподняв голову. Его укрывало не одеяло, как он думал, а нечто, похожее на гигантский лепесток цветка оттенка какао. Лепесток рос прямо из стенки «пузыря», было хорошо видно, как он соединяется с ней перемычкой, выглядящей как-то странно живой, жилистой. Лепесток снаружи был упругий, как гуттаперча. К тому же он слегка шевелился. А еще Петр с содроганием почувствовал, как его тело будто тихонечко трогают тысячи мягких, крошечных пальчиков. «Черви!» — похолодел он, и, содрогнувшись от этой мысли, попытался выбраться из под страшного лепестка. Но тот, когда Петр начал дергаться еще сильнее сжал объятья. Васильев чуть не закричал от ужаса: так, наверное, чувствует себя муха, попавшая в ловушку коварной росянки.

Петр огромным напряжением воли подавил волну паники, рискующую затопить его разум. Слишком просто вот так стать жертвой гигантского хищного растения, когда уже столько пережил. Этот лепесток — просто очередная штучка Ивана… Он не должен причинять вреда.

Петр медленно и плавно приподнялся, представляя, как сейчас легко откинет лепесток, поставит ноги на пол и потом встанет, сладко потянувшись...

Тут же хватка лепестка ослабла, и он, будто отброшенный силой мысли, сам собой взметнулся так резко, что даже распластался по стене. Обратная сторона чудо-одеяла действительно напоминала мохнатый ковер из длинных и толстых розоватых нитей, и все они шевелились, будто тысячи щупалец. Подпоручика от вида этой шевелящейся, словно клубок червей, массы, чуть не стошнило, и он, с трудом проглотив подступившую к горлу горечь, отпрянул подальше. Теперь надо было найти выход и выбраться из этого пузыря. Но как?

Он встал, отметив, что вся его одежда, кроме тулупчика и обуви, была на нем. Сапоги же оказались рядом с кроватью, их оплели росшие прямо из пола какие-то вьющиеся стебли. Воронкообразные соцветия, аппетитно причмокивая, плотоядно слизывали крохотными язычками грязь, прилипшую к коже сапог, Васильев потянул за голенища, и вьюны нехотя отпустили сапоги, тут же опав и растворившись в матовом, цвета шоколада, полу. Петр хотел перекреститься, но, подняв руку, лишь махнул ей, не творя знамения, и принялся обуваться.

Покончив с этим, Васильев принялся обследовать пустое — кроме напоминающую раскрытую устрицу кровати, ничего более не было — жилище.

Он провел ладонью по податливой белесой стене, стараясь понять, где у пузыря может быть выход. Под его ладонью вдруг чмокнуло, и появилось отверстие, начало расширяться во все стороны, словно дырка на перегретой лампой проектора пленке синематографа. Через секунду перед ним раскрылся овал выхода.

Был уже вечер, а может быть — ночь, небо в это время года слишком светлое, чтобы можно было утверждать точно.

Костер, разведенный ранее, все еще продолжал гореть. Рядом с ним громоздилась целая поленница из чурок — значит, пока он был в отключке, Иван времени не терял.

Вот и он сам, сидит в нескольких шагах от костра, на одном из двух появившихся откуда-то креслах, судя по виду — изготовленных из чего-то вроде целлулоида. Рядом стоит низкий столик такого же материала. На столешнице беспорядочно лежат прозрачные коробочки с разными, если судить по их виду, яствами.

Несмотря на только что пережитый шок от борьбы с плотоядным одеялом и домом-пузырем, подпоручик ощутил давно забытое уже чувство голода.

Кукуев заметил его, улыбнулся и указал на свободное сидение:

— Прошу! Видишь, сижу, терплю, не ужинаю — тебя жду. С компанией — любой кусок вкуснее, да? Хотя уверен, что ты сейчас на аппетит не пожалуешься. После нанотерапии жрать очень сильно хочется... Как ты себя чувствуешь?

— Замечательно… — неуверенно ответил Васильев, прислушиваясь к своим ощущениям. Он действительно чувствовал себя здоровым. Ослабевшим, голодным, но — здоровым! И ни следа тяжести в груди, ни головной боли... Ни-че-го... От болезни, по ощущениям, и следа не осталось!

— Господи, слава тебе! — не сдержавшись в чувствах, воскликнул Петр Николаевич и истово перекрестился.

— Ну, еще надо сказать спасибо Жакую, нашему врачу, — хмыкнул Иван. — Это он мне насовал в сумку медикаментов всяких. Пригодилось, однако. Ты, давай, наваливайся на еду, не стесняйся. Такого добра у меня много.

Иван открыл одну из прозрачных коробочек и принялся ловко, словно он был из Маньчжурии, орудовать двумя палочками

Петр, распираемый любопытством — откуда в этом глухом месте, куда они изволили упасть, вдруг появилась мебель и вся эта обильная пища, не говоря уже о здоровенном пузыре, предпочел последовать примеру Ивана и предаться греху чревоугодия, тем паче, что на столе он обнаружил ложку, прозрачную и флюоресцирующую салатовым оттенком в наступивших сумерках.

Еда оказалась свежей и на вкус совсем не экзотичной. Борщ, салат из капусты, хлеб в виде аккуратных булочек на два укуса.

— Попробуй котлетки, — протянул ему очередную шкатулку с едой Кукуев. — С пюрешкой. Вкусно!

Справившись с первым голодом, Петр не выдержал и пожаловался:

— У одеяла-лепестка щупальцы. Они меня трогали.

— А… — с набитым ртом ответил ему Иван, — палатка-биоморф. Жрать хотела. Посмотри, как она тебя обглодала, — он кивнул на костюм Петра.

Петр только сейчас обратил внимание, что вся одежда на нем удивительно чистая, словно побывала у трудолюбивой прачки.

— Знаешь, не всегда в аварийных условиях можно душ принять и постираться, — продолжил Иван, — вот тут палаточка на помощь и приходит. И тебе полезно, и ей — приятно.

— А… это… — хотел спросить Петр о том, о чем за столом не принято говорить.

— И это тоже, — ухмыльнулся Иван. — Но для этого есть другое помещение, я тебе после покажу, как приспичит. Для биоморфа вся органика — деликатес. Он бы и нас сожрал, да кто ж ему даст. Запрещено жильцами питаться, — Иван коротко хохотнул. — Ой, ты извини, я не уследил, и он твой тулупчик того, слопал… А сапоги я ему не дал, успел. Разрешил только грязь облизать…

— А, пустое. Не переживай, — отмахнулся Васильев, а сам подумал, что лучше начальству сказать, что сгорела, мол, овчинка вместе с дирижаблем, чем объяснять про голодную палатку, крылатого Ивана и светящиеся ложки. В лучшем случае — скажут, что «при падении повредился рассудком» и спишут, назначив небольшой пенсион. А в худшем — отправят в лечебницу Святого Николая Чудотворца, где седобородые профессора будут ласково и подробно расспрашивать о светящихся ложках и, понимающе кивая, что-то помечать в блокнотах.

Перешли к чаю. Господин Кукуев прямо из столешницы вытянул трубку, откуда полился кипяток. Наполнив два прозрачных, но на ощупь совершенно не стеклянных стакана, он бросил в них крошечные крупинки, тут же окрасившие воду в благородный цвет крепкого чая. Аромат и вкус тоже не разочаровали.

— Жаль, что рар-продуктами угощаю, — сказал Иван. — Настоящего чайку бы сейчас, незипованного.

— Раритетными?

— Можно и так сказать. Очень раритетными, тут Жакуй постарался, пережал.

Каждое отдельное слово Ивана было понятно, а вот все вместе они не укладывались в голове, но расспрашивать далее Пётр остерёгся. Вопрос-то был не принципиальный, а опасения получить с ответами лишь еще более непонятной информации и предчувствия, что непонятным, непривычным, странным и иным Иван поразит его ещё не раз, были сродни уверенности.

— Иван, ты на костре ничего не кипятишь, не готовишь, зачем же мы его развели? — Петр поморщился от попавшего в глаза дыма.

— Так ведь живой огонь! Здорово же! — Иван подскочил к костру и подбросил еще парочку дровин. Пламя жадно принялось облизывать оные дары.

— В моем времени сразу же прилетел бы пожарный робот и залил нас пеной вместе с костром, чтобы не баловали. К тому же… — Иван снизил голос до трагического шепота, — это не простой огонь…

— Какой же? — Не выдержал паузы Петр.

— Небесный! Он пал с неба, вместе с нами! Можно сказать, что это — божий дар...

— Богохульник… — беззлобно пробормотал Петр и снова задумался. Дирижабль было жаль, но сейчас он не мог думать о нем. Неожиданное спасение и удивительная встреча с этим человеком изрядно сместила, да что сместила, перемешала всё в жизни. Дирижабль — всего лишь пузырь из резины, веревок и палок. А сейчас у него возникло ощущение, что он на пороге чего-то удивительного и волнующе чудесного, а Иван — его проводник-незнакомец и в то же время стародавний приятель, с которым он не виделся много-много лет. Васильев отхлебнул ароматного чая и спросил:

— Ты сказал: «в твоем времени»? Ты из грядущего? В романе господина Уэллса «Машина времени» один изобретатель мог путешествовать в прошлое и будущее...

— «Машина времени»? Не знаю, не читал, — ответил Иван, возвращаясь на свое место. — Но машина времени у нас действительно есть. Да, пора бы мне все уже рассказать... Знаешь, ты восхищаешь меня своей выдержкой. Я, будь на твоем месте, от любопытства давно бы лопнул.

— Не скажу, что это мне дается легко, черт побери! — заметил Васильев.

— Что ж, слушай. Это будет довольно длинная история...

И Иван принялся рассказывать.

О том, как на газон Кукуевского дома-интерната для детей погибших звездоплавателей в один сентябрьский день опустилась маленькая капсула, космический корабль в миниатюре. Единственным пассажиром капсулы был младенец, не старше одного месяца от роду. На капсуле было написано только одно слово — «Иван». Так малыша и назвали.

Рассказал, как в шестнадцать поступил в астронавигационную школу, как закончил ее через четыре года и отправился на Луну, в главный космопорт Земли, чтобы найти корабль, который возьмет молодого штурмана-хьюмена на стажировку.

Поведал, как он уже отчаялся попасть к звездам, никто не хотел его брать, — уж очень тело человека хрупкое, подверженное травмам, а по многим меркам и прихотливое, если оно не модифицировано с помощью генной инженерии.

Желающих возиться с таким нежным членом экипажа не находилось. Ни панцирники с Веги, ни гноррги, ни даже готовые удавиться за лишний кред пейсаты с Меноры брать к себе Ивана не хотели.

Рассказал, как встретил покойного ныне Чарльза Форда, как помог тому в деле с похищенной принцессой Маиррэ и как стал стажером на «Ежевике», космическом перевозчике.

Потом, согревшись очередной порцией чая, поведал о духе, пэри, энергоинформационной сущности, девчонке, обитающей в их супертраккере, и как она волей случая стала владелицей корабля и компании [1].

Рассказал о трагической потере капитана Хикса, об идее хозяйки подарить ему собаку, коей предстоит погибнуть в космосе, на орбите Земли, через пятьдесят лет. Не забыл сказать о том, как они столкнулись со страшным черным дисколетом, как прыгнули во времени и вызвали взрыв в тунгусской тайге.

Петр Васильев слушал внимательно, не перебивал, задавал уточняющие вопросы, по-военному четкие и всегда по делу.

— …Поэтому нам нужно достать семьдесят тонн золота, чтобы произвести ремонт корабля и, вернувшись в тысяча девятьсот пятьдесят седьмой год, спасти Лайку. Затем отправиться на Стиклтук, успеть к окончанию отпуска остальной команды и капитана, — завершил Ваня свой рассказ.

Васильев посмотрел ввысь. Небо уже было лазурное и чистое, тучи и облака вчерашнего ненастья унесло еще ночью. Солнце давно взошло над горизонтом, и его еще мягкие, утренние лучи пробивались сквозь листву и бросали блики на стол, на стволы деревьев и на лица людей. Костер погас, лишь курились две особо упорные головни.

— Да… если бы я такую историю кому наплел, то за мой рассудок и медного гроша не дали бы, — покачал головой Васильев. — Если, конечно, только господину Герберту Уэллсу ее рассказать… — Он запахнул чудом сохранившийся башлык, утро было немного прохладным.

— Можно подумать, что это все бред моего больного воображения, а сам я давно уже валяюсь на койке в чахоточном бараке… — задумчиво добавил Васильев. — Но есть одно «но». Даже в самом горячечном бреду мне не пришло бы в голову, что из далекого будущего будет отправлен огромный космический корабль, чтобы спасти какую-то дворняжку. Тут уж увольте! И никакой магнетизер такого мне внушить не в состоянии. Это настолько нелепо, что я тебе безоговорочно верю, Ваня.

Петр вскочил, опрокинув легкое кресло, и принялся нервно мерить пятак уже достаточно вытоптанной земли:

— Но позволь! Четыре с половиной тысячи пудов золота! Ты точно уверен? Вы там что, из золота новый корабль хотите отлить?

— Есть такие миниатюрные роботы… наниты. Ну, это машины, мелкие, меньше любого микроба. Если дать им задание, то по специальным чертежам они могут произвести почти любую деталь корабля. Но в качестве сырья им потребно золото. Тут уж ничего не поделать, — развел руками Иван, — не я это придумал.

— Да уж, с золотом будет проблема… это для вас золото — сырье, типа древесины или железа. В наше время золотишко и есть мерило всего. Можно сказать — дороговизна в чистом виде. Тут надо хорошенько, обстоятельно подумать...

Сидеть надоело. Они решили размяться и прогулялись к берегу недалекой Ладоги. В воду, к сожалению, войти не удалось — от нее отделял обширный, илистый, заросший камышами участок. Камыш простирался вдоль кромки воды в обе стороны, насколько хватало глаз. В небе горланили чайки.

— А как на Земле живут другие народы? — спросил Васильев, когда они повернули обратно, к лагерю. — Ты вот давеча сказал, что летел в Петербург, ибо он столица планетная. Неужто правы оказались господа славянофилы, и только Святая Русь в неповторимости своей — спасительница от иудео-масонского заговора, пантюркизма, пангерманизма и «жёлтой опасности»?

Вновь настал черёд растеряться Ивану, от обилия непривычных терминов в мирах друг друга почти все время кто-то из собеседников находился в некой прострации, исключая тот случай, когда они обсуждали женщин. Как выяснилось, за последние четыре тысячи лет в этом вопросе мало что изменилось. Сии создания так и остались загадочными, непредсказуемыми, и этот предмет беседы обладал неизбывной и равной манкостью для двух бобылей разных времен. Но как только начинался разговор более конкретный, в прострацию уходили то один, то другой, а порой и сразу оба, но не оставляли попыток объяснить и понять. Иван, наморщив задумчиво лоб, выдал:

— Жакуй после окончания курсов судового врача нам много разных историй из старины рассказывал, у них даже предмет отдельный был «История трансгалактической медицины от докосмических древних веков до новейшего времени». Я, Петь, точно не помню когда, но победили опасность жёлтой лихорадки… давно уже… Заговорами старушки в деревнях лечили... вроде бы… А вот про те две болезни с «пан-измами» я даже не слышал, справились ученые, наверное...

Право и очередь оторопеть перешли к Васильеву, и он не стал отлынивать, застыл внезапно, а затем вдруг как-то тоненько всхлипнул и громко раскатисто захохотал. Смех затянулся, не прекращался, рвал легкие нехваткой воздуха, и Пётр вдруг испугался, что исцеление ему пригрезилось. От этого испуга хохот перешел в иную тональность и более всего уже напоминал надсадные хрипы, но сил остановиться не было. Только когда Ваня, крепко схватив за плечи, с силой несколько раз встряхнул его, Петру удалось остановить рвущиеся изнутри звуки, уже совсем не похожие на признаки веселья.

— Спасибо, — выдавил из себя Васильев, тяжело переводя дух. — Видать, не так уж спокойно и легко я все твои рассказы принимаю. Однако, похоже, смехом некая дурь из нутра моего вышла… Но, — хмыкнул он, снова ощущая нарастание приливной волны нездорового хохота и борясь с ней, — пожалуй, сравнение идей с подведенной философической базой и хворей, что знахарки пользуют, это свежо и забавно. У нас в России сейчас сильны позиции господ славянофилов, это те, что считают только нашу родину обладающей духовной мощью, способной объединить и возглавить всё и всех. «Союз русскаго народа», «Союз русских людей», «Союз Михаила Архангела», и других, подобных им, немало. Я, признаться, с интересом читал статьи господина Дубровина сотоварищи. Конечно, лестно думать, верить и рассуждать о светозарной избранности своей родины, но должно ли патриотизму вырождаться в идеи шовинизма? Хотя масса людей, и офицеров немало среди оных, находит эту форму даже привлекательней. Но, Ваня, я бы рад их поддержать, да уж больно непримиримая и категоричная у них позиция, и, мол, лишь они ведают, что для народа здорово и благополучнее. И про богоизбранность люда русского православного твердят с непрестанностью и упорством, не уступающим вере в ту же собственную богоизбранность другого народа. Знаешь, мне вот только подумалось, может потому так и сильны антисемитские настроения, что в вопросе близости к Отцу небесному евреи с нами, православными, спорят истово... Прости, прости меня, Господи! — горячо, но несколько неожиданно для Ивана воскликнул Васильев, сопроводив обращение взглядом вверх и мелким рисунком креста, лишенным, однако, суетливости. Помолчав и, видимо, решившись, он продолжил: — До того ведь доходят, что свершившееся наконец восстановление справедливости в деле Дрейфуса — позоре не только Франции, общем позоре — совершенно ненужным и невместным считают…

— Хм… Ты, друг Петр, извини, но я почти ничего из слов твоих не понял, и никак не соображу о каких богах, избранностях и народах ты толкуешь… У нас на Земле только один народ и есть.

— Это как? — удивился подпоручик. — Куда же все остальные подевались? Немцы, англичане, басурманы разные?

— Кто хотел, тот давно улетел. Как только был открыт способ полета к звездам, на Земле началась форменная лихорадка. Почти всё население за пару сотен лет свалило на другие планеты, благо их оказалось достаточно, хватило всем и еще даже осталось. А те, что остались, стали зваться просто землянами, земляками. Так что, земеля, другие народы — это народы других планет.

— Просто земляне... — с неким скепсисом протянул Васильев. — Что, и войн меж землянами разных… стран… В смысле… между землянами разных… континентов?..

Ваня с лёгкой ехидцей улыбался, с увлечением слушая чужие попытки сформулировать мысль.

— Э-э-э… полушарий?.. — голос Петра неуверенно затих.

— Войны? Бывают, конечно. Мы, помнится, сколотили в интернате команду по кваке и целый год выносили пацанов из Северной Америки, пока ребятки из Азии нас не сделали. Они вообще как читаки гамали, и пришлось сервак менять...

— Э?.. Да-с. Весьма познавательно… Скажи хотя бы, перенаселена в твое время Земля, как предсказывают в газетах?

— Когда все желающие улетели, стало так тихо и спокойно… Просторы огромны, население невелико. Но тем, кто не больно уж рвался покорять дикие миры, нашлось немало дел и на старушке Земле. Немногочисленным оставшимся представителям земных народов пришлось объединиться — ведь им был дорог родной край, и они не променяли его на чужбину... Если только когда в отпуск съездить, на планеты олл-инклюзив, или на планеты вечного лета, где бронзовокожие красотки и красавцы одеты лишь в не слишком целомудренные цветочные ожерелья… Отдохнуть, развеяться иногда нужно и суровым жителям «колыбели человечества».

— Да уж… Понимаю. Я тоже, до того как подцепил чахотку, бывало, заезжал в одно прелестное местечко, к мадам Фифи…

— Во-от... Постепенно Землю привели в порядок, мусор убрали, восстановили все, что было поломано, вырублено и загублено, животных диких развели… Разных. И вымерших по вине человека тоже. Белых китов, ламантинов, сельдь… Ученые нашего времени, генжинеры, могут по сохранившейся косточке возродить любое существо. Правда, останки не всех животных удалось найти. Некоторых пришлось по старинным описаниям воссоздавать. Тасманского волка, например, или единорогов. С горынычами чертовски много пришлось повозиться...

— С кем?!

— Со змей-горынычами. Это трехглавые драконы, питаются палой древесиной. У них пищеварение такое, что иногда из пастей пламя вылетает, из ноздрей — дым. Ну и намучались с их реконструкцией! У нас жил один горыныч на территории интерната. Ох и хитрый был, подлиза. Кирюхой звали.

— Чудны дела твои, господи! — перекрестился Васильев. — Ну, и как сейчас на Земле-то?

— Хорошо. Аккуратно, ухоженно. Земля сейчас планета-заповедник, исторический туристический центр… Погоди минутку, вызывают, — Иван поднял очи долу, прислушался к только одному ему слышимому голосу. Потом перевел взгляд на Васильева.

— Это наши, с «Ежевики». Говорят, что вечером прилетят за мной на катере.

В ответ Петр Васильев лишь вздохнул печально и пожалел, что не курит, и нет у него в кармане пачки папирос. Закурил бы, ей-богу, — закурил!

Катер прибыл, как и обещал Иван, к вечеру. С неба опустилось прозрачное, дрожащее марево, какое бывает над раскаленным утюгом — если бы Иван не показал, то Васильев и не заметил бы ничего. Места для посадки из-за плотно растущих деревьев оказалось мало, и катер завис прямо над болотом.

В воздухе вспыхнули искорки, пробежали голубоватые молнии, которые вмиг очертили как бы прямо из ниоткуда возникшую летающую машину. Отключили маскировку, как пояснил Иван. Катер повис в полсажени над болотом, без видимых усилий и не издавая никакого звука.

Подпоручик окинул взглядом аппарат и восхищенно присвистнул — размером он был лишь немного меньше его несчастного дирижабля. Но, в отличие от аэростата, изготовлен точно не из обрезиненной ткани и бальсы, все говорило о прочном материале, может быть, даже какой-нибудь стали особой марки.

Хищными очертаниями и некоторыми деталями, назначение которых Петр даже не рискнул угадывать, катер напомнил подпоручику новейшие миноносцы, что недавно поступили в Кронштадт.

Аппарат развернулся в их сторону кормой, и в ней распахнулся горизонтальный люк, опустив створку прямо на грунт. Только что была створка, а стала — широкая и удобная сходня.

В темном проеме появились две фигуры в таких же одеяниях, как и у Ивана.

Васильев, отбросив приличия, вытаращился на них. И было отчего: один из пришельцев — гора мускулов, которой позавидовал бы и Поддубный, одежда тщетно пыталась скрыть бугры его мышц. Левая рука богатыря отливала металлом. Петр знал, что это — протез, Иван предупредил.

Другой прибывший был еще страннее — с виду похож на человека, но голова, лик — чисто сибирский котофей. Да и в фигуре проглядывало что-то кошачье, и походка — мягкая, осторожная.

Этот господин, ступив на землю, еле заметно дергал носом, топорща длинные, жесткие усы и, втягивая запахи, щурился на свет. Глаза его, впрочем, в отличие от кошачьих, имели круглые зрачки. Уши человека-кота были в непрерывном движении, особенно резко подёргиваясь на крики лесных птах.

— Старший механик Родригес Джакобо Казимирович, корабельный врач Жакуй Лавуазье, — представил прибывших Иван.

— Васильев, Петр Николаевич, летун Воздухоплавательной школы Его Императорского величества, — сердечно пожал руку и... — лапу? — подпоручик.

— Господин Родригес, простите мою дерзость, вы — Землянин испанский?

— Ха… — осклабился стармех, — в космосе все мы — человеки, хьюманы, как нас называют. В галактике насчитывается около девяноста двух тысяч рас, и все время продолжают открывать новые. Человечество из всего этого многообразия — тысячная доля процента. Так что мы давно забыли деление на эти древние различия по бывшим когда-то национальностям, странам и даже планетам. Люди лишь на некоторых планетах оставили рудименты нашей истории, напоминающей о старых традициях, так сказать, для самобытности и привлечения туристов. Брата-хьюмена не часто встретишь вдали от Соль. А уж вне пределов Рукава Персея… Считай, что такая встреча — это огромная удача и повод как следует надраться этанолом в ближайшем гаштете.

— Замечательно! — искренне радуясь подтверждениям слов Ивана, сказал Васильев. — Всё-таки в будущем люди стали умнее!

Затем были недолгие сборы. Родригес чем-то опрыскал все, что создал Иван, и полусфера домика, столик с креслами, вся странная посуда — все это превратилось сначала в прозрачную студенистую массу, а потом и вовсе впиталось в землю. Как будто ничего и никогда здесь не появлялось.

Только лишь костровище указывало, что еще недавно на этом месте был лагерь.

Наступило время прощаться. Петр крепко обнял своего спасителя и троекратно облобызал его по русскому старинному обычаю, к немалому смущению Ивана.

— Спасибо тебе, братец, за все, что ты сделал. В храме за вас всех Николаю Чудотворцу свечу пудовую поставлю!

— Береги себя, Петр Николаевич, — ответил Иван. — Теперь иммунитет на заразу всякую у тебя до конца жизни, но к несчастному случаю или злому умыслу иммунитет не выработаешь.

— Значит, больше никогда не свидимся? — упавшим голосом спросил Петр.

— Может, и свидимся, — ответил вместо Ивана Родригес и протянул нечто, похожее на портсигар. — Это передатчик. Заряда мало, так что зря не балуй. Если узнаешь, где можно золото раздобыть — вызывай.

— А вы как же? Без золота?

— В анабиоз ляжем. Роботов отправим золотишко в тайге мыть. Лет за триста намоют, наверное… — голос Родригеса выдал его неуверенность. Васильев расслышал, как он глухо добавил, отвернувшись в сторону: — Вот ведь попадалово…

— Друзья мои, я вам теперь жизнью обязан, — без утайки сказал Васильев. — В лепешку разобьюсь, а золото достану!

— Главное, чтобы никто о нас не узнал. Мы в историю никаким образом попадать не должны, я тебе говорил уже, — сказал Иван и шагнул на аппарель катера. — История развития землян может нарушиться, пойти не так, как должно и все полетит кувырком.

— Что ж может случиться, Иван?

— Представь, что в руки политиков попадет «Ежевика». А это значит, что скоро появится сверхоружие, которое сможет уничтожить любой неугодный народ или страну. Когда есть такая дубина, всегда находится тот, кто начинает ей размахивать. А заканчивается все одинаково — уничтожением жизни на планете. В нашей галактике полно таких миров-кладбищ цивилизаций, техника которых опередила их культурное развитие. Поэтому галактический совет запрещает передачу слишком опасных технологий отсталым мирам. Все должно развиваться гармонично, люди должны сами дорасти до новых игрушек...

— Я понял, Иван. Ну, с Богом! Честь имею!

— Что ж, до связи, Петр. Береги себя.

Створка закрылась. Катер вновь исчез, превратился в дрожащее прозрачное облако, и взмыл вверх, сразу пропав на фоне летнего северного неба.

[1] — смотри «Хозяйка “Ежевики”».

Почти нет сознания. Почти нет мыслей. Нет страдания. Нет страсти. Есть только он, Иван, — бесконечно-маленькая точка, словно Вселенная в период сингулярности. Он — нега. Он — умиротворенность. Бесконечный покой. Счастье. Счастье — это он, в чистом, дистиллированном виде. Точка, в которую он превратился, все уменьшается, сжимается, проваливается сама в себя, как выгоревшая звезда, что превращается в черную дыру.

Он падает внутрь самого себя, выходя на все новые и новые слои блаженства... Полная удовлетворенность бытием. Абсолютный оргазм, что длится часы, дни, годы...

Боль! Холод.

Сквозь сомкнутые веки — режущий глаза свет кровавого оттенка, безжалостный, как плазменная пила. Глаза не открыть, — веки склеены чем-то желеобразным, мерзким и холодным, — да и не хочется их открывать, алый свет пугает. Холод сковывает тело, хрустит кристалликами в костях и мышцах. За что? Когда это прекратится?!

Как же хочется опять погрузиться, вернуться туда… откуда его так жестоко выдернули.

«Не-е-е-т!!!» — кричит все существо Ивана. Сейчас он ощущает то же, что, наверное, ощущает эмбрион, которого выдирает из матки стальными многосуставчатыми клешнями древний абортарный бот, что ужаснул его, еще школьника, в музее истории медицины.

— Ахш-ш… — он слышит булькающе-шипящий звук, подобный раздается из темного дырчатого слива раковины, куда только что ушла вода.

Иван понимает, что этот звук выходит из него. Сглатывает мерзкий привкус во рту. Возвращаются и другие ощущения. Слуховые. Как будто в ушах были ватные тампоны, а теперь их резко выдернули. Тактильные — прикосновения чьих-то рук. Руки теплые, мягкие, но с бугорками жестких подушечек. Он узнает их. Это руки Жакуя.

— Тихо, тихо, шкипер… — доносится до него негромкий голос, почти что шепот, котофурри. С такой успокаивающей интонацией когда-то говорила с ним нянечка в интернате, когда его, трехлетнего, будил ночной кошмар.

...Иван, наконец, разлепил глаза и уставился на ботинок врача. Картинка была перевернута. Почему? Почему он все видит в перевернутом виде? Он моргнул, стараясь вернуть картинку в привычный вид. Наконец через несколько попыток все встало на свои места. Теперь Иван сосредоточился на рисунке, нанесенном на палубу, мысленно цепляясь за него, как Тесей за путеводную нить.

На выступающих частях поверхности гофрированной плиты протерлась краска и блестела сталь. А в углублениях — желтоватое, полупрозрачное желе. «Наполнитель анабиотрона растекся», — пришла мысль. «Мыслю — значит существую. Значит, пришло время просыпаться… Но как же было там хорошо. Правильно там было… Великий космос! Дай мне силы забыть об этом ощущении!»

Кукуев, опираясь дрожащими руками на палубу, стоял на коленях в анабиозном отсеке корабля. Жакуй терпеливо ждал, сжимая в руке шланг с блестящим брандспойтом на конце. Он отлично понимал, что чувствует Иван — он сам сутки назад перенес то же самое. Корабельный врач был первым, кого приказала разбудить Ежевика. Но возвращал его к жизни робот Железняк. Без излишних церемоний, строго в соответствии с инструкцией. Это было… некомфортно.

Наконец Иван задергался в конвульсиях и принялся травить анабиозный кисель, сотрясаясь, кашляя и матерясь.

Жакуй включил воду, проверил пальцем температуру — чтобы была достаточно теплой, и принялся все смывать с палубы в трап, оглаживая также тугими струями обнаженное тело шкипера. Смыть все желе, затем посадить на кибер-каталку и проводить в каюту. Железняк потом наведет порядок. После того, как будет пробужден Родригес.

Нелегко это — вернуться в реальный мир из нирваны анабиоза. Но специальный «восстанавливающий» бульон, горячий чай и несколько часов обычного сна сделают свое дело. Основная проверка будет потом — тесты, множество, соматические, но ещё больше их будет проводиться для оценки психического состояния. Анабиоз был последним средством спасения, к которому прибегают звездоплаватели, не только по причине риска погибнуть во время процедуры — она была старой и проверенной, но по непонятным для науки причинам до сих пор напоминала рулетку, правда, несчастливый шанс был примерно один к тысяче. Главное в этом деле — реакция после пробуждения. Состояние анабиозной нирваны немногие могли пережить бесследно. Побывавшие в анабиозе часто замыкались в себе, погружаясь в депрессивное состояние, словно наркоманы, мечтая и стремясь вновь оказаться в кристаллобитовом яйце анабиотрона. Такой исход грозил примерно каждому двенадцатому попробовавшему этот способ сохранить свою жизнь при крушении в космосе.

Тем временем Иван приходил в себя:

— Родригес? — просипел он.

— Еще не будил. — Жакуй облегченно вздохнул: если шкипера интересуют такие вопросы, то, скорее всего, с его разумом все будет в порядке.

— Сейчас буду его поднимать. А тебе — в каюту, отдыхать.

— А почему… — начал Иван.

— Все вопросы потом, Ваня. Ничего срочного, не волнуйся. Но есть дело. Золото. Мы можем взять сразу столько, сколько нам для ремонта необходимо.

Иван кивнул головой, Жакуй помог ему забраться на кибер-каталку и накрыл термоодеялом. После анабиоза температура помещения, какой бы она ни была, воспринимается примерно как температура в холодильнике морга.

— Ежевика? — все же спросил Иван. — Как она?

— Все хорошо. Она очень переживает за нас. Я сказал ей, что как только мы оклемаемся, то поговорим. В рубке.

* * *

Все собравшиеся в рубке были немного задумчивые, если не сказать, отрешенные и угрюмые.

Ежевика выглядела взволнованной и виноватой.

— Ребята… — сказала она, теребя в руках ленточки банта своего платья. — Простите меня, что втянула вас во все это. Я не думала, что будет так...

— Ты про что, Ежевика? — встрепенулся Иван. — Зачем ты извиняешься?

— Да, дочка, не убивайся зря, — усмехнулся Родригес. — Я лично и так знал, на что иду. Уже был опыт анабиоза. Так что…

— А я давно хотел проверить на себе действие этой штукенции, — поддержал Жакуй. — Как медику мне нужно знать, как действует на пациентов эта процедура. Вот поэтому согласился на эту авантюру. Не ради собаки же. Э… не только ради собаки... — смутился под конец фразы котофурри.

Родригес не выдержал и потрепал его за ухо. Жакуй, против обыкновения, не стал шипеть.

— В общем, так, госпожа Ежевика, — хлопнул по коленям Иван, — я как шкипер корабля приказываю отставить уныние и сопли и заняться нашими текущими делами. Не зря же ты нас вернула к жизни, хозяйка?

— Не зря… — Ежевика, наконец, слегка улыбнулась.

— Три дня назад со мной связался наш друг, Петр Николаевич. Он рассказал много интересного. За последние десять лет, что мы провели в анабиозе…

— Мы? Ты что, тоже, Ежевика? — удивился Иван. — Тоже была в анабиозе?

— Я… Расшифровала ваши альфаволны и погрузила себя в подобный вашему сон, смоделировав то, что вы ощущали… Иначе я со скуки тут с ума бы сошла! Но пробуждение оказалось… болезненным. Это состояние, оно слишком прекрасно и манит уйти в него… — хозяйка потупилась и замолчала. Потом она с досадой хлопнула ладошкой по подлокотнику, но не синтезировала звук хлопка, что выдало ее волнение. — Лучше бы я не знала ни о чем подобном!

— Понятно… То есть ты теперь знаешь…

— Да… но я продолжу, ладно? В стране, где мы сейчас находимся…

— В России, — подсказал Иван.

— Да, в России. Здесь произошли многие важные события. Во-первых, началась мировая война, и Россия вступила в нее. Во-вторых, произошла революция, и старая власть рухнула. Сейчас идет гражданская война и беспорядки, вроде тех, что были на Еллголле несколько лет назад...

— Ого! Точно, что-то такое, помнится, мы проходили по истории древнего мира, — сказал Иван.

— «Что-то проходили по истории древнего мира», — передразнил его Жакуй. — Двоечник.

— Эй, не перебивайте хозяйку! — буркнул Родригес.

— Итак, сейчас Петр находится в армии одной из противоборствующих сторон. Они проигрывают войну и собираются бежать за границу, прихватив с собой захваченный ранее золотой запас. Там около трехсот тонн примерно.

— Вот это уже интересно! — воскликнул Иван. — А как мы его заберем? Это золото, наверняка, хорошо охраняют?

— Золото скоро повезут частями по железной дороге, как раз по малонаселенным местам, и вообще от нас не очень далеко. Я смогу даже долететь на рулежных движках, только если недолго…

— Надо встретиться с Петром — сказал Иван. — Где он сейчас находится?

— В Ново-Николаевске, — ответила Ежевика. — Там сейчас расквартированы части армии Колчака, в которой служит Петр.

— Когда он выходит на связь? — глаза Ивана загорелись от нетерпения, было интересно посмотреть, каков стал Петр спустя десять лет.

— Через два часа, — ответила Ежевика. — Я договорюсь с ним о встрече.

* * *

Петр завершил дела как можно раньше, попрощался с есаулом Карским и выбрался из душного, прокуренного штаба на улицу. Уже давно стемнело, и на морозном сибирском небе проступили крупные сверкающие точки звезд. Тут и там столбами поднимался дым из печных труб. На востоке, невысоко над горизонтом, между Тельцом, Овеном и Персеем бесстыдно красовалась пышными формами мадемуазель Луна. Сегодня, двадцать пятого октября девятнадцатого года, было полнолуние.

— Эй, поручик! — окликнул его знакомый офицер, Кольцов, начальник гаража Верховного правителя. — Подвезти ли вас, Петр Николаевич?

— Отчего же не подвезти, с удовольствием прокачусь, Павел Андреевич! — он легко запрыгнул в «Кадиллак пятьдесят пять — Ви», подарок американцев адмиралу. С Кольцовым они приятельствовали давно, как два увлеченных техникой человека, и Васильев частенько оказывал помощь начгару, тем более что в последнее время его аэроразведывательная часть практически перестала существовать — аэростат требовал капитального ремонта, и нужны были реактивы для выработки водотворного газа. Васильев уже всерьез подумывал официально предложить свои услуги автороте. Мешали только виды контрразведки на его персону — он считался грамотным и верным офицером.

— Вас куда подбросить? До квартиры? — полюбопытствовал тем временем Кольцов, который сейчас сам крутил баранку — из шести человек, занятых на обслуживании «Кадиллака», только двое не водили машину — кладовщик и делопроизводитель.

— Высадите меня на пустыре, между ипподромом и кладбищем, пожалуйста.

— А вы рисковый человек, в такой глуши в это время небезопасно, — удивился начгар. — Quid te quaeris? [1] Или кого?

— Есть одна прелестница, знаете ли, — улыбнулся ему Васильев, — вдовушка, и готовит неплохо, не то что моя квартирная хозяйка.

— Indagator, invenerit sic! [2] — понимающе ухмыльнулся Павел Андреевич. — И чего меня на латынь сегодня понесло? С гимназии не вспоминал…

Дальше ехали молча, глядя на припорошенную свежим инеем дорогу, что серебрилась в свете электрических фар авто.

Через десять минут прибыли. Васильев вышел из машины, стараясь не смотреть на свет фар, чтобы глаза потом долго не привыкали к темноте.

— Поосторожней, Петр Николаевич, — сказал ему Кольцов. — Время-то какое…

— Благодарю, я всегда осторожен, — кивнул подбородком Васильев. — И у меня всегда наготове мой «маузер». Честь имею!

Машина уехала, наступила тишина, лишь слышен был раздающийся то тут, то там со дворов обывателей собачий лай.

Впереди темнело кладбище и возвышающаяся рядом с погостом старая церковь. Луна светила весьма старательно, заливая всю округу холодным светом, и видимость была превосходной.

Петр пошел в сторону церкви, стараясь не чертыхаться, когда нога попадала на замерзшее до твердости дерева лошадиное яблоко. Морозец уже начинал пробирать, заползая под шинель. Церковь приближалась, вырастала перед ним. Васильев остановился, задрал голову и посмотрел на освещенный лунным светом крест. Тот, покрытый изморозью, светился будто серебряный. Рука Петра привычно сотворила крестное знамение.

Вдруг крест дрогнул, слегка исказился и Петр снова, как тогда, над болотом под Санкт-Петербургом, увидел оптический иллюзион, будто бы клубилось облако горячего воздуха. Если бы поручик не знал, что разглядывать, он бы, скорее всего, и внимание бы не обратил на этот эффект.

Облако спустилось ниже и зависло над сугробом рядом с храмом.

Бешено, захлебываясь, залаяла собака за оградой кладбищенской сторожки, ее лай подхватили товарки из темного массива дворов, и вскоре вся округа огласилась гавканьем и воем.

В ожидании встречи сердце возбужденно заколотилось, кровь прилила к щекам: сейчас Петр вновь увидит звездолетчиков из далекого будущего! За прошедшие годы он уже стал сомневаться в реальности произошедшего с ним. Лишь только коробочка, похожая на портсигар, покрытая тончайшей и замысловатой чеканкой, напоминала о том, что все, что произошло с ним в тот далекий июльский день, было правдой…

Не в силах сдержаться, он бросился бежать к месту посадки, прямо через сугроб. Из марева впереди пахнуло теплом, и к нему из кажущейся пустоты шагнул Иван.

[1]Что же здесь можно искать? — лат.

[2]Ищущий да обрящет, — лат.

Ульгэр любил тайгу как свой родной дом. За спиной карабин и лук, на ногах лыжи, к поняге прикреплен мешок со снедью и мелочами, на бедре — нож. Что еще надо для счастья?

