jeanrenamy

Кому лицо, что чистый лист,
Кто видит тайну-иероглиф.
А кто, пусть почерк и петлист,
С него читает без бинокля.
Отлично, если друг читатель,
И горе, коли враг тот чтец.
Но срыв в пике когда, приятель,
То счастье, коль твой чтец - ловец.

Луна-сударушка, пошли-тка сон-вещун,
Тебе же, матушка, видней земля и во́ды.
Пусть сон туман развеет едкий, как тютюн,
Над тем, что хочет для семьи створить изводу.
Да покажи того, кто гнев не удержал,
В слова-печать ему позволив просочиться;
Того, кто требовал своё и зазывал;
Того, кто сможет уберечь и заступиться.

Спасти других, в бою собою заслонив,
Таран исполнив иль на амбразуру
Себя метнув, чтоб друг остался жив,
Рвануть к делящей жизнь и смерть цезуре.
В минутах подвиг, ну а слава — на века,
Неравенство равно́ и справедливо.
Но жертвенность бывает неярка,
Длиною в жизнь и той же мерой молчалива.

Бывает стиль как антурураж и декорация,
Картон, пустышка и Потёмкина деревня.
Про душу пишут, но не дух там - фракция.
Здесь в каждом слове - жизнь - напевна и плачевна.
Чистейшей прелести чистейший образец.
Но мало здесь о чистоте сердец.

Она - огонь. Огонь, пылающий в дурнушке.
Он - бездна моря. Вóды с ликом Аполлона.
Она - порывистость и жизнь в простой ракушке.
А он - кремень, сухарь под плотью эталона.
Искали разного. И каждый был влюблён...
Что дальше, Джейн? Ты справишься, Сент-Джон?

Безумие волнует, очаровывает, завораживает.
Даже самые незамысловатые логические построения безумца настолько отличны, что создают ощущение "иного взгляда", более "широкого горизонта".
Но и в том случае, если безумие завораживающего впечатления не производит, произведёт впечатление умелость рассказа. Скудность эмоций и мыслей персонажа, их тусклость. Всех. Кроме одной, давшей вдруг смысл существованию.

Татьяны тётя честных правил,
Когда всерьёз занемогла,
Грешок, что ей был не исправлен,
Решилась искупить, чтоб зла
Её кузина не держала,
А собралась и приезжала.
И Таню, и сестру-вдову
Княжна Алина ждёт в Москву.

Возникни предо мной сейчас Александр Сергеевич, я б тут же устыдилась.
А автору стыдиться нечего!

Как любят усложнять все жизнь,
А сложности в ней нет:
Коня — украсть, врага — убить,
Вдову — согреть. /Куплет/
Пропел куплет — висишь в петле,
Проклятья прохрипев.
Не суд, так музыки закон
Достал тебя. /Припев/

Здесь Снейп не Байрон, он другой.
Он не бунтарь и не святой.
От Снейпа Ро он тут отличный:
Не желчный - просто ироничный;
Не истерит и гриффским лбом
Уж не возьмётся на слабо.
Да, с выдержкою всё прилично...
И всё же... Снейп тут каноничный.
Как автор провернуть так смог,
Сколь вкусен, остроумен слог,
Увы, то мне не передать.
А вам под силу? /жать "Читать"/

Здесь вера есть, и святость есть, и бог.
Здесь есть соблазн, и выбор есть, что труден.
И те, кто этот выбор сделать мог.
Да, бог тут есть. Но в центре... в центре - люди.

Быть или не быть статье, вот в чём вопрос.
Достойно ли смиряться пред угрозой
Или достойней оказать сопротивленье?
И пусть та схватка будет сеять смерть,
Когда Флинт с Вудом и иными игроками
Придут покончить с нами. И удары,
На бладжерах отточенные и друг друге,
С собою принесут нам море бед.
Что редколлегии останется тогда?
Нет вариантов -
Умереть. Забыться.
Но знайте все: слова в статье той - правда!

Решил самоуверенно: не кукла - кукловод!
Что ж, братец, зря! Тряси-ка, бубенцом, тряси.
И самодеятельности наступил черёд,
Самонадеянный Арман-Жан дю Плесси.
Прогневался ль на кардинала бог?
Прелат ль влюблённый жалок и убог?
Или дерзец-юнец Малфой, виконт (ишь!) Болингброк
Шип мести за цветами спрятал, как английский дрок.

Я временем владею и Мустангом.
И то, и тот коварны и шкодливы.
Обходит время вечно дерзко с фланга.
Колёса лошади - брыкливы, спотыкливы.
Как своенравно всё имущество моё.
Так и податливость любви и кротость вряд ли
Цениться мною станут выше, чем хламьё.
Я жду в Лесу, мой Лорд, где как куранты дятлы.

В ночь тихую иль в ночь, где ноет дождь,
Часы насмешливы: «е-го ты не спа-сёшь».
И сердце в паузе, а пуск всегда вприпрыжку,
Как полночь бьёт: «Что ж... Забирай мальчишку».

Два мира мог рождением сплотить.
Но стал в обоих лишним чуждым смеском.
Что выбрать? И какой же мир любить?
Две крови в жилах бьются, бьются с плеском.
Букв четырёх огонь я затушу.
И придавлю тот пепел сверху глыбой.
Смогу простить себя иль не прощу?
Ещё не знаю. Но я сделал выбор.

Расклад, дружок, несложен, слушай:
Жизнь есть боксёр. Ты? Ты лишь груша.
"Любви нет!" зреет убеждённость -
Нокаут первый: отчужденность.
Девятый вал вокруг стеной -
О, ненависть - удар второй.
Уютен мир? Семья, приятели? -
Что ж, раунд третий: неприятие.
И прожитого уроженка -
Четвертый шаг: переоценка.
Немало впереди ударов,
И чтоб быть солнцем для кого-то,
Бежать измен, обид, скандалов,
Нужны терпенье и работа.

Что у войны, что у труда солёный пот.
"И то, и то есть в сексе", - заключаю.
Пусть голос сорван многократным "стоп",
Сражу друзей словами "опыт" и "кончаю".

Взгляд у художника быть должен беспристрастен.
Так смотрит врач, судья, убийца иль шпион.
Но беспристрастность сохранить призыв напрасен,
В модель художник коль отчаянно влюблён.

О, пусть "отчаянно" здесь значит "паче чаянья",
А не берёт свой корень от тоски "отчаянья".

«Все будет правильно, на этом построен мир».

Фундамент мира - камни правоты.
И если мир твой до основ разрушен,
Чтоб дальше смочь жить, новый строишь ты.
И как напарник правильный в том нужен!

Ты, что крыло, без жизни лоскутом
Повисшее, и маска безразличья.
Я - птах не юный, уж с седым виском.
Людьми не вышло вместе быть, давай по-птичьи?