Ворон (джен)

Отец Конан печально качал головой, глотая свой горький чай в обществе трёх кошек и миссис Грин. Гостиная пожилой вдовы утопала в тряпичных букетиках, в фарфоровых статуэтках котят, ангелочков, Мадонн; душно и терпко пахла духами, кошками, старыми книгами, кофейной гущей и лекарствами. Вышитые цветами и кошками подушки, спящие на них пушистые компаньоны набожной, доброй Пенни, кружевные скатерти, оборочки, украшенная самодельными розами юная Мадонна, улыбающаяся младенцу, над изголовьем, над плюшевым пледом, среди старинных фотографий. Было стойкое ощущение, что кто-то въедливо и настойчиво разглядывает, ищет подвох, следит. Отец Конан поднял глаза и с недоумением уставился в оценивающе-ледяные глаза замершего на старинном фото бравого усатого летчика, одетого в форму времён Первой Мировой.

Старушка щебетала обо всём и ни о чём, пересказывала последние новости и сетовала на падение нравов подрастающего поколения. Старый священник согласно кивал, но мысли его блуждали далеко. Его всё не оставляло это чувство, что где-то он, настоятель, всерьёз оплошал. Напросившийся в попутчики мальчонка оказался настоящим гением. Он свободно цитировал творения апологетов первых веков и современных авторов, приводил исторические примеры, ссылался на исторические источники и культурные памятники древности. Мальчишка со всем пылом юности говорил и говорил обо всём сразу. Старик и ребёнок обсуждали этапы гонений первых веков, личности императоров-иконоборцев и особенности-различия богослужений восточного и западного обряда. А пономарь, ведущий авто, поглядывал на них с искренним недоумением. Отец Конан хотел даже было порекомендовать уникуму знакомое духовное учреждение, но мальчик серьёзно и очень печально возразил, что это невозможно. Дитя оказалось ортодоксальным христианином восточного обряда.

* * *

Была промозглая ветреная ночь. С густым, зябким туманом и мутными пятнами фонарного света. Незнакомый город теснился вокруг тёмными громадами домов. Герман шагал вникуда, и думы его одолевали одна неприятней другой.

В общем-то, парню несказанно повезло. Отец Конан согласился довезти совершенно незнакомого ребёнка до самого Лондона. Старик оказался невероятно интересным собеседником. Гера опасался, что успел утомить пожилого священника своими разговорами. Что хорошего в болтливом недоросле, отвлекающем серьёзных людей? Ничего.

Скрыться из сонного городка под самым носом старой кошатницы, шпионящей на Дамблдора, оказалось на диво легко. Вероятно, оттого что никто не ждал такой прыти от забитого, полуживого мальчонки.

Но что делать теперь, парень представлял весьма слабо. Следовало, наверное, найти «Дырявый котёл». Легче сказать чем сделать, пока что Герман просто блуждал по каким-то лондонский трущобам, в конец потерявшись.

Из подворотни неторопливо вышли двое, преграждая дорогу. Бандитского вида образины украшали только частичное наличие зубов да нечёсанные бороды. Один перевязал лицо бурой тряпицей, отчего стойко напоминал пирата.

— Обана, — сипло закашлялся перевязанный, доставая палочку и какой-то лиловый кристалл, — мы заблудились? Ищем мамочку?

— Кончай уже это магглово отродье, Дэн, — сплюнул второй, презрительно щурясь, — хорош трепаться. Время. Хэнк ждёт полный набор. Ещё пять штук, сечёшь?

Гера медленно опустил сумки на землю. Клокочущая внутри ярость на Дурслей, страх и щемящая тоска смешались. Ладони парня обжёг незнакомый зудящий жар.

— Авада… — незнакомый хмырь поднял одновременно палочку и зажатый в ладони тусклый камень.

Герман вскинул руки, закрывая лицо. И краем глаза уловил, как вслед за руками нехотя поднялось асфальтное полотно, гася собой зелёный луч. Точно. Аваду же гасят материальные объекты.

— Ах ты, мелкий…

Выучка и служба в морфлоте, пусть и на коробке, пусть и недолго, оказались сильнее реакций нового тела. Почти на автомате Гера шустро нырнул наземь, сгруппировался, перекатился вправо. Лихорадочно соображая. Магия. Что здесь магия? Хватит ли одной веры для стихийной волшбы? Смотри. Ты сможешь. Вера — основа любого чуда. Уверенность в невидимом, как в видимом. Если так, то сейчас ты — сгусток огня. Сгусток огня, Гера!

Вокруг со звоном и шипением рвались заклятья. Магия радостно взревела, смешиваясь с безграничной верой, бьющей из каждой клетки смертного маленького тела. Магия радостно плавила асфальт, бунтовала в жилах, магия пела и ликовала. Хилое мальчишеское тело накалилось добела, и его объял кокон рыжего, мятежного пламени.

— Мерлиновы яйца… — выдохнул один из нападавших, роняя горсть мерцающих кристаллов.

Кто — парню было глубоко плевать. Он обдал магов ревущей огненной волной, кто-то истошно орал, сзади женский голос взволнованно читал нараспев какие-то заклятья.

Незнакомые хмыри с воем метались по улице, как два живых факела. Гера подобрал их палочки, подхватил свои сумки — и что есть сил рванул во дворы. На кой чёрт он понадобился двум недоноскам, Герман не представлял вовсе. Это было, пожалуй, слишком странно даже для мира Поттерианы. Обьясняться же с суровыми ребятами из Аврората не хотелось от слова «совсем».

* * *

От этого места веяло тьмой. Живой, липкой и вполне осязаемой. Обрывки газет, лужи, грязь, высохшее дерево-остов, одичавшие живые изгороди, густой сумрак и сладкая прелая затхлость. Кажется, здесь всегда так пусто, тихо и мрачно.

Гера просто стоял у подъезда, смотрел, как лунный свет тускло дребезжал и мерцал в пыльных окнах мёртвого дома. Выбирать не приходится. Надо где-то переждать ночь.

Какой же все-таки глухой и темный провал подъезда.

По левую руку темнел заросший бурьяном палисадник, весь в торчащих остро и бесполезно сухих колотушках прошлогоднего репья. Наверное, здесь даже небо свинцово-серое и пасмурное всегда. Каждый миг. Даже если на самом деле — солнце высоко, там, за пределами дома-остова и заросшего ложноакациями дворика…

Гера чуть нараспев прочёл короткую молитву и попытался зажечь в горсти пламя. Магия работала! Ничего особо не изменилось. Просто стало как-то спокойно на душе. Всё существо парня охватила уверенность, что всё хорошо. И правильно.

Ты попал в книжный мир, парень. Чему удивляться? Здесь магия — всего лишь энергия. Вроде тока в высоковольтных линиях.

Было туманно, сумрачно и как-то по-особенному тихо. Подъезда три, но открыта только одна дверь — настежь, в темноту. Если хочешь — еще не поздно уйти, Герман. Никто не осудит. Судить-то некому.

Наверное, все-таки стоит сбежать.

Пока ты не стал частью этого мира, странного и нелепого.

Пока темнота, таящаяся в заброшенном доме, не заглянула в тебя.

Гера поудобнее перехватил сумки и шагнул вовнутрь.

Что ж, старая, темная лестница, фанерные щитки вместо стекол в лестничных пролетах, традиционно загаженные углы и нетрадиционно исписанные стены. Странные рисунки, числа, рунические вирши. Последние явно царапали гвоздём.

Повсюду застарелая грязь и копоть.

Под лестницей чернела раззявленная пасть подвала. И из неё сочились незимний холод, сырость и смрад гниющей плоти. И слышалось приглушенное шуршание. Крысы, наверное.

Внутри Германа будто расцвел живой бутон запредельной, хтонической мощи. Уверенность, что вот она, живая магия: внутри вовне, повсюду. Парень верил в нее, ощущал ее каждой клеткой своего измотанного «я». Уверенность в невидимом как в видимом окрыляла и жгла изнутри. Пьянила и крепко глушила липкую пелену страха. Силе не хватало только живого воплощения. Герман одолел лестничный пролёт и нетерпеливо засветил в горсти огня. Живого и боязливого.

И что-то неуловимо изменилось. Всё происходило стремительно.

Тьма, горячая и плотная, с привкусом крови, украла последние искры света.

Грязные, пыльные стекла сделались мягче воска — и из вязкой, мутной массы вспенилась бурая, густая кровь. Трещины вспухли как вены, и кровь побежала на серые ступени. Клочья штукатурки и ржавчины побурели и неспешно закружились, поднимаясь ввысь и истлевая на глазах. Повсюду зазвучали неуклюжие, шлёпающие шаги.

Дом ожил — и в нем больше не было места живым.

Из подвала ползли нагие, бледные трупы. Женские. Мужские. Даже детские. Тронутые распадом, скользкие и синюшно-бледные.

Гера достал трофейную палочку и скомандовал:

— Сектумсемпра!

И не произошло ничего. Палочка не работала. Чертыхаясь, Герман вспомнил, что заклинание бесполезно против инферналов. Скастовав два огненных хлыста и стиснув зубы, рванул в самую гущу, круша и сжигая. Месиво было дикое, но страх будто отключился. Ты можешь, Гера. Просто думай, что это — видеоигра. И ты в ней — герой. Пляши, Гера. Гори.

Вокруг тощей фигуры с рёвом закружило живое пламя. Оно билось и металось раненым зверем, обжигая подступающих инферналов и стены, сжигая мусор и плавя стёкла. Гера ринулся на улицу — и с разбегу налетел на глухую стену. Дом не желал отпускать свою добычу.

Инферналы с глухим, утробным стоном, теснили человека и загоняли в угол. В остервенелой решимости не издохнуть прямо сейчас, Гера вскинул руки и надсадно взвыл нечто неразборчивое и не вполне цензурное.

Полыхнуло ослепительно-белым. Инферналы осыпались грудой копошащегося мяса. Герман с недоверием воззрился на свои руки, собрал разбросанные сумки и поспешил наверх.

У тьмы обязано быть сердце. Так останови же его, Герман. И, да, тогда ты сможешь уйти. Наверное. Сердце. Какая чушь. Сколько пафоса, Герман. Но бесспорно одно, у происходящего здесь должен быть какой-то источник. Кто-то управляющий мертвыми. Кто-то, кого пробудила чужая магия.

* * *

Из ржавых кранов лениво стекала кровь. Она сочилась здесь отовсюду: из трещин в кафеле, кровавила и пузырилась с оконных стёкол, расползалась венками алых дорожек по потолку. Пустая, неимоверно грязная ванна, разбитый унитаз. Огромное грязное зеркало над расколотым умывальником.

С той стороны двери ломилась и скреблась смрадная нечисть. Герман со стоном сполз по стене. Он только что забаррикадировал дверь всей найденной в квартире мебелью и чувствовал себя совершенно выпотрошенным. Магия востанавливалась туго и болезненно. Вот тебе и ответ, зачем магам палочки. Стихийные выбросы волшбы — это, конечно, круто. Но магии они жрут слишком много.

Не далее как минут тридцать назад Герман зачищал ревущим потоком огня целый коридор, битком набитый инферналами. Чем чуть не выжег собственное магическое ядро.

Дико клонило в сон. Спать и жрать. Саднящее сознание уже не ощущало ни страха, ни отчаянной храбрости на грани срыва. Сознание знало только два слова. Жрать. И спать. Страх выгорает быстро. Далеко не у всех, да. Но, наверное, это зависит от причины. И от характера самого человека. И, ну… сложно трястись от ужаса, когда ты только что молился и тебя, как мягким облаком, обволакивают ощущение чужого благожелательного присутствия и спокойной уверенности, что никто тебя не бросил. И просто следует идти дальше. Гера вскрыл ножом банку тушёнки, порезал на колене хлеб и приступил к позднему ужину. Дом-мертвец пробудился и жаждал крови. Но семинарист ощущал небывалый покой в себе и вокруг. Благожелательное, мирное тепло затопило всё существо Германа. Оттесняя страх и изумление, оно укрепляло, наполняло смыслом каждое движение и вселяло спокойную уверенность, что надо просто выстоять. И стоять твёрдо. Принимая подступающую, жадную тьму с открытым забралом. Мужественно и как в последний раз.

Всегда есть порог, за которым притупляются и восприятие, и ощущение новизны. Нет, Гера не привык к живым трупам. Но уже был близок к этому. Что до брезгливости — Герман ею никогда и не страдал. Пожирая консервы на полу смрадного, истекающего кровью адского туалета, Герман лениво размышлял, что приобрести на Косой Аллее первым делом, если повезёт выжить и добыть денег.

Увлёкшись соскребанием пальцем жира со дна банки, парень не заметил, как из кровавой ванны, с мерзким бульканьем и протяжными жалобными стонами, поползла какая-то голая безглазая девица. За живым трупом по грязному кафелю волочились кишки, оставляя за собой мокрый, аккуратный след. Герман насупился, прикрыл одной рукой свою трапезу, а другую угрожающе направил ладонью вперёд. И вежливо, но твёрдо скомандовал:

— Назад. Я ем.

Мертвая девица замерла, со свистом втягивая воздух. И с мерзким хрустом свернула голову набок, прислушиваясь. Ее распоротая брюшина разошлась как расстёгнутый пиджак. Тоскливо скребущаяся за подкорку жалость, шептала, что это существо несчастно и измучено. И, как минимум, достойно сострадания.

— Ох ты ж ё. Кто ж тебя так, бедолагу? Есть, наверное, хочешь, — бежать было некуда. Да и как-то все стало не важно. Герман пожевал губами и заглянул в сумку, — у меня есть шоколадка. Но ты ее, наверное, не будешь.

Прямо из стены с хрустом и чавканьем выбралась маленькая белокурая девочка, вытянула вперёд окровавленную ручонку и звонко потребовала:

— Дай!

Гера растерянно моргнул, но вручил ребёнку шоколад. Спутанные белые волосы перемазаны бурым. Пушистое белое платьице в крови и земле. В голубых глазах плещется безумие. Настоящее, застарелое. Алые губы разбиты, и худое личико тронуто трупными пятнами. Босые ноги раздавлены и изуродованы. Как эта бедолага ещё может стоять?

Девочка жадно запихивала в себя куски шоколада, а по её подолу сонно ползали пушистые ночные бабочки, источая мутное мерцание. Герман тяжело вздохнул и вооружился мятым носовым платком Поттера.

— Кто ж вас всех так, а? — бормотал Гера, осторожно опускаясь на колени перед ребёнком и пытаясь оттереть с её щеки кровь. Обнимающее Геру участливое тепло чужого присутствия мягко гладило саднящее сознание. Наполняя уверенностью, что сочувствовать лишенным нормального посмертия — штука правильная. Ведь сильный человек всегда милосерден и зряч, — не вертись. Да не балуйся ты. Какая чумазая. Какая тварь учинила такое с целым домом?

— Люди в страшных железных масках и странной одежде, — девочка коснулась щеки парня грязным пальцем, и лицо её перекосило от ненависти, — мне было больно. Они замучили маму, сестренок. И мучили меня. Но я сделала им больней. Они не уйдут. Никуда, никогда. Мясо рвёт мясо. Слышишь, как им больно?

По дому разнёсся одинокий вопль, полный боли и страха. Чтоб перерасти в надсадный, нечеловеческий вой.

— Я плохая? — тихо спросила девочка — и из её глаз по бледным щечкам потянулись кровавые дорожки.

Герман покачал головой и молча обнял девочку, укачивая и баюкая. Кроха уткнулась ему лицом в грудь, марая одежду кровью. Женский труп побродил вокруг, мотая кишками, и с плеском нырнул обратно в свою кровавую ванну.

— Мне б поспать, — вздохнул семинарист, рассеянно гладя по голове мертвого ребёнка. — Я ужасно устал.

Девочка лукаво улыбнулась и потащила парня к зеркалу. Грязное стекло отразило чумазого очкастого пацанёнка в розовой женской кофте. Герман мрачно хмыкнул своему отражению и попытался пригладить торчащие во все стороны волосы. Безрезультатно.

— Оно хочет плату. Заплати, — девочка порывисто обняла озадаченного Германа, — стеклу надо дать крови.

Парень пожал плечами, проткнул гвоздём палец и вымазал кровью стекло. Отчего оно полыхнуло багровым и отразило какой-то тёмный, узкий, дико захламлённый коридор.

— Не ходи, — капризно насупилась девочка, впившись в одежду Геры изжелта-бледными, грязными пальчиками, — сначала скажи имя. Кто ты? Я — Элис.

— Гарри Поттер, — Герман забросил сумки в открывшийся портал и полез сам, — спасибо, Элис. Ты — славный человек. Эй. Не реви. Я ещё вернусь.

— Нет, — ссутулясь и шаркая, крохотная фигурка пошла прочь, к забаррикадированной двери. — Не вернёшься. Прощай, Гарри.

Вывалившись из портала, Герман, чертыхаясь, растянулся на полу. Было тихо, сумрачно и пахло мышами. И какими-то лекарствами.

Низкий мужской голос проревел:

— Остолбеней!

Полыхнуло алым — и Германа поглотил спасительный мрак.