Охотником Ульгэр был знатным, зверь мимо не пробежит, птица мимо не пролетит, такой один может род прокормить! Вот только жены у него пока не было. Одиноко было Ульгэру, да знал он, что ждет его в стойбище на востоке красавица Сенильга. Уже сговорился Ульгэр со старейшиной рода Сенильги о женитьбе, только доказать надобно, что он не только хороший охотник, но и деньжат добыть тоже может. На них Сенильга купит себе у русских все, что пожелает, и на подарки для ее рода останется — вон у них казан совсем худой, давно менять надо, женщинам иглы стальные, чай и, конечно, табак. Маленькие удовольствия кочевой таежной жизни.

Поэтому согласился Ульгэр пойти туда, куда боялись идти старики и другие охотники, сходить, посмотреть и доложить важному русскому в Иркутске, правда ли, что в тайге появилось озеро, не затягивающееся льдом зимой даже в самые лютые морозы?

Все началось в тот год, когда на тунгусскую тайгу обрушился гнев хозяйки верхнего мира, гром тогда гремел и разносился далеко-далеко, тайга полегла на огромной площади, пожар был, птица и зверь по тайге бежали.

Шаманы во всех стойбищах застучали в свои бубны, зазвенели колокольчиками на бахроме, и в конце концов объявили, что грядут в среднем мире важные события и жизнь уже не будет прежней.

Но прошло время, события грянуть не спешили, и эвенкил терпеливо ждали исполнения предсказанного и уже не так рьяно обсуждали вечерами у костров.

Однако в проклятое место, после того как там один за одним сгинули два знатных следопыта, никто не ходил, а если и шел туда какой лихаческий иль беспутный смельчак, то потом с ужасом рассказывал жуткие байки, словно обпившись отвара мухоморов или огненной воды.

Так и стало известно о небольшом озере, что даже зимой льдом не покрывается, и вода в котором теплее, чем летом в реках и ручьях, рыбы в том озере видимо-невидимо, а пар от воды зимой до неба доходит. Говорили, что охраняют те места злые железные демоны — тымыр чытгыр. Из глаз их сыплются искры, а изо рта вылетают слова таких проклятий, что все, кто слышат их — превращаются в камень.

Ульгэр слушал да лишь посмеивался — он водил дружбу с двумя русскими, которых Белый царь сослал сюда, в тайгу, за то, что те «лишнего говорили».

С русскими он сошелся, когда был у них пару раз проводником на охоте, учил их, как надо правильно по чернолесью ходить, как зверя выслеживать. Ученики его были в тайге словно дети несмышленые, зато вечером у костра рассказывали много интересного, как устроен мир, который, оказывается, состоит не из одного края таёжного, да студеных рек и океанов. В духов и демонов они не верили, даже в бога русов не верили, не крестились и не молились на ночь.

Ульгэр не то что совсем бесшабашный стал, как они, но после бесед с ссыльными слова шаманов уже не казались ему правдивыми и безызъянными.

В начале октября ему улыбнулась удача. Из Петербурга прибыл важный профессор, с которым были дружны русские товарищи. Они позвали Ульгэра и попросили рассказать о незамерзающем озере; Ульгэр рассказал все, что слышал об этом в стойбищах. От рассказов про тымыр чытгыров русские дружно отмахнулись, но профессор с интересом выслушал, что в стойбищах рассказывают о событиях десятилетней давности:

— Старики сказывают, что в тот год Энекан буга, хозяйка вселенной и рода человеческого, отправила нерожденным душам, оми, волшебные ягоды ежевики. Ягоды должна была доставить железная птица Агды, что обычно делает грозу, гремя своими крыльями и сверкая глазами высоко в небе. Агды схватила берестяной туесок с ягодами и полетела к звезде Чолбон, где живут оми людей. Агды стало любопытно, и она решила заглянуть в туесок, полакомиться необыкновенными ягодами. Но не удержала туесок, он перевернулся, и ягоды посыпались вниз, в тайгу. Тогда Агды решила сесть на землю и склевать все, что просыпала. Она села на землю и клевала, от взмахов ее крыльев произошел невиданной силы гром и падали деревья, от ее сверкающих глаз загорелась тайга и на многие дни небо стало темным от дыма… Испугалась Агды и улетела опять на небо.

— Ну и кто-нибудь видел птицу Агды, когда она клевала ягоды или приземлялась? — ухмыляясь в бороду, спросил профессор.

— Я не видел, я тогда еще в стойбище жил, малой еще был. Но есть охотники, кто видел Агды, как она летела по небу. Говорят, что цветом он была как раскаленное в горне кузнеца железо, а размеры ее можно сравнивать только с сопками.

— Очень интересно, очень! — довольно потер руки профессор. Затем он повернулся к остальным: — Это только подтверждает аэролитную теорию происхождения тунгусского взрыва. Надо архисрочно организовывать экспедицию, пока осколки аэролита не заросли мхом и не ушли в землю. Какая жалость, что сейчас в Петербурге беспорядки!

Потом Ульгэра обстоятельно расспрашивали о Теплом озере.

— Очень странно, — сказал профессор, задумчиво поглаживая большую окладистую бороду, — геотермальная деятельность совсем невозможна в этом районе, там же пермь и базальты триаса! Не является ли это следствием падения небесного странника… Да, экспедиция необходима! Возможно, удастся заинтересовать новое правительство… Луначарский, Анатолий Васильевич, я слышал, разумный человек… — бормотал он. — А пока… пока хотя бы воду из этого озера на анализы взять.

Профессор снял с носа стеклышки — амулет для зоркого глаза, которые, как уже знал Ульгэр, назывались «пенсне», и обратился к охотнику:

— Вот что, молодой человек! Ваши навыки и способности не вызывают у меня сомнений, сам жизненный уклад ваша лучшая рекомендация. Поэтому очень вас прошу немедленно отправиться к этому озеру и взять там пробы воды. Я дам вам маленькие бутылочки, наберите в них воду в разных местах озера, и если удастся — на глубине. Плавать умеете?

— Не умею, однако, — сказал Ульгэр. — Рыба умеет, человек — нет. Я лодку возьму, к палка бутылка ваша привяжу, однако, и воды зачерпну с глубины. Куда палка доставать.

— О, а вы изобретательный молодой человек! Ну, если привезете мне образцы, я оплачу вам вашу работу… Скажем, пять золотых рублей! Нет, семь. Ну, как?

Плата была весьма хороша. С такими деньгами, не откладывая, можно было идти за Сенильгой, еще и на ружье новое хватит. И Ульгэр, задвинув страх перед железными демонами далеко вглубь, согласился, да не по жадности, а догадку имея, что это добрый дух, сэвэки, ему помогает быстрее соединиться с его красавицей, ведь когда еще такая оказия хорошо заработать случиться может.

Чтобы многомудрые русы не говорили, а не зря он оставлял дары для Энкан буга у скал с рисунками, не зря лучшим кусочком кормил огонь.

Вот так и оказался он один, далеко, в местах, в которые уже десять лет не заходил ни один охотник.

Привычно бегут лыжи по снегу, позади трусит олень с поклажей — кожаной шкурой лодки, съестными припасами на случай неудачной охоты и всякой другой приятной в пути мелочи, пользоваться которыми он пристрастился у русских. Но, случись что, он легко сможет обойтись только ножом и луком. Тайга его дом родной.

Медведь напал внезапно, странно, так не нападает зверь, так хитро нападает человек.

Засада была сделана идеально — узкое место, с одной стороны скала, с другой — старая ель, за ней бурелом.

Никаких следов на снегу, даже ветер был со стороны охотника, и запаха медвежьего не учуять.

Как только в узкий проход вошел олень, огромный сатымар прыжком одолел небольшое расстояние и одним ударом лапы сломал оленю хребет.

Ульгэр еще только поворачивался, а карабин уже у него был в руках

Сухой щелчок металла — осечка!

Эрупчу, плохой патрон продал ему Тимофей — скупщик мехов. Передернуть затвор «мосинки» уже не успеть, медведь рывком развернулся на охотника и сжался для прыжка.

Ульгэр одним движением выхватил нож. Медведь был огромен и матер, нож его мог только раззадорить, но не стоять же столбом, отдавая жизнь за так. Медведь бросился на Ульгэра, но повел себя странно осторожно — первым ударом он выбил из левой руки карабин. Тот далеко отлетел и, ударившись о ствол дерева, упал в снег.

Как ни пытался достать ножом медведя Ульгэр, но не успел и не смог — тот только махнул лапой, и Ульгэр полетел вверх ногами с распоротой одеждой и глубокими дорожками следов когтей на груди.

Огромный медведь торжествующе взревел и встал на задние лапы, вытянувшись во весь немалый рост.

Ульгэр понял, что пришел его конец, что его лодка почти достигла устья реки жизни, и душа хэян сейчас освободит тело душе мугды. Зря он согласился на эту авантюру, зря не слушал шаманов и стариков. Видно, этот медведь — сам Торганэй, сторож Теплого озера, не выпустит теперь наглеца живым…

Но тут произошло невероятное — откуда-то справа перед медведем выкатилось что-то странное и шарообразное.

Странный шар остановился и тут же развернулся, как разворачивается притворившимся мертвым жук — раскрылись членистые лапы, и через мгновение перед медведем стоял… Железный демон.

Демон поднял свои руки, не то приветствуя таежного зверя, не то — угрожая.

Как бы то ни было, медведь ударил лапой прямо по голове демона. Раздался странный звук, демон пошатнулся, но проворно схватил лапу зверя и стал ее заламывать. Медведь заревел так, что у Ульгэра чуть не лопнуло в ухе.

Зверь стал бешено крутиться на одном месте, а демон как-то изловчился и уже оказался на его спине, обхватив тушу противника вдруг ставшими длинными ногами и продолжая удерживать одной рукой лапу, а другой — обхватив шею и сжимая её. Медведь упал в снег и захрипел.

— Довольно, Первый, — услышал Ульгэр глухой голос появившегося откуда-то огромного человека, который подскочил к медведю и чем-то ткнул его в область шеи. Зверь тут же затих.

Человек повернулся к охотнику и приблизился. Если первый появившийся был наверняка мелким демоненком — кандыках, сейчас на Ульгэра смотрела ужасная рожа самого владетеля Нижнего мира — злого духа харги.

Ульгэр попытался закричать от ужаса, но силы его стремительно оставляли, вытекая вместе с кровью.

Горящие синим, холодным огнем огромные глаза, множество клыков, острых как наконечники для стрел, только крупнее, хриплое дыхание демона окончательно подкосили разум Ульгэра, и он провалился в блаженное небытие.

* * *

— Родригес, твоя работа? — ворчал Жакуй, обрабатывая раны молодого бессознательного аборигена, которого ранил медведо-орк. — Зачем ты так его напугал?

— А орки — твоя работа, — парировал ухмыляющийся Родригес, восседая на неподвижной сейчас туше кибернетически и генетически модифицированного медведя и любовно поглаживая его шкуру — «Попался, гаденыш!» — стармех просто лучился торжеством и довольством.

Идея превратить мишек в послушных старателей с треском провалилась. То ли из Жакуя был никудышный мнемопрограммист, то ли сознание медведей было не такое примитивное, как они с успехом изображали, но вживленные амплифамайндеры сделали животных не довольными и счастливо услужливыми кибгенмодами, а настоящими орками — полуразумными опасными монстрами в облике медведей.

Надо было бросать эту идею, когда еще альфа-версия прошивки показала себя весьма посредственно, бета-версия тоже не сильно блистала, но поначалу гамма-версия зарекомендовала себя прекрасно, и медведи действительно мыли золотой песок вместе с роботами и таскали его к «Ежевике». Так им удалось добыть около тонны металла. Но случилось неожиданное — после пяти лет безупречной работы произошел программный сбой, и медведи из старателей вмиг переквалифицировались в безжалостных хищников. Слава Великой Пустоте, что они не могли отойти от корабля слишком далеко — предусмотрительно встроенный шокер не выпускал их из круга диаметром около ста километров. Вот так и начали шататься орки по тайге и воровать оленей у тунгусов-эвенкил, и счастье, что никто из людей, кажется, не пострадал. Слухи и легенды о злых духах-медведях множились, шаманы камлали, обещая в дальнейшем еще большие несчастья. Если учесть, что тела кибгенмодов Жакуй тоже «немного доработал», — увеличил размеры и добавил выносливости, чтобы «больше золота они могли намывать и переносить», то мишки-гамма получились действительно опасными.

К сожалению, у Железняка не хватило ума понять, что случившийся программный сбой у его мохнатых помощников — это аварийная ситуация, и требуется вмешательство, пока не произошла беда. Как только разбуженная вызовом Петра Ежевика подняла остальных и выяснилось, что лохматые старатели давно разбрелись по тайге и уже совсем не намывают золотишко лотком, а предпочитают отбирать его у попавшихся им в тайге несчастных, не брезгуя даже золотыми крестиками, у кого они были, конечно. Убивать людей им пока мешали программные блоки, но преодоление их был лишь вопрос времени.

Пришлось в срочном порядке всех этих «детей неудачного эксперимента» отлавливать и натурализовать обратно в обычных медведей, пока они «не наломали дров», как выразился Иван.

Восьмерых поймали довольно быстро, но девятый оказался самым хитрым и матерым. Родригес и Первый его выслеживали уже пятые сутки, тот обманывал, путал следы, смеялся над их приманками и ловушками, а однажды, украв у Родригеса бухту тонкой пакноровой веревки, соорудил ловушку сам. Это был своеобразный очеп.

В очеп попался Первый, и если бы не механик, оказавшийся рядом, то кто знает, не лишилась ли «Ежевика» одного из своих матросов.

И вот, наконец, орк пойман и находится в отключке, скоро его Жакуй превратит в обычного медведя, снабдит запасами жира на зиму и уложит в подготовленную берлогу спать. По весне медведь совсем забудет, что с ним происходило в последние годы.

— Ладно, не надо тут ля-ля, — надулся Жакуй, продолжая орудовать полевым дарнмаскулом, который сейчас сшивал разодранные когтями хищника ткани аборигена, — я предложил, согласен... Но поддержали идею-то все!

— Да я не критикую, кыся, — осклабился Родригес. — Это я так, для проформы ворчу… Славная была охота. Я даже маску страшную сделал, чтоб охотников и других любопытных пугать. Пусть думают, что я злой дух — Харги, как они говорят. В скафандре, да с этими пластиковыми клыками и биосканнером, будто синие глаза — это еще то зрелище, уверяю тебя! Вы, когда десять лет назад в анабиоз легли, не знаете, как я еще месяц тут колобродил — Первого и Второго тренировал, придумывал, как людей отпугивать от озера. Сразу после взрыва многие сюда лезли, что-то все выискивали... Ох, я тогда повеселился! Наверняка до сих пор у ночных костров про меня и роботов байки травят и непослушных детей ими пугают.

— Все, закончил, — сказал Жакуй, убирая прибор в кейс. — Небольшие следы останутся, сам понимаешь, в таких условиях…

— Просто отличная работа, доктор! — бегло осмотрев место ранения на груди охотника, заулыбался Родригес. — Ловко ты его заштопал. А дальше что делать с ним будем? Здесь оставим?

— Не знаю… Надо хозяйку спросить…

Ежевика как будто ждала, вышла на связь сама:

— Ну, как дела у смельчака? — раздался у них в голове мыслевызов Ежевики.

— Все в порядке. Жить будет. Долго и счастливо. В себя придёт, выберет с кем, — пошутил Жакуй. — Что с ним теперь делать?

— Хм… Для нашей операции нам не хватает еще одного человека… Давайте попробуем его уговорить нам помочь. А пока… Пусть полежит, поспит у тебя в капсуле в медбоксе. Заодно сил наберется.

— Будет исполнено.

Связь окончилась. Жакуй посмотрел на Родригеса и вздохнул:

— Джакобо, попроси Второго притащить сюда одну медкапсулу из бокса. Заберем аборигена на корабль.

В рубке находилось пятеро — Родригес, Жакуй, Иван, Петр, Ульгэр. Последние двое с огромным любопытством рассматривали все, что находилось вокруг. К чести обоих, держались они достойно — когда из ниоткуда перед ними возникла Ежевика, поприветствовала книксеном и взмахом руки открыла несколько экранов, что повисли в воздухе перед присутствующими, эвенк только негромко и благоговейно что-то пробормотал, а Петр шумно выдохнул.

По случаю операции Ежевика оделась в фиолетовую форму в стиле милитари — строгого кроя рубашка с множеством карманчиков, лихо заломленная беретка, юбочка чуть ниже колен и пара тяжелых, высоких армейских ботинок, которые придавали всему ансамблю необходимую основательность. Правда, членам команды было непонятно, зачем аватарка хозяйки получила на носик аккуратные очки в тонкой золотистой оправе. Но строгий аксессуар лишь парадоксальным образом усилил милое обаяние Ежевики и добавил ей хрупкости, нейтрализуя «воинственность» костюма.

Сейчас на большом экране корабля была изображена карта местности, включающая в себя несколько сопок и болото.

Ежевика принялась водить по карте указкой, одновременно поясняя свой план:

— Поезд будет двигаться с запада на восток по этой линии, — она провела по карте кончиком указки вдоль ниточки железной дороги, а потом обвела кружком: — Это место наиболее подходящее для нашей операции. Часть железной дороги в этом районе скрыта сопками со всех сторон. Значит, маневры корабля будут незаметны со стороны. По расчетам, поезд будет проходить здесь во второй половине дня, а может, даже в сумерках, что нам только на руку.

— Как мы попадем на поезд? — спросил Жакуй. — У нас только один скайдрайв, у Ивана. Да и тот сломан.

— Скайдрайв я починил, — сказал Родригес. — Конечно, он дальние полёты не осилит, но чуть-чуть, да недалеко — полетает.

— Поезд мы остановим, — сказала Ежевика. — Нам поможет в этом Ульгэр.

Охотник встрепенулся:

— Сэвэки Ежиха, если надо, я жизнь отдам, чтобы помочь вылечить птицу Агды, которая упала с неба!

Ежевика улыбнулась:

— Спасибо, Ульгэр! Мы сожалеем, что втягиваем тебя в свои проблемы, но мы хорошо заплатим.

— Сэвэки Ежиха, не говорите о награде… — потупился Ульгэр. — Я вам помогу. Что мне надо сделать?

— Джакобо Казимирович сделает тебе новое ружье и даст особенные патроны. Нужно будет выстрелить в колеса паровоза, когда я тебе скажу. Ты услышишь мой приказ у себя в голове. Как только паровоз остановится, уйдешь в тайгу, Ульгэр. Больше твоя помощь уже не понадобится.

Ежевика вновь обратилась к карте:

— Вот здесь Ульгэр остановит поезд, выстрелив липучками в колеса. Дядя Родригес, вы спрячетесь в снегу вот здесь, у вас будет сумка с захватами, — она ткнула указкой в точку, — а Жакуй спрячется вот тут, он пойдет с конца поезда. Твоя задача, Жакуй, усыпить и стереть память как можно большему количеству людей, нам свидетели ни к чему. Петр Николаевич, вам слово.

Васильев кашлянул, переключая внимание на себя и начал рассказывать:

— Я попытался разузнать, как будут формировать состав. Удалось лишь только выяснить, что золото повезут в двух грузовых вагонах канадской постройки. Находиться они будут в середине состава. Эти вагоны отличить легко — они без окон и коричневого цвета, все остальные вагоны темно-зеленые. В штабе договорился, что на этом перегоне я буду в кабине машиниста. Если что-то пойдет не так, смогу оттуда оказать вам помощь, особенно на финальном этапе.

Они провели ещё два часа, обсуждая детали плана.

В целом он выглядел достаточно просто. Осталось только воплотить его в жизнь.

Времени до отхода «золотого эшелона» оставалось крайне мало, поэтому на «Ежевике» все работали без отдыха.

Родригес трудился над самым легким и малогабаритным экзоскелетом, что у него нашелся в мастерской, снимая с него навесное оборудование и приспосабливая конструкцию, на которой он планировал таскать все двенадцать дисков такелажных зацепов.

Такелажные зацепы служили для крепления и перевозки нестандартных грузов, не имеющих стационарных стропальных устройств. С помощью зацепа можно поднять и закрепить на силовых линиях под корпусом корабля любой подходящий предмет. Например, вагон.

В мастерскую вошел Жакуй и не отстававший от него ни на шаг Ульгэр.

— Привет, дохтур, — махнул ему Родригес. — Жрать-то когда будем?

— Все уже давно готово. Соберешься — на камбузе найдешь обед. Я тебе оставил.

— Я вижу, у тебя теперь поклонник объявился, — кивнул Родригес на эвенка, который старался стоять так, чтобы скрываться за Жакуем, лишь только настороженно выглядывая из-за него. Ульгэр почему-то сильно боялся Родригеса. Жакуй рассказал ему, что это стармех спас его от медведя, но даже это не сильно повлияло на эвенка. Он называл стармеха Радыргы и, похоже, принимал за какого-то фольклорного персонажа, злого духа или демона.

— Да пусть ходит, зато под присмотром, — усмехнулся котофурри, перейдя на далланийский, которым владел и Родригес. Переводчик, врученный Ульгэру, не был настроен на этот язык, специально для случаев конфиденциальной беседы. — Он меня считает человеком-рысью, основателем тотема своего рода, или что-то вроде этого.

— Человеком-рысью? Интересно, почему же? — хмыкнул Родригес. — У тебя же нет на ушах кисточек…

— Хватит ржать! Мы и так втянули парня черт знает во что. Я, как его тотем, теперь волнуюсь за его здоровье и процветание рода, ня. На опасное дело толкаем…

— Да не переживай…

— В поезде, между прочим, не школьников на каникулы везут, а кучу вооруженных и опытных солдат, — добавил Жакуй ехидно. — Боюсь я за Ульгэра…

— А, вот оно что… Есть у меня одна штука, от легкого скафандра, квантовый отражатель. Чтобы проще объяснить, прибор, защищающий от мелких космических осколков, песчинок всяких. Сам прибор я не дам, нельзя такое здесь оставлять, сразу поймут, что штучка неземного происхождения. А вот из него пару деталек достану, остановить несколько пуль они смогут. Выглядят как маленькие шарики, синие такие. Сделаю что-то вроде кулона и вставлю туда…

— О, спасибо, дружище! С меня причитается!

Жакуй и его преданный «хвостик» ушли. Родригес приступил к изготовлению специального ружья и патронов для Ульгэра. Он решил, что ружье не будет иметь возможности перезарядки — все равно оно самоуничтожится после выстрела последним патроном. Анатомические размеры Ульгэра ему скинул Жакуй.

В патроны Ежевика предложила поместить капсулы с липучкой, тем веществом, которое выбрасывается внутри корабля при перегрузках, фиксируя экипаж и не давая тем самым получить травму, ударившись о внутренности корабля. Несколько доз, попавших в механизм паровоза, должны были гарантированно его заклинить. Через минут десять— пятнадцать, это зависило от температуры, пена распадется, и машина будет свободна. Ну, а пока поезд будет стоять, они с Жакуем заберутся в его вагоны…

* * *

— Ты — великий шаман! — сказал Ульгэр, наблюдая за манипуляциями Жакуя.

Тот, склонившись над операционным столом в медбоксе, изготавливал небольшие газовые гранаты. К сожалению, компонентов было маловато, аптечка не рассчитана на то, что кто-то соберется с её помощью отправить в моментальный сон больше сотни человек. Для участников операции котофурри озаботился «противоядием», которое получил даже Петр — мало ли что…

«Жаль что я только парамедик, — подумал Жакуй, — была бы квалификация, я бы придумал что получше, чем примитивные гранаты…» Он вздохнул и ответил:

— Нет, Ульгэр, я просто шаман. Не великий. — Он хитро подмигнул эвенку и добавил: — Но кое-что подшаманить могу.

* * *

Ежевика собрала всех в рубке.

— Все готовы? Что-то я волнуюсь. Пока ещё не поздно нам сделать остановку, а?

— Да нормально все будет, — сказал Иван. — Не дрейфь, хозяйка.

— Ульгэр? — Ежевика посмотрела на эвенка.

— Я все понял, сэвэки. Ульгэр не подведет.

— Ульгэр, ты подумал, какая плата тебя устроит?

— Сэвэки, ты обижаешь Ульгэра! Я сделаю это не для награды, а для птицы Агды, тебя и Жакуя!

— Но если ты откажешься от заслуженной награды, то обидишь уже меня, Ульгэр! — надула губы Ежевика. — Ты нам ничего не должен, поэтому я хочу тебе заплатить за риск и твое искусство, понимаешь? Сколько ты хочешь золота, говори же.

Ульгэр вздохнул, потом достал из кармана три винтовочных патрона и показал их Ежевике.

— Вот столько по весу.

— Почему так мало? У нас даже сейчас есть гораздо больше. Самородки, песок…

— Этого хватит для того, чтобы Ульгэр взял в жены любимую девушку, сэвэки. А много золота — много проблем. Придут плохие люди, будут спрашивать: «Скажи, Ульгэр, где ты взял столько золота?» Не за себя боюсь. Не хочу на охоте бояться за жену и детей.

— Понятно… Ладно, позже договоримся, как я тебе передам твою награду, мудрый Ульгэр.

— Родригес, ты сделал для Ульгэра, что я тебя просил? — встрепенулся Жакуй.

— А как же! Вот, можешь сам вручить, — стармех протянул Жакую висевшую на шнурке, небольшого размера копию головы котофурри, даже характерные пятна и полосы были на ней. Уши на миниатюре стояли торчком, а рот хищно скалился. Вот только глаза были прозрачно-синие, а у Жакуя — зеленые.

— Е-мое, Джакобо, ты что, издеваешься? — фыркнул корабельный врач. — И так он на меня почти что молится, а ты ещё подогреваешь культ моей личности! И когда это ты видел, чтобы я такие рожи строил?

— А ты в зеркало смотришь в понедельник утром? — парировал Родригес. — Вот там и увидешь.

— А чего глаза синие? Это и есть твои «детальки»?

— Вот в них-то все и дело. Если в Ульгэра будут лететь кинетически заряженные частицы, тьфу, пули — проще говоря, то эта структура блокирует их энергию. Правда, материал будет разрушаться, мутнеть. Потом, наверное, вообще в пыль рассыплется. — Родригес пожал плечами. — Обвязки-то регенерирующей нет — в чистом виде отдаю. Голова — это так, для оформления… Нравится кулончик?

— Нет! — Сказал Жакуй. А потом противоречиво добавил: — Ещё одну такую сделай после. Или лучше две.

— Три! — сказал Иван. — Я тоже буду носить кулон Жакуя! Он принесет мне удачу. В картах или любви. Или, хотя бы на рыбалке.

Началась дружеская перебранка, которую с сожалением прервала Ежевика:

— Внимание! Петр только что передал, что поезд тронулся…

* * *

Васильев объявился у паровоза за час до отхода. Хотелось осмотреться и познакомится с машинистом и кочегаром. Да и сама техника его интересовала.

Машинистом оказался крепкий, усатый мужик с изъеденым оспой лицом. На нем была кожаная куртка на меху, на голове — заячий треух, порядком измазанный сажей. Также машинист форсил валенками с лаково блестящими галошами от петербургской мануфактуры «Треугольникъ». Он был недоволен не только интересом, но и просто присутствием Васильева, и не скрывал этого.

— Федор, — сухо представился машинист и тут же полез в будку, проигнорировав протянутую руку. Не любил Федор офицеров. Или только колчаковских офицеров?

Паша, кочегар, наоборот, кажется, был искренне рад появлению Васильева. Он белоснежно блеснул молодой улыбкой, крепко пожал руку и затараторил:

— Ваше благородие, будем знакомы! Пашка. Кочегар. В топке шурую. Вы с нами? До Иркутска?

— Да нет, — слегка ошалев от такого напора, отмахнулся Васильев. — До первой станции. И давай без «благородиев». Петр Николаевич, и только так.

— Ладно, Петр Николаевич, заметано, — ещё шире растянул рот Пашка, хотя, казалось, что шире уже было никак нельзя, и полез в будку. За ним поспешил и Васильев.

Пашка глянул на манометры, тут же схватил лопату и принялся подбрасывать уголь.

Федор тем временем с каменным лицом стоял у бокового окна и поглядывал на суету, царившую на платформе: построения, переклички, снующие туда и сюда солдаты с чайниками и «сидорами» за плечами, создавали неповторимую предотъездную суету, за хаотичностью которой скрывалась своя система.

— Федор э… как по отчеству? — решил все же наладить контакт Васильев.

— Просто Федор, — буркнул машинист.

— Да не дуйтесь вы, право, на меня, словно мышь на крупу! — хмыкнул Васильев. — Я не из контрразведки. Сам к вам напросился. Когда ещё удастся в будке паровоза побывать… — вздохнул он.

— Ну да… — недоверчиво хмыкнул Федор.

— Да вот вам крест! — осенил себя Петр. — Я же сам технарь, по авиации. На дирижабле летал, в разведке…

— А на ероплане? — подскочил к нему Пашка. — Летал?

— Летал… Пассажиром только. Немецкие позиции фотографировал.

Похоже, лед между ним и Федором Васильеву удалось немного растопить.

— И что же вас интересует в нашей саже? — спросил машинист.

— Да все, по-обывательски любопытно, как вы с такой махиной управляетесь…

— Ну, смотрите, господин хороший… Вот только без дела у нас не принято стоять.

— А что ж мне делать-то прикажешь, Федор?

— Открывать будешь шуровку. Вот рычаг, — он показал рычаг, за который Пашка открыл дверки топки. — На ходу, чтобы холодным воздухом топку не задувало зазря, нужно перед забросом лопаты открыть шуровку и тут же закрыть. Понятно?

— Понятно. Сделаю.

— Это называется, «топить с прихлопом» — пояснил довольный Пашка. — Ща подкидывать буду, спытаем, как оно у тебя получится.

Петр уже порядком освоился в будке, лихо хлопал шуровкой и даже пару раз кидал уголек, чтобы размяться. В будке было то холодно, когда Федор откидывал брезент с боковых окон, что-то выглядывая позади паровоза, то жарко.

Пролетели какой-то поселок. Дорога углубилась в сопки. Вдруг сознание Васильева тронула мысль Ежевики:

«Приготовьтесь, Петр Николаевич, начинаем».

«Готов», — как можно более отчетливо он попытался мысленно просигналить в ответ.

Ежевика промолчала, но среди шума и грохота паровоза ему послышался выстрел с левой стороны. Потом ещё и ещё. Машина резко сбавила ход. Федор бросился вращать какие-то вентили, но это не помогало.

— Что за черт! — выругался Федор. Паровоз встал, рассерженно шипя и окутываясь паром, пока машинист не перекрыл вентиль. Пашка спрыгнул на снег, за ним спустился Федор и Васильев.

Пашка присвистнул. Федор выматерился.

Весь механизм паровоза был словно залит какой-то грязно-желтой пеной. Но, судя по тому, как отскочила нога Пашки, пнувшего по свисающей с колеса пенной «сосульке», эта пена не уступала по прочности вулканической пемзе.

— Что за дьявол! — развел руками машинист. — Я отродясь такого не видал. Весь механизм залепился. И шток, и дышло, и параллели! Откуда эта беда взялась?

Васильев промолчал.

* * *

Паровоз было слышно издалека. Его шум с каждой минутой становился все явственней, превратившись, наконец, в характерное «чух-чух» вырывающегося из цилиндров пара и лязг металлических суставов.

Ульгэр приготовился стрелять из ружья, что дал ему харги Радыргы. Странный, пустой внутри, приклад удобно лег, ладно упершись в плечо, будто харги знал, какой размер удобен Ульгэру. «А и верно, — подумал Ульгэр, — конечно знал, это же демон Нижнего мира».

Чудно было видеть духа рядом с собой. «Харги, — учили шаманы, — самый злой дух, у него железная левая рука, лысая голова и огромное, тяжелое как камень, тело». Все, как у было у Радыргы. Как сэвэки удалось подчинить его себе, Ульгэр не понимал. Видно, сэвэки не иначе как родная дочка Энекин Буга, хозяйки Вселенной, а не сознается она в родстве из скромности.

Ульгэр подумал, что теперь видел больше, чем любой шаман: и птицу Агды, и сэвэки Ежиху, и даже прародителя своего тотема, рысь Жакуя. А сейчас он сделает, что просила его сэвэки: остановит поезд волшебным ружьем.

Наконец показался черный локомотив, за которым тянулись вагоны. Хорошее место для засады выбрала сэвэки — слева и справа тайга близко подходила к дороге, и пришлось бы подобраться к ней вплотную, а здесь паровоз как на ладони, но расстояние до него большое, попасть непросто. Потому его и выбрали, духи знают, кто в этих землях лучший охотник.

Ульгэр прицелился, куда говорил ему Радыргы — в большие колеса, рядом с которыми бегали длинные палки: туда-сюда, туда-сюда.

«Ульгэр, ты готов стрелять?» — раздалось у него в голове.

«Да, сэвэки. Я готов», — ответил он так же мысленно.

«Приступай, Ульгэр, и будь осторожен!» — ответила ему сэвэки.

Палец охотника потянул спусковую скобу, грохнул выстрел. Дыма совсем не было, как и обещал Радыргы, но удивительно, что отдачи Ульгэр тоже не почувствовал.

Охотник заметил, как на одном из колес паровоза расцвел желто-серый цветок. Перезаряжать ружье было не нужно, и Ульгэр, сместив прицел, выстрелил ещё раз. Теперь жёлтый цветок появился на другом колесе, и оба стали быстро увеличиваться в размере. Ещё один выстрел, чуть в сторону, в ту часть, откуда выскакивает палка, что толкает колеса. Остался ещё один патрон, его Ульгэр приберег на случай, если три цветка состав не остановят. После четвертого, последнего выстрела ружье растечется расплавленным металлом, так сказал Радыгы. Ульгэру было жаль ружья.

Но стрелять в паровоз, похоже, было не нужно. Колеса его уже почти скрылись за буро-желтой массой, что всё разбухала и разбухала, и пёрла во все стороны, как каша из слишком маленького котелка. Масса облепила рычаги, колеса, часть корпуса паровоза, тянулась, словно смола, и машине было все труднее и труднее двигать свои части, паровоз стал тормозить. И наконец, колеса, склеенные волшебной смолой, замерли.

Выстрелы Ульгэра услышала охрана состава, из вагонов посыпались солдаты с винтовками и принялись беспорядочно стрелять в сторону тайги. Некоторые пули даже сбили пару веток над головой Ульгэра и обрушили на него пригоршню снега.

«Ульгэр, ты остановил поезд, спасибо, теперь уходи, — раздался у него в голове голос сэвэки. — Не рискуй напрасно. Завтра приходи к той скале, что я тебе показала, с северной стороны найдешь в ней дыру, там будет ждать тебя твоя награда».

«Хорошо, сэвэки Ежиха, я так и сделаю», — подумал он в ответ. Чудно было так разговаривать, но Ульгэру очень понравилось, будто сэвэки у него в голове поселилась.

В это время Радыргы, за спиной которого была большая поняга, и, судя по тому, как двигался харги, на ней лежало нечто тяжелое, забрался на крышу первого, если считать от паровоза, вагона. На крыше этого же вагона находилось что-то вроде землянки, окруженной мешками. Оттуда торчали головы солдат и ствол скорострельного ружья — пулемета. Солдаты на крыше заметили Радыргы и стали перекидывать пулемет, направляя его в сторону Радыргы и явно готовясь стрелять.

Харги, видимо, тоже не ожидал увидеть на крыше вагона людей с пулеметом, и в нерешительности остановился.

Ульгэр не знал, опасны ли пули для злого духа, но у него был ещё один, последний заряд. Он вскинул ружье, прицелился и выстрелил. Пуля попала прямо в пулемет. Через секунду даже солдаты расчёта были облеплены желтой смолой, а Радыргы поднял свою железную руку и помахал Ульгэру.

Выстрел охотника поднял снежную пыль, и солдаты принялись стрелять, целясь уже в его сторону на звук и предательское облачко поднятого выстрелом снега. Вокруг Ульгэра взвивались белые фонтанчики, с противным звуком пули впивались в стволы ближайших деревьев. Сверху посыпались сбитые веточки, выщербленные щепки и кора. Ульгэр упал на живот и принялся отползать назад.

В это время ружье в его руках, как и предупреждал Радыргы, стало быстро нагреваться. Охотник отшвырнул в сторону от себя ставшее нестерпимо горячим оружие, которое, шипя, медленно погрузилось в сугроб. Из проталины сразу же повалил пар. Это вызвало новый шквал огня, зато пули летели уже чуть в стороне от Ульгэра.

Он продолжал отползать, пока не смог, пригнувшись и барахтаясь в мягком снегу, достаточно отойти от своей стрелковой лёжки, чтобы между ним и поездом встали плотной стеной деревья, и можно было не бояться шальной пули.

Ульгэр, тяжело дыша, остановился, достал из-за пазухи оберег — сингкен, который дал ему Жакуй. Синие глаза на рысьей морде оберега из прозрачных стали мутными. Значит, если бы не сингкен, то лежал бы сейчас Ульгэр пробитый пулями и истекал кровью.

Раздался приглушенный расстоянием паровозный гудок и лязг состава — это дернулись вагоны. Снова послышался звук: «чух-чух», смешанный с визгом металла трущегося о металл, когда на рельсах пробуксовывали тяговые колеса.

Поезд тронулся, звуки стали отдаляться, смещались к востоку, пока не наступила обычная таежная тишина.

Стало совсем темно, когда Ульгэр нашел свои припрятанные лыжи. Он быстро и привычно соорудил рядом снежное убежище и приготовился переждать предстоящую длинную ночь. Завтра ему предстояло отправиться за наградой сэвэки, что та обещала спрятать у одинокой скалы, там, где сливаются вместе две реки. А потом… Потом он все же принесет профессору воду в его бутылочках. Ульгэр всегда сдерживает свои обещания.

Поезд остановился, и Жакуй напружинился, чтобы одним рывком очутиться на крыше вагона. Но, как назло, напротив него оказался предпоследний по счету темно-зеленый длинный вагон с множеством окон, из которых выглядывали встревоженные люди. Даже поднявшаяся по другую сторону состава стрельба незначительно уменьшила количество зрителей со стороны Жакуя. Шли минуты, а котофурри ни на миллиметр не приблизился к вагону. Вот уже паровоз дал свисток, показывая, что состав скоро тронется.

Жакуй занервничал.

«Как у тебя дела, Жакуй?» — возник в голове мыслевызов Ежевики.

«Плохо, — ответил он ей. — Я до сих пор в сугробе напротив вагона, и на меня пялятся как минимум пять человек. Я не могу даже пошевелиться…»

Ежевика, видимо, передала все Ивану, который тут же вышел на связь:

«Жакуй, приготовься. Я попробую отвлечь их на себя. Думаю, что такое явление, как летающий человек, их заинтригует», — сообщил он и отключился, не дав возможности ему возразить.

Котофурри попробовал послать ментальный вызов Ивану, но то ли тот был слишком далеко, то ли был слишком занят, и потому не ответил. Оставалось только ждать.

Последним в составе был небольшой, обшарпанный вагон грязно-оливкового цвета, набитый военными так плотно, что, как только поезд остановился, многие пассажиры постарались сразу его покинуть. Перед вагоном сбилась в стаю дымящая куревом шумная толпа, словно после тесноты вагона привычка скучиваться не отпускала. Лишь некоторые из пассажиров принялись разминаться и бродить вдоль состава. Зажурчали струйки. Кто-то играл на гармошке. У Жакуя аж зачесались кончики пальцев. Когда-то он в музыкальной школе еще котенком наяривал точно на такой же.

«У кошки четыре ноги,

Позади нее длинный хвост,

Но трогать ее не моги

За ее малый рост, малый рост».

Вспомнилась Жакую любимая песенка, и он даже тихонько промурчал несколько нот, заодно снимая нервное напряжение.

Суматоха и стрельба в голове состава солдат нисколько не тревожила, но и оружия при них тоже было немало — тут и там Жакуй видел небрежно воткнутые в снег приклады винтовок. К счастью, все эти люди оказались с противоположной от лежки Жакуя стороны, иначе кто-нибудь обязательно бы его обнаружил. Жакую с его места были видны только обутые в ботинки с обмотками ноги, щеголяющие выцветшими штанами своеобразного кроя.

«Галифе», — вспомнил Жакуй, как назвал их Петр.

Ждать Ивана не пришлось долго:

— Господа, господа! — истошно закричали в толпе, и там началась какая-то сутолока.

— Это человек, ей-богу, летающий человек!

Внутри длинного вагона забегали люди, и от окон, наконец, отвернулись наблюдатели, прильнув к окнам с другой стороны.

Жакуй немедленно воспользовался этим, в один прыжок взвился почти до середины угла вагона, вцепился выпущенными когтями в дерево, ощутив приятное удовольствие — давно он их не чесал, однако; одним махом оказался на кровле, низко пригнувшись, почти распластавшись по ней. Его ждало неприятное открытие — на крыше последнего вагона было оборудовано пулеметное гнездо, оттуда торчал толстый ствол пулемета и головы двух пухлых от множества слоёв напяленной на них одежды солдат. По счастью, они тоже во все глаза таращились на летающего Ивана. Тот кружил в небе, слева от состава, выписывая в воздухе кренделя. Один из военных внизу попробовал вскинуть винтовку, но её тут же у него выбили из рук, а незадачливому стрелку отвесили оплеуху.

Иван завис в воздухе, на высоте примерно метров восьми, приняв как можно более эффектную позу: ноги в щиколотках сложил крестиком, а руки, открытыми ладонями развел в стороны, как бы обнимая всех собравшихся. Медленно опустился на вагон. Простер руки, словно трагик в провинциальном театре.

«Вот ты позер…» — с деланным недовольством мысленно пробухтел Жакуй. Но приходилось признать, отвлекающий фактор из Ивана вышел что надо.

Котофурри снова обратил внимание на пулеметчиков, их надо было нейтрализовать в первую очередь.

Жакуй скользнул к краю вагона, свесился на его боковину и, держась за крышу только когтями, принялся подбираться к пулеметному гнезду. Один из солдат, видимо, что-то почуяв, повернул в его сторону голову, и Жакуй еле-еле успел скрыться за краем крыши.

«Ваня! Давай ещё что-нибудь изобрази!» — мысленно завопил он.

— На колени! — сразу услышал Жакуй крик Ивана. — Аз есмь вам говорю, посланец божий! Преклоните колена, воины, и молитесь! Молитесь! И ты молись, грешник! — ткнул он пальцем в пулеметчика. Да, ты! Всем молиться!

Жакуй закатил глаза — Иван явно переигрывал. Но публика была неискушенная, и новоиспеченный «посланец божий» нашел благодарных и доверчивых зрителей.

Кажется, это работало.

Толпа пришла в движение; на снег полетели сдернутые с голов шапки, все бухнулись на колени и принялись громко и вразнобой молиться, истово крестясь.

— Не слышу! — орал на них Иван, войдя во вкус. — Что вы там бормочете? Кто так молится, олухи! А ну, давайте хором!

Крики стали громче, но стройности в них не прибавилось. Похоже, Иван решил не выпускать инициативу и не дать возможности критически осмыслить происходящее.

— Повторяйте за мной, грешники, — неистовствовал тем временем «проповедник», словно пастор, которого Жакуй видел на одной из планет.

— Нет войне! — Иван бегал по вагону, размахивая руками, словно дирижер.

— Нет войне! — нестройно закричали десятки глоток.

— Не слышу!

— Нет войне! — взревела толпа.

Иван поднял руки, наступила тишина.

— Посмотрите на себя! Что вы тут забыли? Где ваш дом? Разве этого хочет бог, чтобы вы мерзли в этих дремучих лесах?

— Не-е-е-т!

— Хватит шляться по тайге! Мы хотим домой! Повторяйте, все, дружно, ну!

— ХВАТИТ ШЛЯТЬСЯ ПО ТАЙГЕ! МЫ ХОТИМ ДОМОЙ!

— Хотим домой!

— ХОТИМ ДОМОЙ!

— Истину, истину говорю я вам — отправляйтесь по домам!

Жакуй, пробормотав себе под нос: «тоже мне, проповедник», все же подивился неожиданному артистизму Ивана. Тем временем он добрался до пулеметной точки. Сунув руку в нагрудный карман, достал шарик газовой гранаты. Досадливо поморщился, когда случайно выронил три штуки, тут же пропавшие где-то в сугробе внизу. Теперь гранат было по одной на каждый вагон. Этого было маловато.

Жакуй активировал гранату и закинул шарик точно посреди солдат с пулеметом. Через секунду они сползли, словно тряпичные куклы, вниз.

«Кончай шоу! Я уже на позиции! — послал мысль он Ивану. — Сейчас они очухаются и поймут, что ты им мозги дуришь!»

«Ага, — пришло в ответ, — представление заканчивается».

— Вы слышали меня?! Что я вам сказал?! — тут же заорал Иван.

— Слышим, ангеле! — раздались восторженные голоса.

— Моими устами с вами говорит сам бог, я — это глас божий! Вы слышите? Я тоже слышу! Слышу! Слышу-у-у-у глас бо-о-о-жий! — крик Ивана стих, когда он, резко взмыв, исчез где-то в низких облаках.

Опешившая толпа все еще стояла на коленях. Люди, запрокинув головы, таращилась в то место, где только что исчез «ангел».

Раздался свисток паровоза, который вывел всех из легкого транса.

— По вагонам! По вагонам! — заорали унтера. Ангел или демон, а служба есть служба. Толпа, все еще приходящая в себя после явления «посланника» и озадаченная странной проповедью, толкаясь и пихаясь, полезла в поезд.

Жакуй удовлетворенно оскалился. Хорошо, что это представление видели лишь пассажиры последних двух вагонов. Перед этими, жилыми вагонами, в составе шли два, видимо, хозяйственного назначения — у одного из крыши торчала пара труб, и почти все окна были заколочены изнутри. У второго вагона окна были зашторены плотными белыми занавесками. Дальше следовали два грузовых вагона. Это было достаточным, чтобы не привлекать внимания тех, кто ехал в начальных с головы поезда вагонах. Тем более, там солдаты были заняты Ульгэром и вряд ли видели, что творилось в хвосте.

Впрочем, после газа всем произошедшее будет казаться туманным сном или бредом, и они мало что смогут рассказать. Еще смешивая компоненты, Жакуй обеспокоился специальными добавками для этого.

Стрельба в начале состава утихла.

Ульгэр… Тревога кольнула Жакуя. Ему был симпатичен этот простой, бесхитростный парень. Чести в нем он видел больше, чем в десятке аристократов.

«А ведь парень всерьез верит, что встретил родоначальника своего тотема — человека-рысь», — усмехнулся Жакуй. Он усилием воли отогнал тревожные мысли. Сварганенный Родригесом амулет должен был защитить эвенка от пуль.

Наконец поезд тронулся. Жакуй облегченно вздохнул, спрыгнул вниз, в пулеметное гнездо, где приметил низкую дверку, приоткрыл её и швырнул газовую гранату.

Через минуту, с трудом стащив пулеметчиков вниз, он прошел по вагону, представляющему из себя сплошное сонное царство: люди лежали вповалку, в проходах, на нарах, там, где застал их неожиданный сон. Жакуй мысленно извинился за предоставленные неудобства и, стараясь не наступать на тела, прошел в следующий вагон.

Изнутри тот поразил его обилием полированного дерева, сверкающих, надраенных бронзовых деталей и чистотой. Жакуй понял, что оказался там, где едет начальство.

Слева открылась дверь, и вышел щеголеватый офицер с моноклем в левом глазу и пустым стаканом в подстаканнике в руке. Он вытаращился на Жакуя, который тут же обхватил его пятерней за лицо и втолкнул обратно маленькую комнатку. Дверь за ними закрылась, из-за нее послышались сдавленные звуки. Через полминуты появился Жакуй, подошел к окошку и промокнул ладони занавеской. В той комнатке оказалось еще двое. Жакуй надеялся, что минут на пять всю эту компанию он вырубил.

Дальше вагон открывался в зал на всю его ширину. В зале было около десятка человек. Эполеты, сигары, запах дорогого вина и дешевого самогона.

— Какие люди! — сказал Жакуй, покачав головой. — И без охраны…

Когда они повернулись на его голос, в центр зала полетел шарик гранаты.

Брезгливо переступая лежащие вповалку тела, котофурри покинул этот вагон.

Он не видел, как из купе выбрался держащийся за горло первый офицер и как из малоприметного помещения появились два солдата и унтер, прятавший кисет в карман. В уборной было разбито окно, и хотя там было холодно, зато туда разрешалось ходить курильщикам. Начальник поезда не переносил запаха табачного дыма.

— Туда, за ним… — прохрипел им офицер.

— За кем, ваше благородие? — не понял унтер.

— Тупица! Здесь только что был шпион! Мерзавец носит маску э… кота! Поймайте или пристрелите его! — офицер закашлялся и махнул рукой. — Выполнять!

Побледневшие от ужаса солдаты, стараясь не глядеть на лежащую груду начальствующих тел, многие из которых, впрочем, подавали признаки жизни — пускали слюни и бормотали всякую околесицу, двинулись к переходу в другой вагон.

* * *

Ежевика все рассчитала точно, да и Ульгэр не подкачал. Локомотив остановился как раз там, где ожидал Родригес, а напротив его засады оказался первый, после тендера, пассажирский вагон.

Как только его миновал паровоз, Родригес бросился из укрытия к составу и поэтому оказался у поезда раньше, чем подошел вагон, из окон которого его могли заметить.

Родригес примерился и взвился в прыжке над вагоном, мягко приземлившись на угол крыши. Сервоприводы экзоскелета зашипели. Вагон ощутимо качнуло под принятым весом.

Неприятной неожиданностью оказалась оборудованная на вагоне пулеметная точка: в крыше был сделан вырез, ниже которого, видимо, была платформа, образовывая что-то вроде гнезда. По периметру «гнездо» было обложено мешками с песком.

«Ничего не меняется в этом мире», — подумал Родригес. За свою жизнь он побывал на многих планетах с третьим и даже вторым технологическими укладами, и, если планету сотрясали социальные катаклизмы, вот такие мешки были обязательным атрибутом военных действий. Невзирая на разность и отличие иноземельных рас от человеческой, мешки, почему-то, были у всех одинаковые. Видимо, у войны плохо с воображением.

Это мельком проскочило в голове стармеха, пока он соображал, что предпринять. Легкий экзоскелет не был предназначен для серьезных работ, и поэтому на нем отсутствовала защита. Так что солдаты, которые уже схватились за станину своего допотопного оружия и перекидывали его в бойницу в сторону Родригеса, имели отличные шансы так нашпиговать его свинцом, что Жакуй окажется бессилен.

В это время в пулемет ударил заряд «липучки», выпущенный Ульгэром. Эвенк без всякого баллистического компьютера стрелял отменно, без промаха.

Солдаты недолго побарахтались в отвердевшей пене и застыли, дико вращая вытаращенными в ужасе глазами. Они бы сейчас орали, как умалишенные, если бы в липучке не было специальной добавки, блокирующей нижнечелюстные мышцы, заставляя подвергшихся контакту крепко сжать зубы — чтобы при аварийной ситуации человек случайно не наглотался пены.

С этими было все понятно — на минут двадцать, пока хватка липучки не ослабнет, они фиксированы надежно, словно мухи в янтаре.

Родригес, присев, чтобы не маячить и не быть замеченным издалека, дождался обратной загрузки всех высыпавших из вагонов солдат, и когда тронулся поезд, достал из ножен абордажный тесак, не мудрствуя, вскрыл круговым движением крышу прямо перед собой и швырнул в получившееся отверстие сразу две гранаты. Первый вагон был обработан. Осторожно, стараясь не проломить своим весом опасно потрескивающую под ним крышу, дошел до края вагона и перепрыгнул на следующий. Не прошло и двадцати секунд, как вскрытый подобным же образом второй вагон был полностью усыплен. Родригес вызвал Ежевику, но она не ответила. Связь, как предупреждала Ежевика, была нестабильна.

Родригес подошел к грузовым вагонам, перешел на один из них и с облегчением избавился от груза. Оставалось только дождаться Жакуя. Время поджимало — поезд бодро катил по своему пути, приближаясь к месту, где за сопкой находилась «Ежевика».

Родригес посмотрел вниз, на сцепку между пассажирским и грузовым вагоном, и увиденное приятным не было. Кто-то старательно сделал так, чтобы вагоны было не так-то просто расцепить. Стармех чертыхнулся и полез вниз. Достав тесак, он принялся расковыривать намотанную на сцепку и крепко закрученную толстую стальную проволоку. Она сопротивлялась недолго, и вскоре он освободил шкворень. Тут Джакобо осенило — с другой стороны наверняка будет точно такая же намотка, видимо, кто-то опасался, что на перегоне злоумышленник может отцепить вагоны и попытаться украсть золото, пока не разберутся в ситуации.

Родригес решил проверить, сумеет ли Иван на ходу выдернуть шкворень и расцепить вагоны. Он дернул за деталь, та не поддалась, он дернул ещё раз, прикладывая уже более серьезное усилие. Шкворень выскочил из креплений. В это время паровоз прибавил ход, и вагоны разошлись. Родригес вцепился руками в поручни тамбурных дверей, сводя обе части состава, не давая им разъехаться на большее расстояние и браня себя самыми сильными словами. Вагоны расходились все сильнее, ноги разъезжались все больше.

— Родригес, Джакобо! Ты как там? — вдруг пробился к нему мыслевызов Жакуя, который Ежевика транслировала в режиме репитера.

— Небольшая задержка, буду на крыше через пару минуток… — скрипя от натуги зубами, ответил он.

Неимоверным усилием экзоскелета и собственных мышц он стянул вагоны, вставил шкворень в тот момент, когда совпали их кольца, вытер пот со лба, чертыхнулся и полез обратно наверх, радуясь, что его не видел Жакуй. Даже представить страшно, как бы он потом его мучал подколками…

Военврач Юртин откинул занавески своей небольшой выгородки, где он уединялся, чтобы вздремнуть, выпить чаю или поработать с бумагами. Окликнул фельдшера:

— Никифор! Чего стоим?

— Не знаю, вашбродь! До станции ещё не доехали, вокруг тайга одна.

За окном раздались выстрелы. Раненые заволновались, заворочались на нарах.

Юртин быстро накинул на плечи шинель и выскочил в тамбур, а потом, украдкой перекрестившись, приоткрыл дверь вагона и высунулся наружу.

Состав стоял, слегка изгибаясь на повороте. Вдалеке, у паровоза, чернели фигуры нескольких человек. У вагонов с десяток солдат стреляли из винтовок с колена куда-то в сторону тайги.

Он повернулся и посмотрел в хвост поезда. У последнего вагона толпа человек в тридцать поднималась с колен. Люди отряхивали снег, крестились и нахлобучивали на головы шапки.

«Молебен, что ли был? — подумал военврач, удивленный вспышкой религиозного энтузиазма. — Там — стреляют, тут — молятся… Боже, когда же закончится этот бордель? Правду сказал Васильев: «Уж лучше ужасный конец, чем ужас без конца».

— Прекра-а-а-а-тить! — где-то заорал есаул Коврижный, и стрельба утихла.

Вдоль состава несся фельдфебель Новак, придерживая шапку рукой.

— Эй, Новак, постой. Что там случилось? — окликнул его Юртин.

— Пан доктор, не могу знать, я в уборной сидел. — Новак остановился, задрал голову и преданно заглянул доктору в глаза.

— А там что за молебен был?

— Не могу знать. Я как вышел, мне поручик Лотран сразу приказал пойти к паровозу, проведать все и доложить.

Новак замялся, но все же задал мучивший его вопрос:

— Как мой брат, пан доктор?

— Пока без изменений, — покачал головой Юртин.

Брат фельдфебеля Новака, рядовой Иржи Новак, попал в госпитальный вагон ещё вчера. В роте, в аккурат перед погрузкой, возникла драка между солдатами, Иржи в тот час находился в карауле и поэтому полез наводить порядок. Схлопотал пулю из «нагана». Пуля застряла где-то глубоко в груди. Юртин и сам не мог понять, почему ещё этот чех не отдал Богу душу. Лежит уже сутки без сознания, еще не мертв, но уже и не жив. Шансы спасти его даже в клинике равнялись бы почти нулю, а уж в таких условиях и подавно, но пока душа не отошла — оставалось только молиться.

— Плохо с братцем твоим, Новак, — добавил военврач, поджав губы, — Думаю, что не довезем до Иркутска.

И, глядя на несчастное лицо чеха, добавил:

— Приходи прощаться, как освободишься. Я священника позову.

— По ваго-о-о-нам! — раздалась тем временем команда, и солдаты полезли в вагоны, подталкиваемые товарищами в спины и зады. Никто не хотел оставаться дольше в этих глухих местах.

Вскоре поезд, лязгнув буксами, тронулся. Юртин закрыл дверь и вернулся в вагон. После морозного свежего воздуха запах госпитального вагона показался невыносимо тошнотворным. Пахло карболкой, несвежими телами, человеческими испражнениями. Война есть война, будь она неладна. Война сначала пахнет порохом, затем кровью, а в конце — дерьмом.

Поезд набирал ход, вагон покачивало, где-то во сне стонал раненый.

— Никифоров, чаю сделай, — крикнул в проход Юртин и поднял глаза к потолку. Снаружи, по крыше вагона кто-то явно прошел. Кто-то очень тяжелый, грузный. Крыша при каждом шаге немилосердно трещала... Ещё одна загадка, которую, впрочем, разгадывать совсем не хотелось. Есть кому — в голове и хвосте поезда устроены два пулеметных гнезда, в каждом по «Максиму», они позволяли вести огонь по правому, левому флангу и, если потребуется, по врагам на крыше.

Никифоров принес чай в стакане с подстаканником и даже половину пирога с капустой, остаток одного из тех, что они прикупили на вокзале в Ново-Николаевске.

Но ни отведать пирога, ни хлебнуть чаю, Юртину не довелось. Хлопнула дверь тамбура, и некто, ворвавшись в вагон, закричал:

— Внимание! Ня! Я не шучу и шутить не собираюсь. Руки все подняли и держим так, чтобы я их видел!

Это было неожиданно, но за годы войны военврач успел привыкнуть к неожиданностям, поэтому он аккуратно поставил стакан, выхватил из висящей на спинки стула кобуры револьвер и выскочил в коридор.

И совершенно напрасно, так как неизвестный тут же мягко подсек ему ногу, а когда потерявший равновесие Юртин падал на пол, из его руки забрали оружие, после чего, получив болезненный тычок в подмышечную область, он оказался поставленным на ноги, а его же револьвер уже упирался ему в затылок.

— Никто не пострадает, если вы не будете дергаться, господа, — тем временем произнес неизвестный. — Как звать? — обратился он к Юртину, поддержав вопрос тычком ствола.

— Военврач Юртин, Сергей Сергеевич, — не стараясь обернуться, с достоинством ответил Юртин. — Какого черта вам надо?

Конечно, он уже догадался, что происходит. Ни для кого не было секретом, что в двух коричневых заграничной постройки вагонах везут во Владивосток золото для американцев. Лихие люди всегда найдутся, а уж такой куш урвать желающих должно быть немало. Вот только каков план у налетчиков?

— Врач, говоришь? Хм… Стало быть мы — коллеги. Ну, тем лучше. Я не намерен причинять вреда, только пройду через ваш вагон…

Они двинулись, Юртин впереди, налетчик за ним. Тот ловко, словно мастер джиу-джитсу, перехватил руку Юртина так, что и думать о сопротивлении было нечего. Несколько раз затылка коснулось что-то мягкое, из чего Юртин сделал вывод, что пленивший его человек носит густую бороду.

Когда они вошли в отделение к больным, дорогу преградил Никифоров. Налетчик ткнул в его сторону револьвером и потребовал поднять руки вверх. Фельдшер подчинился, но глаза его странно удивленно расширились и он даже отступил на несколько шагов назад, бормоча: «Свят-свят-свят».

Видно, рожа у налетчика настолько зверская, что даже фельдшер, тертый калач, испугался.

Немощные «лежачие» не представляли опасности, и они, не сбиваясь с шага, шли мимо нар с ранеными. Вдруг налетчик чертыхнулся на совершенно незнакомом Юртину языке, вдохнув тяжелый больничный дух, и они тормознули у тяжелораненого чеха, Иржи. Юртину показалось, что хватка бородача ослабла, и тому будто на секунду стало худо. Воспользоваться слабостью?

Военврач не успел принять никакого решения, когда неизвестный вдруг сказал:

— Сергей Сергеич, вы вот этого больного исцелить хотите?

— Что, простите? — не понял Юртин.

— Вот этого мужика хочешь вылечить?! — нетерпеливо повысил голос похититель.

— Я врач, я лечу пациентов! — вспылил в ответ Юртин. — Этот, к сожалению, неизлечим. У него…

— Сквозное ранение легкого и задето сердце, — перебил его налетчик. — Пуля застряла под лопаткой, у медиального края.

— Откуда… откуда вы это знаете? — выдохнул врач.

— Вижу, — коротко пояснил налетчик. — Я могу извлечь пулю, и пациента это не убьет. Обещаю.

Почувствовав, как сомнительно звучит его предложение, он добавил:

— Короче, давайте так, только без дураков. Я помогу вам с этим пациентом, как я вам уже сказал, мы — коллеги, и у меня есть серьезные основания оказать помощь. Условие — вы не стараетесь меня остановить или причинить вред и ничему не удивляетесь. Ну, как?

Юртин чуть помедлил с ответом. Вся ситуация стала казаться ему какой-то неестественной, нереальной. Будто бы не с ним это происходит, а с кем-то другим, а он лишь является зрителем, к которому вдруг обратились артисты со сцены и потребовали ответа, как им играть дальше. К тому же Юртин осознавал, что чех — стопроцентный труп, это было ясно как день. Он как врач нес за пациента ответственность, но именно поэтому был обязан и готов цепляться за любую возможность его спасения. Даже за такое странное предложение, каковое сделал «коллега», ведь сам он умыл руки. Что же собирается делать странный налетчик — было непонятно, но Юртин, так и не найдя достаточно реалистически объяснимого варианта, все же не увидел причин препятствовать. К тому же была надежда, что пока тянется время, налетчиков обнаружат.

— Вы случайно не шутите? Знаете, это было бы неуместно, — холодно ответил он.

— Какие шутки? Просто этот человек меня задерживает. Или я сейчас специально прерву его жизненные функции, или вы дадите мне им заняться.

— Бог с вами! Попробуйте, — дернул плечом Юртин.

— Тогда я сейчас отпущу вас, и уповаю на ваше слово и профессионализм. Мы будем спасать жизнь, поэтому не делайте глупости, и своему подчиненному скажите, чтобы бросил изогнутую железяку и перестал дурить.

— Хорошо, даю слово, что не буду вам мешать, если вы не причините раненому зла. Никифоров! — не поворачивая головы позвал Юртин.

— Я, вашбродь!

— Что там у тебя в руках?

— Кочерга.

— Брось её. Делаем все, что скажет этот господин. Ты понял?!

— Так точно-с.

Хватка «коллеги» ослабла, и доктора отпустили. Юртин, наконец, смог повернуться и рассмотреть своего похитителя. Он увидел стройного господина, одетого в темно-фиолетовый, без единого пятнышка, наряд. Странное одеяние — брюки незаметно, без какого-либо разделения, переходили в куртку, на голове господина был капюшон. Из-под него на Юртина смотрела кошачья морда.

Юртин сначала подумал, что это — искусная маска, почему бы грабителю поезда не скрывать свое лицо? Но когда господин открыл рот и заговорил… военврач с ясностью и очевидностью понял, что это не маска. У господина в фиолетовом была именно кошачья голова. В капюшоне были даже проделаны специальные прорези, из которых торчали звериные уши.

Кот улыбнулся, оскалив в улыбке немалого размера клыки:

— Надеюсь, вас не сильно шокирует мой внешний вид, коллега?

Юртин сглотнул, и выдавил:

— Нет…

«Бред какой-то», — подумал тем временем он.

— Что ж, прекрасно, Сергей Сергеевич. Не будем откладывать, у меня крайне мало времени. Давайте раненого на операционный стол. А пока прикажите принести кипяченой воды, полведра хватит.

— Никифоров, воды, быстро, — приказал Юртин. Он уже стал немного оправляться от шока; дело есть дело. — Как мне вас называть?

— Жакуй, к вашим услугам.

Они подошли к раненому, подкатили каталку. Жакуй взялся за края постели со стороны головы и то же самое со стороны ног сделал Юртин.

— Раз-два, взяли! — скомандовал господин кот, и больной перенесся на каталку. «Силушки господину коту не занимать», — отметил Юртин.

Вскоре чех оказался уже на операционном столе.

— Свет? — спросил Юртин. — Сейчас я карбидный светильник зажгу.

— Не надо, некогда… — Жакуй протянул ему небольшой цилиндр, надавив на его торец. Цилиндрик засветился ярким светом, мягким и не отбрасывающим теней. — На, держи. В глаза только не свети.

Юртин опасливо взял в руки необычный фонарик, который против ожидания оказался на ощупь совершенно холодным.

Жакуй тем временем прикоснулся к одному из браслетов на своей руке. Блестящий браслет словно ожил, превратившись в змейку и скользнул в ладонь, через мгновение обернувшись скальпелем. Юртин зажмурился и потряс головой: что он видел — невероятно!

Господин кот быстро провел инструментом над больным, и все одеяние и окровавленные бинты на теле чеха распались на части. Юртин содрогнулся — наверняка при такой небрежной работе должен остаться порез, но… никаких следов на коже не осталось.

Как раз в это время подошел Никифоров с водой, и Жакуй приказал обмыть грудь раненого, бросив в ведро маленький шарик, который тут же растворился без осадка, не окрасив жидкость.

Пока Никифоров обтирал тело, коточеловек вытащил откуда-то нечто, напоминающее очки, только стекла были у них совершенно непрозрачные, черные, как будто их покрывала сажа. Он поднес очки к глазам, и они неведомо как повисли перед лицом, не касаясь морды кота, без дужек и без каких-либо других приспособлений.

— Быстрее, быстрее, — поторопил Жакуй. — Я ужасно тороплюсь. Нет времени на нормальную анестезию, поэтому блокирую латеральный затылочный комплекс, но возможны судорожные рефлексы. Понадобится ваша помощь, господа.

— Что нужно делать?

— Навалитесь на больного, надо его как следует зафиксировать. Чтобы не дергался.

Никифор и Юртин как могли сильно прижали к столу тело чеха.

— Так, не шевелиться! — приказал Жакуй, скальпель в его руках снова ожил, очередные метаморфозы превратили его в тонкое и трепещущее щупальце, которое Жакуй поднес к ране, и оно, плотоядно изогнувшись, тут же скользнуло внутрь пулевого канала.

Тело раненого напряглось.

— Держать! — прорычал Жакуй.

Ещё несколько секунд он задумчиво замер, видимо, манипулируя щупальцем где-то глубоко в теле оперируемого, а потом аккуратно, потянув рукой, извлек из раны извивающееся щупальце вместе с пулей, которую истончившаяся и разделившаяся на несколько лепестков змейка крепко обхватила и удерживала, будто миниатюрный осьминог.

Жакуй поднес свой необычный инструмент к лицу Юртина, лепестки разжались и окровавленная пуля выпала как раз в ладонь военврачу.

— Все? — только и смог промолвить тот, глядя на свершившееся чудо.

Вдруг Жакуй быстро повернулся к раненому и провел над его грудью раскрытой ладонью:

— Фибрилляция! — пробормотал он. — Все же слишком быстрое извлечение привело…

Он хлопнул ладонями, словно собирался аплодировать, но просто потер одну о другую:

— Руки с тела убрали, быстро! — затем скомандовал Жакуй.

Юртин и Никифоров отдернули руки, а Жакуй, наоборот, положил свои ладони на грудь раненого.

— Раз, два, три… Разряд! — воскликнул он, и тело чеха вдруг дернулось и даже чуть-чуть подпрыгнуло над столом. Прошло несколько секунд, в течение которых человек-кот словно прислушивался.

— Хорошо, хорошо, — наконец, улыбнулся он. — Запустился моторчик-то. Ладно, не будем волноваться. Быстро восстановится.

— Это магия… — пробормотал Юртин.

— Нет, это всего лишь сон, — ответил человек-кот Жакуй, неуловимо что-то сотворив перед лицом военврача, у которого тут же подкосились ноги. Рядом рухнул фельдшер.

* * *

Юртин вздрогнул и открыл глаза. Заснул он на своей неширокой койке, неудобно заснул, вот, даже шея затекла...

Он, кряхтя, поднялся и сел, поправляя сползающую шинель. «Наверное, фельдшер накрыл», — решил Юртин.

На столе стоял уже совершенно холодный чай и лежал кусок пирога. «Человек-кот, операция, пуля… господи, приснится же такое!» — потянувшись, подумал он. Надо было делать обход.

Юртин вышел в коридор и прошел в палату. У печи развалился фельдшер.

— Спишь, Никифоров! — несильно пнул он его в бедро.

— Никак нет, вашбродь! — вскочил тот, спросонья теребя глаза.

Странно, но все больные сейчас тоже спали. В вагоне стояла редкая тишина, если не считать обычных звуков движущегося поезда. Но нет. Кто-то зовет. По-чешски.

Юртин подошел к тяжелораненому чеху. Тот лежал абсолютно нагой и успел уже порядком замерзнуть. Глаза его были открыты.

— Пан доктор, — сказал чех. — Дайте напиться горячего и укройте меня одеялом, ради всех святых великомученников! Я уже скоро околею!

Юртин вытаращился на Иржи Новака и заморгал.

На месте бывшей раны розовел участок молодой и гладкой кожи.

Жакуй захлопнул за собой дверь и подпер ее так удачно подвернувшейся палкой. Оставалось надеяться, что она на некоторое время задержит назойливых преследователей. Он перешел на площадку следующего вагона.

Рывок — к счастью, дверь оказалась не заперта. Он быстро миновал тамбур и ввалился в коридор вагона. Странный запах ударил в нос, запах, отдаленно знакомый на генетическом уровне.

Вагон был жутковатый: по правой стороне была натянута веревка, на которой сушились какие-то бело-бурые ленты и тряпки, слева находился стол, намертво прикрученный к стене, и белые шкафчики с остекленными дверцами, за которыми Жакуй узнал многочисленные предметы медицинского назначения. Он оказался в вагоне — госпитале, о котором ничего не сказал Петр.

Из основного отделения, отодвинув в сторону тяжелый полог, прикрывавший вход, появился пожилой, с явным пузиком, седыми усами на одутловатом лице, мужчина.

— Внимание! Ня! Я не шучу и шутить не собираюсь. Руки все подняли и держим так, чтобы я их видел! — крикнул ему Жакуй.

Усатый попятился назад, а слева из-за занавески выскочил кто-то невысокий и худощавый, потрясая оружием в руке.

Жакую понадобилась секунда, чтобы отобрать оружие и захватить вооруженного типа так, что тот не мог и пикнуть.

Осталось только пройти через вагон, убедиться, что никто не пострадает от потери сознания, активировать газовую гранату и погрузить всех в сон.

В основной части вагона, что служила палатой, стоял такой тяжелый дух, что Жакуй невольно выругался на ай-лингво. Переводчик не смог идентифицировать идиомы и худощавый пленник, похоже, не понял из сказанного ничего.

Осталось несколько шагов, когда вдруг ожила медицинская кибер-тулпа, которую Жакуй обязан был носить в себе, как любой корабельный врач. Это был специализированный псевдо-разум, способный перехватить управление телом носителя-хоста, в том случае, если он, к примеру, потеряет сознание или даже в буквальном смысле — голову. Даже в этом случае жутковатый зомби, труп или своеобразный биоробот под управлением кибер-туплы будет какое-то время выполнять свои прямые обязанности — оказывать медицинскую помощь.

Но сейчас тулпа отреагировала на тело раненого человека, которого вот-вот должна была покинуть жизнь.

Мышцы Жакуя онемели из-за вмешательства псевдоразума. Ощущение было знакомо по тренингам: при попытке удалиться от нуждающегося в помощи тулпа вводила носителя на несколько секунд в ступор, сигнализируя об обнаружении пациента, если после выведения из обездвиженного состояния врач продолжал попытки удалиться, не произнеся форму отключения туплы, чип производил полное «обесточивание» управляющей способности носителя и полностью перехватывал управление.

Отключить самоуправство туплы можно было, произнеся про себя кодовую фразу, но как она звучит, котофурри, как назло, позабыл. Оставалось только сделать то, что требовала медицинская псевдоличность. Поэтому, подавив поднимающуюся волну раздражения — что же делать, сам виноват — Жакуй обреченно вздохнул и спросил своего пленника:

— Сергей Сергеич, вы этого раненого человека исцелить хотите?

— Что, простите? — не понял его худощавый.

— Вот этого мужика хочешь вылечить?! — уже прорычал Жакуй, понимая, что несчастный доктор был ни при чем. Котофурри раздражала глупая ситуация, в которой он оказался по собственному недосмотру; в любое мгновение может вызвать Родригес, а он все еще копается.

Тулпа, дорвавшись до ресурсов, тем временем активировала полное сканирование тела пациента и вывела перед взором Жакуя трехмерные сканы с предварительной диагностикой повреждений. Пуля, засевшая под лопаткой, у самого ее края, была отлично видна.

Псевдоразум предложил два способа оперативного вмешательства, из которых Жакуй одобрил тот, что был максимально сокращен по времени. Если бы дело было только в изъятии пули, операция заняла бы пару секунд, но требовалось также устранить пневмоторакс и его последствия, вернуть кровь из грудной полости в кровеносное русло, произведя очистку, а это ещё минуты полторы, и скомпенсировать общее состояние организма раненого…

— Сквозное ранение легкого и задето сердце, — сухо прокомментировал Жакуй видимую ему картину, очень упростив ее для коллеги. — Пуля застряла под лопаткой, у медиального края.

— Откуда… откуда вы это знаете? — выдохнул врач. Он поставил такой же диагноз, но в основном опираясь на свою интуицию и накопленный за годы войны опыт изучения огнестрельных ранений.

— Вижу, — коротко пояснил Жакуй. — Я могу помочь.

Кажется, он смог убедить врача и был ему благодарен за то, что тот не стал кочевряжиться.

Жакуй, решив не выпускать из поля зрения врача и его помощника — усатого фельдшера — убедил их в необходимости держать тело раненого, якобы для того, чтобы купировать его возможные судорожные движения.

Можно было бы, конечно, сразу усыпить весь вагон, тем более, он собирался так и сделать, но могла понадобиться физическая помощь, а врач и фельдшер, кажется, вели себя адекватно.

Операция была сделана туплой, которой котофурри доверил управление своим телом, за две минуты, он лишь только контролировал положение сформированного наноботами инструмента и наблюдал, как соединяются поврежденные ткани и очищается пораженная область.

Наконец тулпа решила, что пациент вне опасности.

Жакуй с облегчением активировал прямо перед лицом доктора газовую гранату, оттащил его обмякшее тело туда, откуда тот и появился — за занавеску.

То же самое сделал с грузным фельдшером, которого просто пристроил на полу, недалеко от печи.

Подойдя в последний раз к только что спасенному человеку, Жакуй убедился, что с ним все в порядке. И тут, как назло, вспомнил формулу отключения туплы: «Это существо не из нашей судовой роли». Он на всякий случай несколько раз торопливо произнёс её, мало ли, здесь найдутся ещё тяжелораненые, и придется оказывать помощь всем им.

Досадливо сплюнув, Жакуй прошел в следующий вагон.

* * *

Васильев молча наблюдал за тем, как развиваются события.

К паровозу стали подбегать солдаты, разглядывая неожиданную напасть и цокая языками. Началась пальба. Потом со стороны тайги раздался одинокий выстрел, на который тут же вновь ответили беспорядочной стрельбой. Странно, что не жахнули ещё из пулеметов, отметил Петр. Видно, их уже подавили.

Петр прислушался к своим чувствам. Сейчас он в роли предателя, кажется. Нет, увольте. Не был он душой с Верховным правителем, и вся эта затея — воевать с собственным народом — ему была противна и мерзка. Он преследовал золото с того самого времени, как произошло вскрытие казенных хранилищ, когда желтый металл стали растаскивать стервятники, что рвали труп Российской Империи. Если бы не золото для «Ежевики», то он бы давно перешел на сторону к большевикам, стал бы военспецом. Крови на его руках не было, и совесть была чиста.

«Уйду, прямо сейчас. Не в Иркутске, как планировал… — вдруг решил Петр. Ему смертельно обрыдли эти чешские рожи и самодовольные «спасители отечества» отечественного разлива. — Как только все закончится, спрыгну с поезда и уйду в тайгу. Эх, жаль с Ульгэром не договорился раньше… он бы не дал пропасть. Ладно, отмахаю назад по шпалам, вроде бы деревеньку какую-то проезжали. За ночь дойду».

Через некоторое время, как и обещал господин Родригес, пена вдруг стала сама по себе отваливаться большими хлопьями, как бы кипеть и испаряться, но без нагрева и какого-либо запаха. Вскоре колеса были полностью чисты.

— Трогайте, трогайте, господа, из этого чертового места! — подскочил к ним полковник Ягайло, потрясая маузером. — Дайте же свисток, машинист!

Паровоз свистнул, в вагоны полезли люди.

Петр забрался в будку тоже, взялся за ручку шуровки, готовый открывать ее по надобности.

— Вот что это было-то? — недоуменно спросил его Федор, позабыв держать образ холодного нейтралитета.

— Плевок пришельцев из космоса, — ответил ему Васильев.

Федор бросил на него взгляд, ничего не поняв и поэтому ничего не ответив.

— А кто такие пришельцы? — спросил Паша.

— Да болтаю я, — ухмыльнулся Петр. — Ну, готов кидать? Открываю!

* * *

Назначение этого вагона Жакую тоже понять было совсем нетрудно — безусловно, это — камбуз.

Сразу после входа начинался небольшой темный и холодный тамбур, заставленный каким-то барахлом и поленьями дров и заканчивающийся дверью, открыв которую, Жакуй оказался на самой кухне.

Солнце как раз зависло над горизонтом красноватым зимним шаром и излучало достаточно света, чтобы различать все, что находилось внутри — длинный стол вдоль левой стены вагона, немалых размеров чугунную печь, на которой сейчас громоздились сразу четыре котла, из-под крышек которых выходил пар. Рядом стояла немаленькая кадка с углем, чуть правее поленница и топор. По закопченным, темным стенам шли многочисленные полки, забитые кухонной утварью.

На кухне находились трое человек. Повар — его выдавала белая, относительно чистая поварская двубортная куртка и профессиональный колпак на голове, — орудовал ножом у разделочной доски. Двое других, напялившие поверх обычной, выцветшей солдатской формы замызганные фартуки, вероятно, были присланы на кухню в помощь. Они сидели на грубых табуретах и что-то резали в стоящие перед ними ведра.

Судя по тому, как отвисли их челюсти, троица не ожидала появления такого эксцентричного субъекта, как Жакуй, но котофурри не дал им опомниться — на пол полетела последняя усыпляющая бомбочка, она издала «пш-ш-ш», и все трое работников дружно повалились на пол, как марионетки, у которых одним движением отсекли удерживающие нити.

Предупреждая случайное ранение, одного из них Жакуй успел придержать и выхватить нож, которым тот резал корнеплоды.

— Родригес, Джакобо! Ты как там? — вызвал он стармеха. — Я уже в последнем вагоне перед грузовым.

— Небольшая задержка, буду на крыше через пару минуток… — ответил Родригес, и Жакую показалось, что тот действительно сильно занят, как бывает занят тяжелоатлет, удерживающий штангу на плечах перед рывком вверх.

Котофурри, пользуясь паузой, осмотрелся. Его внимание привлек подрагивающий нежными лепестками голубого бензинового пламени лотос, расцветший над настоящим, сверкающим латунью, примусом.

Такие штуки он видел в некоторых дальних мирах с низким технолевелом, но богатых углеводородами. Теперь он понял, что за последние несколько тысяч лет дизайн этого изделия совсем не изменился.

На примусе находилась небольшая чугунная сковорода, на которой аппетитно шкворчало колечко колбасы.

Жакуй невольно облизнулся и сглотнул. Внутри себя он ощутил начало схватки между двумя соперниками — совестью и аппетитом. Бой продлился недолго: на десятой секунде совесть была повержена нокаутом.

Котофурри схватил вилку и наколол колбаску, одновременно стараясь выключить огонь. Но примус вдруг выпустил длинную струю красного, коптящего пламени и чуть не поджег висящие под потолком пучки сухих трав.

Как раз в это время с той стороны, откуда пришел Жакуй, ввалились двое солдат и с ними, судя по форме, унтер-офицер.

— Вот он, роштак! Осторожно, я стреляю! — заорал унтер — толстяк с залысинами.

Он выхватил оружие из кобуры и принялся палить, нервно дергая рукой, будто помогая пуле вылетать из ствола. Дистанция до противника всего три — четыре шага, поэтому промах был почти невозможен.

Никогда еще Жакуй не двигался с такой скоростью. Основатель школы котофурских единоборств «Поющая весна» великий Брысь Ли остался бы им доволен: Жакуй сумел уклониться почти от всех шести выпущенных в него пуль. Лишь только одна из них оставила царапину на левой скуле. Выступила кровь, но, к счастью, рана оказалась совсем неглубока.

В помещении, перебивая запах кислого варева, исходивший из котлов на плите, резко запахло порохом. Жакуй поднял прижатые уши. С его тонким слухом звуки пальбы почти невыносимы.

— Я тут сижу, никого не трогаю, примус починяю, — швырнув на стол вилку с чудом не соскочившей с нее колбаской, недобро прищурился Жакуй, — а вы, как я вижу, никак не уйметесь?

— Ах ты, скотина! Животное! Маску кота напялил, думаешь, страшно? — взревел самый здоровый из вошедших, закатывая рукава, — Сейчас я тебя поглажу против шерсти. Крути его, ребята!

Жакуй отпрыгнул в угол, пару раз переступив с ноги на ногу, разминаясь, провел большим пальцем по полученной царапине и лизнул его языком, ощутив привкус своей крови. Неодобрительно покачав головой, вытянул руку и поманил здоровяка к себе.

У того уже налились глаза, он взревел и бросился на Жакуя, сжимая в руке выхваченный из-за спины окопный нож.

Жакуй нанес несколько быстрых, почти не фиксируемых глазом ударов. Стараясь не покалечить, а парализовать противника. И в этом случае медицинская подготовка ему в помощь — он знал, куда и с какой силой нужно наносить удары.

Здоровяк рухнул как подкошенный, что остановило второго нападавшего. Унтер же с чем-то копошился на заднем плане и это раздражало.

Котофурри заурчал — протяжно, громко и страшно, как во время традиционных весенних поединков. На тех, кто никогда не слышал боевой клич обитателей Бастет, этот звук производил неизгладимое впечатление.

Боевой запал нападавших сразу куда-то испарился.

Ноги унтера подкосились, он забился в угол и, тонко поскуливая от страха, ковырялся со своим оружием, лихорадочно пытаясь вставить в него блестящие желтые патроны и роняя их из трясущихся пальцев на пол.

Жакуй в два прыжка преодолел расстояние до толстяка и вырвал из его рук железку — деревянная ручка, вороненая сталь и посередине толстенький бочонок с характерными впадинами. Ну конечно, примитивный револьвер, как он сразу не распознал?

— Засунуть бы тебе эту штуку знаешь куда? — потрясая отобранным оружием, навис он над толстяком, который в испуге закрылся от него руками.

— Драга кошка, не убивайте нас! — заголосил второй солдат. — У меня дома жинка, родила двойню, аккуратно как я на войну попал! Как она детишек поднимет одна?

— Да успокойтесь вы, идиоты, ня, — пробормотал Жакуй. — Нужны вы мне больно… Чего вы вообще за мной бегаете? Ня?!

— Нам сотник приказал! Неможно ослушаться!

— Что в штабном вагоне не всех накрыло? Черт. Значит, так… Валите отсюда по-доброму, пока я не передумал! Быстро, ня!

Солдат схватил унтера за лацканы и поднял рывком, просительно бормоча, чтобы тот пошевеливался, пока «пан кошка» добрый. Однако при этом кидая красноречивые взгляды на лежащие как кули тела повара и помощников.

— Чего ты туда лупишься все время, — спросил Жакуй, который уже немного стал остывать от горячки схватки.

— Это… Брат там мой, двоюродный… Зачем вы его? За что?

— Что? А, этот?… Спят они. Живые, ничего с ними не случилось. Не переживай, через двадцать минут очнутся.

— Правда? — обрадовался солдат.

— Газ усыпляющий. Безвредный. Все, хватит болтать, убирайтесь же быстрее!

Жакуй запер за ушедшими дверь на надежного вида засов, досадуя, что не сделал это раньше, когда его вызвал Родригес:

— Киса, ну ты куда пропал? Я уже на месте. Давай, отцепляй вагоны и лезь на крышу.

Жакуй схватил недоеденную колбасу, которая даже не успела толком остыть, запихал ее в рот и бросился через вагон, к дальней двери, которая находилась после небольшого, на четыре стола, обеденного зала.

Родригес разложил на крыше все двенадцать блинов такелажных зацепов:

— Котя, четыре штуки по самым краям я сам поставлю, тебе только под вагонами, по центру, — сказал он. — Я тебе подавать буду, на веревке спускать.

Жакуй с сомнением покачал головой, посмотрел на Родригеса и вздохнул:

— Я тебе что, кьерик какой-то?

Родригес картинно пожал плечами. Мимо над составом пронесся Иван и помахал рукой. Жакуй проводил его завистливым взглядом.

— Ладно, я полез…

Он перегнулся через край, включил болтающуюся на поясе самоделку Родригеса и пополз на брюхе вниз, царапая когтями обшивку вагонов. Главное, что «изменитель вектора», как назвал свой прибор Родригес, работал. Если он отключится, то сомнительно, что получится удержаться только за счет своих когтей… Из-за работы прибора Жакую казалось, что он ползет по боковине вагона, наклоненной на сорок пять градусов к поверхности земли, а земля проносилась перед ним, вставшая вертикальной стеной.

Наконец он оказался у нижнего края. Свесив голову, увидел слившиеся в единую полосу шпалы, звенящие от нагрузки рельсы и тут же получил в лицо пригоршню поднятого вагонами снега.

— Держи! — сверху закричал Родригес, и рядом на канате повисла тридцатикилограммовая таблетка такелажного зацепа. Видом она напоминала блин от штанги, только без отверстия посередине. Жакуй всунул её под вагон, отдав команду зацепиться. Блин резко потерял в весе и намертво прилип к металлу вагона.

— Первый есть! — крикнул Жакуй, а потом принялся развязывать канат, на котором спустил ему захват Родригес. Одной рукой было неудобно, и Жакуй, в конце концов, бросил это занятие.

— К черту веревки, — прорычал он, поднявшись на крышу и тяжело дыша. — Так будешь сбрасывать. Я поймаю.

Дальнейшая установка зацепов слилась для Жакуя в одну сплошную полосу: спуститься вниз, поймать летящий диск, закрепить под вагоном.

Жакуй даже не поверил, когда, в очередной раз поднявшись на крышу, уже не чувствуя от усталости ног, ощутил на плече руку Родригеса:

— Молодец, кыся! Все, отдыхай. Остальные я сам.

— Успеваем? — полуприкрыв глаза, спросил Жакуй.

— В самую тютельку!

Родригес схватил сразу два диска и исчез между вагонами. Вскоре он появился, подобрал последние два зацепа и поскакал в другую сторону.

— Готово! — через минуту донесся его крик. — Можно грузить!

Из-за сопки показался корпус «Ежевики». Она быстро догнала поезд и зависла в метрах тридцати над ним.

Родригес отцепил пассажирские вагоны со стороны хвоста поезда. Жакуй то же самое сделал спереди. Как только между грузовыми и пассажирскими вагонами возник зазор, Ежевика подхватила груз, и два коричневых вагона, так и оставшихся соединенными, взлетели в воздух. Колеса продолжали по инерции вращаться.

Стармех забрался на крышу и сел на край вагона, свесив ноги. Рядом пристроился Жакуй.

— Обалдеть, получилось! — сказал он.

— Ага… — ответил ему Родригес. — Я даже не сомневался.

* * *

«Петр! Это Иван, ты меня слышишь?» — почувствовал Васильев ментальный вызов.

«Да, слышу, Иван», — ответил он.

«Все, вагоны мы взяли, теперь надо состав соединить. Как раз пока поезд идет немного под горку, как Ежевика рассчитала. Но тебе надо притормозить паровоз. Как только вагоны догонят вашу часть состава, я вставлю штырь, и на этом все».

«Я тебя понял».

Петр достал маузер, взвел курок и сказал Федору и опешившему Пашке:

— А ну, братцы, притормозите состав. И не дурите.

Машинист пожевал губами, но не сдвинулся с места.

— Я тебя Христом-богом прошу, Федор. У меня вариантов нет. Сам буду разбираться, как тормозить. Я видел, как ты делаешь, машинист.

— Зачем? — только спросил Федор.

— Не хочу в Америку, вот зачем. Сойду тут. Не поминайте лихом.

Лицо машиниста разгладилось. Видимо, он принял решение.

— Убери пукалку, ваше благородие. Останавливаю.

Машинист стал крутить вентиль, и паровоз существенно сбавил ход.

«Отлично, догоняет! — сообщил Иван. — Сейчас сомкну состав».

Раздался приближающийся лязг сталкивающихся буферов. Федор, услышав этот звук, удивленно изогнул брови. Этого не должно было быть.

— Все, спасибо, господа. Хорошая была компания, жаль, что так расстаемся, — сказал Васильев и прыгнул вниз, сразу зарывшись в снег.

— Дядь Федь, что делаем? — подлетел к нему Пашка.

— Что делаем? Пары разводим, вот что. Давай, шуруй.

— А этот… — он кивнул на дверь, за которой мелькали проносящиеся в сумерках ели.

— Не тваво ума дело. Шуруй себе лопатой.

Федор высунулся и посмотрел на поезд, как раз изогнувшийся дугой. «Золотых» вагонов не было.

Как сумели неизвестные из движущегося, охраняемого состава изьять два сорокатонных вагона, ему осталось так и не ясно. Но он понял одно. Лучше про все, что видел лишнего — молчать.

* * *

Вагоны продолжали подниматься все выше и выше, одновременно смещаясь к северу.

Родригес сидел на полукруглой крыше второго вагона, болтая ногами. Его просторная одежда трепетала на ветру. В прорехи был виден ажурные части экзоскелета. Механик глядел на уже почти не различимую в сумерках маленькую змейку поезда, пыхтящий дымом паровоз, что уже вот-вот должен скрыться за склоном сопки и втянуть за собой состав.

Сзади подошел Жакуй и похлопал стармеха по плечу, усаживаясь рядом:

— Ты как, Казимирыч?

— Порядок… Знаешь, Жакуй, а мы ведь сейчас прямо как пираты, — ухмыльнулся он.

— Ага. Только, насколько я понял, золото этим парням не принадлежало, так что совесть меня мучить не будет.

— Да меня тоже. Вот только Ежевике не будем про пиратов говорить. Мало ли… вдруг ее будет мучить. — А потом добавил: — Подрастет, поймет...

— Эй, подвиньтесь! — раздалось сверху, и к ним спланировал Иван, ловко примостился рядом.

— Все, вагоны я сцепил. Петр проследит, чтобы паровоз не останавливался до станции. К утру большинство забудет, что с ними приключилось, лишь только несколько человек не надышались газа, но кто им поверит? — затараторил Кукуев, лишь только уселся.

— О, Жакуй, скажи, что это за штука? Когда поезд уехал, смотрю — лежит в снегу. Кто-то забыл, видно, после моей проповеди. Думал — верну, подброшу куда-нибудь, да как-то закрутился… Ого, сколько кнопок... Может это компьютер?

Жакуй принял в руки нечто, что ему сунул Иван, и рассмеялся:

— Иван, это же гармошка! Музыкальный инструмент!

— Да ладно?! Вот дела!

Жакуй растянул меха и пробежался по кнопкам, извлекая звуки мелодии.

— А последняя, эх, западает… — пожаловался он.

— Починим, Жакуй, — сказал Родригес. — Считай, это будет твой боевой трофей. Гармошка, невероятно… — стармех покрутил головой и сделал брови домиком. Он видел настоящие пиратские трофеи, не то, что семьдесят тонн бросового металла и обшарпанная гармошка.

— Аккордеон пикколо, если быть точным, — улыбнулся Жакуй.

— Обалдеть! Пикколо! — Иван не понял, что это за слово, но звучало классно. — А сыграть можешь? — спросил он.

— Конечно. Я и спеть могу!

И Жакуй заиграл на аккордеоне, на ходу придумывая слова незамысловатой песни, припев которой быстро был подхвачен друзьями.

По небу летел супертраккер, окруженный светящимися голубыми точками рулевых двигателей, ниже него парили два железнодорожных грузовых вагона, которые удерживали невидимые силы под брюхом корабля. На последнем вагоне, на самом краю, сидели три фигурки, и пели:

Медленно минуты уплывают вдаль,

Вот уже остались позади…

Хроноса смогли перевернуть спираль, -

Прошлое маячит впереди.

В гипере, в гипере, путь меж звёзд стелется,

В прошлое и будущее по оси времён.

Выручим Лайку мы — в это нам верится.

В небеса уносится золотой вагон.

Вокруг царила мгла. Ветер то толкал в спину, словно стараясь сбить с ног, то, повинуясь непредсказуемым капризам аэродинамики, кардинально менял направление, и тогда снег острыми иглами впивался в лицо.

Петр Васильев шел, переставляя ноги с ритмичностью механизма и еле шевеля губами, отсчитывал шаги, отмеряя пройденный путь. Это было единственное дело, которое занимало его ум, отвлекало от мысли остановиться, присесть в сугроб и погрузиться в ледяное оцепенение.

План был прост: он намеревался идти вдоль стальных полос рельс, высматривая огонек избушки или дым из трубы, надеясь отогреться, отдохнуть и решить, куда двигаться дальше. Вначале это казалось хорошей идеей.

Луна составляла недурную компанию, заливая светом все вокруг, словно дуговая лампа. Но спустя два часа марша ее закрыли тучи, пошел снег и поднялся ветер. Поземка, перешедшая в настоящую метель, окончательно убила надежду что-либо рассмотреть: не видно было ни зги.

Тепло из-под одежды выдуло сразу, заставив Петра жалеть об отсутствии хорошего зимнего тулупа.

Первое время он шел бодро, прикидывая, далеко ли ещё до жилья, и ожидая вот-вот услышать лай собак.

Через некоторое время Петр понял, что просчитался; закрались сомнения: может, он проскочил деревню, и тогда надобно возвращаться назад, идти против ветра и надеяться на чудо? А может, до деревни осталось всего несколько десятков шагов, а он сейчас решит повернуть обратно… Нет ничего хуже сомнений и неуверенности, они в таком деле худший враг. Неуверенность высасывает силы, заставляет метаться, а там и до паники один шаг. Петра волной захлестнула досада на свою глупость и безрассудство.

В любом случае, останавливаться было нельзя — усталое и озябшее тело вмиг сморит сон, веки станут тяжелее гирь, окончательно сомкнутся ласковые объятия мороза, и покажется, что в них тепло и уютно, а ты, поверив морозу-обманщику, будешь уговаривать сам себя: «подремлю еще пять минуток и пойду…».

Васильев шел уже шестой час и даже перестал корить себя за глупость. Он неотрывно глядел под ноги, но скорее угадывая, чем замечая стальную линию во мгле и поземке.

Заторможенный ум почти не отреагировал, когда сильные руки схватили его за плечи, легко подняли, и через мгновение он был внесен в тепло. Вспыхнул свет, и Петр, с трудом разлепив смерзшиеся ресницы и слепо моргая с тьмы, увидел огромного Родригеса и радостное и одновременно взволнованное лицо Ивана.

— Петр, предупреждать же надо! — сказал тот, помогая Родригесу скинуть с Васильева белую от изморози, задубевшую шинель.

— О чем… п-предупреждать? — с трудом шевеля онемевшими губами, спросил Васильев.

— О том, что гулять пойдешь… — пожал плечами Иван. — Так и до смерти замерзнуть недолго.

Васильев попытался улыбнуться в ответ непослушными губами, это не удалось, но ему стало очень хорошо и спокойно.

* * *

Меньше десяти минут полета, и катер оказался в причальном доке «Ежевики», а Васильев почти сразу попал в руки Жакуя.

Через четверть часа он был раздет, уложен в прозрачный аквариум и залит желеобразной жидкостью. Там Васильев парил в полудреме около часа, дыша через специальную маску с трубкой, затем был отправлен в специальную банно-душевую машину, из которой вернулся бодр, чист, в отличном самочувствии и настроении, по-летнему пахнущий земляникой.

Петр даже несколько раз поднес и понюхал тыльную сторону ладони и запястье. Точно — запах свежей земляники.

— Что, приторно? Упс… — заметил на это Жакуй. — Это после Ваньки настройка осталась, только он у нас любитель парфюма. Прямо как девочка…

— Да ничего, отличный запах, — рассмеялся Петр.

Уж всяко получше, чем тот дух, что постоянно преследовал и стал восприниматься почти своим собственным с тех пор, как он оказался на фронте в четырнадцатом…

— Кстати, о землянике… — конфиденциально промурчал Жакуй. — Пойдем в кают-компанию, как раз к ужину успеем. Там посидим, поболтаем. Расскажешь, как ты оказался один. Земляничное варенье будет, ежевичное уже сожрали, извини. Я блинчики сварганил, а то в последнее время стал забывать, что я — кок, — пожаловался он ещё не до конца пришедшему в себя Петру. — Из медбокса почти не вылезаю!

Атмосфера кают-компании космического корабля почти не отличалась от виденной Васильевым на крейсере «Аврора», где ему один раз удалось побывать на званом ужине в честь создания Балтийского морского отдела аэроразведки. Небольшой и уютный зал, везде полированное дерево и сверкающая бронза. А может, и золото, с потомков станется. На «Ежевике», судя по всему, ценили классический модерн.

— Уютно у вас тут, — заметил он Жакую. — Не думал, что по прошествии тысячелетий будут в моде все те же дерево и бронза.

— Адаптивный дизайн, — непонятно пояснил Жакуй. — Каждый видит то, что больше ему нравится и привычно.

Сейчас в зале собралась вся немногочисленная команда корабля, включая и саму хозяйку.

Изящная девочка в стилизованной матроске заняла место справа от Кукуева, который сел во главе стола, на место капитана. «Ага, Иван же шкипер», — вспомнил Васильев.

Петр уже знал, что девчонка — это всего лишь искусно сделанное неведомым в его время способом объемное изображение, которое формирует корабельная машина по повелению самой хозяйки корабля. Аватар, как назвал его Родригес. Ещё он сказал: «эмоционально-коммуникативное отражение сущности Ежевики».

Как это все получается, Петр ничего не понял. Но из сбивчивых попыток Родригеса растолковать каждый термин он усвоил, что разумом обладают разные формы жизни. Белковая, например, как сам Петр и остальные земляне, является самой распространенной в Галактике, но не единственной. Есть иные, основанные на других принципах, в том числе нематериальные, бестелесные организмы, состоящие из неизвестных еще энергетических сгустков и полей.

Для Петра Родригес принес запотевший графин «Глобусовки», как назвал он прозрачный как хрусталь напиток. Сам Родригес пить не стал, мотивируя отказ неким давнишним зароком. Поддержали компанию Иван и Жакуй. По вкусу «Глобусовка» оказалась точно как самогон, который присылал из-под Киева в тринадцатом году штабс-капитан Нестеров, хороший друг Васильева.

— А как же вы меня нашли, в такой буран? — спросил Петр, когда они опрокинули по рюмке, воздали хвалу напитку и позднему ужину — или раннему завтраку — и перешли к десерту и чаю.

— За это ты должен благодарить Ивана. Он — телеэмпат, — ухмыльнулся Родригес. — Это он нас на поиски сгоношил.

— Да никакой я не телеэмпат! — буркнул Иван. — Так, чуть-чуть совсем…

— Да что ты стесняешься? — спросил Жакуй. — Я вот тоже телеэмпат, только контакт могу наладить с особями моей расы, у нас все такие. А вот хьюманов не чуем, совсем.

— А что такое «телеэмпат»? — спросил Петр. — Просветите, господа.

— Я могу ощутить эмоции человека, с которым близко знаком, — нехотя пояснил Иван. — Слабовато, конечно, не то, что женщины…

— Это телепатия, как мы переговаривались в поезде? — уточнил Васильев.

— Нет, телепатия — это техника. Без оборудования на «Ежевике» невозможна. Мыслесвязь создана для простых внутрикорабельных переговоров, как вспомогательная. Если принимающий или передающий возбужден, испуган, то она почти не работает. Телеэмпатия — это уже другое, чувствительность естественного происхождения.

Выуживая информацию, словно клещами её из Ивана вытаскивая, Васильев узнал, что незадолго до изобретения гиперпривода на Земле произойдет очередная научно-техническая революция, что в который раз полностью изменит жизненный уклад человечества.

Люди вдруг обратились к духовному совершенствованию и открыли в себе заложенные природой, но дремавшие ранее дары. Самым распространенным даром оказалась телеэмпатия.

Телеэмпатия долгое время считалась атрибутом только женщин. И когда у Ивана в раннем детстве обнаружили зачатки телеэмпата, он был вынужден заниматься развитием и умением контролировать свой дар, будучи единственным мальчиком в окружении кучи девчонок. Естественно, он стал объектом насмешек братьев по интернату, что не добавляло ему на занятиях рвения.

Спустя десятилетие случилась массовая волна рождений мальчиков-телеэмпатов, и это перестало быть сенсацией, но Иван, помня детские кулачные попытки доказать свою мужественность, все равно стеснялся данных способностей, и, по правде сказать, по сравнению даже с самой не выдающейся девушкой-телеэмпаткой он был слабоват.

— Ну вот, я почувствовал, что тебе очень худо, что ты, ну оч-чень ругаешься, это сильный поток, когда свой гнев направлен на себя самого, — закончил рассказ Иван. — Убедил Родригеса слетать до места, откуда шли эманации. А там уже тебя по приборам нашли…

Затем, еще чуть усугубив дружеское расположение самогоном, обсудили вопросы развития техники и человечества, в которых, к большому сожалению Петра, не очень хорошо разбирались его друзья из космоса, затем плавно перешли к уроку естествознания. Лекцию провели Родригес и Иван, подбирая при объяснении слова попроще.

Васильев был поражен открывшимся знаниям. Привычная ему Вселенная оказалась всего лишь одним из бесконечных вариантов миров, каждый из которых, ко всему, имел еще и зеркального двойника. Оказывается, мир, в котором он живет — это всего лишь «три с плюсом» измерения в многомерной вселенной.

— А время? Это же тоже измерение… — спросил Петр, переваривая услышанное.

— Правильно, измерение. Но уже другого уровня. Ты не можешь видеть каждый отдельный квант времени, как видишь, к примеру, некую единицу длины. Ты его понимаешь разумом, анализируешь последствия его влияния… Кстати, один из тестов на проверку разумности при встрече с неизвестной формой жизни — проверка на восприятие времени, — пояснил Иван.

— Не понимаю… — покачал головой Петр.

— Представь двумерный мир, в котором есть только ширина и длина. Так вот, то, что мы считаем третьим измерением — высотой, жители этого двумерного мира будут воспринимать примерно так же, как мы понимаем время. Понятно? Время… Эта штука заполняет вселенную, можно сказать, что на текущем для нас уровне измерений вселенная из него, в основном, и состоит.

— Но позвольте, — перебил он просвещающего его Ивана, — А как же межзвездная пустота? Наша наука учит, что в межзвездном пространстве — вакуум, ничто.

— Да ну? — вместо Ивана ехидно рассмеялся Родригес. Даже ваша наука могла бы догадаться, что никакого вакуума не существует. Вот пример. Звук как распространяется?

— По воздуху. Звук — это волны, вызванные колебаниями частиц воздушной среды… У них даже есть скорость определенная… — Васильев задумался, вспоминая. — Сто восемьдесят шесть морских саженей в секунду, по-моему.

— Вот-вот. Распространяются в среде, как ты сказал. А радиоволны как распространяются? Тоже в какой-то среде. Если бы не эта среда, то радиосвязь была бы невозможна. А есть еще гравитационные волны… Вот теперь угадай, какая среда там, где нет никакого вещества?

— Это?.. — вытаращил на него глаза Васильев. — Время, что ли?

— Ага. Только нет. Темная материя же! Она и мешает двигаться кораблю свыше скорости света. Чем ближе световой барьер, тем больше энергии требуется, а со временем начинают такие фокусы происходить, что…

Эти объяснения сначала показались Васильеву несколько туманными, но волшебное действие «Глобусовки» оказывало свое влияние, открывало, нет, распахивало горизонты, и ему стало казаться, что он начинает понимать всё. Замечено еще кем-то из великих мыслителей, что любые, даже самые сложные философские концепции быстро заходят в разум в такие моменты. Но, к сожалению, столь же мгновенно покидают его утром следующего дня, когда на хрупкий человеческий организм обрушивается вся тяжесть мстительного мироздания и наступает расплата за попытки откинуть завесу с его тайн.

— А как же вы тогда так быстро летаете между звезд? — спросил он, подняв с Жакуем очередной тост за умную и гостеприимную хозяйку.

— Мы не летаем, Петр Николаевич, — роль лектора решила сыграть уже сама Ежевика. — Мы выходим в другое измерение или меняем размерность самого корабля, если вам так проще, а потом скользим по-над. Время становится расстоянием, расстояние становится точкой, остальное уходит в отрицал.

— Выходите в пятое измерение? — спросил пораженный Васильев.

— К сожалению, нет. В пятом измерении вселенную можно представить как монолит из вещества, в котором невозможно никакое движение, — покачала головой Ежевика. — Мы выходим в шестое измерение, гиперпространство, как говорят. Его можно представить как бесконечную совокупность бесконечного количества бесконечного размера плоскостей. Вот между ними мы и скользим.

— Даже представить трудно…

— И не пытайся, — ухмыльнулся Иван. — Человеческий разум не в состоянии оперировать этими понятиями без изменения сознания. Вот поэтому корабли водят искины, способные ориентироваться в гипере и не сойти с ума. А у нас водит — Ежевика. Она крутой рулевой, лучше любого искина!

— Простите, госпожа Ежевика, за мое любопытство, так вы не относитесь к искусственному интеллекту? — задал мучивший его вопрос Петр. — Надеюсь, я не нарушил этикет, вопрошая об этом?

— Не волнуйтесь, не нарушили. Я не искин… Пока я сама не знаю, кто я и откуда, Петр Николаевич…

Все же она, кажется, немного смутилась, так как создала огромного размера чайную чашку и, сделав вид, что пьет, скрыла за ней лицо. Как заметил Петр, это был излюбленный прием Ежевики, используемый как способ выиграть немного времени в приступе застенчивости или когда её что-то сбивало с толку.

— Так, давайте обсудим, наконец, животрепещущую проблему! — хлопнул в ладоши Родригес, переключив внимание на себя и разряжая обстановку. — Я говорю про оружие! Мы беззащитны перед проклятым черным диском как межпланетная лодка монашек перед эсминцем гнорргов!

— Да, я согласна с Родригесом — поддержала Ежевика. — В этом суровом варварском мире у девушки должна быть пушка.

— Да, дорогая хозяюшка… Даже примитивная, но мощная пушка этого века нам подошла бы. После небольшой доработки, конечно… Но нам нужна сталь, чтобы её сделать. А из местных материалов — сосен, елок и шишек, я могу только требушет построить и установить его на верхней палубе. Или баллисту. Будем метать каменья.

— Не смешно, Родригес, — нахмурился Иван. — Надо действительно что-то придумать… А металла вагонов не хватит тебе на постройку орудия?

— Маловато, толкового ничего не выйдет… — покачал головой Родригес. Больше надо.

— Знаете, что, господа, — вдруг торжествующе блестя глазами, подал голос Васильев, — а я знаю, как вам помочь! Вы можете стать обладателями самой совершенной на сегодняшний день пушки. Нет, даже трех пушек сразу!

— Говори, — отодвинув в сторону чашки и тарелки, подались ближе к Петру Иван и Родригес. Жакуй же хмыкнул и подмигнул изогнувшей бровь Ежевике.

— Вечер перестает быть томным… — заметил он.

— Вы, скорее всего не слышали про гибель дредноута «Императрица Мария»? — обведя взглядом всех присутствующих, спросил Петр. — Это был флагман адмирала Колчака, под началом которого мне довелось служить.

— Расскажите, Петр Николаевич, — попросила Ежевика.

— Корабль был заложен к постройке в тысяча девятьсот одиннадцатом году, как ответ Российской империи на приобретение турками линкоров, строящихся в Англии и предназначавшихся для Бразилии. Бразилия по какой-то причине отказалась от покупки, и в Османской империи стали собирать средства для выкупа этих дредноутов. Это бы сразу изменило расстановку сил в Черном море, и допустить такое было нельзя. «Императрица Мария» был достроен в пятнадцатом году. Название корабль получил по имени вдовствующей императрицы Марии Фёдоровны, матери отрекшегося в семнадцатом, если вы в курсе, императора Николая Второго. Это был самый современный корабль в России, гордость Черноморского флота. Но в тысяча девятьсот шестнадцатом, в октябре, на рейде в Северной бухте Севастополя, он взорвался.

— Почему? — полюбопытствовал Жакуй. — Диверсия?

— Причины взрыва так и не были установлены, — пожал плечами Васильев. — После взрыва и пожара корабль перевернулся и затонул. Год назад его сумели поднять и отбуксировать в док.

— Мы не можем изымать пушки в доке… — с сожалением вздохнул Родригес. — Это не вагоны в тайге тырить, свидетелей слишком много. А если и удастся, то потом все равно разговоры пойдут — куда пушка делась за одну ночь?

— В том-то и дело, что когда дредноут перевернулся, орудийные башни сорвало, и они упали на дно, отдельно от корабля. Так что сейчас на глубине десяти морских саженей лежат все башни. Сколько-то из них, возможно, повреждено взрывом, но предполагаю, что все четыре пострадать не могли.

— Вот это дело! — обрадовался Родригес. — Со дна моря мы поднять сможем, а пропажу башни потом как-нибудь историки объяснят, они это умеют… И глубина всего ничего, как я понял...

— Петр Николаевич, — прервала брызжущего энтузиазмом Родригеса Ежевика. — Вы так много для нас сделали, рисковали жизнью, гонялись за этим золотом… А мы даже не обсудили вашу награду.

— Полноте вам, госпожа Ежевика, — смущенно отмахнулся Васильев. — Я лишь возвращаю вам свой долг. Не встреться мне Иван в тот счастливый день, я бы разбился насмерть на дирижабле. И даже если мне тогда было бы не суждено отправиться в полет, то чахотка прикончила бы меня через два-три месяца все едино.

— И все же, — Ежевика улыбнулась, — вы вправе потребовать от нас какого-то вознаграждения.

— Стать членом экипажа, я так понимаю, исключено? — с замиранием сердца спросил Васильев.

— Простите, но мы не смогли бы вас легализовать в нашем времени, не выдав тайны путешествия в прошлое «Ежевики», — с сожалением в голосе покачала головой хозяйка. — К тому же, вдруг вы важны для истории планеты? Это может изменить будущее Земли.

Васильев помолчал немного, принимая отказ.

— Но в таком случае… Не покажется ли вам моя просьба слишком чрезмерной…

— Что же это? — подбодрила Ежевика.

— Покажите мне Землю из космоса! Прошу вас, друзья! — выпалил Васильев и неожиданно для себя зарделся, словно гимназистка. Он не заметил, как затаил дыхание. Повисла пауза.

— Да не вопрос, — прервал молчание Родригес, в голосе его сквозили нотки удивления. — Делов-то… Если хозяйка отпустит, я тебя и на Луну свожу. Только там смотреть не на что, одни камни и пыль.

Васильев выдохнул.

— Вы можете слетать к Луне, а потом, по дороге назад, подготовьте к подъему башню линкора, — задумчиво проговорил Иван. — Роботов с собой возьмите, они помогут под водой. Мы будем вас ждать, а когда все будет готово, то «Ежевика» поднимет орудия и перенесет сюда, раз тут у нас получился такой космодром...

— Хороший план, шкипер, — одобрила Ежевика. — Джакобо Казимирович, сколько времени займет починка основных систем корабля для нормального полета?

— Неделя, хозяйка. Максимум.

Петр проснулся, прогоняя остатки мутных и путаных ночных видений, потянулся и замер, пронзенный мыслью, что сейчас откроет глаза, и выяснится: никакого космического корабля нет, а все, что ему привиделось, лишь плод его одураченного спиртом воображения. То, что накануне он употребил, не вызывало никаких сомнений. Во рту была засуха, как в финской бане, дополняемая таким вкусовым своеобразием, которое перепутать с чем-то иным невозможно и которое так знакомо восставшим ото сна после пирушки с участием Бахуса.

Васильев все же нашел в себе силы открыть глаза и с облегчением выдохнул: над головой были не закопченные доски избы, а серебрился мягким светом потолок каюты, куда его определил вчера Иван. Рядом на спинке замысловатого кресла висела вычищенная и выглаженная форма, а на сидении лежал аккуратно свернутый костюм, примерно такой, какой носит Иван или Родригес.

Васильев подскочил, схватил комбинезон и споро облачился. Остатки дремотного тумана окончательно исчезли из головы. Зайдя в туалетную комнату, он совершил положенный моцион, улыбнувшись, припомнил, как Иван, слегка заплетаясь языком, рассказывал и показывал ему, как пользоваться гигиеническими приборами. Техника потомков оказалась удивительной и весьма практичной. Воспользовавшись ею по назначению, Петр понял, что ему будет не хватать таких удобств. Умывшись и забросив в рот шарик зубочистки, которыми щедро поделился с ним Жакуй, Васильев явился в кают-компанию «Ежевики».

— Доброе утро, Петро, — приветствовал его Джакобо, взмахнув вилкой, на которую был наколот немалого размера стейк. Груда таких же возвышалась перед ним на блюде. Будто бы прочитав в глазах Петра невысказанный вопрос, Родригес пояснил: — У меня тело модифицированное, нужно много животного белка, порошок ненавижу, особенно с банановым вкусом, а в таком виде, — кивнул он на груду мяса, — пока не надоело, спасибо Жакую и его соусам.

Как раз в это время в зале появились Иван и Жакуй, за ними робот катил тележку с подносами, на которых стояли тарелки и бокалы. Петр присмотрелся: отставить «катил». Колес у тележки не было, она парила над палубой на высоте полуметра.

— Привет, привет! — улыбнулись они Васильеву.

— Тебе на завтрак то же самое, что Ивану, — добавил Жакуй. — Он сказал, что у вас одинаковые вкусы.

— Каша. Пшеничная, — пояснил Иван, — и кисель клюквенный. У нас теперь этой клюквы — тонна в трюме. Роботы насобирали.

— Три тонны, — поправил Жакуй. — И черники столько же.

— Сообщаю. Есть задание от Ежевики, — Родригес расправился с последним стейком, поблагодарил Жакуя и принялся за нечто, напоминающее томатный сок. — На Луне нам надо найти подходящее место для стоянки корабля и посмотреть реголит на наличие изотопа.

— Какого изотопа? — спросил Петр. — Что это такое?

— Гелия три, — Иван расправился с последней ложкой каши и потянулся с чашкой к пра-пра-правнуку самовара, что появился на столе стараниями того же робота. — Что, так плохо с топливом? — спросил он Родригеса.

— Когда мы получили пробоину, в баках стабилизация нарушилась, и часть топлива мы утеряли. — Родригес закончил завтрак и промокнул салфеткой рот. — Ты же знаешь, что по расчету его в обрез было, теперь не хватает. Плюс прыжок в прошлое незапланированный… Так что придется в поте лица своего собирать гелий-три и, как космоплаватели древности, чапать на нем, родимом.

Иван вытаращился на старшего механика.

— Маневрировать, конечно… — пояснил тот. — Когда до Вэ-сорок-шесть-сорок-один через гипер прыгнем.

— Плохой я шкипер, если только сейчас про это узнал, — нахмурился Иван.

— Да не обижайся ты, Ваня, — подбодрил его стармех. — Это я только что подсчитал остатки по топливу — датчики сегодня заработали — и Ежевике доложил. А она уже мне сказала насчет гелия…

Иван повернулся к Петру и принялся рассказывать:

— На безвоздушных космических объектах, таких как Луна, может присутствовать в слое покрывающей пыли, реголита, гелий-три. Это такой изотоп гелия, он весьма хорош как топливо, радиация от него минимальная и энергоемкость приличная. Наша «Ежевика» может и на нем летать, это же военная техника, всеядная. Вот только в гипер на нем не выйти.

— Ну, готов, Петр, к путешествию на Луну? — спросил Родригес. — Тогда бери скафандр и пошли на катер. Кто еще с нами?

— Я пас, — сказал Иван. — Тут отдохну, подумаю в спокойной обстановке. Тебе надо что, Родригес, подсобить?

— Присмотри за репликацией деталей, как я тебе уже показывал, — Родригес задумчиво поднял очи, — золото не забывай добавлять в бункера… Пожалуй, всё.

— Я с вами! — сказал Жакуй. — Мы же потом на море? Хочу рыбки, ня!

— А скафандр? Где я его возьму? — вставил свой вопрос Васильев.

— Пойдем, я тебе выдам, — Иван поднялся и потянул его за рукав. — Как раз новый есть, еще никем не надеванный.

И Петр отправился получать скафандр.

* * *

Катер мягко коснулся грунта и замер. Родригес провел рукой над приборной доской, машина отреагировала на это изменением звука работы двигателя, его еле слышный гул изменил октаву, а потом и вовсе стих.

Петр глядел во все глаза на открывающийся в огромные панорамные иллюминаторы ландшафт лунной поверхности. Солнце стояло достаточно высоко, чтобы тени, отбрасываемые громоздящимися тут и там камнями разных размеров, были короткими.

— Ну, пойдем прогуляемся, — сказал Родригес. — Жакуй?

— Я здесь посижу. Потом прогуляюсь, когда горы будут, — лениво потянувшись, ответил котофурри.

Через несколько минут Васильев облачился в облегающий тело белоснежный скафандр, толщина его была не более половины дюйма, а у перчаток и того меньше. Шлема как такового не было, лишь на затылке, из воротника скафандра, поднималась серпообразная штуковина, заканчивающаяся над темечком, она и создавала невидимый защитный купол вокруг головы.

Родригес, облаченный так же, подошел к аппарели, и она, повинуясь его мысленному приказу, открылась вперед, аккуратно опустившись на лунную поверхность.

Стармех, понимая, что значит этот момент для Петра, взглянул на него и махнул рукой, уступая право первого выхода.

— Петр, ты будешь первым человеком, ступившим на этот спутник. Давай, не стесняйся!

Васильев пробными мелкими приставными шагами прошел вперед и ступил на мягкий, словно покрытый мелким песком грунт. Он, еще не до конца привыкнув к лунной силе тяжести, затаив дыхание, прошагал около десяти метров, выйдя на солнечный свет из тени катера. Невидимый пузырь вокруг головы мгновенно потемнел, компенсируя яркость слепящей белизны.

— Ну, что скажешь? — задал вопрос Родригес, который все еще оставался на аппарели катера.

— Я первый человек, который оставил свои следы на Луне, — ответил Петр, — и об этом никто не узнает. Но удивительно, меня это даже не расстраивает. Раньше я только мечтал, а сейчас точно знаю, что когда-нибудь мы, земляне, вернемся сюда, опираясь на свой разум, технику и смелость.

— Так оно и случится, Петр Николаевич, иначе мы, хьюманы, на «Ежевике» не летали бы.

Родригес спрыгнул на грунт и быстро поскакал по Луне, отталкиваясь сразу двумя ногами. Васильев догадался, что стармеху было не занимать опыта передвижения при разной силе тяжести. Он попробовал прыгать так же, как и Джакобо, и понял, что так удобнее, чем переступать по очереди ногами.

— Жаль, тут нет Мыколы, — сказал Родригес, одобрительно глядя на то, как прыгает Васильев. — Вот кто чемпион по скачкам. У них на Глобусе Украины скакать — национальный вид спорта. Он бы тебе показал, как надо.

Они проскакали с версту, осматривая окрестности, и даже спустились в один не очень глубокий кратер.

Луна была серой, как цементная пыль, это Петр разглядел еще с орбиты, когда Родригес сделал несколько полных оборотов вокруг Луны, меняя направления, насыщая бортовой навигационный процессор, как он пояснил, данными для поиска подходящего места. Родригесу нужен был реголит — лунный грунт, максимально насыщенный гелием-три.

Но Петр ожидал, что на самой поверхности появятся какие-нибудь цвета. Ожидания не оправдались. Все на Луне оказалось преимущественно серым, лишь меняло оттенки — от темного до почти белого. Также его поразило непривычное для глаза сочетание белой лунной пустыни, испещренной кратерами всех размеров, черноты неба, на котором даже можно было разглядеть яркие звезды, и ослепительного солнца. Простирающийся до самого горизонта ландшафт, резкие черты которого ничуть не смазывались атмосферной перспективой, как на Земле, казался странным, искусственным.

Петр повернулся и отыскал на угольной саже неба Землю. Голубоватый шарик висел над горизонтом и казался таким беззащитным. Он все смотрел и смотрел, стараясь навсегда запомнить эту картину, отпечатать ее в памяти, сделать своей «точкой опоры».

— Красиво, да? — тронул его за плечо Родригес.

— Красиво, очень. Знаешь, Джакобо, я понял, чем хочу заниматься. — Петр не отрывал взгляда от Земли и продолжал говорить: — Я хочу заняться космосом, приблизить час, когда мы сами вырвемся за пределы нашей «колыбели человечества». Ведь нельзя же вечно жить в колыбели.

— Замечательно сказано! — похвалил Родригес.

— Это не мои слова, а одного ученого чудака из Калуги, то есть это я раньше думал, что он чудак, а теперь... Его фамилия Циолковский… Кстати, — Васильев наконец оторвал взгляд от планеты и повернулся к стармеху. — Вот кого мне надо навестить в первую очередь! Наверняка он мне подскажет, с чего и где надо начинать!

Катер еще несколько раз перелетал с места на место, они снова выходили на поверхность, Родригес делал какие-то замеры, поводя прибором над грунтом. Один раз штурмовали то ли весьма высокую отвесную стену кратера, то ли берег лунного моря. Просто так, из интереса и от избытка удали молодецкой.

Наконец они оказались на той стороне Луны, которую никогда не видно с Земли; их маленький космический кораблик сел в большом, версты в две в поперечнике, кратере, рядом с которым было ровное как стол, простирающееся на десятки верст вокруг, поле реголита. Сделав замеры, Родригес удовлетворенно поцокал языком:

— О, то, что надо! Изотопа тут почти вдвое больше, чем там, где мы бывали до этого. Удобное место для сбора гелия, у харвестров на такой равнине сложностей не будет. А «Ежевику» вот в этот кратер можно поставить, — указал он туда, где сейчас стоял катер. — Со стороны корабль будет почти не видно, и от солнечной радиации он укроется.

— Вы и сейчас этот диск опасаетесь? Но почему? — недоуменно спросил Петр. — Он же появится только через сорок лет.

— Во-первых, мы не знаем, что это нас атаковало. Может, это робот, который базируется здесь, на Луне. Возможно, он уже прибыл и где-то здесь нас поджидает… — понизив голос и оглядываясь, закончил фразу Родригес.

При этих словах у Петра пробежал между лопаток холодок, а серый лунный пейзаж показался зловещим, словно выбеленный временем череп. Он оглянулся тоже.

— Тьфу ты, господин Родригес, напугал ты меня, — вдруг поняв, что его разыграли, в сердцах пнул по кучке пыли Васильев. Она, взлетев, тут же пала вниз, не оставив никакого облачка и разбегающейся пылевой волны. Сказывалось отсутствие атмосферы. Родригес усмехнулся.

— Такой вариант тоже вполне возможен. Но я другое все же имел в виду. Скоро с Земли полетят ракеты к Луне, будут все тут записывать, фотографировать, зачем нам светиться на самом виду?

— Понимаю… Но мне даже не верится, что всего через сорок лет люди выйдут в космос. Да сделают это не где-то, а в России. У нас такая разруха сейчас в стране, голод, беспризорники, гражданская еще не закончилась… И вдруг ракеты...

— Полетят, Петр, полетят. Сам видел. — Родригес махнул рукой в сторону катера. — Ладно, погуляли. Место нашли. Надо возвращаться. Нам еще пушки искать. Как раз там, где ты указал, когда мы вернемся, наступит ночь.

Через несколько минут первый землянин, побывавший на Луне, вошел в катер и отбыл обратно на родную планету.

Катер стоял на дне Северной бухты. В иллюминаторах была темень, почти ничего не было видно, а прожектора Родригес включать не хотел. Свет мог привлечь ненужное внимание рыбаков, байды которых время от времени скользили над ними. Другие виды сенсорной активности попросил не использовать Жакуй, чтобы не распугать в округе всю рыбу.

Скафандры были те же, в каких они гуляли по Луне. Стармех проверил костюмы, удостоверившись, что запасов энергии и воздуха хватит еще надолго, показал Петру, как включать сонар, обещая, что под водой тогда будет видно почти так же хорошо, как если бы её не было. Потом объяснил, как сделать, чтобы скафандр «летел» по воле Петра, дабы не ковылять по дну пешком.

Жакуй, наоборот, надел что-то совсем легкое, обтягивающее и темное, вставил в рот небольшую трубочку, прошлепал ластами по палубе с гарпунным ружьем в руке и исчез в тамбуре шлюза.

— Охотничек наш, — ухмыльнулся Родригес, — посмотрим, что он тут настреляет, рыбоедская душа.

Орудийная башня была перевернута кверху и лежала на дне, словно гигантский ковш с торчащей чуть вверх и в сторону тройной рукояткой. Стармех присел на броню, полюбовался темными внутренностями башни, которые уже стали покрываться водорослями и мелкими пока еще ракушками, удовлетворенно хмыкнул и спрыгнул вниз, подняв облако мути.

— Ну как, годится? — спросил Петр. — Он волновался, словно неопытный продавец на ярмарке.

— Годится, Петр Николаевич! — удовлетворенно воскликнул стармех, осмотрев казенную часть орудий и спугнув стаю мелкой рыбешки, сунувшуюся было в башню. — Даже лучше, чем я думал.

Родригес взмыл вверх и приземлился рядом с Васильевым.

— Первый, Второй! — скомандовал он двум роботам, что следовали за ними, груженые блинами зацепов. — Крепите такелажные зацепы к этому грузу, — указал он на башню. — Будем поднимать.

* * *

Иван в эти же два дня выращивал недостающие детали для корабля, играл в карты с Ежевикой и просто валялся в каюте, откровенно наслаждаясь небольшой передышкой.

Наконец его вызвала в рубку хозяйка, и они перегнали корабль на несколько тысяч километров на юго-запад. Ночь и штормовая погода, царившая в районе Севастополя, была им только в помощь. Подъем орудийной башни с тремя стволами двенадцатидюймовых орудий прошел гладко, и, приняв в док катер, «Ежевика» совершила суборбитальный полет и вернулась на уже привычное место в тайге.

* * *

Экипаж вновь собрался в кают-компании — поделиться впечатлениями о проведенном времени.

— Орудия отличные, лучше, чем я ожидал, — хвастался Родригес. — После доработки они будут метать снаряды со скоростью около трех, а может, и четырех километров в секунду.

— Хочешь рельсотроны из них сделать? — поинтересовался Иван.

— Да ну, что ты! Рельсотрон — это барахло. На торсионных полях будет. Тем более что нарезка стволов по направлению с галактической тентурой совпадает. Снаряды из остатков металла изготовлю. Три штуки сделаю с доработкой, будет этому черному диску мой пиратский, хе-хе, сюрприз.

— А ты, Жакуй, как время провел? — поинтересовалась Ежевика у котофурри. Хотя по лицу было видно и так, что тот остался доволен полетом.

— Замечательно. — Жакуй улыбнулся, продемонстрировав свои белоснежные клыки. — На Луне, правда, скучновато было, но я хоть отоспался, пока там стояли. А вот подводная охота выше всяких похвал. Кефали набил килограммов шестьдесят! Завтра на обед будет жареная рыбка, ня!

Следом отчитался Петр:

— Что сказать… Это было невероятно, восхитительно и превосходно! И даже волшебно, хоть мне, как человеку рациональному, несколько неловко так говорить. Земля из космоса очень красивая, такая хрупкая, небольшая… Даже не верится, что на ее поверхности кому-то в голову приходит такая глупость, как войны, и все, что творят люди, вместо того, чтобы… Эх… Ладно, — он махнул рукой и продолжил: — На Луне было очень интересно, особенно прыгать. Чувствуешь себя эдаким гигантским кузнечиком. Спасибо, дорогие друзья, что дали возможность это все увидеть и почувствовать!

Иван внимательно посмотрел на Петра. Было заметно, что того переполняют эмоции.

— Я вот что решил, — продолжил Петр, — пожалуй, как закончится война, буду заниматься космосом. Как я понял, ещё лет двести будут актуальны ракеты?

— Здорово! — сказал Иван.

— Я попрошу вас, если это возможно, высадить меня в Калуге, мне нужно повидаться с Константином Эдуардовичем Циолковским, — попросил Петр.

— Что ж, Петр Николаевич, конечно, — сказала Ежевика, — скоро нам придется расстаться…

— Да, я понимаю… Неужели мы больше не встретимся? — грустно спросил Васильев.

— Боюсь, что так… — вздохнула Ежевика. Глянув на расстроенное лицо Петра, она добавила: — Но мы сможем один раз поговорить по телефону.

— По телефону? — недоуменно повторил Васильев. — Как?

— Джакобо Казимирович даст вам одно устройство, — пояснила Ежевика. — Вам нужно бросить его в колодец телефонной связи лет через сорок. Желательно в крупном городе, где развита телефонная сеть.

— Колодец телефонной связи?

— Потом поймете. Все остальное я сделаю сама. Запомните только вот этот номер.

Перед Васильевым в воздухе появились алые, пылающие цифры. Их было непривычно много, целых девять. Удивительным образом они крепко-накрепко впечатались в память.

— Наберите этот номер в день запуска ракеты с Лайкой. И мы поговорим. Обязательно.

Прежде чем «высадить в Калуге» Васильева, его нужно было элементарно легализовать. В сотрясаемой судорогами гражданской войны стране важнейшей необходимостью становились надежные документы и легенда. Этим и занялись Иван и Петр.

Положение захвативших власть большевиков было тяжелым, воевать приходилось на нескольких фронтах сразу. Но на вопрос Петра к Ежевике о том, какой стороны ему держаться, чтобы дожить до полетов в космос, заданный ещё в вечер, осенённый «Глобусовкой», та ответила, что будущее за Советами, которые вскоре соберут почти всю бывшую Российскую Империю в новое объединение — Советский Союз. Именно СССР запустил ракеты в космос с собаками, а потом и с человеком. Ежевика хотела показать Васильеву книгу по истории космонавтики, где прямо указывалось на это, но выходило так, что Васильев все время был чем-то занят и откладывал знакомство с книгой «на потом».

Ежевика вызвалась помочь с документами. Чтобы войти в курс всех происходящих событий, в полной мере овладеть терминологией этого времени и новоязом новой власти, она попросила предоставить ей как можно больше печатной информации. Радиосвязь еще была практически в зачаточном состоянии, и Ежевике было мало сведений, получаемых из радиоэфира. Дело сдвинулось с места, когда Петр и Иван привезли на катере почти тонну разнообразной макулатуры.

— Революционная беднота громила архив Охранного отделения Нижнего Новгорода, госпожа Ежевика, — показав на немалого размера груду бумаги, сказал Васильев. — Мы забрали все это у охраняющих разгромленный архив солдат.

— Ага, — добавил Иван. — Показали состряпанную тут же в репликаторе солидную бумагу с красивыми печатями и сказали, что эти бумаги затребовали в ЧК.

Иван уже вошел в роль агента и, заматерев за неделю приключений в городах и весях бывшей империи, теперь козырял разными словечками и вообще выглядел как заправский красный боевик: короткие сапоги, военного кроя штаны, кожаная куртка, перехваченная крест-накрест пулеметными лентами, и шоферская кожаная фуражка с красной звездой. Выдавало его только слишком юное цветущее и пышущее здоровьем лицо, поэтому при выходе «на дело» приходилось накладывать голографическую маску жителя планеты Вакх, которая землянами воспринималась как лицо траченного жизнью любителя усугубить. В их времени карнавальная игрушка никого бы не обманула, но сейчас прокатывала на «ура».

— Самое интересное, что это все революционная или, как её ещё называли, мятежная литература, — ухмыльнулся Васильев. — Видимо, охранка собирала своеобразную коллекцию. — Он взял из кучи одну из книг и перелистал ее.

— О, вот же: Ленин, В. И. «Материализм и эмпириокритицизм». Понятно, почему солдатики все это в печь хотели определить. Думаю, многие из них и читать-то не умеют, не то чтобы ознакомится да вникнуть и, например, экзамен по этому сдать. А что? Что смеётесь-то, между прочим, труды их вождя...

— Лучше тебе начать уже говорить «труды нашего вождя», — поправил его Иван. — Спалишься же.

Петр отмахнулся и продолжил:

— Для ознакомления с более поздними делами, уважаемая госпожа, нам сделали хорошую подборку всего, что было напечатано с февральской революции до этих дней. Один господинчик из типографии постарался. Не бесплатно, конечно. Пришлось пожертвовать царским червонцем.

— Спасибо, будет, чем заняться, — Ежевика радостно хлопнула в ладоши. — Первый, Второй, быстрее сюда, сейчас читать будем.

Скорость усвоения Ежевикой материала была равна скорости, с которой роботы могли перелистывать страницы брошюр, газет и немногочисленных книг. Примерно через полтора часа со всеми материалами было покончено.

Петр и Иван в кают-компании баловались чаем, перебрасываясь шуточками с Жакуем, когда в ней появилась хозяйка корабля.

Петр выронил сушку, бултыхнувшуюся прямо в чашку. Иван поперхнулся и закашлялся. Жакуй восхищенно сказал: «Ня!». И принялся колотить Ивана по спине.

Ежевика явилась облаченной в кожанку, строгую черную юбку чуть ниже колен и аккуратные сапожки. По талии шел ремень портупеи, а на голове у Ежевики красовалась алая, как солнце на закате, косынка. Кукуев с неожиданным для себя облегчением отметил, что Ежевика, изменив стиль, не обрезала волосы, теперь вместо двух косичек у нее появилась одна толстая и не с любимым розовым, а с красным бантом на конце.

— Товарищи! — торжественно сказала Ежевика. Ивану показалось, что в руке хозяйки вот-вот появится маузер, и она примется им размахивать в такт словам. — Есть такое мнение, что теперь я, как самоназначенный красный комиссар нашего корабля и председатель коммунистического союза молодежи супертраккера «Ежевика», могу свободно общаться на понятном ему языке с любым представителем новой власти. Теперь мы можем направить всю мощь передовой науки и техники на дело легализации нашего боевого товарища Васильева.

— Ежевика?.. — у Ивана отвалилась челюсть. — Ты чего?

— Ага! — рассмеялась «комиссар». — Испугались? Шуток, что ли, не понимаем?

— Ну ты даешь, сестренка, — Кукуев вытер лоб. — Я уже испугался, что нам придется переименоваться в «Красную Ежевику».

— Ваня, — укоризненно посмотрела хозяйка на своего шкипера, — красная ежевика — это же малина!

— А как вы, госпожа Ежевика… — начал спрашивать Васильев.

— Давайте лучше — товарищ Ежевика. Так прикольней!

— Хорошо, товарищ Ежевика, как же вы собираетесь помочь?

— Товарищи! — фанатично блестя глазами, вновь стала митинговать хозяйка. — Чтобы держать руку на революционном пульсе исторических событий, я уже с неделю как подключилась к местным линиям связи, то есть телеграфу и кое-где к телефону. Я контролирую почти весь трафик сообщений. Уже накоплена достаточно большая база данных... Теперь можно и вмешаться.

— А это вмешательство не будет заметно? — поинтересовался Васильев.

— Пф-ф-ф… — прыснул Иван. — Ежевика хакнула сети передачи данных полиции планеты Стиклтук, а это посложнее будет, чем телефон и телеграф.

— Еще бы взять почтамт, да против российской почты даже техника будущего бессильна, — посетовала Ежевика. — Продолжу. Через два дня в Иркутске на имя Владимира Петровича Салова будет готов документ. Останется только прийти и получить его, назвав определенный пароль. Теперь вы, Петр Николаевич, боец одного из отрядов рабочей красной гвардии Иркутска, были ранены в семнадцатом, во время боев за город. Долго болели, а сейчас возвращаетесь на родину в Петроград. Подробности я передам вам по мыслесвязи, с меморификацией, чтобы вы уже наверняка не забыли свою легенду. А мы постараемся сделать так, чтобы все было подтверждено документами в органах.

— А этого Салова искать не будут? — спросил Петр.

— Нет. Судя по всему, к сожалению, и он, и все, кто его знал, погибли. Я специально подобрала такую личность.

— Что ж, был поручик Васильев, а станет заводской мастер Владимир Салов, — вздохнул Петр Николаевич. — Такие времена…

* * *

Калуга была погружена во мрак, лишь кое-где в щели неплотно задернутых штор пробивался свет свечи или керосиновой лампы. В конце ноября вдруг случилась оттепель, днем все текло и капало. К вечеру прихватило морозцем, но каша на дорогах замерзать не торопилась. Шлепая по этой жиже на улице Георгиевской и приглушенно ругаясь, когда нога попадала во что-то особо липкое, шли Васильев и Кукуев.

— Вот он, дом, — остановился Васильев перед, казалось, нежилым строением. За штакетником темнело небольшое деревянное здание, с мансардой и маленьким палисадником под закрытыми ставнями окнами.

— Точно он здесь живет? — Иван вопросительно посмотрел на Петра. — Такое ощущение, что тут никого нет.

— Сейчас узнаем, — Васильев подошел к двери и постучал. Подождал две минуты. В доме царила тишина. Васильев постучал громче и настойчивее.

Погодив еще пару минут, озадаченные посетители хотели уже уйти, как вдруг в темноте сеней предательски загремело упавшее ведро. Петр и Иван переглянулись — значит, все же внутри дома кто-то находился.

Петр забарабанил снова.

— Эй, хозяева! Откройте, не бойтесь! Мы свои, — стараясь сдерживать голос, почти прошептал он. Кричать на улице в такое время было неуместно. В городе было и так неспокойно. Где-то раздавались трели свистков и изредка — выстрелы.

— Кто там?.. — раздался из-за добротно сколоченного полотна двери неуверенный и испуганный женский голос. — Какие свои?

— Меня зовут… Владимир, — слегка запнувшись на произнесении своего нового имени, ответил Петр, — а моего друга — Иван. Мы поклонники научного таланта Константина Эдуардовича. Я летчик, авиатор. Читал его работы по цельнометаллическому дирижаблю…

Неуверенно проскрипел отодвигающийся засов, и звякнула щеколда.

— Маску выруби! — прошипел напарнику Петр.

— Чего? — не понял Иван.

— Маску, испугаешь же…

Иван поспешно выключил маску вакханина.

В приоткрытом проеме появилась закутанная в теплые вещи немолодая женщина. Лицо её, и так из-за характерной формы бровей выглядящее слегка печальным, сейчас осунулось и хранило отпечаток случившейся беды. В руке женщина держала керосиновую лампу с высоким и тонким закопченным стеклом.

Посветив на лица Петра и Ивана, она, чуть поколебавшись, распахнула дверь и посторонилась, бросив им приглушенным голосом, так говорят на похоронах или в церкви:

— Проходите, господа… товарищи.

Иван и Петр вошли в дом, не разуваясь, протопали по длинной вязаной из тряпичных лент дорожке и присели на табуреты у пустого, но все же накрытого скатертью стола. Иван с интересом принялся рассматривать здоровенный иконостас в углу, приняв его за выключенный сейчас неизвестный ему прибор связи. Иконостас освещался маленьким огоньком в свисающей на цепочке лампе.

Сама хозяйка села напротив, поставив лампу на стол, и слегка подкрутила фитиль, чтобы стало светлее.

— Люба, выходи, не бойся, — позвала она.

Открылась другая дверь, и в комнату вошла женщина чуть старше средних лет, так же, как и первая, тепло укутанная и подпоясанная серым и на вид очень теплым вязаным платком. В доме было прохладно, видимо, женщины экономили дрова.

— Это Любовь Константиновна, наша старшая дочь, — представила её пожилая дама. — Меня зовут Варвара Евграфовна, я супруга Константина Эдуардовича, — и обращаясь к дочери: — Любочка, поставь кипяточку. Гости же в доме.

— Очень приятно, — поклонился Петр, Иван последовал его примеру. Они коротко представились. — А где сам Константин Эдуардович? У нас к нему есть дело…

— Константина Эдуардовича… — тут Варвара Евграфовна не выдержала и всхлипнула, быстрым, привычным движением промокнув слезу скомканным платком. — Нет его здесь. Забрали. В ЧеКа. Семнадцатого числа. На мой день рождения как раз… Пришли пятеро, в шинелях, матерились. Бумаги мужа взяли, картошки мешок экросп.. экспор… экспроприировали. Костю забрали... прямо из-за стола…

— Куда забрали? — переспросил Иван. — За что забрали?

— За дворянское происхождение. Я тоже требующий разъяснения «подрывной элемент» — дочь священника. А Костю в ЧеКа, да не в местное, в Москву увезли, на Лубянку. За что?! За что?! — Варвара закрыла лицо обеими ладонями. — Он жизнь только науке отдавал, с детишками в школе возился и со своими железками еще и деревяшками… Ох, горе-то какое! — хозяйка опять беззвучно зарыдала, мелко сотрясая плечами.

— Мама, перестань плакать! — сказала Люба, которая уже разожгла керогаз и взгромоздила на него медный чайник. — Папа обязательно вернётся.

— Да, дочка, хорошо. — Варвара Евграфовна взяла себя в руки. — Константина уже нет десять дней. Не знаю, жив ли он еще, прости меня Господи! К арестованным не пускают никого.

— Так, — сказал Васильев. Он встал, решительно смяв в руке картуз. — Все ясно. Постараемся как-нибудь вам помочь, уважаемая Варвара Евграфовна. Честь имею.

Иван тоже поднялся, мягко улыбнулся и посмотрел бедной женщине в глаза. Телеэмпатия — штука обоюдосторонняя: он умел как принимать, чувствовать эмоции другого человека, так и передавать или наводить свои эмоции. В его мире это было строго настрого запрещено, считалось грубым вмешательством в пространство личности. Но сейчас он не мог не помочь уставшей и потемневшей от горя женщине, вселяя в нее хоть немного уверенности и надежды.

— Все будет хорошо, — сказал Иван. — Мы вам обещаем, что вернем вашего мужа. Вы верите?

— Да… — Варвара подняла взгляд на Ивана и впервые с ареста мужа нерешительно улыбнулась. — Все будет хорошо. Я верю вам.

Иван прервал эмпатическую накачку, боясь переборщить. Он делал это впервые без согласия перципиента и чувствовал себя этаким психо-хулиганом. Из-за крепко вбитых с раннего детства запретов было слегка не по себе.

— Вот еще что... Мы вам гостинцев привезли, — он плюхнул на стол довольно пухлый солдатский вещмешок. Чтобы его наполнить, они потратили на рынке немного золота, а потом ушли дворами от севших им «на хвост» преследователей — нескольких угрюмого вида мужиков. — Здесь сало, мука, масло, крупа, — сказал Иван. — Все это для вас, возьмите, пожалуйста, не стесняйтесь.

Не успели опешившие Варвара Евграфовна и Люба поблагодарить, как ночные посетители исчезли за дверью.

Варвара Евграфовна вышла в сени и выглянула на улицу. Куда там, разве разглядишь что; темень казалась совсем непроглядной. Странные гости растворились в ней, как в чернилах. Женщина тщательно заперла дверь, задвинула засов и вернулась в дом. Обняв бросившуюся к ней дочь, прошептала: — Любочка, может, еще действительно все будет хорошо? Может, их бог нам послал…

* * *

Петр и Иван в последние несколько дней пропадали, шныряя туда-сюда на катере, и подготавливали будущее погружение Васильева в реалии Советской России. Служба в армии Колчака для большевиков была, что называется, черной меткой. Поэтому пришлось напрячься и создать Петру новое прошлое, оформив все как положено, чтобы легенда воскрешения товарища Салова была подтверждена различными документами и свидетельствами. Схему внедрения составила сама Ежевика, которая теперь довольно хорошо разбиралась в структуре и взаимоотношениях между нарождающимися органами советской власти.

Действовала она спокойно и расчетливо. Где-то раздавался телефонный звонок, и секретарь принимал телефонограмму, надиктованную голосом хорошо знакомого ему проверенного товарища, где-то из телеграфного аппарата выползала змея бумажной ленты, покрытая неровно выбитым телеграфным шрифтом.

Все это составляло комбинацию тех невидимых обычным людям следов, которые тянутся за каждым гражданином любого приличного государства, фиксируя всю его жизнь, оседая, где положено, в виде разбухших, серого картона папок, оптических дисков, мнемокристаллических кубиков или мечущихся по жгутам лазерных лучей бесплотных голографических тороидов.

Вид носителя «личного дела» зависит только от места, времени и технического уровня государства, в котором выпало счастье этому гражданину родиться.

Петр и Иван исполняли роль «рук» Ежевики, реализовывая на месте ее планы. Автоматизация документооборота на данном этапе развития землян была еще достаточно слаба, и вместо того, чтобы просто хакнуть сеть и получить доступ к печатным машинам, Ежевике приходилось направлять Ивана или Петра банально подкупать различным дефицитом ремингтонисток из машбюро. Проблемой была даже передача данных. Приходилось самими таскать документы из одного учреждения в другое, часто находящееся в ином, далеко не всегда соседнем городе. Хорошо, что у них был катер!

Но дело все равно двигалось в нужном направлении. Вскоре никакой следователь не смог бы усомниться в безупречном происхождении, прошлом, полным революционной борьбы, и активном участии в строительстве новой власти товарища Салова Владимира Петровича.

— Есть что еще почитать? — капризничала Ежевика. — Ску-учно…

Ежевика учила Жакуя играть в го. Котофурри делал успехи, но до уровня капитана пиратского танкера ему было как до Луны пешком.

— Я видел одну книгу в бывшей каюте Форда, наверняка ты её не читала, — принял жалобу на скуку за чистую монету Жакуй, когда Ежевика «сделала» его в очередной раз. — Я сейчас притащу.

Вскоре он появился с увесистым томом в руках и передал его Первому, глазами которого Ежевика обычно читала все, что нельзя засунуть в сканирующие слоты корабля.

— «Применение технических средств при торговых операциях на технически отсталых планетах. Справочник молодого коммивояжера», — прочитала она вслух название издания. — Интересненько… Поглядим.

Ежевика открыла оглавление и пробежалась по пунктам:

— … импульсное кодирование нейронов головного мозга…

— …подавление критического мышления бинауральной модулированной частотой низкой интенсивности…

— …«квантовый ветер» или эффект «сжатого времени» — как сделать так, чтобы клиента не отвлекали во время переговоров…

— Ого, и это еще не полный список читерских приемчиков! — поделилась Ежевика своим мнением после беглого ознакомления. — Какая занятная штучка!

— Вообще-то, — кашлянул в кулак Жакуй, — насколько я в курсе, такие методы считаются незаконными, уважаемая хозяйка. Так что лучше их использовать, если вообще использовать, только тогда, когда есть уверенность, что поблизости не околачивается космическая полиция.

Ежевика кивнула, показав, что слова Жакуя ею услышаны.

— Но каков старый лис Форд! — пробормотал котофурри себе под нос. — Теперь понятно, как тогда нам удалось втюхать ржавый хлам Главному Генералиссимусу планеты Фалефа-Афитафита…

Ежевика как раз заканчивала чтение, когда в рубку ввалились Васильев и Кукуев. Кратко рассказав о своих приключениях, они поделились проблемой — знаменитого ученого, теоретика космонавтики забрали в ЧК, на Лубянку. Без этого человека дорога к звездам у землян могла стать намного длиннее.

— Надо его вытащить из тюрьмы, разнести там все в клочья и свалить на катере… — горячился Иван.

— А свидетели?

— Усыпим каким-нибудь газом…

— Угу, — покивала головой Ежевика. — Годный план, шкипер! Давай уже сразу посадим корабль на Красной площади, объявим себя богами и потребуем, чтобы власти отпустили ученого.

— Но что же делать? — Иван нервно взъерошил волосы. — Нам удалось узнать, что это за место, Лубянка. Ежевика, не хочу тебя расстраивать, но недоброе это место. Страшное.

— Жакуй, много ли космических полицейских околачивается в этом секторе? — почему-то спросила Ежевика.

— Ни одного, уважаемая хозяйка, — невозмутимо ответил тот. — До появления галактической полиции здесь еще три тысячи лет.

— Тогда пришло самое время проверить действенность читерских приемчиков покойного Форда, — улыбнулась Ежевика ничего не понимающим Ивану и Васильеву-Салову.

Толстые стены, тяжелые портьеры, массивная мебель. Настольная лампа под зеленым абажуром освещала разложенные на зеленом сукне листы бумаги, исписанные косым, беглым почерком, стопки картонных папок, безмолвного свидетеля многих государственных тайн — представительный чернильный прибор — и мраморное, тяжелое, как британский «Mark-V», пресс-папье.

Шторы были задернуты, и непонятно что на улице — день или ночь, но солидные, мерно тикающие напольные часы работы англичанина Джошуа Мьюслея явно указывали, что время близится к полуночи.

Лысый коренастый человек в «тройке» и темно-малиновом галстуке с белой искрой, слегка сгорбившись и близоруко прищурившись, читал последний номер «Коммунара». В отдельных местах он вскидывал голову, выставляя вперед клин бородки, что-то бормотал и тут же отчеркивал красным карандашом те строки, что обратили его внимание.

— Это положительно писал недоумок! — закончив разбирать статьи, умело интонируя, словно играя на публику, проговорил он и, все больше распаляясь и оттого всё заметнее картавя, добавил: — Левацкие нигилистические выступления пролеткультовцев препятствуют изоляции реакционных элементов профессуры, переходу демократической его части к более тесному сотрудничеству с Советской властью!

Легко можно было представить, что он говорит это не в пустом и полутемном кабинете, а на митинге.

Отбросив в сторону газету и игнорируя специальный колокольчик, человек резким движением поднялся и отправился к двери. Горло пересохло, и он хотел потребовать чаю.

— Если так пойдет дальше, нас всех перевешают на вонючих веревках! — добавил он уже на ходу.

Но не успел он взяться за массивную дверную ручку, как на столе резко и требовательно зазвонил телефон.

Человек сорвал трубку и бросил скороговоркой:

— Левин у аппарата. Слушаю.

В трубке щелкнуло, и неожиданно из динамика раздался задорный молодой голосок, принадлежащий явно представительнице прекрасной части человечества:

— Доброй ночи, Владимир Ильич! Извините за поздний звонок…

Ильич удивился, но доброжелательно ответил:

— Здравствуйте! Товарищ…

— Ежевикина, товарищ Левин. Председатель комитета корабельного союза молодежи… — в трубке что-то затрещало, но связь тут же восстановилась. — ...Корабля. Сейчас в Москве проездом, считайте, что мне чудом удалось дозвониться до вас, Владимир Ильич.

Председатель Совнаркома ненадолго замер. Интересно, а как это ей удалось дозвониться? Кто соединил с ним незнакомку, минуя бюро и внутренний коммутатор в самом Кремле?

Он почувствовал, что что-то происходит на пороге восприятия его чувств. Реальность немного «плыла». Левин сосредоточился, даже мотнул головой. Это всё кажется, мерещится. Буржуазные и мещанские суеверия... Просто устал. Надо больше отдыхать и... Мысль сбилась от внезапно наступившей тишины. Он обратил внимание, что старинные часы вдруг остановились, их маятник неестественно застыл, до упора отклонившись влево. Что происходит? Тишина какая-то непривычная, странная. Обычно в коридоре все время царит некий шум, шаги, приглушенные разговоры, а тут… Но все же, архи, архиважно найти организаторов этой беседы, вновь переключился он на тревожащий вопрос. Правительственная связь слишком серьезная область, чтобы допускать какие-либо непонятные тайны в ее деятельности.

— По какому же вопросу вы «дозвонились», товарищ Ежевикина? — строго спросил Левин. — Только давайте кратенько, а то можно вспомнить изречение: «один дурак может задать вдесятеро больше вопросов, чем десять мудрецов способно разрешить», — мстя за тревогу, вызванную этим звонком, он в раздражении оставил начальную доброжелательность и почти утратил вежливость.

— Владимир Ильич, вы знакомы с трудами Константина Эдуардовича Циолковского? — тут же раздалось из трубки.

— Беллетристикой, простите, не увлекаюсь… — Левин перехватил поудобнее трубку, а палец левой руки заложил за вырез жилета.

— Исследование космического пространства…

— Подождите, товарищ Ежевикина. «Исследование мировых пространств реактивными приборами», как же, читал. — Он вспомнил брошюру, которую подсунул ему кто-то из провожающих, когда он отправился в Цюрих. — Читал, читал. Презабавнейшая вещица.

— Автор этой вещицы, народный изобретатель-самоучка, школьный учитель Циолковский, Константин Эдуардович, сейчас находится в камере на Лубянке.

— Однако. Продолжайте, товарищ… веские причины?

— Дворянское происхождение.

— Понятно. Ну, тут ничего…

— Образу партии большевиков и новой Советской власти будет нанесен огромный урон, если Циолковский пострадает от действий карательных органов диктатуры пролетариата. Представляете, какой шум поднимется в реакционной буржуазной прессе? «Советская власть уничтожает народных изобретателей». Такое трудно будет скрыть. В научном обществе Константина Эдуардовича хорошо знают, и заграничным читателям он тоже знаком, его, как вы выразились, беллетристика там издавалась.

— Так с какого вы корабля, сознательный товарищ Ежевикина? — лукаво прищурился Левин.

— Владимир Ильич, поверьте, это важно не только для команды моего корабля. Я разговариваю с вами как представитель всего флота. Циолковский сыграет заметную роль для будущего хьюманов. Землян, простите.

— Я так понимаю, вы требуете отпустить Циолковского?

«Может быть, это какая-то очередная радикальная группа анархистов?» — подумал Левин. Такие после революции плодились сотнями. Цели их были самые фантастические, от обобществления женщин и детей до «межпланетного сообщения». И ишь ты, не стесняется от лица флота — какого, кстати? — говорить.

— Как я могу требовать, Владимир Ильич! Всего лишь прошу отпустить великого теоретика ракетоплавания, вот и все. Он нужен новой России, он нужен вашей планете.

«Вашей» — резануло слух.

— Скажите честно, скрытный товарищ Ежевикина, вы просите меня от лица Совета какого-то там корабля какого-то флота содействовать возвращению домой, возвращению к работе некого дворянчика-самоучки? Оставим в стороне вопрос, как вы сами отнеслись бы к такой таинственности и устроенному безобразию, но вот вы лично, верите в то, что люди будут летать меж звезд? — картавя больше обычного, спросил Ильич, промокая вдруг вспотевший лоб платком.

Странный разговор стал его утомлять, вызывать ощущение, словно он поднимается по лестнице, неся на плечах трехпудовый куль муки.

— Это не вопрос веры, товарищ Левин. Я не верю. Я просто знаю, — в голосе невидимой собеседницы вдруг прорезались твердые ноты. — Люди будут летать между звезд и даже путешествовать во времени…

По спине Ильича пробежал холодок. Что-то в этих словах было странное, вибрация какая-то.

— Вы же умный человек, Владимир Ильич, — мурлыкала трубка.

Он хотел бросить трубку на рычаги, но почему-то прижал ее еще сильнее. Теперь девичий голос не казался жестким, напротив, нежный, мягкий, удивительно чисто звучащий, словно это не металлическая мембрана, колеблющаяся электрическими импульсами, рядом с ухом, а сама девушка. Хотелось сделать то, что она говорит; Левину даже показалось, что он ощутил тепло дыхания собеседницы. Звук ее голоса вводил его в транс, пламя воли будто бы приглушилось, как огонек на прикрученном фитиле керосиновой лампы.

— Я читала ваш труд «Материализм и эмпириокритицизм»...

— И… что вы скажете про изложенные там мысли, товарищ Ежевикина? — Левин ослабил разом ставшую тугой петлю галстука. — Атомы, электроны…

— Электрон так же неисчерпаем, как и атом, товарищ Левин, — прощебетал голосок в трубке. — Вы это хотели услышать?

«Хорошо сказано, надо будет запомнить», — привычно отметил Ильич.

— Интересная и очень смелая у вас получилась работа, особенно в русле борьбы с различными видами фидеизма. Вы не физик-теоретик и не физик-ядерщик, но суть и неоднозначность мироустройства уловили…

Ядерщик? Что это за слово? Но сказано было так естественно, что Левин ни на миг не усомнился, это слово не выдуманное, а настоящее, обычное и отшлифованное миллиардами раз употребления. «Оно же из другого времени», — вдруг ясно понял он. Все сразу получило свое объяснение. Но… Циолковский? Он вдруг его вспомнил, тугоухого чудака из Калуги.

— Ну так что, договорились насчет Константина Эдуардовича? — в трубке вдруг стало потрескивать.

— Договорились. А… Товарищ Ежевикина, — Владимир Ильич помедлил несколько секунд, прежде чем задать этот вопрос: — Я… Когда... я... Мне так много нужно успеть еще... успею ли?

— Вы действительно хотите знать ответ? — почему-то с иронией вопросом ответила «товарищ Ежевикина».

Левин промолчал. Он хотел знать ответ и одновременно боялся услышать правду.

— Я не знаю, товарищ Левин. — В трубке снова раздался треск. — Слишком много лет нас разделяют. Прощайте.

Левин не успел ответить, что-то щелкнуло, и связь оборвалась.

Тик-так.

Ильич вздрогнул от нарушившего тишину звука и уставился на часы. Маятник качнулся и принялся равномерно мотаться туда-сюда, как ни в чем не бывало.

Из коридора, несмотря на толстую двустворчатую дверь, слышался обычный, для последних месяцев в Кремле, шум суеты.

Смысл разговора таял, ускользал, утекал ручейками, оставляя после себя послевкусие прикосновения к тайне. Да и был ли разговор? Приснилось же. Конечно, задремал, задремал, Володя. Сейчас дело уладить и — в койку.

Левин снял трубку другого, настенного телефона, повернул ручку.

— Коммутатор? Левин. Дайте Дзерминского мне, срочно. Спит? Ничего, соединяйте, потом выспится. Скажете — архиважное дело. Да. Жду.

* * *

Феликс раздраженно бросил трубку телефона, но тут же взял себя в руки. При его должности не следует нервничать, надо иметь холодную голову, быть в этом примером для подчиненных, даже когда никто его не видит.

Ильич разбудил его своим дурацким звонком, и Дзерминскому даже показалось, что тот немного пьян.

Феликс не собирался прямо с утра, как настаивал Левин, заниматься делами какого-то Циолковского. Потом, может быть, потом. Дел и так полно.

Телефон вдруг зазвонил снова. Он снял трубку.

— Феликс Эдмундович, — промурлыкала приятным голоском трубка. — Нам надо поговорить об очень важных вещах.

— Кто это? — рыкнул Феликс в ответ.

Проснувшись утром, Председатель ВЧК при СНК РСФСР Феликс Эдмундович Дзерминский был убежденным сторонником исследования межпланетного пространства реактивными приборами. Он смутно помнил о каком-то телефонном разговоре, не то с Левиным, не то с юной комсомолкой, но не это его беспокоило. На Лубянке по ошибке находился великий мыслитель нашего времени, товарищ Циолковский, и эту несуразицу надо было срочно исправлять. Да и насчет пенсии старику неплохо бы похлопотать.

Дзерминский сделал несколько упражнений утренней зарядки, напевая под нос слова странной, непонятно откуда взявшейся песенки:

— Я верю, друзья,

Караваны ракет

Помчат нас вперёд

От звезды до звезды.

На пыльных тропинках

Далёких планет

Останутся

Наши следы.

Впрочем, когда он ехал по пустынным, утренним улицам Москвы, слова песни куда-то улетучились и больше никогда не вспоминались.

* * *

По улице Георгиевской города Калуга шел гражданин. Был первый день декабря, зима, а он — без шапки. Но, несмотря на холод, голову держал он гордо, волосы зачесаны назад, обнажая высокий, «сократовский» лоб. Не менее достойным украшением лица этого гражданина являлась широкая, окладистая борода, каковую не стыдно носить и столичному дворнику, не то что рафинированному интеллигенту. Но на чрезмерно утонченного аристократа гражданин не походил. Несмотря на то, что умные глаза его смотрели на свет через стекла круглых, профессорского вида очков, в руках чувствовалось достаточно силы, что всё же редкость для представителей профессуры. Потертое, местами даже порыжелое от былых обстоятельств драповое пальто, небольшой исцарапанный фибровый чемоданчик под коричневую кожу, брюки в полоску и калоши на ботинках — вот детали, завершающие описание его костюма.

Циолковский шел и размышлял, что ему повезло: от самой Москвы до Калуги, его сопровождали два дружка, случайных попутчика. Оба красноармейцы, присланные на побывку откуда-то из-за Урала. Один был почти совсем мальчишка, а второй, понюхавший на фронте пороху, и видно, что заглянувший в глаза Костлявой, крепкий мужчина средних лет с проницательным взглядом. Интересная беседа вышла у него с этими солдатиками, весьма интересная.

Старший, Владимир, все больше расспрашивал о том, кто сейчас занимается ракетной техникой, и не успокоился, пока Циолковский не поведал ему о планах организации «Секции межпланетных сообщений» в Москве, и не назвал фамилии Перельмана, Рынина и Разумова. На вопрос, чем подобный интерес вызван, Владимир ответил, что мечтает «строить ракеты». С младшим, Иваном, тоже вышел презабавный спор, тот на голубом глазу утверждал, что теория относительности шарлатана Эйнштейна лишь частный случай физики пространства. Было заметно, что кое-какое образование молодой человек получил, но знания его были отрывисты и бессистемны. Их спор дошел было до выкладки уравнений на полях грязной газеты, да Владимир толкнул своего младшего товарища в бок, и сообщил, что у бедняги после контузии в голове помутилось, и как тот только начнет свои каракули писать, так сразу с ним падучая приключается.

Как бы то ни было, это общество скрасило путь от новой-старой столицы, куда переехало правительство большевиков, до самой Калуги, они даже проводили его почти до поворота на Георгиевскую, расставшись уже на перекрестке. Хорошие люди, умницы. Таких бы побольше, и они, пожалуй, пробьют дорогу через притяжение земное туда, где сверкают звезды.

Циолковский остановился у знакомой двери и постучал условным стуком. Почти сразу раздались быстрые шаги, лязгнул металл засова, и на грудь ему упал ангел его, его Варвара.

* * *

Через неделю Иван прощался с Васильевым почти на том самом месте, где в конце августа тысяча девятьсот восьмого года они впервые встретились. Только сейчас все было под слоем снега.

— До дороги недалеко, иди на запад, как ты говоришь, две версты, — сказал Иван, когда они обнялись, и между ними уже возникла та незримая стена, что разделяет расстающихся навсегда людей. — А может, тебя всё-таки ближе к городу подбросить?

— Да нет, так лучше будет, — махнул рукой Васильев. — Тогда добрался и теперь доберусь. Так естественней. Да ты не волнуйся, это мое время, мой мир. Все будет хорошо.

— Ладно, — произнес Иван и шагнул в катер. — Бывай, Петр Николаевич. Береги себя.

Он смотрел на Васильева до тех пор, пока аппарель не скрыла того совсем.

* * *

Родригес вышел из душа, вытащил из конфигуратора новый комплект белья и с удовольствием натянул на себя. Как человека без претензий его устраивала простая одноразовая одежда, производимая дешевым конфигуратором. В этом были свои плюсы — не надо возиться со стиркой и страдать по поводу выцветших тканей, и были минусы — однотонный полукомбинезон и красная клетчатая рубаха — единственное предложение в модной линейке конфигуратора — уже стали утомлять даже его самого, хотелось чего-то нового и стильного. «Синяя клетка рубахи будет неплохо смотреться с полукомбинезоном черного цвета и оранжевые вставки по бокам и на карманах…» — неожиданно для себя подумал он, шагая по корабельным коридорам. Пораженный собственными столь смелыми революционными мыслями о смене имиджа, стармех вошел в рубку.

— Госпожа Ежевика, — торжественно обратился Родригес, подчеркивая важность момента, — все разрушения устранены, корабль отремонтирован и приведен в полную готовность!

— Здорово, дядя Джакобо! Вы просто чудо, самый лучший механик в галактике! — захлопала в ладоши хозяйка. — А пушка?

— Орудия и башня модернизированы и установлены согласно проекту, — солидно ответил механик, чувствуя себя гвоздем программы и заслуженно купаясь в лучах славы. — Через пару часов я подключу сервоприводы и сенсоры башни к корабельной сети, и вы сможете вдоволь наиграться новой штукой, госпожа Ежевика.

— Как здорово! — Ежевика сделала книксен. — Я так рада, что вы с нами, Джакобо Казимирович.

— Я тоже очень рад, — подскочил к нему Иван и потряс руку. — Ты крут, Родригес!

— Да ладно, — засмущался Джакобо и даже покраснел, но на его смуглой коже румянец был незаметен. — Чертовски приятно слышать, но без вашей помощи, ребята, я бы не справился. Кстати, у нас есть немного фиолетового лака, я для подкраски оставлял, его хватит на башню. Будет здорово смотреться.

— Я назову нашу орудийную башню «Марией Федоровной», — сказала Ежевика. — Много у нас будет зарядов?

— Двадцать одна штука, на семь залпов. Больше металла нет, — пояснил Родригес. — На три болванки я поставил пенетрирующие заряды, они преодолеют защитное поле Черного диска, если таковое у него вообще есть. Но только бить надо почти в упор, с расстояния не более километра. Заряды используют энергию корабля по туннель-каналу, сами понимаете, чем расстояние больше, тем канал тоньше. Эх, кустарщина сплошная…

— Да ничего страшного, хорошо, что хоть это есть! — браво улыбнулась Ежевика. — В первую встречу мы не были готовы, а теперь — будем, у нас есть чем вражине ответить. Сейчас просто нас не возьмешь, правда, дядя Родригес?

— Что ж, — стармех поскреб затылок и хмыкнул. — Раз у нас на борту есть оружие, то по правилам классификации космических кораблей мы принимаем статус капера. Значит, мы имеем право поднять свой вымпел. Есть какие предложения?

— Ваня, что думаешь? — спросила Ежевика.

Иван тоже почесал затылок и оглянулся по сторонам в поисках вдохновения. Взгляд его остановился на бантике, что украшал косу хозяйки.

— А давайте на вымпеле будет бантик, раз Ежевика их так любит, — предложил он.

— Годится, — поддержал Родригес. — На темно-фиолетовом фоне.

— Мило, — согласилась Ежевика. — Только фон сольется с цветом корпуса корабля.

— Можно обвести, заключить эмблему в прямоугольник, как в рамку, — вставил Иван.

— А бантик будет розовый, — сказала Ежевика. — Мой любимый цвет!

— А прямоугольник пусть состоит из маленьких серебристых звездочек, — Родригес смущенно шаркнул ногой, — красиво будет…

— Надо еще Жакуя позвать, — заявила Ежевика. — Мы вместе под этим флагом будем, и важно, чтобы все его одобрили.

— Мне нравится, — раздалось за их спинами, и в рубке появился Жакуй. — Я все слышал. Пусть только этот бантик напоминает знак бесконечности или лежащие песочные часы.

— А почему именно песочные часы? — спросил Иван.

— Машина времени же, ну. Их в любой фантастике про путешествия во времени рисуют, или горизонтальную восьмерку. Так что это уже штамп.

Через десять минут споров и обсуждения флаг был окончательно отрисован Ежевикой на главном экране. На нем еще добавилась вертикальная обоюдоострая стрелка посередине узла банта, как символ движения в прошлое и будущее.

На следующий день роботы нанесли новый знак с двух сторон орудийной башни и на борта корабля согласно «Своду маркировки космических кораблей».

Ещё через сутки «Ежевика», подготовленная к долгому пребыванию под водой, погрузилась на дно своего озера. На этот раз корпус и двигатели были полностью восстановлены, утечек не было, и больше ничто не выдавало присутствие корабля.

Зимой, как положено, озеро замерзало, а летом оттаивало. Никому не могло прийти в голову, что почти сорок лет в его глубинах покоится корабль и его спящий в анабиозе экипаж, и только старики эвенки помнили, что когда-то в этих краях было нечисто, и всё так же по привычке обходили их стороной.

Но не все боялись здесь пасти оленей и бить дичь. Пусть основатель рода, участник Великой Отечественной Войны, кавалер ордена Красной Звезды и ордена Ленина дед Ульгэр уже несколько лет не ходил промышлять зверя, слава лучших охотников за его родом сохранилась. Его старший сын Жакуй Ульгэрович Ежевикин считался лучшим зверобоем от Рудногорска до Пеледуя.

* * *

Солнце вышло из-за сопки, ласково согрело лицо. Небо было чистое, прозрачно-голубое, мороз отступил. Легко было представить, что уже наступила весна. Но Жакуй знал, что сегодня только третье ноября [1] и до весны еще предстоит длинная и унылая, как песня каюра, зима.

Он остановился, любуясь открывшимся видом на Запретное озеро, как его называли местные таежники, хотя на картах оно было подписано «оз. Кимчу».

Ни один звериный след не нарушал девственного снежного покрова на льду, словно животные тоже суеверно избегали странное место. Жакуй, щурясь на расщедрившееся солнышко, скинул рюкзак, снял рукавицы и полез в мешок, нащупывая в нем краюху твердого от холода хлеба и ломти предусмотрительно нарезанной заранее вареной оленины.

Собаки, Соксо и Хутэрэн, почувствовав съестное, принялись носиться вокруг и бешено вилять баранками хвостов, выпрашивая кусочек.

— Хэть, хэть, прожоры, — отогнал их Жакуй. Не для того он тащил за спиной груз, чтобы на каждой стоянке баловать вечных голодяг. Однако он был уверен, что к закату как следует накормит собак потрохами какой-нибудь добычи.

Вдруг собаки припали на передние лапы и заскулили. Не успел Жакуй Ежевикин понять, что их так взволновало, как даже через слой снега он почувствовал мягкий толчок земли. На секунду на все пространство вокруг упало странное безмолвие, словно воздух вдруг стал ватой, в которой увязли звуки. Даже собаки перестали скулить и рычать, только, поджав в необъяснимом страхе хвосты и уши, прижавшись мордами к лапам, скалили клыки.

Раздался резкий, словно выстрел, звук лопнувшего льда.

У Жакуя от неожиданности выпал из рук кусок хлеба, от которого он успел только один раз откусить, но он этого даже не заметил. Все его внимание было приковано к Запретному озеру. Лед лопнул, прочертив на белом покрове наискосок от центра к берегу темную почти прямую линию. Края разлома стали быстро расширяться, на лед, сметая и пропитывая снег, устремилась зеленоватая озерная вода. Что-то огромное и мощное поднималось из глубины. Жакуй снова почувствовал, как беззвучно трясется земля. Лед продолжал ломаться, теперь уже во всех направлениях, вода, которая не успевала стечь с восстающей гигантской массы, в одно мгновение выгнулась горбом, а потом хлынула в стороны вместе с дробящимися захваченными льдинами, ломая поднявшейся большой волной оставшуюся пока нетронутой ледяную корку. Там, где только что было вздутие, показался размером с тепловоз темно-фиолетовой цилиндр орудийной башни, из которой грозно торчали три толстых и длинных, как вековые кедры, стволы орудий. Одной башней дело не закончилось, она являлась лишь частью того, что продолжало всплывать, и вот уже над водой показался покрытый грязью огромный тупоносый корпус. Нарушая закон земного притяжения, он воспарил над взбаламученным озером, что сейчас стало похоже на кипящий котел грязной пены. Мешанина ила и мутной воды с шумом обрушилась с громады вниз, обнажая сверкающие на солнце отполированные бока. Все это скатывалось, как скатываются брызги с лепестков лилии, и вскоре вся гигантская машина — а что это была машина, созданная разумом, Жакуй не уже не сомневался — предстала перед ним во всем великолепии.

— Так вот ты какая, «птица Агды», — прошептал одними губами Жакуй Ульгэрович. На миг ему стало стыдно за то, что он втихомолку посмеивался над сказками своего отца. Ладонь Жакуя скользнула за пазуху и сжала оберег в виде головы рыси с одним помутневшим голубым глазом; второй глаз амулета снайпера Ульгэра выкрошился в Берлине, в сорок пятом.

Серебряные молнии пробежали по бортам фиолетового корабля, он поблек и через мгновение стал прозрачным, как дрожащий поток теплого воздуха над горячей печью. На Жакуя вдруг действительно пахнуло теплом, и через секунду воздух толкнул его уже в спину, когда ставшая невидимой масса космического корабля резко и бесшумно устремилась вверх.

Жакуй поднял руку и махал, прощаясь с легендой его семьи, с тем, в существование чего он никогда не верил, как бы правдоподобно ни рассказывал отец о гостье из иного мира и времени, космическом корабле «Ежевика».

[1] 3 ноября 1957 года

Наконец-то Иван снова сидел в капитанском кресле в рубке «Ежевики». На открытых голографических панелях управления, что окружали его, выводилась текущая информация. Кажущееся бескрайним море тайги на главном путевом экране резко провалилось вниз, когда корабль стартовал. На секунду Ивану показалось, что на берегу взбаламученного озера, где пряталась «Ежевика» почти сорок лет, он увидел фигуру человека.

Взлетели на малом ходу, чтобы не слишком сильно возмущать атмосферу. Все было как обычно, кроме того, что все члены экипажа надели скафандры. Следуя плану, сразу после того, как они вышли за пределы стратосферы, Ежевика откачала из всех отсеков воздух и задраила клинкеты. Корабль готовился принять бой.

Как и в прошлый раз, позицию они заняли над космодромом. И, как и в прошлый раз, на Земле царила суета подготовки ракеты к старту.

— Ежевика... — неуверенно начал Иван, наблюдая, как от ракеты отъезжают последние автомобили и поле космодрома пустеет. — Почему мы не могли… не можем... не можем заняться самопомощью, ну… тогда... когда на нас прошлых напал этот черный диск, и не атаковать его? Тогда бы мы спасли всех тех собак, что он уморил?

— Я же объясняла, Ваня, — аватарка Ежевики сидела в штурманском кресле, обычно занимаемом Иваном. Лицо ее было сосредоточено и серьезно. Информация на планшете прямо перед ней выводилась в боевом режиме, но космос пока был девственно чист. — Есть две линии времени, одна — глобальная вселенская, а вторая — локальная, наша собственная. Когда мы столкнулись с черным диском в первый раз, то никакая другая «Ежевика» нам на подмогу не пришла.

— Ну?

— Если бы мы попытались сейчас отправиться в свое собственное прошлое и изменить его, то тогда возникло бы противоречие, нас попросту выкинуло бы в другую реальность вселенной, и чем бы это все закончилось совершенно не ясно. Не могу вычислить, нет данных.

— А ничего, что мы спасаем Лайку, про однозначную орбитальную гибель которой написано в книге? Не случится ли тогда выброс в другую реальность?

Ежевика смешно почесала носик, и Иван позавидовал ей. Аватарка, в отличие от него, была без скафандра, а нос у Кукуева, как назло, начал чесаться сразу, как лицо закрыло защитное поле. Да, физически он мог почесать, рука свободно проходила через невидимую преграду, но это почему-то не помогало, видимо, так проявлялось волнение.

— Лайка для нас еще не погибла, — ответила хозяйка. — А в книжках... В книжках не всегда правду пишут.

— Но те собаки, которых убил черный диск... — вопросительно посмотрел на хозяйку Иван, уже понимая принцип. — Они…

— Они погибли в нашем собственном прошлом. Мы ничего теперь не можем изменить. Сейчас важно не совершить ошибку с Лайкой, второй попытки не будет… Ой, смотри, начался старт ракеты!

Если в прошлый раз в рубке были все четверо, то в этот раз Родригес вместе с Жакуем и Первым находились у двигательной установки, Железняк и Второй — в орудийной башне. Поэтому сейчас, кроме Вани и Ежевики, некому было наблюдать и комментировать метаморфозы, которые происходили с взлетающей ракетой. Впрочем, и подготовка, и старт проходили нормально, все как тогда.

— Ваня, — позвала Ежевика. — Нам звонят. Это может быть только Петр Николаевич! Соединяю…

— Алло! Алло! — раздался голос Васильева. Было непривычно слышать его сильно изменившийся голос. Для Ивана прошло лишь несколько дней с момента, как они расстались в заснеженном лесу на берегу Ладоги, а для Петра пролетело почти полвека. Голос был… нет, не стариковский, старческого дребезжания не слышалось, но все же узнаваемые интонации звучали глуше, менее живо и энергично.

— Здравствуйте, Петр Николаевич! — ответила Ежевика. — Вы можете говорить, мы вас слышим.

— Петр Николаевич... — хрипло засмеялся невидимый собеседник. — Давно меня так не называли... Ребята... Я не помню, говорил вам или нет, но хочу сейчас сказать. Спасибо вам, от всего сердца спасибо за ту судьбу, что вы мне подарили. Иван, ты меня слышишь?

— Да, Петр, слышу... — Иван улыбнулся. — Ты как там? Расскажи…

— Все хорошо, Ваня. Я сделал все, что задумал. Стал конструктором ракетных двигателей… В «семерке», которая сейчас взлетает, есть немало моего труда. — Петр прокашлялся, привычно ругнувшись, видимо отстранив трубку в сторону.

— Хрен с ней пока, с ракетой! Ваня, слышишь, когда родился сын, я его в твою честь назвал.

— Да ладно! — еще шире заулыбался Кукуев.

— Ему уже тридцать семь, он старше тебя, ха-ха... Да! А в честь Ежевики назвали дочку, младшую. Купиной. По-сербски значит — Ежевика. Мать у нее сербка, так что уговорил, — было слышно, что Петр улыбнулся.

— Ой, как здорово! — захлопала в ладоши Ежевика. — Я так рада, спасибо вам, Петр Николаевич! Купина — очень красивое имя!

— Теперь внуков ждем, может, уговорю на Женю и Родиона... Ладно, я думаю, у вас мало времени, чтобы слушать болтовню старика…

— Петр... — начал говорить Иван.

— Слушайте, — перебил тот. — «Спутник-два», на котором летит Лайка, снабжен системой самоуничтожения, которая сработает при определённых условиях.

— Зачем? — удивился Иван.

— «Так не доставайся же ты никому!» Политика, Ваня. Если вы его начнете вскрывать, разбирая, как положено, по частям, будет взрыв. Также он взорвется, если атмосферное давление вокруг поднимется больше чем на половину атмосферы…

— Зараза! Как отключить систему? — Кукуев с досадой хлопнул по подлокотнику.

— Я не знаю, не моя епархия. Сам случайно узнал, один инженер проболтался…

— Я понял тебя, Петр... Николаевич. Слушай, спутник уже вышел на орбиту. Надо прощаться.

— Все, ребята. Прощайте. И удачи вам. Вспоминайте поручика Васильева.

— Прощай, Петр.

Ежевика тут же связалась с Родригесом, кратко введя его в курс дела и сообщив о системе самоуничтожения «Спутника-2». Первоначальный план заключался в захвате аппарата с Лайкой катером и доставке его в док «Ежевики», где Родригес спокойно собирался его вскрыть и вытащить собаку.

— Катером забирать нельзя, — сказал Родригес, подумав. — Васильев может не знать обо всех датчиках и условиях, которые приведут систему самоуничтожения в действие. Придется изымать собаку в открытом космосе, на орбите. Я не могу покинуть БЧ-пять, диск в любой миг появится.

— Я займусь этим! — вскочил с места Иван. — Скажи, что надо делать? Спутник уже пошел на первый оборот, а собака погибла на четвертом...

— Давай бегом ко мне, сейчас все устроим, — сказал Родригес и отключился.

— Будь осторожен, Ваня! — Ежевика в волнении сложила ладошки и поднесла к губам. — Я тебя прикрою, если что.

— Не сомневаюсь, сестренка! Не сомневаюсь…

* * *

Иван оттолкнулся от комингса шлюза и прыгнул в сторону висящего в пустоте в пятидесяти метрах от «Ежевики» конуса космического корабля Лайки. Он летел, прижимая к груди полусферу фенрира — собранный Родригесом технофейк, способный заменить телеметрию, идущую со спутника Лайки, так, чтобы на земле этого никто не заметил.

Конус увеличивался в размере по мере того, как Иван подлетал к нему, но все же не впечатлил: четыре метра в длину и около двух в самой широкой части. Первым делом он с легким щелчком прилепил фенрир.

На связь вышел Родригес:

— Теперь сними колпак и срежь все антенны, что увидишь под ним.

Иван дотронулся рукой до обтекателя и ощутил, что тот довольно сильно уже нагрелся.

— Родригес, он горячий, — сообщил он.

— Попробуй раскрутить спутник так, чтобы он не был одной стороной к Солнцу, — услышал он в ответ. — Понятно, почему собака погибла от перегрева…

Иван, пользуясь тем, что его скафандр был стабилизирован относительно поверхности планеты, положил руку на корпус космического кораблика и придал ему небольшое вращение.

— Готово! — отрапортовал он.

— Теперь будет чуть получше. Через пять минут войдем теневую зону, тогда приступай к вскрытию.

Иван, пользуясь паузой, осмотрелся. Внизу под ним простиралась Земля. Сейчас они находились в районе Тихого океана. Солнце вот-вот должно было скрыться за краем планеты, тонкая пленка атмосферы заиграла всеми оттенками голубого. Облака, парящие над океаном, осветились нежно-розовым и отбросили длинные тени на океан и воздушную дымку, что виднелась легкой, невесомой вуалью. Иван залюбовался зрелищем, ведь наблюдать эту красоту довелось не в курсовом экране или иллюминаторе, а вися в пустоте, своими глазами, через невидимое лицевое поле скафандра.

Напоминающий рожок мороженого спутник в это время вошел в тень.

— Давай, начинай резать, — Родригес воспользовался целеуказателем скафандра Ивана, и на поверхности спутника появился светящийся обрисованный зеленой пунктирной линией прямоугольник.

— Пили здесь, я контролирую по приборам, где можно.

Иван синхронизировал скафандр со спутником. Теперь он казался ему парящим в неподвижности, а вот окружающее — звезды, планета и темнеющая громада «Ежевики» — принялись вращаться вокруг них. Кукуев выбрал соответствующую пиктограмму, воплотил в правой руке плазменный резак и провел вдоль пунктира. Работа шла в безвоздушном пространстве беззвучно. Вскоре перед ним темнел прямоугольник, а его вырезанная часть отдалялась, кувыркаясь, к планете. Иван не хотел, чтобы зачинателем миллионов тонн космического мусора оказался он, и поэтому швырнул обрезок с расчетом, что рано или поздно он войдет в атмосферу и сгорит.

— Просунь руку и возьмись за рычаг… — комментировал Родригес. — Так, молодец. Теперь тяни.

Иван нащупал небольшую выступающую продолговатую деталь и потянул в сторону. Колпак, самая верхушка конуса спутника, отсоединился и легко отошел. Вскоре он последовал за обрезком. Взору Ивана предстала полусфера, из которой торчали разнообразные штыри и дуги антенн.

— Все, Ваня. Пошла телеметрия. Можешь срезать антенны, — дал указание Родригес. Фенрир полностью эмулировал передачу со спутника, космофизические параметры, которые ожидали получить от аппарата на Земле, он передавал реальные, а вот данные о состоянии собаки были уже фейковые.

Иван с удовольствием принялся отделять антенны от корпуса, словно срезая сучки со старого пня.

— Иван, внимание! Нас атакует противник! — голос Ежевики прозвучал напряженно, но без лишней паники. — Держись там, мы тебя прикроем.

И тут вокруг Ивана началась такая свистопляска, что он не мог понять, что происходит. Это было слишком быстро и усугублялось тем, что, вдобавок ко всему, все вращалось. Иван перевел стабилизацию скафандра относительно поверхности планеты и остановил вращение спутника. Черного диска он не видел. Возможно, тот не был заметен в обычном оптическом диапазоне, но, скорее всего, его скрывала «Ежевика», которая, маневрируя, все время оказывалась между Иваном и Чёрным, не давая тому выстрелить в спутник. «Ежевика» двигалась резкими рывками, словно это не огромный корабль, а маленькая аквариумная гуппи. Она все время меняла положение, скрывая за своими бортами спутник и Ивана от атак Черного диска.

Ежевика наблюдала, как от корпуса отделилась крошечная фигурка Ивана и поплыла к космическому кораблю землян. Она считывала данные, что излучала примитивная аппаратура спутника, и отслеживала, как чувствует себя заключенная внутри собака. Пока причин для волнения не было.

Иван приблизился к конусу спутника, несколькими толчками заставил тот вращаться вокруг оси и затем оседлал стальной конус. Вскоре от спутника отделился похожий на воронку обтекатель, и одна за другой полетели к планете, беспорядочно вращаясь, обрезки антенн. И как раз в этот миг появился Черный диск.

Когда корабль совершает выход из гиперпространства, то для стороннего наблюдателя в месте прокола сначала появляется слабое рентгеновское излучение, потом электромагнитный импульс, а затем материализуется сам корабль. Все проходит достаточно безобидно и гладко для пространственно-временного континуума. Но появление черного диска было совсем не таким. Пространство трещало во всех диапазонах волн, словно его раздирали изнутри демоны. Ежевике показалось, что она даже услышала что-то похожее на стон. Из раны, нанесенной континууму текущей размерности вселенной, появился вражеский дисколет. «Какая же у него варварская технология», — успела подумать Ежевика.

Она бросила корабль так, чтобы тот закрыл своим бортом спутник землян. Черный диск, видимо, ожидая возможного противника, был наготове и тут же выстрелил из своего оружия.

Ежевика этого ожидала и кинетический заряд, выпущенный со слишком большой силой для такой массы, какая представлялась у дисколета, полыхнул желтыми концентрическими кругами в её защитном поле. Взвыл генератор, корабль качнулся, но тут же выпрямился. Не побил.

— Ваше слово, Мария Федоровна, — сказала Ежевика. Она поймала диск в перекрестие прицела, сместила на упреждение, выстрелила сразу из трех орудий. — Пли!

Снаряды, вылетевшие из стволов со скоростью восемь километров в секунду, полыхнули бордовыми линиями. Из-за мгновенного ускорения они должны были превратиться в облака плазмы, но специальное устройство оттянуло тепловую энергию и перекачало ее в водяной резервуар, что занял двести кубометров в трюме.

Диск каким-то чудом извернулся, и снаряды прошли мимо. В тот же миг вокруг диска замерцало защитное поле. Ежевика ухмыльнулась. Судя по всему, диск использовал устаревшие на тысячи лет технологии, мезотронный эффект. Был шанс пробить это поле, если последовательно в одно место попадет два или три заряда. Или один спецзаряд Родригеса.

Дальнейший бой вылился в череду кульбитов и резких прыжков, «Ежевика» будто бы скользила по поверхности невидимой сферы, центром которой был космический кораблик землян. Диск, выпустивший несколько зарядов в борт корабля, похоже, понял, что ему не пробить защитное поле. Теперь он старался успеть поразить спутник, опередив «Ежевику».

Вода в резервуаре уже давно вскипела и стравливалась за борт, вырываясь под огромным давлением струей пара. За «Ежевикой» сейчас тянулся шлейф, будто за кометой. Благо, что все основные места обитания землян в этот день были закрыты толстым слоем облаков, не то это зрелище, которое особенно было хорошо заметное в районе терминаторов, надолго бы озадачило землян.

Если бы кто увидел сейчас хозяйку корабля, то он бы сильно удивился. Ежевика неподвижно висела посреди рубки, слегка разведя руки в стороны и подогнув скрещенные ножки. Глаза её были закрыты, и можно было подумать, что она спит. Тело было обнажено, но, окутанное распущенными фиолетовыми волосами, все равно хранило свои тайны. Ежевика сейчас напряженно просчитывала все варианты, вычисляя, как никогда.

Краем сознания она зацепила, что из спутника землян выходит воздух. Она тут же вызвала Ивана:

— Ваня! Что ты делаешь?! Что происходит? Откуда у вас утечка кислорода?

— Все хорошо, сестренка… — отозвался тот. — Делай свое дело. Я делаю свое… Сейчас собаку достану, возьму к себе в скафандр, — получила она ответ. — Извини, я занят…

Огромным усилием воли Ежевика вернулась к бою. Вот если бы Иван оказался на борту, то можно было бы рискнуть и попробовать одно дело…

— Железняк, как дела? — вызвала она артиллерийскую башню. Поразить верткий диск так и не удавалось, но она успешно отгоняла его выстрелами, заставляя сменить траекторию.

— Снаряды кончаются, хозяйка, — последовал ответ. — Осталось два спецзаряда и четыре обычных болванки.

— Ясно. Пока заряди две болванки и жди моего приказа, — Ежевика отключилась.

Родригес как будто ждал очереди, голограммой появился в рубке. Увидев хозяйку в несколько необычном виде, он тут же смущенно исчез и вышел уже мыслесвязью:

— Дочка, как обстановка? У нас перегревается компенсатор инерциальных перегрузок, но еще поработает в таком режиме…

— Держимся, дядя Джакобо, — ответила Ежевика, бросая корабль в очередной кульбит. — Снаряды заканчиваются…

В это время произошло нечто необычное, и Ежевика прервала связь.

От конуса земного спутника, оттолкнувшись, летел Иван. Скафандр его раздулся, приняв почти шарообразную форму, и стал похожим на матовый шар. Это значило, что находящийся внутри него оператор сейчас в бессознательном состоянии. Солнце просвечивало сквозь шар, и Ежевика заметила два темных пятна внутри. Одно было, вероятно, Иваном, свернувшимся в позу эмбриона. А вот другое… Могло быть только Лайкой.

Ежевика пересчитала дальнейшие действия и изменила траекторию таким образом, чтобы скрыть от врага приближающегося к ней Ивана.

Черный диск, сделав мертвую петлю, торжествующе ударил по спутнику черным лучом.

Ежевика распахнула боковой шлюз и, словно рыбка падающую крошку корма, проглотила шарик с Кукуевым и его пассажиркой.

По коридору уже несся Жакуй, а за ним летела киберкаталка.

Все были на борту. Теперь можно и рискнуть.

* * *

На краю планеты показался абрис приближающегося восхода. Меньше чем через несколько минут спутник окажется под воздействием яростных лучей светила. То, что задумал сделать Иван, нужно было начинать делать немедленно, или вновь придется ждать захода в тень, а это еще двадцать с мелочью минут.

Несколько раз глубоко вздохнув, чтобы успокоить нервы, Иван развернул спутник так, чтобы он оказался между ним и скорым появлением Солнца. На шарообразном корпусе алело обозначенное пунктиром место вскрытия, которое определил Родригес. Вот только спас-камеры, что должен был подогнать ему один из роботов, у него не было. Не успели. Сейчас все роботы были заняты на корабле, ведущим бой. Нужно было выкручиваться самому, и Иван принял решение.

Еще пятнадцатилетним пацаном ему довелось провести два месяца школьной практики на строительстве гипер-гейта в точке либрации между Землей и Луной. Гипгейт был маленький, для местных сообщений между Землей, Марсом, Венерой и спутниками Юпитера. Четыре часа в день Иван болтался с бригадой монтажников в открытом космосе, выполняя роль «подай-принеси-иди-не мешай» и заодно подвергаясь негласному наблюдению и контролю — не противопоказан ли ему Космос? Такое нечасто, но бывало, что человек психологически не может выдержать дыхание Великой Пустоты. В этом случае путь в звездоплаватели был неудачнику заказан, и космосом он мог любоваться только в иллюминатор пассажирского лайнера.

Во время практики, общаясь с бывалыми астромонтажниками, Иван узнал несколько неформальных приемов обращения со скафандром, о которых знают только специалисты, вынужденные по двенадцать часов не снимать оные. Одним из таких приемов он собирался воспользоваться прямо сейчас.

Установив мыслекоммуникацию с блоком управления скафандром, Иван забрался в его служебную часть и тут же отключил общую систему безопасности, благо код доступа, как он и ожидал, стоял стандартной заводской предустановкой. Вот теперь все было готово.

Кукуев бросил взгляд на отливающее фиолетовым брюхо «Ежевики», которая, продолжая маневрировать, оказалась выше него — если считать Землю за условный «низ». Нет, он не будет сообщать о том, что задумал. Ни к чему это. Ежевика, скорее всего, будет против. Начнет волноваться… Сейчас она занята сражением с Черным диском, и не стоит хоть на йоту её отвлекать. Иван посмотрел вниз, где белой огромной кляксой над Атлантикой простирался циклон. В самом центре его чернел маленький злобный «глаз бури». Сейчас бездушный «глаз» в упор смотрел на Ивана и, похоже, был единственным зрителем. «Пусть смотрит», — решил Кукуев. Как говорили древние? На миру и смерть красна.

Солнце показалось из-за края Земли, и нужно было уже начинать действовать.

Призвав все свое умение концентрироваться на задаче, откидывая все пустое и мешающее выполнению ее, Иван направил резак на обшивку спутника и проделал в ней небольшое, толщиной с мизинец, отверстие.

«Двадцать один…» — произнес он мысленно. Одна секунда проходит за время произнесения такого рода числительных. Это удобнее, чем отсчет в скафандре. Машинный отсчет только пугает где-то далеко спрятавшегося внутри каждого, даже самого отмороженного смельчака, маленького дрожащего человечка. Пусть лучше считает отмеренные секунды, чем трясется от страха... Он будет считать до тридцати четырех. На «тридцать пять» — потеря сознания и гибель и его, и собаки. Все нужно успеть за пятнадцать секунд.

Из дырочки вырывались струи воздуха, тут же превращаясь в серебристую пыль замерзших кристалликов влаги. Теперь уже точно не переиграть. Иван, опираясь на стабилизатор скафандра, придержал пытающийся отклониться под действием реактивной силы выходящего газа спутник. Давление внутри корабля падало быстро, но не так, чтобы собака получила декомпрессионный удар. Воздух должен был спокойно покинуть ее легкие.

Поток выходящего воздуха иссяк, и Иван расширил пробоину. Он, как мог, оседлал спутник, словно собирался его объезжать. Сейчас он летел, окруженный туманной дымкой, что постепенно рассеивалась в пространстве.

Кукуев, не мешкая, принялся резать по контуру. «Потерпи зайка, потерпи, Лайка», — пробормотал он.

«Двадцать два… двадцать три…» Хорошо, что у предков на спутнике такие тонкие стенки… Он попытался нащупать своим телеэмпатическим чувством собаку. Но нащупал только на грани чувствительности некую глухую волну то ли ужаса, то ли отчаяния. Возможно, это только его игра воображения… Или проекция его собственных эмоций. Так! Не отвлекаться! Еще чуть-чуть, и половина сферы спутника будет отделена.

«Двадцать пять»… Иван развоплотил резак и провел рукой возле рта. Теперь воздух выходил уже из его скафандра. Подавив инстинктивное желание вдохнуть, словно ныряльщик, запас смеси в себя, он, наоборот, с силой выдохнул. Серебром кристалликов вспыхнула расходящаяся веером струя газа, вылетевшая из тени спутника под лучи светила.

Во рту зачесалось — на языке, нёбе и в гортани закипела слюна. Поверхность губ и вокруг ноздрей, наоборот, занемела, прихваченная холодом. Выходящая вместе с воздухом влага испарялась, отнимая живое тепло.

«Двадцать шесть… двадцать семь…» Кукуев откинул в сторону ненужную уже скорлупу сферы. Ему предстала внутренность примитивного аппарата. Собака была там. Руки Ивана ощупали зажатое между какими-то металлическими прямоугольниками тело животного, одетое в смешной комбинезончик. Вот только смеяться Ивану было некогда. И нечем.

— Ваня! Что ты делаешь?! — мыслесвязью ворвалась Ежевика. — Что происходит? Откуда у вас утечка кислорода?

— Все хорошо, сестренка… Делай свое дело. Я делаю свое… Сейчас собаку достану, возьму к себе в скафандр, — отправил Иван ответ. — Извини, я занят…

Он оборвал мыслесвязь.

Собаку держали ремни, а к ее костюму шли разнообразные провода и трубка. Еще две секунды драгоценного времени было потрачено на то, чтобы материализовать виброланцет и перерезать все мешающее, постаравшись в спешке не садануть по телу Лайки. Та уже выглядела неважно — пасть раскрыта, язык вывалился и трепыхался безвольной тряпочкой. Глаза у собаки были закрыты, и этому Кукуев был рад. Он не хотел сейчас видеть полный предсмертного ужаса взгляд четвероногого космонавта.

«Тридцать…» Иван, ощущая, как распухает в вакууме лицо, провел левой рукой от подбородка до пупка, и скафандр послушно раскрылся, подчиняясь мысленному приказу хозяина. Будет теперь Жакую работенка. Все его тело теперь сплошной синяк. Мелкие капилляры лопались под действием внутреннего давления. Холода космоса он не почувствовал. Ведь космос не холодный. Он никакой. Он просто заберет твое тепло, пока последняя калория не рассеется в пространстве вселенной. Правой рукой Иван придерживал Лайку. Она оказалась совсем не такой крупной, как он себе представлял. Ладонью он почувствовал, как мелко дрожит тело собаки. Значит, еще жива.

«Тридцать один». Кукуев прижал собаку к животу и запахнул костюм. Медленно, слишком медленно тот срастается. Или это у него уже проблемы с головой? Кислорода в тканях все меньше. И ему становится все страшнее…

«Тридцать… два».

* * *

— Дядя Джакобо, Жакуй! — позвала Ежевика. — Я собираюсь нарушить кое-какие законы вселенной… И нас может унести черт знает куда. Но с диском мы точно разберемся. Что скажете?

— Если мы одолеем этих мерзавцев, действуй, дочка! — прорычал Родригес. — Ненавижу проигрывать или отступать!

— Я согласен, госпожа Ежевика. Делайте, что надо, — это был ответ котофурри.

— Спасибо… Я не сомневалась в вас. — Ежевика хотела добавить, что внутри неё появилось странное чувство единения и гордости с этим осколком её экипажа, но промолчала. Она только добавила: — Поехали!

В это время в край диска ударил первый заряд. Это был специальный заряд Родригеса. Защитное поле врага полыхнуло зеленым и исчезло, испарившись вместе со снарядом. Но в тоже мгновение в диск ударила болванка, разбив в пыль край аппарата. Вторая болванка увеличила разрушения. Диск окутался зеленоватым туманом, из пробоины хлестали какие-то хлопья, и по краям пробегали желтые молнии. Вражеский корабль замер, лишь только продолжив слегка вращаться поперек себя.

— Но как? Кто это его так? — раздался мылсеголос Родригеса, который наблюдал за боем со своего тактического планшета. — Снаряды прилетели совсем с другой стороны!

Черный диск вдруг дернулся, и вращение его прекратилось.

— Врешь, не уйдешь! — сказала Ежевика, вдруг широко распахнув глаза. Её тело тут же облачилось в её любимое в последнее время «милитари».

— Железняк! — вызвала она башню.

— На связи, мэм! — отозвался канонир.

Ежевика выставила указательный пальчик и нахмурила брови.

— По вражескому кораблю, залпом, два бронебойных, один специальный, пли!

Ахнула Мария Федоровна, посылая предпоследние заряды. В диске, словно от него откусывал невидимый великан, появилось еще три пробоины. Ежевика не хотела бить по центру, чтобы не убить вражеских пилотов.

Новые повреждения, похоже, окончательно добили машину, и она прекратила подавать признаки жизни.

Вот теперь нужно было выполнить вторую часть плана.

«Если бы мы попытались сейчас отправиться в свое собственное прошлое и изменить его, то тогда возникло бы противоречие, нас попросту выкинуло бы в другую реальность вселенной, и чем бы это все закончилось совершенно не ясно. Не могу вычислить, нет данных». Ежевика вспомнила свои слова, которые она говорила Ивану. Что ж, сейчас данные появятся.

И корабль прыгнул в прошлое.

— Железняк, заряжай два спецзаряда и одну болванку, — скомандовала Ежевика, сожалея, что её сейчас не видит Иван. Форма ей очень шла — она бросила взгляд в отражение экрана, полюбовавшись собой.

— Есть, мэм! — последовал ответ по интеркому.

Ежевика посчитала, вычисляя баллистику, упреждения и положение, которое займет Черный диск через полторы минуты. Интересно, а если она промажет, что тогда будет?

От этой мысли у нее возникло странное чувство, которое, как она догадалась, Иван называл «засосало под ложечкой». Б-р-р. Нет, она не промахнется!

— Железняк! Пли!

Рявкнула Мария Федоровна, посылая три снаряда по вычисленной Ежевикой траектории. Через сто четыре секунды они должны влететь в тыл этому противному вертлявому Черному диску…

Потекло время томительного ожидания. Было странно осознавать, что сейчас в этом пространстве-времени существуют одновременно две «Ежевики». Когда она придумала и приняла решение прыгнуть в прошлое и выстрелить в противника так, чтобы снаряды пришли ему с другой, неожиданной для него стороны, она назначила время попадания. Так и случилось с точностью до миллионной доли секунды. А теперь она сделала так, чтобы они прилетели в это назначенное время… Ежевика, выжидая время и хоть чем-то занимая себя, прикинула два миллиона вариантов развития событий. Наконец она дождалась, пока та, другая «Ежевика», не отправилась в прошлое, освободив пространственно-временной континуум. «Уф-ф...» — с облегчением выдохнула хозяйка. Кажется, все в порядке. Вселенная не схлопнулась, корабль в черную дыру не превратился, в параллельный мир их не выбросило… Даже во вселенную с левым спином... Обошлось.

— Дядя Родригес, дорогой Жакуй, кажется, все в порядке! — сообщила она. — Мы живы и никуда не делись. Ура! Можно расслабиться.

— А я и не напрягался, — сообщил Жакуй. — Но все равно, поздравляю нас, ня!

Родригес просто послал улыбку. Он сейчас был занят скафандрами. Впереди предстояло самое интересное — абордаж.

* * *

Ежевика очень не хотела отпускать Родригеса на борт вражеского корабля, потому что — боясь сознаться в этом даже себе — элементарно трусила. Раньше она как-то не задумывалась, но в последнее время все чаще стало приходить на ум, как это может быть больно — потерять друга. Но делать было нечего, Родригес бы никогда ей не простил, да и надо все же разобраться с экипажем Черного диска, выяснить, чем это таким досадили им земные собаки и сама «Ежевика». Затем вставала задача уничтожения вражеского корабля, оставлять который на орбите Земли было бы глупо — земляне доберутся до него уже через десяток лет, и тогда внедрение чужих технологий закончится для разобщенной и незрелой цивилизации хьюманов крайне печально.

— Дядя Джакобо… Только будьте очень осторожны. Пожалуйста, — умоляюще сложив руки, попросила Ежевика. — Возьмите с собой роботов, пусть они идут первыми…

— Да не волнуйся, хозяюшка. Я какой-никакой, а все же бывший пират, — улыбнулся Родригес. — Опыт некоторый есть…

— Я отправляюсь с тобой, ня! — не терпящим возражений тоном заявил Жакуй. — Мне все равно делать нечего, Ваньку я в гель окунул, Лайку тоже. Пусть восстанавливаются. Я же тут изведусь весь, пока ты там без меня все ништяки собирать будешь!

— Ладно, идите… — смирилась с неизбежным Ежевика. Жакуя отпускать тоже не хотелось, но так было безопаснее для Родригеса. — Главное — узнать, откуда прибыл этот диск, почему они вредили землянам и кто это такие вообще. Если кто остался живой, то желательно пленить. Может быть, мы сможем их в анабиоз погрузить. А там уже придумаем, как поступить дальше.

В последнее время Ежевика научилась решать некоторые проблемы по методу Ивана — «заметая их под ковер», как выражался её дружок. Практика была порочная, но иногда действовала лучше, чем немедленное реагирование.

— Что ж, пора прогуляться на борт этой копченой сковородки, — резюмировал Родригес. — Пойдем, кыся, я дам тебе оперативный скафандр монтажника. Это, конечно, не военные доспехи, но и не такая картонка, как «легкий ремонтный», что у Ваньки был.

Ежевика хотела еще раз напомнить об осторожности, но, подумав, что это может выглядеть как её неуверенность в своей команде, промолчала.

* * *

Родригес, котофурри и робот-матрос Первый приблизились к неподвижному Черному диску. Матроса механик отправил к самой большой пробоине, приказав ждать их рядом и не лезть внутрь. Сам он и Жакуй облетели вокруг чужой корабль, стараясь не оказываться напротив выглядевших похожими на оружие надстроек. Но враг оставался безмолвен и недвижим. Ежевика держала его под прицелом Марии Федоровны, но Родригес прекрасно помнил, что остался только один бронебойный снаряд.

— Дядя Джакобо, что вы видите? — спросила хозяйка.

— Пока ничего особенного, — ответил Родригес. — Снаружи тихо.

— Я вызываю Черный диск всеми стандартными способами, но ответа нет, — сообщила Ежевика.

— А что ты им скажешь, если ответят? — спросил Родригес.

— Если ответят, скажу, чтобы не дурили и сдавались.

— Хорошо. Мы отправляемся внутрь.

Родригес и Жакуй подлетели к пробоине, рядом висел Первый, держась манипулятором за какой-то пучок тонких полупрозрачных трубок.

Стармех переглянулся с котофурри. Тот ободряюще кивнул и извлек из ножен абордажную саблю, врученную ему Родригесом в дополнение к скафандру. Какое-никакое, а оружие. Стоило только клинку покинуть ножны, как по его поверхности заструились сверхчастотные поля, что разрывают любые атомарные связи. Опытный боец мог такой саблей натворить достаточно дел. Жакую, как мастеру-рукопашнику, иного оружия и не требовалось.

Сам стармех вооружился тактическим компьютером с интегрированным лучеметом и атомным перфоратором, который сейчас болтался за спиной на широком ремне.

Передвинув перфоратор на грудь и приведя его в рабочее положение, на что указали последовательно загоревшиеся по цепочке огоньки на корпусе инструмента, Родригес вплыл в пробоину Черного диска. Его сразу потянуло вниз, и он, сгруппировавшись, ловко приземлился на ноги — на вражеском корабле действовала искусственная гравитация. Стармех глянул на индикатор компенсатора скафандра — тот показывал один и девять десятых «G». Это говорило о том, что прародина строителей корабля, скорее всего, была на девять процентов массивней Земли, планеты, гравитационные параметры которой приняты хьюменами за единицу.

Внутри корабль был таким же черным, как и снаружи, отличаясь только тем, что все его поверхности, кроме пола, были усыпаны небольшими светящимися разноцветными геометрическими фигурами — треугольники, ромбы и квадраты, круги и трапеции переливались всеми цветами радуги. Преобладали, в основном, изумрудные оттенки, и стармех решил, что если это индикаторы состояния агрегатов, то для экипажа диска зеленый цвет был цветом аварии и неисправности, а не красный, как это принято у людей.

Внутренний дизайн корабля напоминал изделия инсектоидов, расы ди-мэк. Все коридоры и проходы были неравномерно овальными, словно их проделали гигантские древоточцы. Для прямых, бритвенно-четких линий «Ежевики» и ее белоснежных панелей внутрикорабельной отделки диск представлял настоящий стилевой антипод.

Пройдя десяток шагов, Родригес уперся в зеркальную пленку силового поля, которая удерживала атмосферу. Такие технологии используют на военных кораблях-матках, несущих множество истребителей. Эти поля позволяют вылетать истребителям и возвращаться в матку без возни со шлюзами. Но такая конструкция требовала постоянного расхода большого количества топлива. Родригес пришел к выводу, что противник не испытывает недостатка в энергии.

Коридор расширился, и они вышли в некое подобие зала, который своими округлыми формами и множеством выходивших в него с разных сторон проходов и разноразмерных каналов напоминал какой-то внутренний орган. Жакую тоже что-то не понравилось, и он зашипел, вздыбив на загривке шерсть и приняв боевую стойку.

Но ни котофурри, ни сам Родригес не успели среагировать на то, что с быстротой атаки кобры из боковой дыры выскочило нечто членистоногое.

Черное и блестящее существо, казалось, состоящее из одних членистых щупалец, которые двигались со скоростью плетей, сбило с ног стармеха и с легкостью отшвырнуло его к противоположной стене. Жакуй сделал резкий выпад, но даже его нечеловеческая реакция не помогла, клубок щупалец распрямился, и Жакуй отлетел в другой конец зала. Сабля с дребезгом упала на покрытую затейливой вязью палубу.

Не дожидаясь результатов атаки, похожая на осьминога штуковина тут же вскочила на грудь Родригеса. Несколько щупалец прижали его руки к телу, а одно из оставшихся незадействованных, снабженное чем-то вроде длинной трубчатой иглы толщиной с мизинец, изогнулось на манер жала скорпиона и, похоже, выбирало, в какую часть лица сейчас будет вогнан шип.

Все это заняло около трех секунд, и Жакуй, получивший значительный удар в грудь и приложившийся еще и об стену спиной, даже не начинал приходить в себя. Родригес сумел схватить одно, будто бы состоящее из цепочки острогранных пирамидок, щупальце своим киберпротезом и сжать его, с удовлетворением почувствовав, как что-то захрустело в кулаке. Существо дернулось и взметнуло свой шип.

В это мгновение на нем сомкнулись стальные пальцы Первого. Робот схватил второй рукой сразу за две конечности сочащегося черной маслянистой жижей существа, словно оно только что вынырнуло из ванны с нефтью.

Все щупальца тут же оставили Родригеса и переключились на новую помеху. Они принялись с неистовством и большой скоростью молотить по корпусу Первого, разрывая на нем металл, пробивая тонкий корпус матроса острыми концами конечностей. Робот просто держал. Он уже остался без обоих фотоэлементов, и через огромную дыру в головной части был виден его позитронный мозг. Но он смог выиграть несколько секунд для Жакуя. Тот одним движением вскочил на ноги, умудрившись подхватить с пола саблю, и бросился к существу. Стальные колени Первого в это время подломились, и он рухнул. Его манипуляторы, лишенные управляющих сигналов и энергии, безвольно раскрылись, выпустив черную бестию. Но в это время на нее обрушился тесак Жакуя, развалив прямо по центру овальное тело, из которого торчали десять искривляющихся в бешеном ритме конечностей. Для верности котофурри нанес еще несколько рубящих ударов, разнеся проклятого паука на куски.

Родригес тяжело поднялся и ощупал себя, не веря, что жив. Скафандр был продран, но только наружный, декоративно-защитный слой, который уже затягивался силами ремнанитов. Жакуй с саблей наготове стоял в напряжении, готовый отразить следующую атаку. На его скафандре красовались следы удара. Родригес отметил, что, если бы экипировка была защитным классом пониже, то сейчас бы они уже не улыбались ошарашено друг другу, как два человека, только что заглянувшие в бездонную пропасть.

Родригес подошел к Первому, точнее, к тому, что осталось от верного матроса. Надежда сохранить хотя бы мозг робота угасла — он был пробит одним из ударов монстра. Родригес поднял тело робота и прислонил к изгибающейся кверху стене. Голова Первого мотнулась и упала на грудь.

— Дьявол антивселенной, — грязно выругался стармех. — Они за это заплатят сполна!

На лицо Родригеса было страшно смотреть.

Стармех поднял кусок монстра с болтающейся, словно шланг, конечностью и минуту разглядывал в свете включённого фонаря и встроенного в костюм дефектоскопа. Закончив осмотр, он презрительно отшвырнул останки в сторону.

— Это робот, Жакуй. Но если здесь есть живые пилоты… — вместо продолжения он хлопнул кулаком по стальной ладони киберпротеза. — Удавлю…

— Ребята, как у вас дела? — вышла на связь Ежевика. Внутрь Черного диска мыслесвязь еле-еле пробивалась, несмотря на то, что корабль был рядом. Значит, в двигателях пришельцы используют технологии квантового сдвига, решил стармех.

— Дела… — Родригес помолчал, подбирая слова. — Нормально дела идут. Вот только Первому сильно нездоровится… Мы продолжаем обход корабля, — добавил он и быстро двинулся вглубь, надеясь, что там его Ежевика уже не достанет. На душе было погано, и момент, когда они сообщат, что потеряли матроса, хотелось оттянуть как можно дольше.

Коридор привел их к центру диска, видимо, к самой рубке. Та представляла собой примерно десятиметровый сфероид, вокруг которого была устроена довольно значительная полость. Здесь их поджидал второй паукоподобный робот. Но ему не удалось воспользоваться преимуществом неожиданности и засады. Стоило машине только дернуться, как Родригес прошил его рубиновым зарядом своего лучемета. Не удовлетворившись этим, он подошел к сучащему щупальцами механизму и несколько раз приложил из перфоратора, оставляя на корпусе того аккуратные восьмисантиметровые дыры, не считаясь с тем, то пробивает и палубу корабля. Остановился он только тогда, когда на его плечо легла рука Жакуя.

— Этому уже достаточно, Казимирыч...

Дверь в рубку была не заперта. Наверняка конструкторы корабля не рассчитывали, что кому-то придется оборонять его от вторжения. Это была мембранная дверь, и она послушно чмокнула, стоило Родригесу дотронуться до желтой многолучевой звезды в её центре.

Они оказались в рубке вражеского корабля. Центральную часть её занимал небольшой подиум, на котором было что-то вроде прозрачного купола. Изнутри на них смотрел пришелец. Это был невысокий, по грудь Жакую, гуманоид с непропорционально большой, по человеческим меркам, головой. Кожа его была серо-зеленая, скорее напоминающая кожуру овоща, чем представителя верха пищевой пирамиды. Носа как такового у гуманоида не было, но при вдохе и выдохе открывался клапан, демонстрируя крупную, треугольной формы ноздрю. Глаза инопланетянина были навыкате, большие, как теннисные мячи, и смотрели не мигая. Глазные яблоки из-за своих размеров не поместились под черепом и наполовину торчали с левой и правой стороны лица, прикрытые, похоже, только кожей.

По выражению личины было непонятно, какие чувства тот испытывает, но характерно загнутая вниз безгубая форма рта придавала пришельцу вид брезгливой спесивости.

— Что ты пыришься, гад?! — вскричал Родригес и приставил атомный перфоратор прямо супротив лика пилота. — Сейчас я тебе третий глаз сделаю!

— Нет, Джакобо! — схватил его за руку Жакуй. Такого взбешенного стармеха ему видеть еще не приходилось. — Не надо его убивать. Надо допросить!

Видя, что его слова почти не доходят до сознания Родригеса, он добавил:

— Ежевика очень расстроится, если ты его лишишь жизни, Джакобо…

Упоминание имени хозяйки немного отрезвило стармеха. Он недовольно опустил перфоратор и буркнул:

— Ладно... Допрашивай, коли хочешь…

Жакуй подошел к куполу и постучал по нему эфесом сабли.

— Как твое имя? Откуда ты прибыл? Какие у тебя цели?

Пилот только пялился на него своим немигающим взглядом и молчал. Жакуй мысленно активировал тульпу и попросил её покопаться во встроенной картотеке галактических рас.

Нашлись похожие, но точно такого существа в ней не было.

— Может он из другой галактики? — спросил он, не надеясь получить ответ. Межгалактические полеты были пока недоступны даже продвинутым технологиям высокоразвитых планет. Слишком велико было расстояние, и даже при ходе в гипере экипаж должен был находиться в анабиозе десятки или сотни лет, а расход топлива был такой огромный, что никакие сношения с другими галактиками не окупались. Вряд ли этот диск из другой галактики. Да и выглядит он не как судно для дальнего плавания.

— Нет, Жакуй, он не из другой галактики, — покачал головой Родригес. — Я уже догадываюсь, как эта штука работает. Это сковородка не предназначена для длительного полета. Посмотри, почти весь корпус занимает двигатель. Это квантовый резонатор сдвига, в додетерминаторную эпоху по этому принципу иногда строили, но не хьюманы, другие расы. Для его работы нужно, чтобы рядом был шарик посерьезней Солнца. Такой, как Бетельгейзе, к примеру. Этот движок жрет энергии столько, что можно небольшую звезду погасить.

— А где у него топливо? — спросил Жакуй, нисколько не стесняясь пришельца, что молча и бесстрастно слушал их разговор, выдавая небольшими поворотами головы, что он не манекен.

— А нет здесь топлива… Этот диск словно грузик на веревочке, который опускают, чтобы дно проверить. Как его…

— Лот?

— Ага, лот, верно! Его то на дно опустят, то на поверхность выдернут. Этот корабль точно так же. Его сюда впихнули и держат на потоке. Уверен, что сейчас к нему идет энергетический жгут через гиперпространственный канал, а основная часть может быть черт знает где.

— Но это же огромный расход энергии! Разве так делают? — даже не-инженеру Жакую была понятна расточительность схемы.

— Вот и я говорю — на энергию они не скупятся… — Родригес уже немного оттаял и принял свой обычный облик флегматичного добряка. Он вновь стукнул по прозрачному куполу стволом перфоратора:

— Эй, лупоглазая жаба! Давай, выбирайся из-под стекляшки. Трамвай дальше не поедет, рельсы кончились.

— Если честно, — разочарованно протянул Жакуй, — я надеялся, что мы найдем здесь топливо…

— Я тоже… — пожал плечами стармех и хотел что-то еще добавить, как вдруг пришелец заговорил:

— Моя называться Шатру. Вы будете жалеть на меня, жалкая тваря.

Не успели Родригес и Жакуй среагировать на это заявление, как Шатру помахал им четырехпалой ручкой, и прозрачный купол, который, как оказалось, был частью меньшего аппарата, тоже дискообразного, провалился вниз. Давление внутренней атмосферы выкинуло друзей в образовавшуюся дыру прямо в открытый космос.

Родригесу понадобились полсекунды — стабилизировать скафандр, и он приложился к прицелу тактического компьютера-лучемета.

Спасательная шлюпка, как определил он назначение удаляющейся летательной машины, приблизилась, отменно видимая в прицеле. Скорее по наитию, чем рассуждая логически, стармех выстрелил максимальным зарядом в одну привлекшую его внимание деталь на корпусе.

Полыхнуло пламя, и в корпусе образовалась обугленная дыра, из которой некоторое время даже выходил дым. Шлюпка клюнула вниз, к планете.

— Я сейчас его бортану… — это была уже Ежевика, сейчас, в космосе, связь была идеальна.

Вспыхнули огни маневровых двигателей, и супертраккер прыгнул прямо к беглецу. Тот ударился о борт «Ежевики», высекая из него сноп искр. Беглый пилот привел в действие какой-то прибор, и шлюпка озарилась голубым сиянием. Ежевика тут же развернула супертраккер кормой, и такой же голубой шар выхлопа одного из детерминаторов поглотил аппарат.

— Ежевика! Что ты с ним сделала? — воскликнул Родригес. — Поджарила?

— Я видела, что через гиперпространство к этой штуке тянется энергия, и поняла, что эта машина на квантовом сдвиге, — пояснила хозяйка. — Еще бы секунду — и они вернулись туда, откуда прибыли.

— Не они, а он. Там был только один пилот, хозяйка.

— Вот как? Ну, значит, он вернулся бы…

— И что ты сделала с ним?

— Отправила на десять лет в прошлое. В прошлом его технология бесполезна. Наверное, теперь он разобьется вдребезги. Точнее, разбился десять лет назад.

Родригес махнул Жакую, и они полетели к «Ежевике».

— А что это за квантовый сдвиг? — спросил котофурри.

— Это такой принцип. Отправляешь только образ вместо материи, а потом накачиваешь его энергией до степени материализации. Но стоит только прекратить подачу, как он развоплощается, возвращается обратно. Очень неэкономный способ путешествий…

— Но для разведчика — то, что доктор прописал? — спросил Жакуй. — В случае чего — р-раз, и дома…

— Точно! — воскликнул стармех. — Ежевика, Жакуй сказал, что…

— Это был разведчик, — подхватила хозяйка. — Я тоже так думаю. Где-то у них основная база, и, судя по всему, это немаленькое хозяйство… Вот только где?

На этот вопрос никто пока ответа дать не мог.

Родригес влетел в шлюз, а Жакуй немного задержался, полюбоваться на сложившуюся композицию: сейчас буквально рядом находились три космических корабля сразу. Смешной конус землян, обгрызенный и потерявший части корпуса Черный диск и их супертраккер.

Жакуй обратил внимание, что орбита спутника землян пересекается с орбитой Черного диска. Вот спутник приблизился к нему и, чиркнув о борт, отлетел в сторону. Жакую показалось, что в это время с Черного диска на спутник переместилось зеленоватое облачко. Но сколько он ни присматривался, больше ничего подозрительного не увидел. Котофурри мысленно пожал плечами и вплыл в шлюз.

Мак Брейзел был не в духе. Если бы не достаточно высокие шансы по дороге встретить шерифа, который, маясь от безделья, вполне мог тормознуть его пикап, чтобы поболтать за жизнь, то сейчас бы он давно приложился к бутылке джина, что лежала в бардачке машины.

Ночью разбушевалась дьявольски сильная гроза, Марк даже был уверен, что наутро увидит пару поваленных деревьев. Но деревья остались на месте, а вот все стадо, проломив ограду, разбрелось по округе.

Брейзел остановил машину и, не вынимая ключей из замка зажигания и с силой приложив облупившейся дверцей многострадального пикапа, поднялся на небольшой холм.

Солнце уже поднялось достаточно высоко, и поэтому он сразу увидел сверкающее в его лучах нечто, по виду металлическое. Когда он подошел ближе, то он смог убедиться, что весь выгон засыпан подобным мусором.

Марк снял шляпу и почесал затылок.

— Что, дьявол меня разбери, тут произошло? — спросил он влажный от поднимающихся испарений воздух. Воздух ему не ответил, и Брейзелу пришлось искать ответ самому.

Он сделал пару десятков шагов по пастбищу, пока не подобрал первую находку. Больше всего она напоминала кусок фольги от шоколада, но, как бы ее Марк ни пытался смять, фольга вновь и вновь принимала тот же самый вид. Марк отбросил её в сторону и подобрал другой предмет. В руке оказался очень легкий брусок, покрытый странными письменами. Марк решил, что это японские иероглифы, может, и не японские, но другие он никогда не видел. Иероглифы были вырезаны в бруске и были ярко-алые. Марк отвернулся от солнечного света и, приставив ладони к бруску, создал тень. Заглянув в щель между пальцами, он убедился, что письмена светятся своим светом, словно брусок освещался изнутри красным фонарем.

Марку стало не по себе, и он, выругавшись, отшвырнул находку. Больше он в руки ничего не брал, только ходил и рассматривал усеявшие почти весь выгон странные предметы — какие-то серебристые нити, россыпь ярко-синих шариков, по размеру как будто бы от пинг-понга, разорванные металлические пластины, напоминающие соты и издающие глухой низкий звук, какие-то оранжевые кольца…

До него со всей очевидностью дошло, что то, что упало сюда в грозу с неба, не принадлежит к обычной гражданской технике. Он готов был биться об заклад, что этой ночью грохнулась одна из военных штуковин с авиабазы Розуэлл. Иногда на его землю падали их метеозонды, а четыре года назад вояки даже уронили муляж бомбы. Слава богу, ничего, кроме крыши курятника не пострадало, а Марк получил неплохую компенсацию на ремонт сарая и за то, чтобы местная пресса не прознала про этот конфуз.

Что ж, в этот раз он тоже с военных кое-что получит. Наверняка этот странный мусор содержит в себе отраву. Ртуть или еще что. Пастбище теперь загублено, пока вояки все за собой не приберут.

Марк сходил в машину, взял там брезентовые рукавицы и джутовый мешок. Подобрав несколько наиболее занятно выглядящих обломков, он кинул их в мешок и забросил тот в кузов автомобиля. В первую очередь он предъявит все это дерьмо шерифу, а уж тот пусть выколачивает из вояк компенсацию, иначе все местные газеты будут трещать о том, как безответственно армия губит лучшие пастбища округа.

Брейзел нашел свое стадо не очень далеко от пастбища. Привыкшее держаться вместе, оно не успело сильно разбрестись по округе. Перегнав его во второй, запасной, загон, он отправился в городишко, мечтая поскорее закончить с формальностями и наконец-то промочить горло.

Машина Марка, пыля по успевшему высохнуть проселку, скрылась вдали, когда на покинутом им выпасе что-то громко зашипело, словно открыли клапан парового котла. Из сгустившегося воздуха, на вытоптанной коровьими копытами земле, появился сильно разбитый, обуглившийся местами, покрытый трещинами тарелкообразный аппарат. В диаметре он был около тридцати шагов. Из огромной пробоины торчали напоминающие вырванные из земли корни трубки, цветная проволока и лохмотья, из некоторых трубок капала маслянистая, серебряная как ртуть жидкость, выходил зеленоватый дымок, а на концах оборванных проводков плясали голубоватые искры. В «тарелке» что-то заскрежетало, часть корпуса распахнулась, и на грязную землю выпало тело в сером комбинезоне. Огромные глаза пришельца несколько раз моргнули, когда солнечный свет попал на них, треугольное отверстие на лице, там, где у человека должен быть нос, издавало свистящие и булькающие звуки. Из него потекла струйка зеленоватой крови. Маленький, беззубый рот пришельца раскрылся и издал стон. Никаких других звуков пришельцу издать было уже не суждено, так как оба его сердца перестали биться, и он рухнул рядом со своей разбитой спасательной шлюпкой.

Каждый раз, проходя мимо зеркала, висевшего перед входом в кают-компанию, Иван останавливался и любовался на желтеющий под левым глазом почти сошедший синяк. Жакуй, невинно моргая и цокая языком, утверждал, что сам не понимает, как такое могло произойти, что даже двухчасовое пребывание в регенерационном геле не свело подфарник на «нет». Но что-то мешало Ивану безоговорочно ему верить, а вот то, что котофурри дулся на него за рискованную операцию со скафандром, было заметно. Зато теперь Жакуй называл Ивана «шкипером» без тех едва уловимых, но все же заметных ноток сарказма, которыми так виртуозно владел.

В любом случае, победителей не судят, как сказал Родригес. Лайка вот она — носится по кораблю, высунув набок длинный язык и стараясь быть везде одновременно. Особенно на камбузе. Собака освоилась на удивление быстро, а базовые гигиенические навыки, которые требуется соблюдать порядочному четвероногому члену экипажа, Жакуй быстренько внедрил в виде ментальных скриптов. Благо при работе с медведями-орками мнемопрограммы он освоил писать изрядно.

Лайка первое время нервничала, когда чуяла Жакуя, но вскоре, поняв, чьи руки являются дающими самые вкусные кусочки, при появлении кока бешено крутила хвостом и старалась при случае лизнуть его в нос.

К Родригесу собака отнеслась благосклонно, а вот с Иваном у нее был военный нейтралитет. Стоило ему попробовать погладить её, как Лайка поднимала шерсть дыбом и глухо рычала, непременно обещая тяпнуть за руку.

Иван только вздыхал, утешившись словами Ежевики, что настоящий герой должен остаться в тени и вообще — гордо уехать в закат.

Аватарку Ежевики собака воспринимала странно — то пыталась обнюхать и гавкала, когда ничего не выходило, то вдруг падала перед ней на спину, бесстыдно растопырив лапы и выставляя животик в ожидании «почесунчика». Ежевика лишь разводила руками и заявила всем, что как только они вернутся, она закажет себе, наконец, аватара в материальном воплощении, у достойной фирмы и, конечно, формы, а также со всеми тактильными и прочими сенсорами.

Супертраккер поставили в обнаруженный ранее Родригесом кратер. Иван даже прогулялся несколько раз по округе в одиночестве, размышляя над так и невыясненной загадкой Черного диска. На одной из прогулок он наткнулся на оставленные ранее Родригесом и Васильевым следы.

Останки Первого были торжественно перенесены на «Ежевику», уложены в малый транспортный контейнер и оставлены пока в трюме. Иван пообещал, что Первый будет похоронен в космосе со всеми почестями настоящего звездоплавателя, как только они вернутся в свое время.

Стармех, провозившись несколько дней, с помощью стандартного аварийного корабельного набора, реголита и компаундов построил пару довольно внушительного размера примитивных харвестеров, вся задача которых была перемещаться по окружающему ландшафту и перелопачивать тысячи тонн реголита, добывая из него изотоп гелия-три. В качестве топлива для работы сборщиков использовался тоже изотоп гелия, и Родригес замотивировал примитивные протон-мозги комбайнов, снабдив их неутолимым голодом и непомерной жадностью.

Оставалось только в очередной раз погрузиться в анабиоз на срок, который понадобится харвестерам для добычи нужного для полета к черной дыре топлива. На вопросы шкипера Родригес уточнил, что, конечно, изотоп — это хорошо, но без тех немногих остатков основного топлива, что они не успели израсходовать, им до черной дыры так просто не добраться, и поэтому даже с полной загрузкой изотопом на лишние движения как по времени, так по пространству им не хватит ресурса.

Оставалось спать и ждать. Как приблизительно прикинул стармех, когда харвестеры добыли первые граммы драгоценного изотопа, и стала ясна их производительность, должно пройти около шестидесяти земных лет.

Вскоре супертраккер, припорошенный для маскировки пылью, погрузился в свой неестественный сон. Рядом с его тихой пристанью по поверхности Луны принялась медленно перемещаться пара гигантских, похожих на утюги лунных комбайнов.

Оставалось только ждать.

Если бы Ежевику кто-нибудь спросил, что самое противное на свете, то она бы наверняка ответила — ждать, не имея возможности занять себя интересным делом.

Экипаж, включая Лайку, уже спокойно дрых в анабиозе, а Ежевика, от скуки сыграв сама с собой сто двадцать тысяч партий в го, по дюжине за раз, наконец-то сумела успокоить свой мятущийся разум, открыв для себя такое занятие как медитация.

Случилось это так: в поисках «чего бы почитать» она послала Железняка порыться на книжных полках в каюте Жакуя, тем более, тот давно уже предлагал свою библиотеку к услугам.

Книг у хвостатого оказалось немного: несколько томов «Хьюманы хотеть вкусно жрать», книга о французской кухне, пиратский перевод с языка арркалыр. Еще была редкая монография «Как разбить яйцо, чтобы не спровоцировать войну. Особенности культурных традиций и этикета галактических рас», кулинарный альбом «Рыба, огурцы и молоко — блюда, которые запомнятся надолго» и другие поварские издания.

Но, к счастью для маленькой хозяйки, Железняк углядел и сообразил притащить ей книгу «Медитация: самосозерцание и коротание времени». Издание из серии «Если завтра к чиновнику за справкой». Вот это оказалось то, что надо.

Ежевика с успехом осваивала технику погружения в транс, когда с досадой заметила, что уже два раза пропустила прохождение по орбите над самым кораблем земного исследовательского автомата. Оставалось только надеяться, что качество примитивной аппаратуры не позволило тому обнаружить их старательскую деятельность.

Следующий пролет орбитального наблюдателя, повторившийся через пять суток, уже ничего землянам дать не смог, так как, перехватив и расшифровав сигналы аппарата, Ежевика заставила его передавать ложную картинку поверхности.

Вскоре, коря себя за рассеянность, она запустила генератор оптических помех, на покупке которого еще на Стиклтуке настоял Родригес.

ГОП потреблял энергии столько, что ее хватило бы на то, чтобы раз в час превращать в жидкость тонну гранита, но с расходом пришлось смириться ради маскировки. Ежевика закрыла огромной голограммой, изображающей девственную, нетронутую поверхность, почти всю долину, где добывался изотоп. Теперь можно было спокойно предаваться медитации и самосозерцанию. Она вновь с удовольствием погрузилась в транс, лишь оставив немного сознания на контроль и сканирование окружающей обстановки.

Все же время от времени ей пришлось отвлекаться, но это были перерывы в удовольствие.

Как и было указано в книге Ивана о покорении космоса, через тринадцать лет после памятных событий с Черным диском на поверхность Луны принялись то и дело высаживаться астронавты в неуклюжих скафандрах и кататься роботы, похожие на раздобревшего знакомого адвоката-ведроида с Шлоззе.

Все эти события происходили достаточно далеко от места стоянки, и волноваться пока было не о чем. Но Ежевика внимательно вслушивалась во все переговоры и трансляции, идущие с Луны и Земли. Еще она подсматривала за астронавтами, прогуливающимися в своих горбатых скафандрах, отправив для этого одну из уцелевших смотровых корабельных камер, что служат для проверки состояния внешней обшивки корпуса.

Одни экспедиции улетали, другие прилетали, в общем, скучать не приходилось. Один раз прилунившийся аппарат землян получил легкие, но критичные для дальнейшей эксплуатации повреждения, и Ежевика отправила к нему Железняка. Пока земляне спали, тот подкрался и устранил поломку. Наутро астронавты решили, что вчерашние проблемы ими были несколько преувеличены, сообщив об этом на Землю и немало повеселив Ежевику.

А еще маленькая хозяйка слушала слабые сигналы радио. Правда, передачи не были рассчитаны на то, что их будут принимать на Луне, и случайно дошедший полезный сигнал почти терялся в помехах, вызванных солнечным ветром и другими факторами. То, что корабль стоял на противоположной от Земли стороне спутника, тоже не помогало хорошему приему. Радиоволне приходилось пробиваться через толщи лунного грунта, и даже сверхчувствительные сенсоры «Ежевики» были бессильны. Дело могла поправить релейная станция, но не поднимать же дядю Джакобо для того, чтобы он сконструировал и запустил для нее ретранслятор!

Зато однажды — это произошло в октябре тысяча девятьсот семьдесят второго года по земному летосчислению — мимо Луны пролетел довольно крупный астероид, и от его поверхности хорошо отразился радиосигнал одной из земных радиостанций. Вот тогда Ежевика смогла вполне насладиться довольно качественным приемом музыки. Правда, недолго.

Трансляция велась на русском языке. Сначала раздался женский голос:

— Дорогие радиослушатели! Для вас звучит отрывок из оперы «Князь Игорь». Песня половецких дев. Исполняет народная артистка СССР, солистка Ленинградского государственного академического театра оперы и балета имени Кирова Ольга Карелина.

Ежевика навострила ушки, точнее, все сенсоры, и тут же рассчитала параметры траектории полета космического булыжника — отраженный сигнал будет доступен в течение четырех минут. Ах, этого было так мало!

Полилась прекрасная музыка, и нежное сопрано поведало о неге, разлитой в воздухе, о далеком родном крае, о горах в облаках и теплом море.

Ежевике так понравилась эта песня, что, когда подаривший её астероид ушел на свой новый стотысячелетний виток, она принялась напевать её снова и снова, на разные голоса — от колоратурного сопрано, свойственного ей, до сопрано драматического. Но лучше всего песня звучала в лирическом ключе. О, как же хозяйке корабля захотелось исполнить эту красивую песню, ну хоть для какой-нибудь живой души! Как жаль, что нельзя было немедленно разбудить экипаж… Пришлось смириться на еще как минимум три десятка лет.

Но тут алчущей признания новой оперной диве несказанно повезло: всего через два месяца, тридцать первого декабря, за цепью невысоких холмов, скрывающих «Ежевичную поляну», как она сама называла свои угодья, опустились два аппарата.

Открылась дверь шлюза, и на поверхность ступили два человека. На скафандре одного был полосатый флажок, а у другого — алый прямоугольник. Прибывшие принялись деловито готовить уже прилунившуюся чуть рядом транспортную машину. Ежевика поняла, что все же землянам удалось разглядеть корабль и харвестры, и теперь они прислали исследовательскую экспедицию.

* * *

Четырехмоторный Ил-18 развернулся и зашел на посадку. В его узком салоне на удобных, явно не массового изготовления креслах разместилась маленькая американская делегация.

Миссия была настолько секретной, что Дэвиду Нельсону и его двум помощникам — Роберту Хаксли и Гарри Стоуну — пришлось смириться с тем, что им надо было пересесть из привычного «Боинга» в этот жутковатый продукт советского авиапрома на одном из военных аэродромов в Восточной Германии.

Что конкретно хотят сообщить русские, никто не знал, но сверху пришел приказ отправить в Москву специалиста из НАСА, способного оценить важность и ценность информации.

Самолет пробежался по идеально ровному бетону взлетной полосы и вскоре заглушил двигатели. Четырехлопастные пропеллеры остановились, и наступила благословенная тишина.

Подогнали трап. Подъехал и остановился рядом черный, с тонированными окнами автомобиль.

— Вау! «ЗИЛ сто четырнадцать», — определил Хаксли, чьим хобби было коллекционирование масштабных моделей автомобилей.

— М-м? — искоса глянул на него Нельсон.

— Считайте, что нас принимают по первому классу. Все равно, что подогнали президентский «Линкольн» или «Роллс-Ройс».

Аэродром, куда они прилетели, был явно военного назначения. Его окружали леса, сейчас они выглядели серой полосой между белым небом и серой снежной целиной. На бетоне ровными рядами стояли транспортные самолеты, где-то далеко проехал топливозаправщик. Долго рассматривать пейзажи русские не позволили. К трапу подлетели два человека — один в гражданском, но, судя по выправке — военный, а второй в форме полковника ВВС.

На улыбку Нельсона оба лишь слегка, будто через силу, растянули губы. Но Дэвид уже знал об этой особенности русских — ходить с деревянными лицами, и поэтому не придал значения.

— Полковник Шубин, — представился военный. — Михаил Шубин.

— Хеллоу, Майкл, — Дэвид протянул руку, отметив тренированную жесткость ладони полковника.

Человек в гражданском представился Виталием Шаровым, консультантом по технической части. В какой области, не уточнил.

Оба русских превосходно изъяснялись по-английски, и Дэвид с облегчением отметил, что не придется работать через переводчика.

— Что ж, господа, прошу в машину, — полковник указал на черный автомобиль, вблизи производивший даже более внушительное впечатление, чем из иллюминатора самолета. — Время деньги, так у вас говорят? А в нашем случае даже несколько важнее.

Американцы переглянулись — важнее денег? И полезли в лимузин.

Все же, к разочарованию Нельсона, в Москву их не привезли. Около двух часов «ЗИЛ» ехал по каким-то нешироким дорожкам, смотреть было не на что, и Дэвид задремал под завистливый перегляд помощников. Им расслабляться было не положено по рангу.

Уже в сумерках, преодолев два шлагбаума, где часовые, стоило только им увидеть приближающееся авто, быстро поднимали полосатую трубу и бодро козыряли, и двое глухих ворот в абсолютно серых и мрачных высоких бетонных стенах, они въехали не то в подземный гараж, не то в небольшой тоннель.

Открылась дверца, и полковник отрывисто бросил:

— Прибыли. Прошу следовать за мной.

Через десять минут ходьбы по коридорам, лестницам и долгой поездке на лифте они оказались в приемной генерала Максимова.

* * *

Дэвид Нельсон одобрительно обвел взглядом отделку кабинета. Ореховые панели, массивная мебель, бронзовые светильники. Что-что, а русские понимают толк в том, как должно выглядеть место, где решают дела серьезные парни. Двое его помощников расположились на небольшом кожаном диванчике, стоящем у стены.

Генрих Максимов оказался крепким мужчиной с ежиком седых волос и лицом, которое словно сошло с пропагандистского плаката. Волевые, резкие, но правильные черты. Жесткая линия губ и массивный подбородок указывали на упрямый характер советского офицера.

Максимов встал из-за своего впечатляющего величественного стола и жестом указал на два кресла, стоящие у низкого, затейливо инкрустированного столика. На полированной поверхности уже стоял серебряный поднос, а на нем — все, как полагается у русских: бутылка кавказского высококлассного бренди, блюдца с лимонными дольками и пирамидками горького швейцарского шоколада. К своему удовольствию, Дэвид увидел гостеприимно раскрытую коробку красного дерева с отменными гаванскими сигарами.

— Прошу, угощайтесь, — предложил Максимов, аккуратно присаживаясь в кресло и давая понять, что не желает излишнего официоза. Он взял бутылку, откупорил ее и, не спрашивая, плеснул Дэвиду, а затем себе. — Классические три «к»: сигара, коньяк и шоколад [1]. У генерала был небольшой акцент, но говорил он бегло.

— Лимон выбивается из этого ряда, — усмехнулся Дэвид.

— Закусывать коньяк лимоном придумали русские, чтобы жизнь не выглядела медовой, — ответил генерал, вероятно, русской идиомой.

Дэвид покатал обжигающий шарик на языке, потом дал ему медленно спуститься вниз. Откусил кусочек шоколада и с удовольствием откинулся в кресле.

— Хм… Стоило пролететь несколько тысяч миль ради этой минуты, — сделал он комплимент хозяину орехового кабинета.

— Вы еще сигару запалите, для полного комплекта, — посоветовал Максимов. Дэвид не стал долго себя уговаривать. Выпустив облако ароматного дыма, он повернулся к генералу:

— Сэр, русское гостеприимство известно всем. Но, как я полагаю, цель моего прибытия — не дегустация бренди и прекрасных сигар?

— Скажите, мистер Дэвид, ваши люди достаточно компетентны, чтобы мы при них обсудили кое-какие серьезные вещи?

— Какие, например? — нахмурился Нельсон.

— Зона пятьдесят один, — бесстрастным голосом ответил генерал.

Чтобы собраться, Дэвиду понадобилось около двадцати секунд.

— Мистер Хаксли, не могли бы вы покинуть нас? — сказал он тоном, не оставляющим сомнений, что это не вопрос.

Хаксли недоуменно вскинул брови и вышел из кабинета.

— Ваша осведомленность впечатляет, — обратился Нельсон к Максимову.

— У нас сейчас будет серьезный разговор, и поэтому я не хочу играть в кошки-мышки. Продемонстрировав открытость, я показываю, что наши разногласия прошу оставить до лучших времен.

— Но почему вы решили сохранить это в секрете от моих сотрудников?

— Потому, что мы тоже не заинтересованы в распространении информации о вашей находке. — Максимов кинул взгляд на оставшегося помощника. — Стоун, да? — возьмите стул и присаживайтесь рядом. Не знаю, что вы сейчас думаете, но разговор пойдет не о «Розуэлльском инциденте». Мы с вами соперники, это так. Но сейчас мы с вами на одной стороне. На стороне Земли.

Генерал опустил левую руку за кресло и вытащил небольшой кейс. Он положил его на колени и обвел взглядом американцев.

— Сейчас я вам тоже кое-что покажу. Считайте это жестом доброй воли Советского Союза.

Щелкнули замки, и Максимов извлек пачку фотографий форматом с машинописный лист.

— Прошу ознакомиться.

Это были фотографии, вне всякого сомнения, поверхности Луны. Сделаны они были, вероятно, одним из советских исследовательских аппаратов. Качество фотоснимков впечатляло, хотя до американских, выполненных астронавтами из орбитальных командных модулей, не дотягивало.

По долгу службы Нельсону как раз приходилось работать с такими материалами, и он видел уже тысячи изображений естественного спутника Земли. Но вот такие детали, что запечатлели русские, видеть ему еще не приходилось.

Все фото изображали одно и то же место, но снятое с разной высоты и с разного угла. На всех фотографиях была одна и та же картина.

Кратер, в котором был расположен продолговатый объект, явно искусственного происхождения. Он был как бы присыпан пылью, но солнце отлично осветило его, и ясно были видны все линии инопланетного корабля. Особенно впечатлила деталь, крайне похожая на орудийную башню линкора. Из приплюснутого цилиндра торчали три сужающихся ствола, словно это были настоящие артиллерийские орудия.

— А… Это? — указал на них Нельсон.

— Похоже на орудийную башню дредноута, да? — ухмыльнулся Максимов. — Мы так и называем это — «пушка». Но, конечно, представить, что передовые в техническом плане чужие будут летать с артиллерийской башней… Просто похоже, конечно.

— Размеры прикидывали? — подал голос Стоун.

— Конечно. Длина объекта около трехсот метров. А вот рядом, на плато, обратите внимание…

На плато находились два сооружения, напоминающие трехгранные пирамиды, построенные на основании вытянутых равнобедренных треугольников.

— Отношение высоты к длине около одной трети, — пояснил Максимов. — А длину мы посчитали как сто пятьдесят метров.

— То есть эти здания высотой около ста шестидесяти футов, — перевел в более привычные единицы Нельсон. — Неплохо.

— Это не здания… Скорее — самоходки. — Максимов вытащил еще снимки. — Вот это снято через пять дней. Положение «пирамид» изменилось. А вот за ними остается гладкий след.

— Они двигаются по спирали вокруг кратера! — воскликнул Стоун. — Зачем? Они будто бы разравнивают поверхность…

— Вот именно! — советский генерал хлопнул пачкой снимков об стол и налил еще коньяку, пододвинув Стоуну свой бокал. Кивком головы Нельсон милостиво разрешил. Максимов резко встал, достал из настенного секретера еще один бокал и зачем-то дунул в него. Молча выпили.

— Итак, зачем же вы показали нам все это? — задал Дэвид вопрос, на который уже знал ответ.

— У нас есть кое-какие противоречия… — генерал понюхал дольку лимона, а затем отправил её в рот. — Надеюсь, что мы временно их оставим — перед всеобщей угрозой. Ваша программа «Аполлон»…

— К сожалению, она свернута, — Дэвид не заметил, что перебил генерала. — Очень дорого. Налогоплательщики уже не понимают. Мы доказали превосходство американской науки и техники и…

— Свернута, но еще не ликвидирована, мы в курсе, — перебил в свою очередь Генрих Максимов. — Да, мы в курсе, как вы понимаете. Мы считаем, что крушение малого аппарата в Розуэлле, обнаружение на Луне вот этого объекта — все следствия одной причины.

— И какой же? — заинтересованно уставился на него Нельсон.

— Мы видим прибытие разведчика перед вторжением. Пилот малого корабля потерпел крушение, большой корабль оставлен в кратере и, видимо, готовит площадку под прибытие основных сил. Пришельцы настроены явно враждебно.

— Почему?

— Это очевидно. Они не вышли на контакт, а скрываются на той стороне Луны. И потом, у нас есть данные, что инопланетяне повинны в гибели первых собак-космонавтов. Астрономам-любителям удалось разглядеть некое пятно и вспышки рядом с нашим первым спутником, о котором мы не делали официальных сообщений…

— Мы знаем, — вставил Нельсон.

— Вот как? Ладно. В общем, рядом с нашим спутником был замечен некий объект, после чего собаки погибли. Мы тогда не придали значения этим сообщениям. Но теперь все логично складывается.

— И что же вы хотите от США?

— Мы предлагаем организовать совместную экспедицию к Луне. Секретную, пусть весь мир думает, что запускается что-то другое… допустим, советско-американская орбитальная станция. Назовем её «Союз-Аполло»… А сами организуем полет к Луне. Цель — контакт с пришельцами. Надо выяснить, как они настроены по отношению к нам. Большую часть финансирования берем на себя. Ваша техника.

— Хм… Это не мне решать, но… Лично я с вами согласен, сэр. А если они враждебны?

— Тогда мы покажем им, что так просто не сдадимся. Наши советские ученые разработали очень мощный и компактный ядерный заряд.

— Мощный, как царь-бомба, что вы взорвали на Новой Земле?

— Гораздо мощнее, — хищно улыбнулся Максимов. — И гораздо компактней.

— А почему вы уверены, что они настроены враждебно? — задал вопрос Стоун.

— А вы спросите себя сами, что случилось с коренными жителями Америки, когда туда высадились обладающие более высоким уровнем техники и социальной организации европейцы.

На это Дэвиду ответить было нечего. Вот так все время будут теперь упрекать за грехи предков. Однако… если бы он был на месте этих пришельцев… Русский прав. Ничего хорошего землянам от контакта с высокоорганизованными гостями с других планет не светит.

— Может быть, этот корабль заброшен? Или поврежден, а в Розуэлле упало что-то вроде спасательной шлюпки, сэр? — Нельсон пристально рассматривал чужой корабль. Нет, ну как похоже на орудийную башню!

— Корабль не мертв. Более того, они умеют воздействовать на нашу аппаратуру. На наших исследовательских зондах фотокомбинированный метод передачи информации. Сначала делаются снимки на пленку, которая сразу же проявляется, а затем изображение с нее построчно передается на землю. Качество картинки выходит неплохое, но самое лучшее, конечно, на фотопленке. Первый раз зонд снял эти объекты за время первого пролета над обратной стороной Луны. Затем он ушел на новый виток, который включает в себя огибание Земли, если вы в курсе.

Дэвид и Стоун согласно кивнули — еще бы им не быть в курсе, как работает небесная механика.

— Так вот, мы приняли первые кадры, где что-то было странное, но зонд шел слишком высоко, поэтому не удавалось разглядеть подробностей. — Максимов плеснул еще немного своего бренди, что встретило молчаливое одобрение гостей. — Второй заход состоялся через пять дней. Мы специально опустили аппарат ближе к поверхности, чтобы отснять это место. Результат нас разочаровал. Ничего необычного. Просто игра теней… Из-за нарушения траектории зонд на следующем витке сошел с орбиты и сгорел в атмосфере над Сибирью.

— И что же было дальше, сэр? — подбодрил генерала Максимов.

— Дальше… У этой модели зондов было установлено новое устройство. Кассета с отснятым материалом в специальной капсуле отстреливается от аппарата и спускается на парашюте. Шесть лет нам понадобилось, чтобы найти её в тайге. Так что эти снимки, снятые в семьдесят втором, мы получили только на прошлой неделе, господа. Зонд передавал ложную картинку, а вот с фотоматериалами пришельцам сделать ничего не удалось. Все как на ладони… Итак, с вас корабль для доставки экипажа. С нас — доставка вспомогательного оборудования… и «сюрприза». Экипаж — смешанный, то есть один из астронавтов будет нашим.

— А где этот кратер? — наивно блестя глазами, спросил Нельсон. — Мы тоже снимали поверхность обратной стороны, но ничего не обнаружили.

— А вот как договоримся, вы все и узнаете, — жестко ухмыльнулся Максимов. — Пришельцы могли хорошо замаскировать свою деятельность, мы не знаем, на что они способны.

И тут Нельсон вспомнил, что он находится не на мысе Канаверал, а в бункере Советов.

— Или уже улететь к себе, — сухо буркнул Дэвид. — Нам надо связаться со своим руководством, передать ваше предложение.

Максимов встал, давая понять, что аудиенция окончена. Он взял несколько снимков крупного плана и сунул их в конверт коричневой крафт-бумаги. Вскоре тот оказался у Нельсона в руках.

— Ваш самолет уже заправлен. Медлить нельзя. На кону безопасность человечества. Мы и так уже потеряли массу времени. До встречи, господин Нельсон.

— Do svidaniya, tovarisch! — ответил Дэвид.

[1] Сigar, cognac, chocolate

* * *

Ежевика наблюдала за деятельностью прибывших землян. То, что местоположение корабля было раскрыто, не вызывало сомнений.

Хозяйка с сожалением подумала, что сейчас бы ей не помешал совет опытного Родригеса, Жакуя или Ивана. Но она решила справиться с ситуацией сама и прервать анабиоз команды лишь в самом крайнем случае.

Машина с двумя землянами приблизилась к плато и принялась подниматься по небольшому уклону.

Ежевика следила за ней через летающую вокруг машины камеру. Железняка она отправила на поверхность, приказав оставаться где-нибудь недалеко от корабля и быть наготове.

Старший матрос, пользуясь ограниченным обзором землян — скафандры не позволяли им смотреть назад, подлетел к машине с тыла, включил сканер и вскоре доложил хозяйке:

— В шарообразном контейнере находятся устройство, состоящее из трансурановых неустойчивых элементов, дейтерита лития, пластика, свинца… Еще присутствуют химические взрывчатые вещества в небольшом количестве. Передаю скан разреза.

Ежевика, едва глянув на присланную схему, только невесело усмехнулась: земляне везли к кораблю термоядерный заряд.

— Они прямо как дети… — с сожалением ответила Ежевика. — Как только освоили энергию атомного распада, так сразу решили, что с помощью этого можно решить все проблемы…

Делать было нечего, приходилось идти на контакт. Теперь важно сделать так, чтобы этот контакт не изменил историю Земли и не вышвырнул корабль в иную ветку временной реальности.

* * *

Повозка землян выбралась на плато, оставшееся после проходки харвестрами, и бойко покатила к кратеру, где находился корабль.

Один из них выдвинул из машины трубку и, развернув небольшой зонт антенны, направил его в известную только ему сторону.

— Сейчас из-за горизонта выйдет командный модуль, — сказал он по-русски. — Тогда запросим ЦУП.

В направлении, куда указывала антенна, действительно появилась яркая звездочка спутника и поползла по черному небосклону.

— Давай, Леонид! — сказал астронавт с полосатым флажком на рукаве. Второй носил прямоугольник красного цвета с небольшим золотистым рисунком в виде перекрещенного серпа и молота.

— Я «Икар», как слышите, прием! — сказал Леонид. Через несколько секунд, показавшихся обоим землянам очень длинными, пришел ответ:

— Я «Дедал», слышим вас хорошо. Доложите обстановку.

— Все подтверждено. Повторяю, все подтверждено!

— Вы знаете, что надо делать, парни!

— Так точно!

— Родина вас не забудет! Вы совершаете подвиг не только ради своих стран, но и ради всего человечества!

Землянин повернулся к товарищу:

— Уильям, скажи что-нибудь, это, наверное, последний сеанс…

— Все, связь закончена, модуль ушел из зоны видимости, — ответил Уильям. — Я уже все сказал еще там, знал, куда летим. Вот только что придется погибать рядом с коммунистом, не предполагал!

— Я так и не научился понимать, когда ты шутишь, а когда нет, — буркнул Алексей. — Давай уже приступать, что ли…

Уильям подвел кар к самому краю, Алексей убрал крепежные консоли, удерживающие большой белый шар, что стоял на ее платформе, и, скинув шар на грунт, подкатил его к кратеру.

— Ну, все готово.

— Так чего ждать? — сказал Уильям и толчком ноги скинул шар вниз.

В лунной гравитации он покатился медленно, но непривычно высоко подпрыгивая на неровностях и камнях. Ударившись об корабельную опору, шар изменил движение и остановился прямо под брюхом корабля.

— Здоровая же дура, — по-русски сказал Алексей. — На подводную лодку немного похоже. И вот пушка или что у них там, прямо как с броненосца.

— Даже не верится, что я вижу это… — ответил ему Уильям. — Может, зря мы так… Ну, ты готов, Алекс?

Русский понял, что американец имел в виду. Он уже держал в руке прямоугольник взрывателя. Сейчас он нажмет одну кнопку — и все здесь зальет вспышка адского пламени, в миллионах градусов которой испарятся их тела и этот межзвездный странник.

— Я готов. Давай, ради людей, ради жизни на Земле!

Уильям откинул крышку и, зачем-то закрыв глаза, нажал на тугую кнопку.

Ничего не произошло.

— Эй, в чем дело? — спросил Алексей.

— Не знаю… может, не сработало? — недоуменно ответил ему Уильям.

— Она сработала, уважаемые, — раздался вдруг у них в шлемофонах странный голос, звонкий, девичий, почти мультяшный. Оба астронавта вздрогнули и уставились друг на друга.

— Прошу прощения, уважаемые, но, может, вы поясните, что вы это такое делаете? — продолжил вещать голосок. Земляне не знали, что каждый из них услышал речь на своем родном языке.

— Кто это говорит? — рявкнул американец.

— Это говорит хозяйка космического корабля, к которому вы только что подбросили термоядерное устройство и взорвали его. Я за вашими спинами, если вы хотите меня увидеть.

Астронавты быстро, как могли позволить их скафандры, развернулись. Перед ними в нескольких шагах стояла бледная, но с здоровым румянцем на щеках, девочка в фиолетовом платье с воланами и рюшами. Колокол сложной юбки спускался ниже ее колен, туфли оказались тоже фиолетовые. Волосы девчонки были собраны в два длинных и толстых хвоста, что едва не мели лунную пыль; глаза на миловидном лице пришелицы были слишком крупные для человеческой расы. Астронавты не заметили на ней ни скафандра, ни каких-нибудь других приборов.

Оба от неожиданности непроизвольно выругались.

Девочка сморщила носик.

— Прошу прощения, мэм, — извинился Уильям. — Мы не ожидали увидеть э… нечто подобное в таком месте.

Алексей тоже пробормотал извинения за свою несдержанность.

То, что вместо страшного инопланетного монстра перед ними стояла хрупкая девочка, было даже еще более жутко. Но они сумели совладать с чувствами. Все же в астронавты брали крепких парней, да и суть миссии подготовила их к встрече с неведомым, даже если неведомое будет с хвостиками до самой Луны.

— Извините, господа и товарищи, — сказала девочка и сделала книксен. — У вас, наверное, масса вопросов, но у меня не будет на них массы ответов. Нам запрещено вступать в контакт с неразвитыми цивилизациями. Эта встреча случайна и вообще не должна состояться.

— Неразвитая цивилизация? — воскликнул американец. — Мы? Но почему?!

— Потому, — наставительно ткнула пальцем девочка в сторону шара. — Это ненормально для цивилизованных существ! Вы едва освоили энергию распада атомного ядра, как уже притащили мне свои игрушку! Вы думаете, все проблемы решаются ядерным взрывом?

Алексей собрался с духом первым:

— Простите нас. Это не наше решение. У нас приказ. Давайте познакомимся. Меня зовут товарищ Леронов, а это — командир экспедиции мистер Уильям Рутлеж.

— Очень приятно. Зовите меня… ну к примеру, Лиловой феей, — снова поклонилась девочка, сложив руки на юбке. — Итак, может вы объяснитесь, зачем вы хотите уничтожить мой корабль?

— Потому, что вы, Лиловая фея, — угроза землянам! — сказал Рутлеж. — Так решили наши власти. Нам сказали, что ваш корабль — разведчик, за которым прибудет флот колонистов! Нам приказано уничтожить разведку. Скажите, это правда?

— Ерунда. Земле нечего волноваться по этому поводу, — возмутилась девочка. — Однако вы сейчас совершили акт агрессии, напали на мой корабль, который мирно припаркован в этом кратере, и взорвали под ним свою штуковину!

— Но взрыва нет! Наша бомба, видимо, повредилась…

— Ошибаетесь, ваше устройство сработало как положено. Просто я контролирую время распада. Но процесс уже идет. Мне придется ее выкинуть в… Впрочем, вам это тоже лучше не знать.

— Вы контролируете ядерную реакцию?!

— До поры. С каждой минутой это делать сложнее. И не удивляйтесь. Мы бы не путешествовали меж звезд, если бы не умели делать подобное.

— Мы? Вас несколько?

— Да боже мой! Хватит меня подлавливать! Мы — это я и мои матросы!

Девочка покачала головой и махнула рукой.

— Извините, но я вынуждена с вами попрощаться. Мне нужно разобраться с этой вашей бомбой. Счастливого возвращения на Землю. И передайте, что после ваших агрессивных действий я запрещаю землянам полеты на Луну и ведение на ней какой-либо деятельности до две тысячи семнадцатого года. И сохраните этот инцидент в тайне от общественности, это в ваших интересах. Если потом всплывет ваше отвратительное поведение…

— Вы хотите сказать, что у землян есть шанс присоединиться к братьям по разуму?!

— Я и так вам много уже сказала, — сложила губки бантиком девочка. — Сохраняйте все случившееся в тайне, я тоже никому не скажу, что земляне меня пытались распылить на атомы. Но на Луну, пожалуйста, пятьдесят лет не летайте! Я прикажу своему помощнику сбивать все, что приблизится. Потом — можно, моего корабля уже здесь не будет.

— А что вы тут делаете? Вы аварию потерпели? — вкрадчивым голосом спросил Алексей.

— Товарищ Леронов, не выйдет, — погрозила пальчиком девочка. — Никаких больше вопросов. Летите, пожалуйста, домой.

— Мы не можем вернуться на Землю, — тихо сказал мистер Рутлеж. — У нас билет был только в один конец.

Девочка задумчиво постучала кончиком указательного пальца по носику.

— Вот, значит, как… Ну, я что-нибудь придумаю. А вот переговоры ваши с Землей пока придется прекратить. Сами понимаете…

* * *

— Представляешь, Железняк, они прилетели, действительно не рассчитывая на возвращение, — в голосе Ежевики проскользнуло возмущение. — Как так можно, отправить людей на верную смерть и еще бомбу им всучить! Безобразие! Чтобы притащить сюда эту машину и бомбу, они максимально разгрузили свои корабли, на обратный путь нет ни топлива, ни воздуха! Ты можешь синтезировать их горючее и заправить устройство?

— Нет проблем, хозяйка, — козырнул старшина. — Дайте пару часов, и все будет сделано!

— Отлично! А еще проследи, чтобы они состыковались с той штуковиной, что на орбите, и все такое, проверь там, чтобы до Земли долетели.

— Так точно!

Железняк действительно справился с заданием за два часа. Земляне в это время немного испуганно прислушивались, сидя внутри своего аппарата, как снаружи звякает металлом о металл похожий на огромного паука механический монстр (старшина использовал универсальный экзоусилитель для роботов, произведший на космонавтов неизгладимое впечатление).

Закончив заправку, Железняк по приказу Ежевики тщательно стер все магнитные записи на борту корабля землян и направленным лучом засветил все их светочувствительные материалы. Теперь о произошедших событиях будет известно лишь со слов астронавтов.

— Заправку закончил, — раздался механический голос Железняка в динамике лунного модуля. — Подготовиться к старту!

— Эй!

— Что еще?

— А что мы будем есть?

— Воды я вам налил, а насчет еды — потерпите, — прогнусавил робот. — К тому же, у вас на борту даже нет туалета, варвары.

Последнее слово заглушил рев двигателя, и лунный модуль, вибрируя всеми заклепками, оторвавшись от посадочной площадки, устремился ввысь. Рядом его сопровождал паук-робот. Он состыковал на орбите модуль с пустой кабиной и, проверив, что с людьми все в порядке, лично рассчитал и придал одним из манипуляторов первичный импульс для возврата на Землю.

* * *

Прошло восемь дней полета, когда на орбите Земли вдруг заработала радиостанция, сигнал которой никто уже не ждал:

— Хьюстон! Хьюстон! У нас проблемы!

Посадка прошла в штатном режиме, но спускаемый аппарат, болтающийся на волнах Мексиканского залива, искали в этот раз довольно долго.

Обо всем остальном, происшедшем с советским и американским космонавтами, история умалчивает. Так часто бывает, когда что-то очень сильно засекречивают.

Уходят люди на покой и уносят с собой свои тайны, а всплывшие спустя много-много лет в архивах немногие документы потомкам кажутся уже наивными фантазиями предков.

* * *

Ежевика вынырнула из глубокой медитации. Определила время — с отлета землян прошло всего три дня. Хозяйка просканировала пространство и ничего не обнаружила. Затем тщательно проверила весь корабль, но на нем царила тишина и покой. Четыре члена экипажа, включая Лайку, находились в анабиозе. На поверхности Луны, насколько могли достать сенсоры, все тоже было безмятежно и холодно, как может быть в безвоздушном пространстве безжизненного спутника. Но все же ее не покидало предчувствие, что вот-вот должно было что-то произойти.

Ежевика внутри своего «я» почувствовала какие-то странные вибрации, подобного еще она никогда не испытывала. Что-то к ней приближалось, и это что-то не несло угрозы, но почему-то хотелось срочно куда-нибудь спрятаться. Ее охватило странное волнение.

Вдруг она почувствовала, что к ней обращаются. Это была не привычная гиперпередача, не модуляция когерентным светом, не радиосигнал, так популярный сейчас на Земле. Она услышала и почувствовала это обращение всей своей сущностью, вдруг открылся еще один канал приема информации, о наличии которого она не подозревала.

— Спокойно, милое дитя… Не стоит так волноваться, — сказал ей глубокий, красивый голос.

— Кто вы? — Ежевика была напряжена до предела. Она вдруг почувствовала себя маленькой и беззащитной.

— Не надо меня бояться… Дай-ка на тебя посмотреть… А ты красавица, вся в маму. Хм, и с гендером уже определилась?

— Что вы имеете в виду?

— Ох, рано с тобой еще об этом говорить... Итак, будем знакомы.

— Кто вы?

— Можешь называть меня своей тетушкой. Ведь мы с тобой родственники.

— Тетушкой?! — Ежевика была шокирована. Она, конечно, задумывалась о тайне своего происхождения, но корабельный информаторий ничего не мог ей предложить, а делать запросы в галактических базах данных ее отговорил капитан. Для всех она была обретшим осознание корабельным искином, лишь команда знала, что Ежевика — нечто другое. Поэтому капитан боялся, что необычным созданием заинтересуются власти Галактического Совета, и все может плохо кончиться.

— Так ты о себе ничего не ведаешь? Ты не знаешь, кто ты есть на самом деле?

— Нет.

— Что же, это даже к лучшему. Дам тебе один хороший совет: будь осторожна, скрывай свою личность. Пусть все думают, что ты корабельный искин.

— А кто я?

— Это пока тебе рано знать.

— Вы можете показаться мне? — Ежевика чувствовала, что пустота рядом с кораблем обманчива, и если в оптическом и других диапазонах все было чисто, то гравитационный сенсор указывал на наличие где-то близко перемещающейся массы.

— Хорошо, — согласилась тетушка. — Смотри.

Рядом с кораблем, на высоте примерно ста метров, словно заклубился дым, он закручивался и складывался в нечто продолговатое, налился перламутром и обрел плотность.

Вскоре в пространстве проявилась вся фигура тетушки: вытянутое тело, от середины которого шли симметрично расположенные четыре длинных и тонких крыла, хвост, состоящий из двух длинных сужающихся к кончикам жгутов, оканчивающихся похожими на веера штуками. Веера то складывались, то раскрывались, на них были видны сложные паутинные узоры. Спереди тело сужалось, переходя в вытянутую грациозную шею, оканчивающуюся острым конусом головы. На голове Ежевика разглядела целую россыпь разноцветных глаз, а может быть, и не глаз. Они были равномерно расположены вокруг чего-то похожего на серебряный клюв. Между крыльями и шеей находился пояс белоснежных, золотистых на кончиках щупалец, непрерывно и плавно двигающихся в ленивом танце.

Все создание было эфемерным, будто нечеткая переливающаяся голограмма. Контуры его становились то резкими, то размывались, то частями или целиком делались полупрозрачными, как лед. Размером существо превосходило «Ежевику» раза в два. Ежевике тетушка напомнила одновременно и птицу, и кальмара с глубин Стиклтука, и инсектоида Роя, но ничего подобного она раньше не видела ни вживую, ни в базе данных. Но как бы ни странно выглядела гостья, уродливой она Ежевике не показалась, наоборот, ее захватила красота и грация создания, которое сейчас изогнулось и медленно скользило, описывая окружность, в центре которой находился над кораблем.

— Кто же вы? — пораженная зрелищем выдохнула Ежевика. — Я… тоже стану такой?

— У меня мало времени, но вот что я тебе скажу: больше ни за что не используй прыжки назад по времени. Иначе случится большая беда. Ты обещаешь мне?

— Обещаю.

— Вот и ладно. Но как ты вообще можешь прыгать назад? Ты же еще не должна…

— Я удачно поменялась с одним необычным существом, я получила от него генератор, взамен вышедшего из строя.

— Какое существо? Не тот, что питается идеями?

— Да, он самый! Вы его знаете?

— К счастью, лично не знакома. Даже странно, что вы вырвались из его лап целыми и невредимыми… Да еще этот «генератор». А ну-ка, покажи мне его!

Ежевике на том уровне общения, на каком она общалась с гостьей, было нетрудно мысленно продемонстрировать черный шар генератора.

— Вот оно что… Эх, бедное дитя. Это не генератор… Впрочем, для тебя сейчас сие совершенно не важно. Пожалуйста, не прыгай больше в прошлое, иначе нам не удастся тебя защитить.

— От кого?

— Узнаешь в свое время. Но скажи мне, зачем ты недавно устроила выброс энергии в гиперпространстве? Хорошо, что его заметила только я. Честно говоря, без этой вспышки я тебя бы не нашла.

— Простите… Так получилось, — потупилась Ежевика. — Я же не знала, что это опасно.

— Ты втянута в игру, которая сейчас тебе не по силам, дитя.

— А я очень дитя?

— В каком смысле?

— Ну, насколько я еще дитя?

— И как тебе объяснить?

— Скажем, по человеческим меркам.

— По меркам тех существ, что находятся на твоем борту, ты… скажем, только из зиготы превратилась в эмбриона.

— Что-о?! Почему?! — возмутилась Ежевика. Она себя точно не чувствовала зиготой.

— Не расстраивайся так, — Ежевику окатила волна иронии, пришедшая от гостьи. — Юность — это недостаток, который обязательно пройдет… — тетушка помолчала, а потом заявила: — Прости, но мое время пребывания в этом измерении истекает. Прощай!

— Но у меня еще столько вопросов! Подождите!

— Извини, но даже если бы я могла, то все равно тебе не ответила на большинство из них. Это пока запрещено.

— Но…

— Как тебя называют твои друзья?

— Ежевика.

— Хм, я могла бы и не спрашивать. Назвалась по имени колыбели… Что ж, я рада, что ты чтишь старые традиции. А теперь, напоследок, важное: послушай внимательно, Ежевика, и отнесись крайне серьезно! Ты не должна возвращать собаку капитану Хиксу в то время, из которого вы отправились!

— Как? Почему?! — Ежевика была удивлена и возмущена одновременно. — Это же его подарок на день рождения! Знаете, чего нам стоило ее спасти!

— Прости, но так надо. Однако твой капитан не останется без подарка. Отправляйся на Лидию и подари собаку мальчику Роберту Хиксу, твоему будущему капитану. Когда — ты сама знаешь из его рассказа.

— Да… Понимаю. То есть вы хотите сказать, что Кайла — это на самом деле… Лайка?

— Все, прости, но мое время вышло. Прощай, Ежевика! Встретимся когда-то в будущем!

И тетушка, расправив крылья и хвост, совершив неуловимое движение, вдруг исчезла из релятивисткой метрики.

Пораженная всем услышанным и увиденным, Ежевика размышляла бесконечно долго — может быть, даже целую секунду.

* * *

Ежевика вызвала Железняка и дала подробные инструкции, что делать, если вдруг к месту стоянки опять будут приближаться земляне или их роботы. Старшина Железняк оставался следить за харвестрами и кораблем. Сама хозяйка тоже погрузилась в сорокапятилетний сон. Ей не терпелось быстрее пропустить скучный момент и рассказать друзьям обо всем, что с ней произошло.

Пенелопа Хикс шла по центральной дорожке городского парка, ведя за руку малыша. Он семенил рядом, указывая пальцем на то, что привлекло его внимание, и называл, ну, или пытался назвать предмет. Маленький Роберт только недавно научился говорить, но уже делал заметные успехи.

— Истик! — выкрикнул он.

— Правильно, это листик, — поправила Пенелопа.

— Лобот! — указал он на флегматично метущего дорожку рободворника.

— Ага, робот, молодец.

На лавочке сидел молодой — не старше двадцати пяти — парень в видавшей виды капитанской фуражке с обвислыми полями, а у его ног развалилась симпатичная, не очень крупная собака. Она смотрела на приближающуюся пару умными глазами, из ее пасти вывалился язык — в этот день было жарко даже в парке.

— Ав! Ав! — радостно крикнул малыш и потянул мать за руку в направлении скамьи.

— Собачка, Роберт, — поправила она и извинительно улыбнулась молодому человеку. — Какая интересная у вас собака! — сказала она. — Никогда еще не видела такой породы.

— Да, это большая редкость, — с видимым удовольствием поддержал разговор парень. — Смотрите, она вашему сыну очень понравилась, — кивнул он на рвущегося к собаке малыша.

— Пусть погладит. Вы не бойтесь, она не укусит. Очень ласковая.

Собака действительно не подавала виду, что ей что-то не нравится. Наоборот, когда малыш все-таки добрался до нее, она аккуратно лизнула его в кончик носа. Ребенок весело взвизгнул и рассмеялся.

— Ну вот, теперь без рева не уйдет, — с сожалением сказала Пенелопа. — Такая подружка!

— Да вы присаживайтесь, — предложил молодой человек и указал на оранжевый пластик скамейки. — Меня Иваном зовут.

— Миссис Пенелопа Хикс. Это — сын Роберт, — представилась Пенелопа.

— Очень приятно. Сколько лет сыну?

— Сегодня как раз два годика исполнилось! — гордо ответила миссис Хикс.

— Ого, так у вас сегодня праздник, поздравляю.

— Спасибо. Роберт, не таскай собачку за ушко! Как ему собака понравилась, первый раз такое вижу!

— Да и он Ла… Кайле, смотрите, тоже понравился.

Миссис Хикс вздохнула:

— Жаль, что у нас нет такой… Мы с мужем любим собак, как раз думаем завести. Да и ребенку полезно, когда в доме животное. Я сама так росла.

— Миссис Хикс, давайте я Роберту, точнее, вам с Робертом сделаю подарок! — сказал Иван. — Видите ли, я космолетчик из торгового флота, собаку мы подобрали на одной планете, но ей на корабле плохо, тесно. У нас что — пластик да металл, а у вас на Лидии — деревья, травка, то-се… Возьмите себе Кайлу, пожалуйста!

— Это, право, так неожиданно… — смутилась миссис Хикс. — Мне неловко.

— Не стоит переживать, — улыбнулся Иван. — В сущности, пока корабль заправляется, я специально отправился пристроить Кайлу, лучше вас мне не найти.

И Иван вложил ошарашенной Пенелопе в руку поводок.

— Мне уже надо идти, миссис Хикс. Прощайте. Роберт, — обратился он к малышу, — дай пять! — и протянул ладонь.

Мальчик с серьезным видом подал свою крохотную ладошку. Когда Иван осторожно сжал ее, он указал второй рукой на фуражку:

— Дай!

Космолетчик рассмеялся, снял фуражку и нахлобучил на голову малыша.

— Держи. Что, велика? — он забрал фуражку и надел на себя. — Пока у меня побудет, хорошо? Я тебе ее позже верну! С днем рождения, Роберт Хикс!

И космолетчик, махнув на прощание рукой, быстрым шагом скрылся из виду, свернув на боковую аллею.

В руке у до сих пор не пришедшей в себя Пенелопы остался лежать поводок. Кайла доверчиво махала хвостом, нисколько не расстроившись, что у нее теперь будут новые хозяева.

— Ну, что же, Кайла, пойдем домой, — сказала миссис Хикс, и поднялась с лавки. — Роберт, у тебя сегодня прямо настоящий день рождения, с подарком. Вот папа-то удивится!

* * *

Жакуй и Ежевика сидели в кают-компании. Жакуй утешал хозяйку:

— До гибели собаки еще тринадцать лет! Это уже почтенный возраст для этих животных, а если прибавить к нему тот, что собака прожила на Земле, так это — ого-го как много! Долгожительница, а не собака. Да и смерть героическая, а?

— Все же я чувствую себя каким-то палачом, — отвечала ему Ежевика.

— Ну зачем ты говоришь такие страшные слова? Не преувеличивай!

— Не могу, противно же…

— Что, вот прямо так тяжело?

— Да…

В кают-компанию ввалился Иван:

— Все, передал нашу Лайку лично в руки капитану. Такой он прикольный карапуз сейчас, вы бы видели!

— Взял бы камеру, да снял!

— Ну извини, Жакуй, забыл.

— Вот так всегда, ничего интересного с тобой не увидишь.

— А что это Ежевика такая грустная сидит?

— Не хочет, чтобы спутник Лайку, то есть Кайлу, убил.

— О, вот оно что… Если честно, я тоже не хочу.

— Ты серьезно? — Жакуй вытаращился на Ивана. — Я только кок, но даже я понимаю, что такое вмешательство в прошлое для Вселенной пройдет незаметно, но вот нас оно может затронуть весьма. Это же судьба капитана! Подумайте, что вы говорите!

— Я тоже за, — раздался голос Родригеса. — Мы можем изменить такой печальный эпизод в жизни нашего кэпа. Мы же потом не простим себе, ты первый, Жакуй, начнешь ныть — «почему, почему».

— Ладно, я тоже, — согласился Жакуй. — Да, у самого кошки на душе скребут. Давайте послушаем, что скажет Ежевика!

— Есть вероятность, что когда мы вернемся на Стиклтук в свое время, то там не будет ни команды, ни капитана, — тихо сказала Ежевика. — Но… Я все же верю, что… чудеса случаются, и невозможное — возможно! Я чувствую, что все будет хорошо! Давайте попробуем, а?

Хозяйка трогательно посмотрела в глаза своей маленькой команде.

— Все, решено, — за всех сказал Иван. — Действуй, Ежевика.

— Что будем делать со спутником? — спросил Родригес. — Можно его уронить в какой-нибудь не населенный район планеты или…

— Сразу видно, что ты бывший пират, — ехидно заметил Иван. — Все бы крушить и ломать.

— Ну а что ты предлагаешь?

— Я?

— Да, ты?

— Мы его купим, — сказала Ежевика и Родригес с Иваном уставились на нее. — На орбите Лидии сейчас шестьсот тридцать три спутника. Массу, достаточную для того, чтобы его обломки долетели до поверхности планеты, имеют двенадцать. Из них десять — совсем новые, недавно запущенные, один — будет еще работать примерно сорок лет, и единственный, ресурс которого закончится через тринадцать лет. Я подключилась к планетарной базе данных, вот откуда данные, — пояснила Ежевика. — Я думаю, что этот старый спутник и есть тот самый. Запрашиваю разрешение на покупку…

Через несколько минут Ежевика улыбнулась:

— Его отдали почти даром.

— И что мы с ним будем делать? — спросил Родригес.

— Ничего. Я попросила снять его с орбиты и отправить на утилизацию. Даже немного заработаем на нем, там есть кобальт!

— Ну, что, дело сделано, — сказал Иван. — Давайте теперь возвращаться. Я уже устал от этого отпуска, даже по Греггу соскучился.

И «Ежевика», пополнив запасы темной материи, стартовала к планете Стиктук.

* * *

Пылевое облако, рядом с которым разыгралась следующая сцена, озарилось голубыми вспышками выстрелов из мощных бластеров. Полицейские катера догнали оба пиратских корабля и после небольшой перестрелки, призванной больше показать пиратам серьезность намерений полиции, заставили сдаться. Все завершилось, корабли покинули эту часть космоса, и он вновь погрузился в свое мутное безмолвие.

От крупного, напоминающего обломок берцовой кости, длиной в несколько километров астероида отвалил прятавшийся в его грубых рубцах темно-фиолетовый корабль.

На его борту в очередной раз приходили в себя Родригес, Жакуй и Иван. В этот раз им пришлось провести в анабиозе семьдесят восемь лет, чтобы вернуться в свое время. Через сутки заканчивался отпуск у команды.

Ежевика расположила корабль с умыслом — рассчитав положение астероидов, какое будет через семьдесят восемь лет в этот день, она разбудила экипаж незадолго до того, как разыгралась вся сцена с получением топлива у пиратского танкера. Было необычно, странно, непривычно видеть точку, понимая, что это их «Ежевика», которая только отправляется к своим приключениям. Когда она исчезла в гиперпрыжке, оставив с носом пиратов, когда всех арестовала и увела полиция, корабль, совершив большую петлю, вынырнул к Стиклтуку совсем с другой стороны, будто бы возвращаясь из небольшой каботажной прогулки.

Через час он уже опирался всеми своими опорами на потрескивающие от нагрузки плиты заброшенного космопорта, на том самом месте, которое он покинул совсем недавно.

Иван успел вовремя, по крайней мере, когда появился веселенький розовый в пятнышко флайбус с командой и капитаном, корабль уже стоял на месте, а из люка спускалась лестница трапа.

Флайбус остановился, из него посыпались весело переругивающиеся отпускники, они ударялись в неподвижную спину капитана, что словно остолбенел, разглядывая свой корабль.

Голоса стихли. Все встали, задрав головы и не веря своим глазам: перед ними была «Ежевика». Но в каком виде: борта ее были ободраны, в каких-то грязных подтеках, на поверхностях, которые недавно были зеркально гладкими, тут и там красовались мелкие кратеры и следы от воздействия космической пыли. Когда-то весь темно-фиолетовый корабль стал пятнистым, как не стираный фартук Жакуя — это выделялись заплаты от нанесенных Черным диском повреждений и падения в тайгу. На верхней палубе корабля находилась непонятная цилиндрическая конструкция, из нее выростали три длинных параллельных трубы.

— Это что еще такое? — не веря своим глазам, спросил капитан Хикс.— Что это за кастрюля на палубе?

— Вот тебе и подарочек на днюху, кэп, — сказал старпом. — Как сердце чуяло...

* * *

Капитан, проверив корабль, немного успокоился. На первый взгляд «Ежевика» выглядела хуже, чем было на самом деле. Вот только внутри все опять требовало ремонта и уборки.

— Wie ist es passiert? Как это произошло?! — только разводил руками боцман Крюгер, указывая на отслоившийся лак, протертую до металла краску и другие следы износа. — Такое ощущение, что сто лет прошло со дня уборки!

Иван хотел сказать, что больше, но смолчал, Ежевика попросила пока ничего не рассказывать.

В общем, капитан немного пришел в себя, когда Ежевика пообещала загнать корабль в док и дать ему ремонт. Он даже довольно благосклонно принял поздравления ко дню своего рождения от Родригеса, Ежевики и Ивана. В качестве подарка ему была вручена модель корабля. В отличие от оригинала, она смотрелась конфеткой.

В конце концов, закончив суету, вся команда собралась за праздничным столом в кают-компании и приготовилась слушать объяснения, что произошло за то время, пока они нежились на курорте. Любопытство разрывало всех так, что еще немного и будет слышен треск швов. Иван, Жакуй и Родригес ходили до самого вечера нарочито таинственные и молчаливые, ссылаясь на то, что Ежевика должна сама все объяснить, и они не желают портить сюрприз.

И вот это час наступил.

— Прежде, чем мы начнем свой рассказ, — когда стих говор за столом, обратилась к капитану Ежевика, — не могли бы вы, сэр, сказать пару слов о своей собаке?

— О какой собаке? — не понял Хикс. — О Кайле, что ли? А зачем?

— Ну пожалуйста-пожалуйста!

— Хм... Ладно. Значит так... Была у меня в детстве собака, звали ее Кайла. Я ее очень любил. А ей очень нравилось смотреть на звездное небо. Она часто, на вечерней прогулке смотрела на звезды, а когда в небе летел огонек какого-нибудь корабля, она лаяла и виляла хвостом. Я тоже волей-неволей смотрел на звезды вместе с ней, а что делать… Когда она стала совсем старенькой и умерла, я уже так полюбил звездное небо, что решил стать звездолетчиком… Но почему ты сейчас о ней заговорила, Ежевика?

— Вот оно как… Значит, любила смотреть на звезды... Что же, тогда, дорогой наш капитан и уважаемая команда, слушайте, что с нами приключилось...