Middle (джен)

Во всех кроватях спали люди. Большинство были подростками, некоторые — молодыми людьми; все они были очень худы, а их кожа казалась красной и воспалённой, и словно содранной.

— Это, — заговорил, наконец, Уингер, — те, кто был расколдован из самых старых и ветхих тряпок. Всего таких партий три — остальных я покажу позже. Эти в худшем состоянии, но мы смогли поговорить с ними и, как видите, — он указал на палату, — узнать имена и даты рождения. Насколько я понимаю, они все попались дому в двадцатом-начале двадцать первого года. И, — он жестом остановил хотевшую что-то спросить Гор, — они все быстро приближаются к своему реальному возрасту. Процесс начался недавно — с того момента, когда они, наконец, задышали полностью самостоятельно, буквально несколько дней назад. И идёт он очень быстро. Идёмте, я покажу остальных — а потом поговорим у меня.

— Они стареют? — спросила Гор.

— Пока, я бы сказал, взрослеют, — возразил Уингер. — Но, в целом, да. Идёмте.

Следующие две палаты, с табличками «К-2» и «К-1», практически ничем не отличались от этой — только люди там были другие. Уингер дал аврорам рассмотреть их, а затем повёл в свой кабинет и там, закрыв дверь, заговорил:

— В среднем, по моим наблюдениям, старение происходит где-то раз в семьсот быстрее, чем должно бы было.

— Может, в семьсот двадцать девять? — спросила Гор, и Уингер кивнул:

— Может быть. Почему именно так?

— Двадцать семь на двадцать семь, — ответила она. — Мы полагаем, на это число многое завязано.

— Да, вполне возможно, — подтвердил Уингер и начал что-то быстро подсчитывать на пергаменте. — В таком случае… Итак, у нас есть три группы, — оборвал он сам себя. — Первая была заколдована в семьдесят четвёртом… некоторые в начале семьдесят пятого. Вторые — в сорок седьмом, начале сорок восьмого года. Третьи — в двадцатом-двадцать первом. До разговора с вами я считал, что случившееся с первыми двумя группами связано с двумя большими войнами, но между ними те самые двадцать семь лет, так что, может, это просто совпадение.

— Возможно, — нетерпеливо сказала Гор. — Они очнулись?

— Не до конца, — ответил он. — Я поговорил с ними, но сейчас им нужно спать — вы по себе знаете, — он посмотрел на Гор, и она кивнула. — Им гораздо тяжелей, чем вам, — добавил Уингер. — Однако, мы пока не знаем, как остановить старение. На вас этот эффект заметен не был, — он снова поглядел на Гор, — и мы готовы не были. И если ваше предположение — о квадрате двадцати семи — верны, то первая группа достигнет того возраста, который должен быть у них, исходя из даты рождения, где-то через пять недель. Вторая — те, кто был заколдован в сорок седьмом — через десять. Ну и третья — чуть меньше, чем через пятнадцать.

— Сколько же им будет? — спросил Сэвидж.

— Ну, там есть разброс, — ответил Уингер. — От десяти до двадцати трёх лет. Следовательно, им будет от девяносто трёх до ста шести.

— Кошмар какой, — негромко проговорила Гор.

— Боюсь представить себе ребёнка, которому вот только что было десять лет — а стало девяносто три, — пробормотал Сэвидж, и Гарри тоже стало жутко.

Вся жизнь… Старик, которому на деле только десять. Вероятнее всего, его родители уже скончались, или тоже стали стариками, как и братья, сёстры… и друзья…

А его ровесники? Гарри самому было двадцать три, и у него внутри всё холодело, когда он представлял, как он превратился в куклу, а потом очнулся столетним стариком. И что все, кого он знает, и кто ему дорог, тоже стали стариками или вообще умерли. А у тех, кто жив — свои собственные семьи, дети, внуки, правнуки… и целая жизнь за плечами.

— Да, это проблема, — согласился Уингер и признался: — И я пока не знаю, как её решать. Хотя, по счастью, таких жутких случаев немного — всего два. Вот списки, — он извлёк из ящика пергаменты и положил на стол. — Пока их допросить нельзя, но я думаю, что семьи вы найдёте.

— Да, конечно, — Гор придвинула пергаменты к ним с Сэвиджем. — У нас есть заявления о пропаже.

— С родственниками я поговорю, — пообещал Уингер, — но предупредите их о том, что посещения пока запрещены. И было бы хорошо собрать их если не всех сразу, то хотя бы группами.

— Да, конечно, — повторила Гор, изучая списки.

— И если у вас не выйдет задержать старение… — начал Сэвидж.

— …то они состарятся, — подтвердил Уингер очевидное. — Не знаю, не умрут ли — как вы понимаете, опыта у нас с подобными чарами немного.

— А они не помнят, что с ними было? — спросил Гарри.

— Сложно сказать, — ответил Уингер. — Они определённо помнят, что были куклами — но насколько они осознают время и то, как потом из кукол стали тряпками, не знаю. Когда можно будет, я с ними поговорю об этом.

— А более ранних не было? — спросила Гор, отрываясь от списков. — Все — двадцатого года?

— Не было, — уверенно ответил Уингер. — По крайней мере, мне не принесли.

— В обломках тоже не было, — сказал Сэвидж. — Мы всё тщательнейше обыскали.

— Вероятно, всё началось как раз в двадцатом, — Уингер встал, недвусмысленно намекая на то, что разговор закончен.

Когда они попрощались и ушли, оставив Уингера в его кабинете, Гор сказала:

— Гарри, завтра после слушанья пойдёшь в архив и проверишь все дела за тысяча восемьсот девяносто третий и начало девяносто четвёртого. Как в прошлый раз. Если ты не против, — спохватилась она, вопросительно поглядев на Сэвиджа.

— Да нет, — мрачно отозвался тот.

Больше по дороге из Мунго они не разговаривали, а когда вышли, Сэвидж отправил Гарри домой. Но тот не был готов сейчас слушать страдальчески-возмущённые крики мистера Старди, и поэтому пошёл пройтись — тем более что на ходу ему всегда хорошо думалось. Гарри шёл по улицам и пытался представить себе, как это — из двадцатого года перенестись сразу в нынешнее время. Он не слишком хорошо, конечно, знал историю, что маггловскую, что волшебную, и впервые пожалел об этом. Впрочем, кое-что он всё же помнил — достаточно, чтобы понимать, насколько сильным шоком станет для волшебников подобное перемещение. И им ещё повезло, думал Гарри, что они волшебники, ведь волшебный мир намного меньше изменился — и всё равно он до конца не мог представить, что они почувствуют. Даже взрослые — а про детей ему думать было просто жутко. Некоторые из них даже палочек волшебных не имели, не учились в Хогвартсе — и что теперь им делать? Есть, конечно, частные учителя, но… Вот так представлять себе, что скоро ты поедешь в школу, мечтать и радоваться — а потом очнутся стариком, возможно, дряхлым и больным, и обнаружить, что твои родители уже просто умерли, а друзья, которых ты прекрасно помнишь, о тебе забыли. И их невозможно упрекнуть за это…

А ведь очень может быть, что создавшего этот дом волшебника тоже уже нет в живых. Вряд ли он в то время был совсем уж молод; даже если ему было, скажем, тридцать, то сейчас ему сто тринадцать… не все волшебники доживают до такого возраста. Хотя, конечно, это и не редкость.

При мысли о том, что этот человек может быть мёртв, а значит, прожил жизнь, не понеся никакого наказания, Гарри ощутил такую острую несправедливость, что ему даже стало жарко. Если так, они, возможно, никогда его и не найдут, и даже не узнают, зачем тот это сделал. Ведь должна же быть причина! Хотя, вспомнил Гарри, кажется, Гор отыскала что-то среди газет — значит… что? Значит, могут быть ещё такие же дома — но ведь совсем не факт, что их создатель жив.

Или создатели. Их ведь вполне может быть и больше одного.

Но зачем? Этот вопрос буквально горел у него в мозгу. Зачем, зачем кому-то может понадобиться что-нибудь подобное? Гарри понял бы, если бы дом отбирал жертв по какому-нибудь внятному признаку — например, только магглорождённых, или только девочек, или ещё какому-то. Да хоть только брюнетов! Но нет — жертв ничего не объединяло ни по полу, ни по возрасту, ни по происхождению. Ну, или Гарри просто не нашёл тот самый признак… хотя разве он искал? Он ведь почти забыл об этом деле. Но, может быть, Гор что-то поняла? Или Сэвидж? Или Лестрейндж… но его сейчас не спросишь.

От воспоминания о Лестрейндже Гарри совсем расстроился и решил, что должен хоть кому-то сделать что-нибудь хорошее. И начать решил с того, чтобы извиниться за собственную вопиющую забывчивость.

Аппарировав на почту, Гарри купил лист пергамента, сел за очень старый стол, тёмный от впитавшихся в него чернил, которыми за, кажется, столетья его существования его покрыли посетители, и наконец-то написал Андромеде очень виноватое письмо с объясненьями и благодарность за приглашение, которое он, разумеется, принимал — если она не передумала, конечно.

Отправив письмо, Гарри хотел было тут же отправиться за совой, но потом решил, что в подобном настроение сов не покупают, и вообще питомцев не берут. Однако одного отправленного письма Гарри показалось слишком мало, и он решил, что, раз уж он всё равно на Диагон-элле, нужно что-нибудь купить для Тедди. И, наверное, для Миллисент — нельзя же прийти в дом к двоим детям и подарить подарок только одному из них. Гарри слишком хорошо ещё помнил, как это обидно…

Но что можно купить незнакомой, по сути, девочке? Причём не обычной, а… Гарри не нравилось слово «инвалид», да и Лестрейндж наверняка бы не хотел, чтобы Миллисент так воспринимали, но, по сути, это ведь так и было? Девочка, которая сначала потеряла руки и ноги, потом — маму, а теперь и человека, к которому, Гарри это видел, была очень привязана? И, может быть, любила?

Книжку? Она, кажется, читает, вспомнил он. Но какую? Что он сам читал в пять лет? И читал ли? Кажется, читал… Или, может, куклу? Но играет ли она в них? Нет, так совершенно невозможно, решил Гарри и аппарировал на Гриммо.

Его привычно встретил мистер Старди. Джинни ещё не было, и Гарри, взяв на руки кота, сказал ему:

— Ну хоть для тебя у меня есть хорошая новость. Завтра ты воссоединишься со своей хозяйкой.

Кот в ответ издал возмущённый и требовательный вопль и, извернувшись, спрыгнул на пол, подбежал к двери и, встав на задние лапы, заскрёб передними по ней.

— Идём, — Гарри снова взял его на руки и пошёл к камину.

Уисп встретил его немного удивлённо, а вот Элеонора просто обрадовалась такому неожиданному подарку и, обняв мистера Старди, тут же ушла с ним куда-то.

— Завтра после слушанья можете его забрать, — сказал Гарри Уиспу. — Как она?

— Я, честно говоря, не знаю, — признался тот. — Вроде бы нормально, но я никогда не понимал детей.

— Она и потом у вас останется? — с надеждой спросил Гарри, и Уисп кивнул:

— Ну не домой же ей идти. Я думаю, что Эва успокоится со временем, но пока Норе лучше пожить здесь. Жаль, она не любит квиддич, — вздохнул он. — Скоро начинается зимний сезон, она бы отвлеклась…

— Она скучает? — сочувственно спросил Гарри.

— Да вроде нет, — не слишком-то уверенно ответил Уингер. — У меня, правда, довольно специфическая библиотека, но Нора что-то там нашла. Читает.

Вот что нужно подарить Миллисент, сообразил вдруг Гарри. «Сказки на лугу»! Раз дочка Сэвиджа это любила в детстве, значит, эта книга наверняка подходит маленьким девочкам. А Тедди он подарит что-нибудь про квиддич, решил он — уж чего-чего, а детских книжек о нём много.

И нужно будет ещё купить «Квиддич сквозь века», решил Гарри. И взять у автора автограф